Чистое небо (СИ)

Птички в силках

«Да при гоблинах и то лучше было».

Эти слова Мартин слышал часто — в полях, на единственной деревенской улочке, и дома, в разговорах родителей. Ворчать и шептаться начали почти сразу же — когда спустя несколько дней после того, как венардийский отряд обосновался в Мшанах, солдаты отобрали у жителей Вересковиц всех овец.

— Тут в округе, может, гоблины недобитые шляются, — покручивая вежду пальцами длинный ус, объяснил их командир, здоровый мужик, который повелел величать себя капитаном Венделлом. — Вы что, хотите однажды проснуться и вместо овец найти только кости обглоданные? А нам потом от господина шерифа нагоняй, мы ж за вашу дыру в ответе. Нет, пускай животинка у нас под боком будет — целее останется.

— Капитан, сэр, а вот молоко и все прочее, с этим-то что? — робко возразил тогда Кензи, который и вправду взял на себя обязанности чего-то вроде старосты. — Пока гоблины у нас стояли, все забирали себе, а теперь…

Венардиец ухмыльнулся.

— Ну, значит вы привыкли уже, не пропадете. А мы с ребятами кровь проливали, чтобы вас освободить, что мы, молока свежего не заслужили? Кроме того, дед, ваша деревня вообще проштрафилась — помнишь, что господин шериф говорил? Вот и считайте это наказанием. И небо благодарите, что легко отделались.

Обступившие их солдаты дружно заржали, и Кензи, сгорбившись, ушел ни с чем.

Дальше — больше. Венардийцы позволили расчистить немного земли от гоблинских клубней и разбить на ней огороды, но потом объявили, что все, что взойдет на них, следует сдавать в замок.

— Так король же оброк урезал, — заикнулся кто-то.

— А это и не оброк, — сказал капитан. — Дар благодарных поселян освободившим их от гоблинского гнета доблестным воинам Венардии. Или кто-то против?

Против высказаться никто не осмелился; люди только хмурились, шептались между собой, да провожали солдат, появлявшихся в деревне, мрачными взглядами. При гоблинах и то лучше было, ворчали они один другому, но громко произнести это никто не осмеливался. Даже когда капитан Венделл решил, что ловить в силки мелких птичек, как это всегда делали в Вересковицах, теперь запрещено и Кензи, не вытерпев, сорвался на крик, у него все равно не хватило смелости произнести то, о чем говорила вся деревня. А может, у старика от гнева это просто вылетело из головы.

— Да как так-то?! — кричал он, тряся в воздухе кулаками. — Почему запрещено? Я всю жизнь ловил, и отец мой ловил, и…

Солдаты посмеивались, глядя на него, но на всякий случай держали руки на рукоятях коротких мечей, двое или трое даже наставили копья — за Кензи к замку пришла вся деревня.

— Раньше вы сами по себе были — спокойно пояснил капитан. — А в Венардии закон — запрещено простолюдинам охотиться на дичь на королевской земле. Птички эти ваши считаются дичью. А земля чья? Его Величества. То-то и оно.

— Шериф же сказал — это графские земли!

— А графу их кто пожаловал? Король. Служивым людям вроде нас здесь можно охотиться, а вам нет.

У Кензи от негодования даже пена выступила на губах.

— А что же нам есть тогда? — просипел он.

— А что раньше ели, хлеб этот ваш земляной, — сплюнул венардиец. — Пока тут гоблины хозяйничали никто вроде с голоду не пух, нет? Он ведь круглый год растет.

— Мошенники! — заорал старик и снова воздел к небу сжатые кулаки. — Да вы… Да вы хуже…

Солдаты шагнули к нему, некоторые потянули из ножен мечи, но в это время к Кензи бросились человек пять деревенских и оттащили назад его от греха подальше.

— Проходимцы! — кричал он. — Я на вас управу найду! К королю отправлюсь! К шерифу! Он вам задаст!

Мартин тогда испугался, что тут старика и прикончат — даже колоть не придется, ему бы и простого удара древком по седой голове — но капитан, казалось, даже не рассердился.

— Да кто ж тебя держит, дед, — пожал он плечами. — Хочешь господину шерифу пожаловаться — твое право. Езжай в Данов Холл, он тебя выслушает и по-честному все рассудит.

— И поеду! — огрызнулся Кензи. — Кровопийцы проклятые!

Он поехал и не вернулся. Ни через седьмину, ни через две, ни через месяц. Капитан венардийцев только покачал головой.

— Я же говорил, в округе еще недобитки ошиваются, — сказал он. — И местных разбойников хватает, расплодились за последнее время. Кому-то из них ваш дед и попался. А кто я такой, чтобы запрещать ему к шерифу обратиться? Он в своем праве был.

А потом стало совсем плохо. Земляной хлеб поразила какая-то зараза, от которой клубни покрывались коричневым пушком, смердели и разваливались в руках, а на вкус стали совсем отвратительными. Готовить их все еще было можно, но потом приходилось расплачиваться дурнотой, головной болью и резью в животе.

— Не дохнете — ну и ладно, — смеялись солдаты, когда их пришли просить, чтобы вернули овец или снова позволили ставить силки на птиц. — Нечего было под гоблинов стелиться. Само небо вас наказывает!

В тот злосчастный день Мартина выманили из дома громкие крики, пронзительный звук свистка и топот. Он выскочил за дверь и тут же чуть не врезался в кого-то — вдоль улицы уже собирались люди. Из-за их спин ни его не было видно, только слышались все те же отчаянные крики, неразборчивые и вроде бы далекие, но приближающиеся с каждой секундой. Мартин ужом ввинтился в толпу, уклонился от чьего-то локтя, споткнулся и чуть не вылетел прямо на середину улицы. Первым, что он увидел, были бегущие со стороны замка венардийцы — около десятка, с обнаженным оружием. Снова свист. Мартин завертел головой и наткнулся взглядом еще на двоих солдат, что спешили навстречу своим; один зажал в зубах свисток и дул, раздувая побагровевшие щеки, другой, грубо схватив за локоть, тащил за собой… это кто, Двенна, что ли?

Мартин присмотрелся — точно, Двенна, дочь Миррен, живет на дальнем конце деревни, у самых полей. Тонкая, как молодое деревце, тихая, миловидная; старше его лет на пять, поэтому Мартин особо не был с ней знаком. Сейчас, бледная от страха и боли, она хваталась за руку солдата, чтобы не упасть.

— Пожалуйста, — умоляла она. — Пожалуйста сэр, я… Неба ради, сэр, отпустите, пожалуйста!

Кто-то попытался заступить венардийцам дорогу, попробовать урезонить их, но тут же покатился в пыль от тычка копейным древком в грудь.

— С дороги! С дороги, кому сказал!

По толпе жителей Вересковиц прокатился гневный ропот. Не слушая вопли солдат, люди окружили их, загородили путь, попытались было отбить девушку, но в это время с другой стороны подоспели остальные венардийцы и принялись расчищать себе дорогу пинками, зуботычинами и ударами древок.

— Так, тихо! Заткнулись все! Отошли назад! — перекрывая шум, рявкнул капитан. — Отошли, мерзавцы!

Ощетинившись копьями, отряд венардийцев сумел заставить людей отступить на несколько шагов, и их командир обратился к солдату, что схватил Двенну:

— Что тут у тебя, Хоб?

— Поймали эту, когда в силках копалась, сэр. — хрипло ответил тот. — Птицу воровала, стало быть.

Девушка, бледная как полотно, заломила руки.

— Я же не для себя! — взмолилась она. — Мать третий день болеет, не ест ничего. хлеб этот проклятый в рот взять не может, сразу все обратно… Я только пару птичек взять хотела, суп ей сварить…

Поселяне снова зашумели, подступили ближе.

— Молчать! — заорал капитан Венделл. — А ну по домам все! Твари неблагодарные! Мы себя не щадили, от вас гоблинов освобождая, а вы тут бузите? Закон нарушаете, на солдат Его Величества руку поднять осмеливаетесь! По домам, я сказал!

— Да при гоблинах и то лучше было!

Мартин хотел произнести эти слова совсем тихо, пробормотать себе под нос, но в груди у него кипело от возмущения и жалости к Двенне, и вышло громче, чем он расчитывал. Слишком громко.

Капитан дернул головой в его сторону:

— Кто это сказал?!

Мартин даже не успел испугаться. Все закрутилось и замельтешило перед глазами, чья-то рука схватила мальчика за плечо, дернула так, что он едва не упал; гневные крики, ругательства, женский плач, чьи-то голоса, кажется, родителей, зовущие его по имени, звуки ударов. Кто-то вцепился ему в руку, дернул так, что чуть не оторвал, потом с такой-же силой его потащили обратно. Мартин попробовал было освободиться, слепо махнул кулаком и зашипел от боли, разбив костяшки о чье-то обтянутое кольчугой пузо. Его ударили в ответ — так сильно, что на мгновение стало совсем темно, если не считать плавающих перед глазами светящихся пятен, в ушах зазвенело, а когда боль отступила и стало немного полегче, Мартин обнаружил себя окруженным солдатами. Его по прежнему держали за плечо, в шею упиралось что-то острое и холодное. Скосив глаза, он увидел совсем рядом всхлипывающую от страха Двенну, у горла которой один из венардийцев держал узкий короткий нож. Двое солдат целились в толпящихся напротив поселян из арбалетов — у одного из них сюрко было разорвано, на лице кровь; второй в потасовке потерял свой шлем.

— Все, все, — заговорил капитан Венделл, на этот раз уже совсем не такой грозно и громко. — Помахали кулаками и будет. На первый раз я вас прощаю, а теперь разойдитесь по домам, пока ребята по-настоящему за вас не взялись.

Снова голос матери; она, захлебывалась слезами, звала его по имени опять и опять. Мартин хотел было отозваться, найти ее взглядом, но головой было не пошевелить — в шею сразу врезалось острие.

— Разойдемся, когда Двенну и пацана отпустите, — ответил кто-то из толпы. — Храбрецы, чтоб вас молнией поразило! Только и можете, что с детьми и женщинами воевать?

— Язык придержи, — огрызнулся венардиец. — Они нарушили закон и подлежат наказанию за браконьерство и крамольные разговоры. Все! Не разойдетесь — хуже будет!

— Вы что ж, убьете их?! — выкрикнула какая-то женщина. — Изверги!

Капитан примирительно поднял руки.

— Да что вы, совсем за нелюдей нас считаете? Все по закону будет. Посидят ночь под замком, утром отвезем их в Данов Холл к шерифу, он пускай с ними и разбирается… и нечего шуметь! — добавил он. — Господин шериф — человек добрый и справедливый, сами знаете. Он зверствовать не станет. Все, а теперь разойдитесь, последний раз по хорошему прошу!

Темницы в Мшанах, конечно, не было. Их втолкнули в какую-то каморку, такую крошечную, что даже растянуться на полу не получилось бы — только сесть, вытянув ноги. Какое-то время Мартин пытался прийти в себя. В голове все еще звенело после удара, которым его угостил один из солдат, а потом, с запозданием, накатил страх. Руки задрожали, грудь сдавило так, что не вздохнуть. Он не боялся, когда хотел выйти вперед и заявить шерифу, что сам, в одиночку пас гоблинское стадо, но тогда и угроза наказания казалась какой-то… не настоящей, что ли. А сейчас все было взаправду. Шериф действительно казался человеком незлым, но кто его знает, что по венардийским законам полагается за эти, как их… какие-то разговоры? Может, его повесят. Может, отрежут язык. Мартин не был уверен, почему, но ему казалось, что за такое должны наказывать посуровей, чем за какую-то несчастную птичку из силка.

Тут он вспомнил, что не один, обернулся к Двенне, и увидел, что та горько плачет, сжавшись в комок и спрятав лицо в ладонях. Мартин мысленно выругал себя. Нашел время, чтобы раскиснуть и трястись от страха! Вот кому по-настоящему страшно и плохо — она же девчонка, и вообще…

— Эй, — он протянул руку и легонько коснулся ее плеча. — Двенна, ты… не убивайся ты так. Ничего тебе не сделают. Расскажешь шерифу, как все было, он поймет. Ну, может, отругает тебя немного, и все. И домой отпустит. Двенна…

Девушка подняла голову. Даже в темноте каморки Мартин разглядел бледность ее лица и круги под глазами.

— Глупый ты, — сказала она. — Ты что, решил, я из-за себя слезы лью? Да пусть хоть на куски меня режут, мне-то что. А кто за матерью присмотрит, пока меня нет? У нее горячка, три дня уже подняться не может.

— Соседи и присмотрят, — пробормотал в ответ Мартин. — И Кара… она же столько травок всяких знает, найдет, чем ей помочь.

Двенна прерывисто вздохнула.

— Кара сказала, что мать от голода ослабела совсем, поэтому и лихорадка никак не проходит. А хлеб этот проклятый она есть не может. Если… если сама живой вернусь, то ее уже точно не застану. Или горячка ее доканает, или голод…

Девушка снова тихо заплакала, уронив голову.

— Двенна…

— И ты из-за меня пропадешь, — всхлипнула она. — Сидел себе дома и сидел, кто тебя просил нос на улицу совать? Ой, небо, небо.,

Мартин хотел хоть как-то утешить ее, заверить, что все будет хорошо, и не нашел что сказать. Навалилась тоска, горькая и черная, и он изо всех сил зажмурился и сцепил зубы, чтобы самому не заплакать. Ему смертельно захотелось домой, к родителям. Пусть ругают его за эту глупую выходку хоть до завтра, пусть отец по шее съездит, лишь бы снова оказаться дома.

Ладонь Двенны нашла его руку и легонько сжала. Стало немного легче.

Вскоре, сам того не заметив, мальчик погрузился в сон.

К концу четырехдневного путешествия в Данов Холл Мартин был слишком вымотан, чтобы глазеть по сторонам. Хотя и глазеть было особо не на что. Город почти ничем не отличался от Беломоста — те же дома с острыми крышами, толчея и галдеж на узких улочках. Разве что в центре Данова Холла вместо баронского замка возвышалось здание ратуши из темного камня и дерева. Над ним в начинающем темнеть небе лениво плескались флаги — венардийский золотой орел и мелкие белые цветы на черном. Пока двое солдат, которых капитан Венделл отправил в город вместе с Мартином и Двенной, вели их через площадь, мальчик успел заметить, как в дальнем ее углу, в стороне от уже закрывающихся лавок, толпятся люди, смеются и тычут пальцами в кого-то. Мартин напряг зрение — тощий человек в обносках стоит на коленях, опустив голову так, что длинные волосы закрывают лицо. Руки и шея закованы в колодки, а на груди дощечка, на которой что-то написано, но что — он не разобрал бы, даже если бы умел читать. Слишком темно, да и солдат, который тащил Мартина за шиворот, вряд ли остановился бы, чтобы дать ему прочесть.

Вверх на три скользкие ступеньки; тяжелые деревянные двери открылись, столкнувшийся с солдатами нос к носу человек в строгой темной одежде на вопрос где здесь господин шериф что-то буркнул и устремился дальше, но конвоиры, похоже его поняли. Вперед по длинному коридору, направо, снова направо, и они оказались в тускло освещенном единственным факелом тупичке. Здесь переминались с ноги на ногу еще двое солдат и неподвижно стоял, прислонившись к стене и закрыв глаза, высокий парень с заросшим черной щетиной лицом и шапкой спутанных волос. И так невзрачная одежда покрыта пятнами засохшей то ли грязи, то ли крови, руки в кандалах. Услышав приближающиеся шаги парень вздрогнул, бросил в их сторону напряженный взгляд, и Мартин увидел, что у него перебит нос, а один глаз заплыл.

— Все, стоять! Разбежались… — проворчал один из конвоиров.

«Разбежались». Если бы не накатившая от усталости апатия, Мартин, может быть, и рассмеялся бы. Солдаты о чем-то разговорились между собой, а когда мальчик тихонько окликнул Двенну (та за всю дорогу не проронила почти ни слова, только плакала иногда), его наградили подзатыльником и приказали заткнуться.

— … язык за зубами держать не умеет, поэтому и оказался здесь. При гоблинах, говорит, лучше было.

— Вот дурень. А штучку ту за что?

— А, эта. Браконьерствовала девчонка. А по закону…

— Дома, помню, один такой попался. Раз его в лесу над тушей оленя поймали, другой, а он глаза невинные делает и говорит, мол, волки задрали, вот, видите, и следы от клыков. Подозрительно, конечно, толко что ты с ним сделаешь? В третий раз сподобились обыскать, а у него в сапоге нож интересный такой, с зубчиками всякими. А ну, иди сюда. Рукав этому молодчику закатали, и ножом по руке. Не поверишь — точно такие отметины оказались, что на туше…

— Ха. А откуда ты сам будешь?

— Селтон на Твейне, самая граница с Илором. Бывал, может?

— Не, я с севера. Так с ним, повесили?

— Повесили, само собой. Как он под петлей верещал…

— А ваш что натворил?

В это время приоткрылась дверь и оттуда, пятясь и кланяясь в пояс появился пожилой лысый тип.

— Спасибо, сэр, дай небо вам здоровья за ваше милосердие, сэр, — тараторил он, чуть ли не подметая пол своим беретом. — Вы уж простите дурня! — а потом, отдуваясь, тихо добавил про себя: — Десять лун штрафа за то, что мясо немного с душком! Грабеж! Просто…

Он осекся, бросил на солдат трусливый взгляд и быстро, как мог, поспешил убраться. В дверях появился высокий светловолосый юноша, осмотрелся и позвал, обращаясь к кому-то за своей спиной:

— Тут еще трое, сэр!

— Ох, да я, похоже, сегодня домой вообще не попаду, — откликнулись из комнаты. Мартин узнал голос шерифа. — Загоняй всех сразу, постараемся покончить с этим побыстрее.

Не успел Мартин опомниться, как его вместе с Двенной и закованным в кандалы парнем втолкнули внутрь небольшого зала, освещенного факелами. Шериф восседал за длинным столом, сплетя пальцы на животе; светловолосый устроился рядом и приготовил пергамент и перо.

— Ну давай-те как начнем с этого, с синяком, что ли.

Солдаты тычком в спину выгнали парня в центр зала.

— Уилл из Пепельных Сопок, двадцать три года отроду, сэр, — доложил один из них. — Он это… понимаете, сэр… ну, на нашего одного напал, на Рода. Камнем его по голове окучил. И, значит…

Шериф приподнял брови.

— Погоди. Что, просто так взял и окучил? Ни за что ни про что?

— Э, понимаете, сэр, — промычал солдат. — Ну как сказать… Ну, не то, чтобы… Оно ведь как было…

— Он напал на мою невесту, — глухо произнес Уилл и поднял на шерифа налитые кровью глаза. — Обесчестил ее, сэр. Я отомстил. Жаль, что не убил его.

— Ну, это никуда не годится, — произнес тот и покачал головой. — Ты, конечно, не имел права бить солдата Его Величества, но и Род этот хорош. Пусть уж к овцам пристает, раз совсем приперло… Ладно, он понесет наказание. Записываешь, Гарри?.. Уилл из Пепельных сопок за нападение на королевского солдата приговаривается к отсечению правой руки. А Роду этому вашему штраф в пользу короны. Три медных зведочки. Пусть из жалованья вычтут…

Звякнуло железо. Парень тычком в живот опрокинул одного из конвоиров, ударил другого локтем в лицо, и рыча что-то, бросился на шерифа. Мартин услышал, как испуганно вскрикнула Двенн; светловолосый Гарри вскочил было, опрокинув скамью и тянясь за висящим на поясе кинжалом, а потом Уилл упал. Поскользнулся на ровном месте, неловко взмахнул скованными руками и повалился, ударившись лицом о край стола. Мгновение спустя солдаты набросились на него и скрутили.

— Да ты тот еще гусь, я вижу, — укоризненно произнес шериф. Его произошедшее, казалось, совсем не смутило. — Мошенник этакий. Нападать на представителя Его Величества — это тебе не Родов всяких по голове камнями бить. Гарри, добавь там — отсечение левой руки и повешение. Все, тащите этого типчика в тюрьму, а завтра с утра мы его вздернем. Кто там дальше у нас?

— Сэр, вы целы? — встревоженно спросил Гарри. — Не задел вас этот негодяй?

— Ох, да нет, — усмехнулся тот. — Три месяца ты у меня в помощниках, а каждый рад подскакиваешь, никак не привыкнешь. Браслет, Гарри, забыл? Браслет судьбы все беды отводит.

Шериф оттянул рукав камзола и в свете факелов тускло блеснул тонкий золотой обод, охватывающий его пухлое запястье. — Ну, ребята, давайте следующего. Девчонку вот эту, давайте ее сюда, а то мы так до утра не закончим.

Окаменевшую от страха Двенну вытолкнули вперед.

— Двенна из Вересковиц, семнадцать лет отроду, — сообщил один из конвойных. — Поймана за браконьерством.

Шериф нахмурился.

— Погоди-ка… Вересковицы…это оттуда же вроде дед один приезжал пару месяцев назад, с жалобой, что тамошний гарнизон им не дает птицу ловить, нет?

— Точно так, сэр, — подтвердил Гарри. — Вы еще сказали ему, что он, как староста, может подать прошение, чтобы им снова позволили ставить силки, но поскольку деревня наказана, то не раньше, чем через полгода. А он ругаться начал…

— Точно, точно, — закивал шериф. — А они, получается, все равно браконьерствуют? Это никуда не годится. Я же ясно передал…

— Кензи не вернулся, сэр, — сказал Мартин. — Мы ничего не знали о том, что нужно прошение подавать.

Шериф прищурился.

— Ты что, тоже из этих… как их… Вересковиц? Кензи — это дед этот ваш? Староста?

— Да, сэр. Он…

— Вот тебе и раз, — развел руками толстяк. — Гарри, как думаешь, мог он по дороге помереть?

— Не думаю. Вы ведь ему приказали совсем немного всыпать. Не мог он от десяти ударов плетью преставиться.

Шериф почесал в затылке.

— Ну, надеюсь, что так. Хотя ребята говорили, как уезжал, весь серый был и за грудь держался… Эх, ладно. Так что, девочка, ты зачем силки снова поставила? Сказали же вам — не положено.

— У меня мать захворала, сэр, — прошептала Двенна, вцепившись побелевшими пальцами в подол платья и не поднимая глаз. — А на земляной хлеб какая-то зараза напала, его и здоровые теперь еле в рот взять могут, а она и подавно. Я всего одну птичку из силков, что солдаты ставят, взяла, хотела для матери приготовить…

Шериф замахал руками.

— Погоди, погоди! Так это другое дело совсем. Дурачье вы, — обратился он к конвойным. — Чуть из-за вас эту красавицу на виселицу не послал. Тьфу ты! Так она птицу из ваших силков стянула?

— Э… выходит, что так, сэр.

— Дурачье, — повторил он. — Это обычная кража получается, не браконьерство. За такое полагается всего-навсего нос отрезать. Гарри, записал? Ну все, давай, займись ей.

Двенна пошатнулась, вскинула на него округлившиеся от страха глаза.

— Сэр… господин шериф… пожалуйста… смилуйтесь, пожалуйста…

Тот на секунду задумался.

— Ну да, это я поспешил. Жалко такое милое личико уродовать. Гарри, ухо ей отрежь, За волосами совсем незаметно будет.

— Смилуйтесь! — вскрикнула девушка, рванулась, но один из солдат крепко держал ее за плечи, а потом подоспел помощник шерифа. — Господин… пожалуйста… пожалуйста!..

Ее утащили прочь.

— Ну а я что делаю? — обиженно отозвался вслед шериф. — Считай, от петли тебя спас и калечить не стал! Седьмины через две заживет все… Вот же народ неблагодарный пошел!

Он перевел взгляд на Мартина.

— Ладно, а с этим что? Тоже птицу таскал?

— Никак нет, сэр, — доложил второй солдат. — Это когда мы девчонку в замок вели, пацан этот ляпнул, что при гоблинах лучше было. Капитан сам слышал.

— А вот это серьезно, — вздохнул шериф. — Четырнадцать лет есть?

— Нет, сэр, двенадцать ему.

— И ведь не повесишь его даже, слишком мал. Ладно… Послушай-ка…

Откуда-то из-за стены раздался крик боли, взлетел под темные своды зала и тут же оборвался. Мартин, которого и так била дрожь, чуть не подскочил на месте. Небо, как же страшно…

— Послушай-ка, как там тебя, — как ни в чем не бывало продолжал шериф. — По-хорошему, хоть повесить тебя и нельзя, наказать все же нужно. Но честно, неохота сейчас возиться, да и не лежит у меня душа ребятню мучить. Скажи, может, ты от кого-то из взрослых ваших эту чушь про гоблинов слышал? Я тогда тебя отпущу, а ими потом займусь.

Мартин мотнул головой. От страха у него пересохло в горле, и, наверное, это было к лучшему. Иначе, он был уверен, назвал бы сейчас всех. Всех, от кого слышал за последние несколько месяцев, что лучше уж было оставаться под Ормом и его гоблинами. Ту же Миррен, и Хэймиша, и Мичила, и родителей Роны, и… собственных отца с матерью?

Ну нет. Этого еще не хватало. И в конце концов, что они могут ему сделать? Отрезать ухо или нос? Плевать. Заживет.

Мартин глубоко вздохнул.

— Нет, сэр. Ни от кого я это не слышал. Просто в голову пришло.

— Уверен? — уточнил шериф.

В это время открылась совсем незаметная дверь в дальнем углу зала. Пригибаясь, появился солдат, таща на плече безжизненно обмякшую Двенну. За ним вышел Гарри, прислонился к стене, стал вытирать кинжал платком.

— О, вот это ты вовремя, — окликнул его толстяк. — Пацан этот ляпнул, что при гоблинах жилось лучше. Говорит, сам до этого дошел, а я думаю, от кого-то из взрослых услышал. Поспрашивай его, сделай одолжение.

— Конечно, сэр, — коротко отозвался помощник. Он спокойно подошел к Мартину, легонько подтолкнул его в спину. — Пойдем-ка поговорим.

Снова страх. Он даже забыл, что можно попытаться упереться, может, вырваться и бежать — вряд ои из этого что-нибудь вышло бы, но по крайней мере Мартин не пошел бы со светловолосым, как овца на убой. Сквозь шум крови в ушах он расслышал, кажется, как шериф окликает Гарри, говорит что-то про его, Мартина, возраст… Гарри втолкнул его в крохотную темную комнатушку. Деревянный стул со странными широкими подлокотниками у стены, две или три чадящие свечи, в спертом воздухе неприятный металлический запах. Пол скользкий — мальчик подскользнулся и упал бы, не держи помощник шерифа его за ворот куртки.

— От кого ты наслушался крамолы? — спросил Гарри.

— Ни от кого. Я сам…

Вспышка боли, искры из глаз, и вот он скорчился на полу, обхватив себя руками.

— Ну, не валяй дурака, Назови хотя бы одно имя, — мягко попросил светловолосый.

— Я сам, — выдохнул он.

Еще один удар.

— Ну ты и дурачина, — сказал Гарри. — Я же все нутро тебе отобью. Давай, дай мне хоть кого-нибудь.

Мартин не ответил — было слишком больно. Помощник шерифа пожал плечами, вздернул его на ноги и толкнул на стул. Быстро и ловко прикрутил руки к подлокотникам, отошел в темноту и вернулся, держа в руках что-то темное, грубое на вид.

Маска. Личина из ржавого бугристого металла, сзади металлические обручи, открытый будто в крике рот, из глазниц торчат длинные штыри. Мартин на секунду растерялся, даже забыл про боль. Это еще что за..?

— Голову наклони, — попросил Гарри, и не дожидаясь, надел маску на Мартина. Тот невольно вздрогнул от прикосновения холодного железа.

— Сейчас я стану завинчивать эти штыри. Если не начнешь говорить, останешься без глаз. Серьезно, паренек, не заставляй меня тебя калечить. Назови имена.

Он рванулся раз, другой. Ремни держали крепко.

— Ну ты и дурачина, — беззлобно повторил Гарри. Что-то холодное коснулось крепко сжатых век Мартина.

— Имена!

— Да никто больше об этом не говорил! Только я!

Давление усилилось. Из-под век побежали слезы.

— Имена!

— Иди ты к эльфам! Никто… толко я!

Как же больно. Перед глазами поплыли цветные пятна, пальцы судорожно вцепились в подлокотники.

— Назови мне хоть кого-нибудь!

— Я один! Я! Я! Только я-аааа!..

Давление и боль исчезли. Не открывая глаз, Мартин услышал шаги и скрип двери.

— Вроде бы не врет, сэр, — раздался голос Гарри. — Говорит, он один про гоблинов болтал.

— Да ну? — отозвался шериф. — Эх, может и действительно не врет. Нет времени с ним возиться, дома ужин стынет. Всыпь ему плетей, что ли, и сам домой иди. Эх, что за собачий день…