Что моё, то моё

5

– Всё это невероятно.

– Это нужно понимать буквально? То есть вы мне не верите?

Комнату недавно проветрили. Женщина сегодня чувствовала себя намного лучше. Она сидела в кровати. В углу работал телевизор, звук был выключен. Ингер Йоханне Вик улыбнулась и поправила покрывало.

– Конечно же, я вам верю. Почему вы подумали, что нет?

Альвхильд Софиенберг не ответила. Она перевела взгляд с молодой женщины на немой телевизор: картинки сменяли одна другую без всякого смысла. У неё были голубые глаза. Губы словно бы исчезли с овального лица, и виной тому были сильные приступы боли. Невысокий лоб прикрывали редкие волосы.

Когда-то, вероятно, она была красива. Сложно сказать. Ингер Йоханне внимательно рассматривала изменившиеся от старости черты и пыталась представить, как выглядела эта женщина в 1965 году. Альвхильд Софиенберг тогда было тридцать пять.

– Я родилась в тысяча девятьсот шестьдесят пятом, – вдруг сказала Ингер Йоханне и отложила папку, – двадцать второго ноября. Ровно через три года после покушения на Кеннеди.

– Мой ребёнок уже подрастал. А я как раз сдала экзамен по юриспруденции.

Она улыбнулась, слегка обнажив серые зубы, потянулась за стаканом с водой и отпила немного.

Сначала Альвхильд Софиенберг работала делопроизводителем в тюремной администрации. Она должна была оформлять ходатайства о помиловании, которые направлялись королю Норвегии. Ингер Йоханне это уже было известно из бумаг, переданных ей женщиной.

– Скучная, по правде сказать, работа. Но чаще всего я вспоминаю именно о том времени. Мне кажется, что у меня тогда не было никаких проблем. Я получила высшее образование, сдала экзамен на госдолжность, и это был большой успех. В то время. По крайней мере, для моей семьи.

Она снова улыбнулась и попыталась облизать губы кончиком языка.

– Каким образом вам удалось заполучить все эти документы? – поинтересовалась Ингер Йоханне и долила в стакан воды из графина.

Кусочки льда растаяли, из стакана слабо, но явственно запахло луком.

– Я имею в виду, что практически всегда к ходатайству о помиловании прикладывают все без исключения документы, касающиеся дела. Из полиции и другие. Я совсем не понимаю, каким образом вы смогли…

Альвхильд попыталась выпрямить спину. Ингер Йоханне нагнулась, чтобы помочь ей, и снова почувствовала запах гниющего лука. Он усилился, а потом превратился в вонь, забившую ей нос. Ингер почувствовала приступ тошноты, но скрыла спазм, сделав вид, что кашляет.

– Я пахну луком, – заметила старуха. – Никто не знает, из-за чего.

– Может быть, из-за… – Ингер Йоханне показала на графин с водой. – Я почувствовала лёгкий…

– Наоборот, – пожилая женщина закашляла. – Это вода пропитывается моим запахом. Похоже, вам плохо. Потерпите.

Она указала на бумаги, рассыпавшиеся по полу:

– Как вы поняли, я не могу с уверенностью объяснить, что именно привлекло мой интерес. Может быть, простота ходатайства. Человек просидел в тюрьме восемь лет и так и не признал себя виновным. Он ходатайствовал о помиловании три раза и всё время получал отказ. Однако он не жаловался, не настаивал на том, что болен, как это делает большинство, не исписывал целые листы рассказами о своём слабом здоровье, о семье и брошенных детях и прочем подобном. Прошение состояло всего из одной строчки. Два предложения. «Я осуждён без вины. Поэтому я прошу о помиловании». Это меня восхитило. Его дело занимало много томов…

Альвхильд приподняла руки, попыталась показать высоту этой стопы:

– Высотой почти в метр. Я читала и перечитывала и постепенно всё больше убеждалась в его невиновности.

Руки задрожали от напряжения, и она уронила их на кровать.

Ингер Йоханне наклонилась, чтобы собрать бумаги. Сквозило через щель в оконной раме – гардины колыхались, и она поёжилась от холода. По телевизору показывали новости, и она вдруг почувствовала раздражение из-за сменяющих друг друга в непонятной последовательности кадров.

– Вы согласны? Он был осуждён за преступление, которого не совершал, и никто не попытался ему помочь.

Альвхильд Софиенберг произнесла последнюю фразу резко, даже агрессивно. Ингер Йоханне молча складывала в папку бумаги.

– Это абсолютно очевидно, – помедлив, ответила она.

– Что вы сказали?

– Я с вами согласна.

В этот момент пожилую женщину словно оставили все силы. Она откинулась на подушку и закрыла глаза. Лицо выражало покой, точно мучительная боль наконец отпустила её. Лишь ноздри слегка подрагивали.

– Самое ужасное, наверное, не то, что его осудили несправедливо, – медленно проговорила Ингер Йоханне. – Гораздо страшней то, что случилось потом, после освобождения… Интересно, жив ли он сейчас.

– Ещё один, – сказала Альвхильд утомлённо, вглядываясь в экран телевизора; она увеличила громкость с помощью пульта, вмонтированного в спинку кровати. – Ещё одного ребёнка похитили.

Показывали любительскую фотографию: радостно улыбающееся лицо, вьющиеся русые волосы. Мальчуган прижимал к груди красную пожарную машину. За ним – смеющаяся от всей души женщина.

– Наверное, мать. Бедная. Интересно, имеется ли какая-нибудь связь. С той девочкой, которая…

Кима Санде Оксой похитили из его дома в Бэруме прошлой ночью, сообщил ведущий металлическим голосом. Преступник пробрался в дом, когда все спали. Телевизор был старый, поэтому изображение и звук не отличались особой качественностью. Камера была установлена напротив окна на первом этаже. Сквозь щель в занавесках можно было разглядеть царапины на подоконнике и зелёного медвежонка на висящей возле окна полке. Полицейский в хорошо сидящей форме, молодой человек с пустым взглядом, попросил всех, кто может сообщить что-нибудь о случившемся, позвонить по номеру 800 или обратиться в ближайший полицейский участок.

Мальчику всего пять лет. Шесть дней назад девятилетняя Эмили Сельбю пропала по дороге домой из школы.

Альвхильд Софиенберг уснула. От уголка рта к уху у неё тянулся тонкий шрам, и потому казалось, что она улыбается. Ингер Йоханне выскользнула из комнаты и спустилась на первый этаж. Там к ней подошла санитарка. Она ничего не сказала, просто остановилась на лестнице и облокотилась о перила. Санитарка тоже пахла луком, казалось, воздух был пропитан слабым запахом лука и моющих средств. Ингер Йоханне вновь почувствовала тошноту. Она пробежала мимо санитарки и подумала, что не знает, вернётся ли когда-нибудь в дом, где запах разложения, который источает умирающий, пропитал всё и всех.