Хозяйничающие на юге Африканского континента южноафриканские расисты и португальские колонизаторы не слишком-то охотно допускают в свои владения исследователей и журналистов, способных сколько-нибудь объективно обрисовать положение коренных жителей региона, испытывающих на себе гнет расистского режима и жесточайшей колониальной эксплуатации. И если благомыслящие, с точки зрения администрации стран с реакционным режимом, журналисты из капиталистических государств Западной Европы и Америки еще сохраняют какие-то шансы на то, чтобы посетить ЮАР, Намибию, Мозамбик или Алголу, то для граждан социалистических стран такая возможность пока почти полностью исключена, И потому весьма заслуживают внимания советского читателя те сравнительно немногие произведения западных авторов, которые правдиво описывают жизнь коренного населения африканского Юга, — такие, как предлагаемая ему в переводе книга Франсуа Бальзана «Черный Козерог».
Ф. Бальзан — французский географ и путешественник, объездивший многие страны Азии и Африки, автор двух десятков книг об этих путешествиях. В «Черном Козероге» объединены заметки о нескольких его поездках в районы, прилегающие к Южному тропику — тропику Козерога; эти поездки совершались на протяжении более чем десяти лет, и, понятно, за это время произошли немалые перемены в политической обстановке. Намибия (до 1968 года Юго-Западная Африка) в те времена, когда по ней путешествовал автор «Черного Козерога», считалась еще подопечной территорией британского доминиона Южно-Африканский Союз; с тех пор доминион превратился в независимую расистскую Южно-Африканскую Республику, а подопечная территория была просто-напросто объявлена ее пятой провинцией, несмотря на протесты основной массы поселения, мировой общественности и решение Генеральной Ассамблеи ООН 1960 года о лишении ЮАР права на управление этой территорией. Исчезли с карты британские протектораты Басутоленд и Свазиленд — их место заняли независимые государства Лесото и Свазиленд. Королевство Боротсе (Бароце) стало одной из областей Республики Замбия. В Анголе и Мозамбике уже годы идет упорная война за независимость и там же возникли освобожденные районы, находящиеся под контролем созданных народом органон власти. Но перемены в социально-экономической сфере и в повседневной жизни, в быту народов этих стран наступают гораздо медленнее перемен в области административно-политической. Поэтому очень многое из того, что видел Бальзам во время своих экспедиций, и в наши дни остается живой реальностью.
Конечно, при этом нужно иметь в виду, что и перед Бальзаком ужо представала картина отнюдь не первозданно «чистого» быта коренного африканского населения этих стран, к какой бы языковой или расовой группе оно ни относилось. История Южной Африки полна страниц, трагических как для древнейших обитателей этой части континента — народов койсанской группы, т. е. готтентотов и бушменов, — так и для появившихся здесь позднее негроидных народов, говорящих на языках большой семьи языков банту. Бушмены, когда-то занимавшие практически весь юг Африки, подверглись беспощадному истреблению колонистами европейского происхождения — африканерами, — и жалкие их остатки (даже цифра в 54 тысячи Бальзану кажется завышенной) загнаны в пустынные районы, совершенно непригодные для жизни человека. Готтентоты тоже перенесли немалые страдания — часть их была истреблена, часть обращена в полурабов-полукрепостных африканерских фермеров, — и в конечном счете почти совершенно утратили свою этническую самобытность, превратившись в несколько немногочисленных неполноправных этнических групп в составе населения ЮАР. Что же касается народов семьи байту — коса, зулу, свази и других, — то им пришлось вести долгие и кровопролитные войны и с африканерами, и с англичанами, так что в итоге лишь часть из них сумела сохранить призрачные остатки прежней независимости в рамках британских протекторатов. Все эти события оказывали существенное воздействие на жизнь и социальную структуру коренного населения, нарушая ого естественное этническое и общественное развитие. И хотя британская администрация в этом районе придерживалась в основном политики «косвенного управления», то есть стиралась сохранить и использовать в своих интересах традиционных вождей, гарантируя им за это сохранение их социальных и имущественных привилегии внутри племен, даже самые эти «туземные власти» оказывались в большой мере искусственным образованием, призванным затормозить общественное развитие и направить его в нужную колонизаторам сторону. Таким образом, Бальзан видел уже в известной мере искаженную картину, и такая картина, естественно, предстает и перед читателем его книги.
Франсуа Бальзана нельзя упрекнуть в расистских предрассудках. Он относится к черным и желтым африканцам, с которыми ему пришлось встречаться, с неизменным уважением. И уважение это нередко переходит в искреннее восхищение человеческими качествами этих людей, их умением поставить себе на службу окружающую природу, располагая лишь самыми грубыми и несовершенными орудиями труда. Ярким примером такого отношения может служить описание путешествия с охотником-байейе Мопало; ничуть не менее показательны и неоднократные упоминания о блестящем мастерстве бушменов — охотников и следопытов. У нас нет никаких оснований упрекать автора и в снисходительно-сочувственном отношении к африканцам: к своим товарищам и спутникам он относится как к равным. Нельзя пройти и мимо несомненно личного мужества путешественника: ведь в книге хорошо видно, что и в наши дни при колоссальном развитии техники транспорта и связи путешествия, скажем по пустыне Намиб или по безводным частям Калахари, являются далеко не простой и безопасной туристической прогулкой. Читателю симпатичен и добрый юмор Бальзана. Все это в сочетании с острой наблюдательностью и вниманием к деталям увиденного делает его книгу интересным и убедительным свидетельством очевидца.
Вместе с тем следует сказать, что не все в оценке и понимании Бальзана того, что ему пришлось увидеть, может быть нами принято или встречено сочувственно. Да, французский путешественник не расист, он с искренним уважением относится к своим африканским товарищам. Но он не слишком-то вдумывается в истинный характер взаимоотношений между черным и белым населением Юга, вернее, целиком и полностью придерживается взгляда на эти проблемы, характерного для значительной части либеральной интеллигенции в странах Запада. Для него остается непреложным фактом благотворное влияние колонизации на жизнь коренного населения, принадлежащего к черной или желтой расам. Но единственным его доводом в пользу этого служит тезис о прекращении после прихода европейцев межплеменных войн. Действительно, в конечном счете колониальная администрация способствовала искоренению таких столкновений, хотя, с одной стороны, их роль и размах в буржуазной историографии обычно сильно преувеличиваются, а, с другой стороны, до установления колониального господства европейцы весьма охотно пользовались разжиганием межплеменной вражды как действенным средством укрепления своих позиций на африканской земле.
Но одновременно установление колониального режима в любой его форме означало невиданное в доколониальной Африке усиление эксплуатации коренного населения и хищническое разграбление природных богатств завоеванных стран. И как раз показ этой эксплуатации в книге Бальзана почти отсутствует, автор ее как бы не замечает. Впрочем, он достаточно объективен для того, чтобы упомянуть, например, компанию «Венела», занятую вербовкой рабочих на рудники ЮАР в соседних странах, или же показать читателю фигуру англичанина Мокфорда — одного из вербовщиков. Мокфорд и достаточно умен, и достаточно циничен для того, чтобы сопоставлять свою деятельность с работорговлей правителей Мономотапы (хотя, конечно, и утверждает, что он-то, Мокфорд, набирает не рабов, а добровольцев, аргументируя «хорошим заработком и прекрасным путешествием в глубь земли»). Но для Бальзана эта сторона деятельности англичанина не представляет интереса: в его глазах Мокфорд — романтик, одиноко живущий в буше, «человек авангарда». Можно, конечно, возразить, что Бальзнн путешествовал по сравнительно глухим районам Юга, и действительно Калахари не южноафриканский Ранд, и эксплуатация в ней не так заметна. Однако речь идет не о частностях, а об общем подходе французского автора к проблеме Юга, о его, по видимому, искренней вере в благой в некотором отношении характер воздействия английского, южноафриканского или даже португальского колониализма на негроидное население этой части Африканского континента.
Нельзя пройти мимо еще одного существенного недочета книги Бальзана: отсутствия в ней четкого разграничения таких понятий, как раса, язык и культура. Проявляется это прежде всего в том, что он явно разделяет основные положения так называемой хамитской теории. Согласно этой теории, «примитивное» древнее негроидное население Тропической Африки будто бы обязано главными достижениями своей культуры, и в первую очередь традициями государственности и скотоводческим хозяйством, неким светлокожим пришельцам из Азии, приобщившим его к своей, более высокой культуре. Эти предполагаемые носители более высокой культуры говорили на языках, относящихся к хамитской группе семито-хамитской языковой семьи. Отсюда у Бальзана и рассуждения о «примеси хамитской крови».
Нужно со всей определенностью подчеркнуть, что «хамитская теория» не выдерживает сколько-нибудь серьезной научной критики. Мы можем только утверждать, что существуют народы, говорящие на хамитских языках семито-хамитской языковой семьи, по нет и никогда не было особой расы хамитов; и еще менее можно говорить о культуре как о создании и исключительной принадлежности какой-то одной расы, даже если такая раса, не в пример хамитской, и существует реально. Собственно, ту же самую ошибку смешения расы и культуры делает Бальзан и тогда, когда употребляет слово «банту» для обозначения народа и расы; банту — это только языковая семья, и народы байту — это хотя и широко распространенное, но не вполне точное обозначение народов, говорящих на языках этой семьи, причем антропологический их облик может быть очень разным. Подчеркивать это приходится в особенности потому, что термин «байту» в официальном языке ЮАР и официальной политике апартеида — «раздельного существования рас» — обозначает негроидное население страны исходя как раз из антинаучного отождествления расы и культуры.
Читатель, несомненно, отметит и определенную склонность французского путешественника к идеализации традиционных племенных вождей, с которыми он сталкивался. Здесь надлежит прежде всего разграничить вождей народов, у которых еще сохраняется преобладание норм родо-племенных отношений, и вождей таких народов, которые уже сравнительно давно в общем преодолели стадию родо-племенного строя и вступили на путь становления классового общества. Если в применении к первой группе еще можно и сейчас с известным основанием говорить о демократизме традиционной власти, то по втором случае (а сюда относятся почти все бантуязычные народы, описываемые Бальзаном) его же собственные рассказы начисто опровергают идиллические представления об отношениях вождя со своим народом: чего стоят хотя бы нравы многочисленной аристократии народа свази! Когда же Бальзан прямо признает наличие произвола и деспотизма традиционных вождей, то делает он это на примере зулусского правителя Чаки, явно недооценивая объективно прогрессивную роль этого вождя в истории бантуязычных народов Южной Африки: не случайно зулу считают Чаку своим национальным героем.
Все эти слабости идейной позиции Бальзана отразились в его книге, и их надо иметь в виду при ее чтении. Но ошибочные оценки автора не могут лишить его путевые впечатления свежести непосредственного восприятия и несомненной объективности в описании увиденного и пережитого им в отдаленных и сравнительно мало у нас известных областях Африканского континента. Поэтому познавательная ценность книги «Черный Козерог» остается весьма значительной. Она знакомит с простыми людьми юга Африки, с их очень нелегкой, а порой просто героической борьбой за существование и за сохранение своей индивидуальности, причем делает это автор с явной симпатией к ним. Эти качества книги и позволяют рекомендовать ее советскому читателю.