Черные дни в Авиньоне

Глава 9. «Восславим царствие Чумы!»

Авиньон тонул в колокольном звоне. Монастырь кармелиток; обитель францисканцев; церкви Сен-Агриколь, Сен-Дидье, Сен-Пьер — везде тревожно, надрывно стонали колокола. Поверх их печальных голосов заунывно и гулко отбивал удары большой колокол Нотр-Дам-де-Дом.

Звон проникал в покои богача и каморку нищего, его слышали купцы и мастеровые, монахи и блудницы, богословы и трактирщики. И каждый содрогался, понимая, что колокол звонит по нему.

Кроули посторонился, пропуская погребальные дроги. Они тянулись вереницей на ближайшее кладбище. Начав хозяйничать у реки, чума за неделю опустошила прибрежные кварталы, где ютилась беднота, перекинулась на улицы красильщиков, медников, хлебников. Что ни день, закрывалась очередная лавка, мастерская, кузня, и вскоре ее владельцы со всем семейством отправлялись в последнее, недлинное путешествие.

Снега все не было. Облака, похожие на грязную мыльную пену, по-прежнему закрывали солнце, и от этого зимний город с его голыми деревьями, бледно-жёлтым камнем стен, темными окнами пустых домов, и серой, как несвежая простыня, рекой, сам напоминал тяжелобольного.

Говорят, колокольный звон отгоняет нечистую силу. Кроули вдоволь навидался священников, продолжавших верить в это, даже когда черти уже тащили их души в Ад. Впрочем, сейчас демон охотно поддался бы людскому суеверию, чтобы убраться из Авиньона куда подальше, но приказ есть приказ. К счастью, Вельзевул не торопила его с выполнением задания, потому что Климент VI хоть и остался в городе, но теперь чуть ли не сутками пропадал в молельне, соединенной с его покоями. Вытащить его оттуда могли лишь новости исключительной важности, на поиски которых демон собирался отправиться.

Сегодня он облачился в алое и рыжее. Выбирая оттенки, отметил про себя, что еще ни разу, начиная с торжественного въезда Первого Всадника, не надел черное — цвет, преобладающий ныне на авиньонских улицах. И не надену, твердо решил Кроули, этого от меня старуха не дождется.

Он вышел в город вполне довольный собой, и первые несколько кварталов прошел беспечным легким шагом, зная, что развевающиеся длинные одежды смотрятся на нем живым пламенем.

А потом повстречал обернутые в холстину трупы на повозках и бредущих рядом людей, почерневших от горя и отчаяния.

Демонам не ведом стыд. Ну, может быть, совсем чуть-чуть… И он сразу превращается во что-то другое, например, в ярость. Никто и никогда не осмеливался поднять руку на Всадников, но у Кроули вдруг страшно зачесались кулаки, — такого с ним не случалось уже очень давно.

Незаметно к звону колоколов и скрипу тележных колес добавились новые звуки: топот многочисленных ног, громкие возгласы, смех. Смех? Кроули обернулся. Из-за угла ближайшего дома, чуть не перевернув дроги, вывернула ватага молодых мужчин, одетых так же богато и ярко, как и он.

— Смотрите, это же… ну, фаворит его святейшества, — послышался громкий возглас. — Клянусь пупком святого Себастьяна, я забыл ваше имя, сударь!

Компанию весельчаков возглавлял завсегдатай званых обедов папы Климента, юный баловень судьбы, единственный наследник местного графа или герцога, — Кроули не считал нужным вникать в такие мелочи. Буйного молодчика звали Рене де… впрочем, его фамилией демон тоже не интересовался. А на «фаворита» и глумливые смешки ответил самодовольной улыбочкой, добавив вслух:

— Мое почтение, господа. Прекрасный день, не правда ли?

— Идемте с нами! — Рене бесцеремонно схватил его за рукав. — Идемте пить и веселиться, пока мы живы!

Он пошатывался, от него разило вином. А еще — страхом и тем особенным, исступленным вожделением, когда жаждут не столько заполучить кого-то или что-то, сколько осквернить и уничтожить приобретенное. Остальная компания тоже нетвердо держалась на ногах, окруженная плотным облаком спиртного духа и грешных желаний.

Безудержные кутежи, лихорадочное веселье сделалось обратной стороной отчаяния и ужаса, охватившего город. Если завтра не наступит, значит, надо успеть сегодня взять от жизни все — и они брали, опустошая винные подвалы, осыпая золотом блудниц, обжираясь до рвоты. Что ж, подумал Кроули, Хастур был прав: грешников в зачумленном городе — хоть лопатой греби. Вот эти, например, почти готовы, осталось их слегка подкоптить на огне какого-нибудь подходящего порока. Спасением душ пусть занимается ангел, а лично он намерен отправить всю компанию в пекло самой короткой дорогой. Демон ухмыльнулся, приобнял молодого глупца за плечо и заявил во всеуслышание, что чума боится веселых и пьяных, а потому будь проклят тот, кто загрустит и протрезвеет.

— Ох, взял бы я бы эту чуму… — движением рук и бедер Рене показал, что бы с ней сделал. Приятели одобрительно заржали.

Вот и нужный порок, смекнул Кроули, — старая, как мир, похоть. И, словно сам Сатана сегодня помогал ему, впереди, на перекрестке улиц, показались две женские фигуры.

Одна была одета богато, другая попроще и держалась на шаг позади: очевидно, состоятельная дама в сопровождении служанки шла в церковь монастыря кармелиток, расположенного неподалеку.

Дама куталась в длинный широкий плащ, но желтые глаза видели ее так ясно, словно она была без одежды. Видели и в одно мгновение уже знали о ней всё.

— Друзья мои, взгляните-ка, кто идет там, впереди, — Кроули повернул Рене в нужном направлении, поскольку тот с пьяным упорством желал идти в другую сторону. — Это та самая госпожа де Нов, красавица Лаура, которой посвящает сонеты синьор Петрарка! Давайте разглядим ее поближе!

Второго приглашения гулякам не требовалось: в предвкушении нового развлечения они самым скорым шагом, на который были способны их заплетающиеся ноги, поспешили за женщинами.

— У Петрарки губа не дура, скажу я вам: мадам де Нов свежа, что твоя майская роза, и стройна, как кипарис, — распалял их на ходу Кроули. — Он любит ее уже двадцать лет, и она по-прежнему прекрасна. Двадцать лет ежегодно посвящает ей сонеты, но ни разу не перемолвился с ней ни единым словом!

Компания позади забурлила голосами:

— Гы-ы, любить вприглядку чужую жену — дело нехитрое!

— Рогоносец де Нов!

— И что же, за двадцать лет между ними ничего не было?

— Ну, сам синьор Петрарка за это время прижил двух незаконнорождённых детей, — подзуживал демон.

— Ах-ха-ха, силён!

— На одну смотрит, к другой прижимается — двойное удовольствие!

Женщины оглянулись на шум, и стало ясно, что желтоглазый наперсник папы не солгал: широкий плащ не скрывал гордую осанку дамы, а ее лицо в обрамлении темного глубокого капюшона сияло последним, самыми нежным и чарующим отблеском молодости.

Правда, оно тут же побледнело от страха при виде распаленной, буйной ватаги. Служанка что-то коротко сказала госпоже, и они почти бегом бросились к спасительным воротам монастыря.

Рене пронзительно засвистел, его спутники завопили, заулюлюкали, точно охотники, преследующие зверя. Кроули мчался впереди всех, как степной пожар. Страсти людей передались демону и теперь его переполнял злой азарт: скорее настигнуть беглянок, не дать им ступить на освященную землю!

И все-таки он не успел: тяжелые створки ворот захлопнулись перед ним, чуть не прищемив ногу.

Позади раздались возгласы досады и разочарования, но они стихли, стоило заговорить Рене.

— На наше счастье, в Авиньоне еще остались менее стеснительные красотки. Женщины, что мотыльки: слетаются, как на огонь, на звуки веселья и звон кружек! Идёмте пировать, друзья!

Кто-то из компании, успевший слегка протрезветь, возразил, что все трактиры закрыты, а на улице пировать слишком холодно. Кроули не вмешивался в разговор, с любопытством ожидая, какое решение примет вожак. Уж этот малый едва ли выберет возвращение по домам! И точно: Рене, поколебавшись немного, счастливо улыбнулся и громко сообщил:

— Костры! Много костров! Смотрите, солнце садится, скоро стемнеет. Мы осветим ночь жарким пламенем! Тащите из пустых домов столы и стулья! Ломайте кровати, лари — они пойдут на растопку. Господин… — он повернулся к Кроули и запнулся.

— Серпенто, — услужливо подсказал демон.

— Точно! Наконец-то я вспомнил ваше имя! Сударь Серпенто, говорят, Его Святейшество нынче постится, значит, ему ни к чему те яства, которыми он нас потчевал. Могли бы вы раздобыть их?

— Нет ничего проще. Готовьте столы, за угощением дело не станет.

«Откладываете похоть ради чревоугодия? Не возражаю!» — добавил он про себя.

Улицу Кожевенников «черная смерть» опустошила одной из первых: помогли едкие вещества, в которых вымачиваются кожи, густой смрад и постоянная сырость. Сначала подмастерья начали быстрее обычного выкашливать собственные легкие, а вскоре пришла очередь и мастеров. Первых умерших отпевали и хоронили как полагается, но вскоре госпожа Чума отменила все церемонии. Последнего покойника на опустевшей улице мародеры просто облили оставшимся в чане дубильным раствором, чтобы перебить запах, и вынесли из дома все, что приглянулось.

— Вонь лучше любых указателей, — усмехнулся Рене. — На наше счастье, здесь хватает и чистых домов. Тащите все, что способно гореть или держать на себе блюда, кубки и задницы!

В последнем свете короткого зимнего дня Кроули с поистине демонической отчетливостью увидел: каменный тоннель улицы; клубится, сгущаясь, тьма, и смутные призраки ныряют в разверстые чрева мертвых домов, чтобы мгновение спустя выволочь оттуда, точно требуху, стол, стул или скамью. Отчего-то совсем не слышно треска дерева или грохота досок по камням… Ватной, душной тишиной набита бывшая улица Кожевников.

Я опоздал, понял демон. Эти люди уже обрели собственный ад.

— Дорогой Серпенто, где же обещанное?

И тут же вместе с вопросом и живым человеческим голосом вернулись, лавиной рухнули на рыжую голову звуки и краски: смех, треск десятка огромных костров, алые и багровые сполохи на желтых стенах, синие, лиловые, зеленые плащи, блеск золота, сияние драгоценных камней в перстнях и на одежде.

Еще толком не придя в себя, Кроули щелкнул пальцами. Запоздало напрягся, готовясь к всеобщему изумлению, испугу, потоку вопросов…

— Вот это ловко! — Рене как ни в чем не бывало потянулся к ближайшему серебряному кувшину, в котором маслянисто поблескивало вино. — Не удивительно, что вас приблизил к себе папа. Друзья! Первый кубок — во здравие господина Серпенто, короля ловкачей!

Три длинных стола составили между собой, и на всех хватило блюд с мягким хлебом и горячим, истекающим соком мясом. И вино, реки вина — золотого, розового, темно-красного и густо-фиолетового.

К глуховатому мужскому смеху прибавился звонкий женский. Пять или шесть молодых красоток, одетых легко и ярко, уже сидели за столами, хотя Кроули мог бы поклясться, что это не его работа.

— Второй кубок мы поднимаем за нашу госпожу, что ныне главнее и папы, и императора, — провозгласил Рене. — Мы пьем за великую даму Чуму!

В дальнем конце улицы мелькнул белый силуэт всадника… Нет, показалось. Просто дым и пляска огня. Кроули перевел дыхание и залпом выпил из первого попавшегося кубка.

— Пусть кубки звенят громче колоколов! — продолжал смертный. — Гоните прочь уныние и печаль, в круге нашем есть место только для веселья!

Время, как сердитая пряха, рванула запутавшуюся пряжу, не разбираясь, где прошлое, где настоящее, и в каком месте грубая реальность переплетается с тонким вымыслом.

Не оттуда ли, из прорехи мироздания, и появился этот монах? Молодой, но страшно изможденный, с ввалившимися светлыми глазами и почти голым черепом.

Пирующие, казалось, не замечали его, хотя он подошел вплотную к столам. Кроули отставил чашу, и, не мигая, наблюдал за ним. Поблуждав недоумевающим взглядом по смеющимся, красным, лоснящимся от пота и мясного жира лицам, он уставился на демона.

— Безбожный пир, безбожные безумцы![19] — слетело с бескровных губ. Или они умело покрыты белилами? И зачем на столе между блюдами и кружками лежит белая маска с черной слезой на щеке и печально изогнутым ртом?

— Вы пиршеством и песнями разврата ругаетесь над мрачной тишиной, повсюду смертию распространенной, — подсказал Кроули. Где-то, когда-то он слышал эти слова. Или ему только предстояло их услышать? Время усмехнулось, принялось сучить пряжу дальше, распутывать узлы, латать прорехи. Нет, никакого грима: этот человек в самом деле бледен до прозелени и непонимающе смотрит на демона. А маску уже смахнули со стола в темноту.

— Стыд и позор! — загремел монах. — В час гнева высшего, когда мы все возносим Господу молитвы и покаяния слова, вы предаетесь гнусному разгулу! Забыли о спасении души в разврате и мерзком ублаженьи чрева! Заклинаю вас муками Спасителя: ступайте по своим домам! Молитесь…

— Наши дома пусты, — перебил его Рене. — Там ничего нет, кроме гробов. Убирайся, святоша, пока я не поджарил твои тощие окорока на вот этом костре!

— «Дома у нас печальны — юность любит радость».[20] Кроули, ведь он почти дословно воспроизвел слова пьесы начала девятнадцатого века! Гениальная догадка автора… «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю…» Этот юный смертный говорил что-нибудь подобное?

— После того, как пообещал поджарить этого бедолагу? Не хотелось бы тебя огорчать, но за тем столом никто не сочинял стихи, да и песен не пели. Пили, потом грешили прямо на столах. Они спешили жить… Но все равно опоздали.