Что за чертовщина?!

Глава 6

Неразумно было рубить с горяча и нестись куда-то, устраивать допросы, истерики… Вообще-то я не всегда такая рассудительная. Исключительно после попадания в чужой мир. В какой-то степени я все еще не верила в происходящее и ожидала однажды утром очнуться в палате с мягкими стенами.

Остановившись на краю деревни, я поняла лишь одно, чтобы не наделать глупостей, надо остудить закипающие мозги, а как это сделать? Взгляд медленно переместился в сторону одного небольшого домика… А почему бы и нет? Глубоко вздохнув, направляюсь к низкой калитке, авось у травницы найдется для меня какое дело.

Стоило мне войти, как от крыльца мне навстречу бросился Мотя, как всегда радостно вывалив язык. Никак опять где-то морковку зарыл и ходит теперь довольный.

— Где твоя хозяйка? — спросила я пса, но тот, конечно же, мне ничего не ответил, пришлось самой идти к двери и стучаться, — Кто-кто в теремочке живет?

— Если ты тоже пришла сказать, что я неразумно распоряжаюсь своей жизнью, то советую бежать, — донеслось из-за двери, потом короткий чих и, проигнорировав мое “будь здорова”, более гнусаво, — Потому что я сейчас вылью на тебя новый отвар — от чего он, я не знаю, но побочные эффекты гарантирую!

— Да не, — я потерла задумчиво затылок, угроза действительно пугала, — Завали меня работой, а? Мне отвлечься надо!

— Что случилось? — дверь тут же распахнулась, являя мне травницу, которая тут же закрыла ладонями лицо и отвернувшись, чихнула.

— Будь здорова, — вздохнула и шмыгнув носом, честно ответила, — Еще сама не знаю.

— Ладно, не хочешь, потом расскажешь, — кивнула она чему-то своему.

— Ты тоже, — напомнила я, — Ну так что? Работа есть?

— Валом, — кивнула она, — Я из дома выйти не могу, за варевом слежу, а в деревне люди ждут, сходишь? Я тебе все подробно расскажу, не бойся.

По словам травницы, меня ей сами небеса послали, я была того же мнения в отношении нее.

Первым в очереди был мужик с…деликатной проблемой, которого я застала у него дома на кровати в полуживом, стонущем виде с большой глиняной кружкой в руках. Хм… что-то не уверена я, что помирающие больные хмельным должны лечиться… Мужик мне полчаса жаловался, как ему тяжко на свете живется, даже ходить очень трудно, горемычному такому. Бросила взгляд на поля через окошко… Ага, понятно. Все в труде, а этот лежит. Оказывается, такие индивиды во все времена были. Ну да ладно. Дала ему специальную мазь, которую Лия приготовила. Мужик там себя сам намазал, пока я старательно отворачивалась, не жалея, чтобы показать всю безнадегу своего состояния, потом почему-то покраснел, закипел, как чайник, лихо вскочил и выбежал на улицу, издавая звуки, сильно напоминающие сирену милицейской машины, обогнал Борислава с огромными мешками пшеницы на плечах и, оставив после себя пыль столбом, скрылся за поворотом. Дорога эта, кажется, к реке ведет. Видно, на радостях от быстрого излечения искупнуться решил. Мощное средство, однако… Опустив взгляд на маленький глиняный стакан с крышечкой в руках, прочла пожелтевшую от времени бумажку на нем: «Мазь со жгучим перцем от боли в суставах». Ой… Ошибочка… Надо бы свалить, пока вылеченный назад не вернулся…

Так… Следующим в списке на лечение у меня больной с хроническим запором. Хотя… Кажется, ему лекарство уже не нужно. Он по той дороге шел, по которой моя «врачебная ошибка» пролетела. Вот что значит — одним выстрелом сразу двух зайцев… Ну, с облегчением… Так, кто следующий?

Девица-красавица с разбитым сердцем. А с ней что делать-то? Несчастная любовь вроде не лечится… Нет, ну лечится, конечно, но где я ей вот так сразу нового принца откопаю? Лиины успокаивающие настойки точно не помогли, а веселящих травок она мне никаких не давала. Сидим на скамейке под забором, хлюпаем носом на пару. Даже жалко ее стало. Решила я ей рассказать про моего дальнего-предальнего знакомого, который под новый год в баню с друзьями ходит, но однажды ему не повезло, и он очнулся в точно такой же как его собственная избе, но в другой деревне. Кое-чего добавила, кое-чего приукрасила… Короче, помогло. До сих пор сидит, ржет так, что коровы удивленно смотрят.

Следующий пациент страдал от мужского бессилия. Свидание у него одно за одним срывается и это мой ровесник, стало жалко, внимательно изучила все сосуды и нашла подходящий. Дозировка указана не была, ну я пожала плечами и вылила в чай полфлакона… Через час ветер донес до меня запах жжённой резины, работа на полях застопорилась, у котов начался март в конце лета.

— Ника, — на плечи опустились крепкие руки и развернули к себе, — А я тебя везде ищю, — оборотень улыбнулся, но впервые не нашел на моем лице ее отражение, — Сотник сказал, что ты уже давно ушла с заставы, все кругом тебя видели, но куда ушла не знают. Что случилось?

— Что случилось? — глупо хлопая глазами, переспросила я и тихо пискнула, когда меня прижали к себе, лесом пахнет…

— Ты мне скажи, — виска коснулись теплые губы, — Не я же на тебя, как на приведение смотрю.

Сказать или не сказать? Спросить или не спросить? Только не реветь! Я же не какая-нибудь сопливая героиня сопливого романа. Вот в чем проблема отношений двадцать первого века? Недопонимание! Одни загадочно молчат, другие стесняются спросить и наоборот. Пока все не стало еще хуже, лучше сразу расставить все точки…

— Вот скажи мне, — я вздохнула и выпутавшись из крепких нежных рук, отстранилась, — Зачем дарить цветы, завывать под окнами серенады, спасать и оберегать?

— Наверное, для того чтобы показать, что человек тебе не безразличен? — с улыбкой уточнил он.

— Правильно, — я позволила себе улыбку, только малость грустную, — А когда уже кто-то есть?

— Что? — не понял он, — Объясни нормально, я ничего не понимаю.

— Хорошо, — вздохнув, я рассказала, что видела его с девицей около дома. Симпатичной и явно не человеком.

Говорю, а сама отвожу взгляд, не желая видеть в его глазах правду. Пусть соврет, пусть скажет любую ерунду, только бы не услышать от него, что он ее…

— …дочь, — его голос прорывается к моему сознанию, но я почти не улавливаю его слов.

— Что, прости? — поднимаю голову и вглядываюсь в его лицо, затаив дыхание, боясь, что это слово мне послышалось.

— Я говорю, что она очень красивая, потому что есть в кого, — усмехается он, снова притянув меня к себе, — Она моя дочь.

— Дочь? — приподнимаю бровь и пытаюсь переварить услышанное, — Она твоя дочь?

— Ну да, — жмет плечами и заводит прядь волос за мое ухо, — Дария.

— Да вы же выглядите почти одного возраста, — нет, мне совершенно не верилось.

— Ей всего лишь тридцать три, — сообщил он.

— Всего лишь? — нет, ну вы слышали? — А тебе тогда сколько?

— Шестьдесят семь, — ответил он, не понимая, отчего у меня глаз задергался.

— Как шестьдесят семь? — не понимала я, — Да ты же старик!

Он заразительно засмеялся, да так искренне, что мне почти стало обидно, то только почти.

— Знаешь, Берду сто сорок два и его едва ли кто-то назовет стариком, — заметил он и… я думала больше уже некуда, но глаза мои стали еще больше.

Я подозревала, что их продолжительность жизни куда больше, но, чтобы настолько?

— И сколько у тебя еще детей? — перевела я тему.

— Трое, — ответил он, — Два сына и дочь.

— Почему раньше не говорил? — насупилась я.

— Ты не спрашивала, — пожал он плечами, — Девочки у нас редко рождаются, поэтому потомство до брака — нормальное дело…

— То есть, до свадьбы вы детей направо и налево делаете? — провокационно и дотошно уточнила я.

— Если волчица захотела детей, но не нашла свою пару, она вправе выбрать свободного оборотня и предложить ему отцовство, — спокойно рассказывал он.

— Все сугубо добровольно?

— Конечно, — удивился он, — Нам редко везет с партнерами на всю жизнь, но в стае мы, как в одной большой семье.

— Почему не везет?

— Понимаешь, — вздохнул он, — Для нас найти спутника жизни — это что-то за гранью понимания, мы просто чувствуем, что этот человек наше все и без него жизнь потеряет смысл.

— А если этот ваш… спутник… погибает? — уточнила я, — Что тогда?

— Лучше не знать, — он грустно улыбнулся и опустил взгляд вниз, на сумку на моем плече, — Где ты была?

— Подожди, я еще не закончила, — я усиленно пыталась вспомнить, что еще хотела сказать, но все вопросы из головы, как ветром сдуло, но зато я вспомнила другое, — Я хотела извиниться, понапридумывала себе…

— Сам виноват, — он поцеловал меня в лоб, — Надо было раньше познакомить, пока стая не… — он осекся, прямо как язык прикусил.

— Пока стая что? — насторожилась я, чувствуя приближение новых проблем.

— Пока стая не ушла на зимовье, — нехотя признался он, — Я буду вынужден уйти с ними, как бы не хотел остаться с тобой. И тебя с собой позвать не могу, ты не выживешь.

— Что? — не поняла я, — Вы уходите зимовать?

— Наша основная добыча — олени, они уходят из этих лесов осенью, и мы идем за ними, — я отчетливо видела, что ему непросто даются эти слова.

— И когда уходят олени? — тихо спросила я.

— Когда листвы на деревьях не останется, — так же тихо ответил он.

Я задумалась. Глупо отрицать тот факт, что мне не безразлична ситуация. Три — четыре месяца не видеться — это очень долго. Да я же взвою…

— Если все дело в мясе, вы не пробовали держать скотину?

— В лесу? — усмехнулся он, — Большую часть времени мы ходим в обличие волка — это удобно, поэтому у нас нет теплых домов, скотины, которая шарахается от запахов и полей.

— А Бранияр, стало быть, тоже уходит? — вдруг спросила я, вспомнив про Лию.

— Да, — Данияр кивнул, — Прошлую зиму он провел один и едва не сгинул в снегах.

— Почему один? — не поняла я.

— Это ты у травницы спроси, — хмыкнул мужчина, — Я так живописно, как она твердолобость Бранияра не опишу, — шутливо заметил он, но тут же помрачнел, — Ему тяжелее всех уходить будет.

— Почему?

— Ты ответила взаимностью, и я уверен, что ты меня дождешься, — лукаво улыбнулся он, — А он ходит в неизвестности, — за секунду задумался и уверено спросил, взяв мои руки в свои, — Ты же будешь меня ждать?

Стоило мне робко кивнуть, как моих губ коснулись чужие. Сердце в груди зашлось в сумасшедшем ритме.

Лениво наблюдаю за скачущими на стене бликами от свечи, стоящей на тумбочке, развалившись поперек заправленной мягкой кровати. В голове то и дело появляются мысли, одна другой мрачнее… Отвлечься бы.

Слышу, как в кухне копошится травница, перекладывая что-то. Невольно прислушиваюсь к тихому шуршанию и, о надо же, немного успокаивает. Слышу тихий скрежет, характерный такой и по тому, как колыхнулось пламя свечи, понимаю, что Лия приоткрыла окно. Снова что-то варит?

Мне становится скучно проминать чужое пуховое одеяло своей тушкой. Поднимаюсь на ноги, прохожусь растопыренными пальцами по взъерошенным волосам, чтобы отвести от лица, и направляюсь в узкий, соединяющий спальню, кухню и еще одну малюсенькую комнатушку коридор, чтобы пройти немного в сторону входной двери и свернуть в широкий проем.

Чем тут занимается местная панацея, которая, как и я, весьма растрепана. Весь стол завален книгами, штук шесть, если не больше, и еще стопка на лавке. Сидит сгорбившись, да так, что воротничок просторной ночной рубахи, которая разве что оборотню придется по плечу, отстает от шеи, оголяя выступающие позвонки. Листает нечто растрепанное, похожее на тетрадь в тонкой мягкой обложке, подшита кое-как, но все равно выглядит древней.

Заинтересовавшись, тихо подхожу ближе и, заглянув через плечо и толком ничего не разобрав, протискиваюсь между столом и скамьей, аккуратно сдвинув стопку книг руками.

— Что ты делаешь? — интересуюсь, склонив голову на бок и полоснув волосами по рукам, которые по привычке уложила на край стола, посмотрела на сосредоточенное лицо.

— Да отвар жду, когда остынет, — кивает пушистым кончиком пера на окно и таки да, на подоконнике под открытой створкой стоит чаша, а от нее пар валит, — По склянкам разолью и спать.

Тянусь к плетеной корзиночке с яблоками и подцепив одно небольшое, тяну к себе. Я уже знаю, что Лия не ставит на стол немытые фрукты, очень удобно. Хруст выходит громким, но очень аппетитным.

— Тебя что-то беспокоит? — интересуется травница, оторвав взгляд от своей писанины и глядит на меня, как добродушная мудрая тетушка.

— Ты знаешь, что стая уходит зимовать? — робко уточняю, опустив взгляд на яблоко, которое уже не кажется мне столь желанным, зачем я его вообще брала? Я же не голодная.

— Конечно, — удивляется она и заправляет непослушную настырную прядь за ухо, — Тебя это беспокоит? То, что Данияр уходит?

— Я, кажется, — тщательно подбираю слова, даже не зная, что именно хочу сказать, ведь я до конца в себе не разобралась, — Не хочу, чтобы он уходил.

— Влюбилась? — на ее лице появляется незлая, понимающая улыбка.

— Кажется, — киваю, — И теперь мне не дает это покоя.

— Ты боишься, что он не вернется или что? — не понимает моих опасений, а я сама их не понимаю, как бы это глупо не звучало.

— Я не знаю, — пожимаю плечами и бесконечно чувствую себя бестолочью.

— Он вернется, — попыталась успокоить она, — На этот раз, может даже раньше обычного, — хмыкнула травница, — Теперь ему есть к кому возвращаться.

— В отличие от Бранияра? — я приподняла бровь, глядя на нее, — Ты обещала мне историю, — напомнила я и растянула губы в широкой улыбке, готовая слушать.

— Это не очень веселая история, — предупредила она, надеясь…что? Запугать меня? Не выйдет!

— Я вся во внимании, — предупредила я.

Пришлось переместиться в комнату, ибо в кухни из-за открытого окна стало слишком холодно. Я даже не заметила, как замерзла, особенно босые ноги. А вот на кровати, натянув одеяло по плечи, обложившись подушками и облокотившись с удобствами на высокую резную спинку, она начала рассказ.

Но сперва спросила верю ли я в магию, не в сказки о спящей красавице и вечном сне, не о фее крестной, а о настоящей, всамделишней… Я не знала, что ответить, а потом вспомнила, что мое появление здесь ни что иное, как магия и есть.

Ощущая пальцы в своих волосах, лежа на коленях травницы, я погрузилась в рассказ настолько, что перед глазами было не сбитое одеяло, а хмурый день на пустынном тракте.

Он поймал её подозрительно просто: всего лишь нагнал ссутуленную, ковыляющую в сторону тракта, и повернул обратно. Ссутуленную, тощую, косящую голубым глазом и отчего-то почти чёрную. Поникшую ещё до того, как он заставил её остановиться громким голосом. Ни слова не сказала, когда объявил, что жители некой, невдалеке от столицы деревни на неё в обиде и жаждут скорейшего свидания. Не разомкнула губ, когда стягивал тонкие запястья бечевой. Опасался всерьёз, что по дороге умрёт, до схода с тракта даже не дотянет, — настолько девка показалась ему болезной.

Всё молчит и молчит, глядит на свои шагающие ноги, а оборотень привык к иному, и подобное смирение его едва ли не пугает. Кругом жёлтое всё, осень в разгаре, и того и гляди накроет ливнем или чем похуже. Кругом всё такое яркое, что глаз режет, а запах грибной сырости не перестаёт забиваться в ноздри. Кажется, будет преследовать до самых холодов. А Лия не знала еще ничего о зимовьях стаи, не знала, что, глядя на эту сохость, в голове оборотня копошатся мысли о предстоящей переправе. Ему бы о других делах думать, да жители недалекой деревни слезно молили вернуть преступницу. Как откажешь доброму народу? Никогда не брался за подобное, и вот пожалуйста: бредёт, придерживаясь левой стороны тракта, едва сдерживая раздражение, потому что его пленница, будто, просто неспособна на быстрый шаг.

— Послушай, если так и дальше продолжится, то я состарюсь и умру раньше, чем приведу тебя куда следует, а посему ты не могла бы шаркать немного быстрее?

Не удостаивает его и взглядом, знай себе горбится и глядит на черные от земли пальцы, явно исколотых ног. Знай себе погружена во что-то своё, и если и снизойдёт до того, чтобы подать голос, то явно не в ближайший час. Она, несмотря на то что едва идёт и шатается, внушает неясные опасения. Почти что страх. Кажется хрупкой, как новая зеленая веточка, и вряд ли выдержит хотя бы один хороший удар, но… Но всё внутри так и кричит, что если ему и захочется её ударить, то лучше это желание отбросить и побыстрее о нём забыть.

— Нет, так совсем невозможно, — останавливается на обочине тракта и оборачивается к отставшей на добрые метра три пленнице. — Ты издеваешься?

И разумеется, в ответ ничего. Только взгляд. Полный холодного презрения и даже не ненависти, а так. Отвращения, что ли? Она, умудряясь быть на две головы ниже, смотрит на оборотня так, будто он какой-то противный жук и не более.

— Видимо, всё-таки издеваешься, — вздыхает Бранияр и выглядывает показавшийся вдалеке пролесок, надеется доползти до него хотя бы к ночи.

Небо почти чёрное, когда заканчивает с хворостом. Усаживается, наконец, прямо на землю напротив своей прижавшейся спиной к стволу дерева пленницы и даже разобрать не может, дрожит она или нет. Бранияр наблюдает за ней, глядит то на сложенные друг на друга кисти рук, то на седые, отливающие рыжиной в свете пламени, стянутые в тугой пучок волосы, то на подол длинной юбки. Одежда очень даже добротная, если не брать во внимание то, что грязная. Как вообще оказалась на тракте? Как сумела обидеть общину из глухого лесного поселения, что и городов-то не видела никогда? Что вообще вот эта тщедушная тушка могла сделать целому поселению? Оборотень понимает, что слишком много думает, и одёргивает себя.

Молча поднимается на ноги и укладывает на чужие колени и воду, и кусок булки, которыми его снабдила все та же деревня, что слезно просила вернуть беглянку на суд. Нет, это не забота, просто обещал привести живой. Надеется, что она не швырнёт и то, и то в огонь. Иначе какой вообще был толк что-то ей отдавать? Возвращается на своё место и наблюдает. Смотрит, как придирчиво изучает чужую еду, а после отламывает кусок хлеба и суёт в свой рот.

— Какой заботливый головорез, надо же, — подает голос, подняв голову и в нем просто… ничего, ни одной эмоции.

— Я не головорез, — едва заметно морщится, — А ты, оказывается, не немая, красотка! Решила, стало быть, снизойти до меня?

— Именно сейчас ты самый что ни наесть наемник, — усмехается даже, так же сухо, и к груди прижимает колени, переложив еду на землю, — Чем бы не мотивировал свои поступки, волк.

— Ты что, ведьма? — без удивления даже, так просто, предположения… Он точно помнит, что не отращивал при ней хвост и уши, точно помнит.

— Я похожа на ведьму? — отвечает вопросом на вопрос, прижавшись виском и щекой к шершавому стволу дерева.

— Ты похожа на труп, — доверительно сообщает ей и даже кивает.

Через пару минут даже жалеет, что так резко ответил, потому что она не отвечает. Затихает и все, до самого рассвета…

Ещё день пути, и не то он просто привык, не то действительно проползли его чуть пободрее. Совсем чуть. Бранияр не знает, почему его внутренне дёргает от этого, и он начинает искать повод прицепиться к ней, напротив, для того чтобы выбеситься и возжелать поскорее от неё избавиться. От неё, которая подозрительно смирная и не пытается бежать. Не пытается умолить его или шарахнуть по башке. Да хотя бы вон той корягой. Он не понимает, почему так. Что ей, так наплевать на себя? Устала она или что? Почему такая смирившаяся?

Всё думает, почему она не пытается бежать.

Почему не предлагает ему всяческих благ и просто банальных денег.

Не предлагает себя, в конце концов.

Почему ничего из этого?

Он привык видеть от людей что-то подобное. Его это отвращает. Но почему все другие ДА, а она НЕТ?

Чем ближе к селению, из которого она сбежала — хотя какое там «сбежала»? Уползла, скорее, гремя костями, — тем она мрачнее. И всё равно молчит.

Он уже сам готов предложить её отпустить, если она откроет свой рот и хоть что-нибудь ему скажет. И будь он проклят, если знает почему. Просто чувствует так, и всё тут. Его внутри будто что-то скребёт. Прозорливость или предчувствие — может быть. Что-то… что-то странное. Но она молчит, и они оба, упёртые, шагают вперёд. Шагают до охранных высоких столбов, установленных ещё в чёрт-те знает какие времена, на опушке леса. Массивные, уходящие вверх, вытесанные из стволов далеко не юных дубов.

И становится ему как-то не по себе. И от шелеста золочёных осенью крон, и от ветра, что то и дело проносится мимо, отвешивая ему едва ли не пощёчину за пощёчиной. Почему это место несколько дней назад казалось таким дружелюбным, а теперь едва ли не зловещим? Она всё также молчит и внимательно смотрит под ноги. Ей куда труднее продираться через заросли и переступать через поваленные стволы. Один раз даже запинается, падает, но поднимается сама, опираясь на слабо связанные кисти. Да и связанные разве?.. Так, примотанные друг к другу, и узел плёвый. Дёрни в стороны — и разойдётся.

Лия выдыхает, прикрывает глаза и первой ступает на обозначившуюся поросшую тропу. Первой, не за оборотнем идёт, а сама. Возвращается назад. Первой же заходит в пустую арку без створок. Их обступают почти сразу же. Сразу же из неказистых низких деревянных домишек на улицу высыпает народ, и первое, что замечает Бранияр, что все взрослые — юных или детей нет вовсе. Большинством все седые, беззубые, а самый «юный» из общины — это мужик, с которым он разговаривал. Тому около сорока, может. Мальчишка на фоне прочих. Бранияр будто и вовсе ребёнок. Ребёнок, который всё больше и больше не разумеет, что происходит. Но отчего-то рефлекторно останавливает замахнувшуюся на девку руку. Перехватывает чужое узкое запястье и отпихивает его в сторону.

— Это и есть ваш обещанный суд? — миролюбиво интересуется Бранияр. Пока что миролюбиво.

— Нет, — тут же спешит его успокоить тот же мужик, — Нет, конечно, уведите пока, до вечера посидит пусть, — даже не приказывает, а так, просит кого-то из стариков, что оказываются не по возрасту прыткими, тут же хватают девку под локти и прут её куда-то подальше, в сторону одного из дальних домов.

— Негоже небу видеть такие страсти, — причитает старец другой, — Ну всё-всё, расходись. Вечером всё! Вечером! — разгоняет остальных, а Бранияр, которому развернуться бы и уйти, всё стоит на месте.

Провожает взглядом седой пучок и тощую фигурку. У него язык чешется спросить. Знает: не стоит.

— Да что вечером-то? — спрашивает у наконец разогнавшего пожилых зевак старца и замечает, что у того и штаны такие же латанные-перелатанные. И башмаки тоже едва держатся.

— А она не рассказывала? — получает тут же встречный опасливый вопрос и равнодушно пожимает плечами:

— Молчала всю дорогу.

— Это хорошо. Не то прокляла бы, и всё. Не дошёл бы.

Старичок дёрганый. Старичок странный. Параноит будто или еще чего. Бранияр уже не сомневается, что связался с какой-то добровольно изолировавшей себя от внешнего мира сектой.

— Они, суки, хитрые, почти как люди, — последнее ему поведали заговорщическим шёпотом и привстав на носки. Последнее и удивило обортня больше всего.

— Она и есть человек, — возражает с осторожным недоумением и едва не вздрагивает от вовсе не вкрадчивого крика.

— Да нечисть они! Нечисть! Что первая, что вторая!

— Вторая? — переспрашивает тут же и в ответ получает довольное, гордое собой и совершенно невнятное хихиканье:

— Да, одну-то мы сами того, а эта вот не того. Из-за той, которую мы того…

— А нормально можно? — теряет терпение сразу же, но не рискует снизойти до отрезвляющей оплеухи. Больно уж и так на него косятся местные из-за своих приоткрытых дверей, — По порядку?

— Да чего непонятного-то, — удивляется старик, — Бабка ее, десятки лет тому назад из лесу дитятко принесла, тьфу, знали бы что за дите то поганое было, еще тогда в костер бы кинули! Росла как все — девка, как девка. Ага, значит, выросла, за Прохора пошла — кузнеца нашего, но он как ребенка заделал, так и слег болезный. Вот в этом тоже она виновата! Извела со свету, отродье бесовское! Мы ее как с клыками и когтями увидели… Мамочки, я чуть не помер! Понимаешь, да? Вот почему посевы не всходили! Вот почему дети болеют, а ее ребенку хоть бы хны! Ну мы ее с вилами загнали, куда ей деваться-то тут, но вот эту погань белобрысую она в реку кинула, мы не успели, течением унесло. Если бы не ты, ходить бесу по земле нашей! Спасибо тебе. Вот сожжем ее вечером и благополучие к нам вернется.

Бранияр слушал и не мог понять, как он мог так облажаться? Как не увидел… Как не почувствовал!? Она добровольно шла всю дорогу на казнь за то, в чем не виновата… Он почти что предателем себя чувствует.

Никогда еще не ощущал такую ярость. С усмешкой думает, что для них он тоже бес…

Без особого труда справляется со всеми, кто встает на пути. Не тот противник. И дома, будто картонные. Чего стоит вынести дверь одного из дальних? Того, в чьих темных чертогах не девушка еще даже, так, девочка. Лет шестнадцать от роду.

Приходит в себя только оказавшись с ней лицом к лицу. Голубые глаза все так же излучают холод, ни капли эмоций. Ну, может на самом дне капелька любопытства. Не более.

— Почему ты мне не сказала? — тяжело дыша, спросил он, почти срываясь на рык.

— Это важно? — и снова вопросом на вопрос, и…бесит.

— Какая же ты глупая, — сгребает в объятия и прижимает к себе, — Маленькая и глупая.

— А дальше что? — спросила я, подтянув одеяло к подбородку, — Он забрал тебя оттуда?

— Ага, — хмыкнула она, — Разнес остальные пол деревни и забрал.

— А в бесовках ты как оказалась?

— Как бы они с Данияром не старались, а в волка я обращаться не могу, — заметила она, вздохнув, — Они хотели, чтобы я осталась в стае, но я слишком человек. Я не смогла.

— Они нашли тебе дом здесь? — угадала я.

— Да, — кивнула она, — Тут раньше травница жила, книги ее остались, я прочла все.

— Ну, допустим, что потом-то случилось?

— Я выросла, — фыркнула травница, — Из несуразной девочки стала девушкой. Ладно от деревенских ухажёров легко отделаться, но, когда на пороге появился наглый волчара с букетом цветов, мне стало жуть, как страшно.

— То есть, ты отказала ему из страха? — уточнила я.

— Не хотела я замуж, — тихо проговорила она, — Тогда прошло уже три года, и я все еще… переживала смерть родных. Не хотела ничего… А Бранияр такой упертый и…

— И? — я сгорала от нетерпения.

— И вспомнила из книг, про очень редкий цветок, ты даже не представляешь, насколько редкий, — проговорила она, прикрыв ладонью глаза.

— Ты что, послала его за цветком? — удивилась я, приподняв с недоумением бровь.

— Это значило, что ему придется многим пожертвовать… Волку в одиночестве трудно выжить, тем более зимой. Тем более там, где растет этот цветок…Я была уверена, что он отступит. А он…

— А он…?

Она молча вытянула руку в сторону окна и указала на цветок на подоконнике. Из земли тянулся тонкий стебель с листочками, а на верхушке, как у одуванчика, шарик из маленьких цветочков. Мне мерещились там искорки…

— Вот это ты попала, — согласилась я, — Отправляя молодца туда не знаю куда, принести то, не знаю, что, царь тоже не думал, что он вернется, — хмыкнула я, — Когда свадьба?