Черный талисман

1. ЛУЧИ СХОДЯТСЯ В ФОКУСЕ

— Я облучен, скоро умру… Хорошо, что ты в комиссии… Но не дай затянуть себя в Проект… Слышишь, не дай… Найди моего сына… Он — то самое, о чем мы говорили… пятьдесят лет назад… Я не смог полететь за ним… был в Проекте… Координаты моего сына…

Если события немного отличаются от усредненной картины — это только подчеркивает их заурядность. Еще один муж смылся от беременной жены. Людмила Борисовна поплакала. По совету соседок подала на алименты, но милиция не нашла беглеца. Пропал — как в воду канул.

Тем временем родился Валентин — и сразу же попал на бабушкино попечение. До пяти лет жизнь мальчишки была ничем не примечательна. В пять он сорвался с дерева, ударился позвоночником о корень. Вопреки всем врачебным прогнозам, паралитиком мальчишка не стал. Но и здоровым — тоже.

После больницы Людмила Борисовна старалась пореже выпускать сына из поля зрения. Начальство не возражало, и она держала Валентина при себе не только дома, но и на работе — в районной библиотеке. Он целыми днями сидел в служебных помещениях, читая то, что подвернется под руку, — а в основном подворачивалось то, что взрослые не успевали вовремя отобрать.

Когда Валентин пошел в школу, изменилось немногое. Он оказался слабее всех в классе — а быть на побегушках не хотел. Поэтому мальчишка очень скоро начал избегать ребят, сразу после уроков удирая в библиотеку. Ненавистный учебник русского отлеживался в портфеле, а из шкафа извлекалось что-нибудь о пиратах, шпионах, космолетчиках. И Людмилу Борисовну это положение в целом очень устраивало.

Классе в шестом была предпринята отчаянная попытка стать не слабее сверстников. Разумеется, она потерпела полный провал. Единственный результат всех самоистязаний — Валентин загремел в больницу. И после этого окончательно затворился в библиотеке.

Учеба в школе шла легко, без троек, но отличником он не был. Не хватало прилежания, и письменные уроки делались им наспех, а устные — вообще никак (благо память есть). Зато Валентин читал много научно-популярных, а позднее — и достаточно специальных книг. Там можно было прочитать о чем-то совсем новом, необычном. А потом ошарашить этой информацией и класс, и учителя. Мать ругала сына за такую систему занятий, он оправдывался:

— Но это же нелепо — повторять много раз одно и то же… Можно запоминать все с первого раза. Я знаю, что смогу так, и тренируюсь.

Иногда ритм жизни менялся — это приезжала в гости сестра матери, Нина Борисовна. Она охала, все время повторяла: «Парень еще чокнутее Людмилы растет», звала к себе, в большой город…

Валентин окончил десятилетку. И тут случилась катастрофа — через два дня после школьного выпускного бала мать сбил самосвал. Прямо под окнами дома. И Валентин слышал крики, видел красное месиво, липкие ручейки на асфальте, шатающегося, мутноглазого водителя, который был еще грязнее своего грузовика…

Он не плакал. И у гроба с неоткрываемой крышкой стоял с очень спокойным, мелового цвета лицом.

Сразу же после похорон тетя Нина увезла его к себе. Когда-то, до смерти матери, он хотел быть астрономом. Но Нина Борисовна заявила, что племянник пойдет на филологический факультет. Валентину ни до чего не было дела, и тетка сама подала туда его документы. Экзамены он сдал плоховато, но все же прошел по конкурсу — очевидно, только потому, что заявлений от парней, как всегда, почти не было, а деканат не хотел иметь чисто женский курс.

К концу семестра Валентин пришел в относительную норму. И был шум, крик: «Тетя Нина, зачем вы меня засунули на этот чертов факультет, уйду, сегодня же уйду, заберу документы!» — «Валечка, не добивай свою бабушку, ее ведь держит в жизни лишь то, что хоть у внука-то все хорошо… И меня, кстати, тоже не добивай». Решающим оказался аргумент: «Ты же пишешь, а когда окончишь факультет, сможешь уйти в писатели». Валентин по наивности поверил в такую возможность. И решил, что для него это неплохая перспектива — писать о пиратах, шпионах и космолетчиках.

Через год умерла бабушка. Он вместе с тетей Ниной съездил на похороны. И с тех пор жил в Н-ске безвыездно.

Валентин, отбегав в группе для физически ослабленных, шел с занятий по физкультуре. Помахивал стареньким «дипломатом» (купленным под влиянием нелегально просмотренных западных боевиков). Пинал куски сколотого весеннего снега — они походили на слоеный пирог, только вместо варенья в них была грязь. Думал о том, в какой журнал сунуться с очередным рассказом, где наконец его напечатают, а не будут ругать за слишком закрученный сюжет или еще неизвестно за что. Еще в голове были прикидки насчет побега с вроде бы полуобязательного факультетского собрания…

Кто-то схватил Валентина за руку. Мгновенно приготовив почти вежливую отповедь, он обернулся.

Но это был не ненавистный факультетский комсорг, а незнакомый старик в ярком молодежном плаще. И со странными глазами: желтыми, напряженными. Валентин мысленно хмыкнул: «Уж не признал ли он во мне убийцу своей самостоятельно сдохшей собачки или там кошки?»

— Извините, я спешу на лекцию.

Нейтральный дипломатический тон, попытка вырваться.

— Ты сын моего друга, — сказано не как вопрос, а как утверждение.

— Вы обознались. — Он уже не скрывал раздражения.

— Я не могу обознаться. Об этом позаботился твой отец.

— Мне все равно. Отца я не видел, он мне безразличен, и говорить с его знакомыми мне не о чем. — Валентин рванулся, но хватка старика была мертвой.

— Я понимаю, Людмила Борисовна сердита, не может простить такого обращения с собой… Она настроила и вас… Возможно, Нэк и перегнул палку, ему следовало бы быть бережнее с вашей матерью. Но у вас говорят: не вспоминайте о мертвых плохо.

Валентин молчал, ни во что не вслушиваясь и обдумывая свое избавление. Старик, не отпуская рукав и не ослабляя хватки, шел рядом.

— Вы спешите? Хорошо. Через минуту я перестану вас задерживать. Только проверим одну вещь, ладно? У вас есть что-нибудь твердое?

Словосочетание «перестану задерживать» врубило внимание Валентина. Он неделикатно, пристально посмотрел в зрачки старика — определить, не врет ли тот. Эти желтые глаза смотрели чересчур, неприятно пристально — словно бы рассматривали диковинку на витрине. Если бы не боль, промелькивающая под этим любопытством…

— Ладно, поверю. — Он полез в свою куртку. На днях некто Окунь, совершенствуясь в юморе, завернул базальт в бумажку от шоколадного батончика и угостил им Валентина. С тех пор этот камень так и болтался в кармане.

— Отлично. Сжимайте его так, словно собираетесь раздавить. Пожалуйста. Вы сжимаете? — Старик, покусывая губы от волнения, смотрел в землю и вертел в руках прозрачную палочку.

Валентин пожал плечами, улыбнулся нелепости ситуации:

— После этого я ухожу. В соответствии с вашим обещанием.

Камень, зажатый в кулаке, был холодным, твердым. Палочка прикоснулась к предплечью, по руке прошло что-то вроде колючего, обжигающего разряда. Пальцы непроизвольно сжались сильнее, и…

Базальт раскрошился.

Валентин потерял всякую ориентировку в мире, вместо мыслей в голове бесился хаос.

— А сейчас мы поговорим по-настоящему, верно? — Голос старика долетел откуда-то из-за края света.

— Я учу к экзамену! — Валентин спешно сорвал очки-проектор, сунул их между спинкой дивана и подушкой. В комнату вошла тетя Нина. Критически оглядев и здешний вековечный беспорядок, и племянника, валяющегося на диване, сказала:

— На этот раз нормально смотришь на то, что учишь?

Валентин помотал головой, указывая пальцем на свое лицо. Однажды тетка застукала его с проектором и потом долго ворчала по поводу «неумных фокусов современной молодежи».

— Когда подстрижешься? К тебе из университета. — Перескок с темы на тему произошел на одном дыхании. Дверь открылась чуть шире, и в комнату просочилась староста группы Ольга Скворцова. Привычно-кокетливо, без необходимости поправила слишком яркую блузку, улыбнулась:

— Привет отличнику-ренегату!

Тетя Нина, не поняв смысл фразы, приподняла подведенные брови. Но, поскольку никто ничего не объяснял, качнула головой и вместе с аппетитными кухонными запахами вышла из комнаты. Валентин мысленно, облегченно выдохнул. Олька молча расчистила кресло и продолжила, только усевшись в него:

— Две двойки подряд! Ну что это такое? Знаешь, как кураторша психует? Хочешь, чтоб твоя тетка узнала?

— Пусть. — Валентин с видом ангельского смирения глядел в окно, на пропитанные смогом тучи. — Я влюбился и могу думать только о Ней. Ясно?

Олька прыснула, взмахнула пухленькими ручками — и случайно смахнула со стола две учебные фильм-кассеты.

— Ой, наш робот человеком стал, влюбился! К концу четвертого курса, но стал! Ой, а что за пленочки, нет, стеклышки, я уронила?

Скворцова нагнулась, подняла фильм-кассеты и начала их вертеть в пальцах. Молчание сгущалось. Желание выставить ее увеличивалось. Наконец Олька положила «стеклышки» на место, хмурясь, посмотрела на Валентина и на диван. Немедленно откинула голову, манерно и недоуменно сощурила глаза:

— А почему ты учишь зарубежную литературу? Мы же сдаем ее последней!

— Я ее не учу.

— Ага, а почему она у тебя раскрытая на диване лежит?

— Пойми, в моей голове любовный туман.

— А кто она? — Олька выпрыгнула из кресла, подошла к заваленному книгами стеллажу. «Если она возьмет малый порц-активатор, это будет не так плохо».

И Скворцова, естественно, взяла красивый «электрический фонарик». По привычке вертя и поглаживая его, коснулась кнопки. Вскрикнула от боли — в нормальном организме активатор мог вызвать только ее. Уронила «фонарик», замотала руками, отскочила в сторону:

— У него что, корпус под напряжением?

— Да, а внутри живой электрический скат.

Олька надулась, пофыркивая от воспоминаний о боли, подошла к окну. Через плечо посмотрела на то, как Валентин встает, поднимает «фонарик».

— Ты мешаешь мне учить… то есть размышлять о Прекрасной Даме.

— Все вы, парни, вруны. Вижу, вижу, что не Прекрасная Дама у тебя в башке! Влюбленные совсем-совсем не такие. Давай говори правду! А то не уйду! Скворцова с ногами забралась в кресло, уютно свернулась в нем. «Интересно, насколько сильно на нее влияет ее фамилия?»

— Сняла бы туфли.

— А у тебя грязнее уже ничему не стать.

На это возразить было трудно.

— Я жду. — Олька подперла щечку кулаком, прищурила глаза.

Валентин легко вскочил с дивана, прыгнул к креслу, поднял ее на одной руке, зажал ей рот другой, выбежал в коридор, ногой открыв сначала задвижку замка, а потом и дверь, вышел на лестничную площадку. Аккуратно поставил девушку на первую ступеньку, ведущую вниз, сказал, смеясь:

— Будь послушной и иди домой. В моей квартире живет вампир, он кушает всех любопытных. Ясно?

На Олькино лицо стоило посмотреть. Такой полный шок — приятное зрелище.

Валентин вошел в квартиру, закрыл дверь. Тетя Нина спросила из кухни:

— Ушла?

— Да.

Он подождал в коридоре еще немного. Повторного звонка не было.

Можно возвращаться на диван.

Часы показали одиннадцать вечера. Валентин отложил малый порц-активатор, морщась от тянущих ощущений во всем теле. Осторожно повернул новенькую настольную лампу — так, чтобы свет от нее падал на стену комнаты тети Нины, Покрутил кнопку вокруг оси, надавил. Лампа перестала светиться, зато тетя Нина за стеной почувствовала сильнейшее (и отрадное при ее бессоннице) желание заснуть. Еще несколько минут облучения — и она будет спать до утра, спать так крепко, что ее не разбудит даже атомная бомбардировка…

Он вытащил из-за дивана джинсовый костюм — еще одну псевдонормальную вещь, появившуюся в его квартире. Переоделся. Открыл окно. Провел рукой в воздухе словно погладил его. В ответ на это движение до его ушей долетел слабый, непонятный звук. Порядок.

До проспекта внизу — двенадцать этажей. Валентин бесшумно вспрыгнул на подоконник, поставил ногу на воздух. Немного прошел по нему. Из пустоты протянулась старческая рука — совсем как тогда, в парке, ей не хватало только прозрачной палочки. Валентин сделал два шага к этому ориентиру — и пропал. Впрочем, и до этого его можно было увидеть лишь из окон этого, самого верхнего в доме, этажа — воздушный «пол» был обманчиво прозрачен.

Кресло окутало торс и тут же закостенело. Навен выключил гравитационное поле — «сходни» катера, по которым только что прошел Валентин. Голосом скомандовал автопилоту. В серо-синих сумерках кабины раздалось негромкое шипение — заработал антигравитор. Город рухнул вниз, туда же с бешеной скоростью полетела Земля. Через три минуты после старта корабль несся уже на одной второй скорости света.

— Ты зря вынес девушку на руках. — Навен всматривался вперед так, как будто сам вел катер. — Если здесь появится Темная Гвардия, из-за этого пижонства тебе будет сложнее скрыться.

Валентин, сидя в принудительно-удобной позе, улыбнулся:

— Почему они появятся? Ведь Империя не знает о Земле. И ты сам говорил, что наш сектор Галактики не исследуется, считаясь неперспективным.

Старик хотел покачать головой, но кресло не дало сделать этого.

— Гвардия вездесуща, а ты забываешь, что активирован только наполовину. Если они прилетят, я буду вынужден удирать. Ты должен будешь сам довести свою активацию до конца — но для этого тебе надо остаться в живых. А в живых ты останешься, лишь растворившись в массе землян. Не надо недооценивать Империю, не надо…

Катер уже тормозил. Глуховатый звук прошел через обшивку, кресла и скафандры. Глаза не успели уловить мелькнувшего на экране основного корабля. Шипение антигравитора оборвалось. Все, прилетели.

За огромным, во всю кабину, окном был все тот же серо-синий полумрак. На корпус, успевший раскалиться за доли секунды, уже была напрыснута термозащитная оболочка, но в воздухе жар еще не исчез. Шлюз распахнулся и захлопнулся так быстро, что потери атмосферы корабля практически не было, — тем более что отверстие его люка повторяло форму катера, допуская подлет только в одном положении и позволяя лишь миллиметровые отклонения от курса. Все автоматически. Перегретый от трения газ бушует, рвется наружу — но уже некуда. Машины мгновенно охлаждают его, а медленные люди еще не сообразили, что прибыли на место…

Кресла обмякли, люк катера открылся. Совсем рядом, буквально в двух шагах от него, в воздухе покачивался почти прозрачный диван без ножек.

Люди вышли, сели. Немедленно включилось защитное поле дивана, и он с бешеной скоростью полетел по горизонтальным, вертикальным шахтам сообщения. Все вокруг него слилось в сплошную пелену. Гул, слабый и заунывный. Резкая остановка, скомпенсированная антиинерционными полями.

Защитный «колпак» отключился. На Валентина пахнуло горячим, сухим воздухом. И тут же — прохладный поток, уносящий избыточное тепло.

Неизменный тускловатый свет — ну почему на имперских кораблях принят только он? (Надо спросить Навена, чему и как здесь мешает нормальная освещенность…) Матово отблескивающие, похожие на каменные стены. На низком потолке — пленка датчиков контрольно-автоматической системы. Она похожа на красноватое, кривое зеркало…

Навен, затянутый в облегающий черный комбинезон и от этого кажущийся еще более старым и изможденным, начал проверять состояние главной активаторной установки. Ее уменьшенное изображение вертелось в воздухе на уровне его глаз, показывало все новые срезы и ракурсы срезов — это позволяло поочередно проследить путь каждого контрольного импульса. Валентин пошел на свое место внутрь дымчатого, пульсирующего цилиндра из «газа». Встал там, ожидая начала.

Как всегда, ощущения большого сеанса активации напоминали малый только в первые минуты. Очень скоро исчезло все тянущее, начало казаться, что каждая клетка погружена в кипяток. Мозг заполнили иллюзорные вой и вибрация. Дымчатое (особые структуры пространства, псевдополя) находилось в каждом атоме организма, «раскачивало», усиливало аномалии в глюонных полях, а эти аномалии влияли на межатомный вакуум. И его «завихрения» — стринги — изменялись; а следовательно, изменялись и состоящие из них те же глюоны; изменялись кварковые структуры, электроны, атомы…

В информационные структуры мозга, перестраивающиеся параллельно с телом, неслась лавина информации. Усвоить ее по-настоящему, осознать ее существование совершенно невозможно. И поэтому структуры мозга просто впечатывали ее в себя, прятали в подсознание. Валентин понятия не имел об объеме этих знаний. Позже с ними придется разбираться — а пока по мере надобности можно пользоваться ими чисто механически, не понимая, что, откуда, куда, почему, как… Ей-ей, словно выдрессированный медведь, управляющий мотоциклом…

Слепота и глухота. Ощущаются лишь организм, процессы, идущие в нем, — и то малая, нефундаментальная их часть.

Навен все время оглядывался на обзорный экран — клочок Космоса, повисший между двумя пепельными стенами. В нем медленно плыли созвездия — казалось, что Вселенная снаружи звездолета танцует.

Эти наблюдения не мешали Навену контролировать работу активатора и успокаивали старика — локатор не засекал ни одного крейсера Темной Гвардии; ни один алый росчерк-сигнал не накладывался на обычное, визуальное небо.

…Сеанс кончился. Валентин, чуть покачиваясь, добрался до местного подобия тахты. Тело — кусок теплой ваты, все вокруг зыбкое, дымное. Подольше бы лежать, смотреться в красноватое, лгущее зеркало… Но через час придется провести малый сеанс — при помощи «фонарика». Иначе активация затянется на полгода с лишним.

— Я ничего не понимаю, я отказываюсь понимать! — крикнула тетя Нина, нервно намыливая руки. Брызги воды массами летели на ее светлый, аккуратный халат, но сегодня она этого не замечала.

— Уже все решено, — вяло откликнулся племянник.

— Зачем тебе этот Север? Богатым решил заделаться? И пища там плохая, от нее только умереть. А уж все другое! И кто тебя туда взял, развалину!

— Факт, что взяли. И факт, что еду. Документы с факультета уже забраны.

— Не ври мне! — Тетя Нина вошла в гостиную, оперлась о косяк. — Только что туда звонила, тебе их еще не отдали. Кураторша твоя ругается, хочет к нам домой идти. Говорит, что на двух последних экзаменах ты даже не показывался. И не желаешь переводиться ни на вечернее, ни на заочку!

Валентин театрально схватился за голову, откинулся на спинку стула. Слабым голосом произнес:

— Ну почему она не возьмет ребенка из детдома и не перестанет нянчиться с нами! Я грешен, грешен и каюсь во лжи. Но на Север еду. Да, знаю: там антисанитария, там умирают в молодости. И в тундре нет таких замечательных хозяек, как ты. Но еду. Я буду писать, навещу когда-нибудь…

Он говорил с закрытыми глазами — так как знал, что в самые ответственные моменты вранья в его взгляде может промелькнуть предательское смущение. Тетя Нина, поджав губы, вышла. И почти сразу же на кухне заорало радио, загремели тарелки. Валентин прошмыгнул в коридор и выскользнул из квартиры.

Тетя Нина, думая, что племянник еще в гостиной, кричала, еле перекрывая диктора:

— Так и не объяснишь… что с тобой… творится уже… два месяца?!

Говорит только диктор — о повышении надоев.

— Может, соизволишь сказать… куда тебе посылки… слать? Север большой, куда… тебя конкретно несет?

Позади осталось все: сильно недовольный декан, растерянные или злорадствующие («А у нас-то диплом будет!») сокурсники, разобиженная тетя Нина… Валентин запрограммировал катер на медленный полет. Земля тихо уплывала все дальше и дальше. Там он скоро окажется в милицейских списках пропавших без вести — из Центра Галактики письма не написать… Конечно, нехорошо получилось с теткой, очень нехорошо…

Перед носом катера был Стрелец. Там, в неосознаваемой дали, в пропастях пустоты парили туманности — они, укрывали и Ядро Галактики, и ядро Империи, медленно распространяющейся по Млечному Пути, захватившей уже все его центральные части. Совсем в другом месте, где-то высоко над Эклиптикой, за пределами газовой короны Галактики, еле-еле плыла мертвая планета. Уже миллионы лет у нее не было солнца, а в ее недрах скрывалась Резиденция Императора. Отец Валентина создал своего сына для того, чтобы тот долетел до этого инфернального мира и убил живущего там Хозяина Галактики.

И отец, и Навен решили, что это поможет всем планетам. Да, Император будет убит — но не сейчас, а немного позже. Вначале надо самому, на своем опыте узнать, что такое Империя. Вдруг ее надо разрушать совсем с другого конца? Скорее всего да… «Впрочем, надо менять имя. «Валентин» — звучит слишком странно для того языка… Ладно, отныне меня зовут Вэл».

…Звезды смотрели в немигающие глаза Вэла…