Черный гусар

Глава 11

Ротмистр Тельнов и находившийся с ним подполковник Оффенберг долго и обстоятельно слушали мой рапорт, как только я с гусарами вернулся к эскадрону.

— Что ж, полагаю, вы прекрасно показали себя в первом бою, — резюмировал Оффенберг. — Бой оказался первым не только для вас, но и для всего полка. Мы впервые вступили в дело в Азии, и вступили хорошо. Поздравляю, Соколов! Так держать!

— Благодарю. Мы с Некрасовым старались. Да и разведчики наши оказались на высоте. Я хочу еще раз подчеркнуть, что они великолепно сражались. Особенно вахмистр Козлов и Петрушин.

— Я передам полковнику Дике. Он их отметит.

После доклада к нам присоединились Костенко, Кузьмин и Самохвалов. Товарищи шумно поздравили с успехом и угостили вином, отмечая небольшую, но все же победу, после чего мне позволили идти отдыхать. Направляясь к палатке, которую разбил услужливый Архип, я слышал, как Тельнов отдает приказы, на всякий случай удваивая караулы.

Было душно и жарко, неподалеку ухал филин. В палатке не спалось и я перетащил складную кровать под чинар. Долго ворочался и глядел в такое близкое, казалось до него можно рукой дотянуться, небо.

После первой в новой жизни схватки меня долго трясло и не отпускало. А под утро, когда все же удалось задремать, снились тягомотные, неприятные кошмары. Визжащие бухарцы бросались на разведчиков со всех сторон, резали саблями и кинжалами, вязали веревками и куда-то тащили. В общем, спал я плохо. Да еще и за Андрея переживал. И хотя доктор Покрышкин клятвенно заверил, что с другом все будет в порядке, полностью ему я не верил. Знаем мы этих эскулапов!

Утром я выпил чаю, перекусил колбасой и, возглавив разведчиков, выдвинулся до Чимкента. На сей раз дорога не доставила никаких неприятностей. А на месте нашей схватки уже трудилась похоронная команда из города.

В Чимкенте все оказалось хорошо. Слухи о волнениях среди народа оказались сильно преувеличены. Люди жили спокойной обыденной жизнью.

Некрасова устроили со всем возможным комфортом, положив в крепостной лазарет и сделав новую перевязку. Тем более, из Петербурга прибыло несколько сестер милосердия из Крестовоздвиженской общины. Три из них постоянно находились в Чимкенте. Руководила ими суровая и мрачная сестра Ульяна, монументальная тетка гренадерского роста с внушительной грудью. Понятное дело, подобный внешний вид к романтике не располагал. Зато две ее помощницы, миленькие и легко краснеющие девушки Ася и Татьяна выглядели чудо как хорошо. Им очень шли строгие коричневые платья, накрахмаленные чепчики и белые фартуки.

— А ты прекрасно устроился, Андрей, — заметил я, оглядывая помещение и дожидаясь, когда Ася, для порядка напомнив, что «выздоравливающего не следует утомлять», покинула палату. Заговорщицки подмигнув боевому товарищу, я понизил голос. — Небось, уже амуров начал подпускать, а?

— Иди ты, Соколов! — он хотел кинуть в меня подушкой, но резкое движение вызвало приступ кашля и заставило его охнуть от боли.

— Можешь не оправдываться, я все понимаю. Ты еще тот ходок!

— Эх, жаль, что меня так быстро сбрили, — посетовал он, когда отсмеявшись, мы разговорились. — А ты молодцом оказался. Я доктора расспросил, он тебя хвалит.

— Без хорошего начала, и финал будет так себе. А начинал как раз ты, — я незаметным движением переправил ему под подушку пачку папирос. Все же курить в госпитале запрещалось.

Выйдя от друга, во дворе я повстречался с коллежским асессором Пашино. Фамилия у него оказалась необычной, впрочем, как и внешность. Сейчас, при дневном освещении, я его разглядел, как следует.

Среднего роста, с окладистой бородой и зелеными очками в кожаной оправе, с мягкой широкополой шляпой на голове[19], вид он имел какой-то провинциальный и при том симпатичный. К тому же на нем красовалась цветная рубаха, широкие шаровары и начищенные до блеска сапоги. В общем, необычный господин. В нынешнем году ему исполнилось тридцать лет.

— А вот и наш бесстрашный герой! Как вы себя чувствуете? — он улыбался и первым протянул руку. Отвечая на пожатие, я и не подумал обижаться на несколько фамильярный тон. Напротив, мне показалось, что с таким человеком, лишенным лишней условности, общаться не только легко, но и интересно.

— Благодарю, прекрасно. А вы как, Петр Иванович?

— И я схожим образом, — он открыто рассмеялся. — Михаил, предлагаю обращаться друг к другу по имени. Как вам идейка?

— Согласен.

Прохаживаясь по дворику, мы разговорились. Чуть позже к нам присоединился комендант, а затем все выдвинулись встречать въезжающий в город наш первый эскадрон. Началась обычная суета — размещение гусар и коней, хлопоты о провианте, организационные вопросы.

В Чимкенте я долго не задержался. Еще раз навестив Некрасова и пожелав другу скорейшего выздоровления, отправился дальше. Пашино остался с полковником Дикой и штабом полка.

До Ташкента, столицы Туркестанского края, добрались без всяких происшествий. Сам город утопал в цветущих садах. По крайней мере, со стороны Чимкента. Дома прятались в зелени, а воздух казался чистым, наполненным запахом пыльцы и мёда.

В Ташкенте проживала вся администрация края. Кроме самого временно исполняющего обязанности губернатора генерала Романовского, который прибыл сюда в прошлом году, здесь находились командиры частей и подразделений, полковники, священники, купцы и множество чиновников.

Отдельно стоило упомянуть нескольких человек. Генерал-майор Головачев являлся губернатором Сыр-Дарьянской области, подполковник Дмитровский командовал его штабом. Колпаковский управлял Семиреченской областью. Военный инженер полковник Яков Иванович Краевский руководил отдельным Кириучинским отрядом пехоты, а подполковник Абрамов — Джизацким. Войсковой старшина и уральский казак Василий Родионович Серов фактически занимался вопросами безопасности на всей огромной территории края. Бесстрашный, богатырского сложения, неоднократно раненый, всегда на белом коне и в белой папахе, еще более увеличивающий его рост, в белой черкеске, полковник Пистолькорс командовал всей кавалерией.

Временным губернатором не так давно, на смену Черняеву, взявшему без разрешения Ташкент и попавшему в опалу за нарушение приказа, назначили генерал-лейтенанта Романовского Дмитрия Ильича. Человеком он оказался прямым и решительным. А для престижа, столь необходимого в Азии, держал себя по отношению к местным гордо, неприступно, но милостиво. И продолжая политику Черняева, в короткие сроки занял Ирджар, Нау, Ходжент, Ура-Тюбе и Джизак.

Впрочем, без трудностей не обходилось. Казы-Килян, глава духовенства Ташкента, постоянно демонстрировал недовольство новыми порядками. Ахмет-бей, носивший почетное звание эмир-базара, что значило смотрителя за рынком, допекал жалобами на высокие пошлины и упадок торговли.

К тому же, генерал Черняев, уже будучи в столице, затеял с Романовским склоку. А граф Воронцов-Дашков так и вовсе, написал в Петербург о каких-то злоупотреблениях и упущениях по интендантским поставкам. Карьера Романовского в Туркестане началась блестяще, он прославился, но столь подлого удара от Воронцова-Дашкова, которому оказывал протекцию и неоднократно представлял к наградам, генерал не ожидал.

Мы застали Романовского в Ташкенте буквально в последний момент. Он уже начал собираться для поездки в Петербург «объясняться и искать правду». Вместо него оставался командовать Крыжановский.

Но коллежский асессор Пашино слово свое сдержал и успел оформить ходатайство, которое Романовский подписал буквально перед отъездом.

За показанную в Боролдайском деле храбрость и решительность нас с Некрасовым наградили. Он получил первый орден — как раненому в бою офицеру ему полагался орден Святой Анны 4-й степени и Анненское оружие: сабля с надписью «За храбрость». А меня досрочно произвели в поручики. Младшие чины также не остались обделенными. Таким образом, наша разведывательная команда стала первой, кто отличился в Азии и получил награды. Естественно, я дождался, когда Андрей вылечится и вместе с ним снял зал в ресторации «У Ермолаева». Успех отмечали шумно.

Здание все еще достраивалось и полноценным рестораном, особенно после Петербургских и Московских заведений, считаться не могло. Из-за жары люди гуляли под открытым небом, а «залы» разграничивали живые изгороди из винограда и кизила.

А по соседству гуляли купцы и коммерсанты. Среди них находился господин Кузнецов, известный и богатый промышленник, который снабжал неплохим вином всю Россию, от Волги до Хабаровска. Дела его шли прекрасно.

— Эй, человек! Подай вина! — крикнул основательно подпивший Кузнецов и лихо бросил пачку ассигнаций на стол. — Да не «кузнецовского», а чего получше, хорошего!

Все те, кто слышал, дружно захохотали. Потом этот случай стал анекдотом.

При русских, в отличие от прежних ханов и беков, застывших в жестоком и архаичном средневековье, город начал быстро развиваться. Отмена рабства и унизительной торговли невольниками оказала ошеломляющий эффект на культуру, политику и экономику края.

Простые люди вздохнули свободнее, получив гарантии более спокойной и богатой, по случаю уменьшения налогов, жизни. В Ташкенте появлялись новые улицы, открыли Воскресенский базар, на котором использовались проверенные стандартные весы. Купцам стало сложнее обманывать покупателей. Заложили винный, кожевенный и свечной заводики, возвели казармы. Начали приводить в порядок дороги и строить почтовые станции, открыли питейные заведения и новые бани. Русский квартал дошел до арыка Чаули. Там находились внушительные урючные сады, которые прозвали «мингурюк», что значит «тысяча урючин». Именно здесь офицеры любили кутить.

Несколько месяцев ничего не происходило. Романовский добрался до Петербурга и его отстранили от занимаемой должности. Крыжановский вернулся в Оренбург, а временно исполняющим обязанности губернатора назначили генерала Цёге фон Мантейфеля, происходившего из дворян Эстляндии. Особой активности тот не проявлял, ожидая, назначат ли его генерал-губернатором или пришлют другого. Так что край затих, и даже бухарцы немного присмирели.

Я получал от родных письма и слал ответные весточки на требования в красках описывать Туркестанский край и местные обычаи. Тем более, Митька успешно поступил в Императорский Московский Университет, за учебу взялся серьезно, а благодаря моим записям уже сейчас, на первом курсе, начал подготавливать этнографический очерк. Чувствовалось, что из брата выйдет толк. Полина готовилась по примеру матери держать экзамен в Мариинскую гимназию.

В нашем полку наконец-то появились полевые кухни. Нарисовав чертеж, я поговорил с Тельновым, и уже вдвоем мы отправились к полковнику Дике.

— Весьма достойное дело. Я его поддержу! — решил Дика, после того, как я все ему объяснил. Совершив переход от Чугуева до Ташкента, мы поняли, как важно иметь возможность поддержать силы горячей и сытной пищей. Так что нашего командира уговаривать не пришлось.

По моему чертежу изготовили шесть передвижных полевых кухонь, установив их на повозки. Таким образом, каждый из шести эскадронов получил экспериментальный образец. Теперь стоило дождаться, как они проявят себя в походных и боевых условиях, а уж затем направлять доклад в более высокие инстанции о введении нашего изобретения во всей армии. Понятное дело, так просто новшество не внедрить. Нужно время, чтобы решение «созрело» и нужны деньги. Тем более, я же не инженер, наверняка в конструкции найдутся недостатки или упущения, и придется дорабатывать кухню. А еще необходимы покровители, но тут я небезосновательно рассчитывал на помощь цесаревича.

Написали письма и друзья из нашей команды «трое с Невского». Георгий Скалон все еще оставался корнетом в лейб-гвардии Уланском полку. Звегинцев Коля, добившейся чести служить в кавалергардах, уже год как ходил в поручиках и писал о жизни столичного офицера в исключительно теплых тонах.

Я близко сошелся с Пашино и по его совету, и под его же руководством, стал учить два языка: фарси, на диалекте которого разговаривали в Бухаре, и турецкий, он наверняка пригодится в дальнейшем. Петр оказался великолепный учителем, и дело двигалось.

Познакомился с любопытными людьми. Первого, девятнадцатилетнего юношу с умными добрыми глазами и густыми русыми волосами звали Куропаткин Алексей. Он недавно прибыл в Ташкент и служил подпоручиком в 1-м Туркестанском стрелковом батальоне. И если мне не изменяла память, а она, скорее всего, не изменяла, я видел будущего генерала, который совершенно бездарно проиграл сухопутную компанию в Русско-Японской войне 1905 г. Проиграл из-за осторожности, граничащей с трусостью. Вот только сейчас Алексей отличался пылким характером и смелостью, которую мечтал подтвердить в ближайших боях.

Вторым оказался поручик 5-го Туркестанского батальона Каразин Николай. Нервный по натуре, живой и подвижный, он собирался рисовать картины и писать книги. С ним было интересно.

Кроме прочего, я и с хорунжим Гуляевым по мере сил поддерживал отношения. А еще играл в шахматы. Много играл, и делал несомненные успехи. Я даже умудрился достать книгу Бутримова «О шахматной игре». Друзья и товарищи отмечали, что играю я «недурно». У меня же появились идеи, как можно поправить денежные дела, но проект, как говорится, находился на стадии подготовки. И не факт, что все получится.

1867-й год закончился относительно спокойно, если не считать двух столкновений Джизакского отряда подполковника Абрамова с бухарцами. 7 июня случилось первое дело, без участия гусар. А в июле близ укрепления Яны-Курган, по дороге из Джизака в Самарканд произошла еще одна стычка. К Джизацком отряду к тому времени прикомандировали наш второй эскадрон. Гусары смерти под командованием ротмистра князя Ухтомского прекрасно себя проявили. Мы освоились в Туркестане, и о нас заговорили. Абрамов стал полковником, а офицеры из второго эскадрона получили ордена.

В Ташкенте проживали два англичанина. Джон Маккормик и Льюис Флек, выдававшие себя за купцов из Индии, которых якобы интересовали перспективы торговли между русской Азией и английской Индией. Они и в самом деле проворачивали какие-то сделки с кожей, хлопком и чаем. Но командование полагало, что ушлые англичане ни кто иные, как шпионы.

Британского льва крайне встревожили успехи русского медведя в последнее время и то, что Россия так близко придвинулась к Индии, их колониальной жемчужине. Нам довели приказ — негласно приглядывать за англичанами, в конфликты не вступать и при возможности выяснить их истинные намерения.

Будь моя воля, я бы повел дело иначе, но я был никем и никто не спрашивал моего мнения. Разведкой занимался подполковник фон Ливен, происходящий из балтийских немцев. Особой любви среди офицеров он не сыскал, вел себя высокомерно, да и к своим непосредственным обязанностям относился исключительно формально, без инициативы и выдумки.

Гусары получили новую полевую форму, простую, но зато светлого цвета, которая прекрасно подходила под местный климат. Голову от палящих лучей солнца защищала видоизмененная кепи с накидкой до плеч.

Несколько раз случались мелкие стычки, которые не заслуживали отдельного упоминания. Меня и Некрасова послали в недельный рейд к Коканду, в котором не случилось ничего примечательного. Кокандское ханство пока еще являлось независимым. Чувствуя слабость, тамошний властитель Худояр-хан смирился с потерей Ташкента, Чимкента и старался подружиться с Россией. Хан понимал, что в возможной войне ему ничего не светит.

В июле стало ясно, что новым генерал-губернатором назначен Кауфман, который уже выехал в Ташкент. Генерал Цёге фон Мантейфель готовился к сдаче дел. Все воинские подразделения, расположенные в Ташкенте и окрестностях, наводили лоск, ожидая нового наместника и главнокомандующего, которому дали власть начинать войну и заключать мир.

Кауфман в пути задержался, да и выехал из Петербурга лишь в октябре, улаживая какие-то организационные вопросы. Как оказалось, в сопровождении свиты и конвоя он поехал дальней дорогой через Семипалатинск и форт Верный, который впоследствии получит имя Алма-Ата. Такой маршрут был выбран намерено, дабы познакомиться с краем и его обычаями. В Ташкент он прибыл 7 ноября. И началось его славное губернаторство.

Из прошлой жизни я мало что о нем помнил, но в памяти засело то, что он станет «устроителем» Туркестанского края. А значит, все у него получилось. И сейчас получится, надо полагать, ведь особенных изменений история пока не претерпела.

Кауфмана встречали всем Ташкентом. Солдаты приветствовали нового главнокомандующего, а гражданские — нового наместника. И те и другие прекрасно понимали, что именно Кауфман в ближайшее время будет определять внешнюю и внутреннюю политику края.

Сам Константин Петрович фон Кауфман тринадцать лет воевал на Кавказе, участвовал в Крымской компании. Император ценил талантливых людей, и не случайно назначил Кауфмана в Туркменистан. И не прогадал, как оказалось. Константин Петрович оказался среднего роста, худощавым, начинающим лысеть и носящим очки. Одевался в генеральский мундир, с гордостью носил честно заслуженные награды, был скромен и приветлив, но в тоже время внимателен и требователен. В общем, представлял тот редкий тип людей, которые блестяще совмещали в себе качества военного, дипломата и гражданского чиновника.

— Господа, волей его императорского величества меня назначили генерал-губернатором! Я намерен служить честно, прямо и смело, чего потребую и от вас. Если кто-то захочет перевестись в другое место, препятствовать не стану. От тех же, кто останется, жду преданности, ума и разумной инициативы, а также верной службы на благо России! — так он начал свою небольшую речь.

Слушали его чиновники и офицеры, порядка трехсот человек. В их числе находился и я.

Кауфман с первых дней развил бурную деятельность, вызывая к себе командиров подразделений, дипломатов и всех прочих, кого посчитал нужным. Следом потянулись мусульмане, представляющие местную власть.

Разобравшись с людьми и делами, Кауфман начал писать письма бухарскому эмиру, а не получив ответа ни на одно из них, для многих неожиданно организовал два посольства. Первое отправилось в Бухару, а второе в Кокандское ханство.

Ранним утром прибежал вестовой с приказом, что меня и Некрасова вызывает полковник Дика. У него мы застали Тельнова. Вчетвером, звеня шпорами и по привычки придерживая сабли левой рукой, отправились к Кауфману, уже зная, о чем пойдет речь.

Генерал-губернатор и жил скромно, и свой небольшой рабочий кабинет обставил скромно. Кроме самого генерал-губернатора там находился управляющий канцелярией Георгий Федоров, адъютант Владимир Адеркас, фон Ливен и посол Фёдор Аксаков.

— Итак, господа, завтра в Бухару к эмиру Сеид-Музаффару уезжает посольство под руководством коллежского советника Федора Аксакова, — начал Кауфман, когда мы поздоровались и приготовились слушать. При этих словах посол молча наклонил голову. — Он везет условия мира между нашими державами. В качестве охраны и для представительства с ним я решил отправить Александрийских гусар в количестве трех десятков человек. Командовать ими поручается ротмистру Тельнову. С ним пойдут поручики Некрасов и Соколов. От вас, господа, я жду твердой руки. Не поддавайтесь на бухарские провокации, но и не вздумайте их задирать. Вы должны вести себя смело, гордо и открыто. Вы должны показать силу русского оружия, но в тоже время ни в коем случае его не применять. Вам все ясно?

— Так точно! — щелкнул каблуками полковник Дика.

Но тем, кто непосредственно отправлялся с посольством, ясно было не все. И Тельнов, бросив быстрый взгляд на командира, все же молчать не стал.

— Попрошу уточнить границы наших полномочий. Что допустимо, а что нет? — спросил он.

— Вы должны охранять посла и исполнять все исходящие от него указания. За оружие можете взяться лишь при прямой угрозе жизни. Во всех остальных случаях вам стоит придерживаться твердой линии, сохранять достоинство и быть готовым ко всему, но бухарцев не унижать. Ходят слухи, что эмир Сейд-Музаффар собирается объявить священную войну-газават против неверных. Вам требуется выяснить, правда ли это, или досужие выдумки.

Указания были прямыми и точными, но все равно оставляли место для некоторой доли сомнения. Понятное дело, Кауфман не мог всего предвидеть. Послу Аксакову и ротмистру Тельнову следовало определиться на местах.

То, что Кауфман выбрал нас, выглядело логичным и вопросов не вызывало. По традиции, дипломатические миссии охраняли казаки, как правило, Уральцы или Оренбурцы. Они ребята бравые, и заслужили полное доверие, но все же Александрийские гусары выглядят куда представительней.

— Не стану скрывать, дело нам предстоит тяжелое, а в чем-то даже опасное, — невысокий, склонный к полноте, Аксаков встал и неторопливо прошелся от окна к двери. — Предыдущее посольство в Бухару не только столкнулась с непреодолимыми трудностями, но и просидело в неволе семь месяцев. Нам лучше рассчитывать на плохой прием, а там как Бог даст!

— Также вам надлежит собирать все возможные сведения о силе противника, численности гарнизонов, силе крепостей и состоянии дорог, — негромко добавил фон Ливен. Он говорил с ленцой, поглядывая в окно, и вид имел такой, словно хотел показать, что плевать ему на все эти сведения и на всю эту Азию. Казалось, подполковник лишь поставил «галочку», где надо, и на том успокоился. Результат его не особо-то и волновал.

— Так точно, будем наблюдать! — гаркнул Тельнов. Изображая тупого службиста, он ясно показывал фон Ливену, что на самом деле про него думает. Мы с Андреем незаметно переглянулись, но мысли свои оставили при себе.

1 декабря 1867 г., отслужив молебен в недавно построенной церкви, посольство во главе с Аксаковым покинуло Ташкент. С нами ехал секретарь посла Егоров, доктор Покрышкин и переводчик, которым назначили Петра Пашино, чему я был только рад. При миссии, кроме трех десятков гусар, состояло восемь джигитов, слуги, проводники, погонщик, а также сорок верблюдов, везущих подарки, запасы еды и все самое необходимое.