Черный ветер

Глава четырнадцатая
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ТОНКОСТИ

Беседа шла на свежем воздухе, возле того же стола, за которым только что пообедали. Горбачу к с мотористом уже спустились к берегу моря, чтобы вместе с Цыденом отправиться за мясом. Старик Золэн Бухэ не выходил из избы; видно, спал или просто лежал на своей деревянной кровати.

Бадимбаев, вконец запарившись от жары, снял свою зеленую трикотажную сорочку и теперь сидел в одной белой майке, дымя «Беломором». Большаков тоже курил, изредка выпуская изо рта голубоватые кольца. И подполковник и старший лейтенант с интересом слушали рассказ учителя. Георгий Николаевич, время от времени поглаживая усы, неторопливо вел рассказ своим глуховатым голосом.

- Приметы Томисаса Тоома,- говорил Левский,- у вас довольно точные. Я, пожалуй, не смогу что-либо новое добавить к ним. Выше среднего роста, блондин, нос с горбинкой, с большими ноздрями, волосы каштаново-рыжие; говорили в лагере, что он эстонец немецкого происхождения. Да, жестокие голубовато-стальные глаза. Все это точно. И еще… голос… голос… звенящий, металлический… Смех такой же резкий, звеняще-холодный…- В этом месте рассказа Георгий Николаевич неожиданно вздрогнул всем телом, передернул плечами, словно сбрасывая с себя тяжелый груз.

Вспомнив голос и смех Томисаса Тоома, он каким-то чудом одно мгновение снова пережил свои кошмарные сны, упорно преследовавшие его. И вдруг понял: не кто-нибудь, а именно Томисас Тоом смеялся над ним в этих снах. Это точно! Смеялся будто не двадцать лет назад, а совсем недавно и словно совсем рядом! Георгий Николаевич недоуменно заморгал глазами и умолк.

Бадимбаев с Большаковым переглянулись, не понимая, что происходит с учителем.

- Что с вами, Георгий Николаевич? - спросил после нескольких минут тягостного молчания подполковник Бадимбаев.

- А? Что? - встрепенулся учитель и дрожащей рукою медленно провел по своему лицу, будто воспрянув от страшного сна… Мутным взглядом обвел своих собеседников и, тяжело вздохнув, произнес тихо-тихо, почти шепотом: - Вспомнился мне его холодный иезуитский смех. До вашего приезда я все думал и гадал, чей это смех преследует меня во сне? А теперь я вспомнил…

- О ком вы говорите? О Тооме? - осторожно осведомился Большаков, но тут же прикусил язык под укоризненным взглядом подполковника.

- Да, о нем,- ответил Георгий Николаевич.- И голос у него металлический, и смех холодный, издевательский, сатанинский. Я это хорошо запомнил. Когда палачи Тоома волокли меня после очередной пытки по цементному полу, а потом обливали холодной водой, чтобы я пришел в себя… когда волокли меня за ноги, садня голую спину мою о цементный пол, когда подвешивали меня за ноги к потолку, этот изощренный садист смеялся надо мной своим ужасным, своим холодным иезуитским смехом, тыча мне в рот носок своего лакированного сапога и приговаривая: «Эй ты, русская свинья, грызи мои подметки, ха-ха-ха!.. Жри, пока не поздно, пока хоть это дают, ха-ха-ха!.. Не то с голоду подохнешь, ха-ха-ха!..» Вот какой это был человек!.. Но почему он снится мне сейчас? Ведь прошло с тех пор столько лет… Вот что мне непонятно. Да, совершенно непонятно…

- Простите, Георгий Николаевич, перебью вас,- сказал подполковник, наклонившись к учителю.- А еще когда-нибудь в эти годы снились вам подобные сны?

- В первое время после освобождения снились… И не только смех Тоома, но и вообще всякая чертовщина мучила меня тогда по ночам. Потом я постепенно успокоился, сон мой стал вполне нормальным,-говорил Георгий Николаевич, глядя усталыми глазами в одну точку.- А вот поди ж ты, в последнее время опять появились эти кошмарные сны. Значит, бывает и такое… Что бы это значило?

- А вы не можете вспомнить точнее, когда именно возвратились к вам эти сны? - снова задал вопрос подполковник.

- Совсем недавно… Всего несколько дней назад… Кажется, это началось тогда, когда мы выехали из Усть-Баргузина на моторной лодке… э… пожалуй, когда мы ночевали в бухте… Был сильный шторм, и, может быть, именно поэтому приснился мне этот кошмарный сон. Может быть, буря пробудила во мне воспоминания дней далеких… Психология человека- область весьма и весьма туманная… Да, да, до сих пор…

- Скажу вам: случай, происшедший с вами, Георгий Николаевич,- задумчиво проговорил подполковник,- кажется мне каким-то странным…

- Вы правы,- согласился учитель,- это очень странно. После стольких лет… снова стать жертвой наваждения… Ничего не понимаю.

- А вы, Георгий Николаевич.., пытались как-либо это объяснить самому себе? - поинтересовался старший лейтенант Большаков.

- Никаких объяснений не нахожу. Все время думаю об этом, но до сих пор не пришел ни к какому сколько-нибудь приемлемому выводу,- тяжело вздохнув, ответил учитель.

- М-да, такие дела! - протянул подполковник, видимо решив закруглить затянувшийся разговор.- Но я все же скажу вам, Георгий Николаевич, что вы дали нам весьма ценные дополнительные приметы этого преступника.

- Это какие же?

- Звуковые: голос и смех. Спасибо.- И подполковник обратился к Большакову: - Ну, Исай Игнатьевич, пойдем по-гуляем по берегу! Там хорошо сейчас. Слышь, какой ветерок… Может, и вы, Георгий Николаевич, с нами пройдетесь?

- Нет, пожалуй, я не пойду,- ответил Левский,- что-то опять голова разболелась. Надо немного отдохнуть.

- Я вас понимаю,- участливо произнес Бадимбаев.- Ну что ж, прилягте. Если есть таблетки от головной боли, примите…

Однако Георгий Николаевич не тронулся с места.

- Да, что-то странное творится с учителем,- задумчиво проговорил подполковник, когда они с Большаковым спускались по логу.- Заметьте, Исай Игнатьевич, сны-то эти возобновились у него здесь, на берегу Байкала. А почему? В чем причина? Вот над этим следует подумать!

- Причина здесь, очевидно, одна - переутомление,- сказал Большаков.- Мне кажется, учитель сильно устал. Возможно, перегрузка привела к какой-то нервной болезни. Обычно именно в таких случаях появляются у людей тяжелые сны и всякие страхи преследуют их. Особенно сказываются на сновидениях глубокие переживания. Я об этом где-то читал.

- Не исключено,- кивнул подполковник.- Но… почему все это появилось у учителя здесь, на берегу моря, где, наоборот, он мог бы найти успокоение? Вот в чем загадка!

- Разве болезнь спрашивает у человека, когда ей появиться?- усмехнулся Большаков.

Бадимбаев недовольно поморщился, но промолчал.

- Опять вы сердитесь на меня,- сказал Большаков.

- Не то слово… Просто хочу, чтобы вы выслушали еще один небольшой, совсем короткий рассказ для «Огонька». Вернее, его план… Без гипотезы, без фантазии в нашем деле пропадешь… Так вот, слушайте. Человека мучили, пытали в концлагере, стараясь обратить его в поганую нацистскую веру. Человек не сдался и был уже доведен до полусмерти, когда его освободили наши войска. Человек не мог сразу оправиться от этого кошмара, и его долго преследовали страшные сны, его одолевала нервная болезнь. Но потом он постепенно освободился от этих недугов, лет двадцать жил нормально. И вдруг… Да, именно вдруг он снова заболел этой же болезнью, и опять начали преследовать его те же кошмарные сны. И где, вы думаете? Тут, на берегах Байкала, то есть в тех самых местах, где скрывается матерый волк из бешеной стаи. Мне кажется, существует какая-то зримая или незримая связь между недугом Левского и сегодняшним Тоомом. Но какая? Заметьте, учитель говорил, что во сне его преследует какой-то холодный иезуитский смех и металлический голос. Помните? Потом он сказал, что именно у Тоома был такой смех и такой голос. Отсюда невольно возникает вопрос: не встретились ли они случайно где-нибудь здесь? И совсем недавно…

- И они узнали друг друга и возобновили старые связи? Ведь Левский, спасая свою шкуру, наверно, еще в концлагере продался фашистам. Вы это хотите сказать? - перебил Большаков.

- Исай Игнатьевич, выслушайте, пожалуйста, до конца,- укоризненно покачал головой подполковник.- Нет, я думаю, здесь не совсем так, как вы предполагаете. Если бы они имели старые связи и совместно вредили нам, ну, скажем, стали бы разведчиками иностранной державы, Москва, скорее всего, дала бы нам знать об этом. Стало быть, вряд ли они имели связи такого рода. Связь, видимо, есть, но только иная: один - палач другой - его жертва. И на основе такой связи один узнал другого. И узнал, разумеется, тот, который подвергался жестоким пыткам, потому что он и до конца жизни забыть этого не сможет. Узнал, конечно, не по лицу, а по голосу и смеху. Мы ведь с вами уже договорились о том, что лицо преступника, по-видимому, сильно изменено. Где-то рядом с собой услышал бывший узник Левский такой голос или такой смех, который подсознательно напомнил ему старое и снова вызвал и застарелую нервную болезнь, и кошмарные сны. Теоретически это мог быть голос или смех, просто похожий на голос и смех Тоома. Какие вопросы есть у читателей «Огонька» к автору?

- Да, все это довольно правдоподобно,- согласился Большаков.- Но, однако, мы не спросили у Левского, может ли он вспомнить, чей именно голос напомнил ему о Тооме…

- Да, да, да! - радостно воскликнул подполковник, легонько стукнув себя кулаком по колену.- Не додумались спросить, а надо было! Вот теперь я снова вижу умного читателя! Но ничего, это поправимо, мы еще побеседуем с учителем перед отъездом, - подытожил разговор Бадимбаев. - Пожалуй, сегодня нам до Давши не добраться. Что-то задерживаются наши с медвежатиной, а солнце низко… Минуточку, что это там пионеры расшумелись?

Бадимбаев с Большаковым подошли к ребятам.

- Идет, катер идет! - возбужденно кричал Толя.- Во-он обогнул дальний мыс и быстро-быстро мчится сюда!

- Моторист, видно, торопится,- заметил Бадимбаев,- думает, что мы сегодня отправимся обратно в Давшу или в Баргузин. А зря, как бы мотор не сел.

- Товарищ подполковник, вы ели когда-нибудь медвежатину? - спросил Большаков.

Ребята удивленно посмотрели на Бадимбаева, впервые увидев подполковника без погон и формы.

- Представьте себе - никогда. Живу на свете больше полувека, а вот до сих пор медвежатины не пробовал! Разве это хорошо? - весело засмеялся подполковник.- Но сегодня, я вижу, мне представится наконец такой случай! А вы-то сами, Исай Игнатьевич, видели своими глазами живого или мертвого медведя?

- Конечно! Как же так - жить в Баргузине и не отведать медвежатины! Такого не бывает!-ответил Большаков.

Тем временем катер пристал к берегу.

- Что это вы так замешкались? - спросил Бадимбаев Горбачука.

- Пока перетаскивали мясо к берегу, время ушло. Трижды поднимались в гору, да почти что бегом… Очень спешили, боясь задержать вас…

- Ничего, мы сегодня уж не поедем,- сказал Большаков, принимая из рук Горбачука первый мешок с мясом.

- Э-э, кабы знали, так не спешили бы, бегом не бегали бы в гору! - разочарованно махнул рукой Горбачук и, подав Цыдену второй мешок, поменьше, решительно сказал: - Ну хватит. Остальное повезу на центральную усадьбу. Там тоже люди живые есть, тоже медвежатинкой не брезгают. Сдам Ивановне - завхозу, она и распределит кому положено. А шкуру медвежью можете взять от меня в подарок или вы, товарищ старший лейтенант, или вы, дорогой товарищ. Пожалуйте,- добавил он, кинув острый взгляд на Большакова и на Бадимбаева. Видимо, он считал Большакова главным, потому что тог был в погонах, и решил ему первому предложить шкуру.

- Спасибо, у меня такой ковер уже имеется,- ответил Большаков, потом кивнул в сторону подполковника.- Вот Цыбен Будожапович с благодарностью возьмет ее у вас.

- Что ж, не откажусь, если только она вам не нужна… Нет?.. Ну что ж, спасибо, товарищ Горбачук,- обрадовался подполковник.- Только вот как мне ее до Улан-Удэ дотащить?

- Э, пустяки! До Баргузина -на катере, а там - самолетом. Вот и все,- посоветовал Большаков.- А если не хотите невыделанную везти, можем сперва отдать ее в Баргузине на выделку, а готовый ковер я вам с каким-нибудь шофером на попутной машине отправлю.

- Большое спасибо, Исай Игнатьевич! Еще раз большое спасибо, товарищ Горбачук! Теперь уж все равно спешить некуда, тем более у нас медвежатина имеется…

- Медвежатина с нежной поросятиной - царский ужин будет,- широко осклабившись в улыбке, добавил Горбачук.

Затем егерь надежно накрыл брезентом оставшееся па катере мясо и шкуру и объяснил:

- Чтобы воронье не расклевало…

Далеко на западе, за морем, которое названо в песне священным, садилось красное солнце. Медленно тонуло за черными зубчатыми гребнями скалистых гор. Помрачнела широкая водная поверхность, все выше и выше вздымая свою крутобокую темно-зеленую волну, увенчанную белой барашковой шапкой. Неуемный старый разбойник Ветрило, едва приметив закат ясного Солнышка, взялся за свои темные дела: с остервенением принялся трепать седой Байкал за длинную бороду, упрямо таскать его, беднягу батыра, за волосы от берега до берега, от края до края.

Черный ветер - верная примета близкого шторма.