Черный ветер

Глава двенадцатая
ДАЛЬНЯЯ ТАЕЖНАЯ ЗАИМКА

Над самым берегом Байкала под сенью разлапистых исполинских сосен на невысоком холме притулилась маленькая заимка. На ней - избушка в два подслеповатых окна. Одно окно - на море, другое - на юг, откуда подходила к избушке узкая тропинка. Сильно покосилась избушка. Так, словно собиралась вот-вот сползти вниз. Рядом с ней стоял такой же ветхий сарайчик, а к нему прислонены были весла, лопаты и прочий инвентарь, свисали с его крыши рыболовные сети. Возле двери избушки, прямо во дворе, оборудована была чугунная печурка, каких на Байкале много,-в них летом готовят пищу. Шагах в двадцати от избушки, на южной стороне, круто спускался к морю глубокий каменистый лог, поросший редкими кустами. По дну его мчалась с высокой горы игривая речушка. Почти у самого моря, в устье своем, превращалась она в бухту (а скорее, в бухточку), уютную, маленькую, словно нарисованную. В бухте стояла весельная лодка, а когда Горбачук бывал дома,- еще и моторная. Возле избушки мирно паслись куры. В тени сарая лежала раскормленная черная собака из породы сибирских лаек. От ее конуры шла к морю еще одна, почти незаметная тропа.

День был погожий, солнечный. Время близилось к обеду, когда наши путники во главе с Горбачуком, перейдя речку по мосткам, подошли к заимке. Их встретил улыбающийся старик бурят Золэн Бухэ. Он сидел на крыльце и вязал рыболовные сети. Увидев Горбачука и его спутников, старик оставил свое занятие и, сморщив лицо в улыбке и одновременно окинув острым взглядом незнакомых людей, поднялся с места:

- И, сколько айлшан пришел! Здра-асте, здра-асте… Наш заимка айлшан - гость будешь!.. Ай-яй-яй, Кузьма, шибко ты молодец! Сразу много айлшан тащил, цело табор…

В дребезжащем голосе слышалась радость, смешанная с сарказмом. Лицо у старика было узкое, изборожденное отметинами долгих и, по-видимому, трудных лет, волосы наполовину поседели, наполовину приобрели иссиня-буроватый оттенок, на подбородке топорщилась редкая бороденка. Только глаза сохраняли молодую цепкость и даже не выцвели от времени, не потеряли черного блеска. А вообще-то можно было дать старику лет восемьдесят или больше. Одет он был в длинную полинялую рубаху, которая, как можно было догадаться, была когда-то синей. Рубаха не была заправлена в брюки, а на тощих ногах старика красовались совсем новые мягкие тапочки из сыромятной кожи.

«Странное сочетание»,- отметил про себя Георгий Николаевич.

- Хорошо, что ты рад гостям! Они из Улан-Удэ! - крик-мул Горбачук старику, потом сказал Георгию Николаевичу: - Совсем он глухой. Кричи не кричи, стучи не стучи, все равно. Хоть из пушки пали.

Старик поморщился и непонимающе уставился на Горбачука, беззвучно пошевелил губами и только потом прошамкал, криво раскрывая беззубый рот:

- Мало-мало приустали. однако… Э-э, хубун шибко молодец, шибко-шибко молодец, парень…- И старик провел шершавой ладонью по голове Толи.- Маломало мойся, холодна вуда в речке, шибко хорошо будет…

Можно мореход и, шибко хорошо вуда море, чиста, холодна. Мало-мало купайся, туда-сюда плыви. Придешь назад я уха мало-мало вари. Хариус есть, окунь есть, сегодня утром сеть ловил.

Георгий Николаевич смотрел на старика и думал: он рад людям потому, что с их приходом кончилось его одиночество.

Но Золэн Бухэ, словно сразу утратив интерес к гостям, занялся приготовлением обеда. Баярма старалась помочь ему, терла песком заросшую старым жиром посуду. Ребята тоже не сидели без дела: принесли воды из речки, мелко накололи дрова.

И, только когда все сделали, побежали вниз по логу к морю - купаться.

- Далеко не заплывайте! И возвращайтесь скорее, обедать будем! - крикнул вдогонку им Георгий Николаевич.

Горбачук улегся спать в избе.

Георгий Николаевич, оставшись один, тоже разложил под сосною палатку, прилег и задумался.

«Наверно, нелегкая судьба забросила этого старика на берег моря,- думал учитель.- А может быть, просто привык он к этой глухомани. Здесь похоронил свою старуху, отсюда ушла на фронт и не вернулась его единственная дочь. Да!.. И такое же горе пришлось пережить Кузьме Егоровичу. Приехав на Байкал, этот смелый человек навсегда остался тут…»

Свежий ветерок и прохлада постепенно сделали свое дело. Учитель уснул.

И вот опять приснился ему тот мучительный, страшный сон, который после большого перерыва снова начал его беспокоить… Будто опять волокут его по холодному полу и звучит леденящий иезуитский смех и металлический голос… Ох, этот голос… Он режет как нож…

Георгий Николаевич проснулся в холодном поту. Что за наваждение?! Кошмарный сон прямо-таки преследует его! Уже третий раз приснился за такое короткое время… Что это за смех так неотступно следует за ним, так упрямо напоминает о себе?

Учитель поднялся. Встал. Сел. Вытер платком пот со лба. Посмотрел по сторонам. Ребят все еще нет. Около печурки хлопочет одна Баярма - варит обед. Старика не видно.

Прислушался. В избе кто-то тихо разговаривает. Кажется, Кузьма Егорович с кем-то из ребят… Но туг послышались голоса ребят из лога. Они поднимались к заимке. Следовательно, Кузьма Егорович разговаривает с Золэн Бухэ. Но ведь старик-то глухой. Наверно, понимает Горбачука по движению губ… Бывает и так…

Подошли ребята и, громко разговаривая, окружили Баярму. Девочка сняла с печки чугун с ухой. Поставив его на край стола, повернулась к Толе:

- Сходи-ка позови дедушку и Кузьму Егорыча. Обед готов…

Толя убежал. Через некоторое время в дверях избы показался Золэн Бухэ и, как показалось Георгию Николаевичу, кинул настороженный взгляд на него и на ребят. И тут же заговорил быстро и невнятно:

- Уха готово?.. Ну дык разливай, дочка, по шашка-миска…

Старик сел к столу. Георгий Николаевич машинально осмотрел его и заметил, что вместо новых тапочек из сыромятной кожи были теперь на Бухэ старые и рваные, еле державшиеся на ногах.

«Бережлив старик, бережлив,- подумал учитель.- Ну что ж, в его годы жить бобылем не сладко…»

- Пойдем куда-нибудь,- сказал Толя, когда ребята встали из-за стола.- В лес или опять на море…

- Лучше на море. Еще раз искупаемся. А то от горячей ухи я и сам вареным стал,- откликнулся упитанный Петя.

- На мо-ре, на мо-ре! - запел Жаргал.- А ты, Цыден?

- Что ж, можно,- согласился Цыден.

Но тут раздался спокойный голос Горбачука:

- А может, Цыден, на веслах за мясом махнем? А то как бы все-таки не слопали его звери. Тут напрямик по морю совсем близко. Километра два, не больше…

- Хорошо,- с готовностью отозвался Цыден.

- Эх, была бы моя моторка - мигом бы обернулись! - вспомнил Горбачук об оставленной на центральной усадьбе моторной лодке. Затем обратился к учителю:-А вы, Георгий Николаевич, как - с нами или с ребятами? Может, отдохнете просто? Все равно сегодня мы не двинемся.

- Да, да, спасибо, отдохну…- как-то рассеянно ответил учитель.- А вы езжайте, езжайте… Зачем оставлять мясо росомахам да воронам? На море полный штиль. Так что, я думаю, самое время…

Оставшись на заимке один, Георгий Николаевич подошел к старику и крикнул ему в самое ухо:

- Дядюшка Бухэ! Скажите, пожалуйста, давно вы тут живете?

Старик выпустил изо рта большую струю дыма и непонимающе уставился на учителя своими молодыми черными глазами.

Покачав головою, сказал:

- Э-эх, паря, я-то шибко глухой, совсем плохо слышать, совсем ничего не слышать. Ой, плохо, шибко плохо!..

Учитель вытащил из кармана пиджака блокнот и авторучку и написал свой вопрос на бумаге. Но старик Только зачмокал губами и махнул рукой:

- Нету, нету, я читать, писать нету, совсем шибко грамота нету. Шибко темный человек дядя Бухэ,-ах-ах-ах!.. Ой, шибко плохо!..

Тогда Георгий Николаевич решил обратиться к помощи мимики. И он принялся жестикулировать: показал рукой на избушку, затем легонько ткнул старика пальцем в грудь и, загибая один за другим пальцы рук, показал, что речь идет о счете годов. Тут старик наконец-то понял, чего от него хотят, и, ежесекундно дымя трубкой, начал неторопливо рассказывать своим слабым голосом:

- Давно-давно, шибко давно я тут живу. Весь век свои тут живу. Ой, шибко давно! Старуха была - похоронил, дочка была - война ее взяла. Один остался, как сокол-бургэд, вот и доживаю свой век…- Старик тяжело вздохнул, помолчал, выбил пепел из пожелтевшей трубки, вырезанной, наверно, им самим из витиевато-узорчатого корня забайкальского рододендрона. И, снова вздохнув, продолжал: - Эта стара изба полета лет стоит, а все не упала. Эх-ха-ха, однако, шибко долго живу я на это земля, скоро, однако, девяносто лет стукнет, а бурханы никак не желат призвать меня к себе, видно, забыли меня совсем… Варнаки! Ай, что я сказал?! Слово черное сказал бурхану самому!.. Ай-яй-яй, как нехорошо, из ума, видно, я выжил, старый дурак! Эхма, что за жизь, кака эта жизь! Одно только утешение-Кузьма. Хоть и пришлы человек, хоть и пострадавши на войне человек, все же рядом со мной живет, вот уже двадцать с лишком лет живет. Помогает меня, жалеет меня, утешает. Дочка моя на фронт познакомился, в жены взял. Да вот не дожила она, бедняжка, до победа. Была-то она там санитарка али санинструктор, раненых таскала из огня. Ох, тяжела была, однако, служба у нее! Что делаш, сама же пожелала туды, в огонь-пекло. Значит, на роду написано было… А Кузьма-то никак не желат пока жениться, заводиться семья. Пора ему, давно пора. Сколько я сказал ему, ан нет, стоит на своем. Видно, ждет моя смерть, не желат старика огорчать. Како благородна человек, како верна своя любви человек!.. Таки люди мало найдешь в нынче время… Эх-ха-ха, так и живу, жде не дожду своя смерть. Видно, бурханы забыли меня, забыли брать меня себе. Не слышат они голос моя. Видно, оглохли они, шудхур полосата… Ай, опять ругательство! Ах, беда, шибко беда, из ума выжил стара Бухэ. Эхма! Эх-ха-ха!..

Старик встал, подошел к печке, нашел догорающий уголек, взял его двумя пальцами и положил на погасшую трубку, затянулся глубоко и выпустил изо рта густой синий дым. Снова уселся на скамыо и принялся курить, уставившись в одну точку.

Георгий Николаевич понял: разговора не будет. Придется все же до Урочина добраться.

Учитель потянулся до хруста в спине и пошел к логу, где по берегу маленькой речушки петляла узкая тропинка.