Черный дембель. Часть 2

Глава 4

Ливень вчера так и не начался. Но тяжёлые капли барабанили по крыше летнего дома всю ночь. Под утро я проснулся от тишины: потому что небо выплакалось — увидел, как из-за поредевших туч в окно «мужской» спальни заглядывала луна. К утру небо почти очистилось от облаков. Я отправился на пробежку — маяком мне служила яркая полоса рассвета. Ведущая к деревне колея за ночь так и не превратилась в грязевое болото. Я прекрасно пробежался по ней. На обратном пути увидел на небе солнце. Прикинул, что за пару часов оно хорошо подсушит землю. Порадовался, что Кир не поедет из Новосоветска в колхоз по лужам и по грязи.

Я сразу отметил, когда Кирилл подруливал к колодцу, что ИЖ-56 не выглядел чистым. Но мотоцикл скорее запылился, а не покрылся слоем грязи. Без труда угадывался его цвет. Да и штанины его седоков сохранились к финалу поездки в относительно пристойном виде. Я заметил, что Кир переоделся — это прямо говорило о том, что он побывал дома. Мой младший брат даже побрился утром: не забыл мои наставления. Кир не ответил на мой вопрос. Он замолчал, скосил взгляд на доцента. Наш черноволосый начальник на плохо гнущихся ногах зашагал к дому, где на кухне позвякивали посудой дежурные. Я проводил его взглядом и снова повернулся к брату.

— Рассказывай, малой, — потребовал я. — Что-то случилось с родителями?

Копался в памяти — отыскивал сведения об этом сентябре, но в «прошлом» тысяча девятьсот семьдесят третьем году. Вспоминал, не болела ли «тогда» мама. Соображал, как пережил ту мою поездку в колхоз отец. Конкретных сведений не отыскал — это значило, что всё было «как всегда»: в тот раз с родителями не произошло ничего запоминающегося. Проблем с учёбой я тоже не ждал: она, по сути, ещё не началась. Милицию о нынешней поездке я предупредил заранее (да и рассказал им уже всё, что знал: и даже то, что они мне сами подсказали). Землетрясений, цунами и смерчей в Новосоветске не случалось. А Котова находилась здесь, в колхозе.

— С родителями всё нормально, — ответил Кирилл. — Не в этом дело.

Он кусал губы, посматривал на меня едва ли ни с жалостью.

— А в чём тогда дело? — спросил я.

Толкнул брата кулаком в плечо — тот дёрнул руками, будто безвольная кукла.

— Колись уже, малой, — сказал я. — Не набивай себе цену. Рассказывай. Не тяни.

Кир печально вздохнул.

— В общем… — повторил он. — Серый, только маме не говори, что я проболтался!

Кирилл нахмурил брови.

— Не дрейфь, малой, не скажу, — пообещал я.

Снова толкнул брата кулаком.

— Ну⁈

Кирилл обречённо махнул рукой и сообщил:

— Тут такое дело, Серый… В общем, Варвара Сергеевна Павлова выходит замуж. Не за тебя.

Он посмотрел мне в глаза, словно дожидался моей реакции.

Но я пока и сам не понял, как отреагирую на такое известие.

Потому что не ждал его так скоро. Надеялся, что Илья Владимирович затянет ухаживания. И после месячной жизни в колхозе я в октябре всё же проведу пару ночей у Павловой.

«А Прохоров шустрый, — подумал я. — Или это Варвара Сергеевна проявила решительность и женскую смекалку?»

— Замуж? — переспросил я. — За кого?

Зевнул.

Мой младший брат дёрнул плечами.

— Говорят… за дядю Илью Прохорова, — сказал Кир. — Он ей предложение сделал. Недавно. А она согласилась. Об этом её пацаны соседям проболтались. Ну а там… уже весь посёлок знает.

Он закусил губу.

Я приподнял брови и пробормотал:

— Как интересно.

Потёр подбородок.

— Не расстраивайся, Серый! — сказал Кирилл. — Может, это и хорошо? Ведь старая она для тебя. А ты всем нашим девчонкам нравишься. Даже Ленке Котовой. Найдёшь себе… другую. Какую захочешь.

Он неуверенно улыбнулся — наши взгляды встретились. Вот так же он посмотрел на меня тогда, на заседании суда, перед вынесением приговора. Виновато, словно у меня просил прощение.

Я покачал головой и произнёс:

— Ладно. С Павловой всё понятно.

Заглянул в прицеп мотоцикла.

— Мне не ясно другое, — сказал я. — Малой, ты водку-то купил?

В деревню мы поехали без долгой задержки. Лишь сообщили о цели своего путешествия черноволосому начальнику. Тот выслушал меня с серьёзной миной на лице, протёр очки. Доцент ответил, что мотоцикл «деревенскому товарищу непременно нужно вернуть». Но заявил, что с нами не поедет (хотя мы его и не приглашали), потому что у него «накопилось много дел». Будто в доказательство своих слов он сунул нос в стоявшие на печи в кухне кастрюли, осмотрел привезённые нам сегодня утром продукты и с серьёзным видом уселся рядом с тумбой в спальне «писать отчёты». Кирилл вложил мне в руку сдачу с тех денег, что получил от меня вчера — пару мелких бумажных купюр и горсть мелочи. Я на всякий случай вернулся в «мужскую» и прихватил с собой ещё три рубля.

Вошёл в кухню — заметил, как отпрянули друг от друга дежурные: Николай Барсов и Света Миккоева. Посмотрел на довольное лицо Барсика и на покрасневшую от смущения Миккоеву. Увидел, что у Светы слегка опухли губы. Вспомнил, что Барсик и Миккоева вместе дежурили по дому уже не в первый раз — в третий. Они сами вызывались на дежурства, потому что у Барсова на баштане «болела спина», а у Светы обнаружилась «аллергия на полевые работы». Кашеварить первокурсники не стремились — предпочитали проводить время на свежем воздухе. Поэтому просьбы Коли и Светы никого не возмутили. «Похоже, на этот раз Лариска Широва заселится в общежитие не на место Жени Рукавичкиной, — подумал я. — А вместо Светы Миккоевой. Меняется всё. Но только не Барсик».

Я не отобрал у брата управление железным конём. Но и не забрался в боковой прицеп: испугался, что не помещусь в нём. Весь путь до деревни я просидел за спиной у Кира. Лишь пару минут следил за манерой езды своего младшего брата. Но попридержал советы: решил, что Кирилл в них не нуждался. Не смотрел на дорогу — рассматривал колхозные поля. Вспоминал, как в девяностых годах все эти земли поначалу оказались заброшенными. А затем арендовавшие их по дешёвке предприниматели засеяли едва ли не все поля в нашей области подсолнечником — тот за счёт своего мощного корня истощил почву, что привело к деградации земель. Сейчас полей с подсолнечником я не увидел. Хотя его сажали и в нынешние времена (но не в безумном количестве и не на одних и тех же полях).

В деревню мы въехали за полчаса до оговоренного с неКолей срока. Не притормозили сразу около дома деревенского великана — прокатились до «Сельмага», рядом с которым заметили пару припаркованных велосипедов. Я в очередной раз отметил, что в семидесятые годы даже в деревне стены домов и магазинов пусть и выглядели невзрачно и убого (словно после урагана), но избежали внимания непризнанных художников. Я не видел на них ни граффити, ни «Вася + Фрося = Любовь», ни даже знаменитое слово из трёх букв (которое, согласно утверждениям Википедии, в советские годы красовалось на каждом заборе). Художники и писатели сейчас избегали общественного внимания, работали тайком: расписывали своими гениальными творениями только стены в подъездах.

В «Сельмаге» нас встретил запах свежего хлеба — он заглушил все прочие ароматы. Я перешагнул порог магазина и первым делом заметил на стене бледно-красный вымпел с надписью «За высокие показатели в социалистическом соревновании». После ознакомления с наградой я посмотрел на круглолицую продавщицу, которая металлический ковшом из мешка насыпала в стеклянную банку рис. И лишь в третью очередь обратил внимание на полки магазина… не ломившиеся под тяжестью товаров: и полки в «Сельмаге» оказались добротными, и товара на них стояло не так уж много. Я посмотрел на стопки пачек папирос «Беломорканал», на пирамиду из кусков хозяйственного мыла, на разложенные на полках буханки хлеба. Дождался своей очереди и попросил бутылку водки.

Продавщица просканировала меня и Кирилла суровым взглядом и сказала:

— Три шестьдесят две.

Она наклонилась и достала из-под прилавка зеленоватую бутылку. Щёки её при этом движении всколыхнулись, подобно желе. Продавщица сверкнула золотым зубом и кольцом с крупным блестящим фианитом. Поставила бутылку на столешницу, но не выпустила её из руки. Пошатнулась стрелка на массивных механических весах, что придавали прилавку вид баррикады. Женщина смотрела на меня в упор, не моргала. Я первый отвёл взгляд — посмотрел на этикетку предложенного мне товара. «Водка», — значилось на этикетке фисташкового цвета. Крупные буквы на названии будто плясали, изображали горы. Я присмотрелся, но пояснений, что за водку мне предложили, на этикетке не нашёл — просто водка под названием «ВоДкА».

— А поприличнее что-нибудь у вас есть? — спросил я.

— У нас всё приличное, — заявила продавщица.

И повторила:

— Три шестьдесят две.

— «Столичная» или «Московская особая» у вас есть? — спросил я.

Женщина смотрела мне в глаза, не мигая и плотно сжимая губы. Она будто заподозрила неуважение с моей стороны. Затем продавщица убрала зелёную бутылку с прилавка и водрузила на её место другую, где на этикетке рядом с надписью водка значилось и другое слово: «Русская». Обе надписи на этикетке дублировались латинскими буквами, что придавало ей солидности.

— Четыре двенадцать, — сказала продавщица.

Мне почудилось в её словах мстительное злорадство.

Я кивнул. Послушно отсчитал четыре рубля и двенадцать копеек (без сдачи). Положил их рядом с женщиной на потёртую столешницу.

НеКолю мы дома не застали: на двери его дома увидели большой навесной замок. До полудня оставалось ещё десять минут. Это время мы с Кириллом провели на лавке, где прошедшей ночью меня дожидалась Котова. Мой младший брат рассказывал, как доехал вчера до третьей городской больницы. Признался, что именно он объяснял врачам причину обращения за помощью — доцент, как обычно, невразумительно мямлил. Кирилл сказал, что успокаивал Ингу — та испуганно сжимала в больнице его пальцы, словно они придавали ей сил и усмиряли боль. Сообщил, что эту ночь провёл в доме родителей. Там же заночевал и наш черноволосый руководитель (он уснул на моей кровати после того, как за ужином пропустил вместе с моим папой по две «соточки»).

Поговорили мы и о Варваре Сергеевне. Я почувствовал, что Кирилл обиделся на Павлову; будто не он ещё недавно доказывал: «Варька Павлова» мне не пара. Я пояснил братишке, что Илья Владимирович и Варвара Сергеевна не заслужили тех слов, какими Кирилл их за глаза награждал. Описал брату, как жила семья Павловой раньше и как (возможно) заживёт теперь. Разъяснил, что Варя сделала правильный выбор: под опекой директора швейной фабрики и ей, и её мальчишкам заживётся лучше, чем сейчас. Заявил: если Прохоров ей понравился как мужчина, то у них в семье и вовсе намечалась идиллия. Потому что Варя замечательная женщина. Она осчастливит любого мужчину: в этом я не сомневался. Да и Илья Владимирович выглядел неглупым и вменяемым человеком.

Кирилл с моими доводами не согласился — он отмёл их, как несущественные. Он доказывал: Прохоров и Павлова поступили по отношению ко мне подло. Говорил, что они обязаны были поначалу объяснить причину своих поступков мне, выслушать мои доводы. И лишь после этого («по-честному!») объявить о скорой свадьбе. Я заметил, что Кирилл говорил искренне. Будто Варвара Сергеевна была моей женой, а не «Варькой Павловой», от походов к которой и Кир, и родители пытались меня отвадить. Об этом я и сказал брату. Но тот махнул рукой и заявил, что переживает за меня. Сказал: видит, как я расстроился из-за предательства Варвары Сергеевны. Я прислушался к своим ощущениям и мысленно не согласился с выводом брата.

Я не расстроился, а радовался тому, что мой план сработал. Теперь я со спокойной душой перееду в общежитие. Уверенный в том, что к Павловым не ломится очередной Степан Кондратьевич.

НеКоля появился не с той стороны, в какой мы его высматривали. Он вышел у нас из-за спины. Мужчина, не поздоровавшись, направился к мотоциклу. Я снова подивился тому, как сильно он фигурой походил на моего знаменитого приятеля. Со спины деревенский здоровяк так и вообще смотрелся точной копией Николая. Скопировал он у будущего спортсмена-депутата и походку. Я наблюдал за тем, как неКоля обошёл вокруг своего железного коня, пальцем потрогал топливный бак и седло мотоцикла. Мужчина взглянул на колёса. Сунул нос и в боковой прицеп. Он обнаружил там сумку с водкой. Вынул из неё бутылку «Московской особой» (две бутылки привёз из города Кирилл), потом взглянул на этикетку «Русской». Щёлкнул языком.

Постучал ногтем по стеклянной таре, взглянул в нашу сторону.

— Молодцы студенты, — сказал он. — Порадовали.

Кивнул и пояснил:

— Думал, вы мне три пузыря «Коленвала» припрёте.

Я усмехнулся. Потому что вспомнил, как в студенческие годы называл ту водку, на этикетке которой плясали буквы: «Коленвал». Мы с парнями ещё называли её «отравой» и «бензином». И потребляли только в «трудные времена»: когда заканчивалась стипендия, а Артурчик не подбрасывал нам денег на «нормальный» алкоголь. Будто наяву я почувствовал неприятный привкус той водки. Воскресил воспоминания о головной боли, которая всякий раз приветствовала меня на утро после застолья с участием «Коленвала». Даже припомнил с полдюжины анекдотов, где фигурировал «Коленвал» и цифры три, шесть и два. Сообразил, почему пожалел на ту бутылку «три шестьдесят две». И удивился, почему сразу не опознал те пляшущие буквы в названии и зеленоватую этикетку.

— Что ж мы… совсем дураки, что ли? — пробормотал Кирилл. — «Коленвал» — это отрава.

Я заметил, как мой брат взглянул на гематому под глазом неКоли и тут же виновато отвёл взгляд в сторону (словно заинтересовался нарядом шагавшей по дороге женщины).

Хозяин мотоцикла аккуратно уложил бутылки в сумку, вернул её в прицеп. Он подошёл к нам — на ходу вытер правую ладонь о рубаху на животе. Остановился, склонил над нами голову.

Протянул мне руку и сообщил:

— Николай. Уваров.

«Всё же, Коля, — подумал я. — Забавное совпадение».

Пожал хозяину мотоцикла руку (она оказалась побольше моей) и ответил:

— Сергей. Чернов.

Поздоровался Николай и с моим братом.

— Не злись на меня, Кирилл, за вчерашнее, — сказал он. — Неудачный день выбрала ваша студентка для поездки в больницу. Поэтому так… и вышло. М-да.

Мужчина потрогал синяк под глазом, покачал головой. Он оглянулся на своего железного коня — будто убедился, что тот не сбежал вновь. И снова посмотрел на Кира.

— Мотоцикл мне вчера позарез нужен был, — сообщил Николай. — Я потому и приготовил его: собрался повечеру жену навестить. Около Майского, на кладбище.

Он указал рукой в том направлении, где в летнем доме обитали сейчас студенты первокурсники из Новосоветского механико-машиностроительного института.

— Ровно восемь лет вчера исполнилось, как они с дочкой умерли, — сказал Николай. — Думал: съезжу к ним, расскажу, как живу без них. Мы с женой часто сидели вечером во дворе, на закате. М-да.

Он махнул рукой — порыв ветра взъерошил мне волосы. С кроны ближайшего к нам дерева вспорхнула стая воробьёв. Птицы с громким испуганным щебетом умчались к «Сельмагу». Мы с Кириллом проводили их взглядом. Николай на воробьёв даже не взглянул — он невидящим взглядом водил по кустам у меня за спиной. Я увидел, что Кирилл рассматривал мотоцикл. Понял: мой брат только что узнал причину своего вчерашнего везения. Слова Николая пояснили ему, почему ИЖ-56 стоял вчера около забора на улице с полным баком бензина. Я заметил, что мой младший брат закусил губу — он уже подрастерял ту воинственность, с которой ехал в деревню на встречу с «жадным» и «бессердечным» владельцем мотоцикла.

— А Серого невеста бросила, — сказал вдруг Кирилл. — За другого замуж выходит. Дура.

Он тоже вздохнул.

— Какого, Серого? — спросил Николай.

Показал на меня и уточнил:

— Его, что ли?

Мой младший брат кивнул.

— Да, — сообщил он. — Я час назад ему об этом рассказал. Переживает.

Кирилл дёрнул плечом.

Николай Уваров опустил на меня глаза.

— Об этом нужно поговорить, — заявил он.

Оглянулся на прицеп мотоцикла.

— Три бутылки не хватит, — сказа он. — Но у меня в погребе ещё две лежат! Да и «Сельмаг» ещё работает.

Я снова встретился взглядом с его глазами.

И неожиданно даже для себя махнул рукой.

— А давай, — сказал я. — Поговорим. Не возражаю.