Чтобы ахнули

Парижский шопинг

Как-то мы с подругой коротали вечерок, вспоминая былые годы и путешествия.

— Ленк, а помнишь поездку в Париж и прикольный шопинг? — спросила Наташка.

— Не-а. Это в которой из поездок? Я в Париж раз пять ездила, в том числе с тобой два раза, так что не помню…

— Ну, в тот раз, когда мы с тобой с группой школьников ездили, ты — как руководитель, а я — в числе примкнувших мам, потому что Игорь не хотел без меня ехать.

— Разве у нас мог быть с детьми нормальный шопинг?

— А как без него? В последний день, помнишь, мы тогда совершили групповой налет на универмаг «Printems»?

Та французская поездка была жутко насыщенной: по три музея и по две пешеходные экскурсии в день, к вечеру с ног валились и взрослые, и дети. И группа тогда подобралась непростая — двадцать пять школьников с пятого по десятый класс, пять сопровождающих мам. Всех надо было развлекать, со всеми ежедневно договариваться: характеры и интересы разные. Перед возвращением в Москву оставался один свободный день. Кто-то хотел потратить его на Диснейленд, кто-то — по парижским кафешкам прогуляться, мамы давно заглядывались на заманчиво сверкающие витрины магазинов, старшеклассницы тоже горели страстным желанием шопинга. Эти будущие потрошительницы мужских кошельков уже отлично знали, чего хотят, деньги у них были пока что родительские, но и их не терпелось поскорее потратить.

— Все музеи да музеи, а завтра в Москву. Когда ж сувениры покупать?! Елена Михайловна, можно хотя бы пару часиков походить по магазинам?!

— Да понимаю вас, девочки, конечно. Завтра часть группы поедет с гидом в Диснейленд, четверо пойдут с Ниной Егоровной на Монмартр, а для шопоголиков гид порекомендовала торговый центр «Le Рrintemps» — Мекку французской моды. Во-первых, шикарное историческое здание; во-вторых, там есть любые торговые марки, одежда и обувь, сувениры; в третьих, потрясающий вид сверху… можно весь день там провести, купить что-то и вкусно поесть в ресторане на последнем этаже…

Три мальчика решили остаться в отеле. В Диснейленде они не раз бывали, магазины и кафе их не интересовали.

— Мы лучше телик посмотрим… французский футбол.

Наташа решила Игоря с собой взять:

— Он хотел с мальчишками остаться в отеле, но не фиг ему в номере торчать, еще найдут какой-нибудь порноканал и будут, как придурки, в экран пялиться да чипсы жрать. В универмаге Игорек будет под присмотром, заодно покормим человеческой едой…

— Ладно, присоединим его к женской компании, хотя вряд ли ему понравится такое времяпрепровождение…

— Ничего, потерпит.

В торговом центре мы договорились разойтись по интересам и встретиться через три часа на девятом этаже в ресторанчике, чтобы поесть и вместе возвратиться в отель.

За час мы с Наташей сумели обойти два этажа, а их там шесть. Глаза разбегались, но вещи были дорогие, я решила, что покупать ничего не буду, денег с собой мало взяла, занимать не хотелось, а банковских карточек тогда у нас еще не было.

— Наташ, пойду пока французских шоколадок дочкам куплю. Ты долго тут будешь?

— Да нет, хочу примерить пару платьев — я там оригинальные фасончики присмотрела…

Я сбегала за шоколадками, пронеслась по всем этажам и вернулась через час. В руках у подруги — несколько вешалок с разнообразной одёжкой. Рядом с ноги на ногу понуро переминается Игорь, еле удерживая на весу еще пару увесистых вешалок.

— Пару платьев, хм… Ну-ну… — Я сочувственно подмигнула мальчишке, но Игорь мрачно рассматривал мозаичный пол и ни на что не реагировал.

— В Москве я себе таких модных вещичек не найду, и с размером вечная проблема, и цены невменяемые, а тут такая красота! Игорь не захотел себе никакой одежды смотреть — его волнуют только машинки, — так что подождет меня возле примерочной кабины. Короче, встречаемся наверху.

Вселенская тоска навеки поселилась в мальчишеских глазах. Игорь был похож на вытащенную из воды обреченную рыбу, которая уже перестала трепыхаться.

— Ладно, надеюсь, оставшегося часа тебе хватит.

— И я надеюсь.

Игорь торчал перед примерочной, как светофор на улице, по которой запрещен проезд. Мама не появлялась. Прислонившись к стене, он тоскливо рассматривал свои бледные тощие пальцы, похожие на длинные сосиски производства Останкинского мясокомбината. Ему хотелось одновременно есть, пить, в отель и домой в Москву. За окном ехидно светилась темно-желтая луна, похожая на огромную пиццу «Четыре сыра». Из соседней кабинки выскочила странноватая парочка вычурно одетых парней. Они так противно и сладко улыбались, что Игорь предпочел отойти подальше и сесть прямо на пол, заняв место наблюдателя. Он равнодушно смотрел на ноги проходящих мимо людей и считал женскую и мужскую обувь. Женских туфель и босоножек мимо него прошло ровно в три раза больше, чем мужских. Одни туфли имели женский вид, но размер такой огромный, что Игорь подскочил. Обладательница красных туфель на каблуках оказалась длинным худющим негром. Негр широко улыбнулся, подмигнул обалдевшему юному иностранцу и отправился восвояси.

В назначенный час все собрались в кафе наверху, не хватало только Наташи с Игорем. Я сбежала по эскалатору на женский этаж:

— Игорь, где мама?!

— Не выходила еще из примерочной, наверное, поселиться там решила… и зачем я только поперся с вами? Вообще, ну ее, эту Францию, сидел я бы сейчас спокойно дома у компьютера или читал бы журнал «Мото»…

— Ну-ну-ну, хватит ворчать, разве Париж тебе совсем не понравился?

— Париж как Париж, ничего особенного, а магазины… что тут делать-то так долго?

— Понимаешь, Игоречек, женщинам хочется красиво одеваться, чтобы нравиться мужчинам. Побывать во Франции и не купить себе одежды довольно странно (как раз мой случай).

— Зачем ей так много всего сразу? В Москве, что ль, нельзя купить, если понадобится, не понимаю, — сварливо проворчал Игорь.

— Вот женишься, тогда поймешь.

Игорь тяжело засопел, отвернулся к окну: луна издевательски улыбалась.

— Знаете что, Елена Михайловна, я, наверное, никогда не женюсь!

Пианино с нервной доставкой

Объявление в газете «Из рук в руки»: «Отдам старинное немецкое пианино в хорошие руки бесплатно, самовывоз» — Валя выбрала из прочих других. Во-первых, Ленинский проспект — недалеко от их с Димой дома, а адрес, указанный в объявлении, был и вовсе ей хорошо знаком — этот ведомственный дом принадлежал МГУ, в нем жили сотрудники университета, то есть интеллигентные люди.

Валя с Димой отправились по указанному адресу посмотреть на инструмент вживую — на фото в объявлении немецкое пианино выглядело не слишком презентабельно, слегка смахивая на советскую «Лиру». Перевозка пианино стоила дорого, ибо требовала определенной квалификации грузчиков. Помимо грузчиков, инструмент надлежало доставить в неближнее Подмосковье, поэтому следовало убедиться, стоит ли пианино двигать с места.

В реальности пианино оказалось прекраснее, чем смели надеяться молодые супруги. Валины пальцы стремительно пробежались по клавишам, она виртуозно сыграла небольшой этюд, университетский профессор зааплодировал. Новые владельцы радостно презентовали профессору бутылку шампанского и договорились о вывозе на следующей неделе.

Разумеется, именно в этот день город был, как нарочно, заметен, засыпан по окна первых этажей нежданной для начала декабря снежной пургой. К десяти назначенным часам дорогу можно было обнаружить только на ощупь. Два грузчика (по рекомендации знакомых музыкантов) на собственной «газели» с ремнями и какими-то хитрыми приспособлениями деловито поднялись на десятый этаж в пассажирском лифте. За неимением другого лифта пианино каким-то боком или чудом втиснули в кабину, предварительно отжав дверцы. Погрузив инструмент, Петр — так звали старшего, более опытного грузчика — всунул руку в кабину и нажал на кнопку первого этажа. Затем молодой, по имени Паша, молнией рванул вниз по лестнице, чтобы прибыть ровно к моменту раскрытия дверей лифта. Подоспел и невозмутимый Петр. Пианино было поймано, выгружено и успешно вынесено из подъезда.

Далее последовал долгий путь по заснеженной трассе за город. Доехав до указанного в заказе адреса, машины затормозили на краю оврага. Грузчики подозрительно огляделись и поинтересовались у Димы, выскочившего из автомобиля и суетливо подбежавшего к ним, куда, собственно тащить. Смеркалось, с дороги ничего не видать, стоит ли тащить пианино, надо ли…

— Надо, надо, один момент, братцы, дорогу расчищу, ох, и навалило ж снега, никогда столько в декабре не видел.

Грузчики не выразили никаких эмоций. Дима, предусмотрительно захвативший лопату, быстро понесся вперед расчищать невидимую тропку. Петр и Павел безмятежно закурили. Валя, разминая отсиженные ноги, изо всех сил старалась держать лицо, решив непринужденно улыбаться во что бы то ни было, хотя внутри у нее все оцепенело.

Хозяйство у Вали с Димой — крошечное, зато расположено в красивейшем месте Подмосковья, на берегу реки. Домик построили на сваях, чтобы жаркими летними вечерами наслаждаться близостью воды под пение пташек. К домику от грунтовки проложена тропинка, об узости которой пианиноносцы пока не подозревали. Спуск от поселковой дороги начинался постепенно, но в самом низу лихо закручивался в затейливый изгиб по фэншую, переходящий в крутую лестницу, по которой бодрые хозяева поднимались в дом.

Петр и Паша молча курили по второй, поджидая Диму. Валя ковыряла снег носком ботинка и натужно весело обещала:

— Как поставим пианино, я вас угощу вкусным чаем с пирожными. Чай я завариваю из высушенных листьев смородины и малины, которые сама собираю, мы только такой пьем. Пирожные — тоже самодельные, мама печет.

Петр хмыкнул:

— Чай придется пить Паше, а я чай не потребляю.

— Конечно-конечно, Петр, у нас и другие напитки найдутся, — поторопилась Валя.

Диму, прокладывающего тропинку, терзала только одна мысль: крутая лестница без перил, ведущая в дом, конечно, засада, но впереди еще нестандартная стеклянная дверь с витражом. Как протащить в дверной проем громоздкий инструмент и какой ширины этот проем, Дима не помнил. Он стрелой взметнулся по лестнице и черенком лопаты нервно измерил ширину двери, затем скатился вниз, вернулся к грузчикам и принялся прикладывать черенок к заснеженному инструменту. Вышло несоответствие примерно в сантиметр, только в какую сторону? Озадаченные странными суетливыми действиями заказчика, Петр и Паша хмуро ждали отмашки. Дима мысленно перекрестился, что такие спокойные грузчики попались. Петр и Павел, они ж реально святые. Святые грузчики волоком потащили пианино по снегу, подложив кусок брезента, широко разметая днищем оставшийся на тропинке снег. Инструмент медленно скатывался, подобно тяжелой барже, плывущей по течению узкой реки, застревая на каждом повороте.

Возле лестницы процессия остановилась. Приближалась драматическая развязка. Валины нервы сдали. Вскрикнув: «Я поставлю чай!», она, не дожидаясь ответа, дрожа от холода и страха, вбежала по ступенькам в дом, закрылась в спальне, бросилась на кровать, зажав уши, не выносившие мата. Мата не последовало: грузчики, попросту онемели, разглядев десять крутых ступенек, ведущих к стеклянной двери уютного шале.

— Алё, что за хрень? Мы так не договаривались, знали бы — не поехали…

Отошли перекурить…

— Паш, похоже, влипли мы по самые… что делать-то будем?

— Мдя — Паша покрутил головой, плечами, сделал пару приседаний, похрустев коленями.

— Что-то ты рано хрустишь, у меня в твои годы суставы как по маслу работали.

— Тьфу-тьфу, у меня тоже пока работают, но я не такой двужильный, как ты, дядь Петь. Знаешь что, не мы влипли — они! Надо с них наперед оплату взять. Мы ведь не втащим бандуру, глянь, какая лядская лестница!

— Пупки надорвем. Может, ну его, нах…

— Давай запросим вдвое. Согласятся, куда денутся, а то пианино останется на улице, считай, в помойку.

— А ну, как не втащим? Уроним нах…

Дима деликатно ждал в сторонке. Он не слышал, о чем разговаривали Петр и Павел, но понимал, что грузчики готовы отказаться. Аванса, в принципе, достаточно, чтобы оправдать потраченный бензин, но будет жаль потерянных сил и времени, их надо оплатить. Как уговорить? Деньги ничто по сравнению с тем, как расстроится Валя. Она так мечтала о пианино.

Ожидание приговора сделалось нестерпимым.

— Значит так, Димон, — забасил Петр, — деньги вперед! Еще ты нам должен штрафную за подъем на каждую ступеньку, лады?

Дима усердно закивал, он был согласен на все, даже на то, чтоб его немножечко побили. Штрафную он немедленно выплатил, но оставил за собой еще должок, чтобы у грузчиков не пропал интерес к пианино. Диму пугал уже не подъем по лестнице без перил, а то, что инструмент не пролезет в дом. Если это произойдет, тогда останется два варианта финала, и оба печальные. Первый — дверь снимается с петель, выламывается дверной проем, и это посреди декабря. Не айс! Второй — несчастное пианино злобно сбрасывается с верхней ступеньки и превращается в дрова, которыми, в принципе можно топить печь, но дороговато, да и жаль, учитывая исходные данные: редкое качество и сохранность инструмента. Понятно, что во втором случае остаток оговоренной суммы Петру и Паше не видать, хотя-я-я-я… они могут сильно обидеться и грубо его побить ввиду численного превосходства мужской силы.

— Извините, ребята, что у нас перила не доделаны, — пролепетал перед подъемом Дима.

— Если б они были, мы бы их сломали об тебя, — едко хмыкнул суровый Петр.

— Без перил пианино еще как-то можно попробовать втащить, — поскреб затылок Паша.

И задрожал дом, и залился отборный русский мат, и забилась в панике бедная Валя, затыкая уши. Грохот стих, послышалось осторожное шуршание, притирающееся скрипение, дребезжание посуды в тумбочке, тяжелые шаги «командора» и… ликующие голоса и веселый стук откинутой крышки с немедленно последовавшими мажорными аккордами на клавиатуре.

Валя высунула голову из-за двери спальни. Как же им повезло: попались не просто грузчики, а настоящие Золушки, каким-то волшебным образом сумевшие втиснуть трехсоткилограммовое пианино в стеклянную дверь, как большую ногу мачехиной дочки в крошечную хрустальную туфельку.

Дима еще будет когда-нибудь рассказывать эту историю долгими зимними вечерами своим внукам под дивные звуки Шопена и Грига из-под летящих по клавишам пальцев бабушки Вали.

Примерить колечко

К радости тайных романтических встреч обычно примешивается неизбывная печаль их недолговечности, исполнение постылых брачных обязательств и вечные опасения вскрытия и огласки. Таня об этом хорошо знала по прочитанным романам и историям подруг, именно это останавливало ее при мысли о супружеской измене, а изменить Виктору очень хотелось. Он-то точно изменял ей направо-налево и был ей давно противен. Таня терпела мужа ради детей, но чувствовала себя страшно одинокой и неудовлетворенной женщиной.

Гошу Таня знала несколько лет, встречались они только по работе. Никакие крамольные мысли Таню не одолевали, только всякий раз, когда она видела улыбающегося Гошу, внутри разливалось доброе тепло. Оба трудились на ниве турбизнеса: Гоша возил группы, а Таня их оформляла. В честь семилетия турфирмы директор решил поощрить лучших сотрудников и отправил несколько человек в ознакомительный трехдневный тур для директоров. Так Тане с Гошей досталась поездка по пятизвездочным греческим отелям.

В первый же вечер группа, в основном состоящая из мужчин, собралась на «рюмку чая» в одном из номеров шикарного пятизвездочного отеля. Сказали чай — значит, чай. Таня пришла с коробкой свежих греческих сладостей, которую уже успела прикупить домой. Мужской «чай» выглядел так: над журнальным столиком возвышалась пирамида бутылок «Метаксы» разного калибра, стаканчики, пара нарезанных лимонов и две банки маслин.

Выпив за знакомство, Таня поймала несколько загоревшихся вожделенных взглядов. В этой компании она была единственной женщиной и чувствовала себя не слишком комфортно. «Сейчас они еще подвыпьют, и начнутся петушиные бои, а зачем мне это надо?» — Таня поднялась, чтобы тихонечко покинуть мужскую компанию.

— Тата, уже уходите? Посидите еще немножко с нами…

Таня удивленно вскинула глаза на Гошу. Так ее никто никогда не называл. Какое у Гоши милое лицо.

— Ну… хорошо, если только немножко. — Она присела на место.

Поначалу мужчины пытались держать марку, спорили, где отдыхать круче, перечисляли страны, континенты, стараясь сразить коллег виденной экзотикой. После третьей рюмки посыпались анекдоты, и народ окончательно расслабился. Таня застенчиво молчала, глядя в пол, терпела, потом взглянула на часы и, сделав вид, что вспомнила о срочном деле, встала, чтобы уйти в номер и больше не возвращаться.

Гоша тоже встал:

— Тата, может, вас проводить?

У Тани вспыхнули щеки, а в животе затрепетали бабочки. Тата! Она благодарно улыбнулась:

— Спасибо. Я… мне надо позвонить… впрочем, проводите. Я на самом деле побаиваюсь одна ходить — тут такие длинные темные коридоры.

Они вышли, провожаемые завистливыми взглядами. Таня чувствовала себя желанной, и это прибавляло ей уверенности.

— Я заметил, вам было скучно…

— В общем, да, компания не моя, анекдоты скабрезные, да и не пью я столько.

— Я тоже… могу только коллектив поддержать, а вообще давно привык себя ограничивать: дети ж рядом…

— И много у вас детей?

Таня почувствовала некоторую досаду, казалось бы, с какой стати, ей-то что за дело, сколько у него детей, у нее самой двое…

— Много. Вы же мне их сами и оформляете, Тата, — улыбнулся Гоша.

— Ах эти… в группах. — Таня засмеялась. — Этих много, точно. А своих сколько?

— Своих нет. Есть дочь у первой жены. А можно на «ты»? Мы ж не в офисе.

— Да, точно, давайте… давай попробуем. У вас…

— У тебя…

— Извини, у тебя… у тебя уже второй брак?

— Пока нет, просто этот первый никак не закончится.

— В каком смысле?

— Жена не дает развода, пытается сопротивляться, хотя я давно называю ее «первой женой», давая понять, что будет вторая. Я ей говорю: наш брак — формальность, нас давно ничего не связывает, а она не соглашается, мол, какой смысл разводиться, если все равно пока никого другого нет.

— Какая мудрая женщина…

— Мне так не кажется, скорее хитрая…

— Ну вот и пришли, спасибо. До завтра?

Они стояли возле двери. Какой он высоченный! Гоша явно хотел что-то сказать, но не решался. «Сейчас попросится на чай, — подумала Таня, — банально. Не пущу…»

— Мы же там так чай и не попили…

— Теперь уже чай не хочется. Поздно. Утром рано вставать, я прошлую ночь плохо спала, буду завтра ужасно выглядеть…

— По-моему, ты всегда прекрасно выглядишь, Таточка…

Таня зарделась:

— Гоша, спасибо, мне так давно комплиментов не говорили… А почему ты меня называешь Татой?

— Потому, что тебе это имя очень подходит, но, если не нравится, я буду обращаться, как в офисе: Татьяна Владимировна.

— А я тогда буду тебя называть Георгий Андреевич — красиво! — «Как-то неудобно держать Гошу на пороге, но нет, пусть не думает, что я легкодоступная». — Нет, Гоша, Тата так Тата. Мне так нравится. Спокойной ночи, Гоша.

— Спокойной ночи, Тата… можно я тебе из своего номера еще позвоню?

— Звони, конечно. — Таня кивнула и тихо прикрыла за собой дверь.

Потом с разбегу плюхнулась на застеленную белоснежную кровать. У нее было легко на сердце впервые за последние четыре года…

Минут через двадцать зазвонил телефон. Таня выскочила из ванной, на ходу закутываясь в огромное темно-синее полотенце:

— Алло?

— Тата, это я. Не спишь?

— Я не умею быстро засыпать, это — прерогатива мужчин…

— Я вот все думаю… ты, наверное, давно замужем, раз тебе комплиментов давно не говорят и быстро засыпают?

— Не хочу об этом…

— Прости, пожалуйста, я не хотел тебя обидеть… и твоего мужа тоже…

— А что ты вообще про меня знаешь?

— В общем, ничего…

— Я про тебя тоже.

— Тата, можно нескромный вопрос? Ну, очень нескромный.

— Самое время…

— Как ты относишься к супружеской измене?

— Отличный телефонный разговор, думаю, пора заканчивать.

Чтобы соблюсти приличия, надо было повесить трубку, но Таня медлила — не хотелось обрывать общение на такой ноте.

— Прости, глупо получилось, я все испортил, не умею я по телефону! «Облажался», как говорят дети…

— Ладно, проехали. До завтра, Гош? — «Почему я у него все время все спрашиваю, дура какая-то…».

— Спасибо тебе, что не сердишься. До завтра, Тата!

Гошин вопрос задел Тату за больное. Измены! За семнадцать лет замужества Тане осточертели бессовестные похождения на сторону ее благоверного: вечные задержки после работы, офисные рубашки, пропахшие женскими духами и испачканные помадой, его равнодушие к ней. Равнодушие, конечно, возникло не сразу. Оно началось, когда Витя удачно занялся акциями. Его приятель вложил свои и Витины деньги в какие-то акции, и они тут же сорвали большой куш. Дальше вошли во вкус, организовали фирму, наняли специалистов, дело пошло. Последние четыре года Витя пропадал на работе сутками. Объяснял жене, что корпоративная этика требует определенных правил: клубные вечера, выездные бизнес-тренинги и прочее.

— Между прочим, у нас в фирме принято даже отпуска проводить с коллегами, это я такой унылый семьянин, с вами вожусь, — парировал Виктор Танины упреки о не-присутствии отца в семье.

Витя не замечал ни новых Таниных стрижек, ни яркого макияжа, ни ажурного женского белья. Ложился в постель первым и тут же засыпал как убитый. Свое красивое белье Таня снимала сама. Присаживалась на краешек постели, смотрела на спящего мужа и плакала. Ей хотелось мужской ласки так, что грудь болела, а что с этим делать, не понимала. Ласкать себя как в эротическом кино? Она прижималась к Витиной спине, прислушиваясь к его размеренному храпу, закрывала глаза и представляла себя в мужских объятиях. Она же не дурнушка, и восхищенные взгляды чужих мужчин замечает, когда идет по улице, цокая каблучками, вся такая подтянутая, стройная, хорошо одетая.

Со стороны посмотреть — идеальная семья: мама, папа, муж, дети, бабушки, дедушки. В начале их совместной жизни Таня полностью погрузилась в материнские заботы. Витя снял с нее все бытовые проблемы, обеспечил семью большой квартирой, в детях души не чаял, все капризы исполнял. Оплачивал частный детский сад, потом дорогую школу. Старший, Павлик, был копией Тани, младшая, Оля, — вылитый Виктор. Говорят, хорошая примета, когда сын похож на мать, а дочь — на отца, к удаче. У мужа и детей было все хорошо, в отличие от нее. Переведя сына с дочерью в старшую школу, Таня принялась искать работу: надоело торчать дома одной. После окончания Плехановского института Таня сразу ушла в декрет, потом наступили лихие девяностые. Уже никто не требовал отрабатывать три года после института, как в советское время, наоборот, сокращали в первую очередь молодых, без опыта работы. Но то в государственных учреждениях, а частный бизнес начал расцветать. У друзей и знакомых дела пошли в гору, многие ринулись приобретать недвижимость в Испании, Франции, Черногории, Болгарии. Наконец Тане пригодилось знание английского языка. Ее с удовольствием взяли в крупную турфирму — вести переговоры и документацию.

Виделись с мужем они теперь еще реже, разве что раз в году ездили отдыхать с детьми. Отели Виктор выбирал самые лучшие — с гольф-полями, теннисными кортами, СПА-зоной, чтобы все было включено. Он с Павликом целыми днями пропадал в море с ластами и трубкой, потом они шли играть в гольф или теннис. Таня с Олей по утрам валялись на пляже с книжками, бродили вдоль берега, выискивая необычные камешки с дырочками на счастье, а потом перебирались в зону СПА, где плавали в бассейне и принимали целебные ванны.

От подруг Таня знала, что кое-кто из них ездит в эксклюзивный турецкий отель несколько раз в году — наслаждаться сексом с красавцами массажистами и аниматорами, потому что от мужей-бизнесменов никакого толку. Тане подобное в голову не приходило, правда, ей нравилось, чтобы массаж делал мужчина. От мужских рук всегда особая энергия. Закрыв глаза, Таня представляла разные пикантные ситуации, но перейти от сексуальных фантазий к реальности никогда не решалась.

— Ты долго еще будешь в монахинях ходить?! — поддразнивала Таню Вита.

Подруги второй год работали в одной фирме. Кареглазая красавица Вита любила отдыхать безбашенно, на полную катушку. Замужем она уже побывала три раза и собиралась в четвертый. Любовников вообще не считала.

— Каждый раз сомневаюсь, на фиг мне ЗАГС, все равно ведь не потерплю в своей квартире мелькание одной и той же рожи, — веселилась особым русалочьим смехом Вита, откидывая с миндалевидных глаз длинную черно-синюю челку. — Так нет же… Мужики на коленях умоляют, а я добрая, не могу отказать, соглашаюсь, иду расписываться, как теленок на веревочке.

Вита уговорила Таню постричься и перекраситься в блондинку.

— Ты — светло-русая, тебе пойдет. Твоему-то благоверному все равно, так пусть хоть другие мужики в стойку встанут, черт их знает, почему они так на блондинок реагируют. И разуй глаза, посмотри, сколько вокруг достойных кандидатов. Замуж тебе не надо, так развлекайся на полную катушку…

Последний семейный отпуск они проводили на Лазурном Берегу. Витя давно мечтал порулить яхтой. Он собрался в двухдневный яхтенный тур с инструктором. Таня категорически отказалась сопровождать: она не переносила качку.

— Пожалуйста, езжай с детьми без меня, а я возьму себе СПА-программу, и пока вы будете носиться по волнам, наслажусь сольным релаксом.

Процедурами в СПА заведовал марокканец Нассим. Смуглый, тонконогий, кареглазый — залюбуешься. Таня, скидывая мягкий махровый халат, уловила восхищенный взгляд молодого мужчины. Да, она прекрасно сознавала, что фигурка у нее точеная, волосы густые, светло-золотистые, выгодно оттеняющие загорелую бронзовую кожу. Трусики Тане выдали одноразовые, почти прозрачные, они ничего не скрывали. После ароматной пенной ванны Нас-сим собственноручно вымыл Таню чем-то душистым, растер массажной рукавичкой, показал знаками, чтобы она перестала стесняться и прикрывать грудь. Подбадривал, улыбался, скромно прикрывал глаза густыми черными ресницами, стараясь не смущать больше, чем нужно. После невероятно вкусного травяного чая Нассим проводил Таню в затемненную комнату с мерцающими свечами и кружащими голову запахами:

— Мадам, готовьтесь, relax — c’est le bonheur et les rêves (это — блаженство и сны).

— Именно это и хочу, — решительно ответила Таня, не зная французского, но хорошо понимая язык жестов.

Когда уверенные руки Нассима легкими движениями подобрались к интимной зоне, Таня приоткрыла глаза, но массажист предупредительно коснулся ладонью ее глаз и губ, на языке жестов показав, что губы надо расслабить, а глаза закрыть: «Ни о чем не беспокойтесь, мадам, доверьтесь…» Таня приказала себе расслабиться и не стала противиться, когда теплые мужские руки осторожно пошли дальше. Она отдалась марокканцу со всей тоской одинокого женского тела, со всей накопившейся неутолимой страстью — кричала, смеялась, плакала, стонала, выгибалась, бесстыдно раздвигая ноги. Нассим с победительной улыбкой продолжал делать то, что так хорошо умел, — ублажать, доводить до неистовства несчастных бледных европейских женщин, обделенных вниманием их немощных мужчин с пивными животами. Наградив своего первого в жизни любовника щедрыми чаевыми, Таня запретила себе это слово поминать даже мысленно. «Какой еще любовник?! Просто лечебные процедуры…»

По возвращении Виктор удивленно взглянул на жену:

— СПА тебе на пользу — ты просто сияешь!

Таня загадочно улыбнулась. Она давно не чувствовала себя такой желанной. По дороге на ужин мужчины оборачивались ей вслед, сосед по столику рассыпался в комплиментах. Ночью Виктор пожелал заняться с ней любовью, чего не случалось так давно, что она даже не помнит, когда было. Боже, насколько же секс в его исполнении был убог и быстр. Таня не получила никакого удовлетворения, но виду не показала, ехидно подумав, что теперь-то уж она знает, как это бывает. Только зачем? Шляться по отелям — не для нее, случайные связи — брезгливо. Она отныне и навеки обречена сравнивать и вспоминать. До самого отъезда Таня являлась на ужин в разных вечерних нарядах, но с одной и той же длинной ниткой черного жемчуга, купленной Виктором после восхитительной, по его мнению, «ночи любви». Виктор держал ее под руку и гордился мужскими вожделенными взглядами, обращенными к жене, ведь в том была и его заслуга.

Ворочаясь в просторной постели пятизвездочного греческого отеля, раззадоренная воспоминаниями о случайном горячем сексе, Таня никак не могла заснуть, вспоминая тот единственный час блаженства. Ей представилось, будто Гоша сейчас лежит рядом и держит ее в своих огромных теплых ладонях. С Гошей было приятно даже просто стоять рядом, ощущая себя маленькой и хрупкой. Почему же он не проявил сегодня настойчивость? Мало ли что она не пригласила, подумаешь, почему сразу на попятный? Может, он — не состоятельный как мужчина, потому и отношения с женой разладились? Если бы Таня знала номер его комнаты, сейчас бы сама набрала. С другой стороны, стыдно напрашиваться, к чему вообще этот роман на работе? Хватит ли сил начать жизнь сначала? Тьфу, дура, вот размечталась! Гоша — хороший, воспитанный человек, просто проводил и предложил чаю попить по-товарищески, у него и в мыслях ничего другого не было, а ты уже губу раскатала на роман. Идиотка!

Второй день оказался чрезвычайно насыщенным: до обеда пересмотрели штук десять отелей. Везде их принимали радушно, кормили, поили, рассказывали, показывали достопримечательности.

— У меня ноги отваливаются, я ни есть, ни пить больше не могу, — пожаловалась Таня Гоше, который занял для нее лучшее место в автобусе. Они сидели рядышком на первом сиденье напротив гида. — Я, честно, больше не могу. В конце концов, мы не на работе. Нам поездка вроде как в награду дана, так ведь шеф говорил?

— Ага, я тоже прифигел, в голове все перемешалось: названия, звезды, подробности. Давай смоемся. Я прикинул: прогуляться пешочком до нашего отеля — минут пятнадцать ходу. Там поплаваем в бассейне, чаю, наконец, попьем…

— Только про еду не говори мне, я теперь ни грамма не смогу ни съесть, ни выпить целую неделю!

— Принято. Я просто из вежливости предложил…

— А бассейн — отличная идея. Смываемся!

Октябрь — туристов уже нет, тихо, море еще теплое, и температура воздуха плюс двадцать пять градусов. Если вспомнить, что в Москве сейчас темно и промозгло, настроение взлетает до небес. В бассейне ни одного человека. Сначала Таня с Гошей просто плавали, наслаждаясь свободой. Гоша стремительно выкидывал длинные руки, синхронно поворачиваясь всем телом то к одной руке, то к другой, погружая голову в воду. Таня изо всех сил шевелила конечностями, пытаясь делать вид, что плывет не по собачьи, а брассом, раздвигала воду суетливыми гребками. Гоша проплыл три дорожки туда и обратно, Таня с трудом добралась до конца первой.

— Тата, хочешь, я тебя покатаю?

Если бы Гоша не улыбался так по-доброму, Таня решила бы, что он издевается.

— Ты не бойся, просто крепко держись за мои ноги…

Таня схватилась за Гошины ступни и почувствовала, как он рассекает воду, будто дельфин или ракета на подводных крыльях. «Надежный, сильный, за такого хорошо держаться и ни о чем не беспокоиться…» Нахлебавшись стремительных волн, которые следовали от энергичных Гошиных гребков, Тата вдруг встревожилась, что ужасно выглядит: слипшиеся под шапочкой волосы, красные глаза (у нее всегда в бассейне краснели белки — видимо, реакция на хлорку), — и предложила Гоше перейти в джакузи.

Забившись в противоположные углы большой пузырящейся ванны, они старались ненароком не коснуться ноги или руки, боялись пересечься взглядами. Пространство было наэлектризовано до такой степени, что казалось, можно получить удар током. Таня предложила пойти погреться и кивнула в сторону хамама.

В парной ничего не было видно. Таня споткнулась на скользком полу и чуть не упала, но ее моментально поддержали горячие мужские руки. Она замерла, боясь шевельнуться и оглянуться. Ну, обнял, и что дальше? Ну? Ну же… И облегченно засмеялась, когда Гоша резко развернул ее, прижал к себе и поцеловал в губы. Потом они присели на горячую мраморную лавку и принялись целоваться. Гоша наконец не утерпел, снял с Тани купальник, подхватил на руки, целуя на ходу, перенес в раздевалку, вытер полотенцем, обернул махровым халатом и хотел на руках тащить в номер, но она, смеясь, отбилась:

— Я — не ребенок и не добыча. Сама пойду, к тому же мои вещи и ключи в женской раздевалке.

На ужин они не явились. Утром Гоша принес на подносе завтрак.

— Я им сказал, что у тебя мигрень и ты не сможешь никуда ехать. Все сочувствовали, передавали приветы. У нас с тобой, Таточка, впереди целый день свободы!

К обеду, удовлетворенные, счастливые и проголодавшиеся, они решили пойти погулять. Поели в ближайшем кафе, блаженно улыбаясь и держась за руки под маленьким круглым столиком. Вдруг Таня посмотрела в телефон и посерьезнела:

— Слушай, завтра возвращаться… а я ведь еще не купила подарков.

Повисла неловкая пауза.

— Вон напротив торговый центр, идем?

Гоша тоже помрачнел: Танины слова вернули его в реальность.

Таня купила детям по паре джинсов, себе — летнюю сумку. Гоша ходил за ней как пришитый, смотрел только на нее, ничего вокруг не замечая. Он не хотел ничего покупать. Никто давно уже не радовался его подаркам и сувенирам, даже дети, настроенные матерью. Вот разве что тестю привезти греческий коньяк. Тесть — мужик хороший, так коньяк можно и в аэропорту купить.

Но, увидев ювелирный магазин, Гоша вдруг встрепенулся:

— Тата, а давай туда заглянем. Помоги, пожалуйста, примерить…

«Примерить… что и для кого?» — Таня беспокойно следила за Гошей, разглядывающим витрину. Тот попросил продавщицу достать тоненькое золотое колечко.

— Таточка, можешь примерить? Мне очень надо, пожалуйста.

— А какой размер тебе нужен?

— Ну, примерно, как у тебя.

Продавщица посмотрела на Танин палец и пошла за другим кольцом. Гоша следил за продавщицей. Таня недоумевала. На черной бархатной дощечке мягко мерцало точно такое колечко, только большего размера. Ручки у Тани были с детства мягкие, пухлые, в ямочках, притом что сама она никогда не была толстой. Таня надела кольцо и вытянула руку, чтобы Гоша как следует рассмотрел. «Кому… ну кому же?» — терзалась она.

— Как оно тебе? — Гоша не отрывал взгляда от Таниной руки.

— А я тут при чем? Впрочем, миленькое, — пытаясь быть вежливой, покрутила на пальце колечко, сверкающее алмазными насечками, — смотрится изящно. Подарок хороший.

Ободренный Гоша отправился в кассу платить. Продавщица достала синюю бархатную коробочку, упаковала колечко, перевязала голубой шелковой ленточкой и вручила Гоше в обмен на чек. Таня переживала про себя. Настроение испортилось, сердце сжалось от боли. Какая же она дура! Романтики захотелось, идиотка! Нет-нет, скорей закрыться в номере, уткнуться в подушку, нарыдаться всласть. Завтра Москва, все кончено.

Возле двери Таниного номера Гоша встал на одно колено, вынул из кармана синюю коробочку и протянул ей:

— Таточка, когда-нибудь я смогу подарить тебе дорогущее кольцо с бриллиантами и сапфирами, а пока постараюсь сделать тебя просто счастливой. Черт, звучит и выглядит, как в кино, но я не умею говорить, ты же знаешь…

У Тани слезы покатились градом. Гошины глаза тоже предательски заблестели, коробочку он от волнения стиснул так, что она сломалась, и колечко само выкатилось Тане на пухлую ладошку…

Шкаф мечты

Вере мечтала о большом новом шкафе. Из старого гардероба, стоило чуть приоткрыть дверцу, все вываливалось. Если Вера доставала с одной полки футболку, с другой выпадали трусы и лифчики, пыталась вытянуть из стопки вещей джинсы, ловила на свою голову юбки.

Жила Вера одиноко. Родители умерли следом друг за другом лет десять назад, замуж она так и не вышла, хотя претенденты поначалу были. Вера была маленькой, миловидной женщиной, почти карманного формата, курносой, русой, сероглазой. Родители ее обожали, баловали, ухажеров не привечали, высмеивали. Этот большеносый, тот глуповатый, третий — жадина. Никто их дочери не был достоин. Когда мать тяжело заболела и слегла, Вера сутками просиживала у постели, свету белого не видя. Матери не стало, пришлось выхаживать безутешного отца. Ухажеры постепенно исчезли, больше никто не звонил, никуда не приглашал. Легонькая, как балерина, с возрастом не располневшая, как ее знакомые, Вера работала контролером в метро, проверяла проездные. Люди-то хитрые: норовят проскочить по чужому студенческому, а сами давно закончили институт или вовсе не учились. Некоторые, совсем бессовестные, пытались вдвоем пройти или еще как-то проскочить. Вере всегда давали помощника, одной ведь хулиганов не задержать. Помощники сменялись, некоторые пытались ухаживать, но Вере никто не нравился. Этот — толстый, другой — длинный, третий — зануда. Так ни с кем и не встречалась.

В этом году Вера пенсию оформила. В общем, ей уже и не хотелось замуж — одной дома привычней, хотя вечерами иногда такая тоска накатит, особенно когда по телевизору смотреть нечего. Вера брала в руки семейный альбом с фотографиями и подолгу рассматривала черно-белую хронику своего счастливого детства. Детство счастливое, а судьба не сложилась.

Квартирка у Веры была крошечной, когда-то кооперативной, нынче приватизированной. Когда родители болели, сдавала ее, потому что их пенсий не хватало даже на лекарства. А вот родительскую двухкомнатную квартиру государство себе забрало после их смерти. Не успели приватизировать.

Рабочий стаж у Веры небольшой, пенсия маленькая. Устроилась консьержкой в собственный дом: какая-никакая зарплата к пенсии прибавилась, и на дорогу не надо тратить время. Свою пенсию складывала в тумбочку — копила на памятник родителям. Хотелось Вере на могилке белого мраморного ангела поставить. Захоронение на кладбище семейное, глядишь, и ей когда-нибудь будет ангел улыбаться. Дорого мрамор стоит, но ничем его не заменить. Мраморная скульптура «упокаивает душу» — так мама говорила.

Никаких покупок, кроме продуктов и хозяйственных мелочей, Вера не совершала. Новая одежда, чтобы просиживать в подсобке перед лифтами, ей не требовалась, однако заменить старый шкаф пора пришла: старина скрипел и разваливался, грозя прибить рассохшимися дверцами. Ну что ж, шкаф покупают и в кредит, потом можно потихоньку расплачиваться.

Утвердившись в этой мысли, Вера принялась обследовать мебельные салоны, придирчиво перебирая выставленные шкафы, перелистывая каталоги, но никак не находила желаемое. Один слишком громоздок, другой — с претензиями на ампир. Вера не терпела завитушек и украшений. Шкаф должен быть простым, емким и удобным, иметь много разных полочек, а то в старом осталось всего три, включая верхнюю антресоль.

Наконец Вера встретила свой шкаф мечты, но где? В дорогущем мебельном центре! Красавец был высок, изящен и светел. Благородный цвет ореха радовал глаз. Дверцы изнутри зеркальные, значит, можно примерять вещи, не выходя в прихожую. Вера не могла налюбоваться шкафом: тонированные зеркала делали ее моложавей и загадочней, скрывали морщинки и седину реденьких рыжих волосиков. Она подмигнула своему отражению в шкафу и заметила за спиной худосочного долговязого парня в желтой рабочей куртке. На груди его красовался круглый значок: «Петр. Продавец-консультант». Он сдвинул очки на лоб и одобряюще улыбнулся.

Вера сделала вид, что покупка шкафа для нее рядовое дело.

— Да, выбрала вот шкаф. Сколько он стоит?

— У вас хороший вкус: цена / качество этого шкафа самые оптимальные. — Продавец выжидающе замолчал, взглянул на Веру, еще раз улыбнулся и добавил: — Сегодня у нас скидка десять процентов на все. Оформляем? Вчера шкаф продавался за сорок восемь тысяч, а сегодня со скидкой — ВСЕГО сорок три двести, что, согласитесь, гораздо приятнее…

— Хорошо, я должна подумать.

Вера напряглась: «всего»… это ж почти десять ее пенсий! Но вслух спокойно произнесла:

— Сегодня просто хожу, приглядываюсь…

— Советую купить именно сегодня: скоро цены взлетят, все будет раза в полтора дороже — и никаких скидок. Забирайте шкаф, он именно вас ждал. Многие прошли мимо, а вы рассмотрели, и вам он очень подходит. Я в этом понимаю, поверьте.

Вера понимала. Она достаточно походила по мебельным магазинам и знала, что нашла именно то, что искала, да и Петя ей понравился. Надо же, какие интеллигентные продавцы еще бывают. Только Петя этот неухоженный какой-то, не кормленный, что ли, женской руки на нем не видно.

— Послушайте, консультант Петр, как вас по батюшке?

— Ну, что вы, для вас просто Петя.

— Петя, а можно отложить покупку до завтра? Я сейчас морально не готова…

— У нас кредит оформляется за десять минут. И вам не нужно ехать домой за деньгами. Паспорт у вас с собой?

Вера колебалась. Она была уверена, что шкаф этот ей действительно нужен, но почему-то решиться не могла.

— Соберусь с силами и завтра приду… до завтра, Петр.

Петя заметно расстроился:

— До завтра его может кто-нибудь выкупить! До закрытия магазина еще целых два часа, а там вон, посмотрите, потенциальные покупатели тоже шкафы выбирают. Скоро и до вашего доберутся.

Вера заметила неподалеку пожилую пару. Коротенький коренастый мужчина горячо спорил с полной, не по годам накрашенной, разнаряженной женщиной. Конкуренты рассматривали трехстворчатый белый шкаф, спорили громко, эмоционально, сильно размахивая руками. Женщине шкаф явно не приглянулся, она требовала идти дальше смотреть другие шкафы.

— Петя, — Вера подошла ближе к добродушному лысому Пете, подняла голову, доверчиво заглянула в лицо, потом по-детски просительно потянула его за рукав, — а может, как-нибудь забронируем мой шкафчик? Например, вы прикрепите табличку «продано». Я видела, в других салонах так делают.

— Нам не разрешают бронировать без предоплаты. — Петя жалостливо смотрел на маленькую Веру. — Но я продержусь до закрытия, буду объяснять, что вы побежали за деньгами. А вы приходите прямо к открытию. Мы открываемся в десять часов. Ок?

— Да, замечательно! Я прибегу первой. Спасибо большое, Петя! Хотите, я вам пирожков испеку и завтра принесу, а то вы тут целый день торчите, бедный, голодный…

— Ну что вы, спасибо, не надо. Мне жена дает с собой термос с куриным бульоном: у меня — диабет, пирожки нельзя…

— Что ж это она не знает? При диабете лучше овощными супчиками питаться, а не мясные бульоны трескать. Они вообще вредны даже здоровым.

— Да? А я и не знал. Думал, раз не сладкое, то можно.

— Вы небось бульон с белым хлебушком едите? А в курсе, что там сахар?

— Где? В хлебе?!

— Да-да, в хлебушке вашем беленьком…

— Ну и ну… нет, не знал.

— А я вам вовсе не сладких пирожков собиралась принести, а с картошкой и грибами, они у меня фирменные, за уши кое-кого не оттащишь. Ну ладно, пошла я.

— Так вы придете завтра? Я шкаф попридержу…

— Да-да. — Вера задумчиво пробормотала «спасибо» и, не оглядываясь, поплелась к выходу.

Вернулась домой, страшно раздраженная, грозно смерила взглядом неуклюжий темный шкаф и принялась большими охапками вываливать вещи на пол: хотелось быстрей выкинуть старье из квартиры, чтоб освободить место для нового светлого шкафа. Сгребая в кучу раскиданные вещи, Вера присела на пол отдышаться. Джинсы, кофты, шарфы, а вот целый ворох разных тканей, сумок, платков. Разглядывая пестрые материи, Вера вспоминала, как мама каждый год собиралась пошить из них занавески и скатерти… мм… Кому это теперь надо? У Веры, как говорила мама, руки не из того места растут, значит, следует раздать весь материал тетушкам. Тааак, что тут еще… Вера продолжала разбирать вещи. Сумки — угловатые и круглые, кожаные, дерматиновые, клеенчатые, блеклые, протершиеся от долгого хранения в сгибах так, что некоторые даже не открываются, — на помойку! Коробка с молниями, коробка с пуговицами — тетушкам в придачу к тряпкам. А что в шкафу делают три бутылки водки и пять бутылок красного вина? Ах да, с поминок же остались. Верины глаза наполнились слезами. И когда глаза уже перестанут соленую воду производить, сырья не должно было уже остаться! Вытерла щеки тыльной стороной запылившейся ладони и смущенно оглянулась, словно кто-то на нее смотрит, потом подтащила стул ближе к шкафу, выдохнула, залезла на стул, привстала на цыпочки и дотянулась до антресолей. Достала пакет с аккуратно сложенной папиной добротной курткой с овчинным воротником, огромной ветровкой и маминым пальто с норкой. Глаза вновь увлажнились. Она потыкалась в мамин воротник, слезы сразу высохли: мех норки принял всю влагу на себя. Вера растроганно подула на мех, прижалась щекой и успокоилась, затем удовлетворенно оглядела пустой шкаф и задумалась.

А к чему ей вообще большой шкаф? Без бутылок, сумок и тряпья в старом шкафу чертова куча места. Вера бережно вернула пакет с родительскими вещами обратно на антресоли. Аккуратными стопочками разложила свои вещи на две полки. Можно было бы еще столько же вещей добавить, только их нет, да и незачем. Вытащила из-за шкафа сложенную картонную коробку из-под старого телевизора, расправила, закинула туда посылку для тетушек. Потом, обтирая большим лоскутом пыль с каждой бутылки, перетаскала алкоголь на кухню и сложила в дерматиновый угловой диванчик. Села, снова привстала, вытащила из-под себя бутылку водки:

— Ну что, выпьем по одной и завтра никуда не пойдем?

Вера подмигнула родителям, заботливо наблюдавшим за ней с фотографии в черной рамочке, достала из тумбочки три стакана. Отец с матерью со стены сейчас выглядели чуть растерянными.

Вера отвинтила пробку, понюхала, брезгливо вытерла нос и спрятала бутылку снова в диван.

— Не дождетесь, — погрозила она кому-то пальцем и спокойно отправилась спать.

Вовкин барабан

Нонна звонила сыну ежевечерне. Ей важно было не прерывать тоненькую ниточку семейной традиции. Она звонила своей мамочке, бабушке Игоря, все годы ровно в 21.00 до самой ее смерти — так в их семье было заведено. Так было, когда еще телефонов не было — тогда писали письма. С появлением телефонов связь стала проще. Младшее поколение регулярно звонило старшему, делилось новостями, справлялось о здоровье. Увы, Игоря приучить соблюдать традиции оказалось невозможно.

Нонна пробовала и хитростью, и на жалость давила, и просила, и требовала — ничего не вышло. «Ну что ж, мальчики… они другие», — утешила себя Нонна и взялась звонить сама.

Как она была счастлива, когда Игорек наконец женился. Мальчику под сорок, а он все прозябал в холостяках. Никакой ответственности, никаких обязательств на себя брать не желал. Нонна периодически хваталась за валокордин, слыша от соседей, что Игорь, пока она на работе, снова неизвестную девушку домой днем приводил. И вот в семью вошла Антонина, которая быстро навела порядок в его личной жизни. Антонина была не настолько красивой, чтобы мужчины теряли голову (слишком высокая, чересчур сутулая и безнадежно костлявая), но Игореву голову она сразу поставила на нужное место.

Всем в доме стало ясно, что все будет так, как решит Антонина. Нонна ушла на пенсию, но дома просидела недолго — быстро устала от Тониной муштры. Пришлось ретироваться, благо было куда. Мама Ноны, то есть бабушка Игоря, завещала внуку квартиру в Строгино, но тот не пожелал уезжать из центра. Нонна уехала в спальный район, оставив сыну собственную квартиру на Смоленской. Шумный центр — для молодых и неуемных, а Нонне как раз Строгино показалось идеальным местом для жизни: неспешные прогулки вдоль набережной, смакование крохотной чашечки кофе с видом на залив. Больше всего на свете Нонна обожала смотреть на воду. Из окон квартиры на Смоленской вода тоже была видна, но в Строгино по кромке воды можно было еще и бродить босиком — счастье!

Через год Нонна стала бабушкой. Только сейчас Нонна осознала, как выглядит безграничная любовь: внука — Владимира Игоревича — обожала без памяти, можно сказать, боготворила. Первое время Вовку ей выдавали в коляске — погулять, но дома с малышом не оставляли: боялись, не справится. Тоня только своей маме доверяла. Нонна расстраивалась, обижалась на молодых, но ничего не могла поделать. Терпение, только терпение. И вот наступил на ее улице праздник. Игорь с Тоней собрались в отпуск — покататься на горных лыжах в Австрии.

— Мам, мы оставим тебе Вовку на десять дней? Тонина мама заболела, одна надежда на тебя…

— Конечно, Игоречек! Прекрасно! Катайтесь, отдыхайте, загорайте, ведь в горах витамина Д больше, чем внизу, главное, ни о чем не беспокойтесь.

— Мы каждый день будем тебе звонить на мобильник, входящие звонки для тебя будут бесплатны, ты сама не звони. Тоня, конечно, нервничает, справишься ли.

— Сыночка, ну, не обижайте же меня, я вон какого прекрасного мальчика Антонине вырастила, что ж мне помешает понянчиться несколько дней с мальчиком Вовкой? Как же я мечтала об этом. Скучаю безмерно по нему и по тебе…

— Мам, не надо, ведь все хорошо. С Вовкой точно не соскучишься. Только не потакай пацану, пожалуйста! Тоня — фанат строгого воспитания.

— Ну, милый, это ее право, а право бабушек — баловать внуков.

— И главное, не покупай ему игрушек, у нас и так вся квартира ими завалена. Скажу еще раз при Вовке, чтоб не выпрашивал.

— Ладно.

Когда Нонна с Вовкой остались вдвоем, она заговорщически подмигнула и пообещала просиявшему внуку:

— А мы с тобой все равно поедем за игрушками, выберешь, какие захочешь, и оставим их у меня. Будешь ко мне приезжать и играть в свое удовольствие. — Это была ее маленькая месть родителям внука.

Из Строгино бабушка с внуком на такси добрались до «Детского мира», где вволю разгулялись. Провели в универмаге почти весь день. Вовка, подробный и обстоятельный, подобрал комплект солдатиков и к нему набор из конструктора «Лего», чтобы строить военные крепости. «Лего» у него и дома было, но мама в солдатики играть не разрешала, считая, что мальчикам в войну играть ни к чему: война — это не игра.

Уже на выходе из магазина страшно довольный внук притормозил у витрины с музыкальными товарами. Вовкино внимание привлек большой синий барабан. Он подошел поближе полюбоваться, затем легонько по нему стукнул, барабан звонко отозвался. Веселый продавец в рубашке в крупную клетку обратился к Нонне:

— Вы хотите купить мальчику барабан?

— Я хочу купить все, что сегодня захочется мальчику…

— Отлично, сейчас подберем!

Продавец прищурился на Вовку, скрылся в подсобке и вскоре вынес оттуда три разноцветных барабана и вручил Вовке пару палочек:

— Вот, смотри, пацан, палочки надо держать вот так. Попробуй постучать по каждому, твой барабан отзовется…

Вовка неуверенно оглянулся на бабушку.

— Давай, Вовка, стучи, я на все согласна!

Вовка просиял и принялся бить палочками по всем барабанам. Нонна любовалась внуком, и сердце ее переполняла гордость. Вовка был удивительно похож на нее — такой же решительный, любознательный и веселый.

Маленькая Нонна в свое время тоже давала родителям «прикурить»: постоянно что-то придумывала, строила из подручных средств, портила из-за своих фантазий вещи. Никакого Лего тогда не существовало, и ей ничего не покупали в магазине. Игрушки были самодельными, благо папа у Ноны был умельцем и даже смастерил дочке настоящий кукольный театр. Театр был предметом ее гордости и зависти всего двора. Нонна придумывала и показывала друзьям кукольные спектакли до тех пор, пока второгодник Петька Степанов не поджег ширму, в результате чего сгорели все куклы и чуть не загорелся подъезд. Ребята тогда собрались и устроили Петьке темную, и он, хотя был всех выше и сильнее, почему-то не стал сопротивляться и даже потом извинился перед Нонной.

Пока Нонна предавалась воспоминаниям, Вовка выбрал зеленый барабан. И теперь зачарованно смотрел, как продавец настукивает разные ритмы. Барабан стоил недешево, но он так воодушевил мальчугана, что бабушка, потратив целую пенсию на игрушки и барабан, ни о чем не пожалела. Холодильник забит продуктами, так что дотянуть до следующей пенсии — раз плюнуть, а одной ей ничего не надо.

Все десять дней соседи из соседних квартир снизу, сверху и сбоку выражали свое недовольство: нижние стучали по батарее, верхние долбили в пол, соседи сбоку просто вызвали участкового. Тот пришел, такой строгий, поговорил с бабушкой, потом с Вовкой, потом с удовольствием попил у них чай, попробовал сам поиграть на барабане и ушел, попросив соблюдать установленные для порядка часы, когда можно производить шум.

Через десять дней Вовку забрали родители. Подъезд выдохнул с облегчением, но теперь каждые выходные Вовка умолял отвезти его к бабушке Нонне. Родители разводили руками: «Чего тебе там медом намазано?».

— Мам, чем ты парня за десять дней приворожила, он спит и видит, когда к тебе поедет.

Игорь позвонил раньше, чем Нонна посмотрела на часы: ровно девять, пора звонить.

— Это наш с Вовкой большой секрет для маленькой компании, — улыбаясь себе в зеркало таинственной улыбкой Джоконды, ответила сыну Нонна. — И не спрашивай меня, все равно не скажу, потому что вы ему такое все равно не позволите.

— Интригующе. Надеюсь, что-то приличное? Помню, ты рассказывала, какой была в детстве шалуньей.

— Да, и Вовка, между прочим, весь в меня. Он — моя радость, моя надежда! Когда он немножко подрастет, будет мне каждый день звонить и часто приезжать, от тебя ведь не дождешься…

— Мам, не начинай!

Попугай Афанасий

Большая тусовка по случаю окончания института длилась третьи сутки. Почти все уже разъехались, осталось несколько человек, которым никуда не надо было спешить.

Танцы, песни, игры, еда, выпивка — все надоело. Пошли разговоры ни о чем. Начали откровенничать о заветных мечтах и желаниях. Девушки завели наивную «шарманку», что главная мечта всей жизни — настоящая любовь до гроба. Андрея чуть не стошнило от их пафосной банальности.

Ему и так было не по себе: выпитое и съеденное за день скопилось внутри организма и придавило провалившееся ранее, мучила изжога, терзала головная боль. Он угрюмо молчал, растянувшись на ковре, подальше от стола, утратив интерес к происходящему. Зато его приятель Юрец, вторые сутки восседавший во главе стола с остатками несвежей еды, встрепенулся. Юрец, оказывается, с детства мечтал о золотых рыбках. Все весело переглянулись, однако Юрец не смутился и про свою заветную мечту выложил подробно и четко, несмотря на то что не выговаривал букву Р. Юрец был сутул, невзрачен и слегка косил, девушки его всерьез не воспринимали, да он и не претендовал ни на что. Был верным Санчо Панса своего приятеля Андрея, которого звал Диней, и добрейшим малым, за что Андрей (Диня) его очень ценил. Юрец никогда не ревновал девушек к Андрею, который действовал на слабый пол, как удав на кроликов. Девушки глаз с него не сводили. Андрей был похож на артиста Абдулова — был высок и красив, обладал бархатным баритоном, и, если брал в руки гитару, девушки таяли, как снег на весеннем солнце.

— Мать-то всегда была плотив, говолила: возни с лыбками не обелешься — колми их лечи, аквалиум чисть…

— А отец? — вдруг заинтересовался Андрей.

— Батя собилался купить мне аквалиум с лыбками в тот день, когда исполнится десять лет, но не успел. В тот день он по дологе с Птичьего лынка попал в авалию, его «Заположец» плевлатился в лепешку под колесами глузовика, аквалиум лазбился, лыбки лазмазались по дологе…

— Какой ужас!

Девушки закрыли лица руками, защищаясь от представившейся страшной картины. Лина, хозяйка квартиры, в которой они тусили, подошла к Юрцу и ласково погладила его по вихрастой голове.

Андрей повернулся на живот, уткнулся лбом в ладони, замер. Можно было подумать, что он спит, но он напряженно думал.

— А давайте за сбычу мечт! — предложил Гоша. — Сначала каждый выпьет за свою мечту, потом еще раз — за чужую.

Гоша — самый заводной и активно пьющий в компании. Чем больше Гоша пил, тем веселей становился. На трезвую голову обычно был хмур, язвителен, даже желчен, как истинный мизантроп, но под хмельком любил всех, и его все любили, стараясь быстрей напоить и расслабить.

Андрей поднял голову, поморщился на слове «выпьем», промычал нечто нечленораздельное и, отрицательно качнув головой, уронил голову на руки.

Гоша, не обращая внимания на единичный протест, разлил остатки портвейна, вручил каждому по стакану и бодро продолжил:

— У меня лично всегда мечты сбываются, потому что я загадываю конкретно, не растекаюсь мыслью по древу. Пусть каждый произнесет вслух, о чем мечтает, мы за его мечту выпьем, и она сбудется. Начнем с золотых рыбок. Юрец, не дрейфь, все путем, будут тебе рыбки в аквариуме! Поехали!

Все отпили по глотку. Андрей с трудом сел, взял стакан и, превозмогая отвращение, отхлебнул, поморщившись.

— А вот о чем мечтаю я: остаться здесь, когда все разойдутся, если Линка не против. — Гоша нежно погладил хозяйку по щеке.

— Линка не против, — засмеялась та и подставила Гоше вторую щеку.

— Делзай! — поддержал приободренный Юрец.

— А я в детстве мечтал о большом говорящем попугае, — включился в игру Андрей, — у нашего соседа был говорящий какаду по кличке Вовчик…

Все фыркнули.

Андрей встал с ковра и пересел на диван поближе к Юрцу:

— Чего вы ржете-то, кони, я ваши желания, между прочим, не комментировал.

— Андрюх, извини, — Гоша примирительно протянул Андрею руку, — просто попугай Вовчик звучит смешно.

— Кому смешно, мне в самый раз, — с вызовом отозвался Андрей.

Приподнявшись, потянулся к стакану: «За Вовчика!», — выпил залпом и рухнул лицом в диван.

На следующий день Андрей очнулся на том же диване. На столе — немытые тарелки и бокалы. Кислый запах нестерпимо бил в нос. Осмотревшись, Андрей приметил Юрца, свернувшегося уютным клубочком в маленьком кресле. Больше никого в комнате не было. Андрей потряс приятеля за плечо, никакой реакции, тогда, набрав в рот воды из горлышка, прыснул Юрцу в лицо.

— Идите в пень! Андлюха, ты — дятел!

— Хватит вянуть и тянуть резину, пора приступать к сбыче мечт.

— Чччё?

— Сейчас разбежимся по хатам за баблосом, потом на Птичку, за товаром…

— За товаром? Какая еще птичка?

— Не тупи! Птичий рынок.

— Аааа… тот, что на Таганке?

— Уже нет, Птичка улетела за МКАД. Раньше у нас по соседству, на Калитниковской улице, был. Мы с отцом часто ходили по воскресеньям поглазеть. Мать всегда отнекивалась, не хотела: ей животных в клетках жаль, особенно котят и щенков. Дед рассказывал, что Таганка когда-то была окраиной Москвы и крестьяне торговали там домашней птицей, ну, курами, утками, гусями…

— Ну, и чё?

— Ничччё, через плечо! Не поедешь — фиг с тобой, один рвану, у меня пятьсот баксов отложено: в Турцию собирался одну телку свозить, да лучше попугая куплю…

— А у меня тлиста есть, как думаешь, Диня, хватит на аквариум?

— Выше крыши! Рыбки недорого стоят, не то что говорящий попугай. Мой отец мечтал завести голубей, построить во дворе голубятню — дедовскую-то сломали, когда напротив новый дом начали строить. У деда в середине прошлого века знатная голубятня стояла, отец рассказывал: со всех дворов сбегались мальчишки и разновозрастные дядьки поглядеть, как дед Семен свистом поднимает в небо голубей. И каких только у него не было: однотонных, пестрых, венценосных, веероносных. Отец тоже хотел голубей, но не получилось. Для голубятен в Москве теперь нет места — улицы машинами заставлены да ларьками. А попугай Вовчик жил у соседа дяди Валеры, такой прикольный: всех «дусями» звал, лаял, мяукал и семечками пулялся. Куплю себе такого Вовчика, научу говорить: «Бабы — дурры…»

Приятели фыркнули и осеклись, переглянувшись, но никто не отозвался — очевидно, еще спали. Андрей с Юрцом почувствовали себя лишними на этом празднике любви и согласия. Решили уйти, не прощаясь.

Через пару часов счастливый Юрец уже прижимал к груди небольшой аквариум с двумя золотыми рыбками:

— Буду их разводить. Постлою на кухне аквалиум во всю стену, пусть плавают.

Затем они с Андреем прочесали все торговые ряды. Попугаев — тьма, но какой-то у всех туповатый вид, вряд ли их можно чему-нибудь научить. Один мужик, услышав, что нужен говорящий, дал телефон заводчика:

— На рынке говорящие попугаи молчат из-за стресса: слишком шумно и народу полно. Езжай на квартиру к Максу в Измайлово, он подберет, что надо.

Андрей позвонил заводчику, выяснилось, что какаду есть на любой вкус, стоят попугаи от пятисот до десяти тысяч долларов, в зависимости от породы, возраста, словарного запаса и прочего. Юрец отправился с аквариумом домой, а Андрей рванул в Измайлово, хотя бы взглянуть на свою мечту. Дверь открыл сам Макс — сурового вида, крепкий, приземистый мужик лет пятидесяти, волосы забраны в хвост аптечной резинкой. «Экзот, — подумал Андрей, разглядывая зеленые штаны из змеиной кожи, замшевую бежевую жилетку с бахромой на голое тело и белые мокасины. — Тормознул на шестидесятых годах, хиппи несчастный…» В огромной трехкомнатной квартире все стены были уставлены клетками с попугаями. Стоял такой дикий гвалт, что Андрей невольно присвистнул:

— Ого, как вы это выдерживаете?

— Ну-у, как… люблю я их, — улыбнулся заводчик, — хотя ужиться с этим поп-коллективом невозможно, потому я ночую в соседней квартире, а сюда прихожу пообщаться. Для души, так сказать.

— Но их ведь нужно поить-кормить, убирать в клетках…

— Естественно, но для этого, молодой человек, есть специально обученные люди. Давай, парень, ходи, смотри, выбирай, но не долго: у меня мало времени.

Андрей сначала рассматривал только белых. Он рассказал Максу про мечту детства.

— Странная кличка — Вовчик, — хмыкнул заводчик, — так породистых попугаев не называют, разве что твой сосед брал какаду не у заводчика…

— Да, верно, сосед служил моряком на торговом судне и сам привез его птенцом откуда-то.

— Тогда понятно. Впрочем, клички какими только не бывают. Ты, кажется, хотел болтливого? Тогда бери Афанасия Ивановича, он у нас самый разговорчивый, честно говоря, даже жаль отдавать. Я с ним болтаю вечерами.

Афанасий Иванович — розовый какаду с алым хохолком.

Андрей слегка поморщился:

— Цвет какой-то… девчачий.

— Эх, молодежь, молодежь, ничего не разбирает, не понимает, а туда же! Не розовый он, а цвета благородного лосося, или розового жемчуга, или нежного восхода над морем, или заката в пустыне, или…

— Ладно-ладно, — сдался Андрей, — раз белых нет… а что этот Афанасий говорит?

— Сейчас. — Макс подошел к клетке и открыл дверцу. — Афанасий Иванович, как дела, мой друг?

Попугай подозрительно покосился на Андрея:

— А это ктооо?

— Я — Андрей. Пришел за тобой.

— Он ктоооо? — снова обратился попугай к Максу.

— Это — Андрей. Пришел выбирать друга.

— Я — ктоооо?

— Ты — друг, умница, Афанасий, хорошая птичка. — Макс вытянул руку в сторону. — я — друг, иди ко мне.

Афанасий Иванович наклонил набок голову, тряхнул хохолком, еще раз покосился на Андрея и важно вышел из клетки. Потом взмахнул крыльями, взлетел на плечо Максу.

— Споем? — предложил Макс попугаю и начал, притоптывая, напевать бодрую песню группы «Любе» «А ну давай, давай наяривай, гитара семиструнная…».

Попугай подумал, размялся, поприседал на плече у Макса и ворчливо глухо отозвался:

— Давай, давай наливай…

— Класс! Браво, Афанасий! — Андрей зааплодировал. — Беру.

— Полторы тысячи баксов.

Андрей не удивился: предполагал даже, что выйдет дороже.

— У меня с собой столько нет, только пятьсот…

— Штукарь в качестве аванса, конечно, лучше, ну да ладно. На неделю переставлю Афанасия Ивановича в дальнюю комнату, не буду подходить, чтобы отвык от меня.

Он соскучится, будет рад любому собеседнику. Я стараюсь с подопечными особо не дружить, иначе трудно расставаться, к Афанасию вот привык.

— Спасибо, я приеду с деньгами через неделю.

— Пока не за что. И вот еще: жду до субботы. Если не принесешь всю сумму, залог остается мне. Понятно?

— Неплохо.

— Да, таковы мои правила.

— И многие не приходят?

— Всякое бывает, — уклончиво ответил Макс.

Недостающую тысячу Андрей попросил у отца:

— Дай взаймы, я устроюсь на работу и верну тебе…

Мать, услышав, возмутилась:

— С ума сошел? Такие деньги платить за птицу, которая будет орать и гадить по всей квартире?!

— Почему по всей квартире? У попугая клетка будет… в моей комнате.

— Андрюша, ты в детство, что ли, впал? Ты сколько лет нас этим Вовчиком доставал-доставал, наконец успокоился, за ум взялся. А сейчас… что произошло? Взрослый человек, высшее образование получил, а не наигрался…

— Действительно, сынище…

— Пап, ты забыл, как сам обижался на деда, что он тебе голубей в наследство не оставил? Чем ты лучше?

— Андрюша, попугай стоит столько, сколько я за год не зарабатываю, голуби бы дешевле обошлись. — Мать еще надеялась отговорить.

— Да не скажи, мать, породистые голуби и тогда очень дорого стоили, целое состояние, и сейчас…

— Голуби хотя бы могли вылетать, а твой попугай, как арестант, будет расхаживать по клетке…

— Во-первых, я буду его выпускать, во-вторых, построю ему на даче просторный вольер. Вы в детстве не разрешали ни птиц, ни кошек, ни собак, но теперь запретить не можете. Не дадите денег — не надо, у друзей займу. И у меня есть своя комната, в которой я могу делать что хочу.

Отец потихоньку от матери деньги все же дал. До субботы Андрей не дотерпел, поехал за Афанасием в четверг.

— Не хочется мне расставаться с Афанасием, жалею, что согласился. Давай я верну аванс. — Макс был хмур и небрит.

— Ну, уж нееет, я уже недостающую сумму принес. Уговор дороже денег…

— Да… — Макс поскреб подбородок. — Афанасий еще юн, через пару лет цена на него взлетит раза в два, так что, считай, удачно вложил деньги. Научишь Иваныча говорить больше слов, и если он тебе надоест, я выкуплю его обратно.

— Понятно, только я друзей не предаю.

Макс ухмыльнулся:

— Это ж просто бизнес, ничего личного. Попугаи долго живут. Мы с тобой состаримся, даже, может, откинемся, а Афанасий Иванович забудет, как нас звали, и еще несколько лет кайфовать будет, если в хорошие руки попадет…

Прошло полгода. Родители души не чаяли в Афанасии, особенно мама. Она называла попугая Афушей, разрешала ему разгуливать по всей квартире, терпеливо учила его новым словам и демонстрировала гостям:

— Афуша, иди-ка сюда, скажи мамочке что-нибудь…

— Ку-ку, — охотно отзывался Афанасий.

— Афуша хороший?

— Харроооши…харррошшшшши.

— Сам себя не похвалишь, никто не похвалит, — одобрительно добавлял довольный папа.

— Шипящие буквы ему нравятся больше, да Афуша? — подогревала восторг гостей мама. — Ну-ка спой: «У дороги чибис, у дороги чибис…»

— Чи-и-бисс, чиибисс, чи-чи-чи, тач-тач-тач…

Первое время Андрей не отходил от попугая, с утра до вечера дрессировал, учил новым словам, включал музыку. Попугай любил попсу, сразу начинал приседать и раскачиваться под «тыц-тыц-тыц…». Андрею, предпочитавшему тяжелый рок, родителям, обожающим душевные бардовские песни, было непросто смириться с песнями групп «Руки вверх» или «Комбинация», но гости умирали со смеху, когда попугай пытался подпевать: «Ай-яй-яй, деффф-фчон-ка», «Два куссссоч-чччи-ка кал-бассс-ки-ии…»

Вскоре Андрей устроился на работу и привел в дом симпатичную девушку Лену. Мало того что она была полной маминой тезкой — Елена Николаевна, — так и во всем остальном была похожа на свекровь. Жили дружно, даже весело — Афанасий скучать не давал. Лена его, правда, чуть побаивалась, но уважала. Через два года родилась Иришка, и тут Лену, как подменили.

— Андрюша, с попугаем надо расстаться.

— С какой стати?

— С такой, что мозгов у птицы мало. Попугай возьмет и клюнет Иришку в голову, а еще страшнее — в глаз…

— С ума сошла? Кого Афанасий когда-нибудь клевал?

— Забыл? Твой попугай моего отца в день знакомства в переносицу клюнул! Чуть заикой не сделал.

— Так он из любопытства: у Петра Самсоновича очки на носу блестели, вот Афанасий и попробовал на зубок…

— Хорош зубок, прокусил до крови! Ребенок потянется к птичке и останется без глаз. Нет, Андрюшенька, придется тебе выбирать: или мы с Иришкой, или попугай. И деньги нам сейчас, сам знаешь, как нужны. Поеду на все лето с Иришкой в Болгарию, а ты будешь к нам приезжать по выходным…

Андрей позвонил Максу. Тот не брал телефон несколько дней. Мог, конечно, уехать отдыхать куда-то, но странно, он же тогда говорил, что никуда не ездит из-за попугаев. Андрей адреса не помнил, но потащился в Измайлово, надеясь на зрительную память. Память не подвела: быстро нашел дом и подъезд. В квартире обитали какие-то таджики, человек тридцать, наверное. Попугаев не было. Про Макса они не слышали, квартиру им сдал риелтор Гриша.

— Уважаемый, какие проблемы, а? Мы тут тихо живем, подъезд моем бесплатно, работаем на стройке. Порядок знаем.

— Да мне по барабану ваш порядок. Дайте телефон Гриши, мне нужно хозяина попугаев найти…

— Попугаи? Так бы и сказал, уважаемый. Тут до нас жили попугаи, только без хозяина. Он умер, сказали. Его сын распродал попугаев и уехал за границу.

«Еще бы, за такие деньги можно на край света уехать и жить припеваючи. Эх, Макс, Макс, как он там говорил: „…забудет Афанасий, как нас звали, и еще сто лет кайфовать будет, если в хорошие руки попадет…“ Где же их взять, хорошие руки?» На рынок Афушу ни за что не повезу. И вообще, друзей не продают…».

— Знаешь, Лен, я тут подумал, вы можете в Болгарию уехать не только на лето, а до тех пор, пока Иришка в школу не пойдет. Будете жить в хорошем климате с морем, фруктами, ягодами. А я тут буду деньги для вас зарабатывать.

— Все понятно, Андрюшенька. Попугай тебе дороже жены и ребенка. Ну что ж, не пожалеть бы тебе потом, не остаться бы с носом…

— Ээээ, неет, Елена Петровна, я с попугаем останусь, а значит, с клювом, — задумчиво поправил жену Андрей.

Алая юбка

Мила примеряла в магазине юбку, крутясь в тесной примерочной, и пыталась представить, с чем ее можно надеть, чтобы все ахнули. Ярко-алая юбка будоражила воображение. Возможно, именно про такой цвет писал Александр Грин в «Алых парусах». Юбка казалась Миле сказочной: силуэт, сконструированный для тонкой талии и длинных ног, как нельзя лучше ей подходил. Вот только блузки, достойной такой прекрасной дорогой юбки, у Милы в гардеробе не было. Почти все, что она носила, имело спортивный стиль. Мила вышла из примерочной кабины к большому зеркалу и удовлетворенно покрутилась перед ним. Для полноты картины распустила волосы, сняв резинку. Освобожденные от тугого хвоста тяжелые пряди каштановых волос мгновенно разлеглись густым веером по плечам.

Хорошо бы консультанты помогли подобрать к юбке что-нибудь подходящее. Девушка выглянула в зал, поискала глазами продавца, но четыре продавщицы, обычно скучающие между рядами вешалок, сгрудились вокруг высокого спортивного парня, примеряющего модный светлый пиджак. Молодой человек вызывал у девушек явно неслужебный интерес, хотя потенциальная покупка была солидной. Надо думать, такие парни сюда заглядывают не часто. Подумаешь, мачо на шопинге…

Мила требовательно-раздраженным тоном (сама не знала, что на такое способна) обратилась к спинам продавщиц:

— А может, и мне кто-нибудь здесь поможет?!

Все разом повернулись. Парень удивленно взглянул на Милу («Ах, какие синие глаза!»), мило улыбнулся и изви-няюще развел руками:

— Простите, пожалуйста, это я во всем виноват: никак не могу определиться с размером…

Мила кинула небрежный взгляд на пиджак, потом снова на парня, хотела съязвить, да не вышло: слишком уж добродушно светилось это обаятельное лицо.

— А вы… как думаете, мне XL или L подойдет? — Парень выбрался из круговой обороны сотрудниц торгового зала и подошел к Миле.

Он был совсем немного выше ее, но она с удовольствием ощутила себя равной: среди баскетболисток одни «жирафы», и как же ей надоело смотреть на большинство парней сверху вниз, упираясь по большей части в рано лысеющие затылки.

— Я никак не думаю, просто считаю, что нужно брать тот, что сейчас на вас.

Мила, честно говоря, толком не рассмотрела пиджак: ей было не отвести взгляд от его чудесных синих глаз. Понимая, что она уже пялится целую вечность, Мила смутилась и отвернулась, краснея в тон шикарной юбке. Ей вдруг стало обидно, что она еще не успела ничего подобрать и стояла, как дура, в спортивной футболке и юбке с ценником. В этой футболке она провела сегодня целый день. После тренировки, не переодеваясь, быстренько пробежала пару остановок до дома, а в магазин заскочила просто так, поглазеть.

Парень благодарно улыбнулся и протянул руку:

— Меня зовут Денис. Вы меня очень выручили, спасибо. А можно узнать имя спасительницы?

— Мила. Я ничего не сделала такого, за что нужно благодарить…

— Вы разрешили мои тяжкие сомнения, — засмеялся Денис, — мою маму, кстати, тоже Милой зовут — мое любимое имя. Сегодня — редкое, так что вдвойне приятно познакомиться.

Мила улыбнулась и почувствовала, что ее спина сейчас задымится от прожигающих взглядов продавщиц. Она вежливо помахала Денису, повернулась, взмахнула тяжелой каштановой гривой и понеслась обратно в примерочную. Так и не решив, с чем носить алую юбку, Мила оставила ее в кабинке на вешалке, быстро натянула спортивные штаны и вышла. «Если юбка — моя, она меня дождется, хотя… если не дождется, что ж…»

Денис стоял возле кассы, держа в руках вешалку с пиджаком. Увидев Милу с пустыми руками, он удивился:

— Мила, почему вы не взяли ту прекрасную юбку? Она вам очень идет…

— Юбка подождет, я сюда часто захожу, а сейчас у меня нет ни времени, ни…

Мила запнулась, замешкавшись, досадливо махнула рукой и торопливо вышла в стеклянные двери, предупредительно разъехавшиеся в разные стороны. «Вот идиотка, зачем было объясняться, да еще таким дурацким тоном. Интересно, кто такой этот красивый и вежливый Денис, чем занимается? Пиджак выбрал стильный, супердорогой. А я — балда балдой: юбку надо было, конечно, отложить и бежать за деньгами, ведь второй такой нет. Затупила…» Мила расстроенно брела по торговому центру, еле волоча ноги, надеясь, что Денис догонит. Ну, глупо же, правда, стоять возле кассы и ждать его после того, как сама ляпнула, что нет времени. Мила сердилась на себя» «Язык твой — враг твой. Мама, как обычно, права».

Дома рассказала родителям, что чуть не купила красную юбку, да передумала.

— И правильно, — рассмеялся папа, — ни к чему привлекать внимание, а то погонится за тобой какой-нибудь горячий бык.

На вопрошающий мамин взгляд Мила шепнула одними губами:

— Дороговато…

— Ты свою дочь даже к юбкам ревнуешь, — парировала мама. — Милочка, но ведь красной юбки у тебя еще не было. Тебе должна пойти, ведь она тебе понравилась, да? Знаешь что, давай мы купим эту юбку тебе ко дню рождения…

До дня рождения оставался еще целый месяц, Мила с сомнением покачала головой. Она решила испытать судьбу, загадав: если юбка ее дождется, то принесет в этом году счастье. Через неделю (больше не выдержала) Мила, волнуясь, влетела в торговый центр. Юбки не было. Мила ощутила такую досаду, такое острое сожаление, что захотелось изо всех сил стукнуть себя по дурной голове.

— А вы не скажете, — обратилась Мила к скучающей девушке, — тут неделю назад юбка алая висела, такая… длинная…

Молоденькая продавщица, пролистывая телефонные сообщения, проворчала:

— Нет у нас никаких алых юбок. — Потом оторвалась от телефона, взглянула на Милу, подскочила и воскликнула — Так это же вы?!

— В смысле — я? — удивилась Мила.

— Вы же Мила? Вас тут посылка дожидается с сюрпризом!

— Посылка? Сюрприз?! — Мила замерла, сердце подпрыгнуло и ухнуло вниз, куда-то в живот.

— Сейчас, минуточку…

Продавщица побежала в подсобку и резво вернулась со свертком. За ней торжественно, как в почетном карауле, вышли еще две. Девушки окружили Милу и с жадным любопытством смотрели, как она раскрывает пакет, к которому скотчем была приклеена записка. На пакете было написано: «Миле лично в руки». Внутри оказалась алая юбка и письмо: «Мила, я очень надеюсь, что вы вернулись за этой юбкой. Не знал, в какую сторону бежать, чтоб вас догнать: вы так быстро исчезли. Я испугался, что алую юбку купит кто-нибудь другой. Других таких нет, я узнал. Эта юбка должна быть только вашей! Пожалуйста-пожалуйста, очень прошу, позвоните мне по этому номеру. К сожалению, ваш телефон я не успел взять, простите, простите, простите. Пожалуйста, позвоните. Нам нельзя потеряться в этом случайном мире. Денис».

Одна из продавщиц подмигнула Миле:

— Знаете, мы молодого человека обнадежили, что вы — наша постоянная покупательница. Он три вечера подряд заходил, в конце концов оплатил ее и попросил передать вам.

Одна девушка попыталась заглянуть в записку через Милино плечо:

— Мы и сами переживали, что вы всё не приходите. Так романтично получилось, как в кино!

Мила поблагодарила, взяла сверток и медленно пошла к выходу.

— А верх? Вам разве не надо к этой юбке подобрать блузку?!

— Да-да, спасибо, совсем забыла.

Из принесенного вороха блузок и кофточек Мила выбрала изумрудного цвета шелковистую водолазку, оттеняющую ее темно-серые глаза. «Чтобы ахнули, — подколола себя Мила, — ну вот скажи, зачем надо было удирать?»

— Приходите к нам за покупками уже вдвоем, — весело крикнула молоденькая продавщица, убегая в подсобку.

Возле кассы Мила еще немного подумала.

— Знаете, я водолазку возьму, а юбка… пусть пока останется у вас…

— Девушка, у нас тут не камера хранения, заберите покупку.

— Представьте, что я сегодня не приходила, — примиряюще прижала палец к губам Мила.

Расплатившись, не оглядываясь, шагнула в разъехавшиеся стеклянные двери. Шла, почти бежала, задыхаясь от волнения. Сердце билось так, что казалось, сейчас распахнется грудная клетка и оно вырвется на свободу. «Я ему понравилась, понравилась! Может, он — моя судьба? Алая юбка волшебная. Юбка. Зачем я ее оставила? Правда как-то неудобно, они так все смотрели… Ну и пусть, тебе-то что за дело? Смотрели и смотрели, им делать нечего, а у тебя, может, судьба…»

Мила сосредоточенно бегала кругами вокруг торгового центра, словно привязанная, мучительно соображая, как лучше поступить. Ничего не придумав, вошла в ТЦ и, почти дойдя до бутика, снова вышла: «Нет, не пойду…» В носу защипало. «Давай-давай пореви мне еще, мало того что нерешительная и ненаходчивая, убежала от своего счастья, так еще и рева-корова…» Щеки стали мокрые. Мила полезла в карман за платком. Платка не было, зато в нем оказалась записка Дениса. Записку-то она автоматически взяла и спрятала в карман.

«А с юбкой что будем делать? — спросила себя Мила насмешливо и сама себе ответила: — А юбка теперь подождет!».

Купи слона

Димка всю свою сознательную жизнь, то есть лет шесть, мечтал, чтобы в их квартире жило маленькое существо, за которым он мог бы сам ухаживать: кормить, мыть, обнимать и гладить. Прошлой зимой Димка слезно умолял маму взять котенка. Ничейный котенок пригрелся в подъезде под лестницей, некрасивый, несчастный, мутные косые глазки постоянно слезились. Когда приносили еду, он хрипло мявкал, хватал жадно все подряд, глотая без разбора вместе с пакетом.

— Кормить его корми, пожалуйста, молоко буду покупать, сколько потребуется, даже блюдечко специальное выделю, но в квартире уличное животное не потерплю, и гладить его не смей: оно больное.

Димка ухаживал за котенком целых две недели, пока тот не исчез… непонятно куда.

Родители не соглашались заводить ни кошечку, ни собачку. Димка пытался уговорить их хотя бы на птичку или рыбок, но на сыновьи мольбы папа отшучивался: «А ты купи слона…» Поначалу Димка никак не мог взять в толк, что за такой странный ответ. Потом ему в школе объяснили, что это игра-доставалка: что ни спросишь, в ответ — «а ты купи слона…».

В одно солнечное майское воскресенье мама вспомнила, что дачный сторож просил привезти десяток живых цыплят. Он собирался их за лето подрастить, а зимой — заморозить на суп. Димка не мог представить, как можно цыплят заморозить на суп. И папа тоже сказал маме, что ни за что не смог бы съесть тех, кого сам растил. Мама отмахнулась и отправила их на Птичий рынок. Димка поначалу думал, что на птичьем рынке только птиц продают, а оказалось, кого там только не продают.

Они с папой шли и шли, а торговые ряды все не кончались. За бесконечными прилавками стояли тетки и дядьки, тыкали каждому прохожему в нос щенков, котят, козочек, поросят, совали в руки стеклянные банки с рыбками и клетки с канарейками. Все это пестрое живое добро лаяло, мяукало, свистело, блеяло и хрюкало. Димкино сердце билось как сумасшедшее. Мальчуган ежеминутно дергал отца за рукав: «Папа, смотри, смотри, какие красивые рыбки! А вот-вот, посмотри сюда, ну до чего же миленькие котятки…» Папа, как заведенный робот, заладил: «А ты… купи слона…», не слушая, не останавливаясь, тащил Димку дальше и дальше, при этом оба они заинтересованно вертели головами во все стороны. Наконец увидели маленькую пожилую тетеньку в цветастом байковом переднике, которая продавала цыплят. В фанерном ящике их было очень много — трогательных пушистых желтых комочков. Тетенька, скорее даже бабушка стала вылавливать и отсчитывать их по одному, а Димка бережно прижимал каждого цыпленка к груди, гладил и опускал в обувную картонную коробку с проделанными ножницами дырочками, которую мама заранее им приготовила. Вовка одним пальчиком осторожно приглаживал птенчикам топорщившиеся крылышки и умилялся их беспомощному писку.

— Какой ласковый мальчик. Любишь братьев-то наших меньших? У тебя кто дома-то живет, собака или кошка? — Старушка улыбнулась Димке, затем, нацепив на нос очки, деловито пересчитала полученные от папы деньги.

У Димки от бабушкиных слов так сильно защипало в носу, что он не смог вымолвить ни слова. Старушка убрала деньги внутрь своей вязаной кофты, достала из кармана передника влажную салфетку, протерла руки, затем, хорошенько порывшись в другом кармане, нашла и протянула Димке леденец. Он хотел поблагодарить, но только промычал нечто невразумительное и опустил голову.

Папа посмотрел на сына и тут же перевел взгляд на бабушку:

— Спасибо за конфету. У мальчика всего достаточно, разве что слона не хватает.

— Слона? — удивилась старушка, сдвинув очки на лоб.

— Да, замучил парень совсем: купи да купи ему кого-нибудь, вот я и начал с ним играть, отвечая: «А ты купи слона…»… ну, чтоб не приставал. — Папа взял Димку за руку, собираясь идти домой.

Старушка всплеснула руками:

— Замучил… приставал… как же так-то… — Она расстроенно протерла рукавом глаза и вышла из-за прилавка. — Скушно, поди, мальчонке-то вашему, ведь заботиться-то ему не о ком — небось ни братика, ни сестренки. У меня-то тоже был сын, и я ему не разрешала в детстве собаку завести: грязи в доме боялась и что гулять-то с ней не будет. На мне дом, хозяйство — забот-то хватало. Вырос сыночек безответственным эгоистом… жестоким. Выгнал меня из квартиры-то в деревню. Нет у меня теперь ни дома, ни сына. Теперь-то сижу… цыплят развожу. На пенсию-то не больно проживешь-то, сами понимаете…

Росточком старушка доставала примерно до пояса Димкиному папе. Говорила быстро, прикрывая ладошкой рот, теребила свой цветастый передник, переводя озабоченный взгляд с мальчика на папу. Папа покосился на Димку. У мальчика по щекам беззвучно катились крупные слезы, и он их слизывал языком, поскольку обе его руки были заняты: в одной — коробка с цыплятами, другую крепко держал папа.

Папа отпустил Димкину руку и покраснел. Он вспомнил, как много лет назад, когда сам только-только пошел в школу, во дворе под старой липой со слезами хоронил трех щенков, которых нашел за домом утопленных в помойном ведре. Темные слипшиеся мертвые комочки долгие годы снились ему в ночных кошмарах, и страшно было узнать, что утопил щенков кто-то из родных или соседей.

Папа замотал головой, пытаясь стряхнуть ужасные воспоминания, осторожно подхватил у Димки коробку с цыплятами и заговорщически произнес:

— А-аа… давай-ка, сын, пойдем да купим прямо сейчас… морскую свинку. Мама же нам свинку не запрещала, она говорила только про щенков, котят, птичек и рыбок. Про свинку ничего не говорила. Свинка же смирная, все время в клетке сидит, гулять с ней не надо, а гладить можно сколько угодно, не то что рыбок. Я тут неподалеку заметил смешных таких, лохматых…

Димка недоверчиво заглянул отцу в глаза:

— Честно-пречестно? Ты правда купишь свинку?! Мне?! А как же «про слона»?

— «Сказка про слона» закончилась.

У Димки моментально высохли слезы.

— Урррррааааааа!!! — завопил мальчишка.

Леденец тут же выскочил и угодил в коробку с цыплятами, немедленно кинувшимися его клевать.

Все засмеялись, Папа вежливо поклонился просиявшей бабушке, и они отправились покупать морскую свинку. Димка, сколько мог видеть, все оборачивался и махал старушке обеими руками, а когда та исчезла, крепко прижался к папе и заплакал.

— Димка, ты что?

— Ничего, папочка, просто я тебя люблю, и мне так жалко одинокую бабушку… я никогда — никогда вас с мамой не брошу…