Чудо в пустыне

Драконы туч несутся мимо,

И четкий пар встает вдали,

И запах копоти и дыма

Плывет от сохнущей земли.

Слагая далям поэметты,

Надев брезентные пальто,

Садятся смуглые поэты

В свой разукрашенный авто.

Расправив радужные крылья,

Взметнув в туман седую пыль,

Как рыжий коршун, без усилья

Взмывает в высь автомобиль.

И над серебряным простором,

За кузовом взметая газ,

Размеренно стуча мотором,

Летит бензиновый Пегас.

Уж летней сладострастной дрожью,

Как встарь, пропитана земля,

И развернулись ржавой рожью

Раскинутые вдаль поля.

И вот – сквозь пыльные туманы,

Как дым, одевшие луга,

Мерцают моря шелк желанный

И золотые берега.

Огнем прозрачным и томящим

Стекляный воздух ослеплен;

По рельсам узким и дрожащим

Бежит измученный вагон.

И ветер ласковой струею

Летит над мглою тихих мест,

Чтоб пыль прозрачной кисеею

На кирке затянула крест.

На желтом пляже зонт раскрытый,

Шаланд раскрашенных ряды,

И запах соли с ветром слитый

Плывет от голубой воды.

Давно забывши ураганы,

Здесь влага нежная легла,

И плещутся в воде стекляной

Лишь загорелые тела.

Овеянные желтой пылью

В пустынном сумраке Весны,

Пылают огненные крылья

Неопалимой Купины.

Но он тоскует неизменно,

И, кажется, в ночи цветет

И лоб, венчанный черной пеной,

И влажный чуть раскрытый рот.

Шершавый крест сжимают длани,

И над торжественной землей

Он видит, как горит в тумане

Дун семисвечник золотой!

Пылай просторов багряница!

Гляди внимательней в эфир!

Слетит ли с тучи Колесница,

Освобождающая мир?!

И он глядит в простор безлюбый

Сквозь солнца фимиамный дым,

Внимая, как рокочут трубы

И стонет светлый серафим.

Но, примиряясь и тоскуя,

Он ждет Спасителя в цветах

И молча жажду поцелуя

Таит в пылающих устах.

Душа в туман струится змейно;

И вот, пролив глухой елей,

Лазурь приемлет тиховейно

Причастье золотых полей.

Крик журавлиный в небе тает,

Высок и ясен звездный Дом,

Он молча дол благословляет

Трехперстным медленным крестом.

Шум от винта, как рокот грома,

Прорезал солнечный туман,

И от песка аэродрома

Поднялся ввысь аэроплан.

И туч рубиновые цепи

Тянулись медленной грядой,

Когда на лоб клетчатый кэпи

Он сдвинул смуглою рукой.

Дыханьем сладостным и новым

Вздымался розовый туман,

И на заре крестом багровым

Вырезывался моноплан.

Когда ж терялась все безвестней

Во мгле туманная земля,

Какие сладостные песни

Ты пел у мощного руля!

Ты ждал разгадки тайны звездной,

И вот, как бремя, тяжело

Нависло над тобою грозно

Безумья черное крыло!

Твоя душа с крылами птицы

Рвала железное кольцо,

Но смерти тусклые глазницы

Смотрели в бледное лицо.

Теперь конец! Замолкло Слово,

Нависнул сумрачный туман

И руки мощные сурово

Не бросят ввысь аэроплан!

Широкая аллея, обсаженная кленами,

Резкий крик жестяного петушка на крыше, –

Через два десятилетия, быстрые и неугомонные,

О милые и близкие, я вас вижу и слышу.

На старом кладбище, где белели могилы,

Где зеленые листья дрожали при ветре,

Меж крестов я бродил, молчаливый и хилый,

Белокурый мальчик с именем Петрик.

В досчатом шарабане, потрескивавшем под нами,

В воскресенье в костел мы ездили целовать Распятье.

Матушка надевала чепец, обшитый варшавскими кружевами

И расшитое блестками тяжелое бархатное платье.

Сыро в костеле. Потрескивают свечи.

Дымится ладан. Мальчики поют за решеткой.

Я чувствую, как вздрагивали матушкины плечи,

Как тонкие пальцы перебирали четки.

Вечером мы сидели в выбеленной столовой.

Пили чай. Закусывали пончиками и ватрушками.

Играли в карты. Ссорились из-за семерки трефовой.

Ласкали ручную лисицу. Возились с игрушками.

Приходил отец. Прислонял ружье к стенке.

Сбрасывал ягташ, набитый перепелами.

Из кармана кожаных брюк вынимал трубку из пенки.

Закуривал медленно и важно загорелыми руками.

Когда же земля одевалась в белые плахты,

На крестьянских санях с гиканьем приезжали гости –

Вся окрестная старосветская шляхта,

Закутанная в медвежьи шубы, опирающаяся на трости.

О, милая Польша! У сутуловатого поэта.

В сердце вгрызается скорбь о сожженных просторах.

Тяжкие пушки гремят. Как близких несчастий примета,

В небо взлетела ядром золотая комета.

Жмудь и Литва содрогнулись с тоской в утомившихся взорах!

Завесы пламенный полет

Уже шуршит над головами,

Уже под влажными губами

Тоскуют флейта и фагот;

Уже овеянная страстью,

Ужаленная злой тоской,

Она танцует пред толпой

Под звон сверкающих запястий.

Не так ли в древней Иудее

Под рокот труб и бубнов гром

Плясала буйно Саломея

Перед народом и царем?

Качались опахала странно,

Взвивались пестрые шелка

И голову Иоканаана

Держала черная рука…

И царь под тяжестью порфиры

Любовью опьянялся вновь,

И мерно капала с секиры

На огненное блюдо кровь.

И серьги в розовых ушах

О плечи бились пламенея,

И туловище Саломеи

Дрожало зыбко на коврах…

Старинным профилем чернея,

Он спит угрюм и одинок,

К нему влюбленные аллеи

Несут оранжевый песок.

Своей державною рукою

Указывая путь судам,

Он к шуму улиц стал спиною

И повернул лицо к волнам.

И даль туманных зданий тает,

И улицы широк поток,

И плащ тяжелый ниспадает,

Ложась у выкованных ног.

Он смотрит гордо и открыто

В простор, где пляшет серебро,

В плиту тяжелого гранита

Впилось чугунное ядро.

Фонарный газ шурша мерцает,

Проходят пары вновь и вновь,

Он бронзою благословляет

Внизу текущую любовь.

Над ним жемчужная свобода,

За ним распластанный гранит,

И тяжкий возглас парохода

Его покоя не смутит.

Сын юга спит в стране метели,

И боги ласковой земли

Под звуки бронзовой свирели

На пьедестал его взошли.

Асфальт от солнца размягченный,

У пушки два шара гранат;

Застыли серые колонны,

Поддерживая циферблат.

И над гранитным водоемом,

Где летом нежатся цветы,

Сверкают бронзовым изломом

Поэта строгие черты.

Безрукий бог плитой тяжелой

Подъятый к синим небесам,

Ты внемлешь рокоту Эола

И набегающим волнам.

А ночью, полог туч раздвинув,

Луна туманно и светло

На спины бронзовых дельфинов

Льет серебристое стекло.

Внизу гудки, суда и трубы,

Вверху закованный пророк –

Лоб мощен, строго сжаты губы,

Глаза незрячи, нос широк.

В воскресный день, в древесной сени

На памятник глядит народ:

Им любы тяжкие ступени

И шеи дерзкий поворот.⁻

Гонец Меркурий легконогий,

Деметра в тоге снеговой

С улыбкой сладостной и строгой

Божественный хранят покой.

Он молча спит в дыму былого

Под стук пылающих часов,

И в завываньи ветра злого

Звучит напев его стихов.