Чикагская петля

14

Жара Чикаго, исходившая от кирпичей этих ужасных зданий, придавала голосам мужчин какую-то писклявость, даже если они сливались с шумом улиц. И этими голосами и разными словами они говорили, в принципе, одно и то же.

— Эй, детка, иди сюда. Я тебе кое-что покажу!

Словно они знали эту грустную женщину с мокрыми длинными волосами, такую соблазнительную в новых туфельках.

— Садись, покатаемся?

— Пойдем выпьем?

— Поехали с нами на барбекю?

Это были не вопросы, а требования.

— Что ты здесь делаешь? — спросил его однажды один мужчина. Он был темнокожий, с большим ртом, словно сделанным из железа, и твердой, почти неподвижной нижней челюстью. Он выглядел голодным и опасным. Он процедил это вопрос второй раз будто сквозь зубы:

— Что ты здесь делаешь?

Это был самый сложный вопрос, на который Паркеру когда-либо приходилось отвечать. Он отошел от него молча, чувствуя себя подавленным, потому что ответ был невыносим.

Голоса большинства мужчин были такими же, как их руки, жесткие, толстые, обычные, фамильярные, настойчивые. Хотелось, чтобы они остановились, потому что они не знают, что делают или что говорят. Мужчины все время трогали его.

Как только Паркер приближался к мужчине, тот сразу прикасался к нему, к его одежде или к его телу. Некоторые брали его за руку и окидывали с ног до головы, когда он молчал. И, скорее всего, удивлялись этим мускулам под легкой блузочкой.

Они обычно сбивались в группки по трое-четверо, но иногда на него обращали внимание и поодиночке.

— Иди сюда! — кричали ему вслед.

Или просто обзывали: «Сучка!»

Паркер хотел продолжения с ними, но сама формулировка ими этих требований, их нарочитая фамильярность делала это продолжение невозможным. Разве это может быть серьезно, когда такое выкрикивает один из группы? Ну и дальше-то что? Они бы очень удивились, если бы он вдруг остановился, подошел к ним и сказал:

— Отлично. Все, что хочешь.

Мужчина чувствует себя униженным, если ему дают то, о чем он просит. Вместо этого надо просто давать им то, что они хотят. Это, в свою очередь, унижает тебя: говорить, мучить, материться, плевать и озвучивать самые грязные мысли. Но не более. Это был своего рода ритуал унижения и смирения: заходить далеко, но все же до определенного предела. Иногда он слышал, как женщины отвечали на эти пустые выкрики. Но они не понимают, что тем самым ставят мужчин в очень неудобное положение. Паркер знал это точно: он когда-то был мужчиной.

Он не хотел общаться с мужчинами, которым нужно было только поговорить. И никаких действий. Для них было достаточно тех слов, временами шокирующих тупых. Сейчас, в роли Шэрон, он бывал в Лоуп, чтобы, задрав голову, восхищаться высотой Сирс Тауэр и облаками, горделиво проплывающими около нее. Они будто придавали башне движения. И этот небоскреб словно маршировал. Однажды в скоростном поезде из Холстед в Клинтон мужчина в темно-синем костюме в тонкую розовую полоску, с шелковым галстуком и в голубой рубашке на пуговицах, лет около сорока пяти со здоровым лицом, аккуратно причесанными волосами, карими глазами, небольшим шрамом на подбородке, с дорогим кейсом, выглядевший слишком успешным для этого района, не как профессор, а скорее как брокер, дающий финансовые консультации на заседания Финансовых Комиссий, прошел быстро по вагону, где сидел Паркер, посмотрел ему прямо в глаза и бросил:

— Отсоси, сучка!

Это эпизод длился не более четырех секунд, но врезался в память Паркера.

Ему был нужен этот мужчина, все эти мужчины, но все-таки их жестокости было недостаточно. Они хотели всего лишь унизить его, тогда как он хотел, чтобы его уничтожили.

Надо понимать, что, говоря «иди сюда», они имеют в виду «пошел вон». Паркер знал их гордость, что они были в плену у своих предрассудков, своего удовольствия, своих страхов. Но из-за своей беспомощной и безнадежной потребности в них, потому что они только дразнились, но действий не предпринимали, Паркер искал женской компании. Женщины жалели его, видя в нем фрика. Но они не задавали вопросов.

Он снова вышел из своей комнаты. Сирс Тауэр в Лоуп была границей, дальше которой он не шел, краем его нового мира. Она стала для него своего рода монументом. Однажды вечером он возвращался домой от Сирс Тауэр. И вдруг на пересечении 15-й Западной и Саус Блу Айленд около него остановилась машина. Она затормозила так резко, что ее слегка развернуло, она въехала на тротуар и поцарапала автомат по продаже газет.

Из машины быстро вышел мужчина в темных очках и, кипя от злобы, перебежал на сторону пассажира, крича:

— Если ты именно этого хочешь…

Паркер тупо уставился на эту хаотичную сцену.

Новый «Таурус» стоял наполовину на тротуаре, а мужчина вытащил с переднего пассажирского сидения женщину в широком голубом джемпере и бледных кремовых брюках. Она отчаянно закрывала лицо руками. Мужчина был в ярости, он оттолкнул ее от машины, но не ударил.

— Можешь оставаться прямо здесь! — прокричал он.

Женщина отшатнулась и заплакала, а мужчина сделал жест, означавший, что он теперь избавился от нее. Он развернул машину и быстро скрылся, направляясь в восточную часть к шоссе.

Паркер наблюдал, что будет делать женщина. Он думал, что сначала она еще немного поплачет, но нет! Казалось, она расслабилась, вытерла нос и глубоко вздохнула. И по тому, как она огляделась, просто по движению ее головы, Паркер понял, что она здесь в первый раз на самой опасной улице Чикаго, как она наверняка думает.

Паркер подозревал, сам не зная почему, что эта покинутая женщина была для него лучиком надежды. Эта мысль ободрила его, придала ему уверенности, потому что он знал, что ему придется подойти к ней, подружиться с ней и помочь ей. И только потом он получит так нужный ему ответ. Кроме Паркера, никто не видел, как ее выкинули из машины. Возможно, это как раз то, что ему нужно: он чувствовал ответственность как свидетель, а также полагал, что будет за это вознагражден.

Женщине было на вид около сорока. Она была южного типа — из Италии или Греции. Хотя точно никогда сказать нельзя. Она могла спокойно быть из Перу, Турции или ОАЭ. Она была одета весьма буднично: одежда свободного кроя и чистая, волосы были аккуратно причесаны, из украшений — дешевый, но подходящий по цвету браслет и колье из камешков, похожих на рождественские леденцы. Как будто она собралась в долгую поездку.

Прежде чем Паркер успел раскрыть рот, это сделала женщина. Она сказала, слегка в нос:

— На мне что-то твое?

Паркер испугался и быстро сказал «нет». И только потом понял, что женщина просто смеется над ним. Потом он добавил:

— Я просто хотел сказать, что видел, как все произошло.

— Где я? — спросила женщина. — Мы ехали в Дан Рейон.

Голос женщины стал еще резче. Почти агрессивным. Это из-за того, что она так напугана? Здесь для нее действительно далеко не безопасно — одна на Сауссайд, только что выкинутая из машины, которой и след простыл. Ее не пугали проезжавшие мимо машины, она даже не обернулась вслед уезжавшему «Таурусу».

— Может, он вернется! — обнадежил Паркер, недоумевая, почему она даже не посмотрела вслед той машине.

— Да мне плевать!

Никто не может сказать это с уверенностью на 100 процентов. Но этой женщине это почти удалось. У нее была очень яркая тушь, серебристо-черная, а ее накрашенные веки блестели, как рыбья чешуя.

— Если и вернется, то меня уже здесь не будет.

— Хочешь кофе? — спросил Паркер.

Женщина еще раз огляделась и сказала:

— Мы здесь, похоже, единственные белые люди.

Паркер хотел было сказать «а я и не заметил», и он действительно так думал в тот момент, но быстро понял, что женщина ему не поверит.

— В таких туфлях ты вывихнешь себе ногу, — ответила женщина. — Перед тобой женщина, которая уже повредила ногу таким вот образом. Да, я не откажусь от кофе.

Паркер прикоснулся к своему парику. В такие моменты он ужасно боялся, что он сползет, подведет его. Беспечность женщины напомнила ему, что она видит перед собой женщину, а не мужчину: Паркер был для нее белой женщиной, казавшейся, возможно, более патетичной, чем она. Вообще говоря, она вовсе не выглядела патетично, просто немного неловко в этой обтягивающей одежде и с тонной макияжа на лице.

— Здесь близко, — сказал Паркер.

И только когда женщина пошла с ним, он увидел ее неуклюжесть, ее тяжелые руки. Она шла немного вбок, словно что-то мешало ей.

Она так запыхалась от ходьбы, что не проронила больше ни слова.

Но когда через пару кварталов они дошли до дома Паркера, она разочаровалась:

— А я думала, мы пойдем в какую-нибудь кофейню!

Она засомневалась, ужаснулась виду дома, и тогда Паркер увидел это место ее глазами — покореженную дверь, граффити, мусор кругом, жвачку на каждой ступеньке, собачье дерьмо, решетки на окнах.

— Здесь не так плохо, как кажется, — поспешил успокоить Паркер сомневающуюся женщину. — Я недавно сюда переехала.

И он продолжал верить, что эта женщина, единственным свидетелем неудачи которой он был и которую он забрал с этой страшной улицы, откроет ему что-то, возможно, даже спасет его.

— Рик все время угрожал мне, что сделает что-то типа этого, — размышляла вслух женщина, тяжело поднимаясь по лестнице, словно штурмуя этот дом, переступая со ступеньки на ступеньку. Она говорила почти с восхищением, тяжело вздыхая после каждой фразы и вспоминая, как он выкинул ее из машины. — И вот он сделал это. Я не думала, что он решится.

— Он твой муж? — поинтересовался Паркер.

— Да какая разница? — с грустью сказала женщина. И опять с тем же раздражением. — Кого волнует, даже если я замужем за парнем, который бьет меня?

Казалось, она снова ворчит на него — этим же тоном она сказала недавно: «На мне что-то твое?» Паркер послушно открыл дверь своей комнаты. Он вдруг почувствовал ужасную вонь на лестнице. И увидел все эти двери с висячими замками. И паутину по всем углам потолка.

— Роскошно! — не удержалась женщина. — Красила сама? Здесь еще жарче, чем на улице. А где тут можно сесть?

Она прошла мимо маленькой софы, не понимая, похоже, что это софа.

Женщина подошла к окну, отодвинула занавески, посмотрела на улицу: там всегда были люди, иногда даже двое или трое, а потом оглянулась и стала снова осматривать комнату. Она состроила гримасу и сцепила пальцы, словно не хотела ничего касаться здесь, потому что все было грязное.

Паркер откопал банку с кофе.

— Боюсь, у меня только растворимый.

— Да я не привередливая.

Ложь: она сказала это так привередливо!

У Паркера не было кухни. Просто в углу была раковина, а рядом с ней — стол. Еще была паленая микроволновка и старый электрический чайник.

Женщина молчала — думала. Паркер полагал, что она только сейчас начала осознавать неожиданность того, что с ней произошло: ее выкинул из машины этот разъяренный мужчина, а сам скрылся на этой машине.

— Не бойся! — подбодрил Паркер.

— Да я и не боюсь.

На самом деле боится — это читается в ее глазах.

— У тебя все будет хорошо.

Она посмотрела на Паркера так, словно он был очень маленький.

— Да я бывала в местах и похуже, — храбрилась она. — У тебя есть сахарозаменитель? Мне нельзя сахар.

Паркер покачал головой. У него ничего подобного не было, и женщина, похоже, огорчилась этому, грустно взяв чашку, предложенную Паркером.

— Я Шэрон, — сказал Паркер.

— Вики, — ответила женщина и снова огляделась. Но так и не решилась присесть. Она хлюпала и шумно глотала. А потом сказала: — Здесь так… Я даже не знаю…

— Это все, что я могла себе позволить, — ответил Паркер.

— Не в этом дело. Здесь, наверно, даже мило для этого района Чикаго. Я о другом.

— Может, дело в освещении?

— Говорю же — не знаю.

Ее тушь переливалась черным и серебристым, когда она посмотрела ему прямо в глаза. У нее были мясистые и бесформенные губы.

— Если бы дело было в освещении, я бы так и сказала.

— Ты, наверно, думаешь, где же кровать?

— Нет, я об этом и не думала.

— Вон та маленькая софа, — продолжал Паркер. — Это просто шесть пенопластовых кубов, покрытых пледом. Их можно поставить друг за другом, и получится кровать.

Не отрывая взгляда от него, она немного отшатнулась и сгорбилась, словно приготовившись защищаться.

— Я проснулась сегодня утром с мыслью о том, что мне нужна подруга, — сказал Паркер. — Потом я вышла. Не знаю, зачем. А потом я увидела, как он выкинул тебя из машины.

Услышав это, женщина посмотрела на Паркера с гримасой отвращения.

— Да я была рада наконец избавиться от этого типа.

В этих словах снова не было ни капли правды. Паркер видел там, как она плакала.

— Я сама ушла, — сказала она и усмехнулась. Звук был похож на три нажатия на насос.

Женщина лгала. Но почему? И это после всего, через что она прошла?! Вместо того, чтобы воспринимать случившееся как нечто неординарное, она склонялась к тому, чтобы считать это обыденным, как будто это в порядке вещей: женщин каждый день выкидывают из машин на Сауссайд разъяренные мужчины, которые тут же сваливают и даже и не думают возвращаться.

Эта женщина — Вики — сильная и эгоистичная. Это и есть его урок на сегодня? Или он ошибся? С того момента, как он ее увидел, с первых слов, которые она сказала ему, Паркеру она не понравилась. Она казалась ему скорее отвратительной. Он не мог представить ее в роли друга. Когда они пришли к нему, Паркер совсем потерял к ней интерес.

Теперь Паркер хотел узнать больше о мужчине, который выкинул ее из машины. Со слов Вики он представлялся ему эмоционально измученным и истощенным — он явно настрадался.

Молча, погруженный в эти мысли, Паркер медленно подошел к окну посмотреть на шумно играющих на улице детей. Женщина тоже не говорила ничего после того, как произнесла ту последнюю ложь, но Паркер спиной чувствовал, что она смотрит на него. Он чувствовал ее внимание, словно ощущал его вес на своей спине и плечах.

Наконец, она спросила:

— А что ты делаешь? На ночь снимаешь все это?

Она пристально разглядывала его волосы.

— Ты о чем?

Она в ужасе отступила, не спуская с него глаз.

— Не двигайся! — сказала она уже у двери. — Только тронь меня. Я закричу! — она открыла дверь и прокричала в дверях. — И у тебя будут проблемы, козел!

— Я бы не смог причинить тебе боль, — спокойно сказал Паркер. — Я уже убил одного человека. Это было ужасно.

Это была чистая правда, но она была словно взрывная волна, которая вышибла женщину из двери, вынесла вниз по лестнице. Паркер увидел ее в окно: она убегала со всех ног, не оглядываясь.

Комната показалась ему вдруг давяще пустой, да и сам он как-то сжался после того, как женщина убежала. Но ему нужно было сказать ей о том, что он сделал, и он хотел, чтобы она ушла.

И все-таки ему не следовало выходить на улицу днем. Его время — темное.

Выставка Мэплторпа еще не закончилась в Музее современного Искусства. Баннер «Мэплторп» все еще висел над входом. Из любопытства и от скуки Паркер снова пошел на эту выставку и смотрел на мужчин в кожаной одежде и голых.

На рабов в оковах и окровавленные гениталии и набухшее человеческое мясо, и сейчас ему казалось, что в этих фотографиях есть свое достоинство и прямолинейность, которые он не замечал ранее. В них был пафос, в некоторых — юмор, они уже не казались ему просто похотливыми. В некоторых из них Паркер даже нашел особый трагизм. Он пробормотал, что фотограф — смертельно больной человек. Об этом говорило последнее фото ряда. Этим он привлек внимание бородатого мужчины, который обернулся к нему и сказал:

— Вот это фото такое печальное. Он совсем плох!

На фото, сделанном Джейксом, его друг был бледен как мертвец, со впалыми щеками и пустым взглядом — кожа да кости. Он был словно дикий, будто его оставили на долгие годы одного на необитаемом острове, где он без конца боролся за выживание, истощался, терял мышечную массу и бледнел. Это было лицо потерянного и обреченного человека.

Это фото было сделано месяц назад, вскоре после того, как Паркер с Барбарой сходили на эту выставку. За это время Мэплторпу стало хуже, и он, скорее всего, позвал Джейкса, который сделал этот его портрет, и добавил к уже выставленным фото. «Он совсем плох» могло значить только одно, и Паркер, который ненавидел Мэплторпа раньше, теперь так сочувствовал ему.

В тот же самый день, когда стемнело, Паркер сел на поезд в Скоки и приехал на кладбище, к могиле Шэрон. Он принес цветы, положил их на могильный камень, на котором было уже выгравировано ее имя. Он встал на колени и попробовал молиться, но его слова не выражали ничего, кроме бессмысленного протеста: он жаловался и скулил. Но и это не помогало. Шэрон здесь не было.

Он полагал, что, приняв обличие Шэрон, возможно, сможет избавиться от своего раскаяния.

Этого не случилось, но он узнал Шэрон лучше. Она была болезненной и безрассудной, жалкой, нуждавшейся в помощи, опустошенной, импульсивной, иногда даже опасной. Она никому не сделала зла, но почему же такой безобидный человек был так одинок? Но она действительно была одинока. Безобидность не делает тебя сильнее, она делает тебя уникальным и одиноким, она постоянно подвергает тебя риску. А одиночество так сильно давило на Паркера, что он почти все это время чувствовал себя невидимым. Как, должно быть, чувствовала себя Шэрон.

В течение следующих нескольких дней он почти ни с кем не разговаривал — только с продавцом в магазине. Он покупал консервированную еду, которую подогревал в своей маленькой паленой микроволновке, сданной ему вместе с комнатой. Иногда он покупал еду на вынос у трусливого, постоянно взволнованного вьетнамца в другом конце квартала: лапшу с жирным соусом, вареные мокрые овощи. Если кто-то при встрече или на прощание говорил почти автоматическое «как дела?» или «хорошего дня», это почему-то трогало Паркера, и он чувствовал глупую благодарность. Но потом он ощущал себя еще более одиноким: ведь еще раз убеждался в том, что знает, чего ему не хватает.

Он купил самый дешевый черно-белый телевизор. По размерам не больше, чем его микроволновка, да и по внешнему виду очень подходящий. Он не выключал его целыми днями до тех пор, пока не ложился спать. Телевизор немного освещал комнату и важно болтал, что привносило хоть какую-то жизнь в эту комнату. Часто Паркер одновременно слушал радио, и его утешало то, что он находится постоянно среди различных звуков и шумов.

Сейчас все его внимание было направлено на важные события в общественной жизни. Он слушал новости, особенно сообщения об убийствах, исчезновениях и скандалах, об отравленном аспирине или о том, как был выпущен на свободу известный певец, вплоть до репортажей о новых аферах в области наркобизнеса, о раскрытии канала, по которому подросткам продавали героин, что привело к рождению малышей-наркоманов. Шэрон тоже следила за этими новостями — все одинокие люди следят. Одиночки смотрят по ночам «Аятоллах» или передачи про озоновые дыры.

Важные события и не очень, президентская кампания, лесные пожары в парке Йеллоустоун, засуха на западе, медицинские отходы — шприцы и окровавленные бинты, загрязненные пляжи в Нью-Йорке, падение маленькой девочки в колодец в Техасе, ДТП с участием известного журналиста, смерть кита на отдаленном пляже в Калифорнии, наводнения, угон самолетов, стихии, катастрофы, террористические акты — Паркер смотрел и слушал про все это и знал, что по всей стране все одинокие люди делают то же самое.

Детали повторялись час от часа, иногда с небольшими вариациями, иногда с новыми подробностями. И Паркеру казалось, что они вытеснили события его собственной жизни, затмив его воспоминание о том, что он убил человека, и часто даже отвлекая его от переживания своего раскаяния. Ведь он ждал развития событий, новых подробностей, других репортажей и комментариев. Он пожирал эти новости так же неуемно, как консервированную еду, и утоляли они его голод также неэффективно, ведь от напитков с консервантами он всегда еще больше хотел пить, а гамбургеры будто растягивали его желудок, пробуждая в нем зверский аппетит; плохие новости пробуждали в нем жажду еще более ужасных новостей.

Его стали привлекать только трагедии: грустные лица, окровавленные тела погибших и пострадавших, рассказы очевидцев о пожарах в корейских отелях, крики людей, оставшихся без крыши над головой из-за бомбардировок Израиля, горы трупов и багажные сумки, раскиданные на месте падения самолета. Он внимательно слушал рассказы шокированных свидетелей и ненавидел себя за то, что думает о неопрятном виде уцелевших.

Он ел плохую еду и смотрел плохие каналы, думая, что Доннохью и Джеральдо говорят именно с ним, как и ведущие радиошоу. Они стали ему теперь ближе, чем были когда-то Барбара и Ева. Он много спал, оставляя включенным либо радио, либо телевизор, и, когда у него была депрессия, или когда корреспондент говорил: «Я слежу за этой трагедией с самолетом, Джек, и выйду в прямой эфир в пять», он переключал на шоу и начинал всерьез болеть за того или иного участника.

«Джей, Вы — программист в Анахайме, а Ваша жена, Дейл, работает флористом в салоне цветов, и у Вас двое сыновей, а Ваше хобби — собирать железнодорожные сувениры. И Вы мечтаете побывать в Лондоне и в Париже».

Какой, казалось, полной жизнью живут эти люди.

«Итак, мы знаем, что Вашим мальчикам восемь и десять, и у нас для всех Вас есть целая куча замечательных призов, если Вы, конечно, выиграете. Музыкальный центр Sony с CD-плеером и прочими прибамбасами. Для Вас — набор инструментов Allbright Workmaster, а Ваша жена откроет для себя целый новый мир косметики Нина Ричи…»

Но Джей и Дейл Эшби проиграли Немхардам из Миннеаполиса, и Паркер так расстроился за них. Но уже в следующем раунде он понял, что Немхарды действительно заслужили эту победу.

Он смотрел «Колесо Фортуны» и приходил в ярость, когда кто-то из участников не мог отгадать слово, зашифрованное по буквам на стене. И ведь такие простые выражения: «мастер на все руки» или «мой дом — моя крепость». И тогда Паркер, неразговорчивый в последнее время, начинал бормотать себе что-то под нос, видя озадаченное лицо игрока после того, как Ванна Уайт открывала букву (да, такая буква есть) и напевала что-то типа «По дороге в Мандалэй».

Его спасала регулярность этих программ и «пережевывание» одних и тех же событий, те же заученные фразы и составители вопросов, та же команда новостных корреспондентов. И ему было очень жаль, когда Шэлли — всегда рассказывавшая о погоде — ушла в отпуск. Он даже удивился, что у этих людей, оказывается, есть своя жизнь вне телевизионной студии, потому что он почти уже уверил себя в том, что они только и живут телевидением так же, как он живет бесконечным просмотром различных телепрограмм.

Такова была жизнь Шэрон — эти шоу. Эти новости, эта комната. Но и этого недостаточно.

Паркер стал покупать газеты, чтобы смотреть программу передач и планировать свой день. Он складывал их, в том числе из-за возросшего отвращения к уборке (после нее комната кажется еще меньше и смотрится как-то отвратительно голо). Он хранил газеты и перечитывал их иногда. «Трибьюн» надоела ему. Он перешел на «Ридер».

Особенно его интересовали объявления в разделе «Знакомства». Они будоражили его воображение, и он мог определить очень быстро и точно — просто по подбору слов, по так называемой кодировке — сумасшедших снобов, действительно страдающих и просто ловящих удачу, геев, лесбиянок, пары, новичков, рабочих, отчаянных, простачков и безнадежно одиноких.

Все мужчины — интересно, почему? — посвящали большую часть заметки описанию своей идеальной женщины, которая была вовсе и не женщиной, а девушкой, всегда молоденькой, как правило миниатюрной, хорошо сложенной (какой абсурд — грудастая маленькая девочка!) желающей попробовать все, желательно блондинкой. Подопытный кролик, жертва.

В заметках женщин таких описаний никогда не было, они вообще редко описывают мужчин. Они концентрируются на описании самих себя и процесса своего поиска. Например: женщина, за сорок, переезжающая под Чикаго, с медицинским образованием, любящая готовить, разбирающаяся в вине, музыке, книгах, заинтересованная в посещении культурных мероприятий, путешествиях, но уставшая от одиночества…

Ни слова о том мужчине, которого она ищет: высокого или маленького роста? Молодого или пожилого? Худого или плотного? Только иногда женщины пишут, что отдают предпочтение некурящим. Женщины расписывают свою биографию. Мужчины изливают на бумаге свои фантазии.

Паркер не подходил под описание ни одной мужской фантазии, хотя знал, что по самым главным параметрам он был идеален: Шэрон, жертва, была просто создана для объявлений в разделе «Знакомства».

Эти мужчины жаждали виртуального секса, виртуальной жизни, воплощения мечты об удовольствии и успехе, существования реальности телегероев, участников различных телешоу — этих умников, бодро нажимавших на кнопки и кричавших «Готов!». А некоторые из тех мужчин, которые размещали свои объявления в разделе «Знакомства», в глубине души хотели покалечить или даже убить кого-нибудь. Все заметки были достаточно агрессивны, но как можно быть уверенным в достаточной степени этой жестокости?

Лежа в кровати ночью, наблюдая за полосками света, ползающими над ним, он тихо проговаривал свое идеальное объявление в раздел «Знакомства»: Мучимая угрызениями совести, женщина, 37, хорошенькая, светловолосая, отчаявшаяся, живущая одна, практически здоровая, с собственной машиной, некурящая, ищет мужчину, готового казнить ее. Только оригинальные предложения.

Но не было ли это скрытым смыслом всех подобных объявлений вне зависимости от пола и возраста?

Иногда он встречал объявление, которое интересовало его. И казалось, что ему стоит только ответить на него и справедливый суд свершится, и его душа успокоится. В этих объявлениях его шокировало то, что они чуть ли не слово в слово повторяли то самое его объявление в «Чикаго Ридер», хотя они были более живыми и эмоциональными.

Креативный мужчина, увлекающийся боди-билдингом и фотографией, ищет миниатюрную, склонную к подчинению девушку 20–30 лет, национальность не имеет значения, чтобы воплощать в жизнь самые дерзкие фантазии. Пределов фантазии нет. Только с фото.

А еще были не объявления, а просто мечта Паркера. Они обещали унижения, наказания, насилие, но с обязательным упоминанием удовольствия и развлечения, поэтому в реальности они обещали просто боль.

Почти всегда в качестве обратного адреса давался абонентский ящик. Паркер знал этот трюк очень хорошо. Но иногда это был номер в Чикаго.

— Алло?

Паркер заикался, пытаясь сказать хоть слово, но его мускулы шеи были так напряжены, а его связки, почти не издававшие никаких звуков в последнее время, плохо слушались его.

— Я Вас не слышу. Я не…

— Я звоню по поводу Вашего объявления в Ридер.

— Голос у тебя какой-то странный… — сказал собеседник, — а как ты выглядишь?

— Не очень высокая, — ответил Паркер, — среднего роста.

— У тебя какой-то мужской голос. Ты мужчина? Если ты мужчина… Ну-ка, скажи еще что-нибудь!

Паркер быстро положил трубку. У него было в запасе еще два номера. Один был постоянно занят, по второму ответили с низким голосом, скрывавшем такое сумасшествие, что Паркер просто не смог ничего сказать.

Если бы у него было время, он написал бы письмо, приложил бы фото и жил бы надеждой на то, что его убьет первый же мужчина, с которым он пойдет на встречу. Но он был слишком взволнован и нетерпелив. Он знал, что заслуживает смерти, но хотел, чтобы это было наверняка. Паркер не хотел, чтобы его ударили по голове, превратив в ужасного инвалида, неспособного довести это дело до конца.

Ему чего-то не хватало. Но чего? Или кого? Не Барбары с малышом. Не родителей. Не Евы. Все они с легкостью избавились от него. Он скучал по своему детству, по тому, что он уже едва помнил, одинокий, но беззаботный период перед тем, как он с головой погрузился в этот мир. Тогда время казалось бесконечным, смерть была абсолютно чуждым понятием, тогда все казалось ему возможным и он был четко уверен в своем превосходстве. Перед тем, как он познал боль, перед тем, как он открыл для себя любовь. Когда он жил с постоянным ощущением непонятной, благодарной радости. Познав любовь, он начал умирать, а ее физический аспект ослабил его. Секс всегда деструктивен, а эгоизм и мастурбация — это дорога в один конец. Шэрон это знала.

Мужчины всегда окликали ее:

— Иди сюда, крошка! Иди сюда!