Чёрный караван

14

Снова дорога… Снова горы, ущелья, пустыня, пески… В долгой дороге бывают неожиданные встречи, непредвиденные происшествия. Всего не перечтешь! Но я хочу рассказать о том, что случилось между Меймене и Андхоем. Мы уже миновали большую часть района, населенного туркменами. Прошли без осложнений, без шума, неожиданно спокойно. Как я после убедился, это было не случайно. На землях каждого племени у Якуба были свои покровители. Они заранее встречали караван и, под вооруженной охраной, провожали до самой границы своих владений. Якуб, разумеется, умел щедро отблагодарить своих «покровителей», давал им мануфактуру, сахар, чай, некоторых даже снабжал оружием. Многие знали и Абдуррахмана. Только здесь я убедился, как далеко пустил он свои корни, и еще раз не мог не похвалить его — молодчина!

Итак, мы уже довольно далеко отъехали от Меймене. Шли по зыбучим, выжженным пескам. Куда ни глянешь— сожженная солнцем пустыня. Нигде ни деревца, только голый, чахлый кустарник. Хорошо, хоть в последние дни жара немного смягчилась, ветер подул с севера, предвещая приближение осени.

К полудню мы достигли селения Эрнепес-бая. Буквально возле самого селения пейзаж резко изменился: каменистая пустыня кончилась, отсюда начиналась полоса возделанных земель. Какой все же силой обладает вода! Недаром говорят на Востоке, что не земля родит урожай, а вода. Там, где есть вода, — есть и жизнь. Там, где окончилась вода, — окончилась жизнь.

Дорога разделяла селение надвое, проходя через его центр. Оно ничем не отличалось от других: те же покосившиеся лачуги, неуклюжие мазанки и шалаши… Загоны для овец, землянки для скота, тандыры для выпечки чуреков, очаги… Мы миновали десятки туркменских аулов. Ни в одном из них не видели кирпичного дома, торговой лавки или чайханы. Всюду одна и та же суровая жизнь, полная страданий, утвержденная обычаем и заветами предков, подогнанная под одну колодку, незыблемая.

Обычно, когда мы подъезжали к другим поселкам, нам навстречу с шумом и криком выбегали люди, торжественно встречали караван. Но в этом селении нас никто не встретил, не оказалось никого даже в доме Эрнепес-бая. Старуха, всем телом навалившаяся на посох, с трудом объяснила нам, что все обитатели аула собрались в лощине позади высокого бархана. Мы все равно не собирались задерживаться здесь. Время было еще раннее, за день можно было пройти немало. Поэтому, не останавливаясь, двинулись дальше.

За селением высился огромный бархан, тянувшийся с юга на север. Здесь когда-то, видимо, была крепость: с обеих сторон были уступы, в одном-двух местах даже сохранились развалины стен и старых башен.

Подъехав ближе к бархану, мы поняли: там идет какое-то празднество. На вершине бархана собралось много женщин и девушек в красных и зеленых платьях и детвора. Они сидели на корточках, тесно прижавшись друг к другу, и за чем-то наблюдали. Их внимание не привлек даже звон колокольчиков наших верблюдов.

Мы, трое всадников, въехали на гребень бархана. Огромную площадь внизу заполняли косматые папахи. Белые, черные, рыжие. Люди, стоя спиной к нам, окружили кольцом невысокий пригорок, на котором был установлен большой шатер. Вокруг шатра царила неимоверная суета, в двух-трех местах курился дымок.

Мы приказали каравану, не останавливаясь, двигаться дальше, а сами поехали к шатру. Было ясно, что мы попали на скачки: посреди скакового круга стояло много лошадей, с заплетенными хвостами, с ушами, похожими на ножницы. Кто успокаивал потного коня, кто в сторонке проводил своего тихим шагом, а кто уже был готов к забегу и, в ожидании команды, стоял у шатра.

Эрнепес-бай встретил нас радушно, повел в шатер и познакомил со старейшинами. Быстро принесли чай, разостлали скатерть с угощением. Вскоре послышался громкий голос длиннобородого, широкогрудого, крепко сложенного глашатая:

— Э-эй! На середину должны выйти лошади, которые поскачут на шесть кругов, э-эй! Приз — один верблюд, э-эй! Седло от глашатая, э-эй! Приготовьтесь быстрее, э-э-эй!

Эрнепес с гордостью объяснил, что это он жертвует верблюда в награду победителю, что в дальнем забеге до сих пор еще ничей конь не мог опередить его жеребца по кличке Йылдырым (Молния).

— Поэтому бай и выставил верблюда. Знает, что сам его и получит, — сказал один из сидящих, иронически улыбаясь.

Какой-то старик, с короткой шеей, с редкой бороденкой, уверенно проговорил:

— На этот раз Эрнепес-бай не получит своего верблюда!

Эрнепес-бай тут же ответил ему:

— Если обгонит твой конь, Ораз-бай, я дам еще одного верблюда.

— Не обещай того, чего не сможешь сделать.

— Отчего же не смогу? Давай сделаем так: если обгонит твой конь, я дам тебе двух верблюдов. Но если отстанет… Если отстанет, ты отдашь одного верблюда вон тому глашатаю. Согласен?

— Давай руку! — Ораз-бай согласился без колебаний. — Люди! Будьте свидетелями… Позовите глашатая. Пусть он объявит об этом всем!

Поднялся невообразимый шум. Подозвали глашатая. Эрнепес-бай объявил ему условия спора. Бедняк воздел руки к небу и призвал аллаха:

— О-о, аллах! Пришло время помочь мне. О создатель! О милостивый! Дай Йылдырыму силы Рахша![40]

Вокруг все засмеялись.

Якуб подлил масла в огонь и без того жарко разгоревшихся страстей:

— Тому, кто придет первым, от меня двустволка!

Возбуждение достигло предела.

Я знал, что туркмены необычайно ценят лошадей. Лошадь для них не просто способ передвижения, а предмет гордости, испытание мужества и смелости. Для туркмена позор не уметь сидеть на коне. Если конь отстанет на скачках, не только хозяин лошади, а все селение, весь род считают себя оскорбленными, жаждут реванша. Поэтому сегодняшний спор не был для меня новостью. На деле это был не простой спор, а проявление скрытой вражды. Ораз-бай приехал издалека, со многими своими сородичами. Приехал, чтобы заткнуть рот Эрнепес-баю. Один — именитый вожак эрсаринцев, другой — сознающий свое достоинство торе [41] сарыков. Посмотрим, кто из них выйдет победителем!

Хотя объявили крупный приз, однако на старт было выставлено всего три лошади. Три жеребца. Один — вороной масти, с белым лбом. Издали он был очень красив. Жеребец яростно грыз посеребренные удила, рыл копытами землю, не стоял на месте. Это был конь Эрнепес-бая — Йылдырым. Второй жеребец — большой, длинношеий, пепельной масти. В противоположность сопернику, он стоял спокойно, не рыл землю копытом, не грыз удила. Иногда только поднимал голову и вострил уши. Это был конь Ораз-бая — Мелекуш. Третий конь, гнедой, очень походил по всем статям на Иылдырыма.

Четыре круга лошади прошли не спеша, вровень. Борьба началась с пятого круга. Гнедой вдруг метнулся вперед, намного увеличив разрыв. Зрители неистовствовали, шум и крики нарастали. Я больше наблюдал за Эрнепес-баем и Ораз-баем, чем за лошадьми. По лицам обоих чувствовалось, что в их душе буря, особенно не мог сдержать себя Ораз-бай. Он весь дрожал. Не мог даже спокойно наблюдать за скачкой, иногда, приподняв веки, бросал взгляд на скачущих лошадей и тут же опять опускал голову. Эрнепес-бай был спокойнее, он, то поднимая, то ставя пиалу на ковер, не отрывал глаз от лошадей.

К концу пятого круга скачка пошла всерьез. Иылдырым быстро догнал гнедого, метнул в него пылью из-под копыт и оставил далеко позади себя. Эрнепес-бай, не удержавшись, заметил по адресу Ораз-бая:

— Бай! Смотри, где остался твой конь!

Ораз-бай тяжело поднял голову и сердито посмотрел на своего соперника, но на лошадей смотреть не стал.

Эрпепес-бай все больше возбуждался:

— Вот так жеребец… Всем бы такими быть… Смотри, как стелется!

Глашатай подкидывал вверх свой тельпек [42] и ликовал.

Но на середине последнего круга Мелекушу как будто прибавилось сил. В одно мгновение он обошел гнедого и приблизился к Иылдырыму. Эрнепес-бай побледнел. Сидящие вокруг Ораз-бая зашумели, молодой джигит в красном халате и белой папахе, привстав на колени, крикнул:

— Отец! Смотри, Мелекуш догоняет! Йылдырыма догнал… Смотри!

Ораз-бай не поднял головы, ответил дрогнувшим голосом:

— Потяни меня за полу халата, когда лошади приблизятся к финишу, сынок!

В этот момент Мелекуш догнал и Йылдырыма, показалось, что он и его обгонит. Зрители прямо обезумели, из-за невообразимого гама невозможно было расслышать слов соседа.

Наездник, скакавший на Йылдырыме, начал стегать его плетью. Но не отставал от него и соперник. Два коня, словно в одной запряжке, шли рядом. Сын Ораз-бая потянул отца за полу:

— Отец! Пришли!

Ораз-бай вскочил на ноги, словно на него кто-то напал, и вдруг гаркнул во всю глотку:

— Бей сильнее!

В этот миг лошади, как вихрь, пронеслись мимо нас.

Невозможно было понять, какая из них раньше миновала черту финиша.

Но Эрнепес-бай все равно торжествующе воскликнул:

— Йылдырым взял… Нечего и говорить!

— Что-о? — Казалось, к горлу Ораз-бая приставили нож. — Ты знаешь что, бай… Ты не поступай по пословице: «Трус спешит вперед».

— А чего мне бояться? — Эрнепес-бай тоже повысил голос. — Еще не родился такой, который мог бы испугать меня! Кто ты, чтобы угрожать мне?

— Ты не задирайся!

— А что ты мне сделаешь?

Казалось, Ораз-бай без дальних слов кинется на Эрнепес-бая. Но, видимо, сообразив, что ему в таком случае несдобровать, он с трудом подавил свой гнев. Перевел дыхание и обратился к окружающим:

— Сарыки, выходи!

Призыв полетел из уст в уста и в считанные секунды разошелся по всей площади. Вскоре десятки всадников выделились из толпы и, собравшись в сторонке, замерли в ожидании нового приказа.

Окружающие начали уговаривать Эрнепес-бая и Ораз-бая прекратить ссору. Глашатай со слезами в голосе кричал:

— Прошу, ага… Не превращайте праздник в похороны… Не сталкивайте людей… Продам все, что имею, и сам отдам верблюда. Не делайте зла… Побойтесь бога!

Уговоры не помогли. Яростно сжимая плеть, Ораз-бай выкрикнул:

— Если ты так смел, собери своих всадников и приходи послезавтра в долину. Там я тебе покажу, что сделаю. Не придешь, — значит, ты трус!

Он вспрыгнул на коня, которого подвел к нему сын, и ускакал.

Эрнепес-бай кричал вдогонку:

— Приду! Непременно приду! Собери всех своих сарыков… И теке…[43] Я покажу вам, кто такие эрсаринцы!

Глашатай в отчаянии швырнул свой тельпек на землю и сердито пробормотал:

— Не дай бог никому такой радости!