Чёрный пёс в медном ошейнике

8

Ох, до чего же тоскливо быть собакой писателя! День-деньской сидит хозяин за столом и всё пишет, пишет, пишет. Вздыхает, скрипит креслом, шуршит бумажками. А ты лежишь в ногах и изображаешь прикаминную шкуру. И стучи хвостом в паркет, не стучи, он всё равно гулять пойдёт только к вечеру. Да если бы только гулять! Он же в аптеку какую-нибудь пойдёт или на почту, а ты сиди у дверей и жди, когда он из толпы вынырнет.

Больше всего Бутон не любил ходить в сберкассу. Во-первых, в ней у него не было совершенно никаких дел, а во-вторых, люди там стояли нервные, озабоченные, злые, будто в очереди у колбасного прилавка. Но у прилавка хоть благоухало колбасой, а в сберкассе нос сушила бумажная пыль да вонь закисающих чернил на искляксенном столике.

Нет, звёздами над ночным морем в Москве и не пахло. А глядя с балкона на невзрачный в огнях городского неба обломок луны, и вовсе хотелось взвыть по-волчьи.

Одно хорошо: если всех бесчисленных собак, живших в высоченном доме — эрдель-терьеров, болонок, спаниелей, такс, борзых — выводили гулять на поводке, то Бутон всегда бегал сам по себе, так как его хозяин справедливо считал, что на поводке собака глупеет.

Бутон очень быстро втянулся в жизнь большого города. Безошибочно определял, к какой двери — из двух — подходит кабина лифта, без лишних приглашений забегал в неё, терпеливо ждал, когда раздвинутся створки, и первым выскакивал во двор. Он бежал впереди хозяина, предугадывая его путь, а когда сомневался, куда свернуть, оглядывался и всё понимал по кивку головы: в подземный переход, за угол направо, прямо… Широкую оживлённую улицу он переходил, семеня за хозяином след в след, как за поводырём, и никогда не пытался перебежать сломя голову.

Его удерживал великий инстинкт сохранения жизни.

Если хозяин влезал в переполненный трамвай, то и Бутон отважно и ловко протискивался меж многих ног, сумок, портфелей, вызывая у кого лёгкую оторопь, у кого брань, у кого искреннее удивление.

— Боже, здесь ещё и собака!

— Куда лезешь, тебя здесь не хватало!

— Осторожно, собачку не затопчите!

— Затопчешь её, она вас как за ногу схватит!

— Бедненькая, иди сюда!

— Безобразие! В общественном транспорте и без намордника!

А Бутон, давно устроившись где-нибудь под сиденьем, слушал все эти пересуды, приводя в порядок всклокоченную шерсть.

Зимой писатель закончил, наконец, свою книгу и стал жить как человек. По утрам теперь он бегал вокруг большого незастроенного пустыря. И не было для Бутона большей радости, чем обогнать хозяина в беге, забежать далеко вперёд и, победно улыбаясь, поджидать его, чтобы умчаться от него ещё дальше и снова поджидать, деловито выгрызая снег, набившийся в подушечки лап. Этот ком чёрной шерсти носился каким-то очень странным аллюром[2], который можно назвать разве что «бег кубарем». Трудно было понять, то ли он скачет, то ли катится, оставляя в снегу не цепочку следов, как полагается благовоспитанной собаке, а широкую рыхлую борозду.

Потом они шли завтракать. Бутон и здесь обгонял хозяина, в мгновение ока проглатывая всё, что лежало в его миске. Хозяин же возился со своей едой томительно долго, разрезая её на кусочки, пережёвывая, запивая… Бутон старательно вилял хвостом, выманивая его на прогулку. «Ну пойдём же, пойдём, — умолял он взглядом, — нас ждут необыкновенные приключения. Стоит только выйти, и они начнутся!».

Никаких особых приключений на улице не случалось. Просто писатель очень много ходил по Москве и ездил, Бутон же охотно сопровождал его всюду и, чтобы не ставить хозяина в неловкое положение, всегда держался поодаль, делая вид, что он ничейный пёс. Он терпеливо ожидал хозяина у служебных подъездов, вскакивал в двери автобусов, в тамбуры электричек и никогда не терял из виду в самой густой толчее. Должно быть, писателю было приятно, что он не одинок в своих скучных скитаниях, и он уверял всех бессобачных знакомых, что добрый пёс в современном городе нужен человеку не менее, чем в пещерные времена, что никакие видеомагнитофоны и компьютеры не заменят горожанину радость общения с посланцем из царства зверей и животных…

— А самое главное, — восторгался писатель, — он совсем не болтлив и не мешает думать!