Черное солнце

Не раздумывая, я откидываюсь назад, снова в состоянии двигаться, и набираю ровно столько импульса, чтобы оттолкнуться.

Я бью ботинком прямо ему в лицо, чувствуя, как хрустит его нос под моей подошвой, а затем он вскрикивает, отшатывается назад, проливая кровь.

А потом я выскакиваю из машины, Эзра бросается на меня, и я уворачиваюсь от него в последнюю минуту, а потом бегу, бегу, бегу.

Я свободна.

Направляюсь прямо в лес, вниз по склону, надеясь, что инерция понесет меня сама, когда перепрыгиваю через бревна и продираюсь сквозь подлесок, ветки цепляются за юбку, раздирают кожу, но я не чувствую боли. Я не чувствую ничего, кроме ветра в волосах, не вижу ничего, кроме тумана, который струится мимо моих глаз, целуя мою кожу.

Я продолжаю работать ногами, мои ступни ударяются о землю в приятном ритме, и у меня возникает безумнейшее чувство, что я могла бы бежать так вечно, подпитываемая чистым адреналином и желанием жить. Я буду продолжать бежать и бежать, и в конце концов доберусь до дома и окажусь в безопасности. Мне придется.

Ничего не слышу позади себя, не слышу, как они ломятся через лес, ни торопливых шагов, ни криков. Как будто они даже не беспокоятся. Все, что я слышу, — это шум крови в голове, быстрое дыхание, вдохи и выдохи из моих легких. Я лишь отдала всю власть телу, не думая и просто продолжая бежать, несмотря ни на что.

Я сделаю это.

Я сделаю это, я сделаю это.

Впереди большое упавшее бревно, я запрыгиваю на него, спрыгиваю без задней мысли, пока не начинаю падать, обрыв намного круче, чем я думала.

Но я приземляюсь на ноги и продолжаю бежать, пытаясь понять, как я смогла спрыгнуть с высоты двухэтажного здания и даже не сбиться с шага. Что-то подсказывает мне, что завтра у меня все будет болеть.

Пока я жива, мне, черт возьми, все равно, что я чувствую.

А потом впереди я вижу свет сквозь деревья, может быть, дом, может быть, дорогу, но это хоть что-то, и мое сердце поет. Я ухмыляюсь, как идиотка, чувствуя себя девушкой в концовке «Техасской резни бензопилой», когда ее забирает грузовик, испытывая чистое облегчение от того, что она все-таки выживет.

— Ленор.

Мое имя.

Доносящееся прямо впереди.

Я кричу, останавливаясь, вокруг меня летает грязь, а затем появляется он, выходя из-за деревьев, его силуэт подсвечивается дальним светом.

Как это может быть он? Как он мог оказаться здесь так быстро?

— Ты понятия не имеешь, да? — спрашивает он меня таким ровным и низким голосом, что я чувствую, как он обвивается вокруг моего сердца, словно змея. — Но потом поймешь.

Затем он тянется ко мне, и прежде чем я успеваю почувствовать его прикосновение, падаю на колени, и весь мир погружается во тьму.

ГЛАВА 5

Полная луна, восходящая над океаном.

Шелест ветвей.

Темный лес из кедров и елей.

Я в безопасности дома, в камине горит огонь.

Сижу на полу, на шерстяном коврике.

Я слышу приглушенные голоса, панические голоса.

Женщина приседает на корточки, чтобы быть на одном уровне со мной. Красивая женщина с фарфоровой кожей, с милой улыбкой и глазами, полными слез.

— Моя малышка, — говорит она мне, и ее улыбка дрожит. — Помнишь, что мы практиковали? Мне нужно, чтобы ты сейчас спряталась.

Смотрю на нее, не желая прятаться, не желая, чтобы она плакала.

Я люблю эту женщину, как свою собственную мать.

Пытаюсь схватить ее, обнять, но затем она исчезает сквозь мои пальцы, как почерневший песок.

Последнее, что вижу, — это пламя, растущий огонь, который пожирает меня заживо.

Я открываю глаза, просыпаюсь.

Мне требуется минута, чтобы осознать увиденное.

Потолок из темного дерева, окантованный золотой филигранью, краска отслаивается.

Я смотрю, пытаясь собраться с мыслями, но они разлетаются у меня в голове, как листья на ветру. Не знаю, где я, но знаю, что жива.

И не одна.

Знаю, даже не глядя.

Я чувствую его.

Закрываю глаза, делаю глубокий вдох, прежде чем повернуть голову в сторону.

Комната становится в фокусе.

Я лежу на спине на тонком матрасе на полу, сделанном из расщепленного дерева. В комнате нет окон, и она пуста, если не считать деревянного стула рядом со мной и красного бархатного кресла у двери.

В кресле, откинувшись на спинку и небрежно положив лодыжку на колено, сидит мой преследователь, который теперь официально является моим похитителем.

Одетый в смокинг.

Читая старую книгу «Обитатели холмов» в мягкой обложке, которая разорвана пополам.

Какого хрена?

Он даже не смотрит на меня, не отрывая глаз от страницы. На самом деле читает.

Я пользуюсь моментом, пытаясь разобраться во всем, пытаясь узнать как можно больше о своем окружении. Но здесь не так уж много, что можно рассмотреть. Он возле двери. На другой стене есть еще одна дверь, рядом с ней небольшой ящик.

И холодный воздух дует мне в спину.

Я медленно, осторожно сажусь, у меня кружится голова, перед глазами все расплывается. Посмотри мне за спину.

То, что я приняла за сплошную стену, на самом деле представляет собой ряд деревянных планок, за которыми темнота. Туда ведет дверь, на ней замок. В темноте есть что-то такое, что вызывает у меня желание перебежать на другой конец комнаты.

Но именно там он и сидит.

И он здесь представляет реальную опасность.

Я облизываю губы, во рту мучительно сухо.

— Где я?

Чего я действительно хочу попросить, так это воды.

Мужчина переворачивает страницу книги, на мгновение встречаясь со мной взглядом, пристально смотрит. В этот момент я не могу дышать. У него такие голубые глаза, такие холодные.

Затем он снова опускает взгляд на книгу.

— Ты в моем подвале, — лениво говорит он.

Я снова оглядываюсь, моя голова все еще тяжелая. Здесь нечем защищаться, но, по крайней мере, я не скована. Я свободна в передвижении.

Я опускаю взгляд на свою одежду. Моя джинсовая куртка исчезла, как и носки и ботинки. Я просто в боди и юбке.

Мой желудок переворачивается.

— Где мои носки и обувь? — спрашиваю я, мой голос звучит тихо. Затем я снова провожу руками по волосам, понимая, что теперь они заплетены в косу.

В гребаную косу.

Я никогда не заплетаю волосы в косу.

— Хм? — спрашивает мужчина, переворачивая страницу.

— Волосы, — выдыхаю я. — Кто … кто заплел мне волосы?

— Я заплел, — просто говорит он, закрывая книгу и пристально глядя на меня. — Ты не помнишь?

Мой желудок продолжает скручиваться, дыхание перехватывает в легких.

— Я не помню. Я не…

Я пытаюсь думать. Помню, как бежала. По лесу. Вот почему у меня так много царапин на груди, руках и ногах.

И все же они кажутся не такими свежими, как следовало бы.

— Как долго я здесь? — спрашиваю я, хотя меня пугает ответ.

— Пару дней, — говорит он.

— Пару дней?! — я кричу. Как это возможно?

— Ты действительно не помнишь? — спрашивает он, кладя книгу на пол рядом с собой и наклоняясь вперед, опершись локтями о колени. Его смокинг выглядит чертовски дорогим. Какого черта он в смокинге держит меня в подвале?

Даже не позволяй своему разуму зацикливаться на этом…

— Нет, я… — думаю. Это больно. Я помню Убер, того парня… как его звали? Эзра? Он ударил меня. А потом появился этот придурок. Мне удалось ударить его ногой в лицо, а потом я побежала через лес, быстрее, чем когда-либо бегала, как будто летела, а потом…

Наткнулась на него.

И это последнее, что я помню.

— Хм-м-м, — произносит он, понаблюдав за мной мгновение, опуская взгляд на свои запонки, когда поправляет их, поблескивающие в тусклом верхнем свете. — Похоже, ты многого не помнишь. Возможно, это и к лучшему.

— Расскажи мне, что случилось, — говорю я ему. — Пожалуйста.

Он прикасался ко мне? Причинил мне боль? Изнасиловал?

Я осторожно провожу руками по рукам, по бедрам, чувствуя себя больной и грязной, дрожа от страха, медленно нарастающего внутри.

С усталым вздохом он поднимается на ноги и медленно подходит ко мне, небрежно засунув руки в карманы. Он останавливается в метре от меня, наклоняет голову и с любопытством смотрит сверху вниз.

— Я привел тебя в свой дом. Привел туда, где никто не сможет тебя найти. Это ответ на твой вопрос?

Я качаю головой, мое сердце разбивается вдребезги от его слов.

Где никто не сможет тебя найти.

Никто меня не найдет.

— Чего я не помню? Неужели ты… — я замолкаю, не в силах вымолвить ни слова.

Он хмурится, выглядя раздраженным.

— Понимаю. Хотите пошаговую инструкцию, мисс Уорвик? Я привел тебя сюда, потом попросил своего друга отвести тебя в ванную, наполнить ее, ты залезла в нее, должен добавить, добровольно. Мы предоставили тебе уединение, то есть до тех пор, пока ты не попыталась утопиться. Мы вытащили тебя оттуда. Принесли свежую одежду. Ты настояла на том, чтобы надеть свою. Переоделась, — он замолкает. — Если ты думаешь, что мы отвернулись, как джентльмены, то ты права только наполовину.

Я пытаюсь проглотить камень, застрявший у меня в горле.

— Потом ты заплел мне волосы в косу.

— Ты меня об этом попросила, — говорит он, шмыгая носом. — Просто радуйся, что я не отрезал их. Так было бы намного проще.

В этом нет никакого смысла. Зачем мне просить его заплести косу? Моя подсознательная попытка воззвать к его слабой стороне, к его хорошей стороне?

Я поднимаю на него взгляд. Он смотрит на меня сверху вниз этими пронзительно холодными глазами, а еще у него постоянная морщинка между темными бровями. Я не уверена, что у этого человека есть хорошие стороны.

— Затем, — продолжает он, — ты пошла спать. С тех пор ты только и делаешь, что спишь. Мы приносили еду, воду, но ты не хотела. Хотя пыталась воткнуть мне вилку в глаз. Это было бы больно, если бы ты не была такой ужасно глупой и медлительной.

Я на мгновение задумываюсь об этом. Горжусь тем, что пыталась дать отпор и сбежать, но меня до глубины души печалит осознание того, как легко я потерпела неудачу и как я потерплю неудачу снова. Как, черт возьми, мне выпутаться из этой ситуации?

— Что ты планируешь со мной делать? — тихо спрашиваю я, пытаясь подавить страх. — Ты позволил мне искупаться, ты позволил мне поспать, ты принес мне еду, воду. Почему ты так поступаешь со мной? Почему ты оставляешь меня в живых?

Он усмехается, его рот изгибается в полуулыбке.

— Ты бесценна, если умрешь. Ты ведь понимаешь это?

Я встряхиваю головой, и мой мозг взрывается звездами. Прижимаю пальцы к щеке. Она распухла и болит. Я смотрю в никуда, не чувствуя ничего, кроме боли.

— Могу я тебя кое о чем спросить? — говорит он через мгновение, и я так удивлена вежливым, неуверенным тоном его голоса, что резко поднимаю на него взгляд. — Это касается твоих родителей.

Мое сердце сжимается.

— А что насчет них? — шепчу я. — Пожалуйста, пожалуйста, ничего с ними не делай.

Он приподнимает одну бровь.

— Я этого не планировал. Твоих родителей зовут Элейн и Джеймс Уорвик, да?

Я чувствую, что должна солгать, но какой в этом смысл?

— Да.

— А где ты родилась?

— Тут. Ну, в Дейли-Сити.

Его глаза сужаются, он долго изучает меня. Я почти чувствую, как его пристальный взгляд проникает в мой мозг, как будто он способен заглянуть внутрь и осмотреться вокруг.

— Ты уверена в этом? — тихо спрашивает он.

Теперь я в замешательстве.

— Конечно, я уверена.

— Потому что у тебя есть свидетельство о рождении?

Я моргаю.

— Да… и мне так сказали. Так написано в моем свидетельстве о рождении, в моем паспорте. На что ты намекаешь? — я делаю паузу, и меня осеняет осознание. — Подожди. Ты с ним за одно, да?

— С ним?

— Атлас По.

Его брови удивленно приподнимаются.

— Атлас По? — резко повторяет он.

Не такой реакции я ожидала.

Он подходит ближе, смотрит на меня сверху вниз, его холодные глаза становятся огненными.

— Что ты знаешь об Атласе По?

— Ничего… — говорю я, жалея, что у меня нет какой-нибудь умной лжи, но все, что у меня есть, — это правда. — Он просто… однажды ночью он стоял возле моего дома. Хотел поговорить с моими родителями. Сказал, что он их коллега, член какой-то гильдии.

— И что ты сделала потом? — он смотрит на меня так пристально, что я чувствую, как горит кожа.

— Сказала ему позвонить, отправить электронное письмо. Он ушел. Больше я его никогда не видела, — я колеблюсь, не уверенная, как много мне следует рассказать этому человеку. — Я спрашивала о нем свою маму, но она притворилась, что никогда его не знала. Но думаю, что наоборот. Она лгала мне.

О боже, зачем я ему это говорю? Что, черт возьми, заставляет меня говорить?

Он продолжает смотреть на меня, медленно проводя рукой по своей сильной челюсти, и в комнате громко раздается шуршание волос на его лице.

— Ты действительно понятия не имеешь… — размышляет он.

— О чем?

Он приседает так, чтобы оказаться на моем уровне, в футе от меня, складывая руки вместе.

— О всем мире. О твоем мире.

Я смотрю на него, на его идеально сложенное лицо. Этот человек выглядит как ангел и дьявол вместе взятые, лучшее из обоих миров. Я помню, как пнула его прямо в нос, жалея, что на мне нет ботинок, чтобы сделать это снова.

Но он не выглядит так, будто его ударили ногой в лицо.

Я помню кровь.

Нос должен быть черно-синим.

На нем нет ни царапины.

— Я тебя ударила, — хрипло говорю я. — Я сломала тебе нос.

— Верно, — говорит он с усталым вздохом. — Но мой нос ломали бесчисленное количество раз. Постарайся не слишком гордиться собой.

Я смотрю на него в ответ, чувствуя, как весь гнев бурлит во мне, горячий и бешеный.

— Ах, — быстро произносит он, пристально глядя на меня. — Ах вот и она. Ты понимаешь, что делаешь, Ленор? — я стискиваю зубы, тяжело дыша, гнев нарастает. — Ты становишься той, во что никогда не поверишь. На самом деле, я и сам не знаю, поверю ли. Ты полна сюрпризов.

— Ты, блять, вообще меня не знаешь, чтобы удивляться, — насмехаюсь я над ним.

И прежде чем успеваю остановить себя, у меня во рту появляется слюна, и я плюю на него.

Мой плевок попадает прямо ему на щеку.

Он вздрагивает, ноздри раздуваются, но его глаза не отрываются от моих. Он спокойно протягивает руку и вытирает слюну своим длинным указательным пальцем.

Затем он подносит палец ко рту, приоткрывает губы, высовывает розовый язычок и слизывает его. Его зубы обнажаются в оскале, самые острые клыки, которые я когда-либо видела.

Что, черт возьми, с ним не так?

— Ты права, — говорит он. — Но я узнаю. Может, будет слишком поздно, но я это сделаю.

Он выдыхает, вытирая палец о свои сшитые на заказ брюки.

И пока он отвлекается, я пользуюсь своим шансом.

Подпитываемая адреналином, потребностью сбежать, жить, я внезапно вскакиваю на ноги и с криком бросаюсь к двери.

Пробегаю половину комнаты.

Затем он каким-то образом подходит ко мне сбоку, просто размытое пятно, его рука обхватывает мое горло. Он отталкивает меня назад, как будто просто скользит по полу, пока я не оказываюсь прижатой к стене, моя голова бьется об нее.

Его хватка усиливается, почти полностью обхватывая мою шею, и он поднимает меня высоко, в нескольких футах от пола, ноги болтаются, и я не могу дышать, не могу говорить.

— Хочешь верь, хочешь нет, но я очень жестокое существо, — шипит он, наклоняясь ко мне с горящими глазами. — Я без колебаний перегрызу тебе горло собственными зубами, несмотря на то, что обещал себе не делать этого. Если захочешь испытать меня, будешь сама испытана, и потерпишь неудачу.

Мои пальцы тянутся к его руке, пытаясь оторвать их от себя, тщетно.

— Я знаю, чего хочу, — продолжает он, тяжело дыша. — Но, честно говоря, ты, возможно, того не стоишь.

Но он не отпускает меня, не ослабляет давления. Я думаю, он собирается убить меня прямо здесь, вот так, задушив одной рукой. Он мог бы сломать мне шею, надавив чуть сильнее, и он смотрит на меня так, словно хочет, чтобы я умерла. Я знаю, ему это понравится.

И все же есть маленькая часть меня, которая не хочет сдаваться.

Которая хочет дать отпор, хотя я знаю, что это бессмысленно.

Борьба идет глубоко внутри меня, из какого-то темного колодца.

— Именно так я и думал, — говорит он мне, и ухмылка расползается по его губам. — Ты хочешь увидеть то, что вижу я?

Он отрывает меня от стены, идет через комнату с вытянутой рукой, держа меня за горло. Мои пальцы пытаются оторвать его, ноги дрыгаются, и все же он продолжает идти и держит меня за шею, как гребаный Терминатор.

Он распахивает дверь ванной, а затем заводит меня внутрь, отпуская мое горло. Это всего на мгновение, достаточное для того, чтобы я сделала глубокий вдох, а затем его рука поднимается к моему подбородку, а другой рукой он хватает меня за косу.

Он поворачивает мое лицо так, чтобы я была лицом к зеркалу, впиваясь пальцами в мою кожу.

Я в ужасе смотрю на наше отражение.

Моя щека красная, фиолетовая и желтая, уродливое месиво расползается по моему лицу, доходя до глаз и носа, остальная часть выглядит бледной, изможденной и слабой.

— Ты видишь? — он хрипло шепчет мне на ухо.

С ворчанием он подводит меня ближе к зеркалу, так что я вижу лишь себя.

И вижу свои глаза.

Мои зрачки приобретают ореховый оттенок, пока не становятся черными.

Золотые полумесяцы мерцают в них обоих, как будто я смотрю на восход луны.

Ничего не понимаю.

Я под наркотиками.

Он накачал меня наркотиками.

Это все объясняет.

— И ты все еще не видишь, — говорит он, и я смотрю на него в зеркало. Он наклоняется, удерживая мое лицо на месте, касаясь губами моего уха, не сводя пристального взгляда. — С другой стороны, зачем тебе это? Ты простая девушка, теперь сама по себе.

Раздается стук в дверь, и он дергает меня за косу. Я вскрикиваю от боли, и он наматывает косу на руку, вытаскивая меня в комнату и направляя к главной двери.

Открывает ее.

С другой стороны стены стоит мужчина ростом по меньшей мере два метра, тоже одетый в смокинг, хотя на нем отсутствует галстук. У него светло-каштановые волосы, волевой подбородок, высокие скулы — все задатки нордического воина.

— Как дела? — спрашивает мужчина с легким неуловимым акцентом. Он смотрит на меня, его глаза светло-зеленые с золотом. — Она в сознании?

Нордический мужчина широкими шагами входит в комнату, закрывая за собой дверь.

— А можно сказать, что раньше она была без сознания? — спрашивает мужчина, держащий меня, не отпуская косу. Я все еще пытаюсь вдохнуть тот воздух, которого лишилась раньше.

Нордический мужчина ухмыляется, складывая руки на груди.

— Смотря, как посмотреть. Не думаю, что она что-то понимала. Теперь кажется, наоборот. Из-за глаз.

— Точно, ее глаза, — говорит он. — Что ты о них думаешь?

Он смеется.

— Великий Абсолон спрашивает моего мнения? Ох, я никогда не думал, что этот день настанет.

Абсолон? Моего преследователя зовут Абсолон?

— Послушай, ты поможешь или, как обычно, просто будешь место занимать? — устало говорит Абсолон, снова дергая меня за волосы, пока я не вскрикиваю. — Видишь? — говорит он парню-северянину, указывая на мое лицо. — Чем больше я причиняю ей боль, тем чаще это происходит.

— Возможно, ты выбрал не ту девушку, Солон. Не впервой.

Абсолон качает головой.

— Нет. Это подходящая девушка. Она даже… — он замолкает, смотрит на меня, размышляя.

Как раз в этот момент потолок над головой начинает сотрясаться от звука шагов.

— Вечеринка начинается, — говорит скандинавский парень. — Я бы не стал рассчитывать на то, что Эзра будет слишком гостеприимен.

Вечеринка?

Наверху вечеринка?

С людьми?

Люди, которые смогут мне помочь?

Я открываю рот и начинаю орать во все горло, надеясь, что меня услышат.

— КТО-НИБУДЬ, ПОЖАЛУЙСТА, ПОМОГИТЕ МНЕ!

Но прежде чем успеваю закричать, Абсолон хватает меня за затылок, закрывает мне рот ладонью, прижимая обе ладони друг к другу, понимая, что он мог бы раздавить мою голову своими руками, как дыню.

— Тш, тш, тш, — говорит он мне, сверкая глазами, и душит меня рукой. — Ты же не хочешь, чтобы они узнали о тебе. Они нехорошие… люди.

Я ему не верю.

Я открываю рот, прикусывая его пальцы, пока не чувствую вкус крови.

Он морщится, но не отпускает меня, продолжая прожигать своим взглядом.

— Я не думаю, что ты хочешь это делать, лунный свет. А то еще возбужусь.

— Он прав, — говорит мне парень из Северной Европы. — Он получает удовольствие от причудливого дерьма.

Абсолон раздраженно закрывает глаза и качает головой.

— Вульф, пожалуйста, — затем он смотрит на него через плечо. — Хватай веревку и кляп. Пришло время.

Я моргаю, глядя на Абсолона, и меня охватывает ужас.

Время для чего?

Вульф подходит к деревянному ящику и поднимает крышку. Достает веревку и длинный кусок ткани.

— Извини, что приходится это делать, — говорит он мне, подходя.

— Ты никогда раньше не извинялся, — усмехается Абсолон, убирая руку. — Только не говори мне, что становишься сентиментальным.

— Никогда, — говорит Вульф, надвигаясь на меня с веревкой. — Всегда тяжело рядом с красивой девушкой.

Я бросаю взгляд на Абсолона, который высасывает кровь из того места, где я его укусила, кровь на его губах, та же самая, которую я все еще ощущаю на своих. Кровь, которая сладка на вкус. Он кивает мне, изящно приподняв бровь.

— Моя кровь тебе идет.

Затем Вульф хватает меня сзади, и я пытаюсь убежать и закричать, а Абсолон затыкает мне рот тканью, заворачивая ее несколько раз вокруг головы, в то время как Вульф заводит мне руки за спину, связывая запястья, затем лодыжки.

Меня швыряют на матрас, я приземляюсь на бок, а затем Вульф протягивает веревку к деревянной стене кладовки позади меня, закрепляя.

Я лежу там, уставившись на этих двух мужчин в смокингах, шаги наверху становятся громче, пол дрожит.

— Время выпить? — говорит Абсолон Вульфу.

Тот отряхивает руки и улыбается ему.

— А Папа Римский католик?

Абсолон бросает на него испепеляющий взгляд, и они вдвоем направляются к двери, Абсолон выходит первым.

Закрывает дверь.

Его лицо — последнее, что я вижу перед тем, как он выключает свет.

ГЛАВА 6

Красный полумесяц.

Я ребенок, стоящий под ним посреди поляны.

Лес передо мной черен в ночи, верхушки деревьев видны на фоне усыпанного звездами неба. В лесу раздается шорох, такое ощущение, что из него что-то выходит, желая причинить мне боль.

Монстры.

Я стою, чувствуя, как луна просачивается в мои вены, наполняя колодец внутри меня бледным золотом.

Две фигуры выскочили из-за деревьев, быстро бежа.

Молча наблюдаю за ними, зная, что они здесь для того, чтобы причинить вред.

Но они пробегают мимо меня с обеих сторон, мужчина и женщина, закутанные в плащи и слишком расплывчатые, чтобы разглядеть их отчетливо.

Оборачиваюсь, наблюдая, как две фигуры направляются к дому на берегу моря.

Мой дом.

Где живут мои родители.

Внезапно страх становится реальным.

Я кричу, бегу за ними, мои маленькие ножки слишком медлительны, а потом я падаю, ползу, наблюдая, как фигуры исчезают в доме, который охвачен пламенем.

Кричу, ползу и продолжаю тянуться вперед.

Луна меняет положение на небе, поднимаясь передо мной.

Красные слезы стекают с полумесяца.

Льется кровь.

И продолжаю ползти, пока не оказываюсь прямо у пламени, пока я сама не становлюсь пламенем.

Я — пламя.

Тонущее в лунной крови.

Погружаюсь в красное.

Вниз, вниз, вниз.

И затем…

Просыпаюсь.

Сон рассеивается, как туман.

Я лежу на боку в темноте, связанная по запястьям и лодыжкам, моя кожа ноет от грубой веревки, кляп врезается в уголки рта.

Я одна.

Но не совсем.

Есть что-то… еще.

Что-то ползет по моим ногам.

По спине.

В мои волосы.

По моему лицу.

Я приглушенно кричу из-за тряпки, и пытаюсь сесть, кружусь, катаюсь по полу, чистый ужас разрывает меня на части. Я борюсь с веревками, все еще чувствуя, как крошечные шершавые штучки касаются моих ног, скользят по коже.

Дверь в комнату внезапно открывается, и в столбе мерцающего света появляется широкоплечий силуэт Абсолона.

Он включает свет над головой, и у меня от этого горят глаза.

Мне удается отвернуться как раз вовремя, чтобы увидеть, как пауки убегают в клубах черного дыма, исчезая в деревянных досках.

Снова кричу, пытаясь вырваться, но я все еще привязана к стене веревкой, и тогда Абсолон хватает меня за талию и тянет вверх, неся, пока не сажает на деревянный стул, до куда достает веревка.

Он смотрит на меня с удивлением, как будто это забавная история, но я все еще чувствую их на себе, кричу, извиваясь на стуле, сердце бешено колотится.

— О, пожалуйста. Успокойся, — говорит он мне, кладя шокирующе холодную руку мне на плечо, но это никак не успокаивает. — Или тебя и к стулу привязать?

Я рычу на него, пытаясь пнуть по яйцам.

Он обхватывает мою икру рукой, впиваясь ногтями, и рычит в ответ.

— Хорошо, — хрипло говорит он. — Сама выбрала.

Он берет веревки и быстро справляется привязывает мои руки за спинку стула, разводя мои ноги, привязывая каждую лодыжку к ножкам стула.

Затем он отступает назад, одаривая меня взглядом, полным явного неодобрения.

— Ты могла бы облегчить себе жизнь, Ленор, — говорит он. — Знай, что я тот, кто может спасти тебя в конце концов.

— Пошел ты, — пытаюсь сказать я сквозь кляп.

— Что говоришь? — спрашивает он. Затем наклоняется, и я улавливаю его запах, похожий на запах роз, табака и кедра, запах, который наполняет каждую мою частичку. Мое сердце бьется сильнее, а кожа покрывается жаром.

Он вынимает кляп, и я хватаю ртом воздух, двигая челюстью, все болит.

Потом смотрю ему прямо в глаза.

— Я сказала, пошел ты, — говорю я, мой голос хриплый и надломленный.

Уголок его рта приподнимается.

— Такие смелые слова для той, кто так боится пауков.

Я поворачиваю голову и смотрю на заднюю стену, на деревянные рейки и темноту за ними.

— Кажется, у тебя там целое нашествие.

— Я сам разберусь, — говорит он, и я снова встречаюсь с ним взглядом. — Ты сосредоточься на беспокойстве о собственной жизни, — он замолкает. — Хотя, должен сказать, это хороший знак, что ты им нравишься. Значит, ты уже меняешься. Создания ночи всегда будут искать ночных существ. Однажды тебе, возможно, захочется взглянуть на мир их глазами.

Я не могу понять, что это за человек. Закрываю глаза, пытаясь избавиться от его гипнотического взгляда, но все еще чувствую его запах, и от этого у меня кровь стынет в жилах.

— Что значит «я меняюсь»? — спрашиваю я его, держа глаза закрытыми. — Как меняюсь?

Я даже не знаю, зачем спрашиваю. Чтобы потакать ему? Какой смысл? Какой смысл во всем этом?

Он не отвечает. Тишина заполняет пространство.

Только это вовсе не тишина.

Клянусь, я слышу, как что-то снует за стеной, слышу, как кровь пульсирует в моих венах, электрическое жужжание верхнего света, шаги где-то далеко, машины на улице. Чем больше я концентрируюсь на звуках, тем громче они становятся, пока не начинают захватывать мой мозг.

— Вот так, — говорит он через мгновение. — Дыши глубже, Ленор. Сосредоточься на мне, а не на шуме, иначе это сведет тебя с ума.

Я открываю глаза и вижу, что он смотрит на меня со своим хмурым выражением лица, как обычно.

— Видишь, — говорит он. — Это пройдет.

И он прав. Шум стихает, и чем дольше я смотрю в его немигающий взгляд, укрытый элегантными бровями, тем больше исчезает и мой мир.

На какие наркотики он меня подсаживает?

— Расскажи мне побольше о своих родителях, — говорит он.

Мои родители. Почему он продолжает упоминать о них?

Мгновение он пристально смотрит на меня, затем элегантными шагами пересекает комнату, перетаскивая бархатное кресло, пока оно не оказывается прямо напротив меня. Он садится в него, опираясь на локти, часы из нержавеющей стали поблескивают. Сегодня на нем нет смокинга, но он по-прежнему одет в какой-то очень дорогой костюм, судя по четким стрелкам и тонкому блеску серого материала. Без галстука, просто белая рубашка с расстегнутой парой пуговиц. Его горло кажется странно притягательным, как будто я почти чувствую, как под его кожей бурлит кровь.

— Где я? — спрашиваю его.

— Я задаю вопросы, — спокойно говорит он. — Это ты привязана к стулу. И я хотел бы поговорить о твоих родителях.

— Почему? Это все из-за них? — мой голос повышается. — Хочешь выкуп? Они заплатят. У них есть деньги.

— У меня тоже есть деньги, лунный свет, — говорит он. — Денег столько, что даже не знаю, куда их девать. Дело не в этом.

— Тогда в чем же дело?

Уголок его пухлых губ подергивается.

— В тебе, конечно.

— Ладно. Отлично. Почему я? Почему я здесь? Почему ты хочешь, чтобы я говорила о своих родителях, если они тут не при чем?

— Вопрос в том, откуда ты родом, Ленор. Знаю, ты понятия не имеешь, но у тебя могут быть ответы, даже если ты сама еще этого не знаешь, — он наклоняется вперед, протягивает руку и просовывает длинный, стройный палец мне под подбородок, его ноготь заострен, и я клянусь, что с каждой секундой он становится все длиннее.

Я не двигаюсь ни на дюйм, боясь, что он проткнет мне кожу, если шевельнусь.

— Я терпеливый человек, — говорит он осторожно, слова подобны шелку. — Но этому я научился. Это не в моей натуре. Моя истинная природа — это то, чего ты никогда не захочешь увидеть, хотя увидишь, если продолжишь испытывать меня, — он делает паузу, проводя ногтем вверх, пока я не чувствую резкий укол, когда он прокалывает кожу. Я вздрагиваю, не в силах отвести взгляд от его зрачков, которые становятся все больше и больше, почти поглощая меня целиком. — Ты недостаточно напугана. Я могу это исправить.

Он убирает палец, и я в ужасе смотрю на стекающие по нему капельки крови.

Мгновение он любуется, изящно раздувая ноздри, затем подносит палец к моим глазам.

— Ты видишь? — спрашивает он, приподняв бровь. — Вот чего они хотят от тебя.

— Мою кровь? — спрашиваю я, загипнотизированная. И подумать только, раньше от вида собственной крови у меня выворачивало желудок. Теперь это прекрасно, и пугающе одновременно.

— Твою истинную природу, — сообщает он мне. — То, что глубоко внутри. Этого они хотят.

Я ни хрена не понимаю, о чем он говорит.

— Кто они такие? — спросила я.

Он молча смотрит на меня. Не знаю, игра света это или что-то еще, но клянусь, его зрачки краснеют.

— Ну, чего ты хочешь? — добавляю я, умудряясь отвести взгляд от крови.

Он подносит палец к себе, поворачивает его, наблюдая, как красная струйка стекает по тыльной стороне его бледной ладони. Он изучает ее, как будто смотрит на редкую картину в музее, пытаясь понять, что хотел сказать художник.

Затем он медленно высовывает свой длинный язык и слизывает кровь, при этом его глаза не отрываются от моих, зрачки из голубых становятся черными.

Добыча.

Ты — его добыча.

— Ты гребаный психопат, — кричу я, все мое тело инстинктивно вздрагивает, напрягаясь в веревках.

Еще одна скупая улыбка.

— Так все говорят.

Затем он закрывает глаза, глубоко вдыхает через нос, его мышцы напрягаются.

Я наблюдаю за ним, сердце замирает от страха, остальная часть меня поддается жгучему очарованию. Если он хотел, чтобы я боялась, что ж, я боюсь. Потому что я не думаю, что выйду отсюда живой. И все же тайна того, почему я ему нужна, что он собирается делать со мной дальше, вызывает у меня любопытство, как у кошки. Кошка, у которой всего одна жизнь.

Он сглатывает, его кадык подпрыгивает на шее, а затем открывает глаза, уставившись на меня еще пристальнее, чем раньше. Мои нервы снова приходят в состояние повышенной готовности, это ощущение, что за мной наблюдают, выслеживают за секунды до нападения.

— Ты попробовала мою кровь, — тихо говорит он. — Я попробовал твою. Полагаю, на данный момент мы квиты.

— Что за нездоровое влечение у тебя к крови? — я чуть не выплевываю эти слова.

Его лоб морщится, рот от удивления образует изящную букву «О», остатки моей крови остались на его мягких губах.

— Ох, Ленор, — умоляюще произносит он. — Думал, ты уже во всем разобралась, — он облизывает губы. — Я слышал, ты умная девочка. Очень умная. Должен сказать, что я немного разочарован тобой в этом плане. Даже никаких предположений?

У меня действительно есть догадки, но они чертовски безумны, и я не собираюсь подзадоривать этого человека или подсказывать ему идеи.

— Ты так много не договариваешь, — комментирует он через мгновение. — У тебя всегда был такой мозг?

Я сжимаю губы, отказываясь говорить.

— Это нормально, если не хочешь говорить, — продолжает он. — Я привык к тому, что все разговоры веду сам. Большую часть времени люди могут только пялиться на меня, их мозг превращается в комок серого вещества. С другой стороны, ты не такая. И я знаю, почему.

«Не спрашивай его почему, не спрашивай его почему».

— Тебе не обязательно спрашивать, — продолжает он, откидываясь на спинку кресла. — Сам скажу. Почему я так интересуюсь твоими родителями? Потому что на самом деле они тебе не родители. Они украли тебя в два года. Ты ведь помнишь это, не так ли? Ты помнишь, как они забрали тебя. Ты помнишь свою настоящую мать, своего отца.

Мой рот приоткрывается, его слова сталкиваются в моем мозгу с мини-взрывами.

— Нет, — говорю я ему, у меня перехватывает дыхание. — Нет. Безумие какое-то. Это… это мои родные родители.

— Ты родилась на острове Оркас, в штате Вашингтон. У черта на куличках. Красивое место, прямо на берегу океана, в окружении деревьев.

Я сглатываю, качая головой, но ложь поражает меня, как правда, потому что я вспоминаю свои сны.

— Ты лжец, — шепчу я.

Он на мгновение прикусывает губу.

— Думаешь? Я все еще чувствую твою кровь внутри себя, поющую правду. О тебе ходили слухи с того самого момента, как ты родилась. Ходили слухи, но никто толком не знал, ни у кого не было доказательств. А вот я знал. Я чувствовал тебя сквозь время. Ты — миф для всех, кроме меня.

Мои глаза зажмуриваются. Я не хочу это слушать. Даже не хочу потакать этому сумасшедшему в его странных фантазиях. Он не знает меня, не знает, откуда я взялась. Я родилась в Сан-Франциско у своих родителей, вот и все, вот и все…

— Я знал твоих настоящих родителей, — говорит он, его голос становится тихим и нежным, настолько, что мне приходится посмотреть на него. В выражении его лица есть что-то нежное, даже извиняющееся. После всего, это нервирует. — Элис и Хакан Виртаненс. Знал, что они очень сильно хотели тебя. Ребенок — это все, о чем Элис говорила. Я потерял с ними связь еще до твоего рождения. У нас были свои… разногласия. Нужно было помириться, потому что иногда мне кажется, что я мог бы остановить произошедшее, — он отводит взгляд, глаза борются с чем-то тяжелым. — С другой стороны, я привык нести смерть, а не останавливать ее.

Он снова поднимает на меня взгляд и резко выдыхает, выпрямляясь.

— Двадцать один год назад, когда пошли разговоры о том, что у Элис и Хакана родился ребенок, я был рад за них. Затем все трое погибли. Сгорели заживо в своем доме. Их убили. А именно — Элейн и Джим Уорвик.

Я не могу удержаться от смеха, хотя кажется, что внутри у меня кислота.

— Мои родители? Убили людей? О чем, черт возьми, ты говоришь? Ты еще больше запутался, чем я думала.

— Их убили, — легко продолжает он. — А потом поползли слухи. Что маленькая девочка, которую они назвали Ленор, не полностью их. Что у нее был другой отец, не Хакан. Что была причина, по которой они жили на таком отдаленном острове, окутанном тайной. Потому что та девушка, то есть ты, была… запретна.

— Ты сумасшедший, — удается мне сказать.

Его глаза сужаются, достаточно проницательные, чтобы у меня перехватило дыхание, а кожу покалывало от страха.

— Я был сумасшедшим в течение очень, очень долгого времени. Будь благодарна, что мне стало лучше.

Боже мой.

С кем, черт возьми, я здесь застряла?

— А потом пошли другие слухи, — говорит он, все еще сверля меня взглядом. — И эти слухи были о Уорвиках. Что они не убивали ребенка. Они украли ребенка, пожалели и увезли в город, чтобы воспитать как свою собственную. Они позаботились о том, чтобы никто не узнал правды, сделали все, что могли, чтобы замести следы. Они знали, что если другие узнают, то ребенка схватят и убьют. Она была запрещена, не забывай.

Я могу только смотреть на него. В его словах нет никакого смысла, и хотя глубоко внутри меня есть что-то, что ищет истину, это та сторона меня, которой не должно существовать. Потому что здесь не может быть правды. Я знаю, кто такая. Я знаю, кто мои родители. Вот и все.

— И вот тут-то я и вступаю в игру, — говорит он, наклоняясь вперед. — Потому что две стороны хотят тебя, и я связан с обеими.

Я усиленно моргаю, но даже близко не понимаю смысл.

— Что, типа охотник за головами? — звучит нелепо, когда я это говорю, но, с другой стороны, так и казалось.

Мгновение он разглядывает свои ногти.

— Я предпочитаю термин «наемник». Однако это слово вводит в заблуждение, не так ли? Почти подразумевает, что я проявляю милосердие, — он поднимается на ноги. — Это не так.

Он подходит к деревянному ящику в углу и достает мою сумочку от Александра Маккуина. Я не могу удержаться от вздоха, простая сумка напоминает мне о жизни, моей настоящей жизни, той, которая была до того, как я попала в это место, где, кажется, не существует времени.

— Я тебе кое-что покажу, — говорит он мне.

Он открывает сумку, достает мой айфон. Нажимает на экран, телефон включается, показывая мои обои с почерневшими розами. Полностью заряжен.

Надежда зарождается в моей груди, хотя я знаю, что все пойдет не так, как я хочу, это слишком легко.

Он подносит телефон близко к моему лицу, чтобы считался Face-ID. Затем обходит кресло так, чтобы оказаться у меня за спиной, его руки вытянуты передо мной, он держит телефон так, чтобы я могла видеть. Кладет подбородок мне на плечо, щекой прижимается к моей челюсти и шее, и поначалу его кожа такая холодная, что кажется, будто в нее попала струя закиси азота. Затем он быстро теплеет, и мне кажется, что вся кровь во мне приливает к его коже, аромат роз, табака и кедра наполняет нос.

Я тону в нем. Мне приходится бороться, чтобы держать глаза открытыми.

— Скажи мне, что ты хочешь увидеть, — шепчет он, приблизив губы к моему уху, его теплое дыхание заставляет меня дрожать. Мои соски немедленно твердеют, между ног разливается тепло. Это несправедливо. Тело предает меня без всякой причины, перескакивая от страха прямиком к вожделению.

Это адреналин, наверное.

— Сосредоточься, Ленор, — говорит он. Его голос подобен виски со льдом, он проникает в душу, теплый, ровный, опьяняющий. — Я знаю, что ты чувствуешь. Это часть изменений. Но мне нужно, чтобы ты прямо сейчас посмотрела на экран и сказала, что хочешь увидеть.

Опять говорит изменение. Что это значит?

Но он быстро переходит в приложение Facebook, заходит на мою страницу.

— Что ты хочешь увидеть? Здесь что-нибудь? Может быть, личные сообщения от друзей, которые интересуются, где ты? — он просматривает мои сообщения, но ничего нового не появилось. Затем он листает на стену. — Возможно, люди написали там, рассказывая о том, как ты пропала без вести.

На моей стене ничего нет.

— Как насчет того, чтобы погуглить твое имя? Конечно, ты, должно быть, сейчас во всех новостях. Симпатичная белая студентка, похищенная в Беркли? Ты будешь в заголовках всех газет.

Он гуглит мое имя. Есть куча Ленор Уорвик, включая меня, но в новостях вообще ничего нет.

О мой бог. Что, черт возьми, происходит?

Почему люди не ищут меня?

— Хорошо, тогда перейдем к сообщениям, — говорит он, открывая сообщения на телефоне. — Это должно все объяснить. О, а вот и твоя мама.

Он просматривает последние сообщения от мамы.

Ленор, мне приснился сон. Где ты? Скажи, ты в безопасности?

Милая, где ты? Возьми свой телефон.

Ленор, пожалуйста, если сможешь… просто как-нибудь дай нам знать, что ты жива.

Нам очень жаль.

И это все. Последнее сообщение — «нам очень жаль».

У меня скручивает желудок.

— И твоя подруга, Элль, — говорит Абсолон, открывая сообщения от нее. — Милая девушка. Давай посмотрим, что она написала.

Я смотрю на экран.

Куда ты ушла, с тобой все в порядке?

Ух ты, я чувствую себя дерьмом. Надеюсь, тебе повезло сегодня вечером, потому что иначе я буду так зла, что ты мне не ответила.

Ленор? Эй? Ладно, твой телефон, возможно, разрядился, я звоню твоей маме, потому что волнуюсь.

Затем еще одно сообщение.

Окей, я поговорила с твоей мамой. Обидно, что тебе нужен новый телефон! Она сказала, что ты едешь в «Джошуа-Три». Я понимаю, что это веселая поездка с родителями, так что постараюсь не злиться из-за того, что ты не проводишь свой 21-й день рождения со мной. Я знаю, ты не прочитаешь, пока не получишь свой новый телефон, но перезвони мне, когда вернешься домой, нам есть о чем поговорить. И выпить. Вой как волчица ради меня на эту пустынную луну! Уау-Уау-Уау!

Какого хрена?

Что за чертовщина?

— Теперь видишь? — Абсолон шепчет мне на ухо. — Видишь, никто не знает, что ты здесь? И никто не придет тебя искать?

Я качаю головой, слезы наворачиваются на глаза, горло сжимается.

Все это время я могла сохранять спокойствие только потому, что у меня была эта странная, непоколебимая вера в спасение. Что худшее не случится со мной, потому что меня найдут. Кто-то вроде меня не может пропасть без вести в таком городе. Мои родители перевернули бы все до последнего камня, разыскивая меня. Я полагалась на это наивное ощущение того, что я особенная девушка, с которой не может случиться ничего плохого. Я была выше этого.

Но правда в том, что ниже.

— Ты не ниже этого, — говорит мне Абсолон, касаясь губами моего уха. — Много кто борется за тебя, за привилегию первыми разорвать тебя на части. Потому что ты исключительная. Слишком исключительная, чтобы существовать.

— Ты читаешь мои мысли, — рассеянно говорю я, мой голос слабый, негромкий, далекий.

— Да, — практически шипит он. — И ты так легко предлагаешь их мне, когда расстроена. Я почти чувствую себя плохо. Но не совсем.

Он выпрямляется, убирая телефон.

— Что ты собираешься со мной делать? — мне удается спросить. Поражение внутри затягивает меня внутрь, как будто я погружаюсь в себя, как темная звезда. Я не знаю, сколько из сказанного правда, но то зерно истины, которое тлело внутри меня, то, которое поверило ему, что мои родители на самом деле не родные, это семя прорастает. Они не только никому не сказали, что я пропала, они пошли дальше и солгали Элль об этом. У них есть алиби на мой счет.

Им все равно.

Абсолон вздыхает, проводя рукой по своим густым волосам, проходя мимо кресла.

— Пока не знаю, — он останавливается и смотрит на меня, сцепив руки за спиной. В один момент он абсолютно угрожающий, а в следующий — утонченный, как член королевской семьи. — Но точно знаю, что эта стадия жалости к себе продлится не очень долго.

Я пристально смотрю на него.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, ты превращаешься. Я уже говорил тебе об этом.

— Превращаюсь во что? — я сердито кричу, меня тошнит от этих гребаных игр.

Он улыбается мне, сверкая своими острыми клыками, которые почему-то кажутся длиннее и острее. От этого зрелища у меня кровь стынет в жилах, от инстинктивного страха, такого, какой испытываешь, когда змея показывает свои клыки.

Я не могу дышать.

— Ты превращаешься во что-то похожее на меня, — говорит он. — Прежде чем привести тебя сюда, я думал, что все будет просто. Теперь, когда я попробовал тебя на вкус, и узнал тебя, даже не знаю, чего ожидать. Какая сторона может взять верх. А до тех пор ты будешь сидеть на этом стуле.

— И что ты такое?

Только что я смотрела на него с другого конца комнаты, а в следующее мгновение он оказался прямо перед моим лицом, и я даже не заметила, как он пошевелился. Все, что я сейчас вижу, — это его зрачки, такие черные и бесконечные, что я могла бы провалиться внутрь и утонуть в них.

«Ты знаешь», — он произносит это у меня в голове, его губы не двигаются. «Просто не хочешь признавать, думаешь, это означает, что ты сходишь с ума. Но скоро ты сама все поймешь».

— Вернусь позже, — говорит он через мгновение. — Для твоей первой стадии.

Я пытаюсь пошевелить языком. На ощупь он тяжелый.

— Первая стадия?

— Превращения, — говорит он. — Первая стадия — это вожделение. Вторая стадия — жажда крови.

— Вожделение? Что это вообще значит?

— Увидишь. Возможно, тебе это даже понравится… если я проявлю милосердие. Если нет, ты будешь испытывать настоящую агонию, умоляя меня покончить с этим, — затем он одаривает меня улыбкой и наклоняет ко мне подбородок. — Береги себя, Ленор.

Он выходит из комнаты, на этот раз не выключая свет.

Я пользуюсь моментом, чтобы попытаться оценить ситуацию, попытаться осмыслить все, что произошло.

Но не могу.

Это слишком много, слишком невероятно, слишком фантастично.

Единственное, что действительно имеет смысл, так это то, что родители оставили меня здесь умирать.

И, возможно, они даже мне не родные.

ГЛАВА 7

Красная луна восходит над мостом «Золотые ворота».

Я сижу на заднем сиденье машины, смотрю в окно и испытываю такое сильное удивление. Не из-за луны, которая поет мне песню, а из-за моста, машины, из-за вида океана с такой высоты, из-за лунного света, играющего на воде.

Поворачиваюсь вперед в своем детском кресле и смотрю на людей на переднем сиденье. За рулем сидит мужчина с добрыми глазами и веселым смехом. Затем появляется женщина с длинными светлыми волосами, заплетенными сзади в косу, ее руки обмотаны бинтами.

Они не мои родители.

Но станут ими.

— Когда у тебя день рождения, Ленор? — спрашивает меня женщина.

Я слишком маленькая, чтобы говорить, слишком маленькая, чтобы знать.

Но мысленно произношу «17 апреля», и женщина кивает.

— Тогда у нас будет целых девятнадцать дней рождений до твоей смерти, — говорит она, поворачиваясь на своем сиденье, чтобы улыбнуться мне. — Ты знаешь, что должна умереть, верно? Такая девушка, как ты, не должна существовать.

Такая девушка, как я.

— А до тех пор мы будем любить тебя, — добавляет она. — И ты полюбишь нас. И мы будем притворяться, что счастливы, хотя глубоко внутри знаем, что часы тикают.

— Хорошо, — говорю я тихим голосом.

Я бросаю взгляд в зеркало заднего вида.

Теперь Абсолон ведет машину.

Он ухмыляется, обнажая клыки, сверкающие в лунном свете, и одним плавным движением выворачивает руль, набирая скорость, а затем машина прорывается через ограждение, и мы падаем вниз, вниз, вниз.

Падаем.

Летим.

В ледяную воду.

Последнее, что я вижу, — это огни Сан-Франциско.

• ✤ •

— Может, нам ее разбудить?

Отвечает спокойный, элегантный голос.

— Она проснулась. Просто еще не осознает.

Я проснулась, но едва ли. Мой разум продолжает погружаться во тьму.

Только это не полная тьма. Там есть картинки.

Кровь, разбрызганная по стенам.

Клетки организма, бегущие по венам.

Бьющееся сердце.

Есть образы оргий, твердые и эрегированные члены, погружающиеся внутрь людей, крики удовольствия и агонии, извивающиеся тела под телами на окровавленных атласных простынях.

Внутри меня есть ощущение какого-то зверя, который хочет вырваться из моей кожи, убежать и трахнуться.

Есть и другое существо, рожденное из лунного света и тьмы, которое хочет спрятаться, съежиться, погрузиться внутрь себя.

Я больше не знаю, кто я такая.

Не думаю, что вообще знала.

Я меняюсь.

— Ленор.

Это голос Абсолона. К моему сожалению, теперь это стало привычным делом.

Я открываю глаза, ожидая увидеть потолок подвала.

Но это не так.

Кружево.

Кружевной балдахин высоко надо мной.

Я моргаю и пытаюсь пошевелиться.

Не могу.

Что с моей жизнью?

Поднимаю голову.

Я лежу на кровати с балдахином, поверх черных атласных простыней.

Сейчас на мне только боди, юбки больше нет.

Мои запястья и лодыжки обмотаны веревками, которые крепятся к каждому углу кровати, я распростертая в четыре стороны.

В изножье кровати стоят Абсолон и Вульф, оба с интересом смотрят на меня. Абсолон одет в темно-синюю рубашку, которая подчеркивает его плечи, руки, узкий V-образный вырез, переходящий в черные брюки, его кожа светится. Вульф одет в кожаную куртку, рубашку «Хенли», джинсы. Один темный, другой светлый.

Я должна быть в ужасе.

Мне следовало бы кричать.

Но нет.

Дело не в том, что я не боюсь их. Абсолон желает мне зла. Он предупреждал много раз. Я чувствовала, как рана на горле сочилась кровью из-за его пальца и стекала по губам.

Но сейчас все не так.

На что это похоже — другой разговор.

Я видела фильм «Изгоняющий дьявола».

Именно так связывали тех, кто может стать неуправляемым.

Я превращаюсь.

Во что?

Как я могу превращаться во что-то, кроме тени того человека, которым я когда-то была?

— Доброе утро, Ленор, — говорит Абсолон отрывистым голосом, заложив руки за спину, когда подходит к краю кровати и смотрит на меня, как врач на пациента. — И как мы себя чувствуем сегодня?

Я смотрю на него, пытаясь игнорировать нарастающий гнев, от которого у меня закипает кровь. А как я должна себя чувствовать, по его мнению? Я не только понятия не имею, как попала из подвала сюда, в эту странную комнату, еще он показал, что родители не хотят меня искать. Хуже того, они покрывают мое исчезновение, как будто имеют к этому какое-то отношение.

— Вульф, я бы хотел побыть с ней наедине, — говорит он, не сводя с меня глаз. Черт, он что, снова читает мои мысли? Или мне такое приснилось?

— Конечно, сэр, — говорит Вульф, направляясь к двери. — Я буду снаружи, — она закрывается за ним.

Сама комната большая, но старая, стены оклеены обоями цвета выцветшего индиго, мебель из темного дерева, на окне опущены плотные шторы. Единственный источник света — антикварная лампа на прикроватном столике и мерцающий канделябр на каминной полке, что придает всему еще более жуткий вид, и это о многом говорит, поскольку уже сейчас кажется, что это особняк из «Мрачных теней».

Абсолон садится на край кровати, изящно поворачиваясь всем телом, чтобы оказаться лицом ко мне. Он берет свой палец и проводит им по моей руке, пока я не начинаю дрожать от его прикосновения, не в силах сдержаться. От отвращения ли это, гнева или чего-то еще, я не знаю.

— Расскажи мне о своих татуировках, — говорит он, проводя ногтями по чернилам, цитатам По, его холод проникает в меня, кожу покалывает.

— Скажи, что со мной происходит, — говорю я. — Тогда сможем поговорить.

Его пальцы замирают, и он ухмыляется.

— Полна сюрпризов. Я думал, ты будешь более опустошена.

— Кто сказал, что я не опустошена? — говорю я в упор.

Он закрывает рот, мгновение пристально наблюдая за мной, затем слегка пожимает одним плечом.

— Ты воспринимаешь все как должное. Пока что.

— Ты сказал, что я стану как ты, — говорю я ему. — Кем? Что это за стадии? Что со мной происходит?

Он хмурится.

— Значит, поняла, что происходит нечто? Ты это чувствуешь?

Я закрываю глаза, не в силах сейчас выдержать его проницательный взгляд.

Потому что я действительно это чувствую.

Я чувствую, что становлюсь кем-то другим, и не знаю, чем именно, но это что-то связано с самой глубокой частью меня, с тем темным колодцем, который, я знаю, существует, из которого я боюсь пить.

Но в то же время, как я могу не меняться?

Меня похитили.

Меня держат в плену в чужом доме.

Мои родители притворяются, будто ничего не было.

И я что-то чувствую, слышу, вижу, мне снятся вещи, которые не поддаются объяснению.

Ладно, может, он накачивал меня наркотиками в течение нескольких дней.

Должно быть, так оно и есть.

Это должно быть объяснением всему.

Он, видимо, подкладывал это в еду (хотя, когда я ела в последний раз?).

Подливал в воду (когда я в последний раз пила воду?).

— Мы давали тебе еду и воду, — говорит он, наклоняясь ближе, проводя ногтями по моему бедру, по татуировке в виде головы барана, мои ноги до боли сжимаются вместе. — Ты отказывалась. Полагаю, это хорошо. Скоро ты уже никогда не будешь смотреть на еду по-прежнему. Она тебя не насытит, — он впивается ногтями в мою кожу до боли. Смотрит на меня сквозь свои длинные темные ресницы. — Мне нравится эта. Баранья голова. Овен. Сила преодолевать и достигать. Однако глаза у него очень любопытные. Это была идея художника или твоя?

Чем больше он прикасается ко мне, тем сильнее мне кажется, что кожа горит. Мое дыхание сбивается, становится тяжелым.

— Моя.

— Глаз Ра с одной стороны, Глаз Гора с другой⁹, — он убирает руку, и только тогда мои легкие прочищаются. — Я разбираюсь в татуировках. Однажды я был весь в них. Скандинавские руны. С головы до ног.

Я бросаю взгляд на его предплечья, демонстрируемые закатанными рукавами. Они мускулистые и сильные, такие предплечья, от которых у любой девушки потекли бы слюнки. Но на нем нет никаких следов татуировок. Его кожа бледная, незапятнанная, безупречная.

— С головы до ног? — я задаю вопрос.

Он кивает.

— Да, — задумчиво произносит он, теперь его глаза прикованы к воронам на моей икре. — В то время это было принято.

— И ты их все удалил?

Его глаза поднимаются к моим, мрачно сверкая.

— Не совсем.

Я сглатываю.

— Ты меня отпустишь?

Мгновение он смотрит на меня, не моргая, приподняв одну черную бровь, похожую на вопросительный знак на его красивом лице. Меня бесит, что я все еще нахожу его привлекательным после всего, что он сделал.

Он приподнимается на кровати, из-за его гигантского тела матрас съезжает набок, и кладет холодную ладонь мне на щеку, мои глаза непроизвольно закрываются от этого прикосновения, его рука охватывает всю половину моего лица.

— Я не могу, — шепчет он мне, от его голоса моя кожа трепещет от удовольствия. — Я не знаю, сколько ты стоишь.

Я резко открываю глаза и нахожу его взгляд всего в нескольких дюймах от себя.

— Ты сказал, что дело не в деньгах!

— Верно — говорит он. — Деньги — это не единственная валюта. Ты изучаешь историю. Ты должна это знать.

— Ты продаешь людей. Кому? Другим людям? Рабство?

Он бросает на меня сухой взгляд.

— Поверь мне.

— Поверить? Ты привязал меня к гребаной кровати в каком-то долбанном особняке с привидениями. Ты похитил меня, не знаешь, что со мной делать, но ты наемник, так что…

— И мне нужны гарантии того, что я получу взамен на тебя, когда отдам людям, которые, скорее всего, тебя убьют.

Страх сжимает мое сердце.

— Что? — шепчу я, паника охватывает меня.

— Ох, — говорит он, выглядя слегка удивленным, прижимая руку к груди. — Ты заставляешь меня чувствовать себя так, будто я уже предал тебя, — он наклоняется. — Помнишь, я говорил раньше, что ты недостаточно напугана? Похоже, теперь так оно и есть.

Я смотрю на него, чувствуя, как ярость захлестывает меня, как бензин, подлитый в костер, пламя разгорается вдоль каждой ветки.

— Ты монстр, — практически рычу я.

— Я никогда не доказывал обратное, — огрызается он. Затем наклоняется к прикроватному столику и достает старинное ручное зеркальце, показывая мне мое лицо. — Но видишь ли ты теперь, что делает с тобой гнев и стремление остаться в живых?

Я смотрю на свое лицо.

На полумесяцы в моих глазах.

Не просто полумесяцы, а убывающая луна.

Я помню, мама всегда говорила, что это значит.

Время перемен, перерезать веревки, прогнать лишнее.

Почему они у меня в глазах?

— Это не наркотики, лунный свет, — говорит Абсолон, зная, о чем я хотела подумать в этот момент. — Но я тоже не могу этого объяснить. Если только слухи не верны. И если они верны, то следующие стадии могут быть интересными. Поэтому, я не освобождаю тебя, не отпускаю, и не передаю тому, кто больше заплатит… пока что.

Затем, держась одной рукой за зеркало, он наклоняется и проводит пальцем по моей верхней губе. Меня так и подмывает укусить его, но по горячему, почти игривому выражению его глаз я понимаю, что он это знает. Вероятно, он хочет, чтобы это произошло.

Он кладет палец на мою верхнюю губу и приподнимает, показывая клыки, чтобы они были видны в зеркале.

Я задыхаюсь.

Мои зубы не только в целом кажутся ярче и белее, чем когда-либо, но и клыки стали острыми. Очень острыми. Они не кажутся такими острыми во рту, но когда я смотрю на них в зеркало… я выгляжу как гребаный вампир.

Что-то глубоко внутри меня, погребенное в этом колодце, бурлит.

Это мрачное, болезненное чувство.

Просто услышав это слово в своей голове, я чувствую себя плохо.

Вампир.

Я поднимаю взгляд на Абсолона, и он медленно кивает головой за зеркалом.

— Возможно, тебе следует прислушаться к слову, которое ты не хочешь слышать.

Мгновение я смотрю на него, и вся нелепость происходящего проникает в меня, затем я смотрю в зеркало, проводя кончиком языка по зубу.

Вампир.

И теперь, когда снова смотрю на Абсолона, я знаю, кто он такой.

Он вампир.

Бред.

Полный бред.

Вампиров не существует. Просто еще одна вещь, которую люди придумывают, чтобы объяснить необъяснимое.

Но… он вампир.

Я раздвоена надвое, борюсь сама с собой, потому что, с одной стороны, я хочу в это верить, я хочу предаться этой фантазии, потому что это многое объяснит. Чтение мыслей, силу, скорость, и это также объяснит другие вещи, для которых у меня нет доказательств: его бледную кожу, его темный дом, его гипнотизирующий взгляд, его склонность к крови, тот факт, что у него когда-то были татуировки, а теперь их нет.

С другой стороны, нет.

Нет.

Ничего подобного.

О, я верю в сверхъестественное. Правда. Я верю в привидения. Верю в духов и демонов, а иногда и в ведьм, по крайней мере, в очень приземленном смысле. Но вампиры? Нет. Они не являются чем-то единым. Если Абсолон верит, что он вампир, тогда это совсем другая история. Многие люди так сильно хотят быть вампирами, что верят, будто они одно целое, хотя на самом деле у них просто не все в порядке с головой.

— Пока ты споришь сама с собой, — говорит он мне, убирая зеркало. — Давай проведем небольшой эксперимент, чтобы посмотреть, сможем ли мы ускорить процесс. Чем скорее ты поверишь в это, тем больше у тебя шансов все пережить, — он замолкает. — Кроме того, мне любопытно. Прошли сотни лет с тех пор, как что-то привлекало мое внимание так, как это сделала ты.

Я пристально смотрю на него. Сотни лет?

А потом он улыбается, показывая мне клыки, такие же, как у меня, и протягивает руку. Я смотрю на мягкую внутреннюю сторону его предплечья, на мгновение восхищаясь силой и чистотой его кожи, прежде чем замечаю темную вену, бегущую посередине, полную крови. Клянусь, я даже слышу, как шумит кровь, чувствую дрожь.

Он тянется назад и достает пару ключей от машины, но это старые ключи, такие, которые подходят к винтажному автомобилю «Форд», а на брелке — черный швейцарский армейский нож. Он ловко открывает его, демонстрируя лезвие, на котором отражается свет свечей.

Одним быстрым движением он рассекает лезвием вену, и я в таком ужасе, что крик застревает у меня в горле, потому что кровь разливается повсюду на черных простынях. Он только что задел крупную артерию, он пытается покончить с собой?

— Зачем ты это сделал? — шепчу я в панике. — Зачем ты это сделал?

И почему меня волнует, умрет ли он?

Я должна желать ему смерти.

Что, черт возьми, это значит?

— Пытаюсь тебе кое-что показать, — говорит он легким голосом, ни о чем не заботясь в этом гребаном мире. — Первая часть.

Он подносит руку к моему рту, и я отдергиваю голову, пытаясь отодвинуться, но кровь льется из его вены мне на лицо, пока я не пропитываюсь ею насквозь, захлебываясь. Я пытаюсь дышать, но кровь у меня в носу, во рту, попадает на язык.

Эффект мгновенный, как будто я попробовала шипящую кока-колу прямо из банки.

Проникает прямо в мозг.

Отсоединяет несколько проводов, прикручивает их в других местах.

Полная перестройка разума.

Все те обостренные чувства, которые я испытывала ранее, усиливаются во мне в десятикратном размере. Я могу больше слышать, больше чувствовать, больше нюхать, больше смаковать, больше видеть. Я ошеломлена этим, точно так же, как и тону в его крови, могу захлебнуться и умереть, и на мне все равно, что произойдет. Каждая частичка моего тела, доставляющая удовольствие, оживает, как будто я была мертва всю свою жизнь, мертва до этого самого момента, и наконец очнулась.

Он убирает руку, другую кладет мне на плечо, удерживая, и тогда я понимаю, что делала. Кровь не просто лилась мне в рот; я посасывала его кожу, пробовала его на вкус, пила его, поглощала его, как гребаная наркоманка.

Хватаю ртом воздух, пытаясь смириться с тем, кем я стала, в то время как мое тело начинает двигаться, беспокойное, возбужденное, веревки натягиваются.

Я поднимаю взгляд на Абсолона, и он наблюдает за мной, задумчивый, настороженный, бдительный, как будто тоже не знает, чего ожидать.

— И как ты себя чувствуешь? — осторожно спрашивает он.

Я открываю рот, но у меня так пересохло в горле. Мне снова хочется его крови. Мне нужна эта жидкость, чтобы утолить жажду. Я хочу сказать ему, что подойдет даже вода, но знаю, что, скорее всего, этого не поможет.

— А что еще ты чувствуешь? — добавляет он, читая мои мысли.

Я закрываю глаза, его голос — словно ногти скребут по моей голове, заставляя вжаться в кровать. Жар приливает к щекам, пульсация нарастает между моих раздвинутых ног, ощущение пустоты, потребности в чем-то, что могло бы заполнить меня. Кожа кажется слишком горячей и тугой для моего тела, и я хочу содрать ее когтями, но не могу. Я корчусь на простынях, пытаясь унять позывы.

— Так я и думал, — хрипло произносит он. Прочищает горло. — Знаешь, в былые времена матери обычно поступали так со своими детьми, когда были нетерпеливы и хотели, чтобы процесс поскорее закончился. Потом они запирали своих дочерей в темной комнате с каким-нибудь конюхом, и, ну… иногда он выходил оттуда счастливым человеком, а иногда — мертвым, — он бросает на меня кривой взгляд. — Я не сомневаюсь, что ты попытаешься убить меня, если я отпущу тебя. Ты, конечно, потерпела бы неудачу, но не охота заморачиваться.

Я опускаю взгляд на его предплечье. Кровь уже высохла до тонкой струйки, и я практически вижу, как кожа заживает, закрывая порез.

— Ты уже должен быть мертв, — тихо говорю я, мой голос срывается из-за глубины неверия.

— Я слышал это несколько раз, лунный свет.

— Что со мной происходит? — спрашиваю я, как раз в тот момент, когда мое тело начинает дергаться. Разочарованный стон срывается с моих губ, голова мотается из стороны в сторону.

Мне хочется выбраться.

Потрахаться.

Кончить.

Мне нужно все.

Нужны прикосновения.

— Я же говорил тебе, — терпеливо говорит он. — Сейчас ты на первой стадии. Вожделение. Звучит заманчиво, но без надлежащего… выхода это может тебя уничтожить.

— Тогда отпусти меня, — рычу я.

Он наклоняется ко мне, и его брови скрывают глаза в тени.

— И что ты тогда будешь делать? Попытаешься трахнуть меня? Убить? Ты бы не преуспела ни в том, ни в другом.

«Я бы никогда тебя не трахнула», — хочу сказать.

Я хочу сказать ему, что не нахожу его привлекательным.

Что не хочу его.

Но правда в том, что бы со мной ни происходило, это потрясло мой мозг, вывернуло меня наизнанку, я превратилась в животное в человеческой шкуре.

— Только я здесь все контролирую, — он одаривает меня мрачной улыбкой. — Будь хорошей девочкой, и, может быть, я позволю тебе кончить.

— Ты ублюдок, — удается мне произнести, задыхаясь. — Ты болен.

Он притворяется, что его обидели.

— Я болен? Это ты привязана к кровати, потому что можешь навредить себе, если отпущу. Я не превращал тебя в вампира, Ленор, так что не перекладывай свою вину на меня.

Вампир.

Я вампир.

Я не могу быть вампиром.

Он бросает на меня терпеливый взгляд.

— Во всяком случае, это происходит с каждым, кто обращается естественным образом. Это Становление. Первая стадия — вожделение, потому что оно зависит от крови тела. Твоя кровь сейчас бурлит. Возбуждение полностью связано с притоком крови. Такова простая истина. В ближайшее время ты будешь сходить с ума от желания, и с этим ничего не поделаешь. Это настолько сильно, что если не сойдешь с ума, если не заставишь давление, боль, агонию исчезнуть хотя бы на мгновение или два, ты можешь никогда не прийти в себя. Я видел… вещи, которых бы ты побоялась, когда людей, наконец, выпускали на свободу, хотя не следовало этого делать. Не буду рисковать с тобой.

Я кричу, стону, так сильно желая просто прикоснуться к себе, кончить, остановить это, так невыносимо, такое неумолимо.

— Тогда ты будешь мучать меня, — говорю я, задыхаясь, веревки начинают врезаться мне в кожу. — Если не прикоснешься ко мне.

Я ненавижу себя за то, что произнесла эти слова.

Ненавижу то, что хочу, чтобы он прикасался ко мне.

Но я бы умерла за это.

— Пожалуйста, — шепчу я, глядя на него снизу вверх, игнорируя унижение в своем сердце. — Прикоснись ко мне. Пожалуйста.

Моя спина выгибается дугой, соски практически прорываются сквозь ткань боди.

— Я могу быть жестоким человеком, — говорит он мне мрачным тоном, на мгновение задерживая взгляд на моей груди. Затем кладет руку мне на голову, проводит пальцами по моим волосам, одно это прикосновение почти доводит меня до края. — Но я не настолько жесток.

Затем он встает с кровати, и, лишенная его присутствия, я кричу, вся горю из-за него.

Он монстр. Он похитил тебя, он заставил тебя выпить его кровь.

Он вампир.

Он вампир.

Но вся логика, все то, что я повторяю в своей голове, не останавливает чувства, как будто я сейчас прорву свою кожу лишь бы обрести облегчение, как животное.

Мои глаза открываются и закрываются, в голове все переворачивается, и мне требуется мгновение, чтобы понять, что он не выходил из комнаты.

Он все еще здесь.

И не один.

Вульф стоит в изножье кровати и смотрит на меня сверху вниз, приподняв бровь.

— Думаешь, хватит ждать, Солон? — сухо спрашивает его Вульф.

— У нас был разговор, — говорит Абсолон. — А потом я немного… подтолкнул ситуацию.

Золотистый взгляд Вульфа фокусируется на моем рту, который, я уверена, покрыт запекшейся кровью.

— Я вижу.

— Ленор, — говорит мне Абсолон, кладя руку на мясистое плечо мужчины. — Это Вульф Эриксен. Он лучший из лучших. И он здесь для того, чтобы выполнить твои требования.

Вульф встречается со мной взглядом. Сначала его взгляд спокойный, дружелюбный, но чем больше я смотрю на него, тем больше он становится чувственным. Он крупный мужчина, красивый скандинавский зверь, и хотя обычно я даже не допускаю подобных мыслей, эти мысли меня развлекают.

Насрать, кто, черт возьми, прикоснется ко мне.

Лишь бы кто-нибудь.

Побыстрее.

Абсолон забирается на кровать, просовывает руку мне между ног, и я задыхаюсь, когда его пальцы нажимают на застежку боди на кнопках.

— Скажи, если ты этого хочешь, — говорит он, облизывая губы.

«Я хочу тебя», — думаю я, извиваясь под его пальцами, пытаясь усилить давление, но он неуловим. «Я ненавижу тебя, но хочу».

Он смотрит на меня снизу вверх с ленивой улыбкой и жаром в глазах.

— Я тебе не достанусь, Ленор, — говорит он.

— Пожалуйста, — умоляю я. — Прикоснись ко мне.

Он качает головой.

— Я не делаю того, что мне говорят. Если прикасаюсь, то не потому, что меня умоляют. Только если сам захочу, — он проводит пальцами по внутренней стороне моих бедер, заставляя меня ахнуть. — Кроме того, через несколько дней эта стадия будет закончена. И ты будешь рада, что я так и не дал тебе того, о чем ты меня умоляла.

Он встает с кровати и кивает Вульфу.

Тот ухмыляется мне, непристойно, истекая похотью, и скалит на меня зубы.

Клыки.

Потому что, конечно, он тоже вампир.

И мне правда все равно.

У меня перехватывает дыхание, тело напрягается в предвкушении, когда он пробирается между моих ног, сжимая большими руками мои бедра. Он подносит свои пальцы ко мне и несколькими щелчками расстегивает пуговицы на моем боди в промежности, пока я не оказываюсь обнаженной и выставленной ему напоказ.

Я с трудом сглатываю, никогда не чувствовала себя такой уязвимой, такой пойманной в ловушку, как сейчас, и все же никогда не нуждалась в этом больше.

Вульф смотрит на меня, приподняв бровь, и я понимаю, что он, возможно, ждет от меня сигнала продолжать.

Мои губы приоткрываются, пытаясь сказать ему.

Пожалуйста.

Затем он нападает на меня.

Чужой язык на киске ощущает, что я промокла насквозь, голова зарыта у меня между ног.

Я кричу, и звук отражается от стен. Мой оргазм интенсивен и мгновенен, тело неудержимо сотрясается.

— Продолжай, — говорит Абсолон, его голос звучен, и я смотрю на него, в то время как Вульф продолжает облизывать меня вверх и вниз, мое тело кончает раз за разом, крики срываются с губ.

Глаза Абсолона полны огня, его пристальный взгляд прикован к голове Вульфа между моих бедер, я наблюдаю, как он пожирает меня изнутри.

— Заставь ее кончить снова.

Затем Абсолон поднимает на меня глаза, одаривает томной улыбкой, подходит ко мне так, что его губы оказываются у моего уха. Прикусывает зубами мочку.

— Ты всегда можешь вообразить, что это я, — бормочет он.

Ощущение его зубов, его горячее дыхание, похоть в его голосе — все это разливается по моим венам, заставляя меня кончать снова, независимо от того, что делает Вульф.

— Я ненавижу тебя, — шепчу я, голос срывается на очередной волне оргазма, как раз в тот момент, когда Абсолон отстраняется и смотрит на меня сверху вниз с мрачным и чувственным выражением лица. Все это время язык Вульфа безжалостно погружается внутрь меня.

— Нет, не правда, — говорит Абсолон. — Ты хочешь этого. Так и нужно, по сути. Но это не правда.

Он выпрямляется, наблюдая, как Вульф впивается пальцами в мои бедра, его язык продолжает работать в бешеном темпе. Я кончаю снова и снова, и этого все равно недостаточно. Этого недостаточно.

— Ты хочешь, чтобы он как следует трахнул тебя своим членом, или пока хватит? — спрашивает Абсолон прохладным голосом, как будто ему скучно.

Я кричу сквозь очередную волну, выгибая спину дугой, дрожа конечностями.

— Я думала, вампиры собственники, — удается мне сказать.

Он одаривает меня быстрой улыбкой, которая не достигает его глаз.

— Только если хотят оставить тебя, — он направляется к двери. — Дай ей все, что она захочет, Вульф.

Свечи гаснут, когда он проходит мимо них, воздух наполняется дымом.

Я снова кончаю.

ГЛАВА 8

Я теряюсь в темноте.

Обращаюсь внутрь себя, пытаюсь понять, пытаюсь сохранить ту невинность, которая у меня еще осталась. Я тону в этом, разрываюсь на части, пока от меня не остается ничего, кроме тени.

Кто я теперь?

Кем я стану?

Была ли я когда-нибудь собой?

Темнота начинает рассеиваться, сны превращаются в завитки черного дыма, становясь все ярче и ярче, пока…

Я просыпаюсь

Открываю глаза.

Я под водой.

Смотрю на колеблющийся образ Абсолона, который прижимает меня.

Пытается утопить меня.

Мой рот открывается от ужаса, вода попадает в легкие, и я начинаю биться об него, его руки держат мою голову и грудь под водой. Я умру вот так, он меня утопит.

Продолжаю бороться, вода выплескивается через бортики ванны, Абсолон не сдается. Его сила остается такой же, как и прежде. Уравновешенной и решительной.

Чтобы убить меня.

Но я ему не позволю.

Борюсь несколько мгновений, потом минут.

Не устаю.

И… не умираю.

Наконец, он отпускает меня, и я вылезаю из воды, хватая ртом воздух и задыхаясь, осознавая, что лежу голая в ванне, наполненной кубиками льда. Начинаю кашлять, вода вырывается из моих легких, я так сильно пытаюсь дышать, дышать, дышать.

Украдкой бросаю испуганный взгляд на Абсолона, его черная одежда намокла, он скорчился возле ванны, как горгулья, и пристально смотрит на меня.

— Здравствуй, — вежливо говорит он с намеком на улыбку.

Из моего горла вырывается рычание, и, не раздумывая, я внезапно бросаюсь к нему, выскакиваю из ванны, обхватываю руками его шею, пытаясь повалить на пол.

Но это бесполезно.

Моя новая сила удивляет меня, но она и близко не сравнится с его. Он с легкостью хватает меня за запястья и ловко переворачивает, пока я не ударяюсь о кафельный пол. Он прижимает меня к земле, руки у меня над головой, вес его массивного тела давит на меня. Я остро осознаю, что совершенно голая, а он полностью одет в черные брюки и рубашку.

— Полегче, лунный свет, — говорит он мне, приближая свое лицо. — Твоя импульсивность не принесет тебе никакой пользы.

Я извиваюсь под ним, пытаясь пошевелиться, и, к своему удивлению, понимаю, что он возбужден; у него большой, толстый, длинный и твердый, как сталь, член.

Он деликатно принюхивается, на мгновение закрывая глаза. Когда он открывает их, его зрачки становятся огромными.

— Все еще испытываешь легкое вожделение, да?

— Это у тебя стояк, — огрызаюсь я, хотя мои бедра непроизвольно прижимаются к нему, желая большего.

Боже, я ненавижу себя.

При этих словах его глаза снова закрываются, губы приоткрываются, и теперь я борюсь с глупым, нелепым желанием поцеловать его. Я ничего так не хочу, как протянуть руку и расстегнуть молнию на его брюках, заставить его трахнуть меня прямо здесь, на полу. Я даже не думала, что его влечет ко мне, но очень ясно чувствую доказательства.

— Трудно не возбудиться, когда под тобой обнаженное великолепное создание, — говорит он, пристально глядя на меня. — Вы, девушки, такие забавные, да? Думаете, что если мужчина не набрасывается, значит, он не считает вас привлекательной. Думаете, что они, наверное, геи.

— А ты?

— Гей? — спрашивает он, приподняв бровь. — Не особенно, — он улыбается мне. — Тебе совсем не интересно, почему я затащил тебя в ванну, или похоть все еще опустошает мозг?

— Ты пытался убить меня, — удается мне сказать.

— Отчасти ты права, — говорит он, крепче сжимая мои запястья. Мне все еще кажется, что он мог бы переломать все кости простым движением. — Я хотел посмотреть, умрешь ли ты. К счастью, нет. Ты пробыла там десять минут, пока я не отпустил. Не потребовалось ни единого вдоха.

— Отпустил из чего?

— Я могу заставить тебя. Делать в точности то, что я говорю, — твердит он с гордостью в голосе. — Ты часто сопротивляешься, хотя другие люди, даже вампиры, не могут так. Но иногда ты просто такая… уязвимая. И поэтому я пользуюсь преимуществом.

Я дрожу от беспокойства при мысли о том, что он контролирует меня.

— Что ты заставил меня делать?

— Я заставил тебя раздеться. Решил, что тебе нужно принять ванну. Вульф трахал тебя добрых два дня. Весь дом пропах сексом.

Я моргаю, глядя на него.

Два дня?

Меня трахались два дня?

— Тогда я решил испытать тебя, — продолжает он, перенося свой вес на меня. Он все еще твердый. Грозный. Заставляет меня страдать. — Наполнил ванну льдом, заставил тебя залезть в нее. Ты даже не заметила. Значит, температура твоего тела приспосабливается к изменениям. Потом я попросил тебя опустить голову под воду и задержать дыхание.

Я качаю головой, чувствуя, как меня захлестывает гнев.

— Ты заставлял меня покончить с собой, контролируя мой разум!

— О, избавь меня от своей театральности. Скоро ты будешь делать то же самое.

— Я не такая, как ты, — выдавливаю я из себя.

Он наклоняет голову, изучая меня, его зрачки сужаются, возвращается синева. Цвет барвинок под морозом.

— Нет, я полагаю, ты не совсем такая, как я. Но ведь именно поэтому ты здесь, не так ли? Потому что мы добираемся до сути. На дно твоей погребенной правды.

Внезапно он отпускает меня и выпрямляется, откидываясь назад на своих больших бедрах, оседлав меня.

— Ты что, даже не заметила свое тело? Я то думал.

Я поднимаю голову, приподнимаясь на локтях.

И почти кричу.

Мои татуировки.

Все мои татуировки исчезли.

Я задыхаюсь, мои руки пробегают по груди, животу, рукам, бедрам. Исчезли. Все исчезло. Лунный цикл, воробьи, вороны, слова По, баран, Пазузу — все исчезло.

— О боже мой, — кричу я, прижимая руки ко рту, больше не узнавая свое тело. Тот факт, что я совершенно голая под Абсолоном, даже не имеет значения.

— Давай, — устало говорит он. Встает на ноги, наклоняется и хватает меня за предплечья, поднимая так, словно я сделана из пыли.

Я нетвердо стою на ногах, и он отпускает меня, потянувшись за белой ночнушкой, висящей на крючке.

— Одевайся, — говорит он, надевая ее на меня. На этот раз он меня не принуждает, просто мне все равно.

Я оцепенело смотрю на свои руки, в ужасе, в шоке.

Какая еще часть меня исчезнет следующей?

Душа?

— Нет, — шепчу я, в глазах стоят слезы. — Все пропало.

— Все шрамы, которые ты получила в течение своей жизни, исчезли, включая татуировки, — мягко говорит он. — Вот так вот.

— Вот так вот? — восклицаю я. — Эти татуировки кое-что значили для меня!

Он бросает на меня сухой взгляд.

— Да, я уверен, что эмблема группы «Nine Inch Nails» на пояснице была наполнена глубоким смыслом.

— Пошел ты, — рычу я.

— Ругань в мой адрес их не вернет. Это часть перемен, — говорит он, засовывая руки в карманы и пристально глядя на меня. — Я говорил, что когда-то тоже был покрыт ими. Вероятно, у них была та же цель, что и у твоих.

— Цель?

— Думаю, пришло время провести экскурсию по дому. Сейчас у тебя пауза. Между вожделением и жаждой крови. Именно тогда ты сможешь начать учиться.

Я закрываю лицо руками, качая головой.

— Ничего вообще не понимаю.

— Я понимаю, каково это. Большинство вампиров знают о том, кто они такие, с рождения. Они проводят свои первые двадцать один год в ожидании этого особенного дня. Однако тебе лгали с самого начала. И не абы кто. А ведьмы.

О мой бог.

Мои руки опускаются.

— Ведьмы? — я кричу.

Я больше не выдерживаю.

Он берет меня за локоть и ведет к двери ванной, открывая ее. Мы выходим в спальню, освещенную ароматическими свечами. Занавеска все еще опущена, но окно за ней открыто, отчего языки пламени танцуют на ветру. Кровать застелена, хотя по углам кровати все еще висят мотки веревки. Наверное, ждут меня.

Он подводит меня к занавеске, свет пробивается сквозь ее концы, когда она танцует на ветру, наполняя комнату лучами солнечного света. Сейчас день. Снаружи целый мир. Я слышу машины, людей и саму жизнь, и это так резко контрастирует с миром, в котором я живу бог знает как долго.

— Твои, скажем так, приемные родители — ведьмы, — объясняет Абсолон, становясь позади меня и кладя обе руки мне на плечи. Его руки теперь теплые, больше не холодные, и они сразу же заставляют меня расслабиться, несмотря на то, что он мне говорит. — Они распознали что-то в тебе и украли. Если бы вы все в том доме были вампирами, они бы позволили вам сгореть. Если бы ты была полукровкой с обычным человеком, думаю, что они поступили бы так же. Но загадка в том, почему они не убили тебя? Что в тебе такого, что заставляло их держать тебя рядом?

— Я не знаю, — шепчу я.

— Ты знаешь, — говорит он. — И, пожалуйста, обрати внимание, что я назвал твоих родителей ведьмами, а ты даже не попыталась протестовать. Ты даже не кажешься шокированной. Это о многом говорит. В глубине души ты знала. И, может быть, теперь понимаешь, как они скрывали тебя от других все это время. От таких как я. От таких, как Атлас По.

— И как же?

— Твои татуировки. Я полагаю, они тебе все разрешали?

Я киваю.

— Да.

— А все украшения, которые были на тебе, сколько из них тебе подарили? Черный турмалин? Камень Бури?

Я с трудом сглатываю.

— Большую часть.

— А в твоей квартире, ты знала, что стены покрыты рунами? Чтобы прятать тебя?

— Откуда ты это знаешь? — резко спрашиваю я.

— Я был в твоей квартире, — говорит он, его взгляд становится темнее, он ни разу не моргнул. — Ты же знаешь это.

От беспокойства мне хочется свернуться калачиком. Это уже слишком.

— Твои родители, — продолжает он, впиваясь пальцами в мои плечи, словно пытаясь удержать меня в вертикальном положении, — использовали заклинания, защитные камни и всю свою энергию, чтобы спрятать тебя от таких, как я.

— Но это не сработало, — тупо говорю я. Такое чувство, что я все еще нахожусь под водой.

— Нет. Потому что они недооценили мои ресурсы. Не знали, кто я такой. И с чем мне приходится работать. Хотя, кажется, они знали, ведь встречались со мной не один раз.

Теперь я словно очухалась.

— Что? — говорю я, вырываясь из его объятий. — Они тебя знают?

Абсолон кивает.

— Да. Мы не друзья. Но я иногда сдавал им несколько вампиров.

Я провожу рукой по своим мокрым волосам, и мой разум снова взрывается. Я подхожу к краю кровати, сажусь на нее, пытаясь придать всему этому смысл.

— Ты… сдавал моим родителям-ведьмам других вампиров? Зачем? С какой целью?

— Ах, — говорит он, грациозно подходя и становясь передо мной. — Как мало ты знаешь. Ты веришь в ведьм, да?

Я киваю.

— Я верю, что они управляют энергией.

— Это верно, хотя и является поверхностным объяснением. Знаешь ли ты, что не все ведьмы одинаковы? Некоторые имеют дело с магией земли, магией луны, даже черной магией… другие — истребители.

— Истребители? — повторяю я.

— Истребители вампиров, — он складывает руки на своей широкой груди, мышцы напрягаются под черным материалом рубашки. — Ты, конечно, видела «Баффи¹⁰».

Я почти смеюсь.

— Ты что, издеваешься надо мной?

Уголок его рта приподнимается в быстрой улыбке.

— Это правда. С другой стороны, это их работа. Этому посвящена целая гильдия. Они рождены для того, чтобы делать свое дело, то есть, убивать нас. Существ, подобных мне. Существ, подобных тебе.

— Мои родители — истребители вампиров…

Несмотря на то, что я все еще прихожу к согласию с тем, что такое вампир, что я одна из них, это все еще кажется немного… чересчур.

— Раньше мы называли их мордернами. С норвежского — убийцы. Но поп-культура легко переплетается с реальностью. Начало идет с Брэма Стокера¹¹, Ван Хельсинга¹² и дальше. Но истории всегда были на чем-то основаны. На группе людей, наделенных способностями, цель которых — выследить нас и убить, потому что они решили, будто наш вид не заслуживает жизни.

— Подожди, ты что-то говорил о гильдии, — замечаю я.

— Да. Это и есть гильдия. Атлас По знал, что если слухи верны, то твой двадцать первый день рождения скоро наступит. Вероятно, намеревался следить за десятками пар с детьми, которым исполняется двадцать один год, чтобы выяснить, не скрыт ли кто-нибудь из них с помощью магии.

— Но он нашел меня… — я замолкаю, вспоминая темноту в его глазах, когда он понял, что на мне черный турмалин. Это дало ему понять, что я нахожусь под защитой?

— Возможно, — говорит Абсолон.

Я свирепо смотрю на него снизу вверх.

— Ты можешь перестать читать мои мысли?

Он качает головой.

— Мог бы, но когда ты расстроена, кажется, что ты сама этого хочешь.

— Нет, — я вздыхаю, глядя на свои обнаженные руки.

Ничего нет. Все исчезло.

У меня снова перехватывает дыхание. Мне приходится сделать глубокий вдох, чтобы успокоить свое сердце.

— Так почему Атлас не убил меня? — спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

— Предполагаю, что на него не накладывали таких обязанностей. Он следователь. И у него, вероятно, есть свои подозрения, но нет доказательств, что ты и есть тот мифический ребенок.

Я чуть не фыркаю. Мифический ребенок. Дайте мне передышку.

— Ты уже второй раз называешь меня мифом. Кто я на самом деле?

Он проводит тонкими пальцами по подбородку, обводя взглядом мое тело, оставляя за собой мурашки. На мгновение я поражаюсь тому, насколько глубоко, невозможно красив этот мужчина. Это ослепляет меня.

«Сосредоточься», — напоминаю я себе. Мне определенно не нужно, чтобы он это слышал. Это только усугубит его огромное эго.

Я смотрю ему в глаза, ожидая, что он будет ухмыляться. Но вместо этого его взгляд задумчив.

— Ты наполовину ведьма, наполовину вампир, — говорит он через мгновение.

Окей. Вполне комфортно звучит. Возможно, в этом даже есть смысл.

— И почему тогда я миф? — спрашиваю я.

— Вампиры и ведьмы — смертельные враги, — объясняет он. — Иметь таких детей — большая редкость.

— Но не невозможно.

— Нет. Такое случалось и раньше. Любовь есть любовь.

В его устах это прозвучало почти сентиментально.

Он прочищает горло.

— Но тебе интересно, что делает тебя такой особенной? Кроме того факта, что каждая девушка твоего возраста считает себя чертовски уникальной.

Я не могу удержаться от улыбки.

— Я должна была утонуть в той ванне, но не утонула. Думаю, это делает меня довольно уникальной.

— Осторожно, — говорит он, и в его глазах появляется блеск. — Не хотелось бы усугублять твое огромное эго.

О черт. Значит, он все-таки услышал меня.

Мои щеки вспыхивают, и я отвожу глаза.

— Что делает тебя уникальной, — продолжает он, — так это не то, что ты наполовину ведьма, наполовину вампир. А твоя родословная. Ну, такие ходят слухи.

Меня охватывает чувство неловкости.

— Какая еще родословная?

— Очевидно, Хакан не был твоим настоящим биологическим отцом. У Элис, возможно, был роман с ведьмаком.

— Ты говоришь «возможно».

— Не думаю, что нужно рассматривать альтернативу.

Это означает, что мой биологический отец изнасиловал мою биологическую мать.

— Я думала, ведьмы хорошие, — тихо говорю я ему, чувствуя кислый привкус во рту.

Абсолон разражается смехом, сильным, почти музыкальным смехом, от которого кровь во мне приливает к поверхности.

— Ведьмы? Хорошие? Ленор, неужели сказки тебя ничему не научили?

— Но… современные ведьмы. Например, в Инстаграме, твердят об исцелении, свете, кристаллах и счастье… — я хочу добавить, что мои родители — ведьмы, а они хорошие люди, но больше не уверена, что это правда.

— Такой период, — говорит он, пренебрежительно махнув рукой. — Вот и все. Новая эпоха. Это модно.

— Итак, если ведьмы плохие…

— Не все, — говорит он. — Они морально серые¹³. Вампиры тоже.

— Вампиры убивают людей.

— Мы должны это делать, чтобы выжить, — надменно поправляет он. — И у нас это не входит в привычку. Ведьмы убивают вампиров, а иногда они убивают и людей. Ох, а люди? Если я начну о них говорить. Они каждый божий день бросают друг друга под колеса автобуса, а потом имеют наглость говорить, что это мы бездушные.

Он немного нервничает, его глаза темнеют под изогнутыми бровями, челюсть напряжена. Это первый раз, когда я вижу его не таким безразличным. Очевидно, что люди для него — больное место.

Боже мой. Что, если бы он похитил меня, а я не оказалась вампиром или ведьмой?

— Я бы убил тебя, — говорит он, его голос становится глубже, темнее. Все волосы на моем теле встают дыбом, во мне просыпаются инстинкты борьбы или бегства. — Был момент, когда я увидел тебя в машине и понял, что не могу заставить тебя подчиниться, подумал, что, возможно, совершил ошибку. Я бы убил тебя. Укусил бы тебя, высосал досуха и оставил в лесу, чтобы кто-нибудь другой нашел.

Иисусе. Комок страха скручивается у меня в животе, моя рука инстинктивно прижимается к нему. Я тут же отвожу взгляд, ненавидя себя за то, что он застал меня врасплох. Весь этот разговор он обманывал меня, заставляя думать, что он… ну, не друг конечно, а хотя бы знакомый. Что-то вроде того. Заставлял забыть, что он полноценный вампир и, более того, безжалостный убийца, каждая его частичка выкована для хитрости и смерти.

— Теперь ты думаешь обо мне хуже, — тихо говорит он. — И ты права.

Я на мгновение поджимаю губы, а затем говорю:

— Я не могу этого сделать. Я не могу быть… как ты.

— Никто не говорил, что ты должна быть как я, — говорит он. — Большинство вампиров не похожи на меня. Они меня боятся. Я передаю их таким людям, как Атлас и твои родители, для казни. Я наемник, порхающий между обоими мирами. Иногда я ловлю ведьм и передаю их вампирам, потому что нет ничего лучше ведьминой крови. Я не предан ни одному человеку, ни одной группе, кроме той, что находится здесь, в моем доме.

Я проглатываю комок в горле.

— Ты пил мою кровь, — шепчу я.

— Да, — говорит он и протягивает мне руку. — И именно поэтому я знаю твой потенциал. Почему ты стоишь так чертовски дорого. Дай мне свою руку.

Я смотрю на нее, на плавные линии его ладони, на его сияющую белую кожу.

— Ты бы убил меня без всяких угрызений совести.

— Послушай, лунный свет. Ты не проживешь так долго, как я, если будешь испытывать хоть какие-то угрызения совести. Ты научишься отпускать это.

— Но угрызения совести делают тебя человеком.

Он одаривает меня натянутой улыбкой, обнажая клыки.

— Кто сказал, что к этому стоит стремиться?

И вот тогда я понимаю, что не в безопасности. Я никогда не буду. Этот человек, нет, вампир, продаст меня тому, кто больше заплатит, тому, кто убьет меня. Он притворяется, что помогает мне пройти через этот процесс Становления, но он бессовестный убийца. И гордится этим.

— Дай мне свою руку, — снова говорит он, и пристально смотрит на меня, а я все глубже погружаюсь в его глаза, загипнотизированная. Вкладываю свою руку в его, и он поднимает меня на ноги.

Он пытается принудить меня.

Его глаза сужаются.

И прежде чем я успеваю понять, что происходит, я подбегаю к занавеске, сильно дергаю ее вбок, падаю на колени и убегаю, когда прямые солнечные лучи попадают ему прямо в глаза.

Мои собственные глаза зажмуриваются, свет причиняет боль, болит голова, и я смотрю на Абсолона, ожидая, что он начнет растворяться в облаке пыли или, по крайней мере, с криком убежит прочь.

Но он все еще стоит на солнце, хотя и морщится. Он смотрит на меня сверху вниз, качая головой.

— Это была твоя печальная попытка убить меня? — спрашивает он, насмехаясь. Внезапно он приседает на корточки рядом, протягивая три пальца. — Три способа убить вампира, Ленор. Клинком мордернеса. Огнем. Обезглавливанием. Солнечный свет ничего не делает с нами, лишь раздражает наши очень чувствительные глаза. Предлагаю подружиться с солнцезащитными очками.

Затем, быстро, как удар молнии, он протягивает руку и хватает меня за горло, поднимая на ноги и швыряя на кровать. Я чуть не отскакиваю, мои инстинкты дать отпор на небывало высоком уровне. Я быстро бросаю взгляд на антикварную лампу, но прежде чем успеваю двинуться к ней, он уже оказывается спереди. Я даже не видела, как он пошевелился.

— Не смей, черт возьми, — насмехается он надо мной. — Я получил эту лампу от королевы Виктории, — затем он тянется за веревкой. — Ты облегчишь мне задачу или усложнишь?

Я качаю головой.

Нет.

Я больше не буду связана.

— Кажется, твоя жажда крови пробивается наружу, — говорит он, обматывая веревку вокруг обеих рук. — Очень скоро ты проголодаешься. Но мне нужно кое-что сделать, подготовиться к вечеринке, нельзя, чтобы ты все испортила. Сегодня у тебя был свой шанс, ты должна была им воспользоваться.

Затем он набрасывается на меня, работает быстро, пока я снова не оказываюсь связанной, на этот раз, лежа на животе.

— Сладких снов, Ленор, — говорит он. Я слышу, как он подходит к окну и снова двигает штору. Выключает лампу, задувает свечи и оставляет меня в темноте.

ГЛАВА 9

Жажда.

Дикая жажда.

Я мечтаю о реках крови, об океанах, обо всем немыслимом. Эта жажда глубоко внутри, превращает мои внутренности в пустыню, я ощущаю мучительную боль и страстное желание чего-то непостижимого.

Я потерялась в своих желаниях.

Превратилась в наркомана, ищущего следующую дозу.

Я ненавижу то, кем стала.

Никакого контроля.

Никакой жизни.

Никакой любви.

Если бы я не чувствовала себя такой опустошенной от жажды и голода, я бы плакала обо всем, что потеряла. Родители, друзья, учеба, будущее, которое когда-то казалось таким скучным и предсказуемым, но в то же время радостным и многообещающим.

Я не могу быть тем, кем стала.

Этой… штукой.

Этим существом.

Но в глубине души чувствую порыв, который вгоняет меня в землю, порыв, который в конечном итоге уничтожит меня.

Моя истинная натура.

И все же есть и другая часть меня.

Глубокая и темная, сидит внутри, как и всегда.

Колодец.

И если я загляну туда, то смогу увидеть там полумесяц, поблескивающий на воде.

Приглашение выпить оттуда.

Место силы и энергии, которое было отрезано от меня всю жизнь из-за рун, проклятий и заклинаний, или что там, черт возьми, родители делали со мной без моего ведома.

Все это снова доступно.

Это можно взять.

Так что я беру.

— Ленор?

Я моргаю, поднимаю лицо от простыней, видя, как включается лампа (полагаю, лампа королевы Виктории), затем вижу Вульфа.

— Я тебе не мешаю? — спрашивает он.

Мгновение я смотрю на него, мои щеки краснеют от воспоминаний о нем у меня между ног. Два дня… Может, и хорошо, что я не помню всего.

— Ты думаешь, я хочу еще? — спрашиваю я его хриплым ото сна голосом. — Потому что это не так.

Он улыбается мне, легкая усмешка отражается в его золотистых глазах.

— Я бы сделал это, если бы ты была еще на той стадии, но а так — нет, — на мгновение он выглядит взволнованным. — Не то чтобы мне не понравилось…

— Все в порядке, — говорю я.

Боже, пожалуйста, не говори больше ни слова об этом.

Он вопросительно смотрит на меня.

— Ты читаешь мои мысли? — спрашиваю я его.

Он качает головой.

— У меня нет такой способности.

— Способность, — размышляю я. — Так это не вампирские штучки?

— Это способность Солона, — говорит он, указывая на мои руки. — Хочешь, я тебя развяжу?

Я киваю.

— Солон — не обычный вампир, — продолжает Вульф, сначала развязывая мое правое запястье. От него пахнет укропом и мятой.

— Отлично, — бормочу я. — Мне так повезло, что меня похитил необыкновенный вампир, — я делаю паузу. — Что делает его таким особенным?

Кроме того факта, что он просто существует.

Вульф мгновение смотрит на меня, прежде чем протянуть руку и расстегнуть другое мое запястье, кожа начинает болеть, когда давление ослабевает.

— Может быть, то же самое, что делает тебя такой особенной.

— Он наполовину ведьмак?

Он качает головой, подавляя улыбку.

— Нет. И он бы помер, услышав, как ты говоришь это… так что, прибережем это как боеприпасы на другой день. Он наверняка снова выбесит тебя.

Освобожденная от веревок, я поднимаюсь, чувствуя, как ноет спина. Я думала, вампиры не чувствуют боль. Дерьмовая сделка.

Вульф спускается к моим лодыжкам, его светло-каштановые волосы отливают блондином в свете свечей.

— Зачем ты меня развязываешь? — спрашиваю я. — Ты помогаешь мне сбежать?

— Сбежать? — спрашивает он, глядя на меня снизу вверх, слегка нахмурив брови. — Нет. Отсюда нет выхода.

Говорит это так просто, что у меня колит в сердце.

Он быстро улыбается.

— Прости. Прозвучало как-то неправильно.

— Но это правда, верно?

— Это правда, — он вздыхает и переходит к другой моей лодыжке. — Я развязываю тебя, потому что Солон велел мне это сделать.

— И ты делаешь все, что он говорит. Он… заставил тебя?

Еще одна сдерживаемая усмешка.

— Нет. Я во многом похож на тебя. Прирожденный. Мой тридцать пятый день рождения был очень похож на твой.

— Подожди, — говорю я, наклоняясь вперед, потирая вмятины на запястьях, пытаясь не обращать внимания на отсутствие татуировок. — Не в двадцать один разве?

— Мужчины перерождаются в тридцать пять. Это дает женщинам некоторое преимущество, да? Они получают больше опыта. Хотя, думаю, когда живешь столетиями, эти четырнадцать лет не играют большой роли. А если человек не идентифицирует себя как мужчину или женщину, то это может произойти в любой промежуточный период.

— Тогда кто такой Солон, если он наполовину не ведьмак? Наполовину… оборотень?

Он начинает смеяться, лицо его краснеет.

— Что? — спрашиваю я. — Ты оборотень? Тебя зовут Вульф¹⁴.

Он успокаивается, но все еще улыбается.

— Я норвежец. Родители назвали меня Вульфом. С тех пор я придерживаюсь этого имени. Вот так просто. И если ты спрашиваешь об оборотнях, то предполагаю, что ты веришь в Санта-Клауса.

Я хмурюсь.

— А… он?

Он закатывает глаза.

— Нет, — сухо отвечает он. — Никакого Санта-Клауса нет, извини, что разочаровываю. И нет такого понятия, как оборотни. Они все это время были нами. В прежние времена вампиры были более склонны к превращению. Такое теперь редко случается.

— Оборотни! — восклицаю я. — У меня на Киндле¹⁵ есть эротика про оборотней.

— Да, я не удивлен, — говорит он. — Ладно, пошли, — он жестом показывает мне встать с кровати.

Внезапно меня охватывает страх, я не могу пошевелиться.

— Нет, пока ты не расскажешь мне, что происходит, — я чувствую себя ягненком, которого ведут на забив.

— Солон велел провести для тебя экскурсию по дому, — терпеливо говорит он. — Говорит, что на днях у него не было возможности. Если ты себя хорошо чувствуешь.

На днях. Куда уходит все время? Я даже не хотела сходить в туалет. Хотя, если ничего не пить и не есть, такое случается. Я больше не знаю, чего ожидать от своего тела.

— Где он? — спрашиваю я, все еще с подозрением.

— Выполняет кое-какие поручения. Для сегодняшней вечеринки, — говорит Вульф.

У меня слишком много вопросов, но я не собираюсь упускать шанс выбраться из этой чертовой спальни.

Я поднимаюсь на ноги, на мгновение чувствуя себя неуверенно, и прислоняюсь к столбику кровати.

— Ты в порядке? — спрашивает он, с беспокойством глядя на меня.

Я киваю.

— Просто голова кружится.

— Мы думали, что сейчас тебя будет мучить жажда крови, — говорит он. — Но ты кажешься… нормальной, — он внимательно изучает меня. — Ты уверена, что с тобой все в порядке?

— Я хочу пить, если ты это имеешь в виду. На самом деле, я мечтала о…

— Крови?

Я корчу гримасу, хотя от этой мысли по моему телу разливается тепло.

— Да.

— Хм-м-м. Может быть, это сдерживается твоей, э-э, другой стороной. Когда я обратился, я был ненасытен в течение нескольких дней. Надеюсь, что с тобой так не будет. Это было ужасно.

— Когда это произошло? — спрашиваю я его, следуя за ним, когда он направляется к двери. Часть меня думает, что, возможно, во время экскурсии по дому я все еще смогу сбежать. Хотя, не знаю, куда бы я побежала, учитывая ситуацию с родителями, но там должно быть лучше, чем здесь. Я доверяю Вульфу не больше, чем Абсолону, и моя судьба все еще в опасности.

— Давным-давно.

— Так ты можешь менять форму? — спрашиваю я, когда он открывает дверь. Мы выходим в темный холл, зажженные свечи в позолоченных настенных бра, потертый красный ковер.

— К сожалению, нет.

— А Солон? — думаю я.

— Может быть, — он улыбается и пожимает плечами. — Я не видел, но не удивился бы. Я же говорил, он не такой, как большинство из нас.

— Он не наполовину ведьмак, не оборотень, может… демон?

Он наклоняет голову из стороны в сторону, как бы обдумывая.

— Нет. Демоны не по нашей части. Это человеческая проблема.

— Повезло им, — бормочу я. — Тогда кто же он такой? Или это какой-то большой секрет?

Вульф останавливается, и я чуть не врезаюсь прямо в него.

— В этом доме нет секретов, — он выглядит чертовски серьезным, даже зловещим.

Я отшатываюсь.

— Хорошо.

Мрачность на его лице исчезает, и он бросает на меня извиняющийся взгляд.

— Мы наемники, — говорит он мне. — Солон, я, Эзра. Мы живем в этом доме уже какое-то время. Может быть, недолго в смысле нашей жизни, но находиться на одном месте так долго — это не что иное, как чудо. Людям не нравятся вампиры. Они могут в них не верить, но в любом случае они инстинктивно их ненавидят. И другие вампиры, ну, у многих из них мы тоже не так уж популярны. Солон может прятать нас в этом доме, в безопасности, благодаря своим способностям. В результате, мы у него в долгу.

— Так что же он может делать?

— Мы не храним секретов, но и не переступаем своих границ. Это он должен тебе сказать, — он снова идет. Я следую за ним по коридору.

Когда идем мимо свечей, они автоматически гаснут.

Когда проходим мимо букетов роз, они автоматически засыхают прямо у меня на глазах.

— Подожди минутку, — говорю я, останавливаясь возле роз. — Это произошло в моей квартире. Папа купил мне свежие розы. Позже той ночью они выглядели вот так.

— Солон же сказал тебе, что был в твоей квартире, — говорит Вульф. — Ты можешь вернуть их к жизни?

Я моргаю, глядя на него.

— Я?

Вульф указывает на свечи, и внезапно пламя снова разгорается.

— Я могу только так. А ты что можешь сделать?

— Что значит «что я могу сделать»? Я не… я не могу. У меня нет магии.

— Конечно есть, — говорит он. — Ты наполовину ведьма, — он кивает на розы. — Постарайся.

Я качаю головой.

— Это глупо.

— Тебе даже не любопытно? — он замолкает. — С другой стороны, Солон так не сможет. Это ударяет по бюджету, но она все равно продолжает приносить цветы.

Он берет меня на слабо такими словами.

— Хорошо, попробую, — говорю я. Смотрю на засушенные розы и машу перед ними руками. Что, черт возьми, надо говорить? Абракадабра? Акцио?

— Эксельсиор! — говорю я, взмахивая пальцами, пытаясь представить, как стебли цветов наполняются водой, нет, кровью, а затем снова становятся красными.

Но ничего не происходит.

Они остаются сухими и мертвыми.

Затем я смотрю на Вульфа через плечо, который тщетно пытается не рассмеяться.

— Ты дурачил меня, да?

— Я предпочитаю британскую поговорку «издеваться».

Я качаю головой.

— Черт возьми.

— Пойдем, — говорит он. — Здесь есть на что посмотреть.

Я покидаю увядшие розы, чувствуя себя глупо, хотя это самое безобидное чувство, которое я испытывала с тех пор, как проснулась в этом доме ужасов.

Хотя, чем дальше мы идем по коридору этого этажа, тем больше я понимаю, что здесь не так жутко, как мне показалось сначала. Здесь просто все старое. В воздухе витает странное ощущение, но, вероятно, из-за того, что это логово вампиров.

— Немного жутковато, — говорит Вульф, когда мы проходим мимо старых картин с изображением людей на стенах, оклеенных обоями цвета индиго, и кажется, что их глаза следят за нами.

— Ты сказал, что не можешь читать мои мысли.

— Я улавливаю энергию, чувства, — говорит он.

— Ты эмпат.

Он смеется.

— Нет. Тогда я бы принимал твои чувства так свои собственные. Я был бы никчемным вампиром, если бы испытывал жалость ко всем.

Я с трудом сглатываю.

— Потому что ты убиваешь их.

Он бросает на меня взгляд.

— Иногда. Я не лезу из кожи вон, чтобы сделать это.

Я прижимаю руки к груди. Мне не холодно, на самом деле даже жарко, но я чувствую себя слабой, уязвимой и маленькой.

— Солон сказал, что если бы я не оказалась той, кто ему нужен, он бы высосал меня досуха и оставил умирать.

Вульф кивает.

— Он часто так говорит

— В смысле, он бы не убил меня?

— Солону нравится думать о себе самое худшее. Защитный механизм.

Это не ответ на мой вопрос. Но я оставила это без внимания.

Мы спускаемся по лестнице на другой этаж, который выглядит так же, как и предыдущий, только обои темно-зеленые. Насколько я могу судить, дом узкий, в викторианском стиле. Очень даже в стиле Сан-Франциско.

— В какой части города мы находимся? — спрашиваю я его, не ожидая, что он мне ответит.

— Вестерн-Аддишн.

Я останавливаюсь как вкопанная.

— Что? Я живу в Хейз-Вэлли. Хочешь сказать, что я так близко к дому?

Дом. Сейчас это звучит странно.

Но нет, это все равно мой дом.

— Ты была бы удивлена, узнав, насколько близко, — говорит он. — Имей в виду, мы живем в этом доме гораздо дольше, чем твои родители в своем.

Он открывает дверь в конце коридора, и мы входим внутрь.

— Это моя комната, — говорит он.

Я останавливаюсь и оглядываюсь, когда он направляется к задернутым шторам, повсюду свечи. Она примерно такой же формы, как и моя комната, но дизайн другой. Скудная мебель, много серых и коричневых тонов, толстый шерстяной ковер на деревянном полу. Очень по-скандинавски. Имеет смысл.

Затем он раздвигает шторы, и сквозь них проникает солнечный свет. Когда мои глаза привыкают, я понимаю, что на улице пасмурно, но все равно кажется, что я стою на поверхности солнца.

— Взгляни, — говорит он, глядя в окно.

Я подхожу к нему, морщась, пока не оказываюсь прямо рядом с ним.

И задыхаюсь.

Мы находимся прямо через дорогу от площади Аламо, знаменитые викторианские дамы под названием «Разукрашенные леди» — чуть левее. Значит мы в доме…

— О боже мой, — восклицаю я. — Мы в доме Чарльза Мэнсона¹⁶.

Дом Вестерфельда — это учреждение в Сан-Франциско, богатое знаниями. Мне всегда нравилось проходить мимо него, представляя, что жутковато выглядящий викторианский дом принадлежит современной семейке Аддамс. Наверное, я почти оказалась права. Хотя у дома легендарное прошлое, предполагается, что им владеет один человек, который медленно приводит его в порядок, чтобы в конечном итоге превратить в музей.

— Просто слухи, — добродушно говорит Вульф. — Мэнсон на самом деле никогда здесь не жил.

— Но он приходил сюда, да?

— Верно.

— И ты жил здесь.

Вульф бросает на меня взгляд, но не произносит ни слова.

— Значит, ты знал Чарльза Мэнсона, — если бы у меня были жемчужины, за которые можно было бы ухватиться, я бы сжимала их в руках. — Боже мой. Он… вампир? — ну, он же заставлял тех людей выполнять его приказы, не так ли?

— Вампир никогда бы не позволил себя поймать, — говорит Вульф. — Так что, нет. Мэнсон был просто социопатом. И я также, не лез из кожи вон, чтобы потусоваться с ним. Временами он мог быть забавным, но было в нем что-то такое, от чего мне становилось не по себе. Очевидно, теперь мы все знаем, почему. За эти годы к нам в дом входило и выходило много людей, и не все из них были хорошими.

Я прислоняюсь к окну, глядя на мир, который движется дальше без меня. Потом замечаю, что окно приоткрыто совсем чуть-чуть, и что под окном, двумя этажами ниже, прогуливается пожилая пара. Туристы.

Это маловероятно, но…

Я быстро наклоняюсь, поднимаю окно, высовывая голову наружу, свежий воздух — шок для моего организма.

— Помогите! — я кричу, размахивая руками, зная, что Вульф схватит меня в любой момент, возможно, причинит мне боль, но я больше не могу мириться со всем этим. — Помогите мне, пожалуйста, меня держат в заложниках!

Но люди проходят мимо, не поднимая на меня глаз. На самом деле, никто на площади Аламо не посмотрел в мою сторону, хотя она битком набита туристами, разглядывающими дома.

— Помогите, пожалуйста! — я кричу громче, меня охватывает паника. Почему никто не смотрит?

— Эй, — говорит Вульф, хватая меня за талию, когда я пытаюсь выползти из окна, не давая мне выпрыгнуть. Я бы, наверное, пережила падение; это было бы лучше, чем находиться здесь.

Он притягивает меня обратно, а затем хватает за запястья, удерживая на месте. Как и Абсолон, он обладает огромной силой, и попытка сбежать сейчас означала бы несколько сломанных костей.

— Давай потише, — хрипло говорит он. — Разбудишь Эзру, лучше не находиться рядом с этим ублюдком, когда он лишен сна. Он превращается в плаксивую сучку.

— Все в порядке? — женский голос прорывается сквозь нас, заставляя меня подпрыгнуть.

Вульф отпускает одно запястье, но крепко держит за другое, когда мы поворачиваемся лицом к двери.

В дверном проеме стоит девушка, но не сильно старше меня. Может быть, ей под тридцать?

В любом случае, она абсолютно великолепна. На ней туфли на шпильках, черные кожаные леггинсы, безразмерный синий бархатный блейзер с белой шелковой блузкой под ним, расстегнутой настолько, чтобы был виден черный кружевной лифчик, ее груди вздымаются. У нее кожа медового цвета, волосы черные, волнистые и блестящие, прямо для рекламы «Пантин». Глаза с фиолетовым оттенком. Она похожа на современную, молодую Элизабет Тейлор.

Хватка Вульфа на моем запястье усиливается. Не знаю, пытается ли он защитить меня от нее или наоборот.

Она точно вампир, не так ли?

— Аметист, — говорит Вульф, прочищая горло, его тело слегка напрягается, что заставляет меня напрячься в ответ. Аметист? Ну конечно, у нее такое прекрасное имя. — Полагаю, ты еще не знакома с Ленор.

— Нет, не видела, — говорит она, глядя на хватку Вульфа на моем запястье. Затем она смотрит на меня. — Я бы пожала тебе руку, но у меня такое чувство, что это не очень хорошая идея.

Я хмурюсь. Подождите. Она боится… меня?

И вот тогда до меня доходит.

Ее запах.

Засахаренный имбирь, ваниль и что-то очень сладкое, настоящее и сырое.

Кровь.

Ее кровь.

Я чувствую запах ее чертовой крови.

Кажется, что мои зубы растут, тело извивается, как змея, готовая нанести удар, жажда внутри прорывается сквозь темный колодец, в котором я ее прятала.

Я делаю шаг к ней, чувствуя только потребность резать, кусать и есть.