Черные платья

2

Миссис Уильямс была миниатюрной и худенькой – вся блеклая, как солома, с вечно изнуренным лицом и суховатой перманентной завивкой. Муж ее, Фрэнк, само собой, был мерзавцем. Когда он женился на ней, ей исполнилось всего двадцать один, а ему – пышущие здоровьем двадцать шесть, и почему они до сих пор не произвели на свет ни единого потомка, оставалось только гадать. После этого радостного события прошло уже десять лет, а миссис Уильямс все так же продолжала работать, хотя дом был уже полностью обставлен, строго говоря, обставлен под завязку, и они не испытывали особой нужды в деньгах, которые она откладывала в банк Нового Южного Уэльса, не зная, что с ними еще делать, ведь на хозяйство ей по-прежнему выдавал Фрэнк и она считала делом чести тратить все до последнего пенни и, хотя многие на ее месте довольствовались бы фаршем или сосисками, покупала горы говяжьей вырезки, поскольку Фрэнк любил бифштексы. Она возвращалась из «Гудса» (они жили в маленьком домике в Рэндвике) около шести часов и вынимала бифштекс из холодильника. Готовила овощи и накрывала на стол. Фрэнк объявлялся без чего-нибудь семь, в легком подпитии. «Хей-хо!» – кричал он по пути в ванную. Там он энергично умывался, и к тому времени, как вваливался в кухню, она же столовая, бифштекс уже скворчал.

– Что на ужин, Патти? – спрашивал он.

– Бифштекс, – отвечала она.

– Опять бифштекс! – говорил он.

Всякий раз, когда она готовила что-нибудь другое, даже бараньи отбивные («Да тут мяса вообще нет», – заявил он, помахивая перед собой косточкой), он оставался недоволен. Миссис Уильямс ничего не имела против; сама она потеряла аппетит много лет назад. По выходным она навещала мать или какую-нибудь из сестер; Фрэнк отвозил ее, а потом забирал, а сам, пока она «язык чесала», играл в гольф на общественном поле в Кингсфорде или пьянствовал где-нибудь в пабе. Он был совершенно стандартным мерзавцем – не злой, не жестокий, просто бесчувственный и косноязычный.

Надо сказать, Патти консультировалась по поводу своей бездетности с доктором, и тот заверил, что по ее части все в полном порядке.

– Разумеется, – сказал врач, – без вашего мужа мы этот вопрос прояснить должным образом не в состоянии. Возможно, даже скорее всего, причина как раз в нем. Кто знает, может, он вообще стерилен.

– Ох ты, – убито проговорила Патти. – Не думаю, что он на такое пойдет.

Она и затронуть с ним эту тему не могла.

– Как часто у вас с ним бывают супружеские сношения? – спросил врач.

– Ну, – сказала Патти, – не так чтобы очень часто. Он устает.

Собственно говоря, проявления внимания Фрэнка выпадали на ее долю крайне редко. Врач посмотрел на свою пациентку не без уныния. Скверное дело. Вот перед ним стоит женщина, давно достигшая детородного возраста, а нянчить ей некого: абсолютно противоестественное положение вещей. К тому же былую прелесть она утратила, а значит, вряд ли сумеет привлечь другого мужчину, способного свершить чаемое, и, если ее муж так и окажется не на высоте, жизнь ее пройдет впустую. Скверное, скверное дело.

– Что ж, – промолвил он, – вы продолжайте прилагать усилия. Зачатие в любом случае штука непростая. Постарайтесь максимально увеличить шансы, у вас еще уйма времени.

Тогда ей было тридцать, и, когда она выходила из кабинета, врач, праздно поглядывающий на нее сзади, подумал, что с новой прической, капелькой макияжа и в черной ночной сорочке она смотрелась бы еще вполне ничего, но муж, мерзавец, верно, все равно внимания не обратил бы; и в этом допущении врач, надо полагать, не ошибся. Фрэнк работал в отделе продаж большой компании по производству черепицы, разноцветные образцы продукции которой одно время были так заманчиво выставлены вдоль Парраматта-роуд; каждый вечер после работы он выпивал с приятелями в пабе близ Рейлвэй-сквер, а потом шел домой к Патти и своему полуфунтовому бифштексу. Покончив с бифштексом и посмотрев, как Патти моет посуду под включенный телевизор, совсем недавно вошедший в обиход австралийских семей, он тяжело плелся в постель: «Сосну, пожалуй», и Патти – «Конечно, милый!» – торопливо за ним следовала. Она лежала рядом с ним в синей нейлоновой ночнушке и очень скоро слышала раскаты могучего храпа.

Пустая детская, благоразумно выкрашенная в цыплячий желтый, напрасно ждала своего маленького обитателя, а Патти, впавшая в тоскливую и одуряющую безысходность, продолжала работать в «Гудсе», как и все предыдущие годы, пока не будет ребеночка на подходе.

– Не понимаю. Просто не понимаю, – сказала ее матушка, миссис Краун, но не самой Патти, а другой дочери, Джой.

– По-моему, Фрэнку не больно хочется, – мрачно отозвалась Джой.

– Ох, да ну что ты. Такой славный пригожий парень.

– Внешность еще не главное, – заметила Джой.

– Не понимаю, просто не понимаю, – повторила миссис Краун.

– Не бери в голову, – сказала Джой.

Джой, хоть и младше Патти, уже обзавелась двумя (Патти была средней сестрой). У старшей, Дон, детей было трое. С размножением в семействе Краунов явно никаких проблем не наблюдалось. Джой считала, Патти вообще не следовало выходить за Фрэнка. Но пока суд да дело, если Джой хотелось чего-то особенного, например платье для вечеринок, Патти покупала ей в «Гудсе» со скидкой для сотрудников, притворяясь, будто берет для себя, хотя, если присмотреться, становилось совершенно очевидно, что это не так, поскольку брала она размер SW, а сама носила SSW[1]. Но никто никогда не присматривался.