Чертов узел

5

— Ну, наконец-то! — Алексей радостно ткнул Виктора кулаком в бок. — Я, грешным делом, стал подумывать, не случилось ли что с тобой. А у меня тут такие дела разворачиваются… Даже корреспондент из Алма-Аты приезжал. Здешние чабаны рассказывают, что на них напал «карамаймун» ростом метра три. Собак — руками чуть не разорвал, колхозного коня увел.

На днях должны приехать энтузиасты из какого-то общества. Будут ловить снежного человека… А тебе я сапоги привез.

— Водка есть? — угрюмо спросил Виктор.

— Есть! — удивленно поднял брови Алексей.

— Наливай! — Виктор сбросил рюкзак, снял куртку, сел за стол.

— Что, прямо сейчас? Подожди, я хоть закуску приготовлю…

— Ничего не надо. Наливай! — Виктор придвинул к себе граненый стакан. — Полный лей, не жмоться!

— Да мне не жалко для друга. Но странно как-то, — пробормотал Алексей, достал початую бутылку и налил стакан до самых краев.

Виктор, не отрываясь, выцедил все до последней капли. Шумно вдохнул, скользнув тусклым взглядом по чистому столу, смежил веки, сосредоточенно ощущая как растекается зелье по телу. Алексей нарезал крупными ломтями хлеб, положил на тарелку кусок свиного сала. Обветренной рукой Виктор потянулся к закуске.

— А я тебе сапоги купил! — снова сказал Алексей настороженным голосом. Не дав гостю прийти в себя после выпитого, достал из-под койки болотники сорок седьмого размера и пару резиновых литых сапог.

— Уж эти-то ты сможешь надевать с толстой портянкой. Продавщицы говорят, что обуви большего размера нет, сорок восьмой — это уже чемодан, — попытался шутить он.

— Сапоги — это хорошо! — розовея, пробормотал Виктор и, наконец, вымученно улыбнулся. — Помыться бы, — почесался, яростно запуская пятерню под свитер.

— Это мы мигом. Нагреем воды, отпарим, отмоем, ты ведь у нас чистюля, — Лешка завертелся, хватаясь за все разом. Виктор тупо наблюдал за ним, неторопливо пережевывая горбушку с салом, с облегчением чувствовал, как отступает лютая, звериная тоска. После выпитого все мало-помалу становилось на места и жизнь обретала смысл. Неверной рукой он налил себе еще четверть стакана.

— Уф! — облегченно мотнул головой. — Надо с собой водки брать, а то так и шизануться можно… Старый стал, что ли? Ни в городе такого не бывало, ни в общине, когда в горах жили.

— Год такой! — гремя посудой, поддакнул Алексей. — Страна разваливается, чикинда мрет…Толю Колесникова нашли вскоре после того, как ты ушел вверх. Утонул он. Чабаны говорят — в водоворот затянуло.

— На моих глазах, — помолчав, хрипло выговорил Виктор и отодвинул стакан. — Как тебя видел его в водовороте.

Алексей с перекошенным лицом уставился на него, синяя вена набухла на лбу.

— Самоубийство? — спросил одними губами.

Виктор пожал плечами:

— Я думал, он шутит.

— Самоубийство! — прошептал Алексей, присев на порог. — Я так и думал, — он вскочил, лихорадочно замахав руками, торопливо заговорил: — Когда попадаешь в воронку, у тебя два пути к спасению: вытянуться в сторону от оси — и центробежная сила сама выбросит из водоворота, или сложить руки под головой и нырнуть поглубже, — с каким-то нездоровым азартом он стал изображать позы, поднимая и вытягивая мозолистые руки. — Как делал Толя?

Виктор, нетрезво поглядывая на него, ухмыльнулся, поднял руку со сжатым кулаком, левой ладонью хлопнул по локтевому суставу. Глаза его протрезвели, губы удивленно искривились: вдруг догадался, что означает этот жест.

— Это он мне что ли? — спросил с недоумением.

— Нам, — свесив голову, простонал Алексей. — Отсюда каждый выбирается по-своему… По крайней мере, Толя не сломался… Но это не путь: самоубийство — большой грех! Все равно, что бросить божий дар в лицо самому Господу… Спаси и помилуй! — перекрестился он.

Алексей забегал по комнате с перекошенным лицом и остановился в дверном проеме, глядя мимо Виктора.

— Наверное, Толя хотел всех нас обмануть и самого Бога тоже: мол, упал случайно в воду, попал в водоворот… Отчего мы все такие глупые? — искренно всхлипнул он и вдруг мотнул головой со стылыми глазами, выкинул вверх сжатый кулак в том же самом непристойном жесте: — Вот им всем! Я выберусь иначе, чего бы это ни стоило!

Странности товарища не удивляли Виктора. Алексей всегда тяготел к позе, любил выражать свои чувства с пафосом. Но на этот раз на его лице было что-то настолько беспомощное и отчаянное, что Виктор, крякнув, снова придвинул стакан и выпил, прохрипев сквозь спазм:

— Ты не пробовал смотреть в ствол взведенного ружья? Очень успокаивает.

Энтузиасты из общества «Снежный человек» прибыли на автобусе после полудня, пригожим зимним деньком. Следом за ним пришел грузовик с продуктами и со снаряжением. Слегка поправив печь, они расположились в пустующем чабанском зимовье рядом с фермой. Вместе с ними приехал председатель совхоза на своем «уазике». Помог прибывшим устроиться в совхозном здании, но к свинарю-кооператору так и не зашел. Алексей, ходивший знакомиться с горожанами, вернулся слегка озадаченный и даже опечаленный.

— У них такие продукты — будто отоваривались в цековском магазине. И это когда все по талонам да по блату. Что им моя свинина? Разве для экзотики… Говорю — по десять рублей за килограмм полудикого мяса, разве это цена, когда бутылка водки стоит полсотни… Из дикаря такой шашлык можно приготовить — на мармелады-шоколады смотреть не захотите…

Гляжу им в глаза, а у них в глазницах калькуляторы: мырг-мырг — расход-приход… Короче, режем поросенка килограммов на тридцать. Даем на пробу.

Дальше видно будет.

Старший из прибывших ловцов — бородатый мужик, узкоплечий и широкозадый — меньше всего походил на авантюриста или ученого и, если бы он не носил бороды, смахивал на бюрократа средней руки, амбициозного, истеричного, может быть, — на художника-авангардиста. «Бородатый Винни-Пух» — окрестил его Алексей.

Виктор пропьянствовал на ферме два дня. Он отмылся, коротко постригся и побрился. Помог Алексею зарезать и разделать поросенка, потом кабана.

Кооператор вскоре повеселел: прибывшие хоть и предполагали, что их уникальное занятие предполагает восхищение и одаривание, попробовав дешевого свежего мяса, стали покупать его все в больших количествах.

Алексей то и дело сновал с фермы на кошару. Виктор тоже засобирался знакомиться с туристками. Но друг уперся:

— На тебе, на твоем инкогнито, весь мой план построен и все надежды с этим связаны. Выпьешь там, начнешь девиц лапать, хвастать про возвышенные чувства к здешней медведице. Вдруг и босые ноги предъявишь на всеобщее обозрение. Не совсем же они дураки — соберутся и уедут… Дай мне хотя бы месяц. Я тебе другим разом из города какую-нибудь девицу привезу.

Виктор, затребовав еще одну бутылку, согласился, что друг прав. Но на ферме пожить он не захотел: засобирался, чувствуя, что на душе полегчало.

Ночью снег чуть припорошил горы. Утро обещало быть солнечным.

— Последняя услуга, — попросил Алексей, помогая ему надеть рюкзак. — С твоими ногами пройти несколько лишних километров — пустяк, а для меня подмога. Ты так ненавязчиво оставь где-нибудь босой след, чтобы этих мудрецов заинтриговать.

Виктор ушел на рассвете в новых резиновых сапогах и в теплых портянках, унося ботинки с галошами в рюкзаке. «Ну вот, — думал он, неторопливо шагая по заснеженной тропе, — охотничий сезон, к которому готовился с самой весны, начался. После следующего снега можно проверять капканы и петли». Добротные сапоги казались ему почему-то неудобными, хотя в этих местах все ходили в такой обуви круглый год. Через несколько километров, у ручья, на границе своего участка, Виктор переобулся в растоптанные ботинки, надел поверх подметки с человечьим следом галоши и веселей зашагал к избушке.

Отдохнув в домике под скалой, он достал из тайника малокалиберную винтовку и ушел вверх по берегу Байсаурки, туда, где были расставлены петли и капканы.

От холода вода в реке стала прозрачней, камни под ней запестрили сочными красками. Причудливые кристаллы выросли на сугробах у ручья, легкая дымка повисла над его темными загустевшими разливами. Пришло время, когда ни зверю, ни человеку не отделаться от своего следа.

Пойменный лес, две раскидистые ели, вывернутый из земли корень. За ним поставлен капкан. Сначала Виктору показалось, что снег вокруг чист и никаких примет проходившего зверя нет. Потом он высмотрел странное пятно на снегу из непонятно откуда взявшейся земли. Охотник вошел в лес и почувствовал, как посветлело на душе: небо стало голубей.

Еще недавно в этом лесу охотился Алик. Здесь, под пнем, он каждый год ставил капкан и каждую весну раздраженно совал в его взведенную пасть свою дубинку. Капкан с готовностью срабатывал, подскакивая, впиваясь дужками в древесину. Добыча снова всю зиму ходила мимо, но Алик со странным упорством надеялся поймать волка именно здесь. Лес напомнил о нем, о живом человеке, а не о мертвеце с разинутым ртом, с перепачканными гипсом зубами, с которых снимали слепок. Казалось, образ, переселившийся в этот лес, продолжает жить своей обособленной и независимой жизнью.

На этот раз в капкане сидел волк. Он не прятался и не выказывал себя: лежал на брюхе, преспокойно грыз свою лапу, зажатую капканом, и, не мигая, смотрел на охотника. Взгляды человека и зверя встретились. Светлокарие, почти желтые, знакомые глаза, с запрятанной в их глубине насмешкой, Виктор узнал почти сразу. Он прислонился плечом к дереву, поднял ствол винтовки, постоял так с минуту, но стрелять не стал.

Кровь густеющей струей сочилась из культи. Волк со знакомыми глазами зализал ее, неспешно поднялся на три лапы, скакнул раз, другой, обернулся.

«Ну разве можно так?» — сказали его глаза.

В начале весны, во время последнего наезда в город, Алик остановился у Виктора. Не смотря на то, что тот сам жил на птичьих правах, снимая комнату, запил и вскоре стал раздражать хозяйку квартиры и всех, кто здесь жил. Виктору гость тоже быстро надоел. А тот, стосковавшись по общению, пить и веселиться, не мешая другим, не мог.

— Научите своего гостя пользоваться унитазом, — сжав побелевшие губы, холодно заявила обычно приветливая хозяйка. — В конце концов, я не могу жить в таких условиях, когда седло постоянно обрызгано!

К радости живущих в квартире, Алик вскоре засобирался восвояси, но все отчего-то медлил, все откладывал свой уход, еще больше раздражая жильцов: то он принимался штопать штаны, то шапку не мог найти.

Уже сам не в силах ждать, когда за товарищем закроется дверь и в комнате устроится привычный порядок, Виктор начал приборку. Алик, одетый, с драным рюкзачком на плече, бессмысленно топтался в прихожей и виновато предлагал помощь.

— Сам сделаю! — отмахивался Виктор, азартно елозя мокрой тряпкой по полу.

«Ну разве можно? За гостем и замывать пол? — сказали тогда его глаза. — Да еще в дорогу!» Смысл взгляда, значение приметы, через которую суеверно переступил его компаньон, Виктор понял после похорон. Алик шагнул за дверь. Покалеченный зверь неторопливо скрылся за елками. «Ну разве можно так?» — обернулся напоследок всем торсом с негнущейся волчьей шеей.

«Почему не стрелял? — спросил себя Виктор. — Садистская забава — мучить зверей». Он беззвучно спустил пружину затвора, потоптался на месте и побрел дальше, не ответив на свой же вопрос.

Прошла неделя. Опять потеплело. Оттаяли альпийские луга. Маралы, круторогие горные козлы ушли на открытые пастбища. За ними побрели хищники. С охотой Виктору не везло, но это его не расстраивало — продуктов хватало, шалаш был утеплен и оборудован жестяной печуркой, внизу упали лавины, затруднив доступ в промысловые места, и появилось приятное чувство защищенности. Целыми днями он бродил по округе, высматривая незнакомые укромные места, добывая себе на обед то зайца, то тетерева.

Он мог не возвращаться за продуктами в избушку под скалой до середины зимы, но тело начало чесаться, отросшие волосы раздражали, а одежда до зловония пропахла потом — надо было помыться и выстирать белье.

Ручьи с холодами обмелели и покрылись льдом. Байсаурку переходить не было необходимости. К тому же в избушке под скалой были запасные сапоги, купленные Алексеем. Так и не привыкнув к болотникам, не желая расставаться с латанными-перелатанными ботинками, Виктор прихватил с собой пару лепешек, грязное белье и ушел вниз, натянув поверх ботинок галоши. Случилась неприятность: провалившись в сугроб над заметенным ручьем, он утерял одну галошу, а когда хватился — нужно было возвращаться, и не на сотню метров. Он снял с ботинка другую галошу, сунул ее в рюкзак и пошел дальше, рассчитывая забрать потерю на обратном пути.

По привычке он подходил к избушке осторожно, прячась за деревьями и кустами. К этому обязывали и ботинки с причудливым следом босых ног.

Замок висел на своем месте, окно и дверь не были взломаны, но кто-то приходил сюда — на тропе были следы. Казалось, в сумерках наступающего вечера струился запах опасности. Метрах в двадцати от избушки прямо над тропой висела палка копченой колбасы. «Вот чудики!» — подумал Виктор, догадавшись, что здесь побывали энтузиасты из общества по отлову снежного человека, потянул на себя твердую душистую колбасину… Вдруг что-то хлестко ударило по ногам. Прижатый к земле ствол рябины резко распрямился, небо перевернулось — и охотник повис над землей вниз головой с петлей на ноге. Справа раздался гулкий выстрел, и в небо взлетела красная ракета.

Выругавшись, Виктор подтянулся, вскарабкался на рябину, высвободил ногу, отцепил трос от дерева, скрутил его кольцами и положил в карман.

«Ну, держитесь!» — пробормотал, хищно кривя губы. Было очень стыдно, что какие-то «чайники», эрудиты-болтуны серийного выпуска, так просто перехитрили его. Виктору чудился за спиной хохот Алика. Не заметить примитивной ловушки мог только слепец.

Через час-другой должны были явиться ловцы снежных людей. Пережить позор встречи Виктору было не по силам. Надо было возвращаться в шалаш или подняться в Башню: там, по крайней мере, есть печка и все необходимое для ночлега. Перспектива сидеть всю ночь возле костра его не устраивала.

Он выбрал Башню еще и потому, что очень хотелось посмотреть сверху, что будет происходить возле его избушки под скалой.

Рано вышла полная луна, было светло, но не настолько, чтобы разобрать следы. Подходя к Башне, Виктор почувствовал волнение. Что-то опять настораживало его. Он прислушался, медленно втянул ноздрями похолодевший к ночи воздух и ощутил в нем явный запах дыма. Кто-то был в гроте.

Виктор вставил патрон, без звука задвинул затвор. Следы ботинок уже не смущали его. Осторожно ступая по похрустывавшему снегу, он прокрался через бывший зал, держа палец на спусковом крючке, потянул на себя дверцу. Она легко поддалась. В печи тлели угли, мигала коптилка. На матрасе, лицом вверх, как покойник, лежал человек. Виктор приглушенно свистнул — человек не дрогнул. Тогда он влез в теплый натопленный грот, сел возле печки.

Человек вяло шевельнулся, попытался сесть. Изможденное безбородое лицо его при свете коптилки походило на сплошную коросту, воспаленные глаза сонно мигали. В них силилась появиться мысль.

— Ты кто? — спросил Виктор, держа ружье на коленях.

— Кабан!

— Не очень-то похож, — усмехнулся охотник и добавил: — Зубы мелковаты.

Шевельнув отвисшей челюстью, плавным движением существо вынуло откуда-то два ножа:

— Вот клыки!

Виктор на миг растерялся, не понимая, есть ли угроза в голосе. На всякий случай выбил ножи из вялых рук, завернул кисти за спину, обшарил доходягу и матрас под ним. Другого оружия не было. Тогда он освободил его руки.

Человек покорно опустился вниз лицом, ткнулся лбом в матрас и засопел.

Виктор шагнул в свой угол, сбросил куртку, аккуратно расстелил ее и прилег.

Ноги гудели от усталости. Он поднял один из ножей. Это был основательно сточенный австрийский штык.

— Эй, ты! Давно здесь живешь? — спросил, ткнув доходягу стволом в бок и положив винтовку на колени, вытянул ладони к огню.

— Давно! — пробормотал тот, не поднимая головы.

— Где штык взял?

— Нашел!

«Придет в себя, поговорим», — решил Виктор, вытащил из рюкзака колбасу, снятую возле избушки, отрезал кусок, положил под нос доходяге.

Тот шевельнул ноздрями, лизнул, попробовал было откусить, но снова замер с открытым ртом.

Обшарив камеру, Виктор нашел два пакета муки, точно такие, как Алексей привез из города летом, макароны, в той же упаковке, что хранились и у него в избушке под скалой.

— Эй, земляк!

Доходяга молча посапывал. В жестянке у печки был чай из трав. В сковороде — какая-то затируха на постном масле. Виктор брезгливо понюхал — резкий, но приятный запах. Колбасу он есть не стал — мало ли чем могли нашпиговать ее ловцы снежных людей. Погрыз безвкусную засохшую лепешку, запивая настоем из жестянки. Подцепив ножом поджаренную зелень со сковородки, положил ее на кусок лепешки. Зелень была вкусной.

Подкрепившись, Виктор хотел приготовить ужин. Надо было сходить за водой, но странное ощущение: не усталости, а лени и приятной дремоты одолевало его. Он через силу спрятал ножи, едва доплелся до первого сугроба, набил снегом котелок, вернулся в теплую, необычайно уютную камеру, сел напротив печки и уставился на огонь.

Пошлость прошлого, бессмысленность настоящего, все то, что еще тяготило его после приступа хандры, отслоилось как короста от зажившей раны. Его жизнь была величественна и полна таинственной значимости.

Пожалуй, впервые он был доволен прожитыми годами и не хотел быть никем, кроме как самим собой. Виктор с замиранием сердца ощущал свою необычную роль в этой великой жизни с сияющими над скалой звездами.

«Как же я прежде не догадывался об этом?» — с удивлением думал он, глядя на огонь, шевеля губами, читал полузабытые стихи и находил в них такие глубины чувств и переживаний, которых не понимал никогда в прежней своей жизни.

Он снял с печки закипевший котелок, отставил его в сторону, разулся, вытянул ноги, прижал к животу ружье и отдался нахлынувшему чувству: к черту макароны, суету с ужином — не часто бывает возможность ощутить присутствие духа и его близость… Ему показалось, что чуткая дремота подступила только на миг, но, открыв глаза, он увидел доходягу в замызганной телогрейке и в знакомом овчинном жилете Алика. Тот раздувал огонь в печке. Его трясло от холода.

— Оклемался? — спросил мужичок миролюбиво. — По-крупному мы раскумарились вчера. Надо мельче и ровней держать кайф, — он заглянул в сковороду и довольный пробормотал: — Как раз на двоих осталось… Сейчас почаюем, без этого никак нельзя.

— Что это у тебя в сковороде? — приходя в себя, спросил Виктор и припал к котелку с тренькающими льдинками на студеной воде.

— Оставь попить! — потянулся к нему доходяга. — Сушняки!

— Это что? — опять кивнул на сковороду Виктор.

— Кашка из конопли, — пробормотал тот, отрываясь от котелка и тяжело дыша. При дневном свете выглядел он еще затасканней, чем при свете коптилки. — Нам хватит до лета. Я запасся: целый мешок насушил.

— Давно здесь живешь? — спросил Виктор, кутаясь в свою куртку.

— С осени!

— А это у тебя откуда? — выложил штык.

— У Алика взял… Сколько ни прихожу — все замок. Наверное, бухает в городе.

— Убили его в мае этим вот ножом, — кивнул на штык Виктор. Ни удивления, ни печали не появилось на одутловатом лице.

— Убили? Хороший был парень. Я с ним траву резал прошлый год. Или позапрошлый — забыл. Резал, в общем. Потом меня посадили, а теперь здесь живу… С весны или с осени.

Неловкими руками наркомана-хроника он поставил на печь жестянку со снегом.

— Где твоя кружка? Нету? А вчера как мы пили чай?.. Как-то же пили.

Что-то я забыл.

— Ты продукты где берешь? — пристально взглянул на него Виктор.

— У Алика в избушке. Он разрешает и ключ мне дал. Прихожу, а его все нет… Ну, давай еще по ложечке. Не хочешь? Зря мы вчера помногу, надо ровненько кайф держать.

Виктор пожевал остатки лепешки, поднялся. Мужичок аппетитно погрыз сухой колбасы, заел ее двумя ложками кашки и снова заклевал носом. Виктор взял винтовку, рюкзак и вышел. Был солнечный полдень. Протерев лицо снегом, он хотел прервать прекрасный сон. Но ощущение чуда и таинства не проходило. Если бы не брезгливая память о дохляке, его грязной посуде, он был бы вполне доволен прекрасным ночлегом. Виктор вышел на открытое место, вынул бинокль и стал рассматривать свою избушку и ее окрестности.

Дымила труба, сновали какие-то люди, рубили дрова и, по-видимому, готовились к ночлегу. Надо было как-то выкуривать их из собственного дома. Сначала он хотел сходить в шалаш, переобуться и вернуться на правах хозяина. Потом пришла в голову озорная мысль. Виктор пошел к навесу, где колонисты устанавливали генератор. Там когда-то была большая бутылка с отбитым дном, Алексей использовал ее вместо воронки. Помнится, весной она еще валялась здесь. Бутылка нашлась, даже снег не пришлось разгребать.

Нашлась и консервная банка. При помощи ножа и плоскогубцев, которые носил с собой для работы со стальными петлями, Виктор изготовил свисток в виде наконечника, надевающегося на горлышко. Он сунул бутылку с жестянкой в карман рюкзака и хотел уже отправиться вниз, но вернулся в камеру. Переступив через спящего доходягу, отсыпал из мешка над его головой несколько горстей сухой конопли, плотно затворил за собой дверь и, теперь уже не оборачиваясь, зашагал вниз.

Вся группа в избушке не разместилась. На ночь остались две девушки и три парня, остальные после ужина подались на кошару. Вокруг избушки, где был замечен свежий след и сорвана петля, они развесили приманку.

Фотоаппаратура была наготове. Остающиеся на ночлег знали свои обязанности и были морально готовы к встрече с неизведанным. Темнело.

На чуть облачном небе кучками высыпали звезды. Полная луна светила, как прожектор в тумане. Парни, попугивая девиц, рассказывали туристские байки. К страшному еще только подступали, и вдруг над крышей раздался жуткий стон. Все замерли. Стон повторился, прозвучав еще громче и пронзительней.

— Эт-та не волки, — стуча зубами, как печатная машинка, прошепелявил кто-то в избушке. Из щели между косяком и дверью высунулся ствол дробовика и прогрохотал дуплет. Но стонущий на выстрел не отреагировал: завыл и залаял так, что жестяная труба задребезжала в камертонном отражении.

Вскоре, пронзая лучами фонарей тьму, энтузиасты потащили девиц по тропе, обходя свои же ловушки.

— Так-то лучше! — пробормотал Виктор, спускаясь со скалы, к которой прилепилась избушка.

Замок с двери был аккуратно сорван, горела лампа. Возле печки в котелках томился еще не остывший ужин. «Фу-ты ну-ты — плов с морковью и приправами, кисель…» От одного только запаха текли слюни и кружилась голова. Первым делом Виктор напился остывающим киселем. Потом подкинул в печку дров, в трубе завыло, да так, что и у него самого мурашки побежали по спине. Пришлось влезть на крышу, вынуть из трубы бутылку на тросике для ловли снежных людей. Спустившись, он доел неземного вкуса плов, запил остатками киселя и долго еще вспоминал его кисловатую сладость.

Спрятав ботинки и надев сапоги, он ждал возвращения энтузиастов к утру.

Но их не было. Падал снег, укрывавший прежние следы и браконьерские грехи. Виктор помылся, выстирал и высушил над печкой белье — никто так и не пришел. Тогда он собрал рюкзак и рано утром в сапогах ушел в свою вотчину, в шалаш под корнями упавшего дерева.

Снег падал и падал. Кружил в замершем без движения воздухе, ложился на следы, превращая их в чуть приметные лунки. Виктор шел по старой скотопрогонной тропе, местами проваливаясь по колено. Ругал себя за то, что отправился именно в этот день. Наплевать бы ему на этих чудиков, нагло влезших в его избушку. У Лехи было время для продажи свиней. Ну и хватит!

На пути лежали три лавиноопасных кулуара, ежегодно перекрывавших тропу. По свежему снегу пересекать их было небезопасно, но возвращаться не хотелось, случайная встреча с людьми тоже пугала. Виктор спешил в укромное свое одиночество, унося память об ощущениях, пережитых при ночлеге в Башне.

Будто молока в глаза налили — кругом белым-бело. И с этой белизной отслаивалось с души все преходящее и суетное: «кабан», энтузиасты и даже Алик. Их образы растекались в сознании, как облака на альпийских лугах, исчезали и снова сгущались в свое расплывчатое белое подобие.

Идти становилось все трудней. Виктор все чаще останавливался. Постояв на месте, восстанавливал дыхание и двигался дальше. Не было в этой белизне ни гор, ни волчатника Витьки: лишь снег и одинокая мысль, плывущая в безмерном пространстве. Память о теплом шалаше и сухом спальнике согревала и придавала смысл неторопливому движению по снегам.

Виктор подошел к лавиноопасному месту. Свежий снежный покров лежал на предыдущем выбросе, еще не тронутый ни следом, ни бороздкой. Но этот ласковый на вид, пушистый снег ждал малейшего сигнала, толчка, чтобы ударить сокрушительно, резко и жестко, как дужки капкана. Где-то внизу чуть слышно шумела река. Виктор зарубился прочной палкой в фирновый вынос под пушистым покровом, новые сапоги с острым несношенным рантом по подошве никак не могли найти надежной опоры и скользили, елозя под выпавшим снегом. Оставалось совсем немного: шага три-четыре до края — Виктор сорвался и съехал на боку, толкая впереди себя пушистую белую волну. Это случилось уже в безопасном месте. Не успел он выбраться на тропу, как за спиной ухнуло. Подсеченный снежный покров не удержался и ушел вниз, обнажив старый серый лавинный выброс.

Сход лавины не напугал, не обрадовал Виктора: влился в душу великим покоем и великим смирением. Ему просто повезло. Три капкана стояли неподалеку от скотопрогонной тропы. Под елками, где снега было мало, виднелась выстывшая земля, едва прикрытая засохшей на корню травой.

Темнеющая цепочка лунок тянулась к ним по укрытой снегом поляне.

Снегопад — не время для охоты. И все же. Виктор сбросил тяжелый рюкзак, проваливаясь в рыхлый снег, направился к капканам. Там сидел волк. Не шелохнулся при приближении человека, он достойно глянул ему в глаза, и не было в его взгляде ни страха, ни боли, ни ненависти — только сознание своей правды, не понятной другим, и исполненного долга. Виктор без азарта и без жалости взглянул в эти глаза и снова узнал их.

Передней лапы у волка не было — вместо нее розовая культя с засохшей коростой на суставе. Вторую лапу защемил капкан. Задняя лапа тоже была в капкане. На этот раз у волка не было шанса на продолжение своей земной жизни, но он, как положено волку, держался за то, что было дано и предназначено свыше, — за жизнь. У него впереди оставался последний и, может быть, самый важный шаг, к которому он готовил себя в удачах и невзгодах: достойно отдать свою плоть, поставив точку в виде последнего следа, окропленного собственной кровью.

Пуля чуть выше глаз скользнула по черепу, но не пробила его. Волк дернул головой и судорожно вцепился зубами в зажатую капканом лапу. И опять он не сдешевил: хрипел, но не стонал. Виктор перезарядил ружье и выстрелил под ухо. Струйка крови выползла из рыжей шерсти и закапала на стылую землю. Вытянулось тело и опал в последнем выдохе мохнатый бок, отпуская на волю загадочную волчью душу.

Охотник защелкнул несработавший третий капкан, высвободил лапы зверя. Привязал к ним капроновый шнур, перебросил через сук и, обняв теплую волчью тушу, поднял ее хвостом вверх на уровень своего роста, закрепил конец и начал снимать шкуру.

Под тонкой шкурой волчьего живота пальцы нащупали инородный предмет. Виктор выковырнул свинцовую дробину, разглядел ее на окровавленной ладони и вспомнил, что точно такая же была под кожей у Алика. Лежа на нарах после сытного ужина, он, почесывая живот, шутил и радовался, что заряд не угодил ниже. Старая санитарка в морге, помогая обмывать тело, шепелявила беззубым ртом:

— Здоровый, молодой, стреляный и резаный… А вот и ему не судьба пожить…

Выковырнутая скальпелем дробинка лежала на отдельной картонке.

Виктор снял шкуру, вспорол грудную клетку и вынул большое волчье сердце, отрезал лопатку, завернул в кусок полиэтилена. Тушу оставил воронью. Остро пахло свежей кровью.

Он был уже возле шалаша. Мутнели сумерки, а снег все кружил и кружил.

Виктор протиснулся в свое жилище, растопил печурку. Вскоре стало жарко, пришлось снять куртку, затем свитер.

Вот и все. Теперь он на месте, у него есть одежда и продукты. Все хорошо.

Немного раздражал запах крови, идущий от рук. Виктор бросил окровавленное волчье сердце в черную от копоти кастрюлю. Разбил ножом корку льда в ведре, залил его водой.

Еще осенью, спасаясь от мышиных погромов с помощью давилок, мышеловок, он привадил горностая, и тот чуть ли не каждый день прибегал в шалаш. Не было мышей — здесь для него всегда находился лакомый кусочек. Вот и сейчас горностайчик, сверкая бусинками глаз, обшаривал рюкзак — то из одного, то из другого кармана высовывался черный кончик его хвоста. Зверек чувствовал запах свежего мяса и яростно пробивался к волчьей лопатке. Виктор вытряхнул его из рюкзака, достал сверток, срезал мясо с кости. Горностай опять залез в рюкзак, и тот заходил ходуном на земляном полу. Наконец, получив свой пай в виде кости, он уволок ее куда-то в снег и перестал беспокоить.

«Почему бы с волками не жить так же?» — тупо глядя на мясо, подумал Виктор. Вытащил из-под нар мясорубку, перекрутил волчатину и рядками котлет уложил на сковороду.

Пока готовился ужин, в крышке котелка на краю жестяной печурки, чуть волнуясь, он поджарил коноплю на подсолнечном масле — совсем чуть-чуть: с чайную ложечку. С наивным, как в детстве, ожиданием чуда проглотил затируху, похрустел сухарем, но повторения того, что произошло в Башне, не было.

Стало совсем темно. В шалаше пахло вареным мясом. Виктор вынул из кастрюли почерневшее парящее сердце, отрезал кусочек, подул на него, пожевал, с трудом проглотил. Нет, не так, не с теми чувствами должно было происходить братание охотника со зверем: палача с жертвой. Виктор выполз из шалаша, откопал бутылку со спиртом, плеснул в две кружки: одну — Алику ли, душе ли убитого волка, другую — себе. Выпил, покряхтел, мигая и морщась. Смелей отрезал и разжевал другой кусок сердца, побольше. Затем он налил жгуче холодного спирта еще, выпил, съел полсковороды котлет из волчатины, икнул и долго смотрел на почти ополовиненную бутылку, на кружку со спиртом для Алика. Нелепо стояла она, выпуская из себя терпкий дух. Неверной рукой Виктор поднял ее и выплеснул на угли. Печь ахнула, выбросив сноп искр и золы, завизжала, завыла в поднявшемся над ней облаке.

Виктор стряхнул золу с лица и увидел ухмыляющегося Алика.

— Все-таки это был ты? — спросил хрипло. Облако, пьяно улыбаясь, кивнуло.

— Не очень больно я тебя?..

Призрак пожал плечами, качнулся и стал падать в угол за печку…

Охотник открыл глаза: чуть светила через черное от копоти стекло керосиновая лампа. Была глухая зимняя ночь. Из-за печки выполз Алик, склонился над нарами.

— Мне-то что? — сказал отчетливо. — Убить значит принять на себя грехи убитого. Мне-то теперь полная амнистия.

Хотелось пить, но вода в ведре и в котелке замерзла. Виктор, не вылезая из спального мешка, приоткрыл дверь, достал пригоршню снега, погрыз его, вспоминая видения ночи, прокашлялся и сплюнул на пол.

— Уф! Шугалово! — пробормотал, зарываясь с головой в спальный мешок. Подумал: «Лучше не мешать спиртное с травой». Где-то от кого-то он слышал, что они несовместимы.

Зевнув, он снова уснул и до утра спал спокойно.