Черные платья

4

Фэй Бейнс было никак не меньше двадцати девяти, и Патти Уильямс про себя тихо гадала, уж не все тридцать ли. Да и не только об этом она тихо гадала. Потому что если Патти всегда могла поговорить о Фрэнке, хотя про него сказать было решительно нечего («В воскресенье Фрэнк играл в гольф»), а помимо Фрэнка о доме («Пошью, пожалуй, чехлы на гарнитур. Надо бы купить новый пылесос»), не считая еще матушки («У мамы в пятницу день рождения, мы все приходим в субботу») и сестер («Дон… Джой…»), то у Фэй Бейнс все разговоры сводились к одному – к мужчинам.

Постоянно все та же песня: тот кавалер, этот кавалер, свидание там, свидание сям – по всему городу, с первым встречным и поперечным Томом, Диком и Гарри. А хоть какие-то признаки, что кто-нибудь из них подумывает на ней жениться? Да ни тени! Подчас Патти гадала, существуют ли на самом деле все эти Том, Дик и Гарри, не говоря уже о Билле, Брюсе и Бобе. В конце-то концов, Фэй было никак не меньше тридцати.

Все это, как подумаешь, попахивало чем-то не совсем приличным, поскольку Фэй жила совершенно сама по себе, одна-одинешенька в маленькой квартирке близ Бонди-Джанкшен – ни матери, ни кого-либо еще, кто бы приглядывал, чтобы она не зашла слишком далеко, как, подозревала Патти, ей случалось заходить, в ее-то добрые тридцать один, а коли даже и меньше, все равно давно уже не юная цыпочка, к тому же отчаявшаяся, тут и всякая на ее месте отчаялась бы, но, словом, мужчины-то, известное дело, склонны такими возможностями пользоваться, у них ведь одно на уме, ну если, конечно, они не Фрэнк.

Всеми этими соображениями, за вычетом оговорки про Фрэнка, Патти поделилась с Джой, Дон и их матушкой, и все трое согласно закивали, сидя за кухонным столом с чаем и бисквитным тортиком, пока дети бегали по крошечному садику миссис Краун, если, конечно, можно назвать садом заросший сорняками прямоугольник с одним-единственным чахлым эвкалиптом и пустым загоном для кроликов.

– Ей бы снимать приличную квартиру вместе с какой другой девушкой, – сказала миссис Краун, – как вот наша Дон снимала, пока замуж не вышла.

– Да уж не тебя, мам, за это благодарить, – не без горячности вставила Дон.

В свое время из-за этого самого выхода в большой мир произошла чудовищнейшая ссора: когда Дон заявила, что собирается снимать квартиру на троих с подругами, миссис Краун обвинила ее во всех мыслимых и немыслимых греховных помыслах и намерениях, а ведь Дон только и хотела, что капельку личного пространства. Как же матушка тогда разорялась! А теперь упоминала об этом как о самом что ни на есть естественном деле. Типичная мама!

– Что ж, – заметила миссис Краун, отрезая себе еще торта, – времена меняются, верно ведь?

– Ничего подобного, – отозвалась Джой в обычной своей раздражающей манере, – это люди меняются.

– Ну, словом, – сказала Патти, – Фэй Бейнс следовало бы снимать квартиру с кем-нибудь, а не жить одной, если ее хоть немного волнует ее репутация. Вот мое мнение. Что должен думать мужчина, когда девица живет вот этак вот, совершенно одна?

Все четыре женщины несколько мгновений сидели молча, в точности представляя себе, что должен думать мужчина.

Фэй Бейнс (с позволения Патти Уильямс) на самом-то деле было двадцать восемь, размер SW с тенденцией переползать в W, если она не следила за собой, и пока миссис Краун и три ее дочери столь бесцеремонно о ней сплетничали за чашкой чая с тортом, она сидела в кресле и плакала в белый носовой платочек. Кто-то из воздыхателей подарил ей четыре таких платка, аккуратно сложенные, в плоской золоченой коробке.

Когда она не плакала, на нее было приятно посмотреть – волнистые темные волосы и огромные невинные карие глаза; а еще она любила косметику, которую наносила на себя щедро, особенно собираясь на свидание.

– Так бы и съел тебя, – заявил при взгляде на нее Фред Фишер в первый же раз, как за ней зашел.

Когда они вернулись домой, он и вправду попробовал ее съесть – ну практически, – и ей лишь с трудом удалось пресечь его поползновения. Тогда он обозвал ее гадким словом и гневно удалился. С Фэй всегда примерно вот как-то так и выходило, ей еще ни разу не попался такой мужчина, о каком она грезила: который ее бы не только вожделел, но и уважал, который ее любил бы и хотел на ней жениться. Почему-то при виде Фэй у мужчин просто не возникало мыслей о свадьбе, что было очень печально, ведь сама она только о свадьбе и думала – и ничего удивительного, учитывая все обстоятельства. У мужчин же вечно складывалось неверное впечатление, как и предрекала миссис Краун с дочерьми.

Фэй была на самом деле почти одинока: ее мать, вдова военного, умерла несколько лет назад, а брат, женатый и с двумя детьми, жил в Мельбурне, где она его иногда навещала. Но она не поладила с его женой – та, на взгляд Фэй, слишком нос задирала, – так что эти визиты становились все более и более редкими.

– Если сразу не выходит, – сказала себе Фэй, – то пытайся вновь и вновь!

Кто-то написал эту фразу на первой странице ее блокнота для автографов, когда она была подростком, и изречение прочно отпечаталось у нее в душе.

Вообще-то Фэй мечтала стать танцовщицей или певицей, но на деле сперва вынуждена была выступать то разносчицей сигарет, то официанткой, а в двадцать три года повстречала мистера Марлоу, богатого холостяка средних лет. Через два года он вручил ей пятьсот долларов и сообщил, что переезжает в Перт и что знакомство с ней было сплошным удовольствием. Она осталась в крохотной квартирке на одного – уже не по необходимости, а по привычке – и, презрев работу официанток с неудобным графиком и щедрыми чаевыми, устроилась в магазин готового платья на Стрэнд-авеню. Там она завела дружбу с мистером Грином, производителем одежды, а когда он внезапно сообщил, что женится, она столь же внезапно бросила Стрэнд-авеню и все связанные с этим местом воспоминания и устроилась в «Гудс», где провела уже полтора года.

Мужчины, с которыми она встречалась теперь, представляли собой пеструю коллекцию разнообразной шантрапы: лица из ее бурного прошлого, участники свиданий вслепую, устроенных Мирой Паркер (ее старшая подруга и наставница со времен ночных клубов), и новые знакомые с вечеринок, куда ее водила Мира или эта самая шантрапа. А пятьсот долларов? Хранились в банке. Она собиралась, как придет время, потратить все на приданое. Иной раз, вот как сейчас, ей случалось всплакнуть, потому что время все не приходило и не приходило, и подчас казалось, не придет вовсе, но когда платочек окончательно намок и замусолился, она вытерла глаза, умыла лицо и закурила «Крейвен-Эй».

– Если сразу не выходит, – сказала она себе, – то пытайся вновь и вновь!

Она была храброй девушкой, как большинство ее землячек.