Чёрный пёс в медном ошейнике

3

Однажды «Садко» получил задание разыскать на дне Чёрного моря советскую подводную лодку, лежавшую там со времён войны. Делалось это так. С борта судна свешивалась над водой смотровая камера — этакий стальной гриб с множеством круглых глазков по краям «шляпки». Через люк в макушке влезал внутрь матрос- наблюдатель, становился в «ножке» в полный рост, закрывал над головой тяжёлую литую крышку и докладывал по телефону: «К погружению готов!» Тогда специальная корабельная лебёдка раскручивала трос, и «гриб» смотровой камеры медленно погружался в воду, уходил на глубину, зависал над самым дном. Матрос-наблюдатель посматривал в окошечки-иллюминаторы, закрытые очень толстыми стёклами, и сообщал по телефону на корабль, что он видит вокруг. Но сколько ни погружалась камера в море, ничего, кроме обросших зелёными махрами донных камней, наблюдателям не попадалось. Командир даже стал сомневаться: а правильно ли ему указали место гибели подлодки? Переживала вся команда. Всем хотелось найти последнее пристанище геройского экипажа, поднять с лодки пушку или гребной винт, чтобы на берегу, в Севастополе, поставить, как памятник…

После обеда настал черёд идти под воду хозяину Шланга, матросу Котову. Пёс побежал провожать его. И вдруг Федя подхватил щенка и спрыгнул вместе с ним в тесный стальной «гриб».

— Пора тебе, брат, оморячиться! — сказал он. — Не забоишься?

В смотровой камере прескверно пахло сырым железом и старой краской. Когда же Котов закрыл люк, стало и вовсе невесело: сумрачно, глухо, страшно. Шланг даже заскулил слегка: «Не хочу, не хочу, не хочу…» Но хозяин легонько потрепал его по голове, и щенок замолк. Тут камера пошла вниз, качнулась на волне, вода подступила к окошечкам близко-близко, лизнула их раз-другой, а потом стёкла застлала зеленовато-голубая пелена, пронизанная струйками блестящих пузырьков. Это выходил на поверхность воздух, прихваченный стальным «грибом».

С каждым метром погружения мир за круглыми окошечками тускнел, наливался синевой глубины. Вдруг у самого стекла вспорхнула стайка юрких чёрных рыбок. Самые любопытные из них тыкались носами в стекло, точь-в-точь, как это делали их золотистые сёстры в аквариуме, что стоял в каюте командира. Только на сей раз всё было наоборот: Котов и Шланг как бы сами сидели в «аквариуме», доставляя рыбам удовольствие разглядывать себя сквозь стёкла. Шланг не выдержал и тявкнул.

— Ты чего? — удивился матрос. — Это морские ласточки. Видишь, какие у них хвосты? Будто вилки. Как у настоящих ласточек…

— Котов, ты чего там бубнишь? — спросили по телефону сверху, с корабля, который покачивался теперь высоко-высоко над их головами.

Матрос Федя замолчал и стал внимательно вглядываться в сумрачную синеву, сквозь которую смутно проступали глыбы мохнатых подводных скал. «Ласточки» упорхнули вверх, туда, где в толще воды ещё играли солнечные лучи. В смотровой камере стало холодно. Шланг задрожал мелко-мелко. Широкая тёплая ладонь хозяина легла на спину и согрела её.

«Наверное, ни одна собака в мире не погружалась на дно моря, — с гордостью подумал Шланг и встряхнул вислыми ушами. — А уж всякие одноглазые коты, — вспомнил он Пирата, — и вовсе».

В иллюминаторах медленно, чуть покачиваясь, проплывали причудливые нагромождения скал.

— Стоп! — закричал Котов в микрофон. — Возьмите чуть правее… Кажется, что-то вижу!

Шланг же ничего интересного не видел. Просто на пути у них пролегло нечто длинное мохнатое с горбом посредине. Но это и была затонувшая подводная лодка; намётанный глаз матроса сразу же разглядел в «горбе» очертания боевой рубки.

Смотровую камеру быстро подняли. Открыли люк. Шланг тут же выпрыгнул, радуясь солнцу, простору и свежему воздуху.

Вместе с Котовым они были героями дня. И все говорили:

— Вот как со Шлангом погрузились, так сразу и нашли. Раньше бы его посадить…

А на другой день Шланг снова прославился. «Садко» стоял на якорях над найденной лодкой. Под водой работали водолазы. Они снимали с палубы пушку. К полудню возле спасательного судна появился иностранный тральщик. Его командира очень интересовало, чем заняты советские моряки. Тральщик заходил то с носа, то с кормы, поднимая волну, которая раскачивала тросы и мешала водолазам делать своё дело.

— Эх, принесла тебя нелёгкая! — досадовал Вересов, глядя, как настырный чужестранец проходит вдоль борта в опасной близости. Мало того, на носу тральщика стоял холёный мраморный дог и хрипло облаивал «Садко».

Этого Шланг стерпеть не мог. Он привстал на тумбу кнехта и гневно прогавкал догу:

— Не сметь лаять на мой корабль! Прочь отсюда!

Но получилось совсем не страшно. Шланг был очень молод, и голос его ещё не окреп. Тогда боцман Некряч поднёс к морде Шланга микрофон палубного громкоговорителя.

— Ну-ка, скажи ему пару ласковых!

И Шланг сказал. Он сам немного испугался могучего рыка, который вырвался из мощных радиодинамиков:

— Рр-р-ав! Рр-ав!

Мраморный дог трусливо поджал хвост и убежал с палубы. А любопытный не в меру кораблик вдруг повернул прочь и ушёл восвояси, как будто тоже струхнул. Так или не так, но командир его яснее ясного понял, как нежелательны были выкрутасы тральщика над работающими водолазами.

— Молодец, Шланг! — хвалили моряки пса. — Прогнал супостата.

Третий подвиг едва не стоил Шлангу жизни. Вот как всё случилось.

Спасательное судно «Садко» шло в одну из жарких африканских стран. За бортом — куда ни глянь — синело самое голубое в мире Средиземное море. Боцман Некряч стоял на корме и забрасывал в воду тоненький, но очень прочный шнур с большим, толщиной в мизинец, крючком — ловил акулу. Очень скоро зубастая хищница жадно проглотила тухлую колбасу, насаженную на крючок, словно огромный толстый червяк, и боцман с помощью ещё двух матросов с трудом вытащил акулу на палубу. Могучая рыбина извивалась, подпрыгивала, разевала свою страшную пасть с множеством острейших зубов, загнутых внутрь, чтобы держать добычу мёртвой хваткой.

Никто не решался подойти к взбесившейся от ярости живой мясорубке. Откуда ни возьмись выскочил Шланг и… бросился на морское чудовище. То ли ему показалось, что акула сама запрыгнула на палубу, чтобы проглотить родных ему людей, то ли в нём проснулась дремавшая до поры бойцовская кровь, но только с глухим грозным рыком он подскочил к пляшущей пиратке с явным намерением вцепиться в белое скользкое брюхо. Все ахнули! Ещё секунда — и бедному псу несдобровать. Акула выгнулась, подпрыгнула и ударом хвоста отбросила Шланга так, что, описав дугу, он перелетел через ограждение борта и плюхнулся в море.

Первым пришёл в себя боцман Некряч.

— Человек за бортом! — крикнул он на мостик.

И тотчас же командир корабля приказал застопорить ход. Матросы быстро спустили на воду самую маленькую шлюпку — «тузик». Они гребли изо всех сил… По счастью, Шланг, как и все собаки, был прирождённым пловцом. Тяжёлый медный ошейник и намокшая длинная шерсть тянули его ко дну, но пёс отчаянно перебирал лапами. Он видел: на помощь ему спешит «тузик». Успеет или не успеет? Успел… Шланга вытащили за шиворот. Он долго стряхивал с себя солёную воду и тяжело дышал.

Целый день на судне только и разговоров было, как геройски бросился Шланг на акулу и как не спасовал он в воде. А Федя Котов сшил своему любимцу маленькую тельняшку и к всеобщему восторгу натянул её на Шланга. Даже боцман Некряч не сказал против ни одного слова, хотя, конечно же, мог поворчать, что тельняшка — это «морская душа» и её негоже надевать на собаку. Понимал Некряч, что и в четвероногом бойце душа жила всё же морская.