Чёрная звезда

Люди и стихия

– Что? – вепрем заревел Ваддей. Даже забыл про Стригуна и, потрясая мечом, начал придвигаться к Славке. – А ты кто таков, чтобы меня учить? А?

На самом деле он скорее обрадовался его появлению, ибо понял, что переборщил. Вынутый меч просто так обратно в ножны не сунешь, а пускать кровь Стригуну… Ох. У того дом, очаг, родня, братья, знакомые, соседи. А тут – какой-то чужак, перекати-поле, бродяга, незнамо кто. Рукоятью ему, да в наглую харю. Гранёным «яблоком» между глаз. Чтобы на всю жизнь запомнил. Если, конечно, унесёт ноги…

Только не получилось. Чужак встретил его беспощадным пинком в пах, от которого Ваддей согнулся, рухнул на колени, забыл про всё на свете, в том числе и про меч. Правда, о клинке ему скоро напомнили – звонким ударом плашмя в четверть силы по спине. Но этим сражение и закончилось – Ваддей уткнулся носом в землю, а меч со свистом улетел через всю поляну в кусты. За ним с задорным лаем припустил недоумок Злынько.

– Слушайте меня, люди. – Славко вытер руку о штаны, коротко вздохнул и посмотрел на небо. – Надо хорониться, скоро боги явят нам свой гнев.

Люди, не торопясь убегать и прятаться, смотрели на него очень по-разному. Лось – настороженно, Соболюшка – с интересом, Стригун – уважительно, с нескрываемым почтением. Сам далеко не промах, он уже приметил и Славкин бесценный меч, и безбородое лицо, и ловкость в движениях. Уж не Странник ли, человек от богов, обладающий Силой, встретился ему на пути?.. Вон что с Ваддеем играючи сотворил, не поморщился даже, словно от мухи докучливой отмахнулся…

В небе между тем стало происходить что-то странное. Дневная голубизна словно выцвела, на солнце набежала тень… и появилась яркая, оставляющая дымный след звезда. Миг – и она стала распадаться, проливаться огненным дождём, рисовать на небе исполинские дымные хвосты до земли. Раздался такой грохот, словно действительно обваливалось небо. Разверзлась бездна, готовая поглотить мир…

– Живо все туда, под выворотень! – Славко указал на рухнувшую от старости исполинскую сосну, сам же задержался, подскочил к Ваддею. – Вставай, спасайся!

А как иначе? Всё живая душа. Пусть гнилью тронутая, но всё равно человечья…

– Шёл бы ты… – с ненавистью зыркнул Ваддей, пошатываясь встал, хотел было ещё попытать счастья кулаком, но передумал, ринулся помогать Злыньку искать клинок.

– Ну как знаешь, – сказал ему в спину Славко и, пригибаясь, побежал к выворотню.

Сосна и вправду была исполинской – под вздыбленными корнями хватило места всем четверым. Люди прижались друг к дружке в маленькой песчаной пещере, и весьма вовремя: земля ухнула, закачалась, раскололась, заходила ходуном, словно лодочка на волнах. От невероятного грома заложило уши, пробрало до нутра, спутало все мысли, кроме одной: помогите, боги, спасите! А чудовищный ветер уже валил деревья, как траву, проходил по лесу, точно гребёнкой, гнал по небу непроглядные, на тучи-то непохожие тучи, и били в землю жуткие, толщиной в бревно, огненные копья.

Из туч вывалился чёрный орёл и кувырком покатился по выжженной молниями траве… Что должно было твориться в небе, если там не стало места божьему летуну?..

Лось на карачках полез наружу из-под корней:

– Стригун, подсоби!..

Тот сунул Соболюшке шапку и молча бросился за Лосем в ревущую круговерть. Вдвоём они затащили искалеченную птицу в укрытие. Орёл не пытался противиться человеческим рукам, лишь открывал и закрывал клюв, словно беззвучно стонал…

Между тем в воздухе явственно запахло гарью, в исхлестанном молниями лесу начинался пожар. Спрятавшиеся люди не раз видели такие пожары. Сейчас над верхушками деревьев поползёт недобрый сизый дым, ветер багровым парусом раздует пламя – и понесёт смертельный корабль беды по зелёному океану… И тогда всё, пощады не жди. Останется лишь гарь, проклятое место. На чёрных обгоревших свечках столбов, словно слёзы, застынут натёки смолы. И ветер будет скорбно играть на похоронной флейте – на скелете дуплистого обгоревшего дерева. И только волки будут приходить сюда по ночам и слушать эту печальную музыку.

– Всё, уходить надо! – Стригун потянул ноздрями воздух, вылез из-под могучих корней, помог выбраться Соболюшке.

Лось нёс на руках орла. Божий вестник не открывал глаз, одно крыло всё выскальзывало из руки Лося, свешивалось до самой земли…

Снаружи царила какая-то серая мгла, не понять, то ли день, то ли ночь, то ли гнетущий туман. Солнце пряталось за сизой пеленой, зато на юге небо было окрашено в багрянец, оттуда и надвигался лесной пожар. Следовало уходить, и уходить незамедлительно. Однако Лось задержался.

– Эй, Ваддей! Дядька Ваддей! – хрипло закричал он, но не услышал ответа.

Огляделся и побежал на край поляны, куда Славко забросил Ваддеев меч. Хрустнул валежником, одной рукой раздвинул лапник… и закричал. То, что осталось от Ваддея, напоминало головешку. Одна обугленная рука держала оплавившийся клинок, вторая – конец Злынькиной цепи. Самого пса на другом конце цепи не было. Даже следа не оставил от него небесный огонь. Ни обрывка шкуры, ни зуба, ни когтя, ничего, – видно, боги его взяли прямо на небо.

«Эх, дядька, дядька, не сиделось тебе дома…»

Честь честью хоронить погибшего не было времени.

Выступили торопливо, больше не поминая, кто за кем только что гнался и почему. Первым шёл Стригун, следом, пытаясь беречь ногу, прихрамывала Соболюшка. Лось нёс орла, что-то шептал ему, гладил ладонью опалённые перья… Славко, шедший последним, хмурился – небесный огонь заставил его отклониться в сторону от намеченного пути. Стригун, Соболюшка и Лось, те возвращались домой, ему же там было нечего делать.

Красное зарево за спиной между тем разгоралось. Сильный ветер, как мехами, раздувал пожар, кровавые отблески подгоняли не только людей, но и зверьё. Сквозь чащу, не разбирая дороги, спасались все обитатели леса. Никто никого не трогал: общая большая беда примиряла не хуже, чем волшебство Великаньей Пяты.

Только после того, как перебрались через речку и обогнули обширное, с чахлыми берёзками болото, появилась возможность отдышаться. Развели костёр, вскипятили воду, бросили в котёл вместе с травами добытого по дороге косача. Лось достал из котомки лопасть копчёного мяса, а Славко занялся орлом. Хвала Кудеснику – научил разбираться не только в человеческих увечьях и хворях. Всюду, где есть живая душа, её огонь можно поддержать и усилить, поддержать поток жизни… Орёл открыл золотые глаза, подобрал обвисшие крылья, попытался с достоинством сложить их.

«А я ведь тебя сразу признал, – ощутил Славко прикосновение разума птицы. – Ты Странник. Ты опечален тем, что отклонился от пути. Только не то тебя печалит, человек, совсем не то… Положи руку на мои перья… Да, это действительно ты. Я тебе покажу…»

Славко осторожно погладил голову орла, и перед глазами возникла картина – яркая, чёткая, совершенно живая. Он увидел стонущее от гуда небо, могучие крылья и яркую огненную звезду, направляющуюся к земле. Вот она вдруг вспыхнула ещё ярче, распалась на куски, и осколки с жутким громом устремились вниз. Мелкие – огненным дождём, сгорая на лету, крупные – разрывая воздух, оставляя широкие дымные хвосты. Каким-то странным, неподвластным словам чувством Славко внезапно понял, куда они упадут… Он хотел закричать, но не успел – внизу вспыхнуло, пошла рябью земля, содрогнулась воздушная стихия. Орёл отчаянно заработал крыльями, от грохота, казалось, раскололась голова, всё внизу заволокло жуткой густой пеленой, будто чёрным клубящимся саваном. Пламя… беспомощность… запах палёного пера… боль…

Славко закричал. Дико, страшно, обречённо. Он валился с небес вместе с обречённым орлом, уже понимая, отчего Кудесник послал его в путь раньше срока. Только вот идти вдруг стало некуда и незачем…

– Боги… боги… – Славко отдёрнул ладонь, обрёл нормальное зрение и одними губами спросил: – И что же дальше, небесный вождь? Как же теперь нам жить?

Действительно, как? Раньше всё было ясно и понятно. В мире был Храм, был Пояс Силы, где обитали жрецы. Кладезь мудрости, средоточие истины, несокрушимая препона на пути зла… Теперь ничего нет, лишь вздыбленная земля… Учитель, учитель, ты всё знал наперёд…

«Как жить, то мне неведомо. Твой наставник велел передать тебе: останься человеком, сынок. Спасибо, Странник, ты поделился со мной искрой жизни. Теперь моя душа успокоена…»

Пылающее золото его глаз начало меркнуть. Голова птицы поникла Славке на ладони. Клюв приоткрылся, испуская вольную душу. Незримые крылья, которым более не могли помешать ни ветры, ни чудовищный иномировой огонь, рванулись в беспредельное небо…

Туда, где едва угадывалось светило – лиловое, какое-то стылое, язык не поворачивался назвать его солнцем…

– Слушай, а ты взаправду Странник? – Лось убрал в мешок складную лопатку, которой закидывал могилу орла. Он смотрел на Славку, в глазах его плескалось изумление. – Ну, этот… божий человек… Волшебник?

Редко кто похвастается, что своими глазами видел Странника. Мало кому такое выпадает, а кому выпадает, тот не очень-то и болтает.

– Ну да. – Славко невольно помрачнел. – И что с того?

А сам снова подумал: куда же теперь идти?

– Да так, из интереса спросил, – пожал плечами Лось. – Теперь всё ясно-понятно. Не держи сердца, коли что не так.

Ему в самом деле всё было ясно. Боги покарали Ваддея за то, что замахнулся мечом на Славку: они своих людей в обиду не дают. Вот, стало быть, какой он, Странник, божий человек. Живой, во плоти, рядом у костра. Знать, не перевелись на свете чудеса…

– Да ладно тебе, – отмахнулся Славко.

Стригун и Соболюшка помалкивали, но тоже смотрели на него во все глаза. Ничего, привыкнут.

Они затушили костёр, обулись поладнее, пошли. Путь был нерадостным. В лесу царила какая-то замогильная тишь, хуже вчерашнего грома и грохота, всё вокруг утопало в серой дымке. Ни ярких красок, ни цветов, ни солнечного тепла…

Славко шёл в хвосте, чутко слушал беззвучие и завидовал Лосю, Соболюшке и Стригуну. Те возвращались назад, к родному дому, сами боги направляли их в путь. А ему что теперь? Ни вперёд, ни назад, он как щепка, попавшая в суводь. Ни Священной рощи, ни Пояса Силы, только мрак и всё сгущающаяся неизвестность. А ведь скоро зима…

Так, занятый своими мыслями, Славко даже не заметил, как вышли к Играющим скалам. Это были огромные, покрытые мхом и заросшие кедрачом стоящие «на живую» махины. Стоит только попытаться взобраться по такой, как она приходит в движение, «играет» и, раскачиваясь, даёт ощущение последнего вздоха. Плотно стояли скалы, неприступной стеной. Зимой, когда снег выпадет, сдохнешь, а не пройдёшь. А вот пока тепло, бесснежно, да зная проход…

– Ну что, передых? – оглянулся на Соболюшку Стригун, ласково улыбнулся, подмигнул в оба глаза подтягивающемуся Лосю. – Там у нас ещё травка на заварку осталась…

Они с Лосем ладили совершенно спокойно. Обоим хватило ума понять, что делить на этом свете им было нечего. Вернее – некого.

Привал устроили у замшелой скалы, рядом с которой пробивался ручеёк. Это была развилка – тропа здесь раздваивалась. Путь налево привёл бы в земли людей Лисицы, пойди направо – и Славко нашёл бы Пояс Силы, если, конечно, тот уцелел хоть частью своей… ну а прямо через Играющие скалы дороги не было. То есть, знамо дело, была, только не для всяких глаз. В особенности – не для чужих.

На привале Славке кусок в горло не лез. Сверлила виски всё та же дума: куда теперь? Может, если не прогонят, с новыми знакомыми пойти? А что, Лось и Стригун парни надёжные, обстоятельные, небось не подведут… Соболюшка – девка справная, работящая, дочь хорошего рода, из таких получаются добрые жёны и матери. Действительно, что обретаться-то бирюком? Артельно, в товариществе, жить куда веселее…

Время перевалило за полдень – пора было продолжить путь. Тут-то Славко наконец решился. Снял шапку и по-простому сказал: если не противен, возьмите, люди добрые, к себе товарищем. Туда, куда Страннику было нужно, уже пути нет.

– А что, – Стригун и Лось переглянулись, посмотрели на Соболюшку и, не сговариваясь, кивнули, – с добрым попутчиком дорога короче. Так что милости просим!

Кто же в здравом уме погонит от себя посланца богов!

– Вот и ладно, – вздохнул с облегчением Славко.

Вчетвером, уже нераздельной ватагой, двинулись они вперёд – во владения скал, лишайников и мхов, чахлых кособоких деревьев, цепляющихся камнями за каменные глыбы. Шли неспешно, потаённой тропой, огибая неприступные играющие утёсы. Когда одолели полпути и снова сделали привал, Соболюшка поведала историю, услышанную от деда. Будто бы тот вместе со своим отцом видел тут исполинских сказочных зверей. Сплошь покрытых шерстью, ростом с хороший дом, с белыми огромными бивнями и длинной волосатой кишкой на месте носа. Дело было зимой, дед с прадедом кутались в звериную шерсть, разбросанную между камнями, отогревали ноги в горячем навозе и кидали для лучшего вкуса в кипяток кусочки бивней, валявшихся повсюду. А от трубного гласа мохнатых великанов у них тряслись все поджилки и уходила в пятки душа…

– Да, – улыбнулся по окончании рассказа Стригун и смешливо посмотрел на Лося. – Что-то я не слышу рёва утробного, а ты, брат Лось? Может, у меня, часом, уши заложило?

Соболюшкиного деда он помнил хорошо: сказочник был ещё тот. Начнёт рассказывать с утра – остановится под вечер.

Лось шутки не понял:

– Да нет, тихо всё. – Он огляделся, моргнул васильковыми глазами. – Всё словно вымерло, тоска, как на могиле. Только ветер свистит…

Бешеный истошный рёв они услышали на следующий день, когда прошли скалы и углубились в хвойный дремучий лес. Но не зверь ревел – кричал, срывая связки, человек, ужасающе, надрывно, захлёбываясь от боли. Так кричат в последний час, потеряв всё человеческое, заглядывая в лицо смерти.

– Ишь ты, аж в ушах звенит, – шепнул, ускоряя шаг, Лось. – Никак, режут кого?

– Ага, и медленно, – тоже ускорил шаг Стригун и повернулся к Славке. – Чуешь?

Чувствовалось, что в серьёзной сшибке он более полагался на него, чем на Лося.

– Сейчас увидим, – ответил Славко и, мягко ступая, стал сходить с тропы. – Я буду по правую руку, ты заходи левее. Лось, стало быть, посередине, Брониславка за ним…

Примерно через четверть полёта стрелы они вышли на опушку, раздвинули еловые лапы и увидели жутковатую картину: перед ними корчился, орал, клочьями выдирал траву распластанный на земле человек.

Огромная белоснежная кошка то играючи драла его когтями, то пробовала на зуб. Человек закрывал руками лицо, как мог хоронил затылок и шею, однако было ясно, что жить ему осталось чуть-чуть.

Другой человек, не в пример первому, сидел тихо. Прислонившись спиной к сосне, он раскачивался всем телом и тоже закрывал руками лицо. Из-под пальцев сочилась густая красно-жёлтая жижа. Тут же стоял тщедушный паренёк в кожаной рубахе и, держа наготове ножичек, наблюдал за кошкой. Внимательно, с бесстрастным интересом, стараясь ничего не упустить.

– Э, да ведь это… – блаженно улыбнулся Лось.

Соболюшка удивлённо хмыкнула, склонила голову к плечику. А парень на поляне оглянулся и закричал:

– Ну всё, всё, Снежка, хватит с него, отпускай!

Голос у него оказался тонкий, звонкий, совсем девчоночий.

– Остроглазка!!! – рванулся на полянку Лось, в восторге рассмеялся, подскочил к пареньку. – Ну здравствуй, что ли, Мышка, радость ты моя ненаглядная!

Последнее он сказал вполголоса, чтобы не услышали остальные.

– И ты здравствуй, – ответили ему. – Ну, благодарение богам! Вот это встреча.

Лицо парнишки мигом преобразилось, понежнело, заиграло румянцем, в янтарных глазах вспыхнули огни. Стало девичьим – и прехорошеньким, хотя и больно уж худеньким. На опушке стояла Остроглазка из рода Полевых Мышей.

Она было затихла в крепких объятиях Лося, но тут же отстранилась, прищурила глаз и повелительно возвысила голос:

– Снежка! Кому сказано – отпускай!

Огромная белая рысь неохотно остановилась, глухо зарычала и, облизываясь, отошла. Морда у неё была сплошь в крови, кисточки на треугольных ушах подрагивали. Похоже, она была очень недовольна, что довести до конца начатое ей не дали. Впрочем, жертве и так досталось неслабо: лицо, руки, шея человека сплошь кровоточили. Правда, он и в лучшем-то виде кого угодно мог напугать. Без обоих ушей, с порванными ноздрями, с давними красными шрамами на лбу. Умеющий читать разобрал бы, что рубцы над бровями образовывали слово «вор».

– Здравствуй, Остроглазка, – подошла, улыбаясь, Соболюшка, кивнула, махнула приветливо рукой. – Тебя в мужских портах сразу и не признать… Только Лосю, я погляжу, лучше тебя всё равно никого нету… Боги в помощь вам, совет да любовь!

Вот так: кому – постылый женишок, кому – друг сердечный, любезный.

– А ты, Брониславка, вроде бы тоже не одна, – так же лукаво отозвалась Остроглазка. – Дёшево не размениваешься, сразу при двоих… Ну, один-то известен, чаровник Стригун, а вот второй кто? Хоро-о-ош…

– Да Странник это, божий человек, – встрял в разговор Лось, нахмурился и заговорил о другом: – А что вообще тут случилось? И чем это ты, Остроглазка, его так?

Он указывал на мужчину, потерянно качавшегося у сосны.

– Да мало хорошего. – Мышь перестала улыбаться. – Варнаки, вишь ты. Колодники беглые, лихие люди. Вначале просто решили поживиться, как есть обобрать, а там мужицкое естество всколыхнулось… Ну а я что? Я за снадобьишко проверенное… Железо и камень плавит которое… Всего маленечко и плеснула. А тут и Снежка, знамо дело, на второго сиганула с сосны. Теперь вот небось не до баб, запомнят надолго, как озоровать.

– И поделом! Это не люди, – веско приговорил Стригун, сплюнул и медленно направился к варнаку, мало не насмерть измордованному рысью. – Где клеймили тебя, тать? Откуда пришёл? Как звать? Кто ты по крови? – А чтобы вопросы не остались без ответа, Стригун положил руку на нож. – Ну?

Против доброй стали со злым умыслом не попрёшь. Тать сразу подал голос и стал хрипло рассказывать.

Звали его Измиром, происходил он из заморских земель, а уши резали и наложили клеймы ему в стольном, будь он проклят, городе Ватлоге. Сейчас же, благодаря случаю и хвала богам, они бежали с подельщиком из Кирского узилища, чудом ушли от погони, выдохлись, сбились с пути, очень соскучились по ласке, по женскому теплу… А тут вот оно, само… навстречу… Ну и… Нелёгкая попутала, не устояли.

– Значит, попутала? Не устояли? – нехорошо выдохнул Стригун.

Точно бы порешил татя, если бы не Славко.

– Погоди, – придержал его руку Странник. – Если убьёшь одного, придётся убивать и второго, потому что он не выживет без поводыря. Поднимешь руку на калеку безглазого? Или, может, голодной смертью гибнуть оставишь? Хищным зверям бросишь на растерзание? Нет?.. Тогда пусть эти люди идут. – Он оглянулся на Остроглазку. – Ты ведь не против?

В голове у него, как живой, звучал голос Кудесника: «Помни, убийство тягчайший грех. Убивая себе подобного, ты убиваешь часть себя. Мир целостен, все люди связаны единой незримой нитью. Убей, только если посягают на твою жизнь, на семью, на землю и дом… Прочее – от Чёрного бога…»

– Да ну их. Я и то уже Снежку отозвала, – как бы даже с обидой ответила Остроглазка. Внимательнее посмотрела на Славку и внезапно, словно увидев в его облике нечто особенное, склонила голову. – Правда твоя, Странник, пускай живут.

Похоже, она была и впрямь Остроглазка, причём видела не только глазами.

– Идите. – Славко пихнул в плечо Измира, почувствовал, как липнет к пальцам кровь, и, наклонившись к тому, что оставалось от его уха, зло прошептал: – А бросить его или съесть – боги тебя упаси. Душе после такого уже пощады не будет. Прочь, варнаки!

– Ладно, пошли-ка и мы отсюда, – сказала с облегчением Остроглазка, когда шатающиеся разбойнички скрылись за деревьями. – Жаль, добрая полянка была… На-ка вот, яви силушку, а то я измаялась, тащивши! – И указала Лосю на объёмистый, плотного плетения короб, полный чего-то похожего на бурую глину. – Давай-давай, бери.

– А что это там? – Лось легко поднял короб, понюхал, качнул в могучей ручище. – Небось опять снадобье колдовское? Ишь смердит, точно у меня в кожевенной мастерской…

– Скажешь тоже, колдовское! – фыркнула Мышка. – Ил это целебный с Чёрного озера. Меня бабка за ним послала, наказала принести полный короб, – девушка печально улыбнулась, – словно знала, старая, что короб этот последним окажется… Всё, не будет больше ила. Чем станем мазать лишаи?

Лось пожал плечами:

– Не станет ила, другое придумаешь. А то я тебя не знаю?

Не ближний свет – Чёрное озеро, самое малое три дня пути. Да ещё с тяжёлым коробом за хрупкими плечами. В одиночку. По дремучему-то лесу. Вот такие бабки у Мышей, такие у них внучки.

– Эх ты, Мышка-малышка! – Лось с нежностью посмотрел на Остроглазку и спохватился: – А почему последний? Ну короб? Али грязь в том озере перевелась?

Та махнула рукой:

– Так само озеро перевелось. Как началось… ну, когда прилетело и бабахнуло, вся вода из озера и ушла, будто водоворотом вниз под землю затянуло… А ил, если высохнет, превращается в сущий камень – киркой не возьмёшь. Ой, хорошо, что напомнил, на-кась, возьми баклагу, плесни в коробок…

Утром следующего дня, выходя из шалашика, Славко заметил сороку. Она сидела среди ветвей осины и внимательно смотрела куда-то вниз. На полянке стояла полная тишина, птица тоже не издавала ни звука, так что Славко сразу затаил дыхание. Негоже показалось ему беспокоить заснувший лес. А сорока всё смотрела не отрываясь, только густой кустарник мешал увидеть, что её там привлекало.

«Ну-ка, ну-ка…» Славко сделал осторожный шаг, всмотрелся и увидел рысь. Ту самую, снежно-белую, у которой в хозяйках Мышка Остроглазка. Зверь безвольно раскинулся на осенней траве, напоминая в полумраке осевший, подтаявший сугроб. Лежала рысь совершенно неподвижно.

«Неужто померла? – огорчился Славко. – А может, просто спит? Да ну, где это видано, чтобы рысь на земле почивала? Она ж на деревьях… Да, видать, у варнаков не кровь, а отрава… а жаль. Мышка Остроглазка плакать будет, Стригун с Лосем горевать станут… Уже привыкли к ней, зверюга смышлёная…»

Сорока между тем слетела с ветки и опустилась на землю в двух шагах от рыси. Повертела головой, с любопытством пострекотала и ещё ближе подскочила к зверю. Рысь не шелохнулась, даже ухом не повела.

«Ну да, точно померла. – Славко даже забыл, зачем с постели встал. – Вот беда…»

Именно так, вероятно, посчитала и сорока. Она весело застрекотала, засверкала бусинками глаз и, красуясь белыми боками, принялась вертеться у самого носа рыси – ну что, отпрыгалась, куцехвостая?

Ошиблись и человек, и любопытная птица. Только Славке та ошибка стоила удивления, а вот сорока поплатилась жизнью. Миг – и огромная кошка ожила. Молнией метнулась к птице проворная когтистая лапа – и всё. Не успела сорока даже крыльями взмахнуть, как очутилась в зубастой пасти. Хрустнули косточки, погасли бусинки глаз, полетели белые пёрышки на траву… А Снежка, заурчав, устроилась поудобнее и стала облизываться.

«Вот тебе и мёртвая», – покачал головой Славко. И тут же краем глаза заметил Остроглазку – девушка, стоя неподалёку, тоже наблюдала за рысью.

– Снежка даром что белая, а хитра, как рыжая лисонька, – улыбнулась она Славке. – Самих лисиц, правда, ненавидит люто и истребляет без пощады, где только увидит… Ну что, Странник, скоро уже придём, гостем будешь.

Её лицо светилось радостью. Нет ничего приятней, чем возвращаться к родному очагу. Она была не одинока – когда собрались на завтрак у костра, только и было разговоров что о покинутом было доме. О том, как встретят, приветят, простят и поймут, плюнут на прошлое и неволить не будут. И всё будет по согласию, по любви, по душе, ибо, как ни верти, а насильно мил не будешь…

Однако, когда миновали сосновый бор, обогнули болото и впереди показались высокие холмы, Стригун остановился:

– Что-то я, друзья, не пойму. Или мы с дороги сбились, или у меня с глазами нелады… Малый горб вижу, Средний вроде на месте, а где Большой?

– А ведь точно, – поддержала его Остроглазка. – Нет Большого горба, словно провалился… Только зарево какое-то на его месте, вроде как от костра… Туман мешает, не рассмотрю!

Висевшая в воздухе пелена сглаживала все детали, однако скоро стало ясно, что всегда выделявшийся на горизонте Большой горб просто исчез. На его месте поднималось к небу огненное зловещее сияние.

– Видывал я такую штуку, когда плыл по Южному морю на корабле, – мрачно пробормотал Стригун. – Есть там огненные горы… такие с дырами наверху. В те дыры выходит подземный жар, течёт расплавленный камень… Всё на пути сжигает… Ох, не к добру это, уж ты прости, Остроглазка. Тяжко на душе…

Последний отрезок пути домой выдался самый трудный: начался сплошной бурелом, деревья лежали макушками навстречу походникам, словно исполинские копья. А затем под ногами захрустела гарь, сплошным и страшным ковром раскинулись головешки. Ни деревьев, ни травы, ни зверья… только чёрное зловещее небытие. Наконец, задыхаясь от вони, от стремительного шага, от изматывающего предчувствия беды, они поднялись на лысый лоб Змеиной горки, взглянули вниз… и дружно остолбенели.

Отсюда открывался всегда такой славный вид…

Городок, где они жили, раскинулся в уютной, укрытой от всякой непогоды ложбинке, надёжно защищённой широкими спинами гор. Посередине струилась прозрачная речка Быстринка, зеленели сады и огороды, стояли дома. А вокруг, чтобы злой Ползень не докучал, устроены были земляные валы. Они уже много лет помогали людским молитвам отваживать беду. Конечно, злобный дух временами показывал себя, забавлялся, спускал оползни с высоких окрестных гор, но, хвала богам, человеческих жизней не забирал. Видимо, ждал часа, чтобы вот так, без пощады, до конца…

Городка внизу больше не было. Лишь завалы камня, вздыбленной земли, чёрной, пахнущей бедой, парящей гари…

От прозрачной Быстринки не осталось и следа, она высохла без остатка, словно слеза на щеке. По какой-то прихоти судьбы сохранился только Изначальный столб – огромный, мощный, выкрашенный в чёрный цвет, он стоял на площади со дня основания города. Вокруг него носили новорождённых посолонь, мертвецов – в другую сторону, здесь давались клятвы супружеской верности, отсюда уходили воины на священный бой… Теперь он стоял накренясь, как веха на могиле, и весь мир, казалось, вертелся вокруг него, причём отнюдь не по солнцу…

– Эх, яблоки-то так и не собрали, – нарушила вдруг тишину Остроглазка. – А год был – подпорки ветвей удержать не могли…

Слёзы душили её, рвались наружу. Да толку-то, слезами беде не поможешь… Бежала по кругу единственная мысль – о бабке. О вещей старой колдунье, которая, видят боги, всё знала наперёд… И отправила внучку подальше – за грязью озёрной, никому больше не нужной. Отправила и внука своего Шустрика, только в другую сторону… Всё верно бабушка рассчитала: кто-нибудь да уцелеет. Только не будет по-твоему, разлучница-судьба, потому что Шустрик тоже вернётся. Непременно вернётся. И она, Остроглазка, дождётся его, обязательно дождётся. Потому что ей больше некого ждать…

– Ох, все кожи пропали, вот беда, – подавленно вздохнул Лось. – Как людям в глаза посмотрю, договор ведь?..

Какие покупатели, какие кожи? Про такое и говорят – снявши голову, по волосам плакать. А небось не говорили бы, если бы люди именно так себя не вели.

– Ползень проклятый. Всех сожрал, – прошептала с ненавистью Соболюшка. – Всех-всех, утроба ненасытная! И старых и малых. Чтоб ты лопнул, своим же огнём нутряным сгорел…

Не обнять ей больше Светланку, меньшую сестрёнку. Уже невестилась девка, но так и ушла нецелованной. Не успела поводить хороводы в истомном свете костра. Не познала крепких мужских рук, не ощутила, как это – свечкой таять в их жарком кольце…

– Сожрать-то сожрал, только не своей волей. – Стригун бережно обнял её за плечи, притянул к себе. – Мыслю, всё дело в звезде, что промчалась давеча по небу. Небось кусок откололся, попал в Большой горб и накликал Ползня… А уж тот и обрушил полгоры, вишь какую яму устроил. – И он указал на другую сторону долины, где на месте Большого горба творилось несусветное: злобно полыхало пламя, густо клубился чёрный дым и грохотало так, что содрогались скалы.

– Правда твоя, всё дело в звезде, – задумчиво кивнул Славко. – Давайте спустимся, поглядим, что и как. Разговорами делу не поможешь.

А перед глазами у него возникло недавнее – содрогающаяся от гуда земля, готовое рухнуть небо и стремительная, оставляющая дымный след звезда. Только была она на этот раз не красной, слепящей своим блеском глаза, а чёрной, словно выгоревшей дотла. И чернота эта была не цветом её – самой её сущностью.

Собравшись с духом, люди принялись спускаться по гладкому, выжженному огнём склону. Хрустела спёкшаяся в комки земля, ветер взвивал гарь, пахло бедой, пожарищем и… запущенным отхожим местом.

– Вот это вонь, похуже, чем от твоей грязи в коробке, – покрутил носом даже Лось, привычный кожевник. – Небось люди непогребённые лежат…

Стригун покачал головой.

– Мёртвые здесь ни при чём, – проговорил он. – Вонь эта от угарных воздухов, происходящих от земного огня. Если с ними без бережения, вправду угореть можно…

Как не послушать знающего человека! На ту сторону долины не пошли, взяли краешком по большой дуге вдоль завала. Да и как пройдёшь-то по этому вздыбленному морю камней, оплавившихся глыб, неподъёмных обломков… Ни людей, ни зверей, ни намёка на жизнь, только смрад, серая мгла да сплошная могила.

Впрочем, нет. Одного живого человека они всё же нашли. Он сидел на корточках возле обгоревшей скалы и скорбно жевал пресную лепёшку. Человек был носат, блестел чёрными глазами навыкате, а судя по одежде и тележке с барахлом, был бродячим торговцем из племени эрбидеев.

Странный народ были эрбидеи. Сами они говорили, посмеиваясь, что имя их племени толкуется от слова «деять», и, кажется, это было действительно так. Кажется, ещё на памяти дедов наехали откуда-то из-за тёплых морей, и вот уже куда ни глянь – везде эрбидеи. Особенно за прилавками или у сундуков с казной. Темноволосые пришлецы не столько пахали, сколько торговали и ссужали деньги в долг, сами же порывались платить не честной рубленой монетой, а какими-то бумажками с отметками своего главного эрбидея. Товар они возили на приземистых тележках, порою запряжённых козлами. Непременно чёрными, бородатыми, круторогими и на удивление злыми…

– Здравствуйте, люди добрые. – Человек вытер рот, поднялся, повёл жилистой рукой. – Вот это беда так беда. Всем бедам беда. Хоть плачь…

Он был ещё совсем молод, но уже густо бородат, чёрные глаза смотрели оценивающе и настороженно. Такому палец в рот не клади. Откусит и не подавится.

– И тебе, мил человек, не хворать, – ответил за всех Лось, нахмурился, прищурил васильковый глаз. – Почто забрёл в наши края? Давно ли здесь? Как зовут?

Эрбидеев он не любил. Считал их обманщиками, гнилым народцем. Прошлую зиму поверил им, дал доброго товара в долг. А нынче уже осень…

Эрбидея с лепёшкой звали Атрамом. С неделю назад он отправился сюда, чтобы продать товар, а потом случилась эта беда. Которая всем бедам беда. То есть не сразу случилась, начала загодя предупреждать. Вначале по дороге сюда сдох упряжной козёл. А потом после целого дня пути оказалось, что и продавать-то товар некому. И как, спрашивается, рассчитываться с Рыжим Дмулем, ну с тем Рыжим Дмулем, что даёт деньги в рост, он хоть и правоверный эрбидей, но долг ни за что не простит, кабы ещё не потребовал в качестве платы Зару, его, Атрама, любимую жену. Или, того хуже, заберёт рабыню Астрадаг, красавицу, и уж вот это будет беда так беда. А может, люди добрые пожалеют бедного Атрама и захотят что-нибудь купить? Тем более что бедный Атрам всегда согласен на торг. Есть атласные девичьи ленты кручёные, мужские пояса наборные верчёные, бусы из самоцветных камней точёные…

– Сам заткнёшься или тебе помочь? – оборвала его болтовню Остроглазка. – Снежка, – сделала она знак рыси, – поди-ка сюда. Лепёшечки хочешь? С мя-а-асом…

Эрбидеев она тоже не жаловала. Когда десять лет назад Красный князь по уши задолжал им, их жрецы подбили его идти в поход во славу эрбидейского бога. Будто бы он единственно истинный, самый грозный и притом милосердный, а те, кто верует во всех прочих, – недоумки, грязные скоты, недостойные прощения и сожаления. Пока суд да дело, точнее, пока в дело не вступили кудесники да веды-жрецы, много народу в кровавой сваре полегло. И хоть эрбидеям крепко прищемили хвост, а Красного князя-то уж и забыли, как звали, Остроглазке с того было не легче – потеряли и деда, и отца, и обоих старших братьев. Остался только один младшенький, да и тот жив ли? И хотя эрбидей-торгаш, конечно, не жрец и у него только свой бог, отлитый из серебра, но разговор с ним один – через толмачку Снежку. Уж та живо объяснит, что и как.

– О бог…

При виде рыси Атрам ясно понял, что настоящая беда – вот она. Однако тут, можно сказать, ему жутко повезло. Раздался небывалый грохот, такой, что все чудом удержались на ногах: земля, словно водная поверхность, пошла волнами, и над тем местом, где прежде находился Большой горб, взметнулось до неба яркое пламя. Тут же к самой земле припала свинцовая туча, из неё, словно воплощение гнева богов, ударили толстые лиловые молнии. Жуткие, испепеляющие сполохи. Часто, смертоносным градом полетели раскалённые камни, смрадной непроницаемой стеной начал надвигаться ливень из пепла. Казалось, наступает конец всему.

– Бог мой! – Атрам мгновенно вскочил, начал судорожно впрягаться в свою тележку с барахлом. – Спасайтесь, люди!

Но куда ты денешься в выжженной долине среди оплавленных камней, когда вокруг горы, а с неба падает огненная смерть, неотвратимая и зловонная…

«Ну, видать, придётся со своими лечь». Лось отыскал глазами то место, где когда-то стоял его двор, сгорбился, тяжело вздохнул; Стригун крепко обнял Соболюшку, а Славко с каким-то равнодушием смотрел, как Атрам пихает в гору свою тележку. В душе теплилось лишь бескрайнее удивление: это надо же в свой последний час думать не о душе, а о добре! Что они за люди такие, эрбидеи?.. Человек ведь окончательно проверяется тем, как смерть принимает. Суетиться не нужно, лучше принять то, что отмерено тебе, с достоинством и честью. В свой последний час оставаться человеком…

Однако Остроглазка, похоже, знала путь к спасению:

– Эй, что застыли, айда за мной!

Она решительно махнула рукой, пригладила шерсть на холке у Снежки и бросилась сквозь огненную круговерть. Путь её лежал к потрескавшейся, красного известняка скале, угадывающейся неподалёку.