Четыре сезона

Оркестры для свадеб и похорон

Безымянный цыганский оркестрик состоял из четырех исполнителей. Скрипач, потный барабанщик с видавшей виды, но все еще громкой «бочкой» на плечевом ремне и два пыхтящих трубача в ярких рубахах играли душевно, но с завываниями и нестройно — да и как иначе сыграешь по такой-то жаре, даром что уже осень? Македонская столица тонула в пыльном октябрьском мареве, свадьбу гуляли на террасе ресторана, что выходит к Вардару почти напротив старой турецкой крепости Кале. Праздник толком еще не начался, ждали новобрачных, и цыганский ансамбль (завывание трубы и визг скрипки под барабанный бой называется здесь «жестяная музыка», «limena muzika») встречал гостей и собирал с них грошовую дань у входа в ресторан.

В оркестре Бобана Марковича — двенадцать музыкантов, одни мужики, все франтоватые, наряженные в белые до хруста костюмы. Публика в модном пражском клубе «Рокси» ревом встречала каждый цыганский аккорд. Трубачи прижали медь к губам, неистовый барабанщик крутанул палочки между пальцами, и Бобан едва заметным кивком отправил оркестр в новую импровизацию. Тронулись. Энергетика такая, что духовой напор, того и гляди, вдавит в стену, за которой неистовая трубная музыка плавила ранний не по календарю чешский снег.

Горан Брегович исполняет эти диковатые наигрыши в лучших концертных залах Европы: во франкфуртской «Альте Опер», в «Барбикан-холл» в Лондоне, в римской Академии «Санта-Чечилия». На сцене — полсотни музыкантов: постного вида дядьки из польского симфонического оркестра, в котором прихоть композитора заменила гобои и кларнеты на балканские коровьи рожки, свирели и дудочки; смычковая группа сокращена, а в ролях трубачей и валторнистов во фраках — жестяная цыганская капелла. Худые, аспидные брюнетки из Болгарии поют в сопровождении православного мужского хора в 15 голосов. А Брегович только изредка берет в руки гитару. Да и зачем ему играть чаще? Он удачно составил оркестр, точно по размеру своей музыки. Обычно маэстро Горан сидит на ребре большого барабана посередине сцены, прищелкивает пальцами в такт и потягивает виски.

Я был гостем на македонской свадьбе, я танцевал в неформальной толпе клуба «Рокси» под молодой оркестр Бобана Марковича, а концерт Горана Бреговича слушал в мюнхенском цирке «Кроне», где, признаться, чувствовал себя неуютно в компании почтенных господ и их спутниц в сверкающих бриллиантами колье. Всюду, слушая одну и ту же музыку, и думал об одном и том же: если верно говорят, что самое большое искусство жизни заключается в умении получать удовольствие от работы, то эти ребята с трубами и барабанами — большие искусники.

В конце XX века Балканы напомнили о себе миру взрывом злых политических страстей. Привычно для европейцев зазвучали славянские названия разрушенных и взорванных городов — Вуковар, Мостар, Сребреница. В парижских ресторанах вновь, как и почти столетие назад, вошли в моду салаты «macedonne», рецепт которых составлен с хаотичностью балканских этнических карт. Но в ужасе югославской войны Европа вдруг ощутила прилив чистой, дикарской энергии творчества. Всемирный бум стиля этно открыл дорогу к славе исполнителям из скромных по классическим музыкальным меркам стран, и Югославии в их числе. Рок-н-ролл в девяностые годы не умер, кажется, потому только, что новое дыхание ему дали чувственные морны с островов Кабо Верде, бретонские и кельтские баллады, бешеная ритмика африканских барабанов и приперченные туретчиной балканские мелодии коло и севдах. С юго-востока, с Босфора и Дарданелл, началось нашествие на западный мир музыки сербов и цыган. Впереди этой армии — в белом костюме, чуть ли не в белом венчике из роз, со стаканом виски в руке — идет модный композитор Горан Брегович.

На родине он знаменит, сколько себя помнит. В истории югославского рока нет группы, популярность которой была бы сопоставима со славой «Белой пуговицы», «Bjelog Dugmeta», и лидера ее, Горана Бреговича. без малого два десятилетия, почти до самой трагической кончины большой страны, «Белая пуговица» и Горан Брегович оставались властителями южнославянских свободных дум. Это теперь Брегович называет родное Сараево «проклятым маленьким городом», а песни, которые когда-то исполнял с неистовым рвением, — «убогим провинциальным роком». Это теперь он считает главным не следование модному чужому канону, а естественность простонародной традиции: «То, что играют мои трубачи, не сыграл бы столь виртуозно и Майлз Дэвис». Четверть века назад ему, «золотому мальчику» из сербско-хорватской семьи, естественно, казалось: для того чтобы стать свободным, достаточно просто играть рок-н-ролл. Брегович наигрался к концу восьмидесятых: вышел на «музыкальную пенсию», купил квартиру в Париже, дом на адриатическом острове, ловил рыбу и собирался выращивать виноград. Устал от принудительной славы поп-звезды.

Одна знаменитая рок-баллада «Белой пуговицы» называлась «Тайная связь»: «Нас берегут в жизни невидимые связи, как хранит лодку якорь, чтобы она не стала добычей шторма». Что имел в виду двадцатипятилетний сочинитель? В конце концов все тайные связи в судьбе Бреговича распались: «Война освободила меня от огромного балласта. Я потерял все, что имел, все, что дала мне „Белая пуговица“: славу, имущество, собственность. Что осталось? Десяток друзей, тридцать важных для работы знакомств. Не осталось даже обязанности быть знаменитым». Брегович, конечно, лукавит: час его рабочего времени стоит столько же, сколько час работы Эннио Морриконе. Вот эту-то европейскую славу Бреговичу, как и Морриконе, принесла работа над музыкой для кино — прежде всего для фильмов сараевского же режиссера Эмира Кустурицы «Время цыган», «Аризонская мечта», «Подполье». Кстати, когда Горан Брегович, выпускник музыкальной школы по классу скрипки и студент философского факультета, пребывал в статусе молодежной иконы, Эмир Кустурица, известный как «Куста», развлечения ради тренькал на бас-гитаре в группе «Курить воспрещается!». Это потом его стало занимать другое творчество.

Как и Бреговича, впрочем. «Новая музыка Горана Брегович соединяет цыганские духовые инструменты, болгарскую полифонию, звучание гитары, ударных инструментов в сопровождении флейтистов и мужского хора», — поясняет биограф композитора. «В мире, где музыку пишут с использованием компьютера и отрывков чужих мелодий, великое воображаемое объединение балканского архипелага теперь вполне материально в музыке Бреговича», — разъясняет сопроводительный текст к альбому «Книга песен». На обложке альбома объединительная идея материализуется так: черноглазый контрабас мокнет под брызгами бурного дождя на невыносимо зеленом травяном поле.

Балканская вселенная — слегка организованный хаос, ее мир не стабилен, а случаен, он находится в вечном нервном движении, от рождения к свадьбе, от свадьбы к похоронам. В сербской, боснийской, балканской культуре вообще, как и в цыганской, только две главные жизненные вехи, два главных момента — церемония бракосочетания и траурная церемония. В этом перепаде высот народной культуры Кустурица и Брегович удобно разместили одну из своих многочисленных творческих концепций. «Luda kreativnost», «безумная креативность» — если комедия, то непременно «черная», если веселье — обязательно неистовое, если горе — всегда с надрывом, если смех — не иначе как сквозь слезы. Белая невеста, черный покойник. Хохот трубы, рыдание трубы. Скрипичный восторг, жалоба скрипки. Задор барабанной дроби, цветущая юность, всхлип медных тарелок, вот она, кончина. Простая народная музыка для народной жизни и народной смерти.

Такую играют и в затрапезной харчевне посередине Балкан, и в прокуренном ночном клубе посередине Европы, и в концертных залах самых блестящих мировых столиц. Разные слушатели, разные исполнители, а послание одно, как предсказывал Булат Окуджава: наша судьба то гульба, то пальба. Вообще-то, такие песни должны звучать прямо за окном, в соседнем дворе. В Оркестре для свадеб и похорон у Бреговича все музыканты, хотя и в силу разных причин, чувствуют себя прекрасно: скрипачи — потому что у них отличное классическое образование, хористы — потому что они тренировали спевку в православных храмах, трубачи — потому что они действительно исполняют все эти песни на всамделишных свадьбах и похоронах. Без подделки. Брегович говорит: работать мешает только то, что люди вокруг меня не всегда понимают тексты, которые я пишу на родном языке. Разные это вещи: сочинить песню «На заднем сиденье раздолбанной машины» или композицию под названием «In the Deathcar». И хотя балканский музыкальный круг широк — от Стамбула до Будапешта, от Триеста до Кишинева, от Варны до Ларнаки, чуть ли не полконтинента, — Брегович нет-нет да и перешагивает за его пределы: то аранжирует морны для Сезарии Эворы, то вспоминает о дружбе с Игги Попом.

Одна из самых крепких музыкальных традиций в Югославии — традиция военных оркестров. Все эти жестяные трубачи сохранились с начала XX века, когда ухающая музыка так нужна была армии. Музыкальных академий в ту пору в Сербии не существовало, а духового сопровождения требовали и победы, и поражения. В полковые музыканты набирали цыган: солдаты из них получались неважные, зато за полдня цыгана можно обучить играть на чем угодно. Когда кончалась война, не кончались женитьбы и похороны. Так и шла жизнь только двумя маршами — свадебным и траурным. На пересечении этих маршрутов Брегович и нащупал нервное сплетение для своего нового творчества, отыскал наркотик для публики из скучающих европейских городов. Композитор утверждает, что в основе его творческого поиска — постоянное движение между свободой и порядком. Поэтика вихря, энергичного песенного пространства, музыка пьяного горького вина. Как будто про его оркестр для свадеб и похорон простонал поэт революции: «Грудь наша — медь литавр». Это прямолинейное мужицкое начало полковой меди Брегович уравновешивает самым тонким, самым эротичным музыкальным инструментом — женским вокалом. Получается яркая музыкальная картинка в строгой раме, разухабистый мотив, облагороженный гитарным аккордом, увенчанный тихой, в меру, фразой флейты, оформленный чувственным девичьим вздохом. Брегович мастерски пишет такие картинки на любой вкус. Как-то раз вместе с неаполитанским музыковедом Роберто де Симоне он сыграл «Большую свадьбу в Палермо», собрал сотню исполнителей из разных стран, которых окрестил «музыкальными пастухами». Под написанные Бреговичем мелодии к центру Палермо сошлись 80 новобрачных пар разом.

В Сараеве и Загребе такие проказы нравятся далеко не всем: «Брегович занимается цыганским маркетингом, сбывает лубочный балканский фолк». В Сараеве и Загребе часто рисуют неприглядный портрет маэстро: самовлюбленный, капризный человек, торгующий музыкальной клюквой. Маэстро отбивается: «Хотел бы я знать, когда я ворую мелодии, а когда выдумываю собственные. Все зависит от того, насколько хитрым я кажусь людям из-за того, что достиг успеха, о котором они и мечтать не могут». Брегович утверждает, что теперь — наконец-то! — он получил возможность заниматься только тем, что ему интересно: искать новое прочтение народной традиции, а слава и почитание придут сами собой. Хотя после пятидесяти, наверное, уже поздно страдать по популярности.

Так вот оно, оказывается, какое — счастье богатых, знаменитых, талантливых! Оно кроется в возможности делать то, что тебе хочется, не обращать внимания на общественный вкус, вести счет времени по своим, а не по башенным часам. Все искушения жизни — слава, деньги, женщины — уже остались позади, и теперь ты творишь себе в удовольствие, помня о том, что на свадьбах и похоронах играют одни и те же оркестры. Когда вы молоды, то обязаны идти вперед, а когда постареете, спешить некуда, ведь понятно уже, что жизнь коротка и с этим ничего не поделаешь. Можно позволить себе даже растолстеть. Единственное условие для такой элегантной осени — долгая весна: прежде чем приятно состариться, нужно прожить бурную молодость. Кажется, от счастливых занятий музыкой Бреговича может отвлечь только виноградарство, в котором так силен был его отец: «Когда-нибудь, как папа, я буду ежегодно разливать по тысяче бутылок вина. Как раз тысячу бутылок мой отец каждый год выпивал с друзьями. Надеюсь, и у меня найдется, с кем столько выпить».