Черные дни в Авиньоне

Глава 8. Искушение Климента VI

Великий понтифик считал здравомыслие добродетелью не менее почтенной, чем набожность. Господь помогает деятельным: такой неписанный девиз выбрал для себя Климент, когда стало ясно: в Авиньон пришла «черная смерть».

Собрав всех городских врачей, он задал им единственный вопрос: «Что делать?»

«Бежать из города. Быстро, далеко, в безлюдную местность», — последовал единодушный ответ.

«Всем бежать?» — уточнил понтифик.

Всем, кто способен, ответили ему. Остальным же — уповать на милость Господа.

Отпустив медиков, Климент остался в зале приемов один. Он сидел в задумчивости за длинным пустым столом, как вдруг услышал голоса.

— Долг пастыря предписывает вам остаться, ваше святейшество, — тихо и сочувственно заметил кто-то у правого уха.

— Отвергать доводы знающих людей — несусветная глупость, — возразили у левого уха. Этот голос звучал резче, но оба они казались знакомыми. — Чума не разбирает, кто перед ней: великий понтифик или нищий.

Климент вскочил в ужасе, перекрестился, заозирался. Что это — бесы вселились в него? Или ангелы Господни снизошли к нему, грешному?

— Богачи уедут в загородные владения, а кто позаботится о бедноте? — продолжал внушать первый голос.

— О, да, бедняку в лачуге будет легче умирать при мысли, что в своем дворце сейчас кончается папа, — съязвил второй. — А уж как сам папа-то возрадуется!

Понтифик удивленно приподнял брови: кажется, невидимки обращались уже не к нему.

— Если он уедет, город охватит хаос!

— Хаос охватит его в любом случае, и ты это прекрасно знаешь!

— Между прочим, — в мягком голосе первого неожиданно прорезались ехидные интонации, — твое искушение бегством легко может быть истолковано как призыв к смирению, то есть к добродетели.

— Пф-ф! — насмешливо откликнулся второй, — а твои уговоры остаться не что иное, как соблазнение гордыней.

Такого викарий Христа и верховный первосвященник Вселенской церкви уже не смог выдержать.

— Замолчите, кем бы вы ни были! — закричал он, зажимая уши руками. — Изыдите! Пропадите!

— Он что, продолжает слышать нас? — насторожился второй.

— Вот черт… — ругнулся первый и все стихло.

С минуту папа стоял, втянув голову в плечи и боясь пошевелиться. Потом опустил руки, выпрямился и попытался разобраться, что с ним только что произошло.

Божественное ли откровение явилось ему или дьявольское наваждение — к счастью, свидетелей у него не было. Об авиньонском властителе и без того гуляет достаточно сплетен, еще слухов об одержимости не хватало! Кроме того, тут, возможно, и нет ничего сверхъестественного, всему виной переутомление или, допустим, несварение желудка. Климент одернул сутану, поправил пелерину, несколько раз глубоко вздохнул, собрался вернуться в кресло, чтобы продолжить размышлять о словах докторов — и замер в полуобороте: он понял, почему спорившие голоса показались ему знакомыми.

Тотчас же был призван слуга, получивший приказание разыскать во дворце двух человек.

Спустя непродолжительное время перед лицом великого понтифика предстали новый хранитель папской библиотеки и разнаряженный в шелк и бархат, всегда готовый ссудить деньгами, развлечь беседой, помочь советом господин… господин…

— Кроули, — поморщившись, подсказал демон. Ему надоело играть в анонимность, и не составило труда догадаться о направлении мыслей человека.

— Очень хорошо, что вы явились, господа, — Климент разглядывал обоих с настороженным интересом. — Только что здесь побывал цвет авиньонской медицины, который предоставил мне исчерпывающие рекомендации относительно действий во время захватившей город болезни. Но любопытно послушать людей, пусть и далеких от медицины, но, несомненно, высокой учености и разумности. Итак, что вы посоветуете, господин Вайскопф, для спасения от чумы?

— Немедленно уезжать из города, — быстро ответил Азирафель.

Кроули издал горлом странный звук.

— Вы что-то сказали, мой дорогой Кроули? — ласково улыбнулся ему Климент. — Быть может, тоже советуете перебраться за город?

— В трудную годину пастырю не следует бросать паству на произвол судьбы, — выдавил Кроули, бросив на Азирафеля сердитый взгляд.

— Сколь много мудрых советов посчастливилось мне услышать за весьма непродолжительное время, — благостным тоном заключил папа. — Причем некоторые явились, можно сказать, прямо из воздуха. Удивительно, не правда ли?

Белокурая и рыжая головы разом кивнули.

— Благодарю вас, господа, и более не задерживаю.

Господам не оставалось ничего другого кроме как откланяться и поскорее покинуть зал приемов.

— Боюсь, он нас раскусил, — высказал свои опасения ангел, едва они отошли на несколько шагов от двери. — Ох, что же теперь делать?

— Ничего не делать, — буркнул демон. — Он священник, ему положено слышать всякие потусторонние голоса. Лучше скажи, ты нарочно посоветовал ему не то, что говорил раньше? Зная, что я обязан тебе противоречить?!

— Не понимаю, в чем ты меня упрекаешь, — очень натурально обиделся ангел. — Я подумал и поменял решение. А ты сам недавно хвастался, что Климент прислушивается к твоим советам.

— Да, вот только этот совет — твой! — огрызнулся Кроули. Он понимал, что его обвели вокруг пальца, знал, что должен быть зол на ангела за это, но злиться на него не мог, а потому злился на всё остальное. Например, на позолоченную деревянную статую какого-то святого в нише, попавшуюся на пути. Демон от души пнул ее, она упала, загрохотав и подняв тучу пыли.

— Пожалуйста, перестань безобразничать, — попросил Азирафель, пытаясь поднять статую. — Ого, тяжелая… Поможешь?

Кроули подхватил ее за ноги и потащил к постаменту. Своей ношей они перегородили узкий коридор и едва не зашибли слугу, торопившегося в папские покои.

— Если Климент останется в городе, Чума убьет его, как и остальных, — возня с массивной статуей неожиданно успокоила демона. Он отряхнул пыль с любимого зеленого упелянда и уже безо всякой злобы спросил: — Тебе не жаль его?

Азирафель собрался ответить, но тут мимо них опять проскользнул слуга, и на этот раз он не шел, а бежал.

— Мне жаль его, жаль Вильгельма, жаль всех в этом городе, — вздохнул Азирафель, проводив его взглядом. — Если бы я мог… Но я не могу. А он — ангел кивнул на дверь, за которой остался понтифик, — он, прежде чем умрет, своей властью сможет спасти многих если не от болезни, то хотя бы от голода и погромов. Неужели ты забыл, что творилось во время Юстиниановой чумы?

— Хотел бы забыть… Слушай, а если он все-таки передумает и уедет?

— Кхм, господа, вы позволите пройти? Добрый день, господин Вайскопф.

— Добрый день, мэтр Шолиак.

Мимо них протиснулся немолодой мужчина в скромной котте до лодыжек, с темными вьющимися волосами и короткой курчавой бородкой. Подойдя к двери, ведущей в зал приемов, он решительно толкнул ее и вошел.

— Климент продолжает собирать мнения, — вполголоса заметил ангел.

— Это еще кто? — поинтересовался демон.

— Ги де Шолиак, личный врач папы. Светлая голова, золотые руки, душа бродяги — словом, он из тех, кто грешит исключительно из научного любопытства и редко умирает в своей постели. Его слово в ушах Климента способно перевесить и твое, и мое.

Ему довелось жить в эпоху, когда медицина черпала идеи из метафизики и астрологии, болезни тела лечились, главным образом, молитвой, кровопусканием и клизмой (последовательность процедур иногда менялась), а врачи, окончившие университеты в европейских столицах, полагали ниже своего достоинства браться за ланцет или нож: хирургия была уделом цирюльников. Считалось, что все, что может быть сказано о здоровье, уже сказала триада великих: Гиппократ, Гален и Авиценна. Искать какую-то новую истину означало прослыть самонадеянным выскочкой.

Ги де Шолиак бесконечно чтил труды знаменитых медиков прошлого. И все-таки посмел идти дальше.

Кроме трех крупнейших университетов того времени за его плечами было тридцать с лишним лет практики, когда он брался за лечение всего: от желудочных колик и переломов ног до зубной боли и катаракты. И никогда не брезговал кровавой работой цирюльников, став одним из первых европейских хирургов и заработав себе громкую и добрую славу почти чудотворца. Бродячая жизнь врача долго носила его по свету, пока не вынесла на одну из заметных вершин, сделав лейб-медиком римских пап в Авиньоне. И папа Климент, пригласивший Шолиака на эту должность, не раз похвалил себя за такой выбор: талантливый и знающий врач излечил его от головной боли и укрепил здоровье кардинала Гуго Роже — родного брата Климента.

Явившийся на вызов лейб-медик наметанным глазом отметил, что высокодуховный пациент сегодня бледнее обычного, но не торопился с вопросами. Почтительно поклонившись, он молча ждал изложения причины, по которой понадобились его услуги.

Климент пересказал ему единодушное решение городского врачебного сообщества.

— А что скажете вы, мэтр Шолиак?

— Оставить пределы города — в высшей степени разумный и дельный совет, ваше святейшество.

— А вы сами готовы последовать ему?

— Желание жить, свойственное любому божьему созданию, призывает меня к бегству, долг велит остаться, а разум советует подчиниться ему.

— Достойный и остроумный ответ. Вот только поможет ли он, когда чума покажет всю свою силу… — Климент в задумчивости подошел к одному из полукруглых окон, выходивших на площадь, и остановился, глядя вниз, на полускрытую туманом площадь. — Вы заметили, что многолюдный и шумный Авиньон пустеет? Многие покинули его, не дожидаясь совета врачей. Что ж, никто не сочтет позором отступление перед лицом многочисленного и сильного врага. Но когда Господь насылает на нас испытания, он же в бесконечной милости своей дает силы и средства для их преодоления. Вот поэтому я хочу спросить у вас, мэтр, и ожидаю честного ответа: вы знаете, как справиться с «черной смертью»? Чем можно одолеть болезнь?

— Если подходящее средство и существует, мне оно неизвестно. Надеюсь, пока неизвестно, — быстро поправился Шолиак. — Тем не менее можно кое-что предпринять, чтобы не заразиться. Дворец достаточно просторен, ваше святейшество. Затворитесь в одном из покоев, оставьте только необходимых слуг. Чума любит путешествия и общество — лишите ее этих удовольствий. Настоятельно прошу вас распорядиться, чтобы все в городе последовали вашему примеру. Всеобщее затворничество не изгонит болезнь, но затруднит и замедлит ее распространение.

Несмотря на почтительные обороты, это было высказано тоном скорее приказа, чем просьбы. В ином месте и с иным властителем Шолиак рисковал бы получить резкую отповедь за попытку диктовать условия, но Авиньон был местом, где просвещенное слово имело вес, а знания давали их обладателям право на известную дерзость. Поэтому Климент с самым внимательным и серьезным видом выслушал этот совет и ответил, что непременно позаботится об этом.

— И пусть ваши покои постоянно окуриваются душистыми травами, — добавил врач. — Их аромат не даст распространиться гнилостному поветрию болезни.

— Я выполню все ваши предписания самым тщательным образом, — Климент собственноручно, как бы в доказательство добросовестности, зажег от обычной свечи, стоявшей на столе, другую, ароматическую. — Но я пригласил вас, мэтр Шолиак, для консультации по еще одному, крайне деликатному вопросу, — папа покосился на дверь, отошел от нее к противоположной глухой стене и поманил за собой медика.

— Понимаете ли, в чем дело… сегодня мне слышались голоса.

— Голоса? — переспросил удивленный Шолиак.

— Да, два голоса, — нетерпеливо пояснил понтифик. — Два знакомых голоса! Они принадлежали двум моим приближенным. Но их не было рядом в тот момент, нигде в пределах слышимости! Голоса звучали в моей голове. Скажите, это может быть последствием той головной боли, от которой вы меня излечили? И не является ли это проявлением… сумасшествия? Напоминаю, всё строго между нами.

— Безусловно. Не стану скрывать: голоса, равно как и другие звуки, не слышимые никому больше, в самом деле могут служить признаком помрачения рассудка. Но в случае с вашим святейшеством, учитывая ваш сан, я бы предположил, скорее, знак свыше.

Климент испытующе взглянул в бородатое лицо, опасаясь увидеть насмешку, но Шолиак был совершенно серьезен.

— Вы хотите сказать, Господь таким образом отвечает на мои молитвы? — осторожно уточнил он.

— А почему бы и нет? Насколько мне известно, таких случаев немало.

— Благодарю вас, мэтр, ваш ответ совершенно успокоил и удовлетворил меня.

— Всегда к вашим услугам, — ответил довольный Шолиак. Он был готов наговорить мнительному пациенту целую гору комплиментов и успокоительных слов, потому что от его доброго расположения зависело отказать ли врачу в одной щекотливой просьбе или нет. Надеясь, что подходящая минута наступила, Шолиак, взвешивая каждое слово, проговорил:

— Ваше святейшество, если позволите, я хотел бы вернуться к обсуждению способов одолеть смертельную болезнь, что ныне угрожает всем нам. Великий Гиппократ утверждал, что исток болезни следует искать в нарушении баланса жидкостей в теле человека. Следовательно, чума, как наиболее тяжелая из всех известных ныне недугов, этот баланс уничтожает. Внешние ее следы — почернение кожи, нарывы-бубоны, — хорошо заметны. Но необходимо понять, какие разрушения болезнь творит внутри тела… Словом, я прошу вашего разрешения на вскрытие умерших. И я должен иметь возможность выбирать тела.

Понтифик нахмурился и несколько минут не отрывал взгляд от пустой площади за окном.

— Вы подвергнете себя большой опасности, — наконец заговорил он. — Моя подпись и личная печать подтвердят ваше право на некропсию, но они не защитят вас от гнева родственников покойника, которого вашей волей вместо могилы повлекут на разделочный стол. У меня нет отряда наемников для вашей охраны, мэтр Шолиак.

— Думаю, мне удастся найти сговорчивых родственников. Выбор, к сожалению, весьма велик, — криво усмехнулся врач.