Черные бароны, или Мы служили при Чепичке

Глава десятая. НАРУШИТЕЛЬ В СРНИ

Кефалин стоял посреди покинутого лагеря и усиленно размышлял, что, впрочем, в эту минуту было бесполезно. Множественные следы от шин грузовиков однозначно свидетельствовали о том, что какая‑либо надежда встретить своих сослуживцев напрасна. Кефалин все яснее осознавал, что ситуация, в которой он ни с того оказался, очень незавидна. Хоть он и недолго прослужил в армии, но знал, что оставление части во время повышенной боевой готовности может иметь скверные последствия. Это было не первое любовное приключение, в котором заключительное слово произносил военный прокурор. Кефалин уныло поплёлся на стройку, надеясь найти там какую‑нибудь информацию. Но его надежды были напрасны.

Когда Кефалин объявился на стройке, вокруг него разразилось всеобщее веселье. Рабочие прикидывали, сколько месяцев он получил за свой поступок, но куда делась рота лейтенанта Гамачека, никто не имел ни малейшего представления. Мало что знал и начальник строительства Григара.

— Уехали куда‑то на Шумаву, — сказал он, — а завтра к нам переведут другую роту из Непомук. Позвони разве что на Зелёную Гору!

Это решение Кефалина не устраивало ни в малейшей степени. Ему показалось неуместным посвящать в свои приключения великого Таперичу. Он поблагодарил Григару за полезный совет, и, расстроенный, стал прохаживаться по шоссе, соединяющему Стражов с Яновицами. Через некоторое время его одолел голод, и он понял, что во всей окрестности нет никого, кто бы пригласил его к столу. Ничего не подозревающая вдова Шошолакова ушла на работу, а обратиться к кому‑нибудь ещё ему не позволяла гордость. Где‑то до без пятнадцати девять. Потом Кефалин, невзирая на гордость, вернулся на стройку и принялся клянчить у рабочих еду. Попрошайничество принесло две краюхи хлеба с маслом и пару кружочков колбасы. На сытый желудок появилась и капелька оптимизма.

— Не может быть, — говорил он сам себе, — чтобы мой командир обо мне не забеспокоился! Когда он меня хватится, ему будет ясно, что я остался здесь. Если он отправит меня к прокурору, то это будет чрезвычайное происшествие, и его лишат премии. Скорее всего, что он меня посадит под арест там, где они сейчас. Только где они могут быть?

Пролетали минуты и часы, а ситуация никак не менялась. В двенадцать часов Кефалин получил от доброй пани буфетчицы булку, сардельку и печенюшку. Это, конечно, был не плотный обед, зато он вполне соответствовал количеству затраченных калорий.

Время шло, а Кефалин по–прежнему терпеливо ждал, как сложатся события. В половине четвёртого в покинутом лагере появилась военная машина, а возле шофёра скалился старшина Боучек.

— Кефалин! — кричал он, — Тебя уже ждут! Твоё счастье, что мы сюда заехали за провиантом!

— А вы где? — с нетерпением спросил Кефалин.

— В Срни на Шумаве, — сообщил ему старшина, — Два метра снега и пара заброшенных халуп, в которых мы расположились. Старикан всё пытается придумать, куда тебя там посадить под арест! Пошли, поможешь нам с ящиками, и скоро увидишь эту прелесть своими глазами!

Боучек, конечно же, преувеличивал. Снега было едва ли метр, по крайней мере вокруг нового дома бойцов первой роты. Он стоял на склоне за деревенькой в окружении нескольких древних деревянных построек, в которых некогда вели хозяйство их бывшие немецкие хозяева. В более или менее презентабельной халупе расположился штаб, а в его подвале устроили склад.

Первым, кто встретился Кефалину, был лейтенант Троник.

— Эх, товарищ, товарищ! — посетовал он, — Как в роте залёт, так обязательно замешан комсомолец! А вы к тому же ещё и ротный агитатор! Вместо того, чтобы быть опорой, вы стали дезертиром! Что же вы не мыслите политически?

Кефалин ответил, что, наоборот, мыслит политически, и изложил лейтенанту, как пожертвовал собой ради успеха театрального представления.

— Ну вот видите! — сказал замполит, — Представление вы всё равно не спасли, и вдобавок товарищ командир вам назначит наказание!

После этих слов Кефалину очевидно полегчало, поскольку из слов лейтенанта было ясно, что его отношения с вдовой Шошолаковой не будут выясняться перед военным трибуналом.

А Гамачек был уже тут.

— Кефалин! — завопил он, — Я вас что? Я вас разорву, как змею! Когда объявляется повышенная боевая готовность, так каждый солдат постоянно наготове, спит с открытыми глазами и ссыт на бегу! Боевая готовность, чтоб вы знали, это последние секунды перед боем! В такие минуты вы должны думать только о своих обязанностях, а все девки побоку! А если бы и не было готовности, то вы все равно совершили проступок, потому что у вас не было чего? Потому что у вас не было увольнительной! А поскольку готовность была, то значит, вы дезертировали из части и не участвовали в важном мероприятии, то есть в передислокации в пункт»Н»! Тем самым вы, Кефалин, мне фактически поднасрали! Поэтому я вам назначаю пять дней обычного ареста! Учитывая, что здесь нет гауптвахты, будете спать где? Будете спать в подвале! Хоть там и нет положенных восемнадцати градусов, зато там четыреста одеял и двести восемьдесят брезентовых палаток, так что не замёрзнете! В течение дня будете работать в роте! Убираться, помогать на кухне и всё тому подобное! Поскольку с этой минуты вы под арестом, сдайте дежурному что? Сдайте дежурному ремень, галстук, шнурки от ботинок, а если есть кальсоны, то и от кальсон. Так нам, Кефалин, предписывает устав, а для чего? Так нам предписывает устав для того, чтобы арестованный не мог повеситься раньше, чем его отведут на расстрел! Это всё, а теперь исполняйте приказ!

Кефалин сдал затребованные части обмундирования, и отправился в дежурным в подвал.

— Опять тебе повезло! — заверил его дежурный, — Будешь тут, как в раю! Парни спят в таких развалюхах, которые вообще нельзя протопить, потому что весь дым идёт обратно в комнату. А с этой работой в роте тебе ещё больше повезло!

— Где они тут вкалывают? — спросил Кефалин, — Я во всей округе не видел, чтобы что‑то строилось, а спросил Боучека, так он только злорадно посмеивался!

— Ещё бы ему не посмеиваться, — заворчал дежурный, — если он сам туда не ходит! Здесь, приятель, работа в лесу. Отвезут тебя за пятнадцать километров, дадут в руки пилу и топор, и вертись как хочешь! Здесь и мастеров не надо, чтобы гнали на работу! Там и спрятаться‑то негде, везде снегу по пояс, приходится работать, даже если не хочется! Иначе замёрзнешь, словно дрозд!

— Отличная перспектива! — вздохнул Кефалин, — Чтоб мне провалиться, жду не дождусь!

— Лазарет уже переполнен, — поведал ему часовой, — Черника опять прихватила спина, и старикан хочет его перевести в Непомуки в караульное отделение. Ну а Налезенец уже опять попытался покончить с жизнью!

— Каким способом? — с интересом спросил арестованный.

— Улёгся голый на снег, — сказал часовой, — но не успел даже порядком замёрзнуть, как его обнаружили. Теперь он тоже в лазарете.

Кефалин кивнул в знак согласия и оглядел полутёмное помещение. Здесь и впрямь было неплохо. Он положил на пол двадцать или тридцать одеял, а ещё столько же приготовил, чтобы ими укрыться.

— Я тебя не буду задерживать, — сказал ему часовой, — вот тут оставлю тебе свечку со спичками, на случай если захочешь почитать»Народную оборону»или»Красное знамя». Ясанек там опять напечатал стишок о том, как он одолеет врага в любых условиях. Только ему сейчас не до смеха. Парни при нём рассказывали сказки про какого‑то короля Шумавы, который бродит по округе и с большим удовольствием ликвидирует сознательных членов вооружённых сил. На Ясанека это так необычайно подействовало, что он теперь, когда выходит из барака, на каждом шагу оглядывается.

С этими словами часовой окончательно попрощался и предоставил Кефалина его арестантской судьбе.

Арестованный закутался в одеяла, и при свете свечи начал читать стихотворение Ясанека.

— Надеюсь, что этот баран отрубит себе топором ногу и его отправят на гражданку, — проворчал Кефалин и устало отложил военную прессу. Потом огляделся вокруг и расхохотался. До него дошло, что хоть у него и отобрали шнурки от ботинок, чтобы он не мог повеситься, но на складе, в котором он находился, лежали целые кучи ремней, портупей и шнурков. К тому же здесь были сложены и автоматы с патронами, так что повешение было не единственной возможной формой самоубийства. Потом Кефалину пришло в голову и ещё лучшее решение. Если бы он поджёг склад свечой, то не только лишился бы жизни сам, но и, со всей вероятностью, ликвидировал бы и весь штаб.

— Отлично, — довольно произнёс арестованный, — надо, чтобы старикан как‑нибудь посадил сюда заядлого самоубийцу Налезенца, мы бы надорвались со смеху.

Представляя себе это зрелище, он уснул глубоким укрепляющим сном.

Кефалин и впрямь не мог пожаловаться. Быть арестантом в первой роте в Срни было скорее привилегией. В то время, как остальные глубоко в лесу валили деревья, нарушитель прохаживался без шнурков, галстука и ремня по баракам. Тут подмёл пол, там вытер пыль, но чаще всего выискивал тёплые укромные уголки, где мог бы предаваться мечтам. Передвигался он свободно, поскольку офицеры вынесли решение, что из‑за арестанта, который в целом заслуживает доверия, не стоит снимать с работы конвоира. Только дежурный по роте то и дело передавал Кефалину поручения и задания вышестоящего начальства.

После обеда арестанта остановил лейтенант Гамачек.«Кефалин, дружище» — мирно обратился он, — мне эта еда уже не лезет. Я бы съел чего‑нибудь сладкого. Вот вам пятёрка, сбегайте мне в пивную за печеньем или вафлями!

— Есть! — отрапортовал арестант и отправился исполнять приказ. Ничего трудного тут не было, потому что до пивной было едва ли четверть часа ходу.

Загвоздка случилась у самой цели. В тот момент, когда Кефалин вступил в помещение, из‑за столика с пивом вскочил седоватый мужчина, оказавшийся никем иным, как полковником пограничной службы.

— Товарищ рядовой! — закричал он яростно, — Уж я в армии много всего повидал, но это и для меня крепкий табак! Как вы одеты, лодырь безответственный! Вы что, не знаете, что солдат появляется в общественных местах правильно и опрятно одетым! Сейчас же предъявите мне увольнительную!

— Увольнительной у меня нет, товарищ полковник, — любезно ответил Кефалин, — поскольку я под арестом. По этой причине у меня были отобраны ремень, галстук и шнурки от ботинок.

Полковник вытаращил глаза и замахал руками. Только смешки пьющих пиво селян вернули его обратно на Землю.

— Неслыханно! — кричал он, — Я настаиваю на строгом взыскании с офицера, который допускает подобное разгильдяйство! Эти стройбатовцы — пятно на нашей армии, и мы не будем и далее закрывать глаза на их своевольное поведение!

Кефалин вернулся в своё подразделение без печенья, зато в сопровождении младшего сержанта пограничной службы.

— Это залёт, — вздыхал Гамачек, встретившись лицом к лицу с действительностью, — Что же вы, Кефалин, не сообразили надеть галстук и ремень? Ведь вы же окончили институт! Мы вам дали образование, в школе вас продержали, а вы такое творите! Я как раз подал рапорт об увольнении, чтобы меня, наконец, повысили до старшего лейтенанта, а вы меня так подставили! Если меня отправят на гражданку, это будет на вашей совести! Ну, Кефалин, я вам этого не прощу! Ну уж нет!

После ужина, когда Кефалин собрался обратно в подвал, лейтенант Гамачек вызвал его к себе в кабинет. Глаза у него светились коварством, а рот растянулся в широкой улыбке.

— Вот что, Кефалин, — сказал командир вкрадчиво, — Я пришёл к мысли, что я вас гауптвахтой что? Я вас гауптвахтой только балую! Вы там сидите, как свинья в жите, вследствие чего занимаетесь всякой ерундой! Поэтому я решил так: я вам отменяю остаток срока ареста, и наоборот, даю вам два дня отпуска. Выступить немедленно! Можете собрать свои вещи и отправляться!

Кефалин от удивления открыл рот. Он ничего не понимал.

— Вы меня правильно поняли, Кефалин, — заверил его лейтенант, — я отменяю ваш арест и отправляю вас в отпуск! А теперь внимание — единственный автобус в Прагу отходит без пятнадцати четыре утра из Кашперских Гор[19]. Это, Кефалин, всё время вниз по шоссе. Примерно за час дойдёте до лесопилки, и это будет примерно четверть пути. Короче говоря, пойдёте до самого Рейштейна, там повернёте направо и там уже для разнообразия пойдёте в гору. Тут до Кашперских Гор останется каких‑нибудь четыре километра. Для вас это разве много? Если хотите успеть на автобус, то уже пора потихоньку выходить! И ещё кое‑что, Кефалин! Прибытие в часть послезавтра в двадцать четыре ноль–ноль! Как вы сюда доберётесь — это ваше дело! Никакие отговорки не принимаются!

Гамачек выложил перед Кефалином заполненную увольнительную и довольно помял руки.«Можете идти, товарищ рядовой», — хохотнул он, — «Желаю вам счастливого пути!»

Спустя два часа Кефалин был уже в пути. В густой метели, на очень неприятном ветру он шагал по шоссе по направлению к Сушице. В ту минуту, когда наступил первый приступ слабости, а с ней и желание лечь в сугроб, он вспомнил финал стихотворения Ясанека

С новыми силами Кефалин выступил вперед, и на площадь в Кашперских Горах он вступил в тот момент, когда часы на башне пробили два часа.

— Кефалин прибыл? — спросил лейтенант Гамачек дежурного по роте сорок восемь часов спустя.

— Прибыл, — ответил дежурный, — но пошёл сразу в лазарет. У него кашель и жар. Что‑то с ним не то!

Лейтенант довольно рассмеялся.

— Я его проучу, ходить в общественные места без шнурков! — захрюкал он, — Таких умников, которые думали, что на мне будут ездить, уже немало было! Да еще каких! Спокойной ночи, дежурный, и смотрите, чтобы на дежурстве не спать! Иначе тоже поедете в отпуск!

Кефалин, между тем, устроился поспать в лазарете, и строил дальнейшие планы. Ничего серьёзного в его болезни не было, но, учитывая напряженные отношения между ним и лейтенантом Гамачеком надо было что‑то предпринять. Отпуск был лишь предисловием к дальнейшим столкновениям, которых надо было избежать.

Кефалин загрустил. Он вспомнил минуты, проведенные в Праге, которые его ничуть не обрадовали. Учащаяся балетной школы Даша, к которой он зашёл в общежитие на Градебной улице, лежала в постели с будущим кинорежиссёром, и о любовной интрижке с ней не могло быть и речи. Не оставалось ничего другого, кроме как обходить знакомых. Выяснилось, что Иржи Сегнал написал примечательную картину»Святой Николай, перееханный вдоль», в то время как Отакар Жебрак работал над картиной»Семит, уносящий паяца». На очереди были работы»Пиво в разрезе»,«Язык пятнадцатилетнего бельгийца»и»Метание метательного диска им самим».

Когда Кефалин наскоро ознакомился со всеми культурными постижениями, пообщался с семьёй, потанцевал в чайной в Ходове, настало время возвращаться в Срни. И как раз на обратном пути ему в голову пришла идея, которую он теперь тщательно обдумывал.

Он понял, что в Срни ничего хорошего для него не предвидится. Даже если бы Гамачек попридержал узду своей мстительности, это означало бы череду дней, проведённых в сугробах посреди леса, откуда было спасение только через лазарет. Глупее всего поступил рядовой Окач, на него упала столетняя сосна, которая помяла его так, что рядового пришлось отправить в больницу. Гораздо лучше держался Черник со своим больным позвоночником, он, по крайней мере, выпросил себе перевод в Непомуки. Что‑то подобное решил устроить и Кефалин. Поэтому он радовался одолевавшим его приступам кашля, которые пришлись исключительно к месту. Вернувшись в Срни, он сразу направился в лазарет, где нашёл у ефрейтора Мышака полное понимание.

— Только я могу оставить тебя здесь лишь на сорок восемь часов, — предупредил его Мышак, — Если хочешь окончательно выбраться с этой Аляски, тебе надо попытать счастья в Пльзене. А получится или нет, я, убей Бог, не знаю.

Сразу посе ужина в лазарет заглянул лейтенант Гамачек и спросил о состоянии здоровья Кефалина.

— Не знаю, что и думать, — твердил Мышак, напустив на себя озабоченный вид, — Такое сильное воспаление гортани, какого я ещё не встречал. Даже боюсь его тут оставить.

Гамачек нахмурился и подошёл к постели пациента.

— Ну что, Кефалин, — проворчал он, — что‑то девушки в Праге вас совсем заездили! Вы у меня что? Вы у меня потеря! Солдат должен быть выносливым, чтобы Родина могла на него положиться, ясно!

Кефалин упёр взгляд в потолок и судорожно закашлялся.

— Видите, товарищ лейтенант, — сказал Мышак, — всё время так кашляет. Надо бы его послать в Пльзень.

— С кашлем в Пльзень? — удивился Гамачек, — Мышак, вы что‑то преувеличиваете. Если на кого‑нибудь упадёт дерево, то пожалуйста! Против осмотра такого товарища в больнице я не возражаю, но кашель — это не какая‑нибудь серьёзная болезнь!

— Речь идёт не о кашле обычного типа, — твердил Мышак, — а о поражении всей области гортани. Если он не получит профессионального медицинского обслуживания, то может запросто лишиться голоса.

— Да ну вас, Мышак, — не верил лейтенант, — вы мне, пожалуйста, не рассказывайте. Я уже столько перевидал простуженных солдат, вы себе и представить не можете, и никто голоса не лишился.

Ефрейтор Мышак, тем не менее, стоял на своём, Кефалин кашлял так, что аж подскакивал на кровати, и лейтенант начал сдаваться.

— Ну ладно, — сказал он, немного поразмыслив, — Я напишу проездной документ, и пусть едет в свой Пльзень. Но предупреждаю вас, Мышак, что у меня в лесу кашляет вся рота, и если все захотят обследоваться в больнице, виноваты будете вы!

После ухода командира приступы кашля как рукой сняло.

— Теперь всё зависит о тебя, — сказал Мышак, — Я дам заключение, что здесь ты не можешь получить необходимого медицинского обслуживания и рекомендую тебя перевести. Большего я сделать не могу!

На следующий день Кефалин отправился в Пльзень. На его счастье, в Непомуки как раз отправлялся грузовик с грязным бельём, а оттуда до цели оставался какой‑нибудь час поездом. На вокзале больной заказал две кружки холодного пива, чтобы ещё немного разбередить воспалённые слизистые, и направился к военной больнице. По дороге Кефалин ради развлечения придумал для себя такую игру — решил, что во время пребывания в городе не отдаст честь ни одному офицеру ни при каких обстоятельствах. Ему встретилось несколько, и всё сошло гладко. Каждый из офицеров при виде чёрных погон лишь махнул в душе рукой и предпочёл смотреть в другую сторону.

Только на самом подходе к больнице Кефалин увидел приближающего старшего лейтенанта с красной повязкой на рукаве. Патруль, а значит, серьёзная опасность! Но игра есть игра, и надо соблюдать правила до самого конца. Кефалин стиснул зубы и честь не отдал.

— Товарищ рядовой! — заорал старший лейтенант, — Почему не приветствуете старшего по званию?

Кефалин, как ни в чём не бывало, продолжал идти.

Старший лейтенант кинулся за ним и схватил за рукав.

— Товарищ рядовой, — кричал он, — предъявите документы!

Кефалин выпучил глаза и придал лицу придурковатое, даже скорее идиотское выражение. Сложив ладонь рупором, он приставил её к уху и со всех сил рявкнул:«Э?»

Старший лейтенант испуганно отскочил и удивлённо заморгал. Поначалу он лишь растерянно перетаптывался, но когда Кефалин на него ещё раз гаркнул»Э?», то развернулся и поспешил прочь. Следующая его жертва уже не носила чёрных погон.

Начальником отделения оториноларингологии в военной больнице в Пльзене был полковник Даремник, приветливый пожилой мужчина, с которым вполне можно было договориться. Когда он увидел погоны Кефалина, то первым делом поинтересовался его гражданской профессией.

— Дружище, — улыбнулся он, — я страсть как люблю послушать чёрных баронов. Столько невероятных историй, жаль, что записать не получается.

Кефалин рассудил, что стоит преподнести ему невероятную историю, чтобы добродушный с виду доктор получил, что хотел.

— Я гастролировал с Сельским театром, — начал Кефалин своё повествование в промежутках между приступами кашля, — и однажды, когда мы выступали в Хлумце–над–Цидлиной, я там познакомился с молоденькой, совершенно прелестной девицей. Звали её Андела, но как потом выяснилось, она происходила из среды бывших эксплуататоров, а её отец, ныне отбывающий наказание, даже был членом правления «Живнобанка». В той деревне никто не осмеливался с ней заговорить, а местный сотрудник госбезопасности непрерывно следил, не готовит ли она акт шпионажа или убийство общественного деятеля. Ну а когда я начал с Анделой встречаться, то тут и решился вопрос о цвете погон моей будущей формы. Коллеги отговаривали меня от Анделы, говорили, что я сам сую голову в петлю, но я не мог её покинуть. Любовь, товарищ полковник, это страшная вещь!

— Вы на ней женились? — заинтересованно спросил полковник.

— Нет, не женился, — грустно ответил Кефалин, — она уехала со мной в Прагу, но через два месяца её посадили за тунеядство. Я в тот раз хотел повеситься, но друг в последнюю секунду меня срезал. Анделу выпустили через восемь месяцев. Но оставаться в Праге ей было нельзя, и она уехала обратно в свою деревню под Хлумцем–над–Цидлиной. Там она прыгнула в пруд. В день её похорон я играл Яна в комедии»Счастье с неба не падает». К счастью, на этом спектакле не особо смеются, поэтому моё трагическое прочтение роли их не смутило. Но об Анделе я не забыл, и кадровая служба, конечно, тоже.

Полковник довольно покивал головой.

— Человеческие судьбы — словно драмы, — посмаковал он, — страсть как люблю послушать. Ну а что, собственно, тебя беспокоит?

Кефалин принялся жаловаться на свою солдатскую долю и расписывать, как тяжело ему приходится работать, порой даже и по шею в снегу. Дважды ему в последний момент удавалось отскочить от падающего дерева.

— По шею в снегу особо не попрыгаешь, — согласился доктор, — разинь варежку, посмотрю, как тебя прихватило. Гм, воспаление гортани. Давно уже?

— Две недели, — соврал Кефалин, — Наш медработник уж не знает, что и делать. Если бы вы видели наш медпункт…

Полковник позвал медсестру:

— Сестра, пишите! Затяжное воспаление гортани, угроза нарушения голосовой функции. Безусловная необходимость перевода пациента в подразделение, имеющее хорошо оборудованный медпункт и обученный медперсонал. Лечение: ингаляции и инъекции глюкозы.

Тут он посмотрел на Кефалина:

— Доволен?

Кефалин засиял, как рождественская ёлка. Он благодарно пожал полковнику руку, и, полный воодушевления, возвратился в шумавскую деревушку, чтобы как можно скорее сменить её на режим майора Галушки на Зелёной Горе.