Черневог

10

Можно пожелать быстрого исцеления от раны, можно пожелать, чтобы перестали и ныть и гореть уставшие суставы, но все это можно делать лишь до тех пор, пока не последует столь глупого и безрассудного желания, которое исчерпает ресурсы данного конкретного тела, и хотя это тело и сможет потратить все то многое, что будет затребовано от него, впоследствии оно отплатит глубоким полуобморочным истощением.

Но лошадь должна крепко стоять на ногах, по крайней чтобы домчать их до места, с божьей помощью, и Саша растирал ноги Волка, напрягая при этом свою волю и желая прилива новых сил и себе и Петру, а тем временем Петр закрывал дверь и сносил вниз уложенные и упакованные вещи. Волк же, не в силах унять аппетит, беззаботно выщипывал что-то и жевал с полным ртом.

— Ты поедешь верхом, — сказал Петр, стаскивая мешки на деревянный помост. Малыш преследовал его по пятам. Наконец Петр поставил все на землю, протянул Саше руку и быстро подтолкнул его вверх, помогая забраться на лошадь. — Я поеду после тебя, — настаивал он.

Петр старался все делать как можно лучше и не задавать лишних вопросов, не говоря уже о том, что сейчас ему просто не хотелось спорить. Саша подпрыгнул, уселся верхом и забрал все, что подал ему Петр: тщательно завернутые книги, упаковку с хрупкими и бьющимися вещами, мешок с зерном и связку одеял.

— Я думаю, нам лучше направиться по старому пути, — сказал Саша. — Он длиннее, но ты прав: по крайней мере, река не даст нам сбиться с направления, если даже что-то и попытается помешать нам. Кроме того, у нас будет возможность обнаружить таким образом лодку.

— Сегодня с самого полудня дует южный ветер, — пробормотал Петр, взваливая себе на спину свою часть поклажи. — Не можешь ли ты что-нибудь сделать? Ну, хотя бы остановить его?

Он помнил, как что-то, напоминавшее глубокий вздох, пронеслось над деревьями, как только солнце миновало зенит. Это было как раз в тот момент, когда, они шли к дому, а Ивешка, должно быть уже была на реке и пожелала себе попутного ветра, который теперь… Саша все еще не был уверен в этом, хотя ему и казалось, что ветер чуть-чуть ослаб от его усилий.

— Я пытаюсь, — сказал он. — Но чтобы изменить погоду, требуется…

— Время, — мрачно закончил за него Петр, и вдруг насторожился. — Выходит, она заранее спланировала это. Именно это ты хотел сказать?

— Нельзя сказать с уверенностью, что именно она подняла его. — Он был вынужден сказать это, потому что не хотел говорить ничего другого. Он без единого движения и звука, одним желанием тронул Волка, а Петр тем временем быстро прошел вперед и открыл ворота.

— Ты хочешь сказать… — начал было Петр.

— Оставь это, Петр. Пожалуйста, давай отложим это.

Петр с удивлением обнаружил, что не надо было прикладывать лишних усилий, чтобы управлять Волком: этот малый только хотел про себя нужного направления, и Волк шел туда без всяких понуканий и подергивания поводьев.

Чего бы только не захотели колдуны, все тут же приходило в движенье: лошади, люди, друзья. Стоило только Ивешке сбежать, Бог знает за чем, как Саша сразу же убедил Петра оставаться на месте, но тут же, буквально через какие-то мгновенья, изменил решение, и вот они уже бросились следом за ней в темноту, прихватив с собой весь колдовской арсенал из трав, порошков и прочего, разложенного в погромыхивающие горшки, и нагрузившись связкой книг…

Все, сопутствующее их спешному походу, не добавило ровно ничего к его представлениям о происходящем, за исключением, может быть, того, что Саша мог найти в доме нечто такое, что испугало его, едва не лишив рассудка. Это было что-то такое, о чем он не хотел говорить из опасений, что их могут подслушать, не только во дворе, но и в доме…

— Что все-таки происходит, — спросил Петр, как только они оказались в самом низу спускающейся по склону дороги, рядом с причалом. — Скажи мне, ради Бога, от чего мы убегаем? Что тебе удалось обнаружить?

— Она оставила нам записку, — раздался сзади него, на уровне роста Волка, голос Саши. — Я нашел ее в своей книге. Я должен был бы в первую очередь заглянуть туда.

И Петр, взглянув на него снизу вверх, увидел только затененный силуэт его лица на фоне неба и услышал его голос, который был хриплым и слабым, немногословным.

— Она хотела немедленно идти разыскивать тебя, — продолжал Саша. — Хотя я и не думал, что мы должны делать это немедленно, чтобы не ввергнуть тебя по возвращении в какую-нибудь беду. Поэтому она собиралась остаться в доме и попытаться все-таки услышать тебя, тем временем как я отправился на твои поиски…

— Это ты уже рассказывал мне. А что еще говорилось, черт побери, в той записке? Что она собиралась делать?

— Отыскать леших. Она была очень обеспокоена тем, что происходило вокруг.

— Ее беспокоили лешие?

— Ее беспокоила тишина. Поэтому она и собиралась попытаться прямо из дома…

— Что? Что она собиралась попытаться? Саша, черт возьми, не заставляй меня вытягивать из тебя ответы. Говори быстрее! Что именно она написала? И что она сказала о своих намерениях?

— Она не сказала, и я не уверен, знала ли она это сама.

— Боже мой! И это колдуны! Тогда — угадай, разве это уж так трудно? Скажи мне, что все-таки происходит между вами двумя! Я ничего не пойму!

— Да нет, ничего.

— Черта с два! — Ему никогда не хотелось кричать на мальчика, он никогда не хотел показаться неразумным, и от этого только терял голову. — Черт побери, ну дай мне хотя бы предположение, дай мне хоть что-нибудь, мне все равно что! Только скажи мне, что творится в голове у моей жены. И какое отношение ко всему этому имеет банник?

— Он объявился сразу после твоего исчезновения. Она звала тебя и хотела вернуть назад, но… кругом была тишина…

— Это ты уже говорил. А что с банником?

— Мы оба расспрашивали его, и он показал нам лишь ветки, покрытые колючками. Ивешка не поверила ему.

— Так значит, показал вам колючки. — Что-то внутри него сопротивлялось желанию стащить Сашу с лошади и хорошенько встряхнуть. И это же самое чувство заставляло задавать ему вопросы разумно и терпеливо. Он только чуть вздрогнул от холодка, когда промочи ноги о сырую траву, как только они миновали пустой причал и продолжили путь по дороге. — Что ты хочешь сказать, когда говоришь «показал вам колючки»?

— Ведь с ним не бывает того разговора, к которому мы обычно привыкли. Вместо ответов он представляет тебе лишь виденья.

— Так почему же, черт возьми, мы с тобой не задали ему вопрос? Разве мы так боялись его? Может быть он показал ей что-то неизвестное тебе, а может быть…

— Это был не тот самый банник, который жил здесь раньше. Она не верила ему. Но ты прав, это ничего не говорит о том, что она не могла пойти туда, после того как я ушел в лес. Она могла расспросить его сама.

Она наверняка это сделала, отрешенно подумал Петр. Она всегда делала что-то не так.

—… Или же она могла получить ответ от леших, — сказал Саша. — Это тоже вполне вероятно. То, что после этого она упаковала вещи, мы и так знаем. Она ушла около полудня, это мы можем предположить по изменению ветра, по оставленному хлебу и по многому другому, и я вполне определенно думаю, что она могла слышать меня ночью, когда я сообщил ей, что нашел тебя, а это еще больше укрепило ее намерения предпринять это путешествие.

— Прекрасно! Это на самом деле просто прекрасно, Саша!

— Не совсем, потому что ей это было необходимо.

— И это сказано в той записке?

— В записке лишь сказано, что она уверена в том, что мы отправимся вслед за ней, а она очень не хочет этого. Это же говорит и о том, что она не намерена запретить нам сделать это, поскольку вообще не уверена в своей правоте.

— Ивешка никогда не думает, что права. Скорее река потечет вспять, чем она согласится с этим. Куда она отправилась?

— Там этого не сказано.

— Не сказано, не сказано… Ради Бога, ведь она оставила тебе записку! Она должна была написать об этом.

— Я уже сказал тебе, что в ней было.

— Там должно было быть что-то еще. Ты, видимо, не понял, когда читал.

— Любое письмо имеет ограниченный смысл.

— Ну-ну. Тогда эта записка бесполезна, верно? Что в ней проку, если там не говорится самого важного?

На этот раз Саша ничего не ответил.

— Я скажу тебе, что мне хотелось бы знать прежде всего, — сказал Петр после того как немного успокоился. — Я хочу знать, где сейчас находится наш старый приятель, который обычно проводит время под ивами, и уверяю тебя, что сейчас он отсутствует в своей пещере.

— Я думаю, что это приятное местечко нам следует проверить, — сказал Саша. — Это еще одна причина, по которой я хочу пройти именно этим путем.

— И, кроме всего, мы знаем, что теперь появилась еще одно проклятое существо — в нашей бане! Банник говорил что-нибудь о реке? Он наверняка хотел употребить меня на ужин!

— Я не думаю, что это мог быть водяной. Но я не верю ему. Это не совсем тот банник, который бы нам подошел. Ведь считается, что все они очень старые, а этот как раз молодой.

Это были оборотни, подумал Петр. Только Бог знает, как они выглядели. Любой из них мог прийти в дом в облике Ууламетса, или Саши, или даже в его собственном. А Малыш, который мог бы распознать подобные существа, был вместе с ними в лесу. Ведь Малыш рычал на банника, если в тот момент его рычанье вообще что-нибудь означало. Он качнулся на болотистой почве, но удержал равновесие, ухватившись за коня.

— Я вот что скажу тебе, — начал он, делая торопливый вдох после быстрой ходьбы, — ты говорил, что едва ли отважишься усомниться в чем-то? Так вот я, могу. Сомнения — это мой конек. Я сомневаюсь во всем, что на вид идет хорошо. И я сомневаюсь, что мы знаем, что делаем сейчас. Я сомневаюсь, что мы сможем найти хоть что-то в пещере этой старой змеи, и я сомневаюсь, что моя жена находится сейчас в здравом уме. Этого достаточно?

— Вполне, — признался Саша.

Постепенно дорога вдоль реки превратилась в узкую тропу, пролегающую под мертвыми деревьями, которая постепенно выродилась в заросшую кустами трясину. Саша едва держался на спине Волка, в голове у него гудело от усталости и монотонного шума воды. Время спуталось. Он желал, чтобы и Волк и Петр уверенно шли, ступая там где следовало, и не стремились следовать за Малышом, который не имел понятия ни о каких препятствиях, которые с легкостью преодолевал. Один лишь миг — и он был уже на другой стороне, или на полпути к холму, или там, где ему заблагорассудится быть. Он нередко приходил в замешательство от того, что никто не решался следовать за ним, и его не интересовало, что они были полумертвыми от истощения.

— Малыш! — позвал его Саша, желая, чтобы он нашел хотя бы Ивешку и не оставлял ее одну, но Малыш не обращал на него никакого внимания. Он продолжал петлять вокруг них, то приближаясь, то удаляясь по своему обыкновению, не считаясь ни с какими желаниями. А время от времени он забирался на Волка, особенно тогда, когда движение по заболоченному пространству вовсе замедлялось, и сидел там, пока они не выбирались на твердую землю.

Саша продолжал думать о том, что этот путь был выбран неверно: недавние дожди еще больше ухудшили это и без того гиблое место. Он с отчаянной безнадежностью желал им набраться сил с тем, чтобы продолжить путь, желал, чтобы Волк не затащил его под густые колючие ветки, желал, чтобы благополучно закончился их путь через это бесконечное переплетение лабиринтов и тупиков, где под ногами была топкая земля, покрытая водой, по колено в которой, чертыхаясь и едва не падая, брел Петр.

— Становится все хуже и хуже, — пожаловался он. — Господи, вот попалось нам чертово болото!

— Извини, — сказал Саша, но сожаление вряд ли могло им помочь. Сейчас он был занят тем, что, напрягая собственную волю, своими желаниями старался сосредоточить и направить все запасы их внутренних сил на преодоление этой ужасной дороги и уговаривал себя, что тем самым он мог принести гораздо больше пользы, находясь на спине Волка, чем если бы шел бы спотыкаясь по жидкой вязкой грязи. И, как часто бывает, он едва ли задумывался в данный момент о себе, когда раз за разом, желая им преодолеть до конца этот путь, он расходовал энергию и тепло их тел, что в конечном счете приведет их к простуде и истощению, и в конце концов даже убьет их, если он будет продолжать делать это.

— Мне кажется, мы должны остановиться, — сказал Саша и чуть ослабил напряжение своей воли, помогавшее им преодолевать этот путь: он был уверен, что Петр, ощутив реальную усталость, должен остановится. Но услышал:

— Нет, мы еще можем добраться до подводной пещеры, — сказал тот.

— До пещеры! Господи, да мы не сможем пройти так далеко! А если мы и решимся на это, то уж никак не сможем «побеседовать» с водяным сегодняшней ночью. — Он окончательно ослабил напряжение и почувствовал, будто до самых костей его пронзает зимним холодом. Это была боль. — Петр, я больше не могу принуждать нас идти вперед.

— Зато я могу, — ответил тот, беря в руки поводья, намереваясь вести его и дальше. Сашу охватил испуг. Бог знает, за счет каких сил Петр мог продолжать этот путь, чертыхаясь и с усилием преодолевая это болото, в которое они забрели по сашиному совету, в то время как сам Саша сидел невредимый и сухой на спине Волка.

— Подожди, — сказал он, остановив своим желанием коня и слезая с него вниз, проваливаясь по щиколотки в водянистую грязь. Его багаж соскользнул вслед за ним. — Господи, — с досадой пробормотал он, забрасывая подмокшие вещи на спину Волка, но это действие потребовало от него гораздо больших усилий, чем он ожидал. Затем он прислонился к плечу лошади: он весь дрожал и чувствовал сильное головокружение, будто все, что причиталось с него за его добрые пожелания, вернулось к нему жестокой местью.

Петр подошел к нему сзади, положил тяжелую руку на его плечо, а другой сочувственно похлопал Волка по шее.

— Теперь мы оба пойдем пешком, — сказал Петр, и его голос напомнил Саше призрака. — Волк изрядно потрудился за последнюю пару дней. Пусть на нем будет только наша поклажа, этого уже достаточно.

— Но он мог бы выдержать еще и тебя, — возразил ему Саша, ковыляя за Петром, когда тот повел Волка вперед. — Тебе, по крайней мере, не придется его вести! Я могу управлять им по собственному желанию, а тебе оставить лишь заботу о нем! — Но даже такое простое желание с огромными усилиями проникло в его перепутанное сознание, приводя в замешательство все его мысли, которые тут же разлетелись как перепуганные птицы. — Петр, мы оба допускали, что Ивешка была не в себе и поступила просто глупо, а что если это не так? Что, если она знает что-то такое, чего не знаем мы? Может быть, мы должны бы поверить ей? Ведь мы на самом деле не знаем, во что мы попали. Остановись!

— Нам нечего предполагать, — донесся до Саши из темноты хриплый голос Петра. — Мы отправились за ней, чтобы выяснить что происходит, разве не так?

Петр никогда не пытался обвинять его во всем происходящем. И Петр никогда и ни о чем не спрашивал его, хотя сейчас он не получил бы от Саши ни ответов, ни помощи. Петр просто-напросто полагал, что сейчас колдовство потерпело неудачу, но в любом случае не старался обвинять его…

— Вот проклятье, — задыхаясь проговорил Петр, согнувшись, чтобы удержать равновесие, в тот самый момент, когда Саша догнал его и освободил его ногу, зацепившуюся за корень. Петр, прежде чем отправиться дальше, некоторое время стоял, прислонившись к лошади, потряхивая головой и пережидая кашель, который мешал ему нормально дышать.

Колючие ветки смыкаются вокруг них, а лешие стоят тихо-тихо, высокие, будто деревья…

Листья падают в солнечном свете, укрывая землю золотистым ковром…

Виденья переполняли его, они были и ярче и отчетливее той мрачной ночи, которая на самом деле окутывала их. Это было словно предзнаменование. Саша тяжело дышал и время от времени пытался собрать остатки собственных сил, на тот случай когда они особенно понадобятся ему. Казалось, что эта ночь будет длиться вечно, но тем не менее, конец у нее все-таки был. Впрочем, так же, как и у этого пути. Им бы только добраться до твердой земли, тогда они смогли бы отдохнуть и, как был уверен Петр, обрели бы второе дыхание, которое, как он думал, позволило бы ему идти сколь угодно долго, во всяком случае до тех пор, пока он сам не остановился бы…

Но сейчас он кашлял, чертыхался от удушья, спотыкался, чувствуя постоянную боль, и наконец сказал:

— Черт возьми, Саша, неужели ты не можешь хоть чем-нибудь нам помочь?

— Нет, сейчас не могу. У нас больше нет резервов, Петр, мы подошли к своему пределу.

Но Петр ничего не ответил, а продолжал молча идти вперед. Саше ничего не оставалось, как следовать за ним. Он полагался на собственное ощущение направления и уверенно раздвигал кусты, бьющие по глазам и сливающиеся перед ним в сплошной головокружительный лабиринт веток и холмов. Он желал Петру, чтобы кончился его кашель, расходуя на это понемногу свои собственные силы и чуть-чуть забирая у Волка: черт возьми, все-таки он был на девять лет моложе Петра и по крайней мере должен был бы тверже стоять на ногах, если бы только не потратил несколько последних лет на постоянное сиденье за книгами и если бы подготовил себя к жизни, пройдя тот путь, который прошел по жизни Петр, получив то единственное волшебство, которое помогает обычному человеку продолжать свой путь, в то время как колдун выучил лишь одну науку: как остановить подобное желание.

Колдун никогда не захочет делать что-то явно бессмысленное: колдун даже может убить любого…

Сейчас он презирал себя за ошибку. Он ненавидел произошедшее, ненавидел то, что у него оказалось значительно меньше собственных сил, чем он рассчитывал, и теперь старался получить совет в воспоминаниях, полученных от Ууламетса…

Но вместо этого на ум ему приходили записи из книги Черневога: «Природа никогда не восстанет против собственной сущности. Но искусство владения чарами, или волшебство, чистое волшебство, не имеет подобных ограничений».

Подобное заявление ставило все колдовские заклинания в разряд мелких камешков, бросаемых против сил природы: только один или два раза в жизни подобный поступок мог принести успех, о котором говорил учитель Ууламетс, когда имел в виду, что начинающий колдун мог сотворить настоящее колдовство…

Если… он пожелает чего-то сказочного с детской непосредственностью.

Такого же может добиться и русалка — в своем безжалостном своеволии…

Господи, да ведь я знаю, как. Я действительно знаю, как…

Но мы не можем так поступить, мы не отважимся на это, я не буду этого делать.

Они поднялись вдоль откоса к сухой земле, двигаясь словно тени среди освещенного светом звезд лабиринта облупившихся стволов, и вновь спустились в болотистые заросли. Теперь звуки слышались где-то вдалеке: лишь слабое журчанье доносилось к ним из темноты на фоне потрескивания сухих, качающихся на ветру веток.

— Теперь твоя очередь ехать верхом, — убеждал Петра Саша, едва не задыхаясь, но тот отказывался, уверяя его что пешком он чувствует себя еще лучше, и ему хотелось лишь одного: поскорее вывести Волка на твердую землю. — Она не может быть очень далеко, — говорил он, готовый вот-вот опуститься на колени. — Я не могу вообразить, чтобы до нее было так далеко.

И Саша подумал, глядя на него, что они не смогут продолжать поиски Ивешки этой ночью. Она, к тому же, не очень то и хотела, чтобы ее искали, и уж тем более — чтобы ее нашли.

Во всяком случае, продолжал раздумывать он, пока Петр оставался рядом с ним, если Черневог сумел освободиться, то Петр — верный путь к ее сердцу. Недаром она просила, чтобы Саша позаботился о нем и не пытался преследовать ее.

Господи, да какой же я дурак! Ивешка, Мисай, услышьте меня!

— Мы ведем себя как дураки, — сказал он Петру, но тот лишь с раздражением заметил ему:

— Да разве это новость? Идем… — Он вновь двинулся вперед, да еще пытался при этом помочь ему, подхватив его под руку, а сам, чтобы удержать равновесие, ухватился за гриву Волка.

— Проклятье, — сказал Саша, врасплох захваченный слезами, — это черт знает, что такое, Петр!

Но так и не смог сказать, что он в корне не согласен с решением Петра: сейчас он уже и сам не мог решить, что правильно, а что нет в их положении. Ведь как-никак, а это именно сердце его приятеля вело и вело их вперед, а его собственное при этом лишь путало его мысли. Он знал, в чем была причина всего: это его собственное сердце, его собственные сомнения, его собственная слабость.

Он вновь думал о том, что все шло не так, что они оказались в ловушке, а его собственные желания не хотели работать. Он скорее чувствовал, что на этот раз им пришлось сразиться с высоким искусством волшебства, с которым, по его собственному убеждению, он, не будучи ни Ууламетсом, ни даже Ивешкой, не знал как и бороться. Он был даже не уверен в том, что следует ли ему остановить Петра. Ведь Петр был среди них тем самым человеком, который меньше всего поддается внешнему воздействию, а поэтому может быть он и есть тот единственный человек, еще остающийся в здравом уме…

— Проклятье, — услышал он голос Петра. — Проклятье!… Волк! Остановись! — Это Волк заспотыкался, оказавшись в воде, и начал метаться из стороны в сторону, пытаясь высвободить переднюю ногу…

Наконец ему это удалось, под воздействием сашиного яростного желания, которое сам он едва ли заметил. Саша стоял, едва дыша от напряжения, в то время как Петр встал на колени прямо в воду, опасаясь, что лошадь мог кто-нибудь схватить за ногу.

— С ним все в порядке?

— Да, с ним ничего не случилось.

Саша посильнее стиснул постукивающие зубы и пожелал, чтобы нога не была повреждена и чтобы Волк не чувствовал никакой боли или усталости, понимая, каким уставшим он был. Волк был гораздо ценнее деревьев и папоротников, более ценным чем глупый заяц или какая-нибудь бестолковая сойка. Хотя лешие могли бы и не согласиться с ним: по их разумению и они, и гнезда ласточек могли быть абсолютно равны по своему значению. Но ведь мог погибнуть целый лес, а вместе с ним могли исчезнуть и сами лешие, если молодой и несведущий колдун, имея недостаток внутренней морали или мудрости, глубоко убежден, что нарушает их собственные правила ради них же самих.

Он постарался, чтобы его желанье полностью не походило на схожие желанья русалки, когда она вытягивала из окружающего мира жизнь, не заботясь о смерти каждого живого существа… чтобы его желанье не действовало так же, как это делала Ивешка, высасывая жизнь вдоль и поперек, из всего окружающего, в том числе, и из леса…

— Простите меня, — сказал он, обращаясь к лешим, а затем очень расчетливо увеличил свое, как он считал, воровское, заимствование сил из окружавшего его мира, желая улучшить состояние Волка, Петра и свое тоже. И благодаря его молчаливым заклинаниям они вновь почувствовали в себе силы, которых было достаточно, по крайней мере, чтобы выдержать этот путь.

— Чем ты занят, Саша? — спросил его Петр.

— Сейчас я сделал что-то такое, чего не позволял себе делать до сих пор, и за что Ивешка спустила бы с меня шкуру.

Возможно, Петр просто не понял его, а возможно, он был слишком утомлен, чтобы вообще понимать хоть что-то.

— Господи, — только и произнес он. Он не задал никаких лишних вопросов, а просто молча повел Волка вперед, в поисках сухого места.

Саша шел следом за ним и чувствовал, как постепенно затихает боль, становится до удивленья легче дышать. Целый лес отдавал им свои силы, вся та жизнь, которую они взрастили здесь, сейчас возвращала им свою часть.

И действительно, из всего, что они посадили и вырастили здесь, могли же они забрать хоть немного? И в этом не было никакого, на его взгляд, эгоизма.

Лешие должны это понять, уговаривал он сам себя, они должны понять это.

Что-то плавно скользнуло между деревьями, бледное, издали напоминающее призрака. Возможно, это была потревоженная сова.

Мимо промелькнул призрак, одно из тех совершенно бесформенных существ, напоминавших скорее просто движение холода.

— Вот черт! — воскликнул Петр, и отмахнулся от него. — Убирайся! Прочь!

Почти невидимое привидение издало злобный замирающий звук. Бог его знает, что оно хотело сказать. Затем оно преследовало их еще некоторое время.

Но для этих лесов такое было обычным делом: призраки время от времени появлялись здесь, особенно в таких отвратительных местах.

— Папа? — проговорила Ивешка, почувствовав как изменилось раскачивание лодки. Палуба вдруг резко наклонилась и на нее обрушились водяные брызги.

«Тише», — произнес все тот же шепот. «Все хорошо».

Старая мачта трещала, вырываясь из своих креплений, поток воды нарастал. Веревки гудели от сильного натяжения, или это все-таки были заунывные, напоминающие пение заклинания ее отца?

«А помнишь», — продолжал свой разговор призрак, — «а помнишь, когда тебе было всего лишь пять лет и ты захотела увидеть снег?"

Конечно, она помнила это. Она терла свой нос, заворачивалась в свою одежду и с тоской думала о той буре, которую подняла вокруг, о тех огромных сугробах, которые повисли почти до карнизов дома, так что начала даже потрескивать крыша.

Снег, глубокий и белый, снег, похожий на одеяло, лежащий высокими непрочными будто на время застывшими гребнями на всех ветках… на ветках, которые можно заставить с помощью желаний чуть задрожать, и тогда вокруг каждой из них поднималась небольшая метель…

«Я знаю, ты помнишь это», — продолжал призрак. «Разумеется, ты помнишь это. В те годы ты еще не боялась творить волшебство…"

Может быть потому, что это было какое-то заколдованное место, может быть только потому, что их глаза просто-напросто сильно устали, но они приняли возвышающийся перед ними холм за обычную темень в чаще деревьев. Они пересекли узкий овраг и были уже на склоне, прежде чем поняли, что почва начинает улучшаться. В тот же момент Волк начал фыркать, а Малыш шипеть на порывы ветра, доносившие до них смрадное зловоние.

— Это, должно быть, все-таки холм, — сказал Саша, а Петр, потыкав вокруг насколько было возможно, своим мечом, заметил:

— Здесь ничуть не лучше, чем было до сих пор.

Запах гнили остался внизу, как только они поднялись вверх, к самой вершине, заросшей папоротниками, где дул ничем не сдерживаемый южный ветер. Плеск воды теперь все явственнее доносился до них из темноты, когда они продолжили свой путь вдоль гребня прямо к реке, пока сам склон не перешел в пологий спуск, поросший зеленой травой и заканчивающийся у самой границы воды.

— Но здесь не видно никаких признаков лодки, — тихо проговорил Петр и чуть помолчав, добавил: — Честно говоря, я даже не уверен, хорошо это или плохо. Интересно, эта старая змея все еще сидит там внизу, в своей пещере?

— Не знаю, но ни на что нельзя положиться. Ведь нас по-прежнему окружает тишина.

— Остается выяснить это.

— Даже не заикайся об этом! — сказал Саша. Сейчас он старался больше ничего не вытягивать из окружавших деревьев, чтобы они могли продолжать свой путь. Но как только он ослабил свое воровство, то сразу почувствовал такой холод и слабость в коленях, что начал дрожать. Или его слишком напугало это место, а возможно, что и одна лишь мысль об этой пещере внизу и о той глубокой яме справа от них, которая была частью этой пещеры. Ему хотелось узнать, где все-таки находился водяной, но он чувствовал себя так неуверенно, словно его глаза и уши лишились чувств. — Пожалуй нам лучше провести здесь остаток ночи и дождаться рассвета. Лодки здесь нет, вот все, что мы хотели узнать, и это все, что нам удалось сделать этой ночью.

На что Петр заметил:

— Мне бы хотелось и самому перекинуться парой слов со старой змеей.

— Но только не ночью!

— Хорошо, хорошо, но ведь, Господи, он ни за что не выйдет из своей норы при дневном свете. Разве не так? У тебя есть соль?

— Соль у нас есть.

— Тогда хорошо. — Петр взял Волка за короткий повод и начал спускаться с холма. Малыш вдруг зарычал и зашипел, а затем метнулся вслед за ним, словно маленькое темное пятно, мелькающее в свете звезд.

— Мы не будем подходить близко к этому месту! — запротестовал Саша. Но Петр будто не слышал его, и ему ничего не оставалось делать, как заставить его остановиться своим желанием. Он увидел, как Петр заколебался в нерешительности, неуверенно поставил ногу на откос и взглянул в сторону Саши с выражением негодования.

— Я забираю силы у леса, Петр, и я не могу продолжать бесконечно делать это!

— Но ты мог продолжить это до тех пор, пока мы не узнаем, с чем все-таки имеем дело!

— Но я не могу продолжать это, Петр!

— Ты слишком все усложняешь, Саша! — ответил на все это Петр. — Черт побери, пора отбросить все сомненья! Разве не об этом ты говорил мне?

Там, в пещере под ивой, под толщей воды, находилась могила Ивешки…

Эта мысль не отпускала Сашу. Да, он видел это. Почти то же самое ему показывал банник, и они прибыли как раз на то самое место, куда, как он предсказывал, они и должны были отправиться…

— И что же мы собираемся делать? — спросил Петр. — Останемся здесь ночевать, может быть даже будем спать, так и не поинтересовавшись, здесь он или нет, и, более того, так и не узнаем, где же находится Ивешка?

— Я не знаю, Петр. Я просто не знаю, и я ни в чем не уверен…

— Господи, ну хорошо. Жди здесь, если ты так хочешь, только продолжай поддерживать наши силы. Договорились?

— Я не могу больше делать это, Петр! — воскликнул Саша, чувствуя, как все ускользает от него. Но Петр уже повернулся и стал спускаться к самому подножью холма, намереваясь добраться до той пещеры, что находилась под самыми корнями мертвой ивы и была полна костей…

Там же были и кости Ивешки — вот все, что им было известно об этом незначительном, как казалось, парадоксе ее существования на земле…

— Подожди! — закричал Саша, пускаясь вслед за ним по опасному для ослабленных ног склону. Петр почти не замедлил шага, что говорило об истинной цене сашиного колдовства в этот момент. Он все-таки догнал его и ухватил за руку. — Подожди! — повторил он, но этот раз чуть спокойней. Но Петр все еще продолжал сопротивляться, пока Саша не сказал едва слышно: — Дай мне все же попытаться.

— Попробуй, — сказал Петр. И этот ответ оказался для него почти ловушкой, особенно после того как он взглянул на него, не просто взглянул, как это часто бывало, а при этом они посмотрели друг другу в глаза. Саша понял, что Петр верит ему, Петр хочет увидеть, как он вызывает громы и молнии, перемещает с места на место и царя и всех его лошадей; Петр, который никогда в жизни не верил ни в какое колдовство, со всей страстью поверил ему, а поверив, он уже не хотел слышать ни о каких пределах.

Подслушивание чужих мыслей подразумевало наказание. Теперь он был пойман и околдован человеком, в котором не было даже капли колдовских способностей. Он проверил свой карман, чтобы убедиться, что после всех странствий под дождем у него еще сохранился пакетик с солью и серой, но при этом он не переставал думать о том, почему он все-таки продолжает делать это, а не скажет просто и ясно, что они оба, попросту говоря, дураки.

Но вместо этого он направился вниз по берегу к старой иве и остановился в тот момент, как только услышал, что Петр вместе с Волком следует за ним. Петр слегка подтолкнул его локтем под ребра, приговаривая, что его бесшабашность и готовность рискнуть собственной шеей знает весь Воджвод.

— Идем, идем. Я буду рядом с тобой на тот случай, если уж не сработает колдовство. Со мной еще и Малыш.

Саша сжал зубы, чтобы они не постукивали. Он уговаривал себя, что это происходит от холода и истощения, обычных, естественных вещей, а уж никак не от страха. Сейчас он больше не был уверен в том, насколько он прав или насколько ошибался Петр, как, впрочем, и в том, что, приближаясь к водяному с запасом краденых сил, не совершают ли они что-то беспримерно дурацкое. Несомненным было по крайней мере одно: что сомнения приводят к фатальным ошибкам. Он тут же отбросил всяческие альтернативы, и был решительно настроен, чтобы водяной вышел из своей пещеры, как только они приблизились к иве.

— Ты можешь почувствовать хоть что-нибудь? — спросил его Петр, а Саша даже подпрыгнул от неожиданности, теряя тут же всякую сосредоточенность.

— Тише! Помолчи! — Он махнул Петру рукой, чтобы тот закрыл свой рот, собрал все свое мужество и, полагая, что ива сама по себе сможет передать ему хоть какие-то ощущения о происходящем внизу, в пещере, он подошел к самому большому ее корню и наклонился к стволу, как можно ниже, прямо над водой, почти в том самом месте, где водяной хранил свою коллекцию костей и плел сети собственного колдовства. Теперь он рассчитывал, что сможет ощутить прямо сейчас это колдовство, мрачное и змееобразное, многократно переплетенное, как и его собственный владелец. Но он не нашел ровным счетом ничего, оглядывая это место, как будто в стоявшей перед ним темной глубине никого не было.

— Гвиур! — позвал он водяного. — Откликнись!

Но вода у берега была спокойной. Он слышал, как река лениво плескалась по корням ивы, чувствовал сырой запах, доносившийся из пещеры, которая располагалась прямо под его ногами, и его ощущения подсказывали ему, что этого ужасного созданья там просто нет. Рука, которой он поддерживал себя, вдруг начала дрожать, а затем, с нарастающим убеждением, что Гвиура здесь нет, он оттолкнулся от дерева и только тогда заметил краем глаза какую-то фигуру, раскачивающуюся на ветках рядом с ним.

— Господи, — задыхаясь произнес он, и даже на какой-то миг испугался, приняв эту фигуру за очередного утопленника.

Но в тот же момент в его сторону раздалось шипенье, которое разумеется принадлежало Малышу. Волк моментально рванулся в сторону от испуга, как только это существо словно паук ринулось к нему.

Кровь на колючих ветках…

Петр звякнул мечом, который успел выхватить из ножен. Загремели глиняные горшки — Волк с топотом помчался по берегу прочь от этого места.

Непрерывно идущий дождь… серое небо, серый камень…

Обуглившиеся балки и вспышки молний…

Движение меча прервало это виденье, и Саша даже протянул вперед руку, чтобы попытаться удержать Петра от такого безумия.

Черные кольца ускользающие в темную воду, погружающиеся все глубже и глубже…

Ивешка, сидящая у перил, ветер развевает ее светлые волосы…

Темная фигура исчезла с ветвей в одно мгновенье.

— Что это было? — еле слышно спросил Петр.

— Это был банник. По крайней мере, это было то самое существо, которое явилось нам в бане. Разве можно было предположить, что он явится сюда и будет делать нечто подобное!

Порыв ветра качнул ветки, и они задели за его щеку. Прикосновение было пугающим и холодным, как прикосновение призрака. Он заколебался, теряя устойчивость, и ухватился за ивовые ветки, но тут же отпустил их. Затем он вновь дотронулся до них, чтобы убедиться в своих ощущениях, в то время как его сердце колотилось с такой силой, что было трудно дышать.

— Петр, а это дерево живое. Ива жива.

Петр ухватил целую горсть тонких ивовых веток левой рукой и как можно быстрее выпустил их.

— Может быть, что-то живое еще оставалось в ее корнях, — заметил он, хотя в его голосе не было прежней уверенности. — С деревьями случается такое.

Оставалось только молить Бога, что это было действительно так, или, по крайней мере, возвращение жизни к мертвым веткам содержало в себе доброе начало. Ведь жизнь возвращалась к внушавшему страх ивешкиному дереву, которое оставалось живым до тех пор, пока не погиб весь лес.

— Ты что-нибудь видишь? — спросил его Саша. — Это говорит тебе хоть о чем-то?

— Нет, — ответил Петр, и тут же его внимание переключилось на другое: — Вот проклятье. Волк!

Саша оглянулся. Лошади и след простыл, а на том месте, где она только что была, на траве валялась лишь сброшенная Волком их поклажа, и была очень слабая надежда на то, что уцелела хоть какая-то часть горшочков с травой и с порошками.

По крайней мере, сохранился горшок, в котором были горячие угли. Сохранился и кувшин с водкой, который, будучи произведением очень молодого и глупого колдуна, теперь не мог ни разбиться, ни иссякнуть. Валежник же послужил им хорошей растопкой для костра. Они разделили между собой порцию хлеба и колбасок, в то время как Волк пасся рядом на самом краю поляны, достаточно далеко и от пещеры и от ивы.

— Не следует ругать глупую лошадь, — пробормотал Петр, когда Саша занялся разбирать битые горшки, выискивая среди них те, что остались целы.

Разбитые горшки с окопником, серой и солью — вот что было настоящим бедствием: известно, что окопник как нельзя лучше годился для смеси, отпугивающей водяного.

— Вероятно, — продолжал Петр, — ему кажется, что жить с Дмитрием было бы гораздо лучше. — Он переломил руками ветку, но треск дерева был заглушен звуками реки. — Возможно, что он и прав. Вот, например, я. Ведь я не собираюсь спать здесь сегодняшней ночью, ты понимаешь это? И совсем не потому, что водяного нет дома. Здесь очень неспокойно, это место пугает Малыша, и я хочу предупредить тебя: только посмей проделать надо мной хоть один из своих проклятых трюков, ты слышишь меня?

— Я не собираюсь, — ответил Саша.

— Чудо, что он еще не сломал там ногу.

— С Волком все хорошо. Только некоторые из наших желаний застряли, не так ли? Это значит, что не все у нас выходило совсем уж плохо. Ведь, в конце концов, мы добрались до этого места, разве не так?

— А чьи это желанья? — спросил Петр.

— Справедливый вопрос, — мрачно заметил Саша и бросил осколки разбитых горшков в реку. Раздался всплеск, взметнулись освещенные светом костра брызги.

Петр откупорил кувшин с водкой, сделал глоток, пристально посмотрел в темноту, где стояло одинокое дерево, и сказал:

— Нам надо уходить отсюда, ведь, в конце концов, мы не собирались искать водяного…

— Петр, ты должен понять, что я больше не могу продолжать делать то, что я делал по пути сюда, просто не могу!

— Тебе нужно проделать это всего лишь несколько дней! Ведь Ивешка делала это много лет подряд! Выбери для этого мелкий кустарник, это будет вместо прореживания посадок!

— Ты не совсем правильно понимаешь меня. Это не совсем то, что ты имеешь в виду, Петр… ты не…

— Что «не»?

— Ты не понимаешь. Ведь я не использую для этого волшебные заклинания, потому что на самом деле я не волшебник и никогда не имел с этим дела! Есть большая разница между колдунами и волшебниками.

— Но пока ведь от этого еще ничего не случилось!

— Петр…

— Я не понимаю. — Теперь это был уже вызов. Наступило болезненное и гнетущее ожидание. — Я чувствую себя прекрасно, и ничто не мешает нам отправиться в путь…

— И вновь довести себя до истощения. Петр, я приблизился ужасно близко к той границе, к тому самому, чего я не могу делать, и кроме того, лешим не понравится даже и то, что я уже сделал…

— У нас нет широкого выбора средств!

— Петр, но ведь я убиваю жизнь!

Казалось, что на этот раз Петр к чему-то прислушался. Его хмурый вид немного изменился, будто он и вправду реально взглянул на происходящее.

— Водяного здесь нет, — сказал Саша. — Как нет и Ивешки. Мы ничего не сможем сделать ночью, а я не смогу поддерживать наши силы, если мы собираемся идти без остановок на север…

— Не просто собираемся, а и пойдем.

— Лучше не будем. Я могу украсть очень немного. — Даже такое обещание бросило его в дрожь. — Я могу даже позволить нам идти намного быстрее, чем шли до сих пор. Петр, но ведь я не могу брать, и брать, и брать.

Петр потер свою шею, затем взглянул на него.

— Ну, хорошо. Но раз уж ты один раз стащил так много, то попытайся сделать так, чтобы Ивешка услышала тебя…

Он и сам думал об этом. Это обстоятельство пугало его. И, все еще раздумывая, он сказал:

— Я не уверен, что это подходящая мысль.

— А лешие?

— Точно так же, я не уверен и в этом варианте.

Петр в отчаянии покачал головой, вновь потер свою шею и поднял на него усталые отчаявшиеся глаза.

— Нет никого, кто был бы уверен, кто был бы полностью уверен, черт возьми.

— Петр, ты должен понять, что я опасаюсь. Я опасаюсь, что все это обернется беспорядком. Ведь я не знаком с волшебством, я понимаю лишь одни желания, которые работают самым естественным путем. Ведь, пользуясь ими, ты никогда не сделаешь того, что идет против естественного порядка вещей.

— Все меняется так, как оно и должно меняться, — заметил Петр. Он сжал челюсти. — Я видел, как Ивешка вернулась к жизни, я видел, как оборотни превращались в лужи… а Малыш, который сидит вон там. Разве все это естественно?

— Но ведь волшебство бывает разным. Как, например, вот этот кувшин, который мы не можем разбить. Результат не всегда оказывается таким, какого ожидаешь. Очень трудно продумать всю последовательность событий, занимаясь колдовством. Но в волшебстве я просто не вижу никакого смысла. Если там и есть правила, то я не могу их вывести. Кстати, Черневог тоже не нашел ни одного. Мир волшебных вещей никогда не умирает. Это своеобразный, не похожий на наш мир, тот самый мир куда частенько наведывается Малыш, например, если желает скрыться от дождя. Но это тот же самый мир, в котором есть место и для водяного, он тоже вышел оттуда. Все его желанья могут работать только там, а не здесь. Вот таким путем работает волшебство. Для того, чтобы им воспользоваться, надо проникнуть в тот мир.

— Все это сущая бессмыслица.

— А ты, к примеру, поставил бы хоть что-нибудь против костей Дмитрия Венедикова, если бы сел с ним играть?

— Нет!

— Вот так-то и я не хочу использовать волшебство против водяного.

Петр тихо сидел, подперев рукой щеку. Локоть его руки лежал на колене.

Саша продолжал с ноткой отчаяния:

— Я делаю, все что могу.

Петр молча кивнул, не разжимая губ и даже не взглянув в его сторону. Наконец он произнес:

— Она никогда не задумывалась о ком-то, когда планировала свои дела. Может быть, когда долгое время пребываешь в том мире, где живут одни призраки, то поневоле перестаешь верить в людей, как ты думаешь?

— Ивешка любит тебя.

— Иногда я не понимаю, что это значит, — сказал Петр после паузы, затем вздохнул и, наклонив голову, плеснул водки Малышу, который выжидающе сидел у его колен. Жидкость безошибочно пролилась прямо в его глотку. — Я действительно не знаю этого.

— Ты не знаешь, что это означает?

— Да, то что она любит меня.

— Она любит тебя, без всякого сомненья!

— У меня был паршивый отец, мои друзья были не лучше. Все женщины в городе уверяли, что любят меня, особенно тогда, когда ругались со своими мужьями. И вот я не знаю, черт побери, что это означает — любить кого-то.

— Ты, видимо, подразумеваешь что-то другое.

— Не уверен.

— Ты говоришь так лишь только потому, что Ивешка делает что-то, непонятное нам? — Такой поворот в мыслях Петра испугал его. Это была внутренняя боль, еще незнакомая ему, эта абсолютная загадка большинства жен, которые сводили с ума нормальных людей и ввергали их в постоянное беспокойство. Он обижался на то, что Ивешка причиняла Петру боль, однако был далек от того, чтобы выносить свое суждение по этому вопросу. Поэтому сказал: — Что с этим можно поделать? Возможно, что где-то раньше мы ошибались, а она была права, ты не думал над этим?

— Я был для нее всегда почти пустым местом, ты знаешь это. Она никогда не допускала мысли, что я могу что-то понять. Может быть, она до сих пор считает, что все обычные люди просто-напросто дураки.

— Но она знала, что мы отправимся вслед за ней, на ее поиски. Она знала, что ты предпримешь это.

— И это означает, что любовь состоит в том, что она знает, что я круглый дурак?

— Петр, клянусь тебе, что я не знаю, права она или нет. Но я уверен, что бы она ни делала, у нее всегда есть для этого какая-то причина. Она уверена, что поступает абсолютно правильно…

— Но что за причина? Что заставило ее бросить все и отправиться в то самое, единственное в мире место, где она никогда не должна была бы появляться? И призраки, и водяной… да упаси Господь ей иметь с ним дело! Ей не следует тревожить Черневога! Но почему она, черт возьми, не развернет лодку и не отправится нам навстречу, если уж так уверена, что я последую за ней?

— Потому что не хочет, чтобы мы оказались в беде. Я не считаю, что она поступила разумно, отправившись в одиночку на лодке, но я не знаю, как она сумела бы уговорить меня отправиться с ней, а тебя при этом оставить дома. Ты знаешь, что бы вышло из этого. — Другими словами, это означало, что Ивешка считала его абсолютно беспомощным. Поэтому он попытался как-то сгладить это. — Ты же знаешь, что она не любит меня.

Петр глубоко вздохнул и расслабился, делая выдох. Затем задумчиво произнес, пристально глядя на реку:

— Как ты относишься к мысли попытаться управлять ее сердцем?

Петр очень часто умудрялся думать каким-то лишь одному ему понятным образом, углубляясь в такие стороны, о которых даже трудно было подумать.

— Скорее всего, этого просто не удастся сделать, — ответил Саша. — Но ведь ты очень многое дал ей, Петр, ты даже не можешь представить, как много. Ты же знаешь, что колдуны очень одиноки, а ты даешь ей возможность думать еще о ком-то, кроме себя самой. Помнишь, еще Ууламетс говорил, что она больше всего нуждается именно в этом.

— Ууламетс. — Петр произнес это имя так, словно почувствовал во рту горький привкус. Его лицо помрачнело и стало более напряженным. Однако он воздержался от разговоров о старике, которого, разумеется, ненавидел, и, как оказалось, скорее сделал это из-за Саши. Он частенько ругал его за ошибки Ивешки, но никогда не делал это по собственной инициативе. Бог знает, что заставило Петра быть более спокойным и выдержанным сегодняшней ночью. Саша уже хотел остановиться, почувствовав допущенную в разговоре ошибку, но ему казалось, что следовало что-то сказать, и поэтому он добавил:

— Петр, не думай что она слишком слаба. Она просто не любит пользоваться своими возможностями. Я даже думаю, что все, с чем она сталкивается, создает для нее огромные трудности, мало понятные для других. Но она столько сильна, что ее очень трудно научить чему-либо. Ведь даже ее собственный отец частенько боялся ее.

— Хорошо, хорошо. Так значит, нам нечего беспокоиться о ней? И нечего думать ни о какой помощи? Нам не следовало покидать дом? И может быть, мы должны вернуться туда, сесть сложа руки и ждать?

— Петр, но ведь ты знаешь какова настоящая правда: она до смерти боится за тебя. Да, она подвластна своему сердцу и знает, что по первому же его зову и она и я отправимся вслед за тобой. Вот почему она и не просила меня идти вслед за ней, а хотела, чтобы мы приглядывали друг за другом. Она не может общаться с людьми, она не может нормально общаться даже со мной, потому что все время опасается чего-то. Иногда мне кажется… — Здесь он глубоко вздохнул. Эта была мысль, которую он никогда бы не отважился произнести вслух, но теперь рискнул высказать Петру: -… Я думаю, может быть, она боится вновь вернуться к прошлому.

Петр все это время смотрел не отрываясь прямо на него, весь превратившись в слух.

— Боится вновь стать призраком?

— Скорее она боится вновь вернуться к тому состоянию, когда она не в силах противостоять своим необузданным желаниям.

— Но мне кажется, что она всегда может остановиться. Да она уже остановилась. Она могла убить меня, но не сделала этого.

— В случае с тобой — да. Она остановилась, потому что ты был первым человеком, который заставил ее задуматься о ком-то еще. Но если бы она не вернулась к жизни и при этом оставалась бы с тобой каждый день, то, по совести говоря, я не уверен, чем бы все это кончилось. Я не уверен, что кто-то может обладать столь сильной волей, чтобы удержаться от самолюбивых желаний, если даже и хорошо знает о том, что они наносят кому-то непоправимый вред. И поэтому иногда, особенно в тех случаях, когда ты сделал что-то по-настоящему ужасное, после этого твои желанья уже не могут работать должным образом. — Он задумался о своем собственном доме, и вновь увидел в своем воображении вырывающийся из всех окон огонь и вновь услышал крики и стоны. — Я, например, могу вызвать огонь с гораздо большим успехом, чем загасить его. И поэтому когда она думает о том, как бы ей воспользоваться своим волшебством, то наверняка, я уверен, не хочет, чтобы рядом с ней были те, кого она любит.

Петр продолжал мрачно смотреть в костер, а затем сделал очередной глоток из кувшина. Глоток был изрядным. После этого он заткнул кувшин и сказал:

— Ну, хорошо. Теперь я знаю, что должен делать. Это очень простое дело, приятель. Оно не требует никакого волшебства, ничего в этом роде. Мне надо только добраться до Черневога. Ведь у леших поначалу была очень здравая мысль. Помнишь, еще старый Мисай собирался разорвать его на куски. Я должен бы помочь ему. — Саша же в этот момент подумал о том, что желания Черневога могли предупредить это еще заранее. Но он оставил эту еще не оформившуюся мысль при себе. Сегодня он и так слишком много наговорил Петру и до сих пор не был уверен, что тот правильно понял его и о волшебстве, и о русалках. Разумеется, он мог бы заставить его проникнуться этим, но тогда это нарушало бы ранее данное обещание не принуждать его своей волей, а кроме того, сашино желанье на этот счет могло заблудиться или спутаться с чьим-то чужим, и тогда Петр мог бы оказаться под влиянием их врагов, принимая все быстрее и быстрее необдуманные решения…

Саша даже вздрогнул от такого предположения. Рядом с ним, по другую сторону костра, Петр устраивался на ночлег, заворачиваясь в одеяла. Саше ничего не оставалось, как и самому прилечь, натянув одеяло до подбородка. Он уставился в темное небо и прислушался к движениям Волка, который был неподалеку от них.

Слава Богу, что большая часть багажа уцелела.

Слава Богу, что с ними был Малыш, который охранял их сон, расположившись между ними и водой, словно сторожевой пес, лучше которого они вряд ли могли найти.

Единственным его желание в эту ночь было знать, где же все-таки находится водяной, да еще его беспокоил банник: почему он появился здесь и откуда у него была сила, чтобы проникнуть сюда. Возможно, ответил он сам себе, что и банник был из той же породы, что и Малыш. Ведь у Малыша не было никаких причин нарушать все привычки дворовиков, бегая по лесам за своими хозяевами, если только не сделавши скидку на то, что природа дворовика, живущего у колдунов, должна являть нечто особенное. То же самое можно было подумать и про банника, если рассмотреть его странное поведение.

Оно было непредсказуемо. Да и сашины собственные мысли метались в произвольном порядке и тут же путались. Он был очень обеспокоен, не будучи уверен в том, смог ли Петр понять хоть что-нибудь из его сбивчивых объяснений.

Он все еще пытался, в который раз, обдумать все сказанное Петру, надеясь, что по крайней мере тот просто-напросто уже позабыл многое из его рассказа. Но и это могло оказать плохую услугу, поскольку лишь одному Богу известно, какой вред все сказанное могло принести, подвергая опасности самую жизнь Петра. Очень трудно было отыскать там нужную тропинку, на которой не стоял бы капкан, и в глубине души Саша опасался, что наговорил Петру много такого, чего Ивешка не простила бы ему, и мог бы не простить и сам Петр, если бы только не забыл.

Господи, да у него и в мыслях не было причинять вред ни одному из них.

— Малыш, охраняй нас, — прошептал он, прежде чем дать отдых усталой голове и отойти ко сну. Он непреднамеренно даже нарушил собственное обещание, пожелав им обоим добрых снов…

После этого он уснул, чувствуя лишь как земля покачивается под ним, словно река.

Сросшийся кольцом колючий кустарник…

Холодная жесткое ложе вместо постели… Он чувствовал легкое дуновение ветра и воспринимал присутствие солнца и луны… Он следил за движением звезд…

Его сон еще не был слишком глубоким, так что он мог ощущать движение лошади. Его еще не покидало легкое головокружение, как бывает, когда человек подолгу смотрит в небо…

Небо, которое всегда было над ним. Сияние солнца, проникавшее к нему сквозь густо сплетенные колючки… И длинная череда дней и ночей, сменявшихся словно череда облаков, бегущих по небу…

Он вскочил и сел, опираясь на руки, в то время как Малыш зашипел и вскочил ему на грудь, ухватившись за него и пряча голову ему под подбородок. Он ухватил Малыша за спину, все еще вздрагивая и не желая вдуматься в то, как близко было к нему увиденное.

Господи, да ведь это же был Черневог, подумал он. Колючий кустарник, каменное ложе, мелькавшие друг за другом дни и ночи. Я видел его сон.

Ведь я почти сделал это, я сам уже почти разбудил его… Господи, какой же я дурак!

В то же мгновенье он ощутил резкую боль в затылке и повернулся, опираясь на локоть, чтобы взглянуть вокруг, подчиняясь внезапному ощущению чьего-то присутствия в окружавшей темноте. Он боялся обнаружить, как что-то огромное и похожее на змею скользит в его сторону…

Разумеется, он тут же увидел тень, с мерцающими красноватыми глазами, в которых отражалось слабое пламя костра, но формой этой тени была человеческая фигура, напоминавшая косматого оборванного мальчишку.

«Что тебе надо?» — спросил он, пока Малыш прижимался к нему и шипел как перегретый чайник. Банник чуть подался вперед, усмехнулся и уселся на корточки, опустив костлявые руки на такие же костлявые колени.

Звук бьющих о землю копыт долетел до его сознания… Среди деревьев-призраков можно было разглядеть движущееся бледное пятно: это была скачущая лошадь…

«Кто ты, как зовут тебя?» — спросил он в очередной раз. — «Ты всего лишь наш банник или ты что-то еще?"

Существо вновь усмехнулось, обнажив острые, как у крыс, зубы, и растопырив во все стороны пальцы.

На золотого цвета листке отчетливо выделялась капля крови… единственная капля, свежая и зловеще подрагивающая…

Возможно, что это все еще продолжался его сон. Только теперь он ехал верхом через лес, деревья смыкались за ним, а на своем лице он ощущал прикосновения светлой лошадиной гривы. Вокруг было сумрачно, страшно, все было покрыто падающими желтыми листьями. Он не имел никакого понятия о том, куда лошадь уносила его, кто гнался за ним и где была надежда на спасенье. Его лишь не оставляло чувство, что он должен покинуть это место до окончательного наступления темноты.

Листья продолжали падать, солнце клонилось к закату, оставляя на небе причудливую игру тени и света.

Деревья тянули свои ветки, колючки извивались с грациозностью ленивых змей. Листья покачивались так медленно, что глаз не мог заметить их движений.

Одна единственная капелька все еще висела на колючке, словно нанизанная на нее…

В конце концов и она упала.

Вот собралась еще одна. И следовало бы подумать, если бы только возникло такое желание, что она может задержаться в таком положении чуть дольше, прежде чем свалится вниз.

И этот маленький знак должен был бы ясно показать, что никакого сна больше не было и в помине.