Черные ножи – 4

Глава 23

Это не была жестокость или безжалостность, и я не чувствовал ни малейшего сожаления, хотя только что участвовал в убийстве безоружного человека.

Хотя нет, убийством я бы произошедшее не назвал — это была казнь.

И я очень надеялся, что мы совершили правое дело, предотвратив многочисленные преступления и бесчинства, которые должны были произойти в будущем под знаменем этого имени, которое я даже произносить вслух не хотел.

Все, что я чувствовал — невероятное облегчение, словно камень с души.

Чтобы изменить мир иногда приходится марать руки, но пусть уж лучше это сделаю я, мне не привыкать, чем кто-то другой.

Светлое будущее невозможно без темного прошлого.

И пусть это глупость, но я верил, что Эра милосердия возможна. Что люди могут стать и чище, и добрее, но для этого нужны предпосылки. Общество и воспитание обязаны сделать из человека — Человека, и советский строй был, как никто другой, близок к этому.

В детстве само понятие «насилие» казалось страшным и мрачным. Убийства в фильмах и книгах живо воспринимались психикой, оставляя свой след. Но прошло несколько десятков лет, и детям с яслей начали внушить, что насилие — неотъемлимая часть жизни. И новые поколения не получили ту детскую «прививку доброты» и оказались подвергнуты совсем иной методике воспитания, построенной на грязи, лжи и смерти.

Я очень хотел, чтобы в этом мире, куда я попал волею случая, все пошло немного иным путем. И я делал все возможное для этого.

— Что дальше? — Яков был взволнован.

— Дальше? — я задумался. — Будем выбираться из этого проклятого места!..

Мы вышли из «Целленбау», хотя, по хорошему, нужно было проверить и другие камеры, где немцы держали особо ценных объектов, которых планировали в дальнейшем использовать в своих целях. Тот же Мельник, наверняка, сидел где-то по соседству.

Но… двойного убийства мне хватило. Надеюсь, остальных покарает сама судьба, рок или, если угодно, фатум. Кому как нравится. А с меня на сегодня достаточно.

Точнее, воевать я был готов и дальше, но с оружием в руках против таких же вооруженных врагов. Чтобы все по-честному!

— Если ты вдруг выживешь и доберешься до наших, расскажи им обо мне! — попросил я, безрадостно оглядывая обстановку. — Пусть знают, что Дмитрий Буров был, сука, героем, честно дрался до последнего и пал смертью храбрых!

Яков мрачно кивнул, не питая особых иллюзий на счастливое будущее.

Побоище на улице все не стихало. У стены добивали пойманного эсэсовца, методично размазживая его голову камнем. Рядом, у стены барака, трое заключенных навалились на солдата. Двое держали, третий душил. Солдат дергался, пытаясь вырваться, но я видел, что ему конец.

Особый лагерь Крюгера полыхал. Над бараками клубился черный дым. Производству фальшивых купюр и документов пришел конец. Работники подожгли машины и сами бараки. Надеюсь, хоть остались живы.

Но не все было радужно.

Как раз в этот момент внешние ворота распахнулись и на территорию лагеря въехали три броневика, за которыми строем шло не меньше пятидесяти солдат.

Наш пулемет на вышке на мгновение замолчал, а потом начал разворачиваться к новым противникам, но пушка одного из броневиков гулко ухнула, и снаряд угодил прямо в вышку, снеся половину смотровой площадки.

— Дьявол! — вскрикнул Яков. — Так мы долго не продержимся!

Я вполне разделял его точку зрения. Три броневика, автоматчики и разрушенная вышка практически не оставляли нам шансов на успех. Даже если кто-то все же сумеет перебраться через стену, то большинство все равно полягут здесь.

— Убивать всех! — услышал я громкий приказ на немецком, обращенный к эсэсовцам. — Никакой пощады!

Да это же Алекс вылез из того места, где прятался последние четверть часа, и начал руководить процессом. Вот же гнида!

Я навел пистолет на фон Рейсса и нажал на спусковой крючок.

Мимо!

Еще раз, и снова мимо.

Как же так? Ведь обычно я стрелял метко. Видно, госпожа удача пока берегла немца. Поглядим, надолго ли?..

— Огонь!

Автоматчики ударили слаженно и четко, расстреляв всех, кто был поблизости. Сейчас они не разбирали ни своих, ни чужих, просто уничтожали каждого, кто попадался на их пути.

Я увидел, как один из заключенных, с оскаленным от ярости лицом, бросился вперед, занося топор для удара. Он прекрасно понимал, что максимум — заберет с собой кого-то одного.

— Огонь!

Не забрал никого.

Сразу три автоматные очереди прошили его худое тело, изломав и отшвырнув в сторону.

Еще один узник с винтовкой в руках, выскочил из-за угла барака, быстро поднял оружие и выстрелил, практически не целясь. Пуля выбила крайнего автоматчика из строя, но остальные тут же сконцентрировали огонь на смельчаке, крест накрест оставив отметины на его нательной рубахе.

Автоматчики шли вперед неспешно, выискивая взглядами новые цели. Аппельплац, усеянный телами, опустел. Каждый, кто мог передвигаться, пытался отползти как можно дальше. Броневики остались стоять у ворот, грозно водя дулами пулеметов и пушек из стороны в сторону.

Да, восставшие перебили уйму немцев, еще больше — капо, но этого оказалось недостаточно. Подкрепление из казарм явилось очень невовремя для нас, и теперь, свежие и полные сил, они почти переломили ход боя.

Почти.

Пулемет на расстрелянной вышке зашевелился, кто-то уверенной рукой наводил его на цель. А сбоку, со стороны больничных бараков, наискосок к воротам бросился человек, увешанный связками с гранатами.

Я со своей позиции прекрасно видел его. И узнал.

Георгий Александрович Зотов, командир моего танка, человек, не знающих слово страх, честный, настоящий… он бежал сейчас, чуть пригнувшись к земле, и надеялся, что его не заметят раньше времени.

Нет!

Я резко рванул вперед, уходя от пуль, перекатился и схватил винтовку у валявшегося лицом к небу тела немецкого солдата. Инерции движения как раз хватило, чтобы укрыться за соседним бараком. Яков остался там, где был прежде.

Автоматчики тут же сосредоточили огонь на мне, разнося барак в щепки, но я уже полз под днищем, не выпуская из рук винтовку.

Хорошая позиция. Подтянуть оружие чуть выше, прицелиться, огонь!

На этот раз я попал, прострелив колено одному из эсэсовцев. Остальные полностью переключились на меня, не обращая внимания ни на что прочее.

Это дало те самые необходимые несколько секунд Зотову на его финальный рывок.

Все, что я видел со своего неудобного места, это ноги и уже упавшие тела. Поэтому вся картина происходящего была мне недоступна, но я домыслил ее в своей голове.

Зотов, все это время стремительно бежавший к броневикам, сначала метнул впереди себя первую связку гранат, целясь в дальнюю от него машину, и тут же, почти без паузы, кинул вторую.

У него в запасе имелось всего секунд десять до того момента, как должна была рвануть первая связка, и за это время требовалось успеть все.

Он успел.

На ходу срывая кольца с гранат, банановыми связками болтавшимися у него на шее, он подскочил к последнему броневику и рыбкой нырнул прямо под него.

Сначала рванул дальний броневик. Машину подбросило в воздухе, перевернуло и крышей уронило обратно на землю. Тут же раздался второй взрыв — Зотов зашвырнул гранаты куда надо.

Вдох. Выдох.

Я закрыл глаза.

Бахнуло так, что вибрация по земле дошла и до меня. Уши заложило, а взрывной волной автоматчиков разбросало в разные стороны.

Матерясь и отплевываясь от земли, я пополз наружу.

Горело все. Три раскуроченных, изувеченных броневика чадили ужасным черным дымом до самого неба. Соседние деревянные бараки зашлись веселым синим пламенем, и никто не собирался их тушить. Сама земля дымилась и плакала на том месте, где погиб Зотов.

Он сумел остановить атаку, уничтожил всю технику врага, но сам сросся навсегда с этим дьявольским местом, разорванный на тысячи кусков взрывом, впитанный в землю, вбитый в нее. Даже похоронить было нечего. От моего командира не осталось ничего.

— Я не забуду тебя, брат… — прохрипел я, изо всех сил шагая вперед. Правая нога чуть волочилась, кажется, ее зацепило одним из осколков.

Смерти нет!

Может быть, и Георгий сумеет переродиться, не мне же одному тянуть эту лямку, и станет в будущем кем-то иным… врачом или, хм, журналистом…

Те автоматчики, которые выжили после взрыва, контуженные и потерянные, шевелились, пытаясь встать.

Походя, не думая, я добивал их выстрелами в голову, одного за другим.

И тут заработал пулемет на раскуроченной вышке, расстреливая уцелевших автоматчиков. Теперь преимущество явно было на нашей стороне.

— Бей фашистов! — первый выкрик был довольно тихим, но я его услышал.

И тут же со всех сторон начало раздаваться многогласное:

— Бей надов! Ура! За Родину!

Люди вставали на ноги, выползали из укрытий, поднимались… и единым строем двинулись вперед.

Три оставшиеся дозорные вышки молчали, четвертая горела, пулемет в шестой покосился — с этой стороны опасности уже не предвиделось.

— Вперед! — я увидел генерала Маркова с автоматом в руках.

Он поднял за собой человек двести с левого фланга и бросил свой отряд к главным воротам. Справа тоже шли люди, пусть не организованно, но кое-какое оружие у них имелось.

Минута, и вся человеческая масса достигла ворот, которые не выдержали напора, и левая створка повисла, выдернутая из петель.

Ненавистная надпись «Arbeit macht frei!» раскололась надвое, а люди бежали дальше, врываясь в башню, комендатуру и прочие помещения.

Эсэсовцы встречали их лютым огнем, но этот поток было уже не остановить.

Часть заключенных двинулась направо в сторону производственных помещений, складов и крематория, мигом снеся внутренние ворота и чиня разгром и хаос по всей территории.

Капо и солдаты пытались отбиваться, но огнестрельного оружия у них почти не имелось, поэтому их сопротивление сломили легко.

Убивали всех без какой-либо пощады. Любой, проведший в Заксенхаузене хотя бы двадцать четыре часа, имел на это полное право.

Кто пытался бежать, стреляли в спину. Кто отстреливался или бросался на наших с оружием, забивали на месте.

Смерть царила вокруг, правила свой хоровод. Даже если среди заключенных и были верующие, никто не вспоминал о том, чтобы подставить другую щеку под удар.

В этот момент каждый превратился в язычника, требующего око за око.

Немцев уничтожали без капли жалости или сочувствия. Рвали на куски. Били до смерти. И не было ни одного человека, кто захотел бы заступиться за них.

Сам господь бог аплодировал с небес, наблюдая за побоищем. А ему вторил грубым хохотом Перун, в этот раз все же положивший на обе лопатки германского Одина.

Все смешалось вокруг, и я не видел и сотой части происходящего.

Колючка по периметру заискрилась высоким напряжением и тут же потухла. Кто-то вырубил подачу тока на электроподстанции.

Я бежал к воротам наравне со всеми и успел увидеть, как несколько машин унеслись вперед, скрывшись за деревьями.

Эх! Кажется, начальство поспешило ретироваться раньше времени, не дождавшись развязки этого спектакля.

Тингшпиль, так говорил Крюгер. Масштабное представление под открытым небом, где в качестве героя выступает сам народ в своей массе.

Вот только сейчас главными героями стали русские, а не немцы. Впрочем, не только русские. Я видел отчаянно дерущихся людей с самыми разнообразными винкелями на груди. Британцы, поляки, французы. Кажется, мелькнул даже один американец.

Это был межнациональный тингшпиль, единственный в своем роде и, конечно, неповторимый.

— Джугашвили! — услышал я клич в десяток-другой глоток.

Покрутив головой по сторонам, я увидел Якова, объединившего вокруг себя бойцов. Они атаковали проходную, в которой забаррикадировались эсэсовцы. Те отстреливались из окон, нанося огромный урон нападавшим.

Яков был ранен, кровь текла по его плечу, но на лице я не заметил и тени страха или сомнений. Он готов был убивать и погибнуть, если придется.

Он зарабатывал сейчас свое имя, свой авторитет. И знаменитый отец в эту секунду был совершенно не причем.

Горело все вокруг, тяжелый дым окутывал лагерь. Горели бараки, индустриальный двор, лазарет и больничные корпуса, «Целленбау» и зона «А», склады и хозпостройки. Уже подожгли проходную и комендатуру, подстанцию и эсэсовские казармы. Хозяйство Крюгера выгорело дотла.

— Правильно, — прошептал я, — что б и следа не осталось…

Вот только мне нужно было в лазарет, в кабинет Риммеля. Я хотел забрать документы, которые нашел в прошлый раз в его сейфе. Слишком уж ценная информация в них имелась. К тому же, доктор проводил исследования и надо мной, и данные многочисленных анализов могли помочь мне понять самого себя. Точнее, того, кем я стал.

Вот только дым окутывал строение целиком, огонь рвался из окон и всех щелей, и сгореть заживо я не хотел.

Была не была!

Обмакнув рукав в воде в бочке, стоявшей слева от лазарета, я уткнулся в него лицом и ворвался внутрь.

Тут все было не так страшно, как выглядело снаружи. Больше дыма, чем огня — не так уж и много предметов могли гореть тут в принципе. Но деревянные стены начали потихоньку заходиться, и следовало поспешить.

Проковыляв по коридору до знакомой двери с табличкой «Dr. Rimmel», я толкнул дверь и вошел в кабинет. С моего прошлого визита, здесь ничего не поменялось. Тот же стол, стулья, этажерка, кушетка и, конечно, громоздкий сейф — цель моего пути.

Вскрыть его во второй раз оказалось куда легче, чем в первый. Я справился за рекордный срок и уже через минуту распахнул дверцу сейфа и вытащил папки с документами и формулярами.

Бегло пробежавшись глазами, убедился, что нашел именно то, что искал, и выскочил в коридор, стараясь не раскашляться от удушающего дыма, проникающего в легкие, как бы я ни пытался прикрываться рукавом.

— Вот и ты, Шведофф! Я знал, что найду тебя здесь! — голос Алекса разнесся по коридору, эхом отражаясь от стен.

Рапортфюрер стоял в десятке шагов от меня, держа в правой руке пистолет, и улыбался.

Он не погиб, как я думал, от взрыва, устроенного Зотовым. Ему лишь слегка опалило лицо, сожгло брови и частично волосы. И теперь этот холеный аристократ выглядел, как помоечный пес… но от этого он не перестал быть чертовски опасным. Я же, как назло, сунул пистолет в карман, а в руках держал документы.

Бросить папки и вытащить оружие? Не успею. Фон Рейсс настороже, он следит за каждым моим движением и выстрелит, не раздумывая.

Ведь не сбежал, как остальные, поставил свою жизнь на кон, оставшись в лагере с нелепой, казалось бы целью, выследить меня.

Вот же мстительная сволочь!

По коридору пробежался сквозняк, и внезапно я зашелся в приступе кашля, казалось, легкие сейчас разорвет от боли. Лицо Алекса тоже перекосило, но он то ли успел задержать дыхание, то ли дым до него еще не дополз.

Я же сейчас попросту задохнусь! Надо выбираться на улицу!

— На выход! — правильно понял фон Рейсс. — Только медленно!..

Мы вышли на свежий воздух, и новый приступ кашля накрыл меня целиком и полностью. Из глаз выступили слезы, но тычок в спину заставил меня идти дальше, за лазарет, откуда нас уже не было видно с аппельплаца.

— Пришли, — негромко сказал рапортфюрер.

Я остановился и повернулся. Пистолет в его руке был нацелен мне в грудь.

— Поговорим начистоту, Шведофф? — предложил Алекс. — Сейчас, когда остались только ты и я…

— Поговорим, — согласился я. Нужно тянуть время и ловить момент. Рано или поздно мой враг расслабится и тогда…

— Если дернешься, буду стрелять, — предупредил фон Рейсс. — Хотя, признаюсь, мне чертовски любопытно узнать твой секрет!

Я тяжело вздохнул:

— Нет никакого секрета, я обычный пленник. Такой же, как и все прочие здесь. Воевал, был ранен, контужен, попал в лагерь…

— Допустим, — протянул Алекс, поигрывая пистолетом. — Но ты ведь работал на местное подполье?

По лицу его тек пот, рот непроизвольно кривился. Кажется, он все же был ранен, но старался этого не показывать.

Признаться, что ли? Все равно это не играет уже ни малейшей роли.

— Работал, — сказал я, — труп Осипова не на моей совести, я лишь помог избавиться от тела. А вот профессора Вебера я прикончил лично.

— А тело? — жадно спросил фон Рейсс.

— Сжег в крематории.

— Так просто… и никто не найдет, сколько не ищи.

— Виндека тоже я убил, а женщин отпустил. Ты был во всем прав, рапортфюрер. Твоя чуйка сработала прекрасно!

— Но показания выбить не удалось, хотя я старался… очень старался. Почему? Что с тобой не так?

Я заметил, как на правом боку у рапортфюрера постепенно расплывается темное пятно венозной крови. У него повреждена печень? Тогда жить Алексу осталось совсем немного.

Туда ему и дорога!

Главное, чтобы напоследок он не прихватил с собой и меня.

— Все здесь, в документах! — я поднял папки вверх на вытянутых руках и сделал небольшой шажок к фон Рейссу. — Доктор Риммель не зря проводил свои опыты, он все отыскал!

Взгляд Алекса непроизвольно переместился на папки, и тут я швырнул их ему прямо в лицо, а сам прыгнул вперед, головой врезавшись в его грудь и сбивая с ног.

Упали мы неудачно. У рапортфюрера что-то хрустнуло в спине, у меня от дикой боли в ноге перехватило дыхание, но в себя я пришел первым и тут же схватился обеими руками за кисть Алекса, стараясь выкрутить руку и вырвать пистолет из его ладони.

Он вцепился в оружие, как клещ, и никак не хотел его выпускать. Тогда я ударил его локтем в висок, а потом вторым тычком — в печень.

Рапортфюрера охнул и отпустил пистолет. Ему было очень больно, я видел это. Смертельная бледность опустилась на его лицо, сопротивляться он больше не пытался.

Я поднялся на ноги и нацелил оружие на немца.

— Ты был прав, фон Рейсс, — сказал я, — у меня есть еще одна тайна. Этот секрет не знает абсолютно никто.

— Расскажи, — прохрипел Алекс, — прошу…

— Все просто, — улыбнулся я, — дело в том, что я прибыл из далекого будущего убивать фашистов! Это у меня отлично получается…

И нажал на спусковой крючок.