Черное Сердце

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Запах нечестивый: гнилостный, удушающий, холодный и тяжелый. Я пытаюсь сдержать рвотный позыв еще до того, как вхожу в комнату. Трудно описать, насколько оно прогорклое для тех, кому посчастливилось никогда не ощущать запаха смерти или разлагающегося трупа. Иногда люди спрашивают меня о мертвых телах, видел ли я их, как они выглядят и пахнут, и даже Рейч было любопытно. Но очень трудно передать словами, насколько мерзок, противен и агрессивен этот запах. Конечно, он варьируется от тела к телу и в разных обстоятельствах: как долго они были мертвы, температура и тому подобное. Но это запах, который вы мгновенно узнаете и никогда не забудете. Газы и соединения в разлагающемся человеческом теле, которое разжижается изнутри, издают безошибочный, мгновенно узнаваемый и в то же время неописуемый запах. Я полагаю, что если вы возьмете полное мусорное ведро, набитое объедками, и оставите его на сильном солнце на неделю, затем добавите галлон диареи, немного гниющих рыбьих потрохов и внутренностей и тысячу тухлых яиц, то получите нечто близкое — и это лучший запах смерти, который когда-либо мог быть. Это действительно так отвратительно.

Криминалисты опечатали квартиру, и только что приехали фотографы. Я прикрываю рот рукавом в тщетной попытке не вдохнуть зловоние.

Это похоже на сцену из фильма ужасов, вроде того Седьмого фильма, в котором снимались Брэд Питт и Морган Фримен, где Кевин Спейси отрезает Гвинет Пэлтроу голову и кладет ее в коробку в конце. Жертва сидит на кровати, скорее ссутулившись, чем сидя на самом деле, и ее голова наклонена вперед, подбородок упирается в левую сторону груди, как у марионетки, у которой резко перерезали ниточки. Ее кожа бледно-серая и в крапинку. На простынях заметна кровь, черные засохшие лужицы пятнают пуховое одеяло в цветочек. Ее обнаженные запястья разрезаны вертикально. Я замечаю пузырек с таблетками, несколько таблеток разбросаны по кровати. На маленьком прикроватном столике рядом с ней лежит открытая книга. Белые жалюзи открыты, и солнечный свет, струящийся сквозь них, освещает сцену, как съемочную площадку, выделяя частицы пыли и Бог знает что еще в воздухе, которым, кстати, я вдыхаю. Затем я вижу медведя, лежащего в изножье кровати. Он лежит на боку, как будто его случайно выбросили, а не разместили стратегически, как это было с Бакстером. На этот раз на нем платье, платье-фартук с мелким цветочным принтом Liberty. Я хочу взять его в руки, но запах, как барьер, мешает мне.

«То же самое», — жалобно говорит Делани. Он выглядит багровым.

Я киваю, не в силах ответить ему. Я поворачиваюсь к нему спиной, но чувствую, как от него волнами исходят раздражение и сожаление. Мы не смогли спасти этого человека. Девушки в своих белых костюмах двигаются, как гигантские маршмеллоу, когда гаснут вспышки, и я спрашиваю, идет ли Вик Лейтон. Делейни кивает. Я делаю глубокий вдох, в основном для мотивации, и подхожу к телу, присаживаясь, чтобы взглянуть на нее.

«Так кто же ее нашел?»

«Парень из службы безопасности», — говорит Дилейни, листая свой блокнот и заметно моргая — от едкого запаха даже в глаза как-то попадает. «Некий Саймон Джонс, он внизу с сержантом. Он в плохом состоянии, Дэн».

«Приведи его сюда, — резко говорю я. Ничего не могу с собой поделать. Я чертовски зол на себя, больше, чем на кого-либо.

Дилейни уходит, и Вик Лейтон появляется почти одновременно. Я не могу не радоваться, что вижу его спину, справедливо или нет, но его присутствие заводит меня. Я беру медведя с кровати». Мамочка-медведица, — бормочу я себе под нос, борясь с тошнотой, которая поднимается из кишок к солнечному сплетению и угрожает выплеснуться на одеяло. Это настолько мрачно, насколько это возможно.

«Итак, Дэн, «говорит Вик, появляясь на месте преступления, «мы снова встретились. И так скоро. Люди будут говорить».