Чужой среди своих 2

Глава 10 Жить стало лучше, жить стало веселее!

Вполне удобно устроившись на широком подоконнике, поглядываю на улицу, где начал накрапывать мелкий, но частый и какой-то противный, секущий дождик. Грузчики внизу, привычно и скучно перегавкиваясь со всеми разом, разгружают машины, успевая перекурить во время коротких перерывов.

Поздоровавшись, интересуюсь, нужна ли им помощь, но от меня отмахиваются.

— Иди нах… малой! — задрав голову наверх и выплюнув потухшую папиросу, отзывается один из мужиков, с кхеканьем принимая груз, — Нужно будет, свистнем!

Нисколько не обижаясь, угукаю и устраиваюсь поудобнее в ожидании завтрака. Коллектив в ГУМе своеобразный, и я, намётанным, циничным, взрослым взглядом, вижу взяточничество, распитие спиртных напитков и адюльтеры на скорую руку в подсобках и на складах, но в целом — ничего из ряда вон. Ожидаемо.

Ко мне относятся неплохо, с поправкой на специфический лексикон и суровое понимание жизни вообще. Не то сын полка, не то юнга, которого можно и должно гонять и учить жизненным премудростям, но никак не шпынять.

Премудрости эти, прямо скажем, не так чтобы и пригодятся мне в дальнейшей жизни, и зачастую они устарели лет этак с полста назад, но для понимания общества, в котором я живу, представляют определённую ценность.

Ну и так… не обижают. Официальные мои четверть ставки не вполне нормированы по времени, и обычно, по уговору с тетей Тоней и дядей Сашей, взявшими надо мной своеобразное шефство, вызывают либо рано поутру, либо напротив, вечером, разгребать мелкие косяки, до которых не доходят руки.

Но в целом, если не обращать внимания на время работы, не перерабатываю. А некоторые несостыковки со временем, не вполне приличные несовершеннолетнему, с лихвой компенсируются продуктовым пайком, ложащимся поверх достаточно скромной официальной зарплаты.

Как по мне, это скорее унизительно, но реалии страны Советов учитываю и не пищу. Всё это, в принципе, можно купить в Москве, но «можно» не значит «просто». А бегать, доставать… в общем, мама довольна, так что своё мнение я держу при себе.

Хм… и деньги. Попытался было договориться, что дескать, часть зарплаты оставляю себе… но нет! Вообще не хотят брать, и притом — категорически! Равно как до это не взяли заработанные в колхозе рубли, аж неудобно…

В итоге — оставлю всю сумму себе, а домой приношу пока только эти самые пайки, что, в общем, выходит как бы не побольше официальной зарплаты, и все довольны. Ну и я спокоен, всё ж таки вношу свой вклад в семейный бюджет, а это — важная составляющая моей независимости.

Дождь ливанул сильней, а потом, чуть стихнув, начал перемежаться с градом, мелким и злым. Вроде и ветра особого нет, а по высунутой руке этим мелким градом секануло очень даже чувствительно.

— Тебя не достанет? — забеспокоилась мама, поглядывая на разыгравшуюся непогоду, — А то может, прикроем окно?

— Не… нормально! — отозвался я, — Отдельные капли долетают, а так нет!

Поглядев в мою сторону ещё раз, и удостоверившись, что дитятко в безопасности, мама продолжила заниматься завтраком.

Приоткрыв крышку сковородки, она помешала крупно нарубленную колбасу и помидоры, плавающие в собственном соку и аппетитно скворчащие, сыпанула туда лука, снова прикрыв крышкой. По комнате поплыли запахи, навевая кулинарные грёзы и возбуждая давно проснувшийся аппетит.

Выждав минуту, мама вылила туда загодя приготовленные яйца, высыпала немного сыра, щедро добавила специй, и, помешав, снова прикрыла крышкой и сделала огонь совсем маленьким. Пару минут спустя она составила с примуса тяжёлую, чугунную сковороду, оставив яичницу доходить до нужной кондиции, и поставила вторую, с гренками.

Немного погодя я получил свою тарелку, и, вкусив от щедрот, преисполнился благостью, так что настроение, несколько было упавшее из-за разыгравшейся за окном непогоды, вернулось на положенное ему место.

— … я с девочками, — мама тем временем, не забывая аккуратно есть, рассказывает о своей новой работе. Большинству «девочек» прилично за сорок, и судя по некоторым оговоркам, это те ещё гадюки со стажем, но мама, кажется, прижилась.

Впрочем, недаром она, прежде чем отдать трудовую, одних только парикмахерских оббежала чуть не дюжину! А если с учётом всевозможных организаций, куда она, с её курсами и дипломами, могла пристроиться в бухгалтерию, да и не только, думаю, возможных мест работы она обошла где-то с полсотни.

А с её-то жизненным опытом, понять, примут тебя или нет, и возможны ли в новом коллективе проблемы, не так уж и сложно. Ну и здоровый цинизм в наличии, ибо нахрен здравомыслящему человеку сложности ради сложностей? Она в этом плане — человек совершенно не советский, и мучиться годами и десятилетиями, страдая от самодурства начальства и подковёрных интриг коллег, не станет.

В итоге, новое место работы было выбрано по целому ряду критериев, начиная от собственно коллектива и близости к дому, заканчивая начальством «с особенностями», возможными плюшками и проблемами со стороны смежников и прочими вещами, постичь которые, несмотря на весь свой опыт, я в полной мере не могу. Всё ж таки действительность СССР заметно отличается от российской, и многих вещей, не пожив здесь и не поварившись в котле рабочих коллективов социалистической страны, я просто не пойму.

Отец, угукая и задавая иногда уточняющие вопросы, ест, а я, быстро расправившись со своей порцией, захрустел карамелизированными тостами, вымоченными предварительно в подслащённой воде и обжаренными не абы как, с кучей мелких хитростей, делающих обыденное вроде бы блюдо чем-то необыкновенным. Доев, поймал глазами вопросительный взгляд мамы, постоянно переживающей о том, наестся ли дитятко, и, прислушавшись к переполненному желудку, отрицательно мотнул головой. Нет, так-то влезет… просто объедаться не хочу.

— Налить? — поинтересовалась мама, снимая закипевший чайник.

— Угу… и лимона совсем чуть-чуть, — прошу у неё, не вставая с подоконника.

Чуть погодя, держа в руке чашку и поглядывая в окно, планирую сегодняшний день, насколько это вообще возможно. Практика в школе у меня закончилась, и сейчас, во второй половине августа, я могу заняться тем, ради чего и хотел переехать в Москву.

Всевозможные кружки, секции… их все надо обойти, посмотреть, поговорить с тренерами и ребятами, с уборщицами (а эта каста в СССР знает удивительно много!), присмотреться к раздевалкам и инвентарю!

Идти просто «на бокс» или ещё куда бы то ни было, желания никакого. Знаю прекрасно, как много зависит от места и тренерского коллектива, да и притом, у меня нет особых предпочтений к каким-либо определённым видам спорта.

Самооборону на базовом уровне я и дома отрабатывать могу, а большего мне, в общем-то, и не надо.

Но самое главное — художественная и музыкальная школы! Всегда хотел, но что-то вечно не складывалось, и может, хоть теперь получится.

Признаюсь честно, стремления (да и надежды) стать великим художником или музыкантом, у меня нет. Но иногда, бывает, накатывает желание хотя бы приблизительно визуализировать всплывший в голове образ, чтобы показать и объяснить кому-то… ан нет!

А комиксы и карикатуры? Музыка? В голове столько всякого… и честно подсмотренного, и просто — идеи человека из другого времени. Ну… интересно же попробовать!

— К обеду ко мне на работу подойди, — сбил с мыслей отец, — Сможешь? Есть пара идей, но это не на пальцах объяснять надо.

— Постараюсь, — киваю не слишком уверенно, и, видя его вскинутую бровь, объясняюсь:

— В Мерзляковку[41] и ЦМШ зайти хочу, а как там пойдёт, не знаю.

Отец кивнул, принимая объяснения, и, чуть помедлив, поинтересовался нейтрально:

— Не слишком большой размах? Может, что попроще найти?

— А… да нет! — засмеялся я, поняв опасения родителя, — Я к своим талантам не столь трепетно отношусь, так что не обижусь, если откажут, да и откажут наверняка! Но постучаться-то стоит? Всё может быть… но в любом случае, хотя бы на дельные советы надеяться можно.

Покивав задумчиво, отец молча допил чай, и быстро собравшись, поцеловал супругу. Поцелуй несколько затянулся, и я отвернулся, предательски заалев ушами. Грёбаные подростковые гормоны!

Всё знаю, всё понимаю и очень сочувствую ещё совсем не старым родителям, которым, в условиях советской коммунальной действительности, приходиться выкручиваться и урывать кусочки вполне естественного счастья. Но собственный, мать его, возраст, заставляет обращать внимание на малейшие проявления чувств, обостряя всё до предела и распаляя фантазию…

… и иногда я чувствую себя последним извращенцем!

— … вести с полей! — прохрипело радио за стенкой, — Хлеборобы Ростовской области рапортуют о досрочном…

— … на Камчатке плюс десять, дожди, — доложил женский голос на всю квартиру, и кажется, немного даже на улицу. Голос красивый, мелодичный, с интересными обертонами и такой интонацией, что и плюс десять с дождями не кажется чем-то таким ужасным.

Допиваю чай, слушая переключаемое за стеной радио и уже зная алгоритмы набирающего силу скандала. А он будет, непременно будет… три, два, один!

— Да сколько можно! — разнёсся по квартире возмущённый вопль, — Я по сменам работаю, выспаться не могу, а тут…

— … я сейчас обосрусь! — вторым голосом вступил Павел Игнатьич…

… и я решил, что чёрт с ней, непогодой! Пойду лучше, по улицам покружу, в ожидании времени, когда можно будет подойти к Мерзляковке, а то ведь не удержусь…

— Зонт возьми! — крикнула вслед всё понимающая мама, и я, чертыхнувшись про себя, вернулся, взял протянутый зонт, поцеловал маму в щёку в порыве нахлынувшей нежности, и выскочил на улицу. Ещё чуть, и все поедут на работу, а кое-кто уже выходит, спешит к станциям метро и остановкам общественного транспорта.

Пройдясь под дождём, я чуть остыл, и свернул было к ближайшей станции метро, намереваясь, без особой цели, прокатиться в конец города. Но как только я подошёл ко входу, дождь стих, и я, передумав, пошёл шататься по городу.

Здесь и сейчас центр исторической Москвы, не изуродованный рекламными растяжками и уродливыми вставками времён постсоветской эпохи, выглядит более аутентично, и на мой взгляд, интересно. А трескучие лозунги и призывы хотя и раздражают, но всё ж таки не идут ни в какое сравнение с вездесущностью и назойливостью рекламы в моём времени.

Мелькнула мысль, что, наверное, старожилам тоже есть что сказать по этому поводу, и сталинские высотки, вкупе с другими памятниками эпохе, построенные на месте разрушенных зданий, смотрятся для них неестественно и чужеродно.

Но как бы то ни было, гулять по Москве я люблю, и не только по историческому центру. Это отчасти компенсирует нехватку сенсорной нагрузки, информации вообще.

Мне очень не хватает интернета, ТВ, возможности купить книгу и посмотреть новости с телефона, и даже, чёрт побери, привычных возможностей учиться! А учиться я привык, и делал это постоянно — профессии, языкам, на курсах бухгалтеров, основам психологии бизнеса…

ЮТуб, всевозможные онлайн курсы, аудио книги, которые можно слушать в дороге, и ещё целая куча всего, только успевай выбирать! Онлайн, офлайн… только плати! Нечем? Есть множество бесплатных вариантов, разной степени полезности и загруженности рекламой, выбирай!

А здесь… В свободной продаже нет не только копчёной колбасы и каких-то деликатесов, но и просто книг! Сочинения Ленина можно свободно купить, хоть бы и все тома разом, а художественную литературу, если она не о металлургах и хлеборобах, с назидательными вставками о роли Партии и наступающем Коммунизме, приходится доставать.

Дюма! Не американские фантасты, не современные европейские прозаики, а, мать его, самый прозаичный Дюма! Дефицит! Нету!

Нужно доставать, сдавать макулатуру, ждать своей очереди в библиотеке, искать, выменивать и всячески тратить силы, время и нервы, на самое, казалось, элементарное и безобидное. Очень странное для меня положение вещей, когда откровенный идиотизм с пятилетними планами и утверждёнными свыше инструкциями, заведомо нежизнеспособными, бьют экономику и здравый смысл.

Ну Дюма же! А ещё Сименон, Саймак… их же будут покупать, будут! Как будут покупать Ефремова, Стругацких и многих других.

А это — деньги, которые можно пустить на те самые бумажные комбинаты! Но нет…

Чего ни коснись, всего нет… и даже учебники, по которым обучают студентов, часто устарели, и притом давным-давно! Я не буду касаться математики или физики, слабо в этом понимая, но, мать её, медицина!?

А даже если что-то есть, и вот оно, стоит на витрине, не факт, что оно в свободной продаже.

Предъявите студенческий билет, товарищ!

Отпускаем только организациям!

Помотав головой, вытряхнул ненужные мысли, и, глянув на часы, пошёл мерить шагами Москву.

«Зато, — мелькнула ёрническая мысль, — просвещаюсь культурно! Музеи, театры… опера, в конце-то концов!»

… но я бы всему этому предпочёл гаджеты, интернет, а главное — свободу выбора! А пока — так…

Отец уже ждёт меня на проходной, привалившись к забору спиной, с ленцой покуривая папиросу и вполуха слушая объяснения суетящегося мужичка средних лет, явно проштрафившегося.

— Голодный? — поинтересовался он вместо приветствия, небрежным жестом руки отстраняя подчинённого. Тот, покосившись на меня, вздохнул, и, ссутулившись, пошёл прочь, пиная носком ботинка мелкие камушки и окурки, попадающиеся по дороге.

— Как волк! — искренно отозвался я, на что отец еле заметно усмехнулся.

— Со мной, — коротко сказал он зевающему в будке охраннику, беззубому дедку. Без всякого интереса покосившись на меня, дедок ещё раз зевнул, потёр слезящиеся глаза, и сделал погромче радио, передающее трескучую статистику с тоннами, кубометрами, руководящей и направляющей Волей Партии, и сравнения всей этой благости с загнивающей экономикой капиталистических стран.

Войдя внутрь и мельком поглядев на стоящие поодаль автобусы и грузовики, оценив старый, трещиноватый асфальт, пропитавшийся солярой и маслами, как губка, я более не интересовался автобазой, найдя её совершенно типичной для этого времени. Они все здесь абсолютно одинаковые — техника, ангары, несколько двухэтажных зданий, в которых разместились раздевалки, столовая и начальственные задницы, ну и разумеется — растяжки, плакаты и лозунги, занявшие, как мне кажется, место икон в массовом бессознательном.

Много интересней мне показались местные типажи, и то, как встречные реагируют на отца. Ерунда вроде… но удостоверившись, что отец поставил себя за эти недели, я испытал чувство совершенно мальчишеского удовлетворения, от которого надулся воздушным шариком.

Казалось бы, давно перерос всю эту ерунду с «А мой папка самый сильный», а вот пожалуйста! Впрочем, после попаданства эмоции у меня, как и положено подростку, свеженькие и необмятые, да и ощущаю я себя, несмотря на все знания и опыт прошлой жизни, именно что на четырнадцать лет, хотя разумеется — есть нюансы!

В столовой, встав в общую очередь перед отцом, завертел головой и растопырил уши, стараясь ухватить всё разом. Столовая на предприятии, как мне кажется, за одно посещение может больше сказать о предприятии, его руководстве и сотрудниках, чем несколько социологических опросов.

Народ как народ, сплошь почти — мужики в спецовках разной степени промасленности, прокуренности и проспиртованности. Над ними, как волейбольный мяч над сеткой, летает пресловутый «артикль Бля», но комбинации с ним разыгрываются удручающе однообразные и неинтересные.

Разговоры о футболе, работе, спорте вообще, рыбалке и жёнах с детьми, которых называют «моя», «мои» и «спиногрызы» с прочими ласковыми эпитетами. Всё это, разумеется, любя… хотя любовь эта, как по мне, несколько токсична. Хотя чего это я… несколько поколений людей с ПТСР[42] могут любить только так — агрессивно, надрывно, с ремнём и психологическим давлением где только можно, и особенно — где нельзя.

Вести с полей и тонно-кубометры в масштабах страны, и уже тем более, в сравнении с отсталыми капиталистическими странами, которые вот-вот догонит СССР, вовсе не слышны. Пару раз мельком прозвучало о выполнении плана собственно автобазой, но это было очень конкретно, с именами и фамилиями вполне конкретных козлов, с которыми нужно поговорить по-свойски, ибо чего они, суки, весь коллектив подводят?!

Этот тестостероновый букет разбавлен редкими, очень бойкими на язык женщинами, без всякого стеснения отвечающих на пошловатые остроты. Впрочем, хватает и обрывков фраз более прозаических — о доме, работе, самочувствии, рецептах и прочем.

Нормальные работяги, мало чем отличающиеся от современных мне. С поправкой на внешний вид и наличие или отсутствие гаджетов в руках, разумеется.

Пахнет вкусно, поверхности не блестят от жира, а тараканы если и есть, то стеснительные, не любящие публики и дневного света. Взяв гороховый суп, гречку с котлетой, винегрет, пирожок с капустой и пирожок с повидлом, кефир и сметану, я счёл, что мне этого хватит, чтобы дожить до ужина. Наверное…

— Аркадьич! — издали окликнули отца, — Давай к нам! А это сын?

— Сын, — отозвался отец, подходя и ставя поднос на стол, — Здоров…

Началось ручканье, и моя рука сразу попала в тиски.

— Михаил? — хитро щурится Иван Ильич, крепкий такой, основательный мужчина лет пятидесяти, с плечами и шеей борца, и широкими запястьями человека, который, пожалуй, смог бы согнуть если не рельсу, то как минимум лом, — Это по паспорту, да? А так?

Видно, что в его словах нет желания обидеть, и то, как он весело поглядывает на отца, мне становится понятно, что они как минимум приятельствуют, Иван Ильич прекрасно осведомлён о нашем еврействе, и ему на это плевать. Но при этом он совершенно нормальный мужик, выбившийся в начальство с самого низа, чрезмерной интеллигентностью и деликатностью не страдает, способен пошутить весьма солоно и едко, и не всегда к месту.

Собственно, не имею ничего против. Вполне нормальный, привычный типаж, знакомый хоть в том, хоть в этом детстве. А шуточки на грани (а порой и за гранью!) харрасмента и толерантности… Ну да, хотелось бы без них, но я способен понять, когда человек хочет обидеть, а когда — просто недостаток воспитания и непонимание, что его искромётный юмор может быть для кого-то обиден.

— А это смотря зачем! — с серьёзным лицом отшучиваюсь я, — Если денег дать хотите, то на любое отзовусь!

— Ах-ха-ха! — басом хохотнул он, усаживаясь назад, — Уел!

Выдержав короткий блиц-допрос и признавшись таки, что если по паспорту я Михаил, то вообще — Моше, и нет, мне всё равно и не обижаюсь, я спокойно поел, и ничего так… вкусно! Не ресторанные изыски, но нажористо, овощи в винегрете свежие, столовые приборы не нужно предварительно протирать, а с кухни не тянет запахами сгоревшей еды или прогорклого масла.

А собственно, что ещё нужно для рабочей столовой? Ну… разве что большего разнообразия, но вообще — не критично.

Быстро смолотив всё и заскучав слушать производственные разговоры взрослых мужиков, неторопливо подметающих еду с подносов, отстояв короткую очередь, взял ещё компот из сухофруктов и песочный коржик, и вот теперь, кажется, наелся!

— Отфутболили, — вразвалочку (потому как слегка объелся) иду рядом с отцом по двору автобазы, рассказывая ему о квесте, — но вообще — ожидаемо.

— Хм…

— С толком, — отвечаю на не прозвучавшее после «Хм», — прослушали, признали за мной недурной голос и абсолютный музыкальный слух.

— Но отфутболили… — сдержанно дополнил отец.

— Угу… но не сразу, — отвечаю я, — сперва вопросы — дескать, как я вижу своё будущее, и готов ли я посвятить свою жизнь…

— Хм…

— Не готов, разумеется, — хмыкаю уже я, — в чём и признался. Это так… хобби! Вот тогда уже да, отфутболили.

— Это, мне кажется, в чём-то даже лестно, — отозвался отец, доставая папиросу.

— Я так и решил! — улыбаюсь довольно, — Значит, голос и слух куда как выше среднего даже по их меркам, и будь я помоложе, ну или, действительно, был бы готов посвятить свою жизнь музыке…

— Но ты не готов, — констатировал отец, как мне показалось, с облегчением.

— Не-а…

— Ну и хорошо! — он притянул меня к себе и взъерошил волосы на макушке, а только сейчас понял, что они с матерью, похоже, приняли бы любое моё решение… просто потому, что оно моё. Никаких «мы знаем, что для тебя лучше», и это, чёрт подери, здорово!

— К Локтеву[43] посоветовали сходить, — поделился я, — и даже, вроде, звонили куда-то и кому-то…

— Здорово! — не слишком уверенно отозвался отец, постоянно отвлекающийся на коллег и немного, кажется, утерявший нить повествования.

— Переодевайся, — велел он мне в прокуренной раздевалке после того, как представил мужикам, — и пошли. Глянешь сам.

— Угу… — я уже завязываю шнурки на ботинках.

— К труду сына своего приучаешь? — поинтересовался пожилой работяга, спрятавший что-то звякнувшее в шкафчике, и занюхивающий это «что-то» надгрызенной чесночиной, — Эт правильно…

— Стаж… — прогудел массивный, пузатый мужик с красным одутловатым лицом, накидывая на себя куртку от спецовки, — я своему говорю — хочешь учиться после восьмого класса — учись! Давай, в школу рабочей молодёжи, и к нам, на автобазу! Это сейчас дело такое… многое решает! Рабочий стаж при поступлении, он того… решает!

— Уже! — не без гордости ответил отец, — В ГУМ пристроился, по соседству, сам притом. Пока на четверть ставки.

— Иди ты? — не поверили ему, и началось обсуждение рабочего стажа, его полезности при поступлении куда бы то ни было — от института до партии, его влиянии на пенсию и прочие интересности, которые мне, в силу целого ряда причин, неинтересны совсем.

Пару раз привлекли меня, но очень быстро я стал из субъекта объектом, а прения приняли не слишком конструктивный характер в стиле «А я своему говорю…» и «Если б я тогда…»

Впрочем, пару минут спустя прения продолжились без нас, ну а я, с помощью отца, занялся изучением материальной и производственной базы.

— … универсальный фрезерный, — показывает отец, тут же знакомя с его пользователем, давая краткую, но вполне лестную характеристику.

— Да всё, считай! — фрезеровщик, немолодой мужик с тремя пальцами на левой руке, выглядит лихо и несколько придурковато, но не верить отцу я не могу, а значит, это действительно профессионал!

Профессионал тем временем, несколько пространно и постоянно отвлекаясь, рассказал мне, что он могёт, с примерами и ненужными деталями. Потом были другие профессионалы, которым представлял меня отец, время от времени отходя по делам.

— Ну как? — коротко осведомился он пару часов спустя, закуривая (как бы отучить!?) папиросу.

— Впечатляет, — отвечаю коротко, хотя, откровенно говоря, очень хочется матерится…

В способностях работяг у меня нет никаких сомнений, равно как и в их талантах сделать нечто работающее из говна и палок. Собственно, значительная часть их работы в этом и заключается…

… и в этом-то и кроется проблема! Нет, сука, почти ничего!

Ну то есть станочная база, в общем-то, сносная, хотя некоторые из станков, без всяких шуток, дореволюционного производства[44], и не представляю даже, как приходится изгаляться, чтобы поддерживать эти химеры с работоспособном состоянии.

Но метизы[45]?! Номенклатура их крайне убога, и соответственно, придётся либо пересматривать конструкцию мебели под имеющиеся метизы, либо использовать очень много переделок, самоделок, и пресловутое «говно и палки», чтобы на выходе получить что-то нормальное…

… и это не то чтобы большая проблема для меня, но — бесит!

— Поедешь или дожидаться будешь? — поинтересовался отец.

— Ну… поеду, пожалуй, — решил я, поглядев на часы, — Всё, что мне было нужно, я увидел, а слоняться здесь, наблюдая за чужой работой и отвечая в десятый раз на одни и те же вопросы, особо не хочется. Да! По дороге купить что-то надо?

— Да вроде нет, — с сомнением отозвался отец, — но так-то это у матери спрашивать надо.

— Ладно… тогда, если получится, по дороге к ней на работу забегу, спрошу, — решаю я, — а потом уже в ГУМ, если надо будет.

— Аркадьич, там это… — подойдя вразвалочку, начал один из работяг, щедро используя в своей речи междометия, экая и перекидывая папироску из одного угла рта в другой.

— Всё, до вечера, — киваю отцу и ухожу в раздевалку, где, несмотря на разгар рабочего дня, кто-то шкерится за шкафчиками, похрапывая и посвистывая. А небольшая, но спаянная и споенная компания слесарюг, при моём появлении заулыбалась, спрятав было стаканы, но почти тут же их достав.

— Ты это, малой… — начал было один из них, причудливо смешав в нескольких словах просительные и угрожающие интонации одновременно.

— Не скажу, — отмахиваюсь от него, уже зная алгоритмы, и, быстро умывшись, так же быстро переоделся под рефрен о том, что Аркадьич мужик правильный, и я, такой весь молодец, весь в него…

… ну и под стеклянно-булькающие звуки, куда ж без них!

— Подбросить? — переспросил немолодой мужик в некрасивых роговых очках, выдающий шоферюгам напутствия пополам с пиздюлями, — Ты Аркадьича сын? Да, сейчас…

Он очень быстро перебрал вслух, кто из шофёров куда едет, кому из них придётся задерживаться или заворачивать, и где в это время движение так себе, и через минуту я уже выезжал из ворот, сидя в кабине грузовика по правую руку от молодого шоферюги, очень вальяжного и гордящегося своей профессией. А ещё минут через двадцать, выслушав истории о родном колхозе, армии и его планах вступить в Партию, чтобы очередь на квартиру стала чуть ближе, а путёвки в Сочи давали не только на октябрь, я, попрощавшись с Сергеем, соскочил на асфальт и захлопнул дверцу.

— Бывай! — Серёга растопырил пятерню, скалясь несколько щербато, но вполне дружелюбно, — И подумай! Сам понимать должен — деньги сразу, и никаких тебе логарифмов в институте! Ха-ха! А свобода?! Не в конторе сидеть, но и не стройке под дождём! Кум королю!

— Высоко сижу свысока на всех гляжу… — выдал он явно не своё, многажды отрепетированное, радостно захохотав.

Обдав меня выхлопом соляры, он уехал, такой довольный своей судьбой и выбранной профессией, что я немножечко позавидовал. Всё-то у него просто, незамутнённо, расписано на годы вперёд…

Быстро выбросив из головы шоферюгу, поспешил домой, перебирая в кармане метизы, и вмыслях уже собирая книжные полки в «древесном» стиле.

— А-а… черт! — замечтавшись, проскочил мамину работу, и, чуть поколебавшись, пошёл назад, срезая через дворы. Пробегая через один, заметил троицу гопников вида «ПТУшник обыкновенный», зажимающих к глухой стене подворотни парня с гитарой.

Уже началось хватание за грудки, выдыхание дыма в лицо и прочее шакальство.

Особо не раздумывая, чуть ускоряю шаг и меняю траекторию движения.

— Хули… — начал было поворачиваться ко мне один из представителей гопоты, сощурив прыщеватую подростковую физиономию, и сам себе, очевидно, представляясь серьёзным хищником.

Сходу влепив кулаком в удачно подставленную челюсть, я выбил из неё папиросу, полетевшую на асфальт по интересной дуге вместе с зубами и собранной для плевка слюной. Не дожидаясь, пока тот осядет мешком, не останавливаясь, пробиваю второму сзади, меж широко расставленных ног.

Музыкант, не думая долго, схватил третьего за грудки и весьма уверенно, я бы даже сказал — профессионально, врезал ему лбом в переносье. На этом, собственно, драка и закончилась…

— Красиво, — одобряю я, пока тот поправляет чехол с гитарой, переводя дыхание, сбившееся не от резких движений, а от переизбытка адреналина, всё ещё гуляющего в крови и требующего бежать, драться и орать, — Ну, удачи! И это… лучше не задерживайся, а то в милиции, если что, долго разбираться не будут!

— Постой! — окликнул он меня, догоняя, — Стас!

— Михаил, — жму протянутую руку, — Извини, спешу!

— Я на Третьяковском проезде часто тусуюсь! — уже вслед кричит Стас, — Будешь там, спросишь меня! Стас! Стас Намин! Меня все там знают!