Человек с железным оленем

ГЛАВА 5. НА ЮГ, НА ЮГ…

ЗА ИРТЫШОМ, через который велосипедист переправился в Семипалатинске, раскинулись казахстанские степи. Покрытая еще кое-где плешинами снега, бескрайняя равнина дышала весенней зеленой свежестью. Бинокль, пролежавший почти всю Сибирь в саквояже, приступил к службе. Но сколько ни гляди, кругом лишь степь и степь. Изредка на ней зачернеет войлочная юрта пастуха-казаха, проплывет россыпь овечьих отар и верблюжьих стад. Старый Сергиопольский тракт, идущий на Алма-Ату, вблизи которого уже намечалась стальная трасса Турксиба, высох и пылил. С каждым днем все дальше в степь, в пески. Привычка, выработанная в сибирской части пути — утолять жажду два раза в сутки, особенно пригодилась теперь. Глеб легко переносил жару, и если уж встречался ручеек "сверх программы", то только купался или умывался в нем.

Первого мая он прибыл в Талды-Курган: прямые, утопающие в садах улицы, арыки и шумная река Каратал — одна из семи, в бассейне которых раскинулась область, названная еще в старину Семиречьем.

Навстречу ему деловито шла пожилая казашка с улыбчивым скуластым лицом. Она взглянула на путника и, очевидно, вид загоревшего до черноты, полуголого мужчины, восседавшего на тяжелом исцарапанном велосипеде, показался настолько диким, что ее густые черные брови поднялись до самого цветастого платка, искусно охватившего голову.

У дверей своих домиков, на которых алели флаги, судачили молодые женщины в кокетливых войлочных и бархатных шапочках. Лица у всех были открыты.

"Где же восточный «домострой», о котором он так много читал в книгах? Где же закутанные до глаз в черные покрывала женские фигуры, которым шариат запрещает показываться посторонним мужчинам?" — думал Травин, проезжая в сопровождении вездесущих мальчишек по праздничным улицам.

Так что же это — Восток или не Восток?

Недоумение рассеялось лишь после обстоятельной беседы с секретарем городского Совета. К нему Глеб зашел поставить отметку в паспорте.

– Садись, друг. Приветствую тебя в нашем цветущем городе, — сказал Травину стройный молодой казах, подавая сильную руку. — Наш город — твой город. Живи, пожалуйста, сколько пожелаешь… — И, пытливо взглянув на посетителя, секретарь продолжал: — Республика наша, как сынок, — первые шаги делает. И люди нам нужны, ох как нужны. Салам нашим старшим братьям — русским большевикам: к счастью идти помогают… Да, люди нужны… Вот ты спортсмен. Это хорошо. А что ты еще можешь? Только ногами крутить или мозгами туда-сюда шевелить и руками работать можешь? — И, узнав, что Травин электрик и механик, хозяин даже языком зацокал от удовольствия:

– Слушай меня, оставайся. Жилье дадим. Жениться захочешь — сам твоим сватом буду. Чем наши девушки плохи? На коня птицей взлетит, гикнет — только пыль заклубится. Плясать пойдет — столетний старец и тот на месте не усидит… А как беш-бармак из барашка приготовит– язык проглотишь. Слушай, я сам недавно женился… Почему улыбаешься? Несерьезный ты человек немножко…

– А скажите, почему у вас женщины лица не закрывают? — спросил Глеб.

– Потому, что казахский народ был всегда кочевым народом, наша жизнь в степи, в седле проходила. Для нас женщина не забава, не гурия какая-нибудь, а друг верный, товарищ в труде, понимаешь?.. А представь всадницу, закутанную в паранджу, скачущей за табуном. Смеешься? Вот, теперь смейся, я не обижусь.

Слушая это, Травин невольно возвращался мыслью к Камчатке, где рука об руку с русскими строили новую жизнь корячки, ительменки, эвенки, где женщина также ни в чем не уступает мужчине. А секретарь исполкома продолжал:

– Казахская женщина, если надо, дикого жеребца усмирить может и против волка степного с одной камчей выйдет… А верность супружеская от паранджи и затворов не зависит. Слыхал, наверное, как Ходжа Насреддин к султану в гарем пробирался? Правда, мусульманский обычай и у нас признавали. Только наш народ немножко обманывал Магомета. Видел, у пожилых женщин шея и подбородок белыми платочками прикрыты? Вот тебе и паранджа.

"С умным человеком побеседуешь — словно воды ключевой напьешься", — права старая пословица. Слушал Глеб рассказы этого молодого советского работника, и словно сама душа народная раскрывалась перед ним. Узнал он о том, что ни гнет царских чиновников, ни зверская эксплуатация со стороны местных богатеев не сломили вольнолюбивый дух казахских тружеников.

Сюда, в суровые степи, ссылали царские власти "политических". Думали, наверное, что среди народа, говорящего на другом языке, не распространится великое ленинское учение. Но язык — не помеха для пламенного большевистского слева…

Ближе к Алма-Ате рельеф стал меняться на горный. Метод езды: вверх — на себе, а вниз — "слалом" на колесах. Места живописные. Но в первые же дни эта живописность обернулась неожиданной стороной.

Под вечер на пути встретился распадок. Глеб свернул в него и сразу попал в струю попутного ветра. Широкая спина — надежный парус, и наш путешественник мчался без особых усилий, радуясь удаче… Но что это? Склоны начали постепенно расти и сближаться. Через десяток минут все стало ясно: попал в ущелье. Перевалить — дело сложное. Куда же?.. Велосипедист остановился и, в поисках выхода, стал оглядывать скалистые, круто поднимающиеся вверх террасы. Перевала не нашел, но увидал нечто странное: серые ребра ущелья были покрыты темными клубками, свернутыми в удивительно однообразные спирали. На его глазах один из ближних клубков стал вдруг разматываться, и над ним, как какой-то отвратительный цветок, закачалась маленькая головка с извивающимся язычком. Змеи?! Велосипедиста прошиб холодный пот. В памяти встала прочитанная в детстве сцена из древнеримских времен, когда осужденного бросили в пещеру на съедение змеям. Травин замер и прислушался: сейчас раздастся характерный шипящий звук… Но кругом мертвая тишина, змеиное царство охватил глубокий сон. Не спуская глаз с камней, заполненных гадами, Глеб потихоньку начал пятиться, не разворачивая велосипеда. Отойдя от скалы, он вскочил в седло и так нажал на педали, что установил, наверное, рекорд скорости…

Наконец, Алма-Ата — "отец яблок", как любовно называют свою столицу казахи, зеленый город, с панорамой синих хребтов на юге, пересеченных черными зазубринами ущелий. Вскоре спицы его велосипеда засверкали среди зеленеющих рощ Чуйской долины. Средняя Азия!

"Если поверить, что есть рай, — благодушествовал Глеб, пробираясь между шершавыми стволами ореховых деревьев, пересекая миндальные рощи с журчащими горными ручьями, — то он должен быть где-то поблизости. Может быть, вот под этой дикой яблоней сделали свой первый привал Адам и Ева?..".

В этих "райских" районах разгоралась в те времена с особой силой классовая борьба, подогреваемая близостью сбежавшей за границу контрреволюции. Здесь еще было много от старого забитого Востока. Глеб проезжал по узким улицам глинобитных кишлаков с крадущимися, как тени, закутанными с ног до головы фигурами женщин, ловил косые взгляды стариков. Но уже шла земельно-водная реформа, бедняки-дехкане двинулись в поход против баев и манапов, создавались первые колхозы. Новое побеждало — советская власть выводила Среднюю Азию из-за глухих дувалов на простор большой жизни, помогала ей сбросить чадру вековой темноты и забитости.

***

Короткая южная весна кончалась. Яркий и пышный ковер, покрывавший равнину, редел, блек. Погасла киноварь диких маков, увяли розовые букеты горошка, пестрые шапочки татарника. Изумрудная степь стала голубеть, а затем побурела. К ее свежему дыханию с каждым днем все резче примешивалась горечь полыни. Над головой проносились на север последние, запоздавшие косяки птиц. Знойные лучи солнца жадно собирали оставшуюся от таяния снегов влагу. На песчаных буграх отогревались заспавшиеся ящерицы.

…Вот уже скаты велосипеда утопают в желтой пыли разбитых верблюжьих трактов Узбекистана. Над головой опрокинута чаша знойного бирюзового неба. Северный край ее покоится на красных барханах Кызылкумов, на зазубренных белоснежных хребтах — другой. С юга приходит прохлада, с севера — жара. Все перемешалось…

Подробной карты этих мест у Травина не было, а мекомасштабная, усеянная россыпями точек, показывала край в ложном однообразии. В действительности же, путешественник, как и прежде, мало заботясь о дорогах, пересекал не только сыпучие гряды песков, но и "адыры" — изрезанные оврагами предгорья, белесые острова солончаков, объезжал болотистые топи, возникшие на месте высохших озер, искал тень в безлиственных зарослях саксаула, дивясь этому троюродному родичу среднерусской немудрящей лебеды, и был благодарен, когда его колючие ветви вспыхивали жарким огнем костра на случайном ночлеге. Переправлялся вброд и вплавь через быстрые реки. Весной и осенью — это теряющиеся в песках ручьи, а сейчас — половодье: начал таять снег в горах. Пробираясь напролом через камышевые урочища, спортсмен вспугивал стаи птиц, а то и кабана. Скорпионы, фаланги, змеи и прочая нечисть, которую поначалу он видел во всяком причудливо изогнутом кустике, высохшем клочке травы или просто в неизвестно откуда взявшейся палке, уже примелькались.

Новостью была встреча с вараном. О существовании гигантских ящериц в Средней Азии Глеб не знал. А тут, взобравшись на бархан, столкнулся нос к носу со страшилищем в два метра длиной. Крокодил в пустыне?!

Выставив перед собой велосипед, человек приготовился к защите, но ящер, словно в насмешку показав длинный раздвоенный язык, зашипел и, отпрыгнув, словно провалился сквозь землю. Намерения у "крокодила", надо полагать, были самые мирные.

В конце мая — Ташкент с первым в Средней Азии государственным университетом. Их нельзя было не заметить — глазастых комсомолок со смело открытыми лицами, с рассыпанными по плечам десятками черных косичек и парней в полосатых халатах, спешащих с книгами в руках в свой вуз, названный именем Ленина… Студенты!

Из Ташкента Глеб в тот же день выехал по древней караванной дороге — Большому Узбекскому тракту далее на юг. Его твердое правило: нигде не задерживаться, будь то большой город или крошечное селение. 22 мая он прибыл в Ташкент и в тот же день дважды отмечался в пунктах, расположенных почти в ста километрах от города.

Двадцать второе мая для Травина было знаменательно и тем, что в этот день он впервые познакомился с великой рекой Сыр-Дарьей, кормилицей Узбекистана. Ибо в том краю слово "вода" звучит не менее торжественно, чем в России — "земля". Можно было подумать, что вся зелень, уже покинувшая степи, сбежалась от жары вот сюда, на берега реки, чтобы поклониться ее бешеному мутному потоку, попросить влаги… А уйди на какой-то десяток километров южнее — и по обочинам разбитой, пыльной колеи тракта уже не зелень, а белые кости павших "кораблей пустыни" — верблюдов…

Визитная карточка Г. Л. Травина

Еще раз Глеб увидал Сыр-Дарью у Беговатских порогов, тех самых знаменитых камней, которые Алишер Навои мечтал свалить силой рук каменщика Фархада, вдохновленного на такой подвиг любовью прекрасной Ширин: камни не пускали реку к людям.

Народная мощь, воодушевленная Советами, превратила мечту в явь. Построена Фархадская плотина, направившая могучий поток в пустынную прежде степь, тосковавшую веками, а возможно, и тысячелетиями о влаге.

Глеб жмет на педали, оставляя за спиной один десяток километров за другим. Мелкая песчаная пыль впивается в поры обнаженного тела. Глаза жадно обшаривают горизонт.

Впереди, несколько в стороне, показался зеленый коврик, он резко выделяется среди желтизны равнины. Велосипедист сворачивает туда. Вот она, вода! Оставил велосипед — и бегом к озерцу. Прозрачная поверхность, как зеркало, отражает измученную фигуру путника с всклокоченными вьющимися волосами, со скуластым бронзовым лицом, по которому размазаны потеки пота.

Погрузив руки в озерце, Глеб невольно первым движением освежает лицо, а затем делает несколько жадных глотков и… ощущает жгучую горечь. В недоумении всматривается в источник — на дне среди песка белеют камешки. Соль!.. Ну что ж, не впервой. И он вновь садится в седло… Все-таки чертовски хочется пить. Почти понимаешь, путников, которые восклицали: полжизни за глоток воды…

А солнце печет…

К вечеру Травин добрался до увала, покрытого карликовым кустарником. Куртку под бок и с наслаждением вытянулся.

За кустами мелькнула какая-то тень. Очевидно, шакал. На всякий случай надо организовать оборону. Глеб встал и зажег велосипедный фонарь. Но только улегся — снова шорох. Теперь с разных сторон. Послышался ноющий вой.

"Зовут подкрепление", — догадывается Глеб. Всякий сон проходит, нужно принимать серьезные меры. Масла в фонаре мало, а без света придется туго.

Звери осмелели, видны их частые перебежки от куста к кусту. "Что ж, я вам придумаю угощение", — шепчет Глеб. Он вытаскивает рулон фотопленки и подносит спичку.

Хищники, ошеломленные ярким светом, с визгом шарахнулись в разные стороны. А Глеб, держа зажженную пленку как факел, мчится сквозь кусты вниз, на равнину.

Поспать так и не удалось. Загорелась заря. Брызнули первые лучи солнца. В бинокль Травин заметил силуэт одинокого дерева. Значит, там вода. Набирая скорость, он несется с увала на увал, стремясь к большей инерции. Быстрое движение создает встречное освежающее течение ветра. Расстояние между ним и деревом заметно сокращается. Но откуда там камни, целая россыпь! Да нет, это не камни, а бараны, очевидно, отдыхающие после длительного перехода. Их так много, что добраться до дерева напрямую невозможно. Обходя одних, перешагивая через других, Глеб пробивается к дереву, неподалеку от которого впадина с мутной водой. Расположившиеся вокруг нее овцы неохотно поднимаются, лениво потряхивая жирными и широкими, как лопаты, курдюками, другие вообще не встают, задирая только головы.

Когда Глеб оторвался от источника, то увидал за спиной невысокого смуглого узбека. Он был бос и одет в изодранную грязную рубашку, короткие потрепанные штаны, подпоясанные кушаком, на голове сдвинутая на самую макушку войлочная шляпа с широкими полями.

Глеб дружелюбно протянул руку.

– Салям алейкум!

– Алейкум салям! — услышал в ответ.

Запас знакомых слов исчерпан. Но пастуху и без того понятно, что человек очень голоден и хочет пить. Он сорвал с дерева и подал Глебу несколько продолговатых красных ягод. Это был тутовник. Спортсмен с жадностью накинулся на сочные медовые плоды. Пастух, порывшись в торбе, достал пару жестких лепешек и кусок овечьего сыра. Когда путник утолил голод, начался разговор. Объяснялись больше жестами, но это не мешало сердечности беседы. Глеб узнал, что овцы не принадлежат этому человеку, он только пастух, а бай — хозяин платит ему десять баранов в год, что живет он при стаде и сейчас перегоняет отару на горные пастбища. Из-за жары идут только по ночам.

Потом занялись географией.

– Джизак, джизак! — толковал Глеб, раскладывая карту.

– А-а-а, — понял пастух. — Джизак. Янги-Курган. Булунгур, — повторял он названия городов, лежавших но Узбекскому тракту.

– А где сейчас мы? — пытался спросить с помощью жестов и карты Глеб.

– Мальгузар, — ответил узбек, показав на синеющие впереди горы. — Мальгузар, — еще раз повторил он.

– А, горы Мальгузар, отроги Туркестанского хребта, — понял Глеб. — Спасибо, друг. Теперь займемся прокладкой.

Глеб остался ночевать под деревом. Распрощавшись с пастухом, он устроил себе постель и мгновенно уснул.

Назавтра велосипедист снова выбрался на тракт и пересек долину реки Зеравшан. 25 мая — Самарканд. Говорят, если хочешь узнать Самарканд — посмотри Регистан. Площадь Регистан, окруженная старинными зданиями с куполами и минаретами — немой, но красноречивый рассказ о таланте строителей древнего узбекского народа.

Вместо того, чтобы ехать и дальше по испытанному Большому тракту, Глеб чуть южнее города Гузар снова свернул на восток, задумав побывать в Таджикистане. Он пересек живописные горы Байсантау и перевалил в Гиссарскую долину. Если взглянуть на пункты, отмеченные в паспорте: Гузар, Тенги-Харам, Байсун, Денау, Сары, Кара-таг, то по карте совершенно очевидно, что ехал он по караванным тропам. Цепи хребтов и адыры — изрезанные горными потоками увалы, сменяются зелеными террасами. В кишлак Дюшамбе, где строилась почти на голом месте столица Таджикистана, вел так называемый Сурхан-Дюшамбинский тракт, представляющий из себя по сути верблюжью тропу. Но по ней уже шли грузовики с сельскохозяйственными орудиями, С медикаментами, с товарами для жителей горного края. К городу подводили железную дорогу.

В наследство от прошлого юная Таджикская республика не получила ничего, кроме пестрых лохмотьев нищеты и разрушенных басмаческими шайками селений. Даже древний город Гиссар, бывшая резиденция правителя этого края — гиссарского бека, был сравнен с землей врагами трудового народа, когда они под напором Красной Армии бежали за границу.

По горам и лесам еще бродили банды одноглазого вора Ибрагим-бека. Из сопредельных стран нет-нет, да прорывались группы диверсантов. Надо ли удивляться тому, что население было всегда начеку…

Проезжая мимо развалин старого Гиссара, Травин залюбовался на руины крепости, возвышавшейся над долиной. Он свернул с тропы и направился к большим круглым башням, между которыми темнели широкие ворота.

Крепость была воздвигнута на большом холме правильной пирамидальной формы. От ворот внутрь ее вела круто поднимающаяся дорога, на которой еще не стерлись глубокие колесные колеи. Глиняные полуобвалившиеся стены густо поросли травой и кустарником. На правой башне, недвижимый, как изваяние, сидел гриф. Его голая шея казалась пурпурной под лучами солнца.

Глеб решил сфотографировать крепость. Но едва успел подъехать к воротам, как его окружили возбужденные дехкане, вооруженные чем попало.

– В чем дело, друзья? — спросил оторопевший от неожиданности спортсмен.

Не отвечая ему, вооруженные люди знаками приказали двигаться вперед, к видневшимся в какой-нибудь сотне метров старым развесистым чинарам.

Из отрывистых восклицаний, которыми обменивались конвоиры, Травину были понятны лишь слова "шайтан инглиз", произносимые гневно и презрительно.

"Кажется, меня приняли за английского шпиона, — подумал Глеб. — Веселенькая история".

Он даже приостановился от возмущения: еще бы, его — советского человека, красного командира считают врагом.

– Товарищи… — начал он. Но солидный тычок в спину шестигранным дулом старинного ружья заставил его ускорить шаги.

Под густой листвой деревьев хрустально звенел арык. На покрытом ковром деревянном помосте, скрестив ноги, восседали седобородые старцы в чалмах и полосатых ватных халатах. Здесь же в черных с белым шитьем тюбетейках пили зеленый кок-чай молодые таджики. Проворный чайханщик, лавируя между сидящими, разносил цветастые чайники и низенькие широкие чашки — пиалы.

Когда шумная группа с Травиным в центре вступила под тень чинар, мирное чаепитие сменилось удивленными вопросами и восклицаниями.

Один из сидевших на ковре отставил пиалу и встал, оправляя гимнастерку. По его знаку все замолчали.

– Говори ты, — указал он на человека с ружьем.

Тот стал что-то быстро объяснять. И опять в его речи замелькали слова "шайтан инглиз".

– Неправда, никакой я не англичанин! — крикнул Глеб. — Я советский физкультурник.

Толпа заволновалась, но человек в гимнастерке снова сделал знак и вдруг обратился к Травину по-русски:

– Кто вы и как сюда попали?

Через несколько минут все разъяснилось, и путнику уступили почетное место на ковре. Те, кто раньше предлагал применить к незнакомцу самые суровые меры, старались сейчас услужить ему от всей души. Один принес кованый таз для умывания, другой зачерпнул из арыка воды, третий подвигал блюдо с хрустящими лепешками и покрытыми нежным пушком абрикосами… Человек в гимнастерке, оказавшийся председателем районного исполкома, увлеченно рассказал о том, как дехкане восстанавливают и развивают дальше свое хозяйство.

…От Ленинграда до Холмогор

Потом начал говорить один из стариков. Он говорил и печально качал головой, а окружающие молча вздыхали, как бы подтверждая правильность его слов.

– О прошлом, о тяжкой доле бедняка говорит Садриддин-ата, — пояснил председатель. — Тяжелая была доля. Спасибо русским большевикам, Ленину спасибо. Помогли они нам стать на правильный путь. И не свернем мы с этого пути никогда.

После чаепития Глеб принял деятельное участие в ремонте старинного локомобиля, приводившего в движение виноградные прессы.

Назавтра велосипедист добрался до Дюшамбе — "города наркомов", как называли строящуюся столицу Таджикской республики. Попади он сюда несколько месяцев поз же, в паспорте-регистраторе появилась бы печать уже не со словами "Дюшамбе", а "Сталинабад".

Затем Травин направился к югу по Вахшской долине, и, свернув на запад, поехал по границе с Афганистаном вдоль Аму-Дарьи.