Четырнадцатое, суббота

Глава 1. ПАСТЬ ДРАКОНА

За кормой гладь воды была недвижима и зеркальна, как лед во дворце спорта перед началом хоккейного матча. На траверсе поверхность реки легонько морщилась рябью и даже выказывала небольшое волнение, поэтому зачаленный около берега плот слегка покачивало. В этом месте река еще достаточно широка, спокойна и, судя по всему, довольно глубока, но чуть ниже по течению на стрежне уже вспыхивают языки валов, некоторые даже с барашками. Разгоняясь, река устремляется в поворот, а там, за поворотом, зловеще ревет порог. В этом реве каждый мог бы услышать что-то своё: кто львиный рык, кто запредельный шум мотора, кто — чего-нибудь там ещё. Грохот большого порога — это белый шум, силой под сотню децибел, а уж сравнения и эпитеты каждый подбирает, если хочет, по своему усмотрению.

Ребята ушли — мальчики налево, девочки направо. Я же перед прохождением порога «медвежьей болезнью» не страдал, поэтому сидел на плоту в гордом одиночестве, смотрел на чахлую березку, притулившуюся в расщелине отвесной скалы, и размышлял о бренности бытия.

Стоял солнечный летний день. Оговорюсь, пока солнечный. Потому что через горы, что возвышаются на противоположном берегу, навалившись темным брюхом на снежные вершины, переползало весьма подозрительного вида огромное сизо-фиолетовое облако. А пока лучи теплого августовского солнца играли бликами на воде и, отражаясь от нее, создавали причудливые дрожащие узоры на скале и прибрежных камнях. Наверху, над обрывом высокого берега, раскинулась тайга. Там живут дикие звери и птицы, там полно грибов и ягод, пахнет рододендроном и кедровой хвоей. А прямо передо мной — река, кишащая рыбой, лови — не хочу! Почему же наше, человечье место не здесь, среди всей этой красоты, а там, среди моторов и интернетов, эсэмэсок, смога и гари? Ведь как хорошо тут, черт побери! Слава Богу, есть еще места на Земле, куда пока не добрались ни урбанизаторы, ни приватизаторы, ни строители.

Около воды почти не было комаров, и это радовало. И вообще все радовало — и продолжающийся отпуск, и горьковатый запах рододендрона, и эта одинокая березка в расщелине, и грохочущий впереди порог. А вода в реке до того чиста и прозрачна, что дно видно метров на пять, а то и глубже. Гребь, опущенная в воду, преломлялась и казалась сломанной. Оставив в покое бренность бытия, я попытался сосредоточиться на этом каламбуре, но мысли мои оказались прерваны нагло и неучтиво. Наверху послышались шаги и голоса, а на меня посыпались мелкие камушки. Один, отрекашетив от настила угодил мне в каску. Я возмутился:

— Эй, вы! Поаккуратней там!

Ребята возвращаются. Командор, Лёха (нет, командора зовут Сергей, а Лёха — это Лёха), Ленка и Катька. Группа у нас маленькая, всего-то пять человек. Сначала мы собирались пойти в поход вшестером, но Лёшкин приятель отвалил в самый последний момент, и нас осталось пятеро. Тем не менее, мы шустро пробежали через заснеженный перевал с ледником, спустились к реке, срубили плот — настоящие «дрова», не какое-нибудь там надувательство на баллонах или автомобильных камерах — и вот уже прошли полреки, порожистой таежной реки, и среди прочих три очень сложных порога — Лапы Дьявола, Хребет Стегозавра и Зубы Мегалодона. Очевидно, в группе, которая первой сплавилась по этой реке и составляла лоцию, в большом почете была палеонтология, судя по названиям порогов.

Нам осталось пройти всего два сложных препятствия — в ста метрах впереди шумит Пасть Дракона, а километрах в пяти ниже — Хвост Анкилозавра. И всё. Дальше нас ждет сто с лишним километров относительно спокойной воды с редкими прижимами и перекатами, короче «пилежка» до самой «населёнки». Потом самолет местной авиалинии доставит нас в районный центр, а там в поезд и — домой! Отпуску конец, опять работа, опять борьба за жизнь и совсем не такая как здесь, на природе. Тут борешься за физическую жизнь, а там, в цивилизации, приходится бороться за физиологическую.

— Скучаешь?!

На плот запрыгнул командор, за ним Катя и Лена, обе, проскочив мимо меня, встали у передней греби. Леха отвязал причальный конец и тоже шагнул на настил.

— Мы просмотрели всю Пасть Дракона от начала до конца, — сказал командор. — Скучать там негде. Леха встанет к девчонкам на носовую гребь, мы с тобой на корме. Про видеокамеру забудь!

— А как же?… — попытался я что-то вякнуть.

Я снимал видеофильм о нашем походе и старался по возможности не корячиться у греби, а перемещаться по настилу, выбирая наилучший ракурс. Но раз уж все так серьезно…

— Словами расскажем, — сказал Леха.

И добавил:

— Если живы будем.

Мы отвалили от берега и вошли в поток. За поворотом шум воды усилился и открылся вид на всю Пасть Дракона. Порог начинался с высунутого языка — длинная, почти ламинарная струя увлекала плот и, разгоняя его, не оставляла никаких шансов на попятную. Зачалиться уже негде, только вперед! А впереди!!!

Для начала гребенка острых камней, едва прикрытых водой, резцы пасти, их надо проскочить на максимальной скорости, иначе застрянем. Работаем, налегаем на греби до хруста, разгоняемся. Бревна заскребли по камням, плот тормознуло, но медленно смыло вниз, и он, снова разогнавшись, помчался, подхваченный потоком. Вот слева и справа два острых клыка — огромные скальные обломки торчат из воды и надо во что бы то ни стало попасть в створ между ними.

— Нос влево! Сильно влево, черт вас дери! — сипло орет командор.

Сквозь шум воды его голос еле слышен.

— Корма, навались! — это он орет уже себе и мне.

Черт! Чуть-чуть не успеваем, правый борт нанесло на камень, затрещал настил. Но вода помогла нам: случайно вспучившийся пульсирующий вал приподнял плот и освободил его. Немного отлегло от сердца, подхваченный потоком плот снова несется навстречу новым испытаниям. И вот по сторонам замелькали моляры, премоляры, короче, коренные зубья пасти — валуны величиной с троллейбус и каждый нужно обойти, от каждого предстояло увернуться, сплошной слалом! А дальше — глотка. Вся река, все шестьсот кубометров воды в секунду уходят в дырку шириной с гаражные ворота. И водопад.

Подхваченный языком «дракона», плот устремляется вниз. Леха с девчонками полностью скрываются под водой, а перед глазами я вижу измолотую в щепки носовую гребь. Мы с командором из последних сил пытаемся удержать корму. Тщетно. Из «глотки» мы вышли накрытые перевернутым через нос плотом. Те несколько минут, которые я не видел неба, показались мне под водой часами. Я бился как муха о стекло, пытаясь выбраться на поверхность, но все время упирался головой в настил плота. Но вот, наконец-таки, солнечный свет, долгожданный глоток воздуха и проносящийся мимо берег.

Тут я обнаружил, что держусь за наше плавсредство в гордом одиночестве. Командор плыл метрах в пяти от плота, что-то орал и махал рукой. Лёха выбирался на берег, а Ленка с Катькой уже стояли на твердой земле, что радовало, но наполовину, потому что Ленка находилась на каменистой косе левого берега, куда выбирался Лёха и туда же держал курс командор. Катька же стояла по… в общем почти по пояс в воде в гроте у правого берега, который представлял собой отвесную скалу.

Как всегда, на меня ложилась вся черная работа — чалиться. Для этого мне предстояло нырнуть под плот, нащупать и отвязать чальный конец и, пока веревка разматывается, доплыть до берега. На берегу надо найти подходящий камушек, да побольше, обежать вокруг него три-четыре раза с веревкой и намотать, как на кнехту, причальный конец. В теории это легко, но на практике все надо проделать без дублей — второй попытки у меня нет (и второй жизни тоже). Если веревка натянется, а я все еще НЕ буду на берегу (или БУДУ не на берегу), плот потащит меня за собой и придется отпустить его восвояси вместе со всеми нашими столь необходимыми для походной жизни вещами и спасаться самому, ибо удержать за веревку три тонны, увлекаемые взбешенной рекой, я не в состоянии. Впрочем, не стану утомлять вас долгим описанием своих действий, скажу только, что плот я все-таки упустил. Веревка натянулась, когда я почти доставал ногами донные камни. Меня сшибло с ног, приложило башкой о хорошенький такой булыжничек (благо хоть хоккейная каска защитила эту жизненно важную часть тела) и веревка вырвалась у меня из рук.

Я вышел на берег, тяжело восстанавливая дыхание. Струи воды потоками стекали к моим ногам. Заметив подбегающего командора, я развел руками, не смея поднять на него глаза. Комплекс вины почему-то уже обуял меня, в мыслях я оправдывался, хотя никто мне не сказал еще ни слова упрека. Да и что в этой ситуации я мог сделать один? В том, что мы остались без плота и без вещей виноват не только я…

Но все-таки Бог на свете есть, и его посланником на этот раз выступил наш товарищ.

— Вон он! — раздался откуда-то сверху голос Лёхи. — Там, за поворотом!

Мы с командором посмотрели наверх. Лёха стоял на береговой терраске и пальцем указывал вниз по течению реки.

— Его прибило к галечной отмели!

Спотыкаясь о прибрежные камни, мы стремительно помчались за поворот. Там река расширялась и успокаивалась, а на каменистом перекате застрял наш несчастный перевернутый плот. Не веря такой поистине фантастической удаче, мы бежим к нему по мелководью, едва не сбиваемые с ног потоком. Первым делом я выбрал веревку, которую упустил несколько минут назад, смотал ее в бухту, достал стропорез и уверенным движением перерезал конец, уходивший под плот.

— Зачем? — удивился командор.

— Катька там! На том берегу! Спасать надо!

Катька решила, что все мы сволочи и негодяи, бросили ее одну на произвол судьбы, а сами смотались. Но о том, что она думала, мы узнали часом позже, ибо в течение этого часа проводилась спасательная операция. Переорать реку и объяснить что-то Катьке было невозможно, мы просто по очереди пытались перекинуть к ней веревку, чтобы она ухватилась за нее и переплыла на наш берег. С десятой или двенадцатой попытки веревка до нее долетела, чуть не стукнув по голове привязанным к концу камнем. Потом жестами и знаками мы долго пытались передать ей команду «хватайся и плыви». Короче, через час наша группа в полном составе собралась у перевернутого плота.

— А как мы достанем наши вещи? — спросила Ленка, пытаясь просунуть под плот руку.

Наверно не стоит объяснять, что перевернуть обратно трехтонную махину без помощи подъемного крана не представлялось возможным.

— Плот надо разобрать, — сказал командор. — Завтра свяжем заново. Потеряем день, а что делать?!

— Какое сегодня число? — спросил Леха, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Тринадцатое августа, — ответил я.

— А день?

— Пятница, однако.

— Ну вот, этим все сказано, — произнес Леха тоном законченного пессимиста.

— Да бросьте вы, ребята! — сказал командор. — Все нормально, все живы, могло быть и хуже. И вообще, это для американцев несчастливый день — пятница. У нас, ин Раша, всегда несчастливым днем считался понедельник. Помните песню? «Видно в понедельник их мама родила…»

Итак, всей группой мы навалились на разборку плота. Ломать — не строить. Через час на берегу раздельно лежали бревна, жерди, жердочки и наше барахло. Резиновые мешки, надежно привязанные к настилу, оказались целы — ничего не промокло, не утонуло и не уплыло. Часть веревочек, которыми были связаны между собой бревна, пришлось разрезать, поскольку узлы находились с другой стороны плота.

— Чем же мы завтра будем вязать плот? — спросил Лёха, скорее риторически.

— Придумаем, — ответил командор. — Еще не вечер.

Тем не менее наступал вечер, потому что день клонился к закату. Мы насквозь промокли, продрогли и устали, хотелось есть, значит необходимо срочно ставить лагерь, переодеваться и готовить ужин.

— Я тут зимовье поблизости заприметил, — сказал Лёха.

Для тех, кто не въезжает. Зимовье — это небольшая избушка, которую ставят охотники на достаточном удалении от дома, чтобы в зимнее время было где переночевать или обогреться, ежели ночь или непогода застанет в пути и помешает вернуться домой. По неписаным таежным правилам воспользоваться такой избушкой может любой путник, двери у них никогда не запирают. Надо только оставить после себя порядок, запас дров, спички и какой-нибудь еды: крупу, соль, тушенку — кому-нибудь да сгодится.

Поэтому мы решили не возиться с палатками и переночевать в избе. Избушка была небольшая — шесть на четыре метра, может чуть больше — без сеней и вместо фундамента стояла на толстых кряжистых пнях. Печка, занимавшая пол-избы оказалась русской, что довольно странно, ибо как правило в таких строениях для экономии места ставят небольшую «голландку» или «шведку» с варочной плитой.

Пока мы возились с разборкой плота и вытаскивали вещи, разыгралась непогода: порывами дул ветер, небо затянули хмурые облака и начинал моросить противный дождик. Перетаскав мешки с нашей поклажей от разобранного плота в избу, мы сходили в лес за дровами, напилили их, накололи и развели во дворе костер, чтобы приготовить на нем ужин. Так нам привычнее, чем готовить на русской печке. В избушке мы навели порядок, подмели, накрыли стол, затопили печь, просто так, не столько для тепла, сколько для уюта, и зажгли свечи.

— А не провести ли нам экзотермическую реакцию? — предложил Лёха.

— Которая происходит, как известно, с выделением тепла, — поддержал я товарища.

Вы, конечно же, догадались, что речь идет о растворении этилового спирта в воде, с целью приготовить привычный нам сорокаградусный напиток. Для придания ему благородного вкуса в походных условиях используются ягоды черники, брусники или можжевельника, ветки багульника, а также любой другой подручный, точнее подножный продукт. Если кому интересны более подробные рецепты, могу скинуть по электронной почте.

— Хрен с вами, так уж и быть!

Командор развязал свой личный резиновый мешок и достал оттуда пузатую увесистую флягу. Запасы спирта находились под непосредственным контролем командора. Спирт в тайге — это и валюта при расчете с местным населением за оказанные услуги, это и лекарственное средство, и средство снять стресс и напряжение после трудного ходового дня. Сегодняшний день оказался весьма не из легких.

— У кого есть пустая тара? — спросил командор.

Тары ни у кого не оказалось. Зато в избе нашлась наполовину пустая глиняная баклажка подходящего объема. Мы вылили из нее какую-то подозрительную жидкость, что-то вроде дихлорэтана или табуреточного самогона, отмыли и использовали для приготовления бруснично-можжевелового горячительного напитка.

Грубо сколоченный свежевыструганный стол источал сказочный запах древесины, в печке весело потрескивали дрова, две свечи в пустых консервных банках ярко освещали комнату. Гречневая каша с тушенкой — отменный ужин, сухари с луком и чесноком — мировой закусон. Мы выпили за прохождение Пасти Дракона. Пусть и с оверкилем в конце, но порог все-таки нами покорен и без единого, как говорится, трупа. Выпили за спасение Катьки и за спасение плота, хоть и пришлось разобрать его по бревнышку. Ничего, завтра свяжем заново и поплывем дальше обивать пороги. Выпили за погоду, за тех, кто в море, на вахте и на гауптвахте, за прекрасных дам, стоя, с локтя и не закусывая…

Лично меня слегка повело. Спирту, вроде, было немного, баклажка вмещала никак не более пол-литра, да еще разведенного пятьдесят на пятьдесят. А на пятерых — это всего-то по каких-нибудь сто грамм. И никто не задавался вопросом, почему же содержимое баклажки никак не заканчивается. Девчонки тоже раскраснелись и повеселели, пытались устроить танцы под плеер.

— А что? Если двоим танцующим по одному наушнику в ухо, можно слушать музыку и танцевать.

— Ага, а остальные будут смотреть на них как на идиотов!

— И как делать вращения, поддержки и прочие тодосы? — попытался пошутить я.

Но идея с танцами уже не обсуждалась. Катька стояла с метлой в руках и внимательно ее разглядывала, вся компания что-то шумно обсуждала.

— Ты чего, пол собралась подметать? — удивился я, поднимая свою мор… э, то есть, как бы помягче выразиться, свое лицо от пустой миски.

В нашей избушке явно не хватало доброго тазика оливье.

— Дай мне попробовать! — командор пытался ухватить черенок.

— Отвали! Вон там, за печкой, еще одна такая стоит!

— Тут же кнопки, они под сучки закамуфлированы! Это же джойстик!

Когда я в очередной раз сумел оторваться от миски, Катька сидела верхом на метле, вися в воздухе безо всякой опоры, и упиралась головой в потолок.

— Ты чего, на своей косе повесилась? — я снова попытался сострить, но на меня никто не обращал никакого внимания.

Командор оседлал вторую метлу, делал какие-то манипуляции с черенком, но все равно был прикован к полу законом всемирного тяготения. Ленка старалась отнять у него метлу, аргументируя, что они, метлы, слушаются только женщин. Лёха дергал за прутики Катькину метлу, нетерпеливо намекая, что он — следующий.

— Ребята, пошли на улицу, — кричала Ленка, продолжая вырывать черенок из рук командора. — Тут тесно и душно! А там и полетаем!

«Ну, вот и «белочка», — подумал я. — Вроде и не алкаш, да и вообще почти не пьющий, а поди ж ты!»

В избе стало тихо. Я тоже оторвал свое не очень послушное тело от лавки и вышел на свежий воздух, едва не рухнув с крыльца. Дождь кончился, светила луна. Воздух был тих и недвижим, пахло влажной хвоей. А над верхушками деревьев кружили на метлах Катька и Ленка. Командор, задрав голову вверх, носился по поляне, размахивал руками и заплетающимся языком долдонил:

— Я запрещаю полеты! Вы не прошли медкомиссию! Срочно сдайте кровь на реакцию Раппопорта!

Это он, конечно, из зависти.

— Метлы реально только девчонок слушаются, — пояснил мне Лёха. — Под мужиками они не летают.

— Мы с тобой как две ведьмы, да, Ленк? — сказала Катька, делая изящное пике к нашим головам.

Мы пригнулись, но Катька уже взмыла вверх.

— Слушай, Кать! — сказал Лёха. — У меня сегодня в пороге надувную подушку вырвало из спасжилета, слетай вниз по реке, может, где увидишь!

— Не могу! Метла только возле избы летает! Радиус действия этой вот поляной ограничен!

— Жаль! — сказал командор. — А я думал, вы с Ленкой в магазин слетаете…

— Кстати, — заметил Лёха, — Там, в баклажке, кажется, кое-что осталось.

— Отлично! — заявил командор. — Пошли. Пойдешь?

Это уже относилось ко мне. Я ответил, что с меня хватит, и что еще немного проветрюсь. Я спустился к реке в надежде, что шум переката и свежий бриз с воды окажут свое отрезвляющее воздействие. Луна светила, дул ветерок, где-то кричала ночная птица. Река шумела, как и моя голова, в которой была полная каша.

Глюк или не глюк? — Вот в чем вопрос! Ответа на него я, как и следовало ожидать, не нашел, мне стало зябко, и я вернулся в избу. В избе было темно, я посветил фонариком. Ребята уже вовсю дрыхли, упакованные в спальные мешки, прямо на полу: девчонки по одну сторону стола, парни — по другую. Мне места, конечно, не оставили, черти! Эгоисты! Лавка была очень узкая и неудобная. Лечь на стол я не захотел из суеверных соображений, чай еще не покойник, да и посуду убирать поленился. Попробовал устроиться на печке, ведь в старину спали же люди на печках. Но дело в том, что мы погорячились и натопили ее так, что больше пяти минут я выдержать не смог, я не пирог, чтобы меня выпекать. И куда бедному христианину податься? Прямо хоть иди на улицу и ставь палатку…

А полезу-ка я на чердак! Там сено, там мягко, тепло и просторно. Я взял свой спальник и полез по шаткой лестнице в чердачный люк.