Черные дни в Авиньоне

Глава 5. Авиньон

Капитан поскреб в короткой смоляной бороде и хрипло заявил:

— Пятьсот монет. И половину вперед.

— То есть пиратов вы не боитесь? — уточнил Кроули.

— Их только дураки не боятся. Я же говорю, пять сотен. Иначе плывите своим ходом, синьор.

— И когда отплываем?

— В Андреев день. Но деньги приносите сегодня, синьор: надо подготовить тариду[11].

— Э-э… а когда у нас Андреев день?

На смуглом обветренном лице капитана отразилось нескрываемое удивление:

— Так это ж первый день рождественского поста!

Кроули понял, что придется изучить текущий календарь. Похоже, он несколько изменился со времен фараонов.

Когда живешь на планете несколько тысяч лет, успеваешь, кажется, побывать в каждом ее уголке. А затем легким усилием воли можешь в одно мгновение переместиться, куда заблагорассудится.

Так оно и было, пока смертные не занялись массовым строительством. И там, где на протяжении столетий цвел зеленый луг, вдруг оказывалась каменная стена, а в нее очень неприятно впечатываться лицом — даже если оно принадлежит бессмертному существу. Особенно тяжело стало с мгновенным перемещением в Европе, где города росли, как грибы после дождя. Волей-неволей приходилось пользоваться человеческими средствами передвижения, медленными и неудобными.

По мнению Кроули, после изобретения колеса процесс совершенствования транспорта сильно замедлился. Если тебе надо куда-то поехать, или трясись в повозке, или отбивай зад в седле.

К счастью, остается вода. Здесь изобретательская мысль заметно продвинулась со времен выдолбленных древесных стволов, и большинство сооружений из досок и бревен не только не тонули, но и перемещались от одной пристани до другой, иногда даже против ветра и течения. В Неаполе путешественник мог найти корабли, пригодные к долгому плаванию по морю. Но самое главное — демоны не страдают морской болезнью, и это стало основной причиной, почему Кроули решил отправиться в Авиньон по воде, а не по суше.

Правда, он не учел пиратов. Вернее, ему не приходило в голову, что у лесных разбойников могут быть морские коллеги. А вот капитаны кораблей много о них знали — и ни за какие деньги не желали отправляться в Марсель, потому что острова по пути к нему облюбовали пиратские ватаги. Согласился лишь тот чернобородый, что запросил полтысячи золотых монет. Кроули, поторговавшись для порядка, сосредоточился на том, чтобы запомнить счастливую посудину среди десятка точно таких же, покачивающихся на волнах в гавани. На ее корме белой краской было выведено «Santa Reparata». Да, иногда демонам приходится запоминать имена святых.

Уточнив, что Андреев день наступит ровно через неделю, Кроули, сам удивляясь собственной добросовестности, к вечеру принес капитану оговоренную сумму.

— Видать, вам позарез надо в Марсель, синьор, — заметил тот. — Что ж, моя тарида будет готова в срок. Слово капитана Петруччо! А вы бы пока сходили в церковь, помолились святой Репарате о попутном ветре и хорошей погоде.

Кроули было прекрасно известно, что климатом вообще и ветрами в частности когда-то занималась компания, позже в полном составе ухнувшая в преисподнюю. Работа осталась незаконченной, доделывать ее, похоже, не спешили, и местная святая никак не могла этому помочь.

Тем не менее, ветер в день отплытия выдался попутным, хоть и по-зимнему холодным, с ясного неба светило солнце и вся команда тариды во главе с капитаном восприняла это как добрый знак.

— Если благополучно минуем остров Монтекристо, считай, пронесло с пиратами, — сообщил Петруччо своему единственному пассажиру.

— Надо же, и в море имеется своя Голгофа[12], — проворчал Кроули.

Путешествие по воде имело свои недостатки: тарида насквозь провоняла тухлой рыбой и гнилыми водорослями, к тому же она постоянно качалась, так что приходилось все время хвататься руками за разные толстые веревки, которые так и норовили запутаться. Матросам это не нравилось, и Кроули уже услышал в свой адрес несколько выразительных пожеланий.

На четвертый день пути из мглы на горизонте показался остров Монтекристо.

Он полностью оправдывал свое название. Голые скалы с редкими зелеными пятнами растительности вздымались прямо из воды, словно напрашиваясь под высокие кресты. Демон, погрузившись в невеселые воспоминания, не сразу заметил, что на тариде поднялась непонятная суета: матросы, тревожно переговариваясь, тащили из трюма багры и поднимали дополнительные паруса.

— Видать, не услышала святая наших молитв, — пробурчал за его спиной капитан. — Пираты! — он добавил несколько крепких ругательств. — Вон, видите три фелуки? У нас больше парусов, но они легче. Попробуем оторваться… Вам бы, синьор, лучше спуститься вниз, раз вы без оружия.

— Ничего, я успею, — Кроули невольно залюбовался стремительными контурами белых парусных лодок, вышедших из-за утесов Монтекристо. Они легко скользили по волнам наперерез тяжелой тариде. Сомнений не оставалось: скоро они нагонят ее.

Кроули спустился в трюм, где ему выгородили нечто наподобие каюты. Ни о каком комфорте говорить не приходилось, но, утешал себя демон, зато это путешествие закончится намного быстрее сухопутного. К тому же прямо сейчас выпала замечательная возможность развлечься. Он дождался, когда на палубе раздались крики, топот, лязг оружия, и щелкнул пальцами.

Капитан Петруччо решил во что бы то ни стало получить вторые двести пятьдесят монет от щедрого пассажира. Но вот беда: с каждым новым днем плавания этот человек все меньше нравился капитану и команде. Багажа при нем не имелось, слуг тоже не было, и, самое главное, неясно, что ел и пил странный пассажир. Понятно, благородный синьор брезгует солониной и пресными лепешками, составлявшими ежедневное меню на тариде, но ведь он и по нужде не ходит! Во всяком случае, никто не видел, чтобы он выносил ведро, выделенное ему для этой цели. И воды для умывания не просит, а между тем всегда чист и свеж, будто только что от цирюльника. А на одежде ни пятнышка, ни лишней складочки! Словом, душа капитана разделилась на две части, и если одна жаждала денег, другая с не меньшей силой желала побыстрее избавиться от загадочного господина. А с пиратами и договориться можно… Вот почему Петруччо, когда дело дошло до абордажа, дал понять и команде, и нападавшим, среди которых, кстати, оказалось несколько знакомцев, что кровопролитие вовсе не обязательно.

Всего этого Кроули, конечно, не знал, хотя чутье подсказывало демону: корабль полон закоренелых грешников, а капитан — редкий пройдоха. Искушать их просто не было необходимости, а опасная профессия позволяла рассчитывать, что в Ад они отправятся самостоятельно и довольно скоро.

— На нем золота, что блох на собаке! И никакого тебе льна, все шелк да бархат, даже на исподнем, — в описании своего пассажира Петруччо не жалел красок, понимая, что сейчас выторговывает не только свою жизнь, но и возможную долю. Суровые, вооруженные до зубов головорезы слушали его с нескрываемым интересом, — как, впрочем, и собственные матросы. Подумать только, брэ[13] из шелка! Говорят, их одни короли да принцы носят…

— Так, говоришь, он смирный? — уточнил главарь пиратов, одетый заметно богаче соратников: в красные необъятные шаровары.

— Как овечка, — подтвердил Петруччо. — И оружия при нем никакого. Ну не считать же оружием ту золотую зубочистку, что он называет кинжалом и таскает на поясе! Хотя стоит она, небось, как моя тарида.

Он собрался опять пуститься в описание роскошного наряда будущей жертвы, но заметил, что главарь смотрит куда-то за его плечо — и стремительно бледнеет, несмотря на крепкий загар. А кое-то из его пиратов просто упал на колени, истово крестясь.

Петруччо обернулся…

Сперва ему показалось, что в трюме пожар, и его зарево вырывается из распахнутого люка. А затем в зареве он разглядел человеческую фигуру.

— Святая Репарата… — прошептал побелевшими губами капитан, вместе со всеми валясь на колени.

Он помнил деревянную статую в храме и не мог ошибиться: корона, пышные одежды и пальмовая ветвь в руке. Фигура воспарила невысоко над палубой и провещала голосом гулким, как церковный колокол:

— Значит ты, негодный Петруччо, решил продать мирного путешественника морским разбойникам?! А вы, мерзавцы, промышляете пиратством?!

— Помилуй…те, госпожа святая! — взмолился капитан, — Господом нашим и Пресвятой Девой клянусь, никогда больше…

— А почему мною не клянешься? — нахмурилась Репарата.

— И вами, и вами клянусь! Мы все клянемся! — его поддержал нестройный, но убедительный хор голосов.

— Клянетесь? То есть поминаете всуе имя Го… ну и мое тоже?! — очень непоследовательно возмутилась святая, но морякам сейчас было не до поисков логики в ее речах.

Одной рукой она приподняла край своего воздушного одеяния. Показались розовые босые ножки, маленькие и стройные. По палубе пронесся единый вздох изумления и восторга. Но не успел он смолкнуть, как ножки принялись раздавать по бокам, спинам и задам увесистые пинки, от которых многие покатились кубарем, а один пират даже кувыркнулся за борт.

— Проваливайте обратно на свой Монтекристо! — приговаривала святая, выпроваживая морских разбойников в их фелуки и попутно охаживая пальмовой ветвью, точно веником. — А с вами, бездельники, — она обернулась к экипажу тариды, сбившемуся вокруг капитана, — у меня будет отдельный разговор!

И она выдала такой соленый морской загиб, что на кораблях сами собой свернулись все паруса, — от смущения.

…Сверху, откуда-то из самой глубины неба, слетел негромкий добродушный смех. И от него тарида, фелуки, матросы и пираты растаяли, как туман под солнцем.

Азирафель смеялся. Впервые услыхав смех ангела, а случилось это много тысяч лет назад, демон страшно удивился. Он хорошо помнил, что в Раю никогда никто не смеется: там просто нет поводов для веселья. Восторга — сколько угодно, умиления, благодати и покоя — завались, но веселье на Небесах не водилось.

В преисподней о нем тем более не ведали. Рай был серьезен, Ад — угрюм, и лишь смертным был свойствен смех. А еще — единственному ангелу, который не только не стеснялся этого человеческого качества, но охотно пользовался им, и вообще был смешлив. Кроули как-то задумался вслух, когда именно каждый из них понял, что заразился от людей чувством юмора — и не смог вспомнить. Как и Азирафель. Но оба согласились с тем, что умение смеяться — над обстоятельствами, догмами, и, конечно, над самими собой — лучше всего помогает сохранить здравый рассудок и не потерять вкус к жизни. Ведь и у бессмертных бывают такие минуты, когда больше всего на свете хочется нырнуть в купель со святой водой или в огонь геенны. Вот тогда несерьезное настроение одно и спасает от серьезных глупостей.

Итак, Азирафель смеялся, искренне потешаясь над комедией, разыгранной Кроули на корабле.

Они стояли на берегу Роны, у древнего полуразрушенного моста Сен-Бенезе. Позади, за шоссе с редкими автомобилями, вставал над древесными кронами папский дворец, вторая, наряду с мостом, достопримечательность Авиньона.

Когда Азирафель предложил вновь побывать в этом городе, Кроули, вопреки обыкновению, сразу согласился. Воспоминания шестисотлетней давности оказались удивительно свежими и цепляющими — они не желали отпускать, требовали вернуться, пережить заново.

Перед самым отбытием Кроули получил поощрение от начальства — впервые после неудавшейся казни. Аду понравились паника и беспорядки вокруг вышек связи 5G, и Внизу решили, что тут, как обычно, заслуга их непотопляемого земного агента. Тот, разумеется, отпираться не стал, хотя не только не был причастен к поджогам и слухам о вредоносности сотовой связи, но как раз в это время подбирал себе смартфон для стандарта 5G.

Ангел был печален и подавлен, отправляясь в Авиньон, словно собирался искупать некую давнюю и тяжкую вину. Ему тоже вынесли официальную благодарность — за волонтерское движение и работу врачей, — но после памятного выговора от Метатрона это его совсем не порадовало.

Чтобы как-то ободрить друга, Кроули просмотрел все новостные ленты информационных агентств мира, сделал поправку на процент недостоверности, и в итоге получил обнадеживающую сводку: пусть медленно и трудно, но человечество побеждало в войне с вирусом.

Такие новости действительно обрадовали ангела; к тому же лето на юге Франции способно и закоренелого пессимиста превратить в убежденного жизнелюба. Очень кстати оказалось воспоминание демона о морском приключении: Азирафель просветлел лицом и даже замурлыкал себе под нос: «На мосту в Авиньон мы танцуем, мы танцуем…»[14]

Три уцелевшие каменные арки отражались в голубом зеркале неторопливой реки — надежность камня соединялась с изменчивостью воды, и в трех овалах, словно в рамах некоего триптиха, заключался весь Авиньон: автострада, черепичные крыши, утопающие в зелени, и желтые зубцы крепостной стены, ограждающие папский дворец.

— Если мне не изменяет память, именно по этому мосту я в город и въехал, — заметил Кроули, успевший прогуляться по старинной кладке. — Конечно, тогда он был целый. Ха, с меня и пошлину содрать попытались!

— А мы с Вильгельмом въезжали с другой стороны, — припомнил ангел, рассеянно поглаживая нагретый солнцем камень. — И я, признаться ожидал благочестивой тишины и молитвенных песнопений. Но вместо того нас встретило прямо-таки новое столпотворение: толчея, шум, суета! Будто вернулся обратно в Мюнхен.

— Ну, я никакого благочестия не ждал. Если в город валят купцы, воры и блудницы — это, знаешь ли, многое говорит о местной власти.

Шестьдесят девять лет городок в Провансе служил папской резиденцией и считался неофициальной столицей католического мира; этой славой он жил последующие шестьсот с лишним лет. Ее ветхий, но все еще роскошный покров до сих пор проглядывал в контурах башен и шпилей папского дворца, в цветных витражах окон, в церемонных жестах мраморных статуй.

Ежегодный театральный фестиваль, собиравший в Авиньон тысячи зрителей со всего мира, в этом году был отменен. Лишившись толпы туристов, городок терпеливо притих, и лишь цикады трещали с прежним трудолюбием, не обращая внимания на карантин.

— Тебе не кажется, что время вдруг потекло медленней? — спросил Азирафель. Они брели по одной из узких улочек, вившихся серпантином под стенами папского замка. Бежевый летний костюм-тройка ангела, устаревший лет на полтораста, и ультрамодный черный прикид демона не вызывали любопытства редких прохожих: Авиньон привык к экстравагантности.

— Лично я его не останавливал, — Кроули склонил на бок голову, к чему-то прислушиваясь. — А, понятно. Тени лицедеев.

— Кто-кто?

— Лицедеи, актеры. Театр весьма коварная штука, иногда жалею, что не я его придумал. Со временем там творится настоящая чертовщина! А представь, когда сотня-другая театров и театриков собираются в одном маленьком городке… Хоть их и нет тут сейчас, но в предыдущие разы они таких узлов навязали из прошлого и настоящего, вот время и цепляется ими за все подряд.

Сквозь пыльное стекло рекламного короба на них смотрел с афиши мужчина средних лет в бархатной фиолетовой пелерине поверх белого длинного одеяния. Продолговатое умное лицо было гладко выбрито, на полных губах застыла тень улыбки. Он со спокойным достоинством сидел в простом деревянном кресле, уронив одну руку на подлокотник, другой сжимая белый платок. Надпись под портретом приглашала посетить музей «Папская резиденция».

Кроули остановился перед афишей и шутовски раскланялся:

— Мое почтение, Ваше Святейшество!

Человек на портрете перестал улыбаться, нахмурился и сухо кивнул.