Человек с железным оленем

ГЛАВА 4 . БЕРЕГ ЛЕЙТЕНАНТОВ

В СТА ПЯТИДЕСЯТИ километрах от выхода реки Хатанги в море Лаптевых, на ее правом берегу, расположилось село Хатанга.

Заместитель председателя райисполкома Федот Васильевич Необутов очень обрадовался приезду путешественника, Собственно то, что Травин — путешественник, для него было неважно, он сам всю жизнь путешествовал по побережью: пас оленей, ловил песцов. Правда, транспорт иной, и это уже дело хозяина — бежать ли ему за нартой или ехать на ней. С большим уважением Федот Васильевич отнесся к военным документам Травина, к тому, что он командир Красной Армии.

– Помоги, друг, организовать торжественное собрание. Есть у нас учитель, но больно молодой, — говорил зампред, путая русские слова с эвенскими. — Председатель уехал в Якутск за культбазой. Госторг мы уже открыли. Всяких скупщиков как пургой смело, куда только попрятались…

Пока шел разговор, помещение райисполкома, разместившегося в небольшом срубе, оказалось забитым народом.

– Познакомимся, я местный учитель, — тряс Глебу руку совсем юный паренек, — Выступите, в самом деле, вы же столько повидали.

Глеба и не требовалось уговаривать. Оратор, правда, он неважный, но готов сколько угодно рассказывать о том, как поднимается страна, что купцам и другим мошенникам поставлена точка, что культбаза — это форпост борьбы с невежеством, с болезнями. Что сейчас всюду организуются колхозы, артели. Что советская власть все делает для того, чтобы простой оленевод, рабочий, крестьянин, все трудовые люди жили хорошо.

"Держи на память", — протянул Глебу фотографию зампред РИК'а Необутов

В заключение он поведал о своем путешествии, о виденном на пути, о приключениях, в частности, о купании в Пясине. Среди собравшихся звучали то возгласы сочувствия, то такой громкий смех, что подпрыгивало пламя свечей. А молодой учитель, узнав, что часы спортсмена после пясинской "купели" стали барахлить, предложил свои.

– Вам точность нужна, а эти я с первой оказией в Якутск направлю, там починят.

Глеб тут услыхал интересную историю. Оказывается, в 1921 году из бухты Кожевникова — это в Хатангском заливе, один промысловик выехал на собаках в Москву и таким же способом вернулся обратно. Он был на приеме у товарища Ленина, которому сообщил о всех бедах жителей Севера. Глебу не удалось установить его фамилию, но сам случай послужил хорошим поводом для разговора о Владимире Ильиче, о том, какие вопросы мог обсуждать вождь мирового пролетариата с посланцем Крайнего Севера…

Северяне не знакомы с традиционным обычаем "посидеть" перед отъездом. И когда назавтра спортсмен, наладив свой велосипед, повернул трепещущий красный флажок на Север, вся Хатанга была на ногах. Каждому хотелось пожать руку человеку с "железным оленем".

Предстоял большой путь на Лену. Местные жители, как правило, ездили через тундру, раскинувшуюся вперемежку с горными кряжами между реками Анабаром и Оленеком. Но в такую погоду пускаться без проводника полярной ночью опасно. Надежнее двигаться берегом, по испытанной морской карте.

– Держи на память, — протянул Глебу фотографию зампред РИК-а Необутов. Правда, у него получилось "на вамят", но дружественный жест и фотография, на которой была изображена вся семья — сам, жена и двое ребят — уточняли не совсем правильный выговор оленевода.

Поднявшись по льду Хатангской губы к морю Лаптевых, Глеб направился на восток, почти копируя береговую линию.

Последний раз, в виде сплющенного кровавого диска, показалось солнце. До обеда еще светло, а потом смеркается и наступает ночь,

В один из таких полудней Глеб, пересекая бухту Нордвик, увидел севернее какой-то массив. Он не знал, что это и есть Сиз-остров, открытый Бегичевым еще в 1908 году, тот остров, который на сегодняшних картах именуется "Большой Бегичев".

Перейдя по льду через залив, Глеб вышел к высокому далеко вдающемуся в море узкому полуострову. Чтобы обойти его, надо сделать по меньшой мере двести километров. Если же пересечь напрямую, то сразу попадешь в устье Анабара. И еще удача — твердый наст.

Вторая половина ноября — начало полярной ночи. Впрочем, по-северному ночь вовсе не означает темень, о которой говорят "хоть глаз выколи". Солнце до какой-то степени заменяет луна, удивительно яркая в чистой атмосфере Арктики.

Велосипед легко катится по сверкающему полотну тундры. Над необозримыми пространствами из конца в конец небесного купола перекинулся бело-голубой шарф Млечного пути. Мир в зимней тундре, когда нет северного сияния, отчетлив и изображен в двух цветах — черном и белом. Тишина…

И вдруг с Травиным произошло непонятное. Все началось с того, что у него замерзла нога. Глеб сошел с велосипеда и начал прыгать на твердом снегу. Чтобы усилить циркуляцию крови в ступнях, он энергично пошаркал ногами. Ремешок, стягивавший волосы, сдвинулся, и длинная прядь упала на глаза. Глеб поднял руку к голове и почувствовал, что волосы у него поднимаются торчком вслед за ладонью. Снова поднял руку, и опять то же самое. "Что за чертовщина! — ругнулся спортсмен и, энергично отбросив прядь, наклонился к велосипеду. Но едва его пальцы приблизились к рулю, как он получил чувствительный электрический разряд, сопровождавшийся синеватой искрой…

Вскоре лица коснулось легкое дыхание ветра. Щеки ощутили уколы сухих снежинок. Пространство начало быстро меркнуть, порывы ветра следовали один за другим — надвигалась пурга. Глеб уже не раз встречался с ней, укрываясь обычно в снежной пещере, соорудить которую в сугробе очень просто. Но где искать убежища на обледенелой возвышенности?… Надо во что бы то ни стало успеть до непогоды пересечь мыс и укрыться под берегом. Подбадривая себя, он изо всех сил жал на педали, стремясь противостоять натиску ветра. Но тщетно. Быстро нарастающий разгул бури вынудил слезть с машины.

Наклонив голову, вцепившись обеими руками в руль, Глеб шагал на северо-восток, в лоб ветру. Порывы слились в сплошной бушующий шквал. С каждой минутой становилось понятнее, что до моря не дойти. Снег, жесткий, как песок, хлестал лицо, слепил глаза, захватывал дыхание. Его бесконечная лавина с бешеной скоростью скользила под ногами. Она толкала, рвала из рук велосипед, пронизывала одежду. Мечта — врыться в снег. Но под ногами ледяная корка.

Очередной свистящий удар пурги — словно подножка. Велосипедист упал как подкошенный. Ветер подхватил его и поволок вместе с машиной.

Напрягая мускулы, Травин стремился удержаться, но разве уцепишься за лед?.. Нет, только бы не потерять самообладания, должен же попасться хоть бугорок на этом проклятом мысу. "А что если…" — в голове молнией пронеслась мысль. Выхватив из-за пояса нож, он с размаху всадил его в наст. Широкий и длинный клинок пробил гололед и застрял в нем. Скольжение прекратилось.

Травин готов закричать ура и, возможно, закричал бы, позволь пурга открыть хоть на секунду рот: он зацепился, опора есть! Прочный наст из врага стал союзником.

Держась за нож и не выпуская из другой руки велосипед, Глеб затаскивает машину перед собой, укрыв голову за багажными сумками. Только бы не вырвался нож, только бы хоть несколько минут удержаться…

Снежные вихри бурлили в колесах машины, струями текли вдоль тела. Но напор заметно слабел. Глеб чуть приподнял голову — перед велосипедом образовался небольшой холмик. Снег мчался поверх него, нужда в опоре миновала. Высвободив нож, он вырубил несколько пластин слежавшегося тяжелого снега, нарастил спасательный барьер и прижался к нему спиной. Ветер в какие-то минуты снова замел его. Приподнял машину — сумки снова оказались на поверхности снежного бугра. Потом еще раз… Вскоре он уже смог сесть за этим терпеливо возводимым укрытием.

Постепенно над путешественником вырос сугроб с пещерой, каркасом которой, столь необычайным образом, оказались рама и колеса велосипеда.

Расширив и уплотнив телом берлогу, он, наконец, почувствовал себя в безопасности. Теперь можно поразмышлять. Сопоставив "электрические эффекты" с тем, что за ними последовало, Травин пришел к выводу, что все объясняется концентрацией электричества в атмосфере в результате трения больших масс быстро летящего сухого снега.

Наверху неистовствовала буря, тут же было тихо и сравнительно тепло. Закусив куском захваченного из Хатанги мяса, Глеб поплотнее завернулся в малицу и уснул. Смекалка, мужество человека и на этот раз оказались сильнее стихии.

***

21 ноября Травин отмечался в Хатанго-Анабарском районном наслеге. Дальше рейс на реку Оленек. На тот самый Оленек, куда был в 1667 году отправлен нести службу атаман Семен Дежнев после свершения исторического плавания вокруг Чукотского полуострова и походов по Анадырскому краю. Травин не раз встречал в селениях на северных реках потомков русских казаков-землепроходцев, которые по образу жизни мало чем отличались от оседлых якутов. Прапрадедовское наследство у них заключалось в старинных оборотах речи и кремневых ружьях…

Переход с Анабара на Оленек занял лишь неделю.

Выбор дороги у нашего спортсмена прежний — по мысам, где твердый наст, либо через бухты и заливы. Впрочем, ледовые нагромождения столь велики, что их легко принять за возвышенный берег. Но все же лучше обходить препятствия по твердому припаю, чем "плыть" по рыхлым сугробам. Места пошли сравнительно обжитые — Якутия. "Обжитые ли?! — средняя плотность населения Якутской АССР в то время — десять человек на каждые сто квадратных километров, а в бассейне Оленека — 0,5 человека. Обжитые места!

На берегу попадаются "пасти" — ловушки из бревен для промысла песцов. Стоят они через каждые двести-триста метров точно батареи, нацеленные на океан, фронт их прерывается только скалами. В устьях рек — охотничьи землянки, срубы или чумы, обложенные дерном. Где речушка — ищи такое жилье. В нем найдется небольшой запас дров и продуктов.

Опять случилась неудача — треснул руль. Ни о какой сварке в этих местах не приходилось, конечно, и мечтать. Выручили мастера из Оленека, куда Глеб прибыл в конце ноября. Смекалке северян можно только удивляться. Самый бросовый кусок металла в искусных руках превращается в очень нужную в быту вещь. Увидит ненец или эвен на берегу ржавый барочный гвоздь — обязательно поднимет его. Очистит, расклепает в пластинку, потом свернет желобком, вчеканит сверху медь и серебро от монет, вырежет из корневища плавника мундштук. Соберет все — и готова красивая трубка.

Один из таких умельцев и предложил Глебу смастерить руль из старого винтовочного ствола. За два дня он выгнул чуть ли не копию заводского. Пристроил к нему старью ручки — и велосипед снова на ходу.

За Оленеком арктический берег круто уходит в океан. Это начинается огромная дельта Лены. Бесчисленное множество проток, островков, озер раскинулось на пространстве шириной в триста километров. По одной из проток, тянувшейся почти параллельно берегу, Глеб направился на восток к селу Булун, откуда снова поднялся на север, но уже по восточному ответвлению реки до станка Быково, расположенного неподалеку от нынешнего полярного порта Тикси. В середине декабря он был в Усть-Янске.

Село внешне ничем не отличалось от многих виденных Глебом — десяток разбросанных там-сям по высокому берегу домишек.

– …Знаете, Глеб Леонтьевич, не много городов в нашей стране повидали столько прославленных путешественников, как наш Усть-Янск, — сообщил Глебу при знакомстве секретарь улусного исполкома. — После основателя села боярского сына Ивана Реброва, открывшего Яну, здесь с истинно научными, гуманными целями побывали лейтенанты Семен Лаптев, Фердинанд Врангель, мичман Федор Матюшкин. А экспедиция лейтенанта Петра Анжу так и называлась "Усгь-Янской". Анжу, описывая берег между Оленеком и Индигиркой, прошел в этих местах десять тысяч километров на собаках. Так что вы у нас не первый лейтенант, — улыбнулся секретарь. — Бывали тут и боцман Бегичев и барон Толь, геолог Волосович и ученый Миддендорф… Нет, нет, это, пожалуй, самый знаменитый берег Арктики, что от Таймыра до нас. Я бы его назвал "берегом лейтенантов". Поглядите, чьи подписи стоят под знаменитой генеральной картой Сибири, составленной по описям Великой Сибирской экспедиции: капитаны флота Степан Малыгин и Дмитрий Лаптев, а затем снова наши лейтенанты — Харитон Лаптев, Дмитрий Овцын, Сафрон Хитрово, Иван Елагин. Вообще, вся эта лейтенантская "великая" сибирская экспедиция — воистину великая, если не героическая! Ведь ни один народ, ни одно государство в те годы не пытались, да, по моему, и не могли предпринять такого. Это как раз то, что называется русским размахом… Посудите о масштабах этой экспедиции, продолжавшейся десять лет, с 1733 по 1743 годы. Возьмем для примера только август-октябрь 1740 года. Представьте себе, Глеб Леонтьевич, карту Севера. Вы увидите, как на Крайнем Востоке страны, в Авачинской бухте, на Камчатке, отдают якоря пакетботы "Святой Павел" и "Святой Петр", прибывшие из Охотска под командой Беринга и Чирикова. А на другом конце страны в петербургской Адмирал-коллегии лейтенант Скуратов докладывает об окончании съемки берега вокруг Ямала. В те же дни команда бота "Иркутск", на капитанском мостике которого стоит Дмитрий Лаптев, отважно бьется со льдами вблизи Колымы, стремясь к неведомым землям Чукотки. А возле восточного берега Таймыра, сплющенный торосами, идет ко дну бот "Якутск". Его экипаж, по распоряжению своего командира Харитона Лаптева, направляется по льдам к пустынному берегу полуострова… Я вам покажу маршруты экспедиции, — и секретарь выложил на стол вычерченную от руки карту северных и восточных берегов России с пунктирами походов…

Так, совсем неожиданно, Глеб прослушал курс истории северных открытий и нанес на свою карту много новых знаков.

Секретарь так обрадовался неожиданному собеседнику, что готов был всю ночь рассказывать о делах давно минувших. На Север, по его словам, он приехал задолго до Октябрьской революции с какой-то комиссией. Весь его облик — очень аккуратный европейский костюм, гладко выбритые щеки, трогательная чеховская бородка и пенсне, за стеклами которого близоруко щурились добрые глаза, — так не подходил к суровому и диковатому пейзажу янского устья. И в то же время чувствовалось, что человек этот, похожий больше на ученого, чем на канцеляриста, доволен своей судьбой и своими занятиями.

Смотрел на него Травин и думал: "Как же богата, как прекрасна душа нашего народа. Вот заберешься куда-нибудь в глушь, "куда Макар телят не гонял", и обязательно встретишь такое самородное дарованье".

***

Начиная от селения Оленек, Глеб каждые четыре-пять дней имел возможность пить горячую воду, есть горячую пищу, наслаждаться человеческим жильем. Теперь же ему предстояло пройти более тысячи километров по безлюдью. В самом деле, на всем протяжении этого участка в паспорте сделано всего лишь две отметки: 13 декабря — Кокуора в устье реки Хромы и 23 декабря — еще одно маленькое селение, которое не найдешь на карте.

На участке от Яны до Индигирки — равнина, хребтов тут нет. Но в темный декабрь опаснее всего одиночество.

Только километрах в двухстах к востоку, вблизи берега Селяхской губы, Глеб увидал конус чума и, конечно, завернул к нему.

Хозяин-юкагир, после традиционного угощения и обмена новостями, пожаловался гостю на болезнь старого отца. Так как недомогание оказалось довольно заурядным — старика мучили глисты, Глеб, не задумываясь, поделился с больным ампулами сантонина, который ему прописала фельдшерица еще в Хабарове: "На всякий случай, питайтесь все время сырым". К утру следующих суток лечение произвело такой поразительный эффект, что юкагир стал просить Травина предпринять поездку в тундру к его другу, страдающему подобным же недугом. Дело в том, что хозяева решающую роль придали не лекарству, а самому лекарю. Разубедить он их не смог. Пришлось согласиться. Оленья упряжка помчалась на юго-восток.

В этом стойбище спортсмен впервые увидел настоящего шамана, который в момент приезда как раз занимался врачеванием.

Просторный чум. Хозяева и гости расположились возле стен, в центре горит костер. Перед ним стоит, как изваяние, полуголый старик в шапке с перьями. Вдруг его горбоносое размалеванное лицо исказилось гримасой, дрогнули побрякушки на шее, звякнул бубен — и словно вихрь пронесся по чуму…

Трещит костер, освещая смуглые застывшие лица, беснуется шаман, ритмично звучит бубен, то звенит, то глухо рокочет, словно гипнотизируя зрителей… Но вот шаман заговорил, тыча грязным пальцем туда, где сидел русский. Поймав несколько косых взглядов, Глеб понял, что шаман болтает что-то неладное.

– О чем это он? — обратился спортсмен к своему знакомому.

– Ты, дескать, вредный человек, — перевел тот. — Только мы ему не больно верим. Давай лекарство.

Взяв из рук Глеба ампулы сантонина, юкагир встал и горячо заговорил. Он показывал на Травина, на себя, на лежавшего за пологом больного. В его речи часто повторялись слова "русский друг", "человек с железным оленем".

…Шаман, оттесненный к самому выходу, бормотал про себя какие-то ругательства, кляня приезжих…

***

И снова человек с велосипедом остается один на один с тундрой.

Низина. Не всегда отличишь, где море, где земля. Только по нагромождениям плавника можно разобраться, что находишься на берегу. Круглые сутки темень. Выручает верная спутница — Полярная звезда. Глебу теперь смешно вспомнить, как еще недавно для ее обнаружения он сначала отыскивал ковш Большой Медведицы, а затем уже по нему брал прямую на звезду.

Под ногами заструги. Беспрерывные ветры прессуют снег, он ложится застывшими волнами; переменится ветер — поверх старых заструг набегут новые. И так за зиму много раз. Разрезай снег — и читай, какие ветры и когда здесь дули. Если засечь по компасу или просто на флажок велосипеда угол, под которым пересекаешь заструги, то можешь легко выдерживать желаемое направление.

У Глеба главная забота — не проскочить случайно устье Индигирки. И хотя низкий берег слит со льдом, глаз привычно отбивает линию раздела воды и суши: береговой снег более пухлый, а на льду он влажнеет от выступающей соли… Снежный покров — это та же карта. Ненец, например, по характеру заструг, по глубине покрова определит не только направление дувших ветров или вчерашнюю погоду, но и скажет, какой выдастся будущая весна…

На этот раз Глеб устраивал ночевку, по всем приметам, на берегу, вблизи от залома из плавника. Он так истосковался по воде. Да, да! Просто хотелось попить, а если нет плавника, то воды не натаешь. Разведя костер, спортсмен принялся ставить палатку, ту самую восьмиклинку, что сшил себе еще в Усть-Цильме. Каждый из восьми швов кончался прочным шнурком. Опорной мачтой, как всегда, служил велосипед. Смастерив из тлеющих углей посреди палатки подобие азиатского мангала (и тепло, и дыма нет), Глеб улегся вдоль велосипеда на торбазах — их, кстати, теперь две пары — одни сушатся, другие в работе. Не проспал и десятка минут, как почувствовал непривычный жар. Оказалось, ветер, подкравшийся из-за гряды торосов, хлестнул резким порывом по палатке. Край ее, видимо, слабо закрепленный, свалился прямо на угли. Сухая бязь вспыхнула, как порох, охватив огнем и пышные волосы велосипедиста. Глеб вскочил и, еще не очнувшись как следует, начал торопливо вминать в снег горящую палатку. Несколько кусков обгорелой ткани — вот и все, что осталось от прежнего убежища.

Теперь спортсмену перед каждой ночевкой приходилось строить "зимовье". Выкопает яму, утрамбует площадку. Нарежет пластины плотного снега и сложит из них круглый шатер. Велосипед, по твердо заведенному правилу, ставится так, чтобы утром сразу же знать направление, по которому шел. Все строительство продолжалось обычно час-полтора. Работать уже тем хорошо, что не замерзнешь. Отдых обеспечен даже в мороз — желанье спать спорит с холодом. Утром спортсмен встает, пробивая головой снег, словно мифологическое существо, рождающееся, правда, не из морской пены, а из полярного сугроба. Обтеревшись до пояса снегом, он начинает завтрак. Обычное блюдо — мороженая рыба, которую ест, по примеру северян, нарезав мелкими стружками, либо мороженое мясо. Обеда, как и в начале пути, нет. Режим остается законом, в который лишь пурга может внести поправки.

Так получилось, например, когда Глеб находился уже неподалеку от Индигирки.

Проснулся он в своем убежище как обычно в семь. Наверху гудело. Тундру, отмалчивавшуюся целых полмесяца, как говорится, прорвало. Она высказывала на своем свистящем языке массу пренеприятнейших новостей. "Во-первых, — говорила она, — ты, товарищ Травин, потеряешь, может быть, день-два, а может быть и неделю; во-вторых, тебе следует экономить пищу, то есть отсиживаться впроголодь; в-третьих, можешь замерзнуть; в-четвертых…" и так без конца.

Прошли сутки, и еще одни. Нельзя сказать, чтобы уж особенно холодно, но снег все же не пуховое одеяло. Съежившись в своем логове, Глеб от скуки начал даже сны видеть. Возникали картины, весьма далекие от его сурового арктического бытия… Но однажды какой-то полудремавший нерв дал необычный, тревожный сигнал — мозг, все тело наполнилось от этого толчка ощущением опасности.

Еще не проснувшись, Глеб открыл глаза. Что это? С низкого сводчатого "потолка" на него глядели черные зрачки… Он страшно закричал и рванул нож. Виденье исчезло. Но наверху осталась дыра, через которую лился лунный свет.

Он все же подумал бы, что все это приснилось, но в море, к торосам, уходил след, оставленный будто валенками.

Так впервые встретился Глеб с белым медведем. Случилось это в канун нового, 1931 года.

Через десяток дней Травин уже двигался по западному рукаву Индигирки и 31 января увидел впереди огоньки селения.