Черное солнце

Но хватка Вульфа крепка, и он обхватывает меня рукой за талию, прижимая к себе.

— Это жажда крови, — говорит он. — Мне было интересно, когда она появится.

— Понятно, — говорит Аметист, приподнимая идеально очерченную бровь. — Тогда, я надеюсь, ты держишь ее под контролем, потому что меня еще не кусал ни один из твоих трофеев, и не хотелось бы начинать.

Ее слова вбивают в меня немного здравого смысла.

Они умеряют неистовство в моем животе, ненасытный голод.

Мне не нравится, когда меня называют трофеем.

И если ее не кусали… значит ли это, что она не вампир?

— Если тебе интересно, то Аметист — всего лишь человек. Нам очень повезло, что она есть в доме, — объясняет Вульф. — К сожалению, это означает, что тебе сначала придется справиться со своей жаждой крови, прежде чем ты сможешь как следует познакомиться.

— Ты похожа на вампира, — удается мне сказать, мое сердце успокаивается, и я расслабляюсь в объятиях Вульфа.

— Мне так говорили, — говорит она с легким смешком. — Но моя кожа чуть смуглее, чем у них. Вред от солнца. Наверное, стоит почаще пользоваться защитным кремом, но… — она пожимает плечами. Затем оглядывает меня с ног до головы. — Не могу поверить, что они заставили тебя надеть ночнушку. Дай угадаю, это из 1800-х или какая-то подобная херня?

Настала очередь Вульфа пожимать плечами.

— Ты же знаешь, насколько архаичен Солон. На самом деле его сейчас нет дома…

Он замолкает, не знаю, что он собирается сказать, но Аметист понимает. Ее глаза на мгновение расширяются.

— Ой. Правда? — она бросает взгляд на броские часы у себя на запястье. — Надо ему помочь. Я не доверяю его вкусу. Ну, посмотри на нее. Когда в последний раз у нас дома так одевались?

— Тебе лучше поторопиться, — говорит Вульф. — Сегодня вечером предстоит много дел.

— Не нужно повторять дважды, — говорит она, направляясь к двери. Она смотрит на меня через плечо. — Приятно познакомиться, Ленор. Увидимся позже.

А потом она ушла.

Только через несколько секунд Вульф отпускает меня.

— Что ж, это могло бы обернуться катастрофой, — размышляет он.

— Почему? Думал, что я ее съем? — спрашиваю я, поворачиваясь к нему лицом и вздрагивая от слов, слетающих с моих губ.

— Это ты сказала, не я, — говорит он, проводя рукой по волосам.

— Но ты здесь полноправный вампир, — говорю я ему. — Откуда у тебя столько сдержанности?

— Потому что Аметист живет здесь. Привык. Не так уж трудно перестать смотреть на некоторых людей как на добычу.

— Она живет здесь, — повторяю я. — Абсолон ненавидит людей. Он, наверное, чокается…

— Чего?

— Ну, сходит с ума.

Он смеется.

— Не всех людей. Аметист довольно особенная, и они очень хорошо ладят.

Что-то похожее на ревность пронзает меня изнутри то жаром, то холодом. Фу. Почему, черт возьми, я чувствую ревность к их отношениям, о которых ничего не знаю? О боже, неужели я становлюсь собственницей по отношению к нему? Разве это не присуще вампирам?

Я прогоняю это чувство прочь.

— Так как же получилось, что она здесь живет? Она знает, что вы все вампиры.

И что я — трофей.

— Она работает в «Темных глазах».

Я пристально смотрю на него.

— Темные глаза?

— О, я думал, ты знаешь, раз уж слышала обо всей этой истории с Мэнсоном. Пойдем, я тебе покажу.

Вульф хватает меня за руку и выводит из своей спальни. Его хватка все еще крепка, как будто я брошусь на другого человека. В связи с чем возникает вопрос…

— Сколько человек в этом доме? — спрашиваю я его. — Есть еще другие люди?

Он кивает.

— Ивонн. Домработница. Она мама Аметист.

— Ладно, очевидно, есть какая-то большая история о том, как все это произошло.

— Не такая большая, как ты могла бы подумать, — говорит он, когда мы спускаемся еще по одной лестнице на то, что кажется главным этажом. Комнаты расположены во всех направлениях, когда мы проходим мимо, я быстро разглядела декадентскую мебель из бархата, атласа и кожи, позолоченные светильники, бесценные произведения искусства, полки со старыми книгами.

— Где спальня Солона? — спрашиваю я, называя его сокращенным именем.

Вульф бросает на меня любопытный взгляд.

— Наверху. На самом верху.

Я вызываю перед своим мысленным взором образ дома снаружи. Вершина похожа на башню, очень заостренная. Ходят слухи, что предыдущие жильцы убрали все стропила, чтобы можно было открыть крышу и полюбоваться видом на ночное небо. Учитывая то, что я сейчас знаю о владельцах, я думаю, что слухи, скорее всего, правдивы.

Мы проходим мимо входной двери, и я бросаю на нее беглый взгляд, гадая, смогу ли вырваться из хватки Вульфа и убежать.

— Можешь попробовать, — говорит Вульф, улавливая мои эмоции. — Но результат будет тем же самым. Бесполезно.

Я бросаю на него украдкой взгляд.

— Почему? Почему, когда я высунулась из окна, никто снаружи меня не увидел и не услышал? — я делаю паузу. — О боже. Я что… призрак?

На мгновение эта мысль приводит меня в ужас.

Он фыркает.

— Нет. Ты не призрак. Солон держит это место под, э-э, ну, можно назвать маскирующим заклинанием.

Я замедляюсь, заставляя его остановиться.

— Маскирующее заклинание? Ты сказал, что он не ведьмак.

— Верно. Но он имеет дело с ведьмами, и они оказывают ему услуги в обмен на вампиров, которых он им приводит. Я не знаю, как он договаривается, но он делает это давно, — говорит он, указывая на дом вокруг нас, — Мы можем прятаться здесь. Люди не могут найти нас, не могут видеть. Даже вампиры и ведьмы не могут. Пока их не пригласят внутрь, кажется, что никого из нас не существует.

— Ну ничего себе.

— И если ты попытаешься уйти, дом тебя не пустит. Дверь не откроется для тебя, а если она откроется для кого-то другого и ты попытаешься проскользнуть внутрь, ты не сможешь пройти.

Я тупо смотрю на дверь. Она так близко, и все же я не сомневаюсь, что он говорит правду. Из этого места действительно никуда не деться, и я не знаю, сколько мне еще осталось, прежде чем это по-настоящему осядет у меня в голове. Превращение в вампира и понимание, что ты наполовину ведьма, наряду со всем прочим дерьмом, — это слишком для моего мозга, и я не могу нормально думать, что со мной все будет в порядке. Не могу отвлекать себя от ужасающей правды.

— Нет смысла расстраиваться из-за этого, — говорит он мне, хватая меня за запястье. — Я налью тебе выпить, — я немного приободряюсь, и он одаривает меня одной из своих непринужденных улыбок. — Не кровь. Солон отвечает за это. Но я могу приготовить довольно неплохой коктейль.

Я следую за ним вниз по другой лестнице, затем еще по одной, пока не возникает ощущение, что мы в подвале, хотя справа есть еще одна лестница, возможно, ведущая еще ниже, где меня держали раньше.

Затем Вульф открывает перед нами множество дверей, и мы вступаем в другой мир.

— Срань господня, — говорю я, затаив дыхание.

— Добро пожаловать в «Темные глаза», — говорит он с ухмылкой.

Вау.

«Темные глаза» — это большая роскошная гостиная, которую вы могли бы увидеть в винтажном фильме нуар 40-х годов в каком-нибудь экзотическом городе. Здесь изогнутые плюшевые кожаные кресла вокруг круглых столов со стеклянными столешницами, бесценные вазы, полные пампасной травы высотой в пять футов, стены из темного дерева, украшенные фресками на стенах и потолке, тонны гигантских турецких ковров, расстеленных по полу, приглушенное освещение. В одном конце находится великолепный бар из тикового дерева с рядами самого высококлассного и дорогого алкоголя, который вы только можете себе представить, в другом — небольшая сцена с микрофоном, обрамленная бархатными занавесками.

— Здорово, не правда ли? — говорит он, отпуская меня и направляясь за стойку. — Итак, что ты хочешь выпить?

Я все еще ошеломлена, провожу руками по роскошной коже кресел, поражаясь тому, насколько тут все раритетное в каждом уголке.

— Без разницы, — говорю я ему.

— Окей, — говорит он, и я слышу, как он вынимает пробку. — Сделаю то, в чем я хорош.

В комнате есть еще три двери, по две с каждой стороны сцены, и стеклянная дверь рядом со мной. Я вытягиваю шею и замечаю внутри еще одну комнату поменьше, с книгами.

— Это что, библиотека? — спрашиваю я.

— Сигарный салон, — говорит Вульф, наливая алкоголь в шейкер для мартини. — Солон не может жить без своих сигар.

— И куда ведут другие двери?

Он бросает на них беглый взгляд.

— Одна на задний двор. Это официальный вход.

— А другая…

Он замолкает, на мгновение перехватывая мой взгляд.

— Для частных мероприятий.

Ага. Для этих парней это может означать либо что-то связанное с сексом, либо что-то связанное с кровью.

Может, и то, и другое.

Вульф заканчивает готовить мне темный мартини, затем подает его с пивом. Мы занимаем ближайший столик, я сажусь спиной к дверям, через которые мы только что прошли.

— Для леди, — говорит Вульф, и это такой джентльменский жест, что я почти забываю, что его язык был засунут внутрь меня на несколько дней.

Я стараюсь не покраснеть от этой мысли, когда беру у него напиток, любуясь подачей. Цвет карамели и сладко пахнет, украшенный вишней и апельсином.

Я делаю небольшой глоток. Вкусно. Чувствую виски, корицу и что-то еще.

— Это не кровь, но, надеюсь, сойдет, — говорит он, с легкостью открывая свое пиво.

— Очень даже подходит, — говорю я ему, оглядываясь по сторонам. Итак, расскажи мне об этом месте.

— Это печально известный ночной клуб «Темные глаза». Возможно, ты слышала, что в 1920-х годах этот дом купили русские цари. Первоначально это был бальный зал, который затем они превратили в «Темные глаза», а верхние этажи использовали в качестве конференц-залов. Все стали называть это российским посольством.

— Ты тогда был здесь? — спрашиваю я.

Он кивает.

— Да. Жил наверху. Русские тоже были вампирами. Пробыли здесь много лет, а потом вернулись на родину.

— На родину? Значит, вы не из одной и той же частей света?

— Вампиры? — переспрашивает он. — Изначально мы все родом из одного и того же места.

— О, правда? Вплоть до определенной области или…?

— Да. Есть область прямо над Швецией, земля, где с одной стороны Финляндия, а с другой — Норвегия. Там все началось.

— Когда был создан первый вампир? Ты не знаешь? Или это невозможно определить? — мне нужна вся история.

Он одаривает меня какой-то грустной улыбкой.

— О, мы знаем. Это был Скарде.

— Скарде? — какое-то грубое имя. — Он типа король вампиров или что-то в этом роде?

Я пошутила, но он говорит:

— В значительной степени.

— Так… что там произошло?

Вульф выдыхает, выглядя слегка смущенным.

— Скарде был воином, сражавшимся за норвежскую монархию, когда разразилась чума, около 1350 года. Он бежал в северную Норвегию, на Полярный круг, надеясь избежать смерти. Но за этим последовала чума, унесшая жизни большого количества населения вдоль побережья. Народ саамы из Финнмарка не так сильно пострадал от чумы из-за изоляции и рациона питания. Они не ели зерна, в которых часто обнаруживалась чума. Вместо этого они питались оленями и рыбой, держались особняком, вдали от населения других стран.

Я восхищенно слушаю. Я как-то немного изучала саамский народ, в детстве была очарована Лапландией, но, несмотря на это, все для меня в новинку.

Вульф продолжает.

— В то время как большинство финнов и шведов на тот момент были лютеранами, многие саамы все еще придерживались язычества. Скарде жил в какой-то секте саамов, приспосабливаясь к их обычаям, принимая язычество, шаманизм, но все равно последовала смерть… — он замолкает.

— И что?

— И до конца не ясно, что произошло, — осторожно говорит он. — Видишь ли, у нас нет никаких доказательств, все передается из уст в уста. Скарде заключил сделку с кем-то темным и могущественным. Сделка на вечную жизнь, чтобы он не умер от чумы. А вместо этого он получил, ну… — он указывает на себя. — Кто бы мог подумать, что он облажается. Другие говорят, что его прокляли. Не велика разница.

— Это значит, что мы с тобой прокляты, — говорю я ему.

— Иногда мне действительно так кажется, — говорит он, затем быстро улыбается мне. В другие дни это чертовски круто.

Я издаю едкий смешок.

— Да, до сих пор было очень весело, — я отправляю вишенку из своего напитка в рот и сразу же думаю об Элль.

Элль.

Которая, вероятно, думает, что я все еще в Джошуа-Три со своими родителями.

Элль из другой жизни.

Я даже не думала о ней до этого момента, и, черт возьми, мне больно.

Неужели остальная часть моей жизни просто исчезнет из воспоминаний?

Я на мгновение закрываю глаза, пытаясь подавить это чувство. Здесь и так слишком много поводов для беспокойства. Я всего в нескольких мыслях от того, чтобы по-настоящему упасть в эмоциональную яму.

— Так откуда же тогда взялся Абсолон? Он такой же, как ты? — спрашиваю я его, пытаясь преодолеть боль.

Вульф кивает.

Более или менее.

— И какова его история? Когда он родился?

— Солон очень осторожно относится к своему прошлому. Я научился не открывать рот, — говорит он. — Тебе лучше спросить у него.

— Черта с два он мне скажет, — бормочу я, делая еще один глоток напитка, чувствуя, как алкоголь проникает прямо в мой мозг.

— Никогда не знаешь наверняка, — говорит он, вертя пиво в руках. — Он не многим потакает, но мог бы потакать тебе, — он замолкает, делает глоток. — Знаешь, он очарован тобой.

Абсолон? Очарован мной? Я вот очарована им. Ну, а как я могу себя остановить? Игнорируя тот факт, что он убил бы меня в другой жизни, что он, вероятно, отправит меня на какую-нибудь ужасную гибель, о которой я отказываюсь думать, он… ну, умопомрачительный.

— Он назвал меня мифом, — говорю я себе под нос.

— Мифом? — Вульф приподнимает бровь. — Он так сказал? О, тогда он определенно без ума.

Я чуть не смеюсь. «Без ума» — это совершенно другое слово, в отличии от «очарован». Ведь это подразумевает привязанность к кому-то, а Абсолон рассматривает меня не более чем как гребаную холодную валюту. Но все же это слово вселяет в меня надежду.

— Настолько без ума, что отпустит меня? — спрашиваю я, ненавидя то, как обнадеживающе это звучит в моем голосе.

— Посмотрим сегодня вечером, — говорит Вульф, делая еще один глоток своего пива.

— Сегодня вечером? На вечеринке?

Он задумчиво смотрит на меня.

— Я думал, ты знаешь. Сегодняшняя вечеринка — для тебя.

— Для меня?

— Да, — он одаривает меня мрачной улыбкой. — Мы будем продавать тебя на аукционе тому, кто предложит самую высокую цену.

ГЛАВА 10

Я смотрю на Вульфа напротив себя, абсолютно ошеломленная, слишком потрясенная, чтобы даже почувствовать страх, который медленно просачивается по моим венам.

— На… аукционе?

Сегодняшняя вечеринка — это аукцион?

— М-м-м-м, — говорит он. — Сегодня вечером будут вампиры. Завтра ведьмы.

Я сжимаю подлокотники кресла с такой силой, что мои ногти вонзаются в дерево.

— Извини, — говорит он, мельком взглянув на мои пальцы. — Я думал, Солон сказал тебе.

— Он мне ничего не говорил! — восклицаю я, и страх переходит в ярость.

Внезапно я чувствую, как лед пробегает по моему позвоночнику, заставляя дрожать, и мне даже не нужно поворачивать голову, чтобы понять, что Абсолон вошел в бар.

Лёгок на помине.

— И что же мы здесь имеем? — говорит Абсолон низким и сочным голосом, в котором слышится веселье.

Наконец я поворачиваюсь и вижу, что он стоит у главных дверей рядом с Аметист, у обоих в руках сумки с покупками. Дорогие на вид.

Я встречаюсь с его глазами, затененными и холодными, когда они смотрят на меня. На его губах появляется слабая улыбка. Он знал, о чем мы говорили. И даже если нет, я слишком зла, чтобы следить за своими мыслями.

«Ну, тогда, пошел на хуй», — думаю я.

Его бровь на мгновение приподнимается, затем он смотрит мимо меня на Вульфа.

— Как у нее дела? Аметист сказала, что она пыталась откусить от нее кусочек.

— Я не пыталась ее укусить, — говорю я возмущенно. Я знаю, что пыталась добраться до нее, но кто знает, что я собиралась делать?

Абсолон не выглядит удивленным.

— Обычно я бы предложил Аметист помочь тебе подготовиться к ночи, но не доверяю тебе рядом с ней. Без нее мы не справимся, — он бросает на Аметист ласковый взгляд, во всяком случае, от него исходит нежность, и я снова чувствую эту нелепую вспышку ревности.

И она смотрит на него в ответ, округлив глаза, почти краснея.

Боже мой, неужели он на всех так действует? Думаю, да. Я должна почувствовать себя немного лучше, но этого не происходит. Я ненавижу этого человека — вампира — всей душой, и у меня есть для этого все основания, но глубоко внутри меня нечто тянет к нему, несмотря на то, насколько он ужасен.

Да еще и говорит: «ни за что не сможем обойтись без нее». Сколько веков он прожил?

Ладно, теперь я правда уже докапываюсь до мелочей. Я отрываю от них взгляд и поворачиваюсь обратно на своем сиденье. Дрожащей рукой беру свой стакан и одним глотком допиваю остатки напитка. Когда я поднимаю глаза, Вульф смотрит на меня с удивлением.

— Думаю, тебе нужен еще один, — говорит он, поднимаясь на ноги.

— Аметист, отнеси сумки в ее комнату, — приказывает ей Абсолон, и я чувствую, что его присутствие становится ближе. Он останавливается прямо рядом с моим креслом, запах роз и табака наполняет мой нос. Я не спускаю глаз с Вульфа, когда тот подходит к бару с пивом и моим пустым стаканом, и я задерживаю дыхание, не желая больше вдыхать его запах. Я не могу утонуть в нем, так что это должно быть проще простого.

И тут Абсолон кладет руку мне на плечо, посылая через меня электрический разряд, мой рот широко раскрывается, а легкие резко вдыхают. Он держит свою руку там, и я чувствую его взгляд на своей макушке, превращающий мою кожу головы в лед.

Я поднимаю подбородок и смотрю на него сквозь ресницы.

Он смотрит на меня сверху вниз с пытливым выражением лица, этот вездесущий хмурый взгляд и изогнутые черные брови.

«Что?» У меня в голове что-то щелкает.

Его губы изгибаются в холодной улыбке. Но он ничего не говорит. Он прерывает наше состязание в гляделках и смотрит на Вульфа.

— Налей «Баумора» на два пальца. Два моих пальца, не твоих.

Вульф ухмыляется. Гигантский мужчина, гигантские руки, не то чтобы Абсолон чем-то отличался.

— Не хочешь выкурить со мной сигару? — спрашивает он, и мне требуется мгновение понять, что он обращается ко мне.

— Ты мне? — спрашиваю я.

Он заходит мне за спину и отодвигает мое кресло.

— Да, тебе.

Затем он подходит и протягивает руку, выглядя как вампир с головы до ног: волнистые черные волосы, холодные, гипнотизирующие глаза, длинное черное пальто поверх шерстяных брюк цвета древесного угля, накрахмаленная белая рубашка, сверкающие стальные часы.

И я встаю.

Без его помощи.

Потому что я в нескольких секундах от того, чтобы отбить его руку, но понимаю, что, вероятно, мне следует вести себя хорошо. Абсолон не влюблен в меня, но он очарован, и мне нужно держаться за ту маленькую точку опоры. Чем больше я смогу понравиться ему, тем лучше. От этого зависит моя жизнь.

— Хочешь что-то сказать? — говорит он себе под нос, снимая пальто и вешая его на спинку стула.

Я игнорирую его, подхожу к бару и прислоняюсь, ожидая свой напиток.

— Ты тоже куришь сигары? — я спрашиваю Вульфа, надеясь, что он курит.

— Не сегодня, — отвечает за него Абсолон. — Ему нужно подготовиться к вечеринке.

— Ты имеешь в виду аукцион, — практически выплевываю я, поворачиваясь лицом к Абсолону, мои ногти впиваются в стойку в порыве гнева.

Выражение лица Абсолона становится угрожающим, когда он смотрит на Вульфа.

— Уже сообщаешь ей подробности? — напряженно спрашивает он.

— Я думал, она знает.

Абсолон хватает меня за руку, отрывая меня от барной стойки. Он бросает взгляд на царапины на дереве под ним, а затем одаривает меня таким свирепым взглядом, что мне хочется повернуться, убежать и спрятаться.

— Солон, — резко произносит Вульф, достаточно резко, чтобы Абсолон встретился с ним взглядом. — Извини. Это была не ее вина.

Свирепость во взгляде Абсолона лишь немного смягчается, становясь более холодной и расчетливой.

— Я знаю, что твоя, Вульф. Не беспокойся. Просто приготовь напитки.

Затем он хватает меня за руку и тянет прочь от бара к стеклянной двери в сигарный салон. Он открывает дверь и практически вталкивает меня внутрь. Я спотыкаюсь на несколько футов, прежде чем ухватиться за спинку кожаного кресла, смотря на Солона тем же злобным взглядом, которым он одарил меня ранее.

Конечно, его это не беспокоит.

— Садись, — говорит он мне, кивая на кресло.

— Мне удобнее стоять, — говорю я ему.

— О, правда? — он качает головой и проходит мимо меня к встроенному хьюмидору¹⁷ в углу. За исключением хьюмидора и рядов старых книг вдоль стен, обстановка такая же, как и в главной гостиной, темная и роскошная. — Хочешь выкурить сигару стоя? — спрашивает он, прежде чем залезть в хьюмидор.

— Кто сказал, что я курю сигары? — кричу я ему вслед.

Он держит в руках две сигары и резак для сигар, и снова указывает на стул.

— Садись, — говорит он, выуживая из кармана пачку спичек. — Не заставляй меня повторять. Чем послушнее ты будешь, тем лучше это будет для тебя в конце концов.

— Почему? — спрашиваю я, но грубо плюхаюсь в кресло. Не знаю, почему я не получила изящных движений, став вампиром. Абсолон и Вульф словно скользят в своих движениях.

— А ты как думаешь, почему? — спрашивает он, усаживаясь напротив меня со всей элегантностью, которой мне так не хватает. Он отрезает кончик своей сигары устрашающим щелчком острых лезвий резака и засовывает кончик в рот, раскуривая. Пламя отбрасывает тень на половину его лица, складка между бровями похожа на расщелину.

— А ты не умеешь щелкать пальцами, чтобы зажечь? — спрашиваю я его. — Вульф умеет.

Он свирепо смотрит на меня, щеки втягиваются, когда он тянет дым из сигары. Наконец, он убирает ее, дым валит с его губ.

— Могу, — говорит он. — Но считаю, что это сплошной выпендреж.

Затем он зажимает сигару между зубами, клыки почти прокалывают ее, протягивает руку и отрезает кончик от другой сигары, протягивая ее мне.

— Возьми.

— Я не курю.

— О, так вот почему в твоей квартире пахло травкой? — сухо говорит он.

Упоминание о квартире, о травке приводит меня в другое состояние. Я на мгновение смотрю на Абсолона и понимаю, что больше не могу позволить себе упрямиться, если хочу вернуться к своей прежней жизни. Очевидно, что у меня нет шансов вернуться обратно, но будучи живой хоть какие-то шансы будут, а будучи мертвой — нет.

— Отлично, — говорю я, забирая у него сигару. Засовываю ее в рот и жду, пока он зажжет еще одну спичку. Пламя танцует, а он близко наблюдает за мной.

— Вдохни, — говорит он. — Полностью в затяг.

Я чуть не подавилась.

— Сигару так не курят! — говорю я ему.

— Почему это?

Я вынимаю сигару изо рта, чувствуя, как гудит от нее кожа.

— Можно повредить легкие. И заболеть раком. Это не сигарета. Надо держать во рту, отпускаешь и…

Мне не нравится легкая улыбка на его губах.

— Повреждение легких? — повторяет он. — Мы гребаные вампиры, Ленор. У нас иммунитет. Затянись.

Это кажется таким чертовски неправильным, но я делаю то, что он говорит, потому что мне любопытно. Я вдыхаю дым, густой и черный, и я знаю, что прямо сейчас должна ужасно кашлять, но пока что… чувствую себя хорошо. Дым такой гладкий. Немедленно расслабляюсь, получая множество приятных ощущений в затылке, и глубже погружаюсь в кресло, едва замечая, как входит Вульф и ставит напитки на стол.

— Она быстро учится, — комментирует Вульф, с впечатлением оглядывая меня.

— В ней много чего скрыто, — размышляет Абсолон. Затем он бросает на Вульфа многозначительный взгляд, и тот выходит из комнаты, закрывая за нами дверь.

— Что, черт возьми, в этой сигаре? — мечтательно спрашиваю я, любуясь тем, как она выглядит в моей руке. Пока что это лучше, чем любая травка.

— Ничего особенного, — говорит он. — Кубинская. Но влияет на нас по-разному, особенно когда куришь ее так, как это делаем мы.

Боже. Комната начинает наполняться клубами дыма, и я чувствую, что погружаюсь все глубже и глубже, теряясь в тумане.

Но какой бы расслабленной я себя ни чувствовала, Абсолон остается настороже, пристально наблюдая за мной.

— Ты хочешь есть? — спрашивает он.

При упоминании о голоде я сжимаю челюсти.

— Что именно?

— Ты неделю ничего не ела.

— Я пробыла здесь неделю?

Боже мой.

— Ты вообще ешь еду? — спрашиваю я его. Захочу ли я когда-нибудь снова есть?

Он слегка кивает.

— Да. Наш вкус обостряется. Хорошая еда — это потрясающе. Плохая пища на несколько недель лишает аппетита. Нужно учиться быть очень разборчивым в том, что потребляешь, но одна из прекраснейших вещей в жизни — это наслаждаться хорошей едой в сопровождении хорошего алкоголя, а затем, возможно, сигарой.

— А потом кровью.

Он наклоняет голову, изучая меня сквозь дым, его взгляд скользит по моему носу, моему рту.

— Еда предназначена для наслаждения. Но это не помогает нам выжить. В отличии от крови.

— Но ты наслаждаешься…этим.

— Это еще мягко сказано. И тебе это тоже понравится, — он вынимает сигару изо рта и кладет ее в пепельницу. — Аметист испугалась тебя сегодня, а ее не так-то легко напугать. Думаю, в тебе есть нечто, от чего она захотела убежать в другую сторону.

— Я была милой, — тихо говорю я.

— Милой, — говорит он с сухим смешком, доставая ключи из кармана. — Все это не для того, чтобы быть милой. Ты учуяла ее запах. Я знаю, потому что раньше тоже чувствовал ее запах. Засахаренный имбирь, сладкие штучки и кровь. Верно?

Я ничего не говорю, все приятное жужжание от сигары исчезает, как колеблющийся дым.

— Ты не просто хотела попробовать ее на вкус, ты хотела накормиться. Это твоя жажда крови, заключительная стадия, просто она более умеренная, чем я думал. Вот что происходит, когда ты только наполовину монстр.

Он открывает лезвие своего швейцарского армейского ножа, и я с широко раскрытыми глазами наблюдаю, как он подносит его к шее, делая быстрый и жестокий надрез вдоль кожи. Кровь вырывается на поверхность, наполняя воздух ее запахом, который поражает меня так сильно, что чуть не выводит из равновесия, затем она проливается, окрашивая воротник его белой рубашки в красный цвет.

Я в ужасе.

Не только от того факта, что он это сделал, но и от того, что веревки внутри, которые сдерживали меня, рвутся одна за другой.

— Обычно кровь других вампиров мало что дает, если только…что ж, возможно, однажды ты узнаешь, — говорит он, и на мгновение у него мелькает горячий взгляд. — Но сейчас ты возьмешь все, что угодно.

Я задыхаюсь, теряю дар речи, пытаюсь взять себя в руки, отвести взгляд, уйти внутрь себя, туда, где я сильна, где я не кровожадный зверь.

Но этой части меня уже не существует.

Сигара выпадает у меня из рук на ковер, и через секунду я перепрыгиваю через стол, опрокидывая напитки, разбивая стекло, забираясь на него верхом.

Я хватаю его за голову, мой рот тянется прямо к его шее, и в ту минуту, когда его кровь попадает мне на язык, я понимаю, что легко могу убить его. Я настолько изголодалась, что схожу с ума.

И теперь я за себя не ручаюсь. Я посасываю его кожу, выпиваю кровь, чувствуя, как она проникает в каждую мою клеточку, заставляя их оживать, наполняя мои пустые части его жизненной силой.

Я ничего больше не замечаю. Только его запах, вкус его крови, слаще и вкуснее всего, что я когда-либо пробовала, вкус самой жизни.

Абсолон стонет подо мной, низкий горловой звук выворачивает меня наизнанку, и его рука зарывается в мои волосы, прижимая мою голову к своей шее, другая рука на моей спине, прижимает меня к себе.

Черт. Я хочу поглотить его, всего целиком.

Я впиваюсь ногтями в его плечи, прижимаюсь к нему, сосу губами, пробую на вкус, наслаждаюсь, моя душа поет от его крови. Это как постоянный оргазм.

Не знаю, как долго это продолжается, время, кажется, останавливается, и наконец, наконец я чувствую, что насытилась.

Он кладет руки мне на плечи, отталкивая назад.

Я тяжело дышу, весь рот в крови, а он смотрит на меня расширенными глазами, большими, черными и круглыми, и я смотрю на его губы, желая, чтобы энергия продолжалась, менялась, становилась чем-то еще большим.

Он протягивает руку и нежно убирает волосы с моего лица, его глаза блуждают по моим чертам с оттенком нежности. И я чувствую это, всего на секунду. Ведь что может быть более интимным, чем пить чью-то кровь, когда эта кровь — то, что поддерживает в тебе жизнь?

Черт, я хочу его.

Я наклоняюсь, собираясь поцеловать его, попробовать на вкус его прекрасные губы, но его руки не дают мне приблизиться.

— Чувствуешь себя лучше? — спрашивает он тихим и хриплым голосом.

Я проглатываю остатки его крови у себя во рту и понимаю, что именно произошло. Рана на его шее уже заживает, но белая рубашка пропиталась красным, и передняя часть моей ночной рубашки такая же. Его кожа кажется еще бледнее, чем раньше, если это возможно.

— Прости, — шепчу я. — Мне так жаль.

Я быстро пытаюсь слезть с него, но он удерживает меня на месте.

— Не извиняйся. Я хотел, чтобы ты это сделала, — он облизывает свои губы, которые стали почти белыми. — Возможно, я недооценивал тебя, но тебе явно это было нужно. Твоя часть либо не хочет, чтобы ты поддавалась своим вампирским наклонностям, либо ей это просто не нужно. Но, забегая вперед, не отрицай это слишком долго. Я справлюсь с этим… другие не смогут.

Я отвожу взгляд, испытывая стыд, но куда бы я ни посмотрела, я вижу кровь.

— Разве я убила бы тебя? Если бы ты меня не остановил?

— Есть только три способа убить вампира, — напоминает он мне, ослабляя хватку. — Нельзя обескровить его досуха. Но можно отнять много жизненной силы. Сделать их слабыми.

— Я сделала тебя слабым?

— Тебе бы этого хотелось, да?

Я киваю. Нет смысла лгать.

— Если я сделаю тебя слабым, может быть, ты отпустишь меня.

— Слишком поздно, Ленор, — серьезно говорит он. — Теперь ты моя. Ты просто укрепила это.

Я сглатываю, мой желудок переворачивается.

— Сегодня вечером ты выставляешь меня на аукцион.

— И это мой выбор. Но пока я сознательно не отпущу тебя, ты моя. Вот что происходит, когда пируешь кровь другого вампира, когда перерождаешься.

Осознание осеняет меня, ударяя по голове.

— Ты обманул меня, — говорю я тихим голосом. — Ты не пытался накормить меня…

— Я пытаюсь удержать тебя, — заканчивает он, наблюдая за моим лицом, прищуривая глаза. — Теперь ты принадлежишь мне, пока я не решу отпустить тебя.

— Но… я уже питалась тобой раньше. В постели.

— Ты была в Паузе. Это подействует только сейчас. Я знал, что не смогу заставить тебя напасть на меня по собственной воле, но если бы я позволил тебе увидеть кровь, понюхать ее, это подтолкнуло бы тебя к краю пропасти. Я был прав.

Я качаю головой, борясь с желанием слезть с него.

— Я тебе не принадлежу. Никогда не буду. И никому.

— Ты можешь продолжать это говорить, но не значит, что это правда.

— Ты отвратителен, — закипаю я.

— Я знаю, — говорит он. — Но это совершенно новый мир, Ленор. И теперь это твой мир. Тебя будет тошнить от многих вещей.

Он, наконец, ослабляет хватку, и я пытаюсь слезть с него. Опускаюсь на ковер и поворачиваюсь к нему спиной, закрыв лицо руками, чувствуя себя такой потерянной, не зная, что делать дальше. Не знаю, кто я такая. Посмотрите на меня. Я вся в крови, наверное, выгляжу как чудовище.

— Ты на стекле, — спокойно комментирует Абсолон.

Я смотрю вниз, на свои босые ноги, на разбитый бокал для мартини вокруг. Чувствую, как осколки вонзаются в ступни, но не чувствую никакой боли. Во всяком случае, физически. Эмоционально — это совсем другая история.

Он встает с кресла, и я слышу, как он подходит к двери и открывает ее.

— Вульф, — кричит он. — Зайди сюда, пожалуйста.

Я смотрю себе под ноги, чувствуя пустоту внутри, затем поворачиваюсь и вижу, как Вульф входит в комнату и смотрит на нас обоих, приподняв бровь.

— Все выходит из-под контроля?

Я смотрю на Абсолона. Его белая рубашка полностью забрызгана кровью, и я, должно быть, выгляжу как пугало.

— Она была голодна, — говорит он, восхищенно глядя на меня. Затем снова смотрит на Вульфа. — Попроси Ивонну убрать этот беспорядок и пусть разбудит Эзру. Я отведу Ленор в ее комнату.

Он бросает на меня повелительный взгляд, приказывая подойти, и я почти ожидаю, что он щелкнет пальцами.

Я вздергиваю подбородок, изображая спокойствие, невозмутимость, показываю все те вампирские качества, которыми должна обладать, и выхожу из сигарного зала. Позади меня Абсолон неодобрительно хмыкает, затем появляется рядом со мной, берет меня за локоть, его пальцы впиваются в мою кожу.

— Не обязательно так сильно обнимать меня, — говорю я ему, когда он уводит меня из «Темных глаз».

— Обязательно, — говорит он. — А то вдруг научилась уже некоторым из моих качеств.

Это для меня новость.

— Какого рода? — спрашиваю я, когда мы поднимаемся по лестнице, придерживая рукой свою ночную рубашку, чтобы не споткнуться.

— Пока не уверен, — говорит он с оттенком любопытства в голосе. — Я надеюсь, что ради моего же блага это не будет чем-то плохим.

— Хочешь сказать, что у тебя есть хорошие качества?

Он бросает на меня кривой взгляд.

— Их немного, и они далеко спрятаны.

Он прижимается ко мне, когда мы заворачиваем за угол на первый этаж, его запах снова наполняет меня, но это больше не просто аромат роз и табака. Я чувствую запах его крови. Аромат неописуем, но он согревает меня изнутри, пробуждая не только голод, но и желание. Это похоже на что-то очень простое, необработанное и первобытное.

Я подавляю свои чувства.

Он ведет меня вверх по лестнице, пока мы не добираемся до второго этажа, но когда мы спускаемся мимо роз и свечей, он останавливается, крепче сжимая меня в объятиях.

— Что у нас здесь? — спрашивает он.

Я смотрю. Розы больше не мертвые, высохшие и сморщенные. Вместо этого они снова ожили, красные лепестки такие пышные, объемные… и с них капает кровь.

— Ты сделала это? — спрашивает он меня тихим голосом, выгибая бровь и глядя на меня.

Я моргаю.

— Не знаю. Вульф пошутил, сказал, что цветы всегда увядают, когда ты рядом. Сказал, что я могу использовать магию и оживить их, — он продолжает пристально смотреть на меня, наморщив лоб. — Я попыталась, но ничего не произошло.

— Это все, что ты сделала? Только подумала о них?

— Ну, я сказала «эксельсиор», — тихо говорю я, чувствуя себя глупо.

Он сдерживает смех.

— Эксельсиор?

— Я же сказала, не знаю, что делала. Это ведь волшебное слово?

— Любое слово может быть волшебным, если владеешь магией, — осторожно говорит он. Его хватка усиливается. — Но ты вернула эти розы к жизни. Может быть, не сразу, но очевидно, что это произошло. А еще они наполнены кровью. Это ты тоже себе вообразила?

Я киваю.

— Да.

Он наблюдает за мной мгновение, напряженность в его взгляде заставляет меня поежиться. Наконец, он говорит:

— У тебя не должно быть такой способности, лунный свет. Не так быстро. Предполагалось, что тебя научат, как ей пользоваться, но тебя не учили, — он замолкает, прищурив глаза. — Или же наоборот?

Я качаю головой.

— Нет, конечно, нет.

— Действительно, очень любопытно, — говорит он, ведя меня по коридору к моей двери.

Мы заходим внутрь, и только тогда он отпускает меня. Он указывает на пакеты с покупками, сваленные на кровати.

— Я сделал все, что мог, но Аметист тоже помогла. Найди что-нибудь. Просто помни, что ты должна выглядеть как можно лучше.

Мгновение я смотрю на сумки, пара из них от Александра Маккуина. Что за чертовщина?

Резко поворачиваюсь к нему лицом.

— Прости, ты сказал, что хочешь, чтобы я выглядела как можно лучше? А если я появлюсь в этом? — я поднимаю руки, указывая на свою окровавленную ночную рубашку. — Что ты сделаешь, заставишь меня надевать одежду?

— Я мог бы, — говорит он, и в его глазах появляется дымчатое выражение. — Ты же знаешь.

— Я думала, ты не всегда можешь меня принуждать.

Выражение его лица мрачнеет, и он делает шаг ко мне. Я инстинктивно отступаю назад, задевая ногами кровать.

— Есть и другие средства применения силы, — он продолжает приближаться, останавливаясь в нескольких дюймах от меня, и я втягиваю воздух. — Будь хорошей девочкой. Выбери одежду. Сделай себя красивой. Не для меня. Для себя. Заставь меня захотеть, чтобы ты была рядом.

Я с трудом сглатываю, пытаясь отвести от него взгляд, но не могу. Я не знаю, принуждает он меня снова или нет, но не могу пошевелиться, и чем больше он смотрит на меня, тем больше я теряю контроль.

Затем он разрушает чары и наклоняется ко мне, от его пьянящего запаха у меня закрываются глаза.

— Сыграй в мою игру, Ленор, — говорит он мне на ухо, его голос такой низкий и тихий, что кажется, будто он исходит из моего черепа. — Я позволю тебе победить.

А потом он отстраняется, воздух вокруг становится холодным, и когда я открываю глаза, его уже нет.

ГЛАВА 11

Я снова сплю.

Мне снятся люди в темных плащах. Они стоят в кругу, окруженные снегом, земля бесплодна и замерзла, и это продолжается вечно. Длинные занавески из красных нитей свисают с верхушек их капюшонов, скрывая их лица. Я в замешательстве.

Они поют на языке, которого я не понимаю. Внезапно один из них протягивает руку, бледную, как снег, тонким, как у скелета, пальцем, указывающим в центр круга. Красная кровь капает с кончика пальца на снег.

Один за другим все указывают своими пальцами на середину, капает кровь, алые брызги на белом.

В небе над головой солнце затмевает луна, погружая мир во тьму, и когда солнце появляется снова, я стою в середине круга.

Я застываю на месте, не в силах пошевелиться, внутри меня нарастает страх.

Пение становится громче.

Кровь начинает сочиться по снегу, подползая ко мне, как красные змеи, взбираясь по моим ногам, вплоть до горла, где обвивается вокруг, душа меня.

Я падаю на землю.

Последнее, что вижу, — это фигуры в плащах, ползущие ко мне на четвереньках, как животные, вуали на их лицах сдвинулись, и я увидела вспышку зубов.

Вспышку моей смерти.

Когда просыпаюсь, я лежу в ванне, охваченная головокружительным чувством дежавю. Но на этот раз Абсолон не топит меня в ледяной воде. Я одна, в чуть теплой воде, пузырьки, которые были раньше, исчезли. В углу мерцают черные свечи, отбрасывая тени по всей комнате.

Я вздыхаю и закрываю глаза, пытаясь восстановить силы, которые были у меня раньше.

В тот момент, когда Абсолон оставил меня, я рухнула на колени.

Я понятия не имела, сколько энергии мне требовалось, чтобы просто держать себя в руках, когда была рядом с ним, но в тот момент, когда его присутствие исчезло, мое тело наконец сдалось.

Облегчение пришло в виде слез.

Я проплакала, как мне показалось, несколько часов.

Из-за всего.

Всего потерянного.

Из-за лжи и предательства родителей.

Но больше всего я плакала потому, что больше не понимала, кто я. Думала, что, став старше, я обрету ту мудрость, которую люди обретают со временем, когда понимают, кто они на самом деле, ту уверенность в своей коже, ту уверенность в себе. Я работала над этим, я рассчитывала на это, чтобы не быть такой потерянной внутри, постоянно скрывая это смятение, свое внутреннее испуганное «я» от мира.

Теперь этот день никогда не наступит. Потому что я никогда больше не буду нормальной. Я знала, что никогда не была полностью нормальной, особенно по тому, как другие всегда были осторожны со мной, что я никогда по-настоящему не впишусь в общество, никогда не буду обычной. Но я хотела притворяться.

А теперь не могу.

Однако в конце концов у меня больше не осталось слез, чтобы выплакаться. Я сидела там на полу, пытаясь разобраться в противоборствующих сторонах внутри себя, хороших и плохих, а потом поняла, что нет смысла пытаться понять. Это слишком рано. Даже я знала это, и, кроме того… Возможно, у меня вообще не будет будущего.

Поэтому я встала, не обращая внимания на пакеты с одеждой, и пошла в ванную, где увидела, что Аметист оставила мне подарок, лежащий в ванне. Набор для купания, наполненный ароматической пеной, солью и сухими цветами.

К нему прилагалась записка.

Иногда после горячей ванны наши проблемы кажутся банальными.

Аметист.

В любом другом состоянии я бы швырнула баночки в приступе ярости из-за таких отвратительных, невежественных слов.

Но я была слаба.

Я зажгла несколько свечей, наполнила ванну, забралась в нее, и довольно скоро запахи сушеной лаванды, роз, ромашки, гвоздики, мяты и других ароматных трав проникли глубоко в мою душу, погрузив меня в какой-то колодец, и я уснула.

Теперь я смотрю на свое обнаженное тело в воде, ощущая, будто оно принадлежит кому-то другому, отсутствие татуировок заставляет задуматься, что еще во мне было стерто начисто. Моя мораль? Моя личность?

Теперь я еще больше похудела. Я бы списала это на то, что неделю ничего не ела, но дело не в этом. Может быть, худая — это неправильное слово. Сильная — будет лучше. У меня все еще есть изгибы, просто внезапно появились стройные мышцы, которых раньше не было видно.

Я вздыхаю и вылезаю из ванны, заворачиваясь в пушистое полотенце, прежде чем посмотреть на себя в зеркало.

Ну, хотя бы лицо выглядит так же. У меня нет этих странных лун в глазах. Я даже не выгляжу такой усталой, как следовало бы. Лишь испуганной.

Неудивительно, ведь сегодня вечером тебя продадут на аукционе вампиров.

Я содрогаюсь от этой мысли. Даже если я сейчас вампир, то только наполовину, а эти существа, кажется, любят нападать на своих. Разве Абсолон не будет считаться предателем, раз делает это?

«И именно поэтому ты должна хорошо выглядеть», — напоминаю я себе. «Заставь его захотеть, чтобы ты была рядом. Очаруй его».

Я заворачиваю волосы в полотенце и иду в спальню, чтобы начать собираться.

Начинаю перебирать все сумки для покупок, одну за другой, доставая одежду из более повседневных магазинов, таких как «Anthropologie» и «Nordstrom». Должна признаться, я впечатлена. Большинство — обычная одежда: пара черных джинсов, свитера, леггинсы и куча платьев, все они не только подходят по размеру, но и в одинаковом стиле. Хотя, это не совсем мое, я не часто ношу платья, и это, кажется, взято со страниц Пинтереста «Cottagecore¹⁸», но они все равно красивые и глубоко романтичные. Интересно, это выбор Абсолона или Аметист? Затем нахожу сумку «Sephora» с косметикой примерно на тысячу долларов — понимаю, что Аметист приложила к этому руку.

Затем перехожу к дизайнерским товарам.

У меня нет слов. Настолько, что я совершенно забываю, зачем вообще у меня эта одежда. По крайней мере, отвлекаюсь от неприглядной правды.

Есть два платья от Александра Маккуина.

Одно черное, длиной до икр, полностью из кожи, с топом-бюстье, который едва облегает грудь, и красной кожаной накладкой на одно плечо. Напоминает королеву червей из «Алисы в стране чудес», если бы она увлекалась БДСМ.

Другое — с глубоким вырезом без бретелек, ярко-красного цвета, драпированное множеством слоев прозрачной ткани до пола. Просто великолепно.

Очевидно, он хочет, чтобы я надела одно из них сегодня вечером.

Я хочу выбрать то, из-за которого почувствую себя сильнее. Выглядеть красивой — это не моя цель, я хочу выглядеть крутой. Плюс, союз красного и черного взывает к двойственности, которая просыпается внутри меня.

Я надеваю его, и оно сидит так, словно было сшито специально для меня, даже когда я немного повозилась с застежкой. Затем бросаю взгляд на ценник. Больше семи тысяч долларов. Меня подташнивает. Сколько же денег у Абсолона? На мгновение задаюсь вопросом, на что это похоже — накопить столько богатства за столько столетий.

Надев платье, я нанесла макияж, выбрав «смоки-айс», который много раз пыталась скопировать у визажистов на «YouTube» и «TikTok», но у меня никогда не было повода так накраситься. Пока крашусь, то обманываю себя, будто это обычная вечеринка, на которую я иду в окружении богатых людей. Но вместо того, чтобы прийти в восторг, я лишь чувствую тошноту.

Я решаю, что лучше просто действовать по правилам. Сушу волосы феном и собираю их в самую причудливую прическу, на какую только способна, с помощью набора заколок, которые, должно быть, выбрала Аметист. Подумываю о том, чтобы воспользоваться какими-нибудь духами, но их нигде нет, а поскольку сейчас у меня обострилось обоняние, возможно, от всех духов у меня будет болеть голова.

Когда я думаю, что наконец готова, то надеваю босоножки на скромном каблуке-шпильке, и шипами на кончиках. Удобно, если понадобиться кого-нибудь пнуть и покалечить.

Все, чего не хватает, — это драгоценностей, но, конечно, все мои у меня забрали.

Я опускаю взгляд на то место, где раньше были Турмалин и Камень Бури, чувствуя их отсутствие. Они защищали меня — вместе с остальными — все это время, а теперь их больше нет.

Все девушки нуждаются в защите, Ленор.

Я думаю о том, что сказала мама. Как она испугалась, когда я упомянула Атласа По. Она думала, что он увезет меня, арестует их за государственную измену или что-то в этом роде. Я ничего не знаю о гильдии, но предполагаю, что если им нравится убивать вампиров, они не против пролить немного крови.

И все же Атлас так и не добрался до меня.

Но есть еще люди, которых боялась мама. Абсолон сказал, что знал моих родителей, имел с ними дело раньше. Знали ли они, что именно он найдет меня? Боялись ли они его так же, как я? Почему они не убили его, когда у них была такая возможность? Зачем вообще иметь дело с вампирами, если твоя работа — убивать их?

Я бы все отдала, чтобы сейчас увидеть их. Чтобы узнать настоящую правду, ответы. Я знаю, что они солгали, теперь в глубине души я знаю, что они убили моих биологических родителей и украли меня. Но часть меня верит, что их любовь ко мне была настоящей.

Тогда зачем они хотели увезти тебя в «Джошуа-Три» на время твоего превращения? К черту на куличках. Подумай об этом.

Я не хочу думать об этом.

Мне нужны ответы, и не от Абсолона, потому что я знаю, что вампиры лгут. Мне нужно увидеть их снова.

Я должна найти способ.

Стук в дверь выводит меня из задумчивости, и я уже чувствую запах роз и табака, точно зная, кто находится по ту сторону двери. Что-то покалывает у меня в затылке, — еще один способ ощутить его. Или, может быть, это пульсирует кровь, которая раньше принадлежала ему.

Я прочищаю горло, задаваясь вопросом, переняла ли я какие-то его черты, хорошие или плохие?

— Входи.

Дверь открывается, и Абсолон входит внутрь, одетый в строгий черный костюм, черную рубашку с расстегнутым воротом. По какой-то причине я думала, что он будет в смокинге, но, конечно, в этом он выглядит безупречно. Скрытный и смертоносный, как ходячее оружие. Великолепно, не передать словами.

Я инстинктивно вдыхаю, мое сердце бешено колотится.

Он останавливается как вкопанный и мгновение смотрит на меня, его глаза пробегают по каждому дюйму кожи, оставляя за собой электрические искры. Его взгляд напряженный, тлеющий, я чувствую себя выбитой из колеи.

Он быстро разрушает чары, закрывая за собой дверь, и только тогда я замечаю, что у него в руках шкатулка.

— Что это, бутоньерка? — комментирую я.

Он останавливается прямо передо мной, обдавая меня своим запахом, и протягивает коробку, обтянутую блестящим темно-синим бархатом.

— Смешно, — сухо произносит он. — Посмотри сама.

Любопытство берет надо мной верх, я протягиваю руку и открываю крышку.

Внутри пара сережек-капелек и ожерелье в тон на изящной цепочке. Кроваво-красные рубины сверкают среди полированного серебра. От красоты камней у меня захватывает дух. На мгновение кажется, что за мной просто ухаживает какой-то богатый джентльмен.

— Я думала, вампиры не могут носить серебро, — говорю я через мгновение, не желая осыпать его подарок комплиментами.

— Не верь всему, что читаешь, — говорит он. Затем протягивает мне коробочку, оставляя серьги мне, а сам достает ожерелье.

— Бирманские рубины, — говорит он тихим голосом, который заставляет меня вздрогнуть, когда он подходит ко мне сзади. Когда он стоит у меня за спиной, моя шея открыта, я в состоянии повышенной готовности. — Очень, очень редкие. Цвет называется «Голубиная кровь».

— Это странно.

— Я бы сказал, жутко. И красиво. Теперь ты понимаешь, что некоторые вещи в этом мире могут быть и тем, и другим.

Я сглатываю, когда он осторожно надевает ожерелье мне на шею, рубин располагается ниже ключицы. От обратной стороны драгоценного камня исходит ощущение тепла, как будто он сливается с кожей. Наверное, оно заколдованно, интересно, где он его взял.

Его руки ложатся мне на затылок, и я чувствую, как его немигающий взгляд прожигает меня насквозь, еще больше искр загорается на моей коже, чередуясь между пламенем и льдом. Он застегивает ожерелье, и я слышу тихий вздох, слетающий с его губ, как будто он испытывает какое-то облегчение.

Затем он проводит ладонями по моим плечам, гладкая кожа скользит по моей, пока он не сжимает мои предплечья.

Я задерживаю дыхание, чувствуя, как его лицо приближается, как его нос касается моего затылка. Он резко вдыхает, ощущение, от которого мурашки пробегают по всему моему телу, его нос двигается у меня за ухом.

Он меня нюхает.

Я едва могу устоять на месте, но его хватка крепка, мой пульс бешено колотится, и я не уверена, хочу ли я бежать, или драться… или трахаться.

— В тебе так много страха, — выдыхает он мне в шею, и мои глаза закатываются. — Наряду с большим желанием.

— Ты вынуждаешь меня, — говорю я, но дрожь в голосе выдает меня.

Он медленно выдыхает, отчего у меня подгибаются колени.

— Нет, — бормочет он. — Это просто твоя реакция на меня, — его губы касаются задней части моего уха, еще больше запутывая меня. — Так будет всегда.

Я с трудом сглатываю.

— Тогда, возможно, к лучшему, что ты меня отдашь.

Он напрягается, впиваясь ногтями в мою кожу, всего на мгновение.

— Возможно, — говорит он, и это слово звучит холодно и отчетливо.

Затем он опускает губы ниже застежки ожерелья, целуя меня прямо в верхнюю часть позвоночника.

Я задыхаюсь, мое сердце гулко бьется о ребра, глаза широко раскрываются, когда душит волна удовольствия. Шкатулка с драгоценностями выскальзывает у меня из рук и падает на ковер.

Блять.

Нежный поцелуй в затылок, и меня разрывает на части, как при оргазме, все оживает против моей воли.

Я чувствую, как его губы приоткрываются на моей коже, и на какое-то ужасное мгновение кажется, что он хочет вонзить в меня зубы, но потом понимаю, что он улыбается.

— Я не говорил тебе, как прекрасно выглядишь, а? — он отстраняется, и моя кожа немеет там, где только что были его губы.

У меня даже нет слов, чтобы вымолвить, кровь сильно пульсирует в голове, в груди, везде. Расцветает тепло, стирая любой холод.

Он отпускает меня и быстро наклоняется, чтобы поднять шкатулку, затем снова встает тем самым сверхъестественным способом. Иногда в его движениях чувствуется какая-то плавность, как будто он целиком сделан из шелка.

Он открывает коробочку и достает серьги, оценивающе разглядывая меня, изучая мой подбородок, нос, брови. Наконец останавливается на моих глазах, уставившись на меня своим напряженным взглядом.

— Ты чувствуешь себя красивой? — спрашивает он.

Я качаю головой, облизываю губы, пробуя на вкус помаду.

— Чувствует ли себя ягненок красивым перед тем, как его поведут на забой?

Это вызывает у него кривую улыбку, он берет одну из сережек и подносит ее к моему уху.

Я резко вдыхаю, моя кожа напрягается. Мне никто не вставлял в уши серьги, а он спокойно смотрит на меня, делая это так, словно делал миллион раз.

— Независимо от того, что ты чувствуешь, — говорит он тихим голосом, прижимая застежку к мочке моего уха. — Эти рубины стоят миллионы. Так что не теряй их ни в коем случае.

Я открываю рот в шоке за несколько секунд до того, как он добавляет:

— Может быть больно.

Затем он вонзает штырь мне в мочку уха, и я кричу от боли.

— Вот, — говорит он, быстро закрепляя заднюю часть. Я чувствую влагу, чувствую запах собственной крови, когда она капает из моего уха на плечо.

— Какого хрена, — резко кричу я, мое ухо пульсирует, и теперь он сосредотачивается на другом ухе, решительно сдвинув брови. Его глаза на мгновение встречаются с моими, зрачки которых теперь полностью покраснели.

О, это не сулит ничего хорошего.

— Твои проколы тоже зажили, когда ты превратилась, — говорит он мне, вздергивая нос, прежде чем посмотреть на мое другое ухо. — Придется прокалывать сначала.

Он быстро протыкает вторым стержнем мочку моего уха, хотя на этот раз боль значительно притупилась. Кровь все еще течет, капая на верх моего платья.

Он достает из кармана пиджака черный платок и вытирает мое кожаное платье, с легкостью смывая кровь.

— Кожаное — разумный выбор для сегодняшнего вечера.

Затем он подносит ткань к моим ушам, вытирая остатки крови удивительно нежными пальцами, учитывая, что он сейчас проделал дырки в моей коже, и я наблюдаю, как красный цвет в его зрачках снова становится черным.

— Как ты это делаешь? — шепчу я ему.

Он замолкает, глядя на меня.

— Что?

— Кровь, — говорю я ему. — Разве тебя… разве тебя не тянет? — один вид и запах его крови, и я превратилась в хищного зверя. А я вампир лишь наполовину.

Он внимательно наблюдает за мной мгновение, прежде чем сказать:

— Терпение и сдержанность. У меня было много времени, чтобы поработать над этими качествами, — он прочищает горло, делая шаг назад. — Кроме того, сегодня вечером это не принесло бы мне никакой пользы. Мне нужно оставаться начеку. Я попробовал всего лишь немного твоей крови, и это меня опьянило. После этого было трудно оставаться трезвым.

Он может мне льстить. По нему видно, что он всегда все контролирует на сто процентов.

— Ты готова? — спрашивает он меня, протягивая руку.

Но меня не обманывает то, как все это выглядит.

Я знаю, что все это такое.

— Я никогда не буду готова, — говорю я ему, забывая изображать храбрость.

Вкладываю свою руку в его.

— Ты храбрее, чем думаешь, — говорит он мне, сжимая мою руку, едва не раздавливая. Затем выводит меня из комнаты.

Мы идем по коридору мимо роз, которые снова засохли.

«Расцветай», — мысленно думаю я, глядя на них с таким напряжением, что мое зрение начинает сужаться."Расцветай вместе с кровью».

Ничего не происходит.

Только когда мы поворачиваемся, чтобы спуститься по лестнице, я замечаю, как шевелятся розы. Мы скрываемся из виду прежде, чем я успеваю разглядеть остальное, но что-то горячее и золотистое плавает внутри меня, и я подавляю улыбку. Может быть, я правда что-то умею.

Мы спускаемся по лестничным пролетам, в доме тихо и слабо освещено, жуткие тени танцуют на стенах, но по мере того, как мы приближаемся к бальному залу, шум становится громче. Здесь грохочущие басы, музыка, смех и все то, что обещает хорошая вечеринка.

И я чертовски напугана.

Я останавливаюсь прямо перед дверями, впервые замечая символы на них — цветы, которые напоминают глаза.

— Солон, — тихо говорю я.

Он останавливается рядом со мной, его хватка перемещается с моей руки на запястье, становясь все крепче.

— Солон? У меня уже есть прозвище? — размышляет он.

Я пристально смотрю на него. Мне не нужно говорить ему, что я напугана, ведь он хочет, чтобы я была напугана. Но я также знаю, что это, возможно, последний раз, когда я могу сказать ему что-либо наедине.

У меня болит челюсть от того, что я ее сжимаю. Я собираюсь с духом, прежде чем сказать ему:

— Знаю, ты не из тех, кто дает обещания. Но что бы со мной ни случилось, просто… пожалуйста, не причиняй вреда моим родителям. Я считаю, что они лишь пытались помочь мне.

Он пристально смотрит на меня, у него дергается глаз.

— Ты знаешь, почему они хотели увезти тебя на день рождения?

Нет смысла спрашивать его, откуда он об этом знает.

— Чтобы я не перерождалась в городе, чтобы не причинять вреда другим людям.

— Чтобы убить тебя, если что-то выйдет из-под контроля, — говорит он. — Хочешь, чтобы я воздержался причинять им боль?

Я не хочу в это верить. Но киваю.

— Пожалуйста.

Кажется, он на мгновение задумывается над этим, тихо вздыхая.

— Отлично. Даю тебе слово. Хочешь верь, хочешь нет, но мое слово чего-то стоит, — он добавляет себе под нос: — Иногда.

Затем его рука отпускает мое запястье и скользит вверх по моему локтю, другой он открывает дверь.

Мы заходим на вечеринку.

Здесь около тридцати человек, все одеты в смокинги и платья, мужчины, женщины и небинарные личности. Если на вас никогда пристально не смотрели тридцать вампиров, будьте благодарны. Мне так страшно, что, кажется, я сейчас описаюсь.

— Дыши, — шепчет мне Абсолон, когда мы пробираемся сквозь толпу, его рука крепко держит меня за локоть. — Дай им привыкнуть к тебе.

Конечно же, проходит несколько секунд, и вампиры возвращаются к разговору друг с другом, а музыка кажется еще громче. Мне требуется мгновение понять, что это играет «Depeche Mode», и я качаю головой. Конечно, это музыка для вампиров.

Голова Вульфа появляется над остальными, и он подходит к нам, одетый в свой смокинг. Я не могу удержаться от улыбки облегчения, когда вижу его, отчего хватка Абсолона на моем локте становится похожей на тиски.

— Вульф, — говорю я ему, когда он оценивающе смотрит на меня.

— Ну и наряд, — говорит Вульф. — Очень драматично. Ты прекрасно выглядишь.

Я бы покраснела, если бы не была так напугана.

— Спасибо.

Абсолон издает раздраженный звук и уводит меня от Вульфа прямо к паре вампиров неподалеку. У одного седые волосы, что меня удивляет, потому что все остальные кажутся застрявшими в возрасте от двадцати одного до тридцати пяти лет, а кожа у него загорелая. У него темно-красные глаза, брови черные и острые, контрастирующие с волосами и бородой, и он одет в черную куртку без воротника, что придает ему еще более зловещий вид. От него пахнет, как от старой церкви.

Женщина рядом выглядит моей ровесницей, у нее темно-черные волосы до пояса, и на ней кружевное черное платье и бархатные перчатки. Ее помада самого темно-красного цвета, оттеняющая ее светлую кожу.

— Это, должно быть, та самая девушка, — говорит мужчина с неуловимым акцентом. Он протягивает руку и берет меня за нее, и хотя я хочу отдернуть ее, не могу. Я не отрываюсь от его глаз, в которых поблескивают красные омуты, и понимаю, что он принуждает меня. — Я очарован, — говорит он и проводит носом вверх от тыльной стороны моей ладони к запястью, ловко переворачивая мою руку и проводя губами по венам.

Все во мне содрогается от отвращения, но я застываю, не в силах остановить его.

От Абсолона доносится низкий рокот, угрожающий звук, от которого у меня волосы встают дыбом.

— Хватит, — рявкает Абсолон на мужчину. — Ты уже уловил ее запах, — он протягивает руку и хватает меня за локоть, вырывая из хватки мужчины. — И перестань принуждать ее.

Мужчина улыбается Абсолону, его клыки заострены сверху и снизу, как у собаки.

— Просто хочу убедиться, что она та самая, — он смотрит на меня. — Разве Солон не рассказывал тебе обо мне? Я Яник. Меня очень заинтересовала твоя история, малышка. Я знал твоих родителей, настоящих. Они были хорошими созданиями, слишком хорошими. Их ошибка заключалась в том, что они думали, будто могут убежать от своей жизни. Никто из нас не может убежать.

Хотя мужчина говорит непринужденным тоном, во всем этом было что-то зловещее, помимо очевидного.

— Я знал, кто был твоим настоящим отцом, — продолжает он, мельком взглянув на Абсолона. — Джеремайс.

— Это всего лишь слухи, — усмехается Абсолон, но, несмотря на это, его рука ложится мне на поясницу, прижимая к себе. — Это не доказано.

Я заглатываю наживку.

— Кто такой Джеремайс? — спрашиваю я.

— Ах, — говорит старый вампир, снова сверкая зубами. — Как мало ты знаешь. Абсолон не был честен с тобой.

— Она знает не больше меня, — лжет Абсолон.

— Конечно, ты пробовал ее кровь, Солон. Таким образом, ты можешь узнать правду.

— Всего капельку, — неохотно признается он. Его пальцы прижимаются к моей талии сбоку, то ли в качестве защиты, то ли в качестве собственничества.

— Понятно, — говорит Яник, теперь глядя на меня. — Мы можем узнать правду через кровь. Твою историю. Капля не раскроет всех твоих секретов, Солону нужно больше. Но он этого не сделал. Странно, тебе не кажется? Как мы можем знать, что покупаем?

— Тебе придется поверить, что это та самая девушка. Ее забрали у Элис и Хакана.

— Но само по себе это не делает ее интересной для нас, старина, и ты это знаешь.

Тот факт, что пожилой Яник назвал Солона стариной, заставляет меня приподнять бровь.

— Мы должны пустить ей кровь, — произносит девушка свои первые слова. — Посмотрим сами.

О боже.

По какой-то причине я ожидаю, что Солон скажет им забыть об этом, но он этого не делает.

— Хорошо, — говорит он, и мое сердце замирает. — Но тогда все остальные тоже захотят. Цена поднимется.

— Я рискну, — говорит Яник, и его голос излучает зло.

Солон мгновение пристально смотрит на него, затем кивает.

— Отлично. Позволь мне подготовить ее. Я вернусь и сделаю объявление. Мы должны сделать это честно.

— Что? — вскрикиваю я, а затем Солон хватает меня за локоть и тащит через комнату, море вампиров расступается перед нами, их голодные глаза следят за каждым моим движением.

Солон достает свои ключи, берет один, похожий на скелет, и тянет меня к двери сбоку от сцены, той, которую Вульф мрачно назвал дверью для «частных мероприятий».

— Что ты делаешь? — вскрикиваю я, когда он открывает дверь, оглядываясь через плечо на толпу, все глаза по-прежнему устремлены на меня, клыки обнажены.

Черт возьми.

Дверь открывается, и затем он вталкивает меня в темную комнату. Загорается свет, и я задыхаюсь. Помещение примерно с сигарную комнату, но на этом сходство заканчивается. Стены выкрашены в черный цвет, пол стальной, с черными кожаными ковриками через каждые пару футов, прямо под двумя парами металлических цепей, которые вделаны в стену. В конце стоит стальной стол, как в морге, рядом с ним холодильник, а по углам — два одинаковых красных кожаных шезлонга.

— Что, черт возьми, это за место? — говорю я, в ужасе глядя на все это.

Он не отвечает мне, просто подводит к шезлонгу и усаживает на него.

— Солон, пожалуйста, — говорю я, хватая его за куртку, когда он разворачивается, собираясь уходить. — Скажи мне, что происходит. Они… пустят мне кровь? Что это значит? Укусят? Все по очереди? Меня что, прикуют цепью к стене?

С каждым вопросом, который я задаю, мой кулак становится крепче, голос дрожит, на грани слез, вызванных паникой.

Он наклоняется и отрывает мою руку от своего пиджака.

— Я думал, что до этого не дойдет, — говорит он ровным голосом. — Просто оставайся здесь.

Затем он поворачивается, и прежде чем я успеваю схватить его снова, в воздухе появляется странное мерцание, а затем он исчезает.

Он буквально исчез.

Растворился в воздухе.

Не как раньше, когда он двигался быстро. Он просто исчез.

И я совсем одна.

Но ненадолго.

Я не знаю, кто такой Джеремайс, но если он мой отец, то, очевидно, для меня это в буквальном смысле слова аргумент в пользу продажи. Если они смогут узнать мою историю, выпив мою кровь, попробовать мою родословную, тогда кто знает, что со мной случится. Как бы сильно я ни хотела знать правду, точно не путем кормления кровью всех этих вампиров, и особенно если я буду в цепях.

Как Абсолон мог так поступить со мной?

Ты гребаная идиотка. Он сказал, что сделает с тобой с самого первого дня.

Я вздыхаю, мое дыхание прерывистое. Мне нужно убираться отсюда. Я не могу здесь находиться.

Как он мог вот так исчезнуть?

Во мне все еще есть немного его крови, не знаю, как много, но чувствую ее следы.

Если он может это сделать, значит я тоже?

Но как?

Я встаю и выхожу на середину комнаты, мои каблуки громко стучат по стальному полу. Останавливаюсь и оглядываюсь по сторонам. Когда он исчез, возникло мерцание, как будто воздух сдвинулся и окутал его. Это невидимый портал?

Двигаю руками в воздухе, но ничего не чувствую.

Думай, думай, думай.

У меня заканчивается время.

Я смотрю на дверь, и страх комом подступает к горлу. В любую минуту он может вернуться с Яником, а потом, кто знает, со сколькими еще. Кто бы не захотел попробовать товар перед покупкой?

Думай, думай, думай.

Но я не могу думать.

Не могу сосредоточиться.

Опять я веду себя как в такси, когда меня похитили. Слишком запаниковала, чтобы что-то осмыслить и составить план. Безнадежная, беспомощная.

Но ты кое-что сделала, и ты можешь постараться.

Я закрываю глаза и перестаю думать.

Начинаю воображать.

Вижу мертвые розы, а потом, как в них поднимается кровь, возвращая их к кровавой жизни.

Вижу луну глубоко внутри себя, отражающуюся в тихом колодце, неограниченном источнике силы, к которому мне нужно подключиться.

Чувствую, как голубое электричество бежит по моим венам.

Чувствую все, целиком, каждую эмоцию, с которой пыталась справиться за последние две недели. Оно нарастает и нарастает в глубине, светясь белым, поднимаясь сквозь меня, пока не начинает казаться, что все мои волосы встают дыбом.

Мне нужна отдушина, мне нужно сбежать, мне нужно выжить.

Мне нужно исчезнуть.

Помоги мне исчезнуть.

Шипящий звук наполняет комнату, легкий ветерок обдувает лицо.

Мои глаза открываются, и я вижу языки пламени вокруг двери.

По другую сторону дверного проема находится остальная часть комнаты, только она черно-белая, как в старом фильме нуар.

Я оглядываюсь через плечо на настоящую дверь.

Тогда я делаю свой выбор.

Прохожу сквозь то, что вызвала в воздухе.

В мир черного и белого.

ГЛАВА 12

Я смотрю, как гаснет пламя, очертания дверного проема растворяются, пока не исчезают совсем, я все еще в комнате.

Только все в черно-белом цвете. Я делаю неуверенный шаг вперед, боясь, что воздух может ощущаться по-другому. Я даже не уверена, что тут есть воздух. Пытаюсь дышать, но ничего не происходит. Когда я иду, мои ботинки издают приглушенный звук.

Черт. Я… умерла?

Ладно, не паникуй. Не паникуй.

Меня так и подмывает попробовать еще раз, представить портал и вернуться в обычную комнату, в которой есть воздух, звук и цвет.

Но открывается настоящая дверь, ведущая в бальный зал.

И вижу формы, белые мерцающие иллюзии людей. Я различаю поразительную фигуру Абсолона, какого-то еще старого вампира и женщину, а также Вульфа. Они похожи на призраков, двигающихся медленно, словно по зыбучим пескам.

Но дверь уже открыта.

И каждая клеточка внутри говорит мне уходить.

Проскальзываю мимо призраков, когда они останавливаются посреди комнаты, вероятно, задаваясь вопросом, куда, черт возьми, я подевалась. Возможно, меня скоро найдут здесь, где бы я, черт возьми, ни была.

Я быстро двигаюсь сквозь Темные глаза, мимо призрачных фигур гостей, прямо через заднюю дверь, которая меня должна не пускать.

Но дом меня не сдерживает.

Спотыкаясь, выхожу в черно-белую ночь.

Я свободна.

Оглядываюсь по сторонам, с благоговением глядя на дом Вестерфельдов. Спотыкаясь, перехожу дорогу, чтобы лучше видеть, и качаю головой.

Я свободна.

Взбегаю на оставшуюся часть холма, затем направляюсь через площадь Аламо.

Мир странный.

Это похоже на Сан-Франциско, но только неизменные вещи ясны, прочны и реальны, как здания и деревья. Все машины и люди, движущиеся предметы — бледные призраки, большинство из которых слишком тонкие и прозрачные, чтобы их можно было как следует разглядеть.

И краем глаза я замечаю болезненные тени, движущиеся вдоль стены здания.

Продолжаю бежать, проходя мимо призраков людей, иногда сквозь них, и каждый раз меня накрывает волна тошноты.

Я выхожу на Хейз-стрит, поворачиваю направо по Лагуна-стрит и оказываюсь перед своей квартирой.

Десять кварталов.

Все это время я была в десяти гребаных кварталах отсюда.

Это не так уж далеко.

Просто надо поторопиться.

Я смотрю на квартиру своих родителей, но пока не хочу устраивать им засаду. Кладу руку на дверь своей квартиры, зная, что она должна быть заперта, но она легко поворачивается. Что-то подсказывает мне, что все двери в этом мире открыты.

Скользящий звук позади меня заставляет обернуться.

Тени движутся по тротуару на другой стороне улицы. Это тени размером с человека, черные и серые, более плотные, чем должны быть. Они звучат как шуршание змей и паучьих лапок.

Я быстро заскакиваю в свою квартиру, захлопываю дверь, запираю ее на ключ, а затем закрываю глаза, пытаясь сконцентрироваться на том, чтобы снова открыть тот портал, нырнуть во внутренний колодец.

Когда я открываю глаза, пламя уже сформировалось, мерцая красным и желтым, демонстрируя мою темную квартиру с другой стороны.

Я быстро вхожу в дверь, возвращаюсь в мир воздуха, цвета и звука, а затем пламя гаснет, и дверь в потусторонний мир исчезает.

Что, черт возьми, это было?

Я смотрю вниз на свое тело, ожидая, что оно будет другим, может быть, татуировки вернутся, может быть, кожа отвалится или произойдет что-то страшное. Но я выгляжу точно так же, как и на вечеринке. Я прижимаю пальцы к ожерелью, серьгам, смотрю вниз на свои остроносые туфли с шипами. Татуировки не вернулись.

Блять.

Я все еще гребаный вампир.

Оглядываюсь вокруг.

Абсолон был прав. У меня дома действительно воняет травкой. Наверное, пришлось пробыть вдали отсюда, чтобы заметить.

Я смеюсь тихим жалким смехом, оглядывая все вокруг, удивляясь тому, что это место вернулось ко мне.

Ты не получишь его обратно. Ты не можешь здесь оставаться.

Но мое сердце еще не знает этого.

Я падаю в кресло за кухонным столом, закрываю голову руками и разражаюсь слезами.

Я получила все это обратно, но у меня совсем ничего нет.

Родители, которые совсем не мои родители.

Друзья, которые не знают моей правды.

Будущее, которое больше не кажется таким многообещающим, когда где-то есть кто-то вроде Абсолона, который, знаю, выследит меня. Ему даже не потребуется много времени, прежде чем он потащит меня обратно в дом.

«Они приближаются», — говорит голос у меня в голове. «Почувствуй их запах».

Я поднимаю голову, глубоко вдыхая.

Розмарин, фенхель и пало-санто от мамы, одеколон из сандалового дерева папы.

Я поворачиваюсь на своем сиденье, чтобы увидеть их через стекло, они стоят за дверью и заглядывают внутрь.

— Она там! — тихо вскрикивает мама, и мой острый слух улавливает это.

— Осторожнее, Элейн. Мы не знаем, в каком она состоянии, — предупреждает отец.

Осторожнее? Из-за меня? Они думают… Я нападу на них?

Внезапно я получаю от них мощный толчок негативной энергии, проникающий прямо через дверь, вызывая в моей голове образы лезвия, изогнутого и сверкающего голубым электричеством.

Черт, это тот нож, которым они убивают вампиров? Как Солон говорил, клинок мордернеса?

Я вскакиваю на ноги с такой силой, что стул разлетается по кухонному полу, ударяясь о плиту.

Входная дверь открывается, и они заходят внутрь.

— Стойте на месте! — кричу я на них. — Не подходите ближе!

Они остаются на месте, но мой отец закрывает за собой дверь.

— Мы не хотим никого обидеть, Ленор, — говорит мой отец, поднимая обе руки в знак примирения.

— Вы истребители вампиров, — говорю я, чувствуя, как во мне закипает гнев. — Как вы можете не причинить мне вреда?!

— Ленор, милая, — говорит мама своим терпеливым голосом, но он срывается, и чем больше я смотрю на них и вижу страх, чувствую запах их адреналина, тем больше понимаю, в каком напряжении они находятся. Они так же напуганы, как и я.

— Не надо, — говорю я ей, качая головой. — Не пытайся… я не могу…

— Я знаю, ты расстроена. Я знаю, что это нелегко принять, — говорит папа, и его голос звучит гулко. Он делает шаг ближе, и я отшатываюсь, ударяясь о кухонный стол. Боюсь в своем же доме.

— Я знаю, что у тебя, вероятно, есть много вопросов к нам, и у нас есть вопросы к тебе, — продолжает он.

— Нам нужно знать, где ты была, — говорит мама. — Кто забрал тебя. Мы знаем, что кто-то это сделал, но мы не… нам нужно принять меры в отношении человека, который сделал это с тобой.

Она делает мне знак, и я опускаю взгляд на свое платье.

Я хочу сказать ей, что, по-моему, выгляжу нормально, когда ожерелье обжигает кожу, а в нос ударяет запах роз и табака. Я заглядываю в спальню и вижу, как Абсолон в своем черном костюме выходит из темноты, не сводя глаз с моих родителей.

Мое сердце замирает на мгновение.

— Это был я, — говорит он им, такой же хладнокровный и спокойный, как всегда.

У моей матери отвисает челюсть.

— Абсолон? — спрашивает она, когда папа достает из кармана лезвие, светящееся синим.

Абсолон смотрит на лезвие, скривив губы.

— В самом деле? Как быстро ты готов ударить ножом в спину. Или спереди. Это не было бы санкционированным убийством, Джеймс.

— Ты забрал нашу дочь, — выплевывает моя мать.

— Вы забрали дочь вампира, — спокойно парирует он. — И убили их. Незаконно. Я знаю, что гильдия сделала бы с вами.

Моя мать делает шаг навстречу ему. Но она должна знать, что это бессмысленно.

Он просто размытое пятно, оттаскивает меня в сторону, заходит мне за спину, одной рукой обнимает за талию, другой сжимает мое горло. Я кричу, но звук замирает внутри.

— Не будьте глупцами, — говорит он им, его голос низкий, язвительный и грохочущий мне в ухо. — Если вы убьете меня, то придется сначала убить ее, — он замолкает. Мой пульс бьется под его ладонью. — Если только вы не планировали это сделать. Иначе зачем носить с собой этот клинок?

— Чтобы защитить ее от таких вампиров, как ты, — говорит мама, и в ее глазах начинает появляться луна. Это нехорошо ни для кого, но особенно для меня.

«Солон», — мысленно произношу я, его хватка на моем горле слишком сильна, чтобы можно было произнести слова. «Оставь меня».

«Зачем мне это делать?» — удивленно отвечает он. «Ты моя, Ленор. Ты это знаешь. И более того, я нужен тебе сейчас. Я нужен тебе, чтобы выжить».

— Скажите мне, — обращается он к моим родителям, и его голос звучит в глубине комнаты. — Когда вы планировали отвезти Ленор в пустыню, то хотели помочь ей? Или убить?

— Мы собирались помочь ей, — говорит папа.

— Как? Ты понятия не имеешь, каково это — стать вампиром. Ты знаешь только, как убивать нас. Ты не тратил ни секунды на то, чтобы понять нас, даже когда твоя так называемая дочь оказалась одной из нас.

— Ты этого не знаешь, — говорит ему мама. Потом смотрит на меня. — Не слушай его. Ты не знаешь, кто он такой, и что он делает.

Солон отпускает мое горло, чтобы дать мне возможность говорить.

— Поверь мне, — говорю я, коротко кашлянув. — Я точно знаю, чем он занимается.

— Тогда давай убьем его, — умоляет папа, делая еще один шаг вперед, сверкая клинком. — Позволь нам убить его, тогда ты больше не будешь связана с ним. Он не сможет причинить тебе вреда.

Солон ворчит мне в шею.

— Думаешь, они все равно будут атаковать, даже если в процессе придется ударить тебя?

Мой отец держит клинок наготове.

Возможно, Солон прав.

— Послушай меня, Ленор, — напряженно говорит Солон, от его приглушенного голоса у меня по коже пробегает жар. — Я оставлю тебя сейчас, потому что это не стоит такого риска.

— Трус, — говорит мой отец.

Абсолон рычит на него, его хватка на моей талии становится все крепче.

— Я ухожу, — хрипло говорит он мне. — Потому что риск твоей смерти того не стоит.

Я вздрагиваю, погружаясь в свои мысли. «Лжец», — говорю я ему. «Ты собирался позволить кучке вампиров попробовать мою кровь и возможно обескровить, потом продать, чтобы они делали со мной бог знает что».

«Нет», — резко говорит он, и этот звук словно вонзается ножами в мой череп. «У меня никогда не было намерения продавать тебя. Ты стоишь для меня больше, чем все, что они могли бы предложить».

Мне с трудом в это верится. «Тогда… тогда зачем ты все это сделал?»

«Пусть знают, что у меня есть. Ты».

Я с трудом сглатываю. «Я думала, ты не выпендриваешься».

Он смеется, обдавая мою шею дуновением холодного воздуха. «Я быстро ко всему привыкаю».

— Что бы он тебе ни говорил, это ложь, Ленор! — кричит на нас мама, и я испытываю некоторое облегчение, узнав, что она не может вмешаться в наш мысленный разговор.

«Ты знаешь, где меня найти», — говорит он мне. — «И теперь ты тоже знаешь, как туда добраться. Сквозь черное солнце».

«Что?»

Но потом он отпускает меня, быстро двигаясь, и папа бросает клинок, пытаясь попасть в него.

Уже слишком поздно.

Абсолон исчез, и синеватое лезвие вонзилось прямо в стену.

Я смотрю на это с открытым ртом.

Почему мои родители на самом деле принесли нож вниз? Знали ли они, что появится кто-то вроде Солона? Или это было для меня?

— Ленор, — говорит мама тихим голосом. — Пожалуйста. Мы не желаем тебе вреда. Никогда не желали. Мы спасли тебя.

— Вы убили моих родителей, — шепчу я, чувствуя, как стены в квартире словно смыкаются вокруг меня.

— Ты не знала своих родителей, — говорит она.

— Но они все равно были моими родителями! — кричу я. — Эта женщина родила меня. Не ты!

— Она не была женщиной, Ленор.

— Пошла ты! Просто иди на хрен. Тогда кто я? А, кто я такая? Не человек? Теперь просто существо?

Она качает головой, по щекам текут слезы.

— Ты отчасти человек, в тебе много человечности, и она должна взять верх.

— Я наполовину ведьма, — говорю я им. — Разве нет?

Мои родители обмениваются взглядами.

— Нам очень много нужно тебе рассказать, — мягко говорит мне папа.

Я смотрю на них, чувствуя, как меня начинает мучить чувство предательства.

— Почему? — восклицаю я. — Почему вы скрывали это от меня?

— Мы должны были, — говорит мама, складывая ладони вместе. — Мы не знали, что произойдет. Сколько в тебе было вампирской крови. Мы не знали, какая сторона одержала бы победу, — она закрывает глаза. — Вампиры не превращаются, пока не станут старше, но они знают, кто они такие от природы. Ты не знала.

— Потому что мы предотвратили это, — тихо говорит папа.

— Джеймс, — шипит на него мама. — В твоих устах это звучит так просто.

— Вы помешали мне быть той, кто я есть на самом деле! — кричу я, слова вырываются из меня. — Я провела всю свою жизнь, чувствуя, что я другая, и не в хорошем смысле этого слова. Люди всегда боялись приближаться ко мне, и теперь я знаю почему. Они не могли. Вы останавливали их. Вы мешали мне лучше узнать себя!

Низкий гул разносится по квартире, как будто мимо нас по улице проезжает грузовик, но я не обращаю внимания.

— Кто мой настоящий отец? Он ведьмак. Не вампир. Кто он такой?

Грохот усиливается, теперь земля начинает уходить у меня из-под ног.

Землетрясение.

Я остаюсь на месте, гнев, страх и разочарование захлестывают меня до тех пор, пока мне не становится трудно мыслить здраво.

— Ленор, успокойся, — говорит мама, и ее голос дрожит вместе с квартирой.

— Я не успокоюсь! — шкафы открываются, и посуда начинает выскальзывать, с грохотом падая на пол.

Я должна залезть под стол, верно?

Но землетрясение — это наименьшая из моих забот.

Папа дергается вправо, стойка удерживает его, когда он движется ко мне.

— Ленор, пожалуйста.

Я качаю головой, на глаза наворачиваются слезы.

— Держись от меня подальше. Ты мне не отец. Ты лжец.

Землетрясение усиливается, ваза падает с кухонного стола на пол и разбивается вдребезги.

— Ленор, это ты делаешь, — говорит отец, протягивая ко мне руку. — Ты навредишь всему чертову городу.

Я оцепенело смотрю на него.

— Что? — шепчу я.

Затем, прежде чем я успеваю пошевелиться, папа оказывается рядом со мной, хватает меня и притягивает к себе, прижимая к груди, пока я не сосредотачиваюсь на биении его сердца. Он кладет руку мне на голову, и я сразу же чувствую, как моя кровь замедляется, а дыхание становится ровным. Он что-то делает со мной, успокаивает, золотистое тепло распространяется от макушки до кончиков пальцев ног.

Дрожь утихает.

Землетрясение прекращается.

Снаружи по всему району разносится вой автомобильных сигнализаций.

— Просто дыши, доченька, — говорит он мне глубоким и успокаивающим голосом.

Я все еще зла. Ярость внутри меня вспыхивает, как огонь, который снова оживает.

Но энергия, которую он вкладывает в меня, умеряет ее, теплый ветерок тушит огонь.

— Иди сюда, — мягко говорит он, обнимая меня за плечи и ведя в гостиную, усаживая на диван.

Я в оцепенении, и мне так больно, до глубины души, до шрамов, которые больше никогда не проявятся снаружи, но я больше не боюсь. Боль — это тупая пульсация в моем сердце.

Мама исчезает, а затем приходит с одеялом, накидывает его мне на плечи, и я с удивлением понимаю, насколько мне холодно. Я думала, что больше не чувствую холода?

— Я ничего не понимаю, — шепчу я, откидываясь на спинку дивана.

— Знаю, — говорит мама, кладя руку мне на лоб, и это прикосновение успокаивает, несмотря на суматоху эмоций, бурлящих внутри меня. — Мы так долго пытались это сделать.

— Нам придется разобраться с этим вместе, — говорит папа, садясь на кофейный столик напротив меня, его рука обхватывает мое запястье, поддерживая во мне успокаивающий эффект. — Но, пожалуйста, ты должна поверить, когда мы говорим, что не причиним тебе вреда. Мы принесли клинок, потому что почувствовали, что ты здесь, внизу, и не знали, одна ли ты.

— Ты должна доверять нам, Ленор, — говорит мама. — Мы единственные, кто может защитить тебя сейчас.

Я не знаю, насколько это правда.

Мои глаза начинают закрываться, усталость пробирает до костей, но независимо от того, как сильно я хочу спать, мне нужно бодрствовать.

— С запоздалым днем рождения, — шепчет мне мама.

Я открываю глаза и моргаю.

— Когда оно было?

— Вчера.

Понятие дней, кажется, больше не имеет смысла. Видимо вот, что происходит, когда ты можешь жить вечно.

Если я смогу.

Прочищаю горло.

— Тогда, я думаю, худшее позади.

Они обмениваются взглядами поверх моей головы.

— Что? — спрашиваю я.

Мама убирает выбившиеся пряди волос с моего лица.

— Ходили истории о людях, которые одновременно были ведьмами и вампирами. Как можешь себе представить, такие случаи редки. Вампиры и раньше оплодотворяли ведьм, но их дети обычно долго не живут. Но никогда еще ведьмаки не поступали так с вампирами.

— Почему нет?

Еще один затравленный взгляд.

— Проще говоря, вампиры соблазнительны. Движимые как кровью, так и сексом. Ведьмы не такие. Несмотря на ненависть и естественное отвращение между видами, вампиры всегда добиваются того, чего хотят, и иногда даже самые мощные заклинания не могут их отогнать.

— Такого не бывает, чтобы мужчина-ведьма испытывал влечение к вампиру, — добавляет отец.

— А если женщина-вампир заставила его? — спрашиваю я, не одобряя этот двойной стандарт, как будто мужчины такие благородные.

— Может быть, — говорит мама. — Но зачем Элис это делать? Почему бы тогда просто не расстаться с Хаканом?

— Наверное, не могла просто оставить вампира ради ведьмака, — говорю я им.

— Тогда зачем носить его ребенка? В этом нет никакого смысла, — говорит она, качая головой.

— Это мы и пытались выяснить, — говорит папа. — Но ни к чему не пришли. Это нелегко, когда приходится держать тебя в секрете от единственных людей, которые могут знать о таких как ты.

— Типа Атласа По?

— По не знает, кто ты. Он новичок во всем. К сожалению, это означает, что ему нужно заслужить репутацию, надыбав информацию.

Я облизываю губы.

— Тогда откуда вы оба знаете Абсолона? — я делаю паузу. — У него вообще есть фамилия?

— Фамилии вампиров всегда меняются, — говорит мама напряженным голосом. — Но мы всегда знали его как Абсолона Ставига.

— И он монстр, — вставляет отец, и на его лбу вздувается вена. К моему облегчению, я не чувствую никакой тяги к крови, только отцовскую заботу. — Я даже не могу… я не могу представить, через что он заставил тебя пройти, — его голос становится тихим, глаза горят. — Что он заставил тебя сделать.

— Он меня ни к чему не принуждал, — говорю я, будто защищаюсь, хотя и не должна этого делать. Он наоборот делал все для меня. Я думаю о Вульфе у себя между ног, об Абсолоне, восхищенно наблюдающем за мной.

— Он хочет, чтобы ты так думала, — говорит мама. — Они принуждают людей.

— Он меня не принуждал, — говорю я, хотя знаю, что в некоторых случаях это было неправдой, например, когда я залезла в ванну со льдом. — Он даже немного удивился, что не смог этого сделать. Честно говоря, думаю, это помогло мне выжить.

— Значит, он пытался убить тебя.

Я качаю головой, избегая их взгляда.

— Нет. Он не пытался.

Наверное. Но если он говорит правду о том, что не собирался продавать меня, тогда это все меняет. Почему он просто не сказал мне об этом вместо того, чтобы держать в страхе?

Потому что страх — это его сила.

— Он бы питался от тебя, пил твою кровь, — говорит папа.

Я снова качаю головой.

— Нет. Он никогда этого не делал.

— О, да ладно, — раздраженно говорит мама. — Он гребаный вампир. Это их сущность.

Моя мать редко ругается. Я поднимаю бровь.

— Теперь я тоже гребаный вампир. Но не хочу выпить твою кровь. Может быть, он просто хорошо умеет себя контролировать.

— С чего бы ему вообще хотеть контролировать себя рядом с тобой? — хрипло бормочет мой отец. — Единственная причина, по которой вампир взял бы кого-то вроде тебя, — это извлечь выгоду из твоей магии.

— Может быть, это и было частью плана, — говорит ему мама. — Приберег ее на потом.

Я сглатываю. Вдруг, это правда?

— Я… на самом деле у меня нет никакой магии, — тихо говорю я. — Он это знает.

— Есть, — говорит мама. — Ты только что устроила чертово землетрясение. Мы можем только молиться, чтобы это никому не причинило вреда. Слава богу, этот город обустроен для подобных случаев.

Я на мгновение задумываюсь об этом, затем смотрю на своего отца.

— Тогда, если он такой плохой монстр, откуда ты его знаешь? Почему он тебя знает? Конечно, если вы такие хорошие ведьмы, вы бы не стали якшаться с таким монстром, как он?

Он смотрит на мою маму, а затем мрачно кивает ей. Он тихо выдыхает, глядя мне прямо в глаза.

— Абсолон однажды помог нам.

Холодное чувство разливается по мне, собираясь все знания о том, кто он такой и что он делает.

Наемник.

— Помог с чем? — шепчу я.

— Он сообщил нам местонахождение твоих родителей, — натянуто говорит мама. — Мне жаль, милая.

Он солгал мне. Да?

Нет, он просто не раскрыл правду.

Почему?

Я уже ненавидела его. Не думаю, что стало бы хуже.

— Тебе жаль, — говорю я. — За что? За то, что убила их? Ты действовала за спинами людей, которые должны были поддерживать твою организованность, а ты просто убила их. Зачем? Из-за меня?

— Мы не знали о тебе, — тихо говорит отец.

— Но Абсолон знал, — мой голос звучит тихо.

— Если он и знал, то нам не сказал, — говорит мама. — Мы не знали, Ленор, пока не услышали, как ты плачешь, а к тому времени было уже слишком поздно. Твои родители были мертвы.

— Но мы знали, что ты одна из нас, — говорит он. — Мы предполагали. Взяли тебя с собой и не оглядывались назад.

Почему Абсолон не сказал родителям о моем существовании? Потому что я была для него всего лишь слухом? Или он тоже думал, что мне лучше умереть?

Чувство обреченности поселяется в моей груди тупой болью.

Я качаю головой, не в силах справиться ни с чем. Изнеможение затягивает меня.

— Зачем вы это сделали? — говорю я сквозь зевок, глубже зарываясь в диван.

— Убили их? — спрашивает отец, поднимаясь на ноги. — Иногда самый простой ответ на данный момент является лучшим.

— Месть, — добавляет мама.

Я поднимаю голову и смотрю на нее, на сверкающие луны в ее глазах.

Месть?

— Элейн, — говорит папа. — Сохраняй хладнокровие. Нам нужно увезти Ленор отсюда.

Я поднимаю на него взгляд.

— Что? Зачем? Я просто хочу поспать.

— Ты здесь не в безопасности, — говорит он, наклоняясь и поднимая меня на ноги.

— Если вы беспокоитесь о Солоне, я почти уверена, что он сможет найти меня, куда бы я ни пошла, — говорю я им, и у меня сжимается грудь.

— Солон? — спрашивает отец. — Не притворяйся, что ты его знаешь. Ты ничего о нем не знаешь. Никто не знает.

— Несмотря ни на что, он найдет меня.

В конце концов, я принадлежу ему. Его кровь течет в моих венах.

Но держу эту информацию при себе. Нет смысла заставлять их волноваться еще больше или, что еще хуже, снова бояться меня.

— Мы не просто прячем тебя от него, — говорит мама. — Мы прячем тебя от других вампиров, от тех, у кого нет никаких хороших намерений, от тех, кто просто хочет получить удовольствие от твоего убийства и использования твоей крови. Боже упаси, если ты привлечешь внимание кого-нибудь вроде Скарде.

— Скарде? — кричу я. — Я слышала о нем. Он как король вампиров. Я думала, что он мертв.

Губы моей матери белеют, когда она смотрит на меня.

— Хотела бы я, чтобы это было так.

— И кроме вампиров, всегда есть По и ему подобные, — говорит отец, увлекая меня за собой в мою спальню. — Возможно, По и не в себе, но во главе гильдии есть те, кто накажет не только нас, но и тебя.

— Почему я? Я не виновата, что такая, какая есть, — говорю я им.

Мама достает спортивную сумку из моего шкафа, папа хватает меня за плечи, пристально глядя.

— Ты можешь представить себе вампира, обладающего силой ведьмы? Или ведьму, обладающей силой вампира? — спрашивает он. — Вот кто ты такая, Ленор. И даже самые лучшие из них не могут вызвать землетрясение.

— Значит, меня убьют?

Он выглядит пепельно-серым.

— Я не знаю, милая. Но нас точно.

— Я не допущу, чтобы это случилось, — говорю я ему, моя преданность семье растет со свирепостью. — Никто не причинит вам вреда.

— И тебе никто не причинит вреда, — говорит мама, бросая мои вещи в пакет. — Но мы должны сначала вытащить тебя отсюда. Тебя не было, но я чувствовала По в последние несколько дней. Он вернется. Может быть, и другие тоже. И хотя вампиры не осмелились бы переступить порог этих дверей, мы не можем рисковать.

— Абсолон переступил через эти двери, — говорю я ему.

— Да, ну, очевидно, он может делать много чего, например, появляться из воздуха, — с горечью комментирует папа.

И я смогу делать то же самое, сохранив этот секрет при себе. «Черное солнце».

— Так куда мы? — спрашиваю я. — У меня нет с собой сумки. Ни удостоверения личности, ни кредитной карточки, ни телефона, — я не утруждаю себя добавлением, что все это находится в особняке с привидениями.

— Мы поселим тебя в каком-нибудь отеле на другом конце города, — говорит он. — С хорошей охраной. Ты выберешь. Может быть, «Фэрмонт».

Вау. Я опускаю взгляд на свою праздничную одежду.

— Думаю, я как раз для него одета.

Мама пристально смотрит на меня.

— Он подарил тебе это украшение?

— Бирманский рубин, — говорю я ей, медленно кивая, мои пальцы прижимаются к драгоценному камню у меня на груди.

Она смотрит на папу.

— Что думаешь? Оно заколдовано?

Папа мгновение смотрит на мое ожерелье, а затем осторожно убирает мои пальцы с камня, нажимая на него своим пальцем. Его глаза на мгновение закрываются.

— Заколдовано, — говорит он через мгновение. Он смотрит на меня. — Но не для того, чтобы причинить тебе вред. А чтобы защитить тебя. Я точно не знаю, что это такое.

— Тогда я не сниму его, — говорю я им.

Они оба внимательно изучают меня, размышляя. Затем мама кивает.

— Хорошо.

Только когда я собираю вещи и сажусь в их машину, направляясь по темным городским улицам в сторону Ноб-Хилл, я задаю им вопрос, который давно вертится у меня в голове. Новости о землетрясении передаются по всему радио, но, проезжая по улицам, кажется, что ничего серьезно не пострадало.

— Если Абсолон — наемник, это означает, что вы совершили обмен. Что-то в обмен на… местонахождение Элис и Хакана. Что вы дали ему? Что он получил от этого? — я делаю паузу. — О боже, пожалуйста, не говорите, что обещали выдать меня за него замуж.

Мама поворачивается с пассажирского сиденья и сурово смотрит на меня.

— Ты что, издеваешься? Думаешь, мы бы так поступили?

— Тогда что?

Папа на мгновение сжимает руль. Прочищает горло.

— Мы обещали ему, что никакие убийцы никогда его не убьют.

У меня отвисает челюсть.

— Но ты пытался убить его там, дома!

В машине воцаряется тишина. Мама пожимает плечами.

— Правила и условия меняются.

Я откидываюсь на спинку сиденья, в очередной раз удивляясь тому, кто мои родители на самом деле. В глубине души понимаю, что они ничем не лучше Абсолона.

Так кто же я тогда?

ГЛАВА 13

Говорят, вампиры так много не спят. Я начинаю думать, что это один из правдивых мифов.

Как бы я ни устала, я не могу заснуть. Мои глаза продолжают открываться, я оглядываю гостиничный номер, боясь, что здесь со мной кто-то есть.

Но это не Солон. Я представляю, как он появляется в комнате, используя «Черное солнце», чтобы добраться до меня, или, возможно, просто стучит в мою дверь. Но он не появляется. И, во всяком случае, я его больше не боюсь. О, я в ярости на него за то, что он лгал мне все это время, за то, что был причастен к смерти моих настоящих родителей, притворялся таким сентиментальным по этому поводу. И я хочу встретиться с ним лицом к лицу, чтобы накричать на него.

Я боюсь того, что говорили родители. Не столько Атлас, другие ведьмы тоже хотят навредить мне и моим родителям.

А еще есть Скарде. Король вампиров. Я ничего о нем не знаю, и все же он уже пугает меня. Каждый раз, когда я пытаюсь представить, как он выглядит в моей голове, я продолжаю видеть людей в темных плащах, красные занавески из ниток свисают с капюшонов и скрывают их лица. Я продолжаю думать, что увижу их в комнате, вместе со скользящими тенями, которые видела за пределами своей квартиры, в черно-белом мире.

В конце концов я встаю с постели и дергаю занавески, прислоняюсь к стеклу и смотрю на город внизу, на линию наступающего рассвета, появляющуюся на восточном горизонте, как золотая полоска на фоне глубокого индиго.

Я чувствую себя здесь так, словно нахожусь на вершине мира. Родители сняли для меня номер на одном из верхних этажей, и благодаря расположению отеля на холме, а также большим окнам, мне кажется, что я могу протянуть руку и дотронуться до вершины «Трансамериканской пирамиды», до города, дышащего, живого и гудящего внизу.

Я смотрю в окно, наблюдая, как восходит солнце, как оживает залив. Сейчас у меня поразительно хорошее зрение, так что со своего места мне кажется, что я вижу то, чего больше никто не видит.

Однако в конце концов я достаю свой ноутбук. Родители сказали мне оставаться здесь, в отеле, и никуда не уезжать, что один из них заедет сегодня вечером и что они будут звонить в течение дня, когда смогут.

Но мне двадцать один. С каких это пор я буду слушать своих родителей?

Я открываю свой Facebook и отправляю короткое сообщение Элль, сообщая ей, что у меня все еще нет телефона, но я вернулась в город, и спрашиваю, не хочет ли она встретиться и выпить в «Top of the Mark». Выпивка за мой счет.

Ей не требуется много времени, чтобы ответить. Она называет меня сукой кучу раз, значит, она все еще зла на то, что я просто исчезла, плюс, немного озадачена моим выбором места. Но она согласна.

«Top of the Mark» — ресторан-бар через дорогу от меня в отеле «Continental». Однажды мы ходили туда на поздний завтрак в честь дня рождения моего отца, и там было просто шикарно. Я пометила, что это одно из хороших мест в нашем городе. А еще находится рядом, и в дорогом месте я буду чувствовать себя в большей безопасности. Я знаю, что такие люди — вампиры — как Солон тусуются в таких заведениях чаще, чем в грязном дайв-баре.

Видите ли, я не знаю, как буду вести себя с Элль. Захочу ли я укусить ее? Поймет ли она, кто я такая, будет ли бояться меня? Мне кажется, что если я окажусь в модном заведении, полном белых скатертей, пузырьков шампанского и четких акцентов, я смогу контролировать себя.

Время течет медленно. Может быть, теперь так будет всегда, когда кажется, что у тебя под рукой целая вечность. Как это часто бывало со мной в последнее время, я задаюсь вопросом о своей собственной смертности, что это значит? И узнаю ли я когда-нибудь по-настоящему? Смогу ли я жить вечно? Умирают ли вампиры от естественных причин в какой-то момент времени? Стареют? Потому что я только наполовину вампир, что это значит? Я буду медленно стареть или навсегда останусь двадцатиоднолетней?

Потом думаю о магазине одежды под названием «21». Черт. Надеюсь, им управляют не вампиры.

В конце концов я принимаю душ и прихожу в себя, затем перехожу улицу, вдыхая свежий воздух. Солнечно. Небо невозможно голубое, каким иногда бывает в научной фантастике, и я надеваю свои огромные солнцезащитные очки, морщась от света. После того, как я провела большую часть последних двух недель в закрытом помещении, в том числе и во время учебы, у меня такое чувство, будто мне вонзили нож в мозг, и я ругаю себя за то, что не предложила сходить куда-нибудь в темный бар.

Я снимаю солнцезащитные очки в лифте, затем выхожу из дверей и направляюсь в ресторан.

Элль уже устроилась у окна, и в помещение струится солнечный свет.

Замечательно.

— Эй! — она машет мне рукой, вскакивает на ноги и бежит ко мне через весь ресторан. Несколько голов поворачиваются и провожают взглядом девушку с пирсингом и татуировками, но это всего лишь заносчивые посетители, которые поздно обедают, а народу в этом заведении немного.

Элль заключает меня в объятия, и я немедленно напрягаюсь, пытаясь задержать дыхание, чтобы не сделать что-нибудь странное, например, понюхать ее или что-то в этом роде. Элль конечно у меня странная подруга, но это будет слишком.

— Выглядишь потрясающе, — воркует она мне, обнимая за плечи и оглядывая с головы до ног. Я подумала наперед и надела тунику с длинными рукавами и леггинсы, которые скрывают отсутствие татуировок. Но все равно она хмурится. — Ты стала выше ростом?

Дерьмо. Кажется, что да. Все мои штаны кажутся короче, может быть, на два дюйма.

Я заставляю себя рассмеяться.

— Нет. Может быть, ты стала ниже ростом.

Она на мгновение задумывается.

— Хм.

Именно тогда я осознаю, что дышу и чувствую ее запах. Не специально, но я замечаю запах присыпки от ее дезодоранта, шампуня «Sol de Janeiro», ее естественный аромат, который чем-то напоминает сирень и мускус, следы шампанского в дыхании. Она начала пить без меня.

Но, к счастью, все эти запахи не вызывают у меня желания укусить ее за шею и высосать из нее кровь.

— Ты в порядке? — спрашивает Элль. — Ты кажешься такой…

— Мне нужно выпить, — резко говорю я, надевая солнечные очки.

— Ну, я уже начала без тебя, — говорит она, возвращаясь к столу. Она бросает на меня странный взгляд через плечо. — Очки внутри?

— На улице ярко, — говорю я ей, сидя у окна, благодарная за то, что именно она сидит на стороне света.

— У тебя похмелье?

Я киваю.

— Да. Точно.

— Твой день рождения был два дня назад, — говорит она.

— Это был грандиозный день рождения, — я рада, что она не видит мои глаза под этими очками, потому что у меня такое чувство, будто она раскусила бы всю мою ложь.

— Итак, тогда рассказывай, — говорит она, наливая бокал шампанского и протягивая его мне. — Подожди, сначала нет, выпьем за то, что тебе исполнился двадцать один, детка. Добро пожаловать в клуб.

Я поднимаю свой бокал и чокаюсь им с ее бокалом, стараясь, чтобы мои движения были нежными. Сегодня утром я чуть не сломала зубную щетку пополам, поэтому нужно помнить, что у меня больше сил, чем раньше.

— Спасибо, — говорю я ей, и у меня начинает щипать в носу от ощущения, как слезы подкатывают к горлу, внезапно захлестывают эмоции. Все эти ночи в доме я думала, что никогда больше не окажусь в такой ситуации, думала, что никогда не увижу свою единственную подругу, не буду свободна в этом мире, притворяясь нормальной.

Но знаю, что на самом деле я не свободна.

Что это пауза в моей жизни, точно такая же, как пауза между вожделением и жаждой крови. Скоро мне придется принимать решения о том, сколько из моей прежней жизни я могу вернуть, не подвергая опасности себя и своих родителей.

Предполагаю, не так уж много.

— Ленор, — говорит Элль, сделав глоток. — Прекрати это дерьмо. Что происходит?

Я качаю головой, жалея, что не могу рассказать ей все. Она бы мне никогда не поверила.

— Я поссорилась с родителями, — говорю я ей, и это не ложь.

— Ох, — говорит она, скорчив гримасу. — Мне жаль. В день рождения? Отстой. И ты застряла с ними в пустыне.

Как раз в этот момент к нашему столику подходит официант, худой, как тростинка, старик с густыми усами. Он смотрит на нас двоих со спокойным презрением. Вероятно, он не привык к таким девушкам, как мы, как к своей обычной клиентуре.

— Здравствуйте, — говорю я официанту.

— Могу я посмотреть ваше удостоверение личности? — спрашивает он меня отрывистым голосом.

Я смотрю на Элль, приподняв брови.

— Что ж, сегодня ваш счастливый день, сэр, — говорит она ему. — Потому что ей только что исполнился двадцать один год.

Он бросает на меня вежливый взгляд, ожидая, что я достану свое удостоверение личности.

— Я забыла дома, — говорю я ему. Не у себя дома, а у Солона.

— Ну, тогда, боюсь, вам нельзя пить, — говорит он мне, когда я поправляю солнечные очки на голове. Свет все еще яркий, но я не обращаю на это внимания, не сводя глаз с официанта.

— А может просто поверите, что мне двадцать один, — говорю я ему, продолжая смотреть на него самым пристальным взглядом, на который только способна. «Поверь мне, поверь мне».

Он колеблется.

«Или я убью тебя», — добавляю я для пущей убедительности.

Официант вздрагивает. Моргает.

— Ладно. Простите, что спросил.

Затем он поворачивается и уходит, бросив на меня испуганный взгляд через плечо.

Элль разражается лающим смехом.

— Что, черт возьми, это было?

— Не знаю, — говорю я, снова надевая солнечные очки. Пожимаю плечами и делаю изящный глоток шампанского. Я не лгу. Я не знаю, то ли я просто внушила ему, как вампир, то ли убедила его с помощью магии. Главное, что сработало.

Должна признать, это было приятно.

— Знаешь, ты всегда была такой, — размышляет Элль, беря в руки меню. — Мужчины и женщины всегда попадаются на это.

Я колеблюсь, прежде чем спросить.

— В смысле?

Она поднимает на меня взгляд и водит кончиками пальцев, описывая круги.

— Ты. В этом вся ты.

Я делаю еще один глоток своего напитка, проглатывая пузырьки.

— А ты? Ты ведёшься на это?

Элль фыркает.

— Ага, еще чего, — ее взгляд возвращается к меню. — Блин, я хочу заказать все, что есть в этом меню, но дорого до ужаса.

— Я же сказала, что угощаю.

— Но у тебя день рождения был.

— Купишь мне потом выпить в баре, — говорю я ей. — В другом баре, подешевле.

Мое ожерелье начинает греться на коже, поэтому я рассеянно обхватываю его пальцами, чувствуя, как оно согревается между моими пальцами.

— Новое ожерелье?

Я смотрю на нее, пока она разглядывает его.

— Да, подарок на день рождения, — осторожно отвечаю я ей.

— Ну, дай-ка я посмотрю.

Я отпускаю руку, и она ахает. Вчера вечером я сняла свои серьги — к утру дырочки уже затянулись, — но ожерелье оставила на себе.

— Срань господня. Выглядит чертовски дорого. Это рубин? И бриллианты?

Я киваю.

— Наверное, подделка.

— Кто тебе это дал?

Мне приходится лгать.

— Родители.

У нее на лбу появляются морщинки.

— Родители? Подарили тебе рубиновое ожерелье? Не похоже на подарок родителей дочери, как будто крутой папик подарил своей возлюбленной, — я чуть не фыркаю от ее описания Солона. — И твои родители никогда бы не подарили тебе ничего настолько шикарного. Ты? В бриллиантах?

Затем она хмуро смотрит на мою шею, на мои руки.

— Где все остальные твои цепочки и кольца?

— Сняла, — говорю я, зачем-то пряча руки под стол, а рубин продолжает обжигать мою кожу. — Не была уверена, подойдет ли это для такого шикарного места.

— О, и ты скрыла все свои татуировки, — отмечает она. — Я здесь выгляжу как неухоженный дикий ребенок. Ну и ладно. Я такая, какая есть.

И думаю, это никогда не изменится. Я быстро улыбаюсь ей. До сих пор она не заметила, что мои клыки острее, чем обычно. На самом деле это не так заметно, наверное, они вылезают, когда это необходимо.

Я беру меню, надеясь, что она оставит тему о моих украшениях. Если она по какой-то причине попросит показать татуировки, я обречена.

Мы погружаемся в молчание, пока я решаю, что бы такое съесть. Я совсем не голодна, ни по еде, ни по крови, но будет выглядеть странно, если я ничего не закажу. Думаю, что суп из лобстера — хороший выбор. Я снимаю солнцезащитные очки и кладу их на стол, мои глаза наконец привыкают к свету.

— О, боже мой, — тихо произносит Элль, в то время как задняя часть кулона внезапно вспыхивает, прижимаясь к груди.

— Что? — спрашиваю я, вглядываясь в рубин и отводя его подальше от своей кожи.

— Я только что видела, как сюда вошел самый великолепный мужчина во всем мире. Он у бара.

Я не могу заинтересоваться тем, что она говорит.

— Угу, — говорю я ей, пытаясь понять, что ожерелье делает со мной.

— Он не в нашем вкусе, но, черт возьми, я хочу перепрыгнуть через все столы и растерзать его. Он прекрасен, — она замолкает. — Ленор. Ты даже не смотришь.

Я раздраженно вздыхаю и отрываю взгляд от меню.

Смотрю на бар напротив.

Встречаясь взглядом с Абсолоном.

Мои глаза расширяются, воздух застревает в горле.

— О боже, он смотрит на тебя, — хрипло шепчет Элль. — Он идет сюда!

Она права. Солон, все еще удерживая мой взгляд в плену, грациозно шагает к нам через ресторан. На мгновение я оказываюсь вне своего тела, игнорируя то, как рубин обжигает мое горло, как мое сердце совершает сальто, как мои бедра сжимаются вместе, пытаясь унять похоть, которая внезапно вспыхивает внутри.

Я смотрю на Абсолона глазами Элль.

И он действительно самое великолепное создание в мире.

Сегодня на нем только темно-бирюзовая рубашка, без галстука, но с воротника свисают солнцезащитные очки, черные брюки и дорогие на вид туфли. Его черные волосы зачесаны назад, открывая идеальную линию роста волос, темные брови скрывают глаза в тени, синие радужки оттеняют цвет рубашки. Его тело высокое, худощавое, но мускулистое, и он двигается с такой незаметной уверенностью, что все головы в этом месте поворачиваются и смотрят, как он приближается ко мне.

Мой вампир.

Я пытаюсь сглотнуть, пытаюсь пошевелиться, сделать что-нибудь, потому что понимаю: плохо, когда два мира сталкиваются вот так, когда Элль и Абсолон вместе, но не могу даже думать.

— Ленор, — говорит мне Солон, останавливаясь перед столом, сегодня его акцент звучит более по-британски, голос мягкий и насыщенный, как сливки. — Извини, я опоздал.

Мои глаза становятся еще шире, он наклоняется и целует меня в щеку, и я чувствую, что мое сердце только что разорвалось, как бомба, тело сотрясает дрожь, взрыв жара и льда.

У меня нет слов. Я смотрю в меню, пытаясь отдышаться, в то время как Солон садится рядом со мной.

Почему он здесь?

— Приношу свои извинения, — говорит Солон, и когда я поднимаю взгляд, он разговаривает с Элль, протягивая руку через стол. — Ты, кажется, удивлена. Я был уверен, что Ленор предупредила тебя о моем приезде. Я Солон.

У Элль отвисает челюсть, но затем она быстро ее закрывает. Она пожимает ему руку, и я замечаю, что она слегка вздрагивает от, должно быть, сильного, холодного пожатия.

— Э-э, привет. Я Элль, — она убирает руку, слегка пожимая ее и выжидающе глядя на меня. — И нет, Ленор не говорила, что у нас будет компания.

— Вылетело из головы, — удается мне сказать. Моя щека горит в том месте, где его губы коснулись моей кожи, хотя бы рубиновое ожерелье остыло.

— Ленор так много рассказывала мне о тебе, — продолжает Солон, и теперь я хмурюсь, испытывая странное чувство паники, потому что я никогда ничего не рассказывала ему об Элль. Либо он лжет, либо сам додумался, а поскольку он хищник, который высасывает кровь из людей, чтобы выжить, последнее вызывает беспокойство.

— Надеюсь, только хорошее, — говорит Элль, и я замечаю, что язык ее тела полностью изменился. Она наклонилась вперед в своем кресле, поставив локоть на стол, подперев рукой подбородок, и смотрит на него с сердечками в глазах.

«Прекрати», — мысленно предупреждаю я его.

Он только одаривает Элль улыбкой, от которой она тает на месте, его зубы ничем не пугают ее.

«Просто очаровываю твою подругу».

«Ты заставляешь ее», — я делаю паузу. «И ты здесь никому не нужен».