Чужой среди своих 2

Глава 7 А-адреналин!

Проснулся я от того, что за окном какой-то подгулявший пьяница выводил про шумелку-мышь, но милицейский патруль, изобильный и бдительный в этих краях, быстро пресёк нарушение безобразий и препроводил солиста в машину.

— Да я, начальник, от всей души… — пытался объясняться тот, — на радостях вот…

— Вот в вытрезвителе и порадуешься, — добродушно сообщил невидимый, и, судя по голосу, немолодой милиционер, — Там тебе все условия для радости — и душ холодный, и койка чистая, и письмо на работу. Шагай!

— Не понимаешь ты, старшина! — с надрывом отозвался гуляка, — Я ведь…

Голоса стали удаляться, а чуть погодя послышался еле различимый хлопок закрывшейся двери, и почти тут же — звук отъезжающего автомобиля.

Некоторое время я лежал в раздумьях — повернуться на бок и попытаться заснуть, или посетить с дружественным внеплановым визитом кабинет задумчивости? Глянув на лежащие возле матраса наручные часы с фосфоресцирующими стрелками, подбирающимися к четырём, вспомнил про сортирные споры поутру, и решил, что увлекательная очередь в сортир может обойтись без меня!

Включив свет, я не то что распугал, а скорее — возмутил тараканов неурочным посещением туалета, и, сделав свои дела, вернулся в комнату. Здесь, несмотря на настежь распахнутое окно и изрядный ветерок, колышущий самодеятельную занавеску из покрывала, всё ещё остро пахнет извёсткой и ремонтом, и будет пахнуть, насколько я понимаю, ещё день-другой.

— Регламент! — послышался знакомый голос, и мосластые кулаки отстучали яростную «побудку» по туалетной двери, разбудив меня.

— Да сколько можно… — продрав глаза, я почти проснулся, с ходу включаясь в увлекательную и интересную (нет!) коммунальную жизнь.

— Ребёнку не объяснишь… — голос Жеребцовой, новой маминой почти подруги, полон праведности и достоинства, и она спокойно и бестрепетно объяснила всем, что ребёнку нужно мыть попу!

— Моей жопе тоже не объяснишь! — взвился негодующий голос вчерашнего любителя туалетной справедливости, и разгорелась новая свара, в которой мадам Жеребцовой предложили увлекательную возможность вымыть чужие, взрослые задницы, если вдруг произойдёт авария и сброс отработанного топлива.

Не скандал, а так… слишком много жоп на единственный унитаз с утра, из-за чего очень многие разговоры несут отчётливо туалетный характер. Бытие определяет…

Зевнув, потягиваюсь по-кошачьи, и только сейчас замечаю родителей. Они, уже проснувшиеся и умытые, пьют чай, сидя у окна и переглядываясь друг с дружкой с тем видом, который больше тысячи слов говорит об удачном браке.

— Я с утра готовить не стала, — чуточку виновато сообщила мать, — сам видел, что на кухне…

— Нормально, — отвечаю, зевая, — бутерброды с утра — самое то!

Не вставая, слушаю склоки, пытаясь угадать по голосам, кто с кем ругается, но получается в лучшем случае через раз. Мне в туалет пока не надо, и здесь и сейчас я могу слушать эти склоки отстранённо, но вообще-то, туалетная, мать её, проблема, это серьёзно!

Встать в сортир чуть пораньше, а потом снова лечь досыпать, это ладно… а вот скажем, как чистить зубы? Тоже загодя? Н-да… А потом ведь школа начнётся!

В голову лезут идеи разной степени бредовости, и я не отбрасываю ни единой. Чёрт его знает… потом, как разберусь малость с особенностями нашей коммунальной квартиры, дорогой к школе и прочим, будет немного понятней. Да и с родителями, пожалуй, не помешает посоветоваться, когда и они разберутся в особенностях местного бытия.

— Ничего, — отец негромко утешает супругу, застёгивая на широком запястье браслет наручных часов, — на автобазе своя столовая, и я с мужиками переговорил — вроде как неплохая!

— А если… — хмуря брови, начала было мама, но отец приложил палец к её губам.

— На случай «если», — отзеркалил он, — там хлебный неподалёку, и уж батон я всегда купить смогу!

Он устроился на автотранспортное предприятие, не слишком далеко от дома, во всяком случае — по прежним нашим, северным меркам, где несколько километров по поселковым дорогам, перепаханным гусеничной техникой хуже иного бездорожья, не считались ни расстоянием, ни проблемой. Позже, через несколько дней, я непременно зайду туда, полюбопытствовать.

— … нечего на кухню лезть, — увещевает он супругу, — Да понимаю! Всё понимаю! Но у меня на работе столовая, Мишка в школе сможет обедать, а здесь… ну зачем лишний раз в эту помойку соваться?

— Да, мам! — поддакнул я, — С утра и вечером туда лучше не лезть, да и вообще… купить, что ли, примус…

— И точно, — успокоилась мама, во вселенной которой, женщина, не занятая на полную ставку домом и бытом, не являлась полноценной, — сегодня и пройдусь по магазинам!

— Комиссионки посмотри! — предложил я, — А если получится, то вместе и сходим! В них, мне кажется, проще что-то полезное найти!

Отец с сомнением качнул головой, имея, кажется, своё мнение о комиссионках, но спорить не стал.

— Пойду, что ли… — сказал он, застёгивая манжеты на рубашке, — чего ждать-то? Погода хорошая, вот и пройдусь, пораньше на работу приду, с мужиками пообщаюсь.

— Бесстыдники! — услышал я минуту спустя возмущённый женский возглас из коридора, — Цалуются, а? При людя́х!

— Вот ты зуда, Петровна… — отозвался неравнодушный зритель, — всё тебе не так! В щёчку супругу перед работой поцеловал, а у тебя уже подгорает! Завидно? Саму давно не целовали, да? А хотелось бы… а-ха-ха-ха!

В комнату вернулась мама, несколько смущённая, а в коридоре продолжили обсуждать поцелуй в щёку, полный, по мнению парочки престарелых моралисток, небывалого эротизма, неуместного для советского человека! Вскоре, впрочем, народ из коридора начал рассасываться на работу, и споры затихли, а я получил возможность посетить туалет и почистить зубы.

Съев насколько бутербродов с сыром и варёной колбасой на «Бородинском» хлебе, запил всё это «Напитком кофейным», и, задумчиво похлопав себя по животу, решил наскоро ополоснуться, смыть ночной пот. Пробка возле ванной комнаты рассосалась, и посетить её мне удалось без труда.

Горячей воды здесь нет, и не по причине ремонта, а просто — нет! Не предусмотрено[28].

Так что, ополоснувшись под не такой уж и холодной водой, отдающей хлоркой и чуть-чуть ржавчиной, я, пока в ванную комнату снова не начали ломиться, быстро простирнул майку, трусы и носки, выжал, и развесил их в комнате.

— Миша… — всплеснула руками мама, расстраиваясь моей самодеятельностью, — мне бы оставил! Ещё не хватало, чтобы…

— Вот именно, — перебиваю её, — ещё не хватало!

Судя по поджатым губам мамы, переубедить мне её не удалось, но спорить мы не стали.

— Да! — вспомнил я, развесив бельё и обтерев руки о майку на себе, — Документы мои где?

— Зачем? — удивилась мама, с задумчивым видом изучающая свой парикмахерский диплом.

— В школу устраиваться пойду, — недоумённо пожимаю плечами.

— Взрослый… — вздохнула мама, улыбаясь, — но давай-ка вместе, ладно? Тебя одного всё равно за родителями отправят, только разговоры лишние… а оно тебе надо?

— Ну… — помедлив, киваю, нехотя соглашаясь с резонами. Это внутри я, иногда, взрослый и тёртый мужик, а так-то…

— Давай к обеду сюда подойдём, — предлагает мама, — я как раз успею несколько парикмахерских обойти, может, найду что.

— Пойдёт, — охотно соглашаюсь с ней, — в школу, а потом, может, по комиссионкам пройдёмся.

— Как представлю, — вздохнула она, — хлопот сколько… Кровать это, будь она неладна! Ты же не хотел панцирную, так?

— Да я вообще обойтись без кровати могу, — равнодушно пожимаю плечами и сдергиваю со стула рубашку, начиная одеваться, — Несколько поддонов у магазина взять, прошкурить, залачить, и готово.

— Нет, ну это… — начала было мама, а потом задумалась.

— С отцом поговорите, — предложил я, — вечером! Он же рукастый, ты знаешь! Да и у меня руки… хм, не из тазобедренных суставов растут! Можно будет вполне интересную мебель соорудить!

— Но люди…

— Эти? — перебиваю её, — Они в любом случае что-то скажут, хоть как ты извертись!

— Тоже верно, — задумчиво согласилась она.

— Ну, ладно… — клюнув её в щёку, подхватил ботинки и выскочил за дверь. Минуту спустя я уже выскочил из подъезда, и, постояв немного, отправился изучать район.

— Ах ты ж чёрт… вот они, баки! — нешуточно расстроился я, едва отойдя на десяток метров, — Ну да, дом наш как раз на зады ГУМа выходит, а какой магазин без них?! Почему вчера ничего не увидел? А… ну точно, машины стояли, перегородили всё…

— Видишь? — показываю на баки маме, как раз вышедшей из подъезда, — А я вчера по району, как дурак, бегал!

— Ничего, — поправив висящую на плече сумочку, утешила меня мама, явно подавив улыбку, — иногда и не такое бывает. Ну, всё… я побежала! К обеду домой подходи!

Несколько раздосадованный, я постоял несколько минут, глядя на работу водителей и грузчиков, вслушиваясь в фырчание моторов, лязг, грохот и филологические изыски гегемонов, оформляя в голове сырые мысли.

«Потом подойду, — не слишком уверенно решил я, понаблюдав за сценками, полными жизни и экспрессии, — а то сейчас, похоже, сперва пошлют, а потом только думать будут… если вообще будут.»

Собственно, в тот раз, с мешками, я уже подходил сперва к ним, но то ли моя физиономия им не понравилась, то ли они сочли это какой-то провокацией… В общем, если отбросить мат и междометия, пожелали мне счастливого пути, и далеко не факт, что не пошлют в и этот раз.

Хотя конечно, было бы жаль! Это не столько возможная подработка, хотя деньги мне не будут лишними, сколько связи и возможность даже не доставать дефицит, а хотя бы покупать необходимое, не отстаивая диких очередей. Да и удобно это — р-раз, и ты уже на работе!

Постояв чуть, повздыхал, я, засунув руки в карманы, пошёл обходить дома и кварталы, глазея по сторонам с естественным любопытством провинциала.

Здесь, в центре, почти нет дворов, дома стоят очень плотно, и так же плотно, концентрированно, встречаются автомобили с непростыми номерами и представители партийной номенклатуры, преисполненные чувством собственного и партийного достоинства.

Едут в механических колесницах и шествуют по тротуарам младшие божества Советского Олимпа, полубоги среднего чиновничьего уровня и титаны[29] прошедшей эпохи, ещё не низвергнутые в Тартар отставки, пенсии и забвения.

Некоторых, кажется, я узнаю… или это только кажется? Не уверен… они не то чтобы одинаковые, но чтобы разглядеть в советском чиновнике индивидуальность, всматриваться нужно очень пристально! Партийные выражения лиц, костюмы из одних спецраспределителей, автомобили, очки, часы…

Нельзя сказать, что они вовсе уж неотличимы, но мне, привычному к яркой и изменчивой моде двадцать первого века, к самовыражению за пределами разумного, они кажутся инкубаторскими. Этакие номенклатурные цыплятки, вылупившиеся сразу старыми, грузными, морщинистыми, лысеющими, обряженными в костюмы всех оттенков серого.

Рабочий день только начинается, автомобили подъезжают один за другим, высаживая государственных мужей, преисполненных высоких дум. Едва ли не каждый, высадившись из машины и отпустив водителя, достаёт папиросы, и, найдя подходящую компанию возле входа в родное учреждение, закуривает, отмечая начало рабочего дня.

Наверное, я не слишком ошибусь, если предположу, что сигарета перед началом рабочего дня, это не столько потребность в никотине, сколько ритуал.

Атмосфера в таких компаниях, дымящих возле входа в учреждения, как правило, достаточно демократичная. Многие вопросы, подчас очень важные, решаются именно здесь, как бы между делом, в перерыве между байками с последней рыбалки, анекдотами и обсуждением футбольного матча.

Элитаздесь не отделена от народа спинами охраны и бронированными стёклами, и вроде как, это должно демонстрировать единство партийной верхушки с пролетариатом. Но при наличии спецраспределителей и прочих ништяков с приставкой «спец» (включая спеццены для спецлюдей), отделяющих элиту от простых смертных, это именно «вроде как».

Представители элиты если и встречаются с народом, то как правило, с заботливо отобранным.

Разумеется, это не позорнейший театр плохих актёров в погонах, как в моём времени, но партийные Вожди живут в центре столицы, и если вдруг их посещает странное желание «пойти в народ», то дальше ГУМа, ЦУМа и полутора дюжин близ расположенных магазинов, затоваренных, по меркам Страны Советов, вполне неплохо, они не ходят.

А народ там, конечно, попадается разный, но, за редким исключением, прошедший через многочисленные (и часто негласные) проверки. Не прошедших под разными предлогами отселяют — кого на окраины столицы, а кого и на сто первый километр.

Если и критикуют что-то москвичи, встретив вышедшего «в народ» товарища, облечённого Высоким Доверием Партии, то, как правило, на уровне нехватки колбасы в отдельно взятом магазине, или плохо работающего общественного транспорта на конкретном маршруте. Сигнализируют, так сказать…

Ценят москвичи своё привилегированное положение, ох как ценят! Да и как не ценить, если «колбасные десанты» из соседних областей — притча во языцех, источник постоянных насмешек и анекдотов. А вот они, москвичи, избранные…

… и разумеется, речь не о колбасе, а вы что подумали?! Большой и Малый театр, музеи, насыщенная культурная жизнь…

А диссиденты… а что диссиденты? Есть, конечно, куда без них…

Здесь, в Москве, они на виду, и винтят их сравнительно аккуратно — потому как есть та самая «общественность» в достаточных количествах, иностранные журналисты и дипломаты, которые в некоторых, очень отдельных случаях, могут «выразить обеспокоенность». Эта самая «обеспокоенность» и «общественность» нисколько не мешают задерживать диссидентов, но задержаниям стараются придать хотя бы видимость законности, ну и, говорят, бывают случаи, когда задержанные отделываются лёгким испугом и беседой…

… ну и подпиской, куда ж без неё!

В провинции же с ними в принципе не церемонятся. Спектр инструментов в борьбе с инакомыслящими достаточно широк, но в первую очередь это «дурка[30]» и фальсификация уголовных дел[31]…

… и с тех пор если и изменилось что-то в родном Отечестве, то разве что, отчасти, инструментарий, но никак не принципы работы!

— Да что за чёртовщина… — негромко ругнулся я, ускоряя шаги и сворачивая во дворы.

Все эти рассуждения… Вот какого дьявола они так не вовремя лезут в голову?! Понятно, что нужно проводить анализ ситуации, в которой я теперь живу, но почему, когда я дома, в голове у меня мысли о девчонках, спорте, будущих одноклассниках… вскочившем на носу прыще, в конце концов.

Словом, обо всех тех вещах, что и должны волновать нормального подростка!

А на улице, стоит мне увидеть ЗИЛ или Ответственного Товарища, меня триггерит на политику! Как рубильник в мозгах переключается!

Чёрт бы с ними со всеми… в нормальной стране — плюнуть и забыть! Ну, такая вот особенность, ничего страшного… бывает.

Но боюсь, у меня в такие минуты и выражение лица делается… неправильным. Не советским.

Опять таки — не слишком большая проблема, потому что подросткам, по умолчанию, положен широкий спектр эмоций, и среди них, разумеется, скепсис, раздражительность и всё то, через что проходит обычный подросток в период взросления.

В обычной школе, в обычном московском дворе — мелочь, не стоящая внимания! Ну, лицо какое-то не такое… кто особо всматриваться будет?

Но вот здесь, в центре, где партийных товарищей, чекистов, дипломатов и прочих полубогов едва ли не больше, чем простых смертных, внимания ко мне будет несколько больше, чем мне хотелось бы. Многим, чёрт бы их побрал, наблюдательность по должности положена…

А я, чёрт подери, и без того фигура достаточно заметная! Все эти десятки, сотни, тысячи мелочей, отличающих меня от местных… Попаданец — как диагноз!

«А с учётом моего диагноза…» — мелькнуло опасливое, и мысли заскакали в черепной коробке, подстёгиваясь гормонами подросткового тела, доскакавшись до того, что я всерьёз начал прикидывать, как именно буду кончать жизнь самоубийством, если меня вдруг поместят в сумасшедший дом…

«Мама документы забрала из больницы, — горячечно думаю я, — но если заинтересуются, начнут копать, это на раз вскроется!»

Свернув во дворы, я начал потихонечку остывать, размышляя уже не о дурке и методах самоубийства, а о том, как бы мне получше мимикрировать под окружающую действительность. Идей много… но насколько они осуществимы, будем посмотреть!

— Да мать твою… — из подъезда вылетел мясистый приземистый парень из тех, о которых говорят, что их проще перепрыгнуть, чем обойти, на ходу накидывая на плечи пиджак и глядя куда-то наверх, в окна покинутого дома, — Машка, сука! Ещё раз…

Пробегая мимо меня, он споткнулся, и я придержал парня за локоть, не дав упасть.

— Какого хера… — яростно выдохнул он мне в лицо, обдав парами алкоголя и табака.

— Хули ты тут забыл, щенок!? — парень моментально нашёл крайнего в моём лице, и, развернувшись, попытался отвесить затрещину.

Прикрыв голову предплечьем и выставив локоть, блокирую, и, как это делал тысячи раз, отрабатывая связки…

… и даже через предплечье мне прилетает ох как крепенько! В руку, но так, что отдаётся в голову, и это не нокдаун, но вполне ощутимо! А я ведь не только прикрылся, но и уклон начал делать…

Пошатнувшись, возвращаюсь назад и локтем правой руки бью снизу в выставленную челюсть. Нокаут! Поверженный титан пал на заплёванный асфальт у подъезда!

… и только теперь мозг, перестав генерировать действительные или мнимые ужасы о советской карательной психиатрии, переключился на здесь и сейчас! А здесь и сейчас я…

… возле подъезда какой-то общаги, а на лавочке трое аборигенов празднуют наличие свободного времени и денег распитием спиртных напитков.

— Ах ты ж… — один из аборигенов начал вставать, и пустой гранёный стакан уже падает на землю…

… уже срывается с соседней лавочки второй, выставив вперёд коротко стриженную голову…

— Н-на! — ногой, по футбольному, пробиваю, как по мячу, в грудь первому из дружков обиженного мной бугая, и тот, хрюкнув, обвис на носке ботинка ёкнувшим животом.

Секунда, может, полторы… и я почти успеваю уйти от второго, врезавшегося в меня по всем канонам регби! Уронить, впрочем, себе я не дал, и после короткой возни, ощущая утекающие мгновения и ожидая, что вот-вот мне в голову прилетит выломанная из лавочки доска, или вонзится в почки намозоленный пролетарский кулак, улучаю момент, и бью регбиста лбом в переносицу.

— Н-на… — на выдохе! А потом серия — кулаком в печень, коленом в челюсть…

… и бежать, бежать…

А за спиной уже орут…

— Сука! Стоять! Хуже будет!

… что-то болезненно врезается в спину, но я оторвался, и, выскочив из дворов, перебежав в неположенном месте улицу, снова нырнул во дворы, и уже оттуда выскочил на автобусную остановку.

Вскочив на первый же подъехавший, не глядя на номер, оплатил за проезд.

«Чёрт… — трогаю ноющее ухо, — зацепил всё-таки! Даже кровит…»

Мозг ещё там, ещё генерирует адреналин… но потихонечку, за несколько остановок, я сдуваюсь и начинаю нормально соображать.

Выйдя из автобуса, не сразу сориентировался, а где же, собственно, я нахожусь?

— Домой на метро проще, — решаю я, направляя ход ноги к ближайшей станции. По пути, сожрав (растущий организм!) пирожок, прихожу к выводу, что мне, собственно, повезло!

Не знаю, как тот, мясистый, но двое его товарищей, судя по всему, на больничном, регбист уж точно! Ну, если судить по перевязанной руке… потому, наверное, и не смог меня удержать.

… зато все мысли о сумасшедшем доме, самоубийстве, советских партийных вождях и тусклой действительности — как веником вымело! Нет, и возвращаться не хотят!

— Это что же… — дожёвываю пирожок и выкидываю в урну серую бумажку, — мне вот этого не хватало, чтобы нормально себя чувствовать? Адреналина?!

Съеденный пирожок канул в реакторе желудка, расщепившись на молекулы, и чёрная дыра внутри меня, знакомая каждому растущему подростку, потянула за ниточки нервов, сигнализируя межушному ганглию о том, что её, дыру, пора кормить!

— А не купить ли благородному дону ещё один пирожок у уличной торговки? — задумался я, и какой-то немолодой прохожий, дико покосившись, прибавил шаг, огибая меня и на ходу поправляя старенькую кепку, прикрывающую лысеющую голову.

— А лучше — два! — свирепо облизнувшись, решаю я, перебирая в кармане мелочь, — Или всё-таки три?

Наличие собственных денег, и весьма притом немалых, заработанных вместе с родителями на шабашке в вологодском колхозе, не то чтобы жгут карман, но чёрт подери, приятно! Я, просто в силу возраста, дееспособен в весьма узких рамках, и такие вот мелочи, как возможность самому, на свои деньги, купить квасу или пирожок, помогают не скатится в вовсе уж чёрную меланхолию.

Уже направив было шаги в сторону тележки, вспомнил, что мама просила подойти к обеду, а на наручных часах сейчас… да, ближе к двенадцати.

— Да, не стоит… — облизываю глазами тележку и провожаю печальным взглядом пирожок, который упитанная молодка протянула парню студенческого вида. Тот, не отходя, впился в него зубами, я пошёл дальше, вздыхая по упущенным вкусностям. Но мама… она наверняка принесёт с собой что-то вкусное…

— А, ладно! — ещё раз глянув на часы, ускоряю шаг, и только сейчас соображаю, что «к обеду», понятие довольно-таки растяжимое. Но…

Кошусь ещё раз на тележку.

… всё-таки нет!

Прибавив шаг, на ходу фантазирую о том, что принесёт мама, перебирая мысленно котлеты из «Кулинарии», готовые обеды из столовой, или может быть, простецкие бутерброды с маслом, сыром и колбасой на ещё горячем «Бородинском», а потом, с чаем какую-нибудь плюшку… С вареньем!

Привычно задержав дыхание, ныряю в подъезд, и…

— Хули вылупился?! — не отпуская стену, повернулся ко мне нетрезвого вида молодой пролетарий, продолжая ссать на стену, — Удод!

— Да бля… — и на этом матерном выдохе носком ботинка бью его сзади по внутренней стороне бедра. Не, ну а как тут… идёшь, мечтаешь себе о вкусном, и на тебе — ссыкун! Да ещё и, мать его, наглый!

— С-су… — начал высказываться вредитель, сжав в кулаке хозяйство и пытаясь развернуться.

На тебе и по второй ноге… а потом, коротко стукнув по челюсти, чтоб не матерился, схватил его за ворот грязного, невесть где замаранного болоньевого плаща, накрутил на кулак, и выкинул на улицу как есть — с приспущенными штанами, сдавленно матерящегося, и, кажется, продолжающего ссать.

— Хам! — взвизгнула очень полная немолодая дама, врезав увесистой сумочкой вывалившемуся ей под ноги подъездному террористу.

— Сука… — отчетливо ответил ссыкун, и получил по башке ещё два раза, после чего женщина, полная негодования и нерастраченной любви, пошла дальше, давя каблучками летний асфальт и воинственно размахивая сумочкой, в которой (не удивлюсь!) лежит полный борщевой набор.

— Я тебя… — завозившись, ссыкун, прикрытый разметавшимися полами плаща, начал натягивать штаны, обещая мне что-то невнятное, но несомненно карательное.

— Как вам не стыдно, молодой человек! — вмешалась в конфликт ещё одна дама, несколько менее полная и более молодая, — В то время, когда…

— Ин на… — послал её пьяница, водружаясь наконец на неверные ноги.

— На хуй, — решил уточнить он после короткого раздумья, и начала разгораться безобразная свара, с привлечением общественности и просьб вызвать милицию. Обо мне уже забыли… да и чёрт с ними!

Оглянувшись, ныряю в подъезд и сдавленно ругаюсь, обходя лужу и забегая на второй этаж.

— Где же… — хлопаю себя по карманам и понимаю, что забыл ключ.

На всякий случай, не слишком веря в это, шарю под ковриком входной двери, и…

— Надо же, — неверяще качаю головой, — как это вообще сочетается? С одной стороны — ключ под ковриком, с другой — кастрюли на замках…

Открыв дверь, кладу ключ обратно под грязный коврик и захожу, здороваясь с выглянувшей из своей комнаты любопытной бабкой, наблюдающей за мной с приоткрытым ртом.

«А, вот оно что… — понял я кусочек советской коммунальной действительности, — какие, к чёрту, воры, когда в квартире постоянно кто-то есть! Проще положить ключ под дверь, чтобы забывчивые и рассеянные не тревожили всех соседей, лупася в дверь кулаками или трезвоня в дверной звонок.»

— Занято! — раздражённо отозвался сварливый мужской голос из-за туалетной двери.

— Да я уже минут десять жду, Пал Игнатьич, — сообщаю я, — мне б умыться!

— Дай во благе посидеть, будь человеком! — отозвался тот одновременно просительно и сварливо, — Или тебе край как приспичило?

— Да нет… — пожимаю плечами, забыв, что собеседник не видит меня, — умыться просто.

— Ну и иди на кухню! — отозвался Пал Игнатьич, сопроводив свои слова мощным звуковым эффектом.

На кухне, будто отзываясь, кто-то начал шумно отхаркиваться и отплёвываться. Поморщившись, пожимаю плечами… а что тут поделать?

— Ма-ам… ну м-ам… — услышал я детский голосок, уже когда закончил умываться, — сделай яичко!

— Да идём, идём… горе ты моё луковое! — ответил женский голос, и в кухню вошла мадам Жеребцова с наследником, дружески кивнув мне.

— Играете? — глазами показываю на большой, но несколько потрёпанный и я бы даже сказал — засаленный зонтик, который женщина принесла с собой.

— А? Да… весь день от меня прячется, — несколько невпопад ответила та, зажигая конфорку и ставя сковородку. Масло и яйца, что характерно, она принесла с собой, и помня о замках на крышках кастрюль, я этому ничуть не удивлён…

Хлопнул, раскрываясь, зонтик… и я в некотором ошалении смотрел, как Ольга, прижав ручку подбородком и предплечьем, вылила на сковородку масло и разбила туда яйцо.

На соседней плите булькнула, приподнявшись, крышка на большой кастрюле с кипятящимся бельём, выпустив большие клубы влажного пара, и почти тут же с потолка на плиту упал таракан, забарахтавшись на спине и не то провариваясь, не то пропариваясь в окружении кастрюль.

— А-а… — протянул я закрывая рот и опасливо поглядывая наверх.

… и Жеребцова со своим зонтиком на кухне уже не выглядит местной сумасшедшей!

— Ага… — зачем-то сказал я, и, понаблюдав за приготовлением яичницы-глазуньи в экстремальных условиях коммунальной квартиры, вернулся к себе в комнату, пребывая в глубокой задумчивости.

— Не то чтобы когти рвать… — прикрыв дверь, говорю сам себе, — но и врастать корнями не стоит! Прописка есть, а остальное…

Вспомнив про щелястые стены слева, хоть и заклеенные и проштукатуренные, но весьма далёкие от любых нормативов звукоизоляции, спохватываюсь и замолкаю. Не то чтобы я сказал что-то криминальное, но всё же…

По своему опыту переездов могу сказать, что первый вариант жилья в незнакомом городе никогда не бывает удачным. Спешить с разменами и переездами, конечно, не следует, а вот месяца через три, когда мы обживёмся, осмотримся, оценим все плюсы и минусы нашей квартиры, и (самое главное!) все другие варианты, по возможности не на противоположном конце Москвы, вот тогда можно будет делать выводы!

— Вот он, товарищ милиционер! Выражался нецензурно и вёл себя вызывающе! — прозвенел за окном возмущённый женский голос. Судя по всему, история с подъездным ссыкуном получила новое, интересное продолжение… Слушаю с интересом, как радиопостановку, которую сам отчасти и срежиссировал.

— Не, ну а хули?! — усугубил своё положение тот, — Я, значит, это… тоже права имею! А вы это… не имеете! Отпстите… отпстите, я кому… а ты на хуй пошла! Тьфу на тебя! Тьфу!

Короткое разбирательство, свидетели… и патруль, забрав имеющего права нарушителя общественного порядка и собрав данные граждан, удалился.

— Пятнадцать суток, — констатирую удовлетворённо, чувствуя не то чтобы злорадство, но такое что-то…

Потыкав пальцем в книги, стоящие на подоконнике в стопках, повздыхал… Вот тоже, проблема!

Учебники мне выдадут в школе, но я ещё в колхозе договорился с местными, и мне притащили полный комплект на годы вперёд за бутылку самогона и уважение. Родители восприняли это вполне позитивно, посчитав, что ребёнок хочет заранее ознакомиться с программой, а такие вещи в еврейской семье принято поощрять.

Отчасти они правы, и, скажем, химию и биологию я изучал, просто чтобы освежить свои знания, ну и чтобы не ляпнуть чего-нибудь этакого… лет на пятьдесят вперёд программы. Не уверен, что хочу примерить на себя лавры вундеркинда.

Чёрт его знает, но все вундеркинды советской эпохи, о которых я знаю, закончили плохо. Вроде бы и слава, и известность всесоюзная, но судьба у всех сложилась на редкость неудачно.

Логика подсказывает, что были, наверное, и другие вундеркинды, о которых я не знаю…

… и вот здесь у меня опаска, вполне, как мне кажется, закономерная! Если вся страна работает на ВПК, а его руководство исповедует политику «Пушки вместо масла», то не может ли быть такого, что юные гении и просто вундеркинды, каким-либо образом проявившие себя, очень быстро переезжают в закрытые города, и там, в тепличных условиях уютного концлагеря, куют разнообразные щиты Социалистической Родины?

Нет, я не против существования ВПК и не отрицаю системы сдержек и противовесов, в том числе и ядерных! Но и особого смысла участвовать в этом не вижу, по крайней мере — для себя.

Работать годами и десятилетиями над какой-нибудь военной отравой, в гадючьих условиях закрытого коллектива? Спасибо, нет!

… но с биологией и химией в общем-то всё понятно. Есть чётко очерченные границы, и достаточно лишь точно знать, что в учебниках есть, а чего не будет ещё несколько десятилетий.

А вот литература и особенно история… вот где ужас хтонический! Это только кажется, что Достоевский или там Лев Толстой — вечная классика… а интерпретация?! Сочинения, которые положено писать «как надо»?

Это в российской школе и через полвека будет, увы… Но здесь и сейчас у классиков совсем другая идеологическая подоплёка, и в посёлке ещё слышал истории, как за неправильное сочинение ругали, вызывали в школу родителей и ставили на вид…

… а здесь Москва! Возможностей больше, но и вляпаться — на раз!

Один из вариантов — переписывать гладенькие, ровные сочинения отличников и активистов. Заранее.

Сочинения в школе год от года особо не меняются, и если собрать тетрадки отличников, а потом, чисто механически, переписать два-три варианта каждого сочинения, в памяти точно останется — как надо писать…

Тупая, механическая, раздражающая работа… Да ещё и, мать его, почерк! Каллиграфический…

Но история много сложней! Наборы цифр и имён, густо приправленные пропагандой, просто-напросто более вариативны, и заучить все темы, по крайней мере хорошо, не так-то просто.

Особенно если начнут гонять… Вот как удержаться? Очень легко влепить на автомате что-то своё, оттуда…

Правильное или неправильное — не суть! Я никогда не был фанатом РенТВ и иже с ними, но как и любой человек, достаточно тесно связанный с интернетом, постоянно цеплял глазами то броские заголовки, то натыкался у приличного, казалось, бы, блоггера, на весьма стрёмный и спорный разбор каких-то моментов истории.

Пока не вижу выхода. Наверное, мне придётся тратить на бесполезный в общем-то предмет массу сил, продираясь сквозь абзацы пропаганды и заучивая даты, чтобы выезжать хотя бы на их знании.

Так-то бы чёрт с ней… но история, как часть идеологического воспитания, нынче важный предмет, и историки, как правило, являются ещё и парторгами школы! Вот так вот… «забить» не получится при всём желании, если, разумеется, я обираюсь оканчивать десять классов.

— Вот ведь чёрт… — вздохнул я, весьма живо представляя себе не только объём работы, но и степень отвращения к ней. А ведь придётся!

Ещё раз глянув на часы, и поняв, что читать я решительно не в настроении, скинул рубашку и майку, размялся наскоро и принялся отрабатывать связки, работая исключительно на технику. Оказывается, в Москве это всё очень востребовано…

— … и моется, и моется… — услышал я старческий зудёж, выходя из ванной, — я посчитала, сколько вы там…

— Потом дадите, что посчитали, — перебила её мама, и старуха недовольно поджала дряблые губы. Собравшись с мыслями, она открыла было рот, явно готовая ко второму раунду зудёжа, но я решительно закрыл дверь в комнату перед её носом.

— Опять твой спорт? — для порядка поинтересовалась мама, смотрясь в зеркальце и поправляя пуховкой какие-то неведомые мне изъяны во внешности.

— Угу…

— А я пробежалась по парикмахерским, — похвасталась она, ноги гудят…

— Так, а что у тебя с ухом? — живо переменила она тему.

— А… ерунда, — отмахиваюсь я, — дурак какой-то… и главное, на ровном месте прицепился!

Она вздохнула, но воспитывать, рассказывая благоглупости о том, что все споры нужно решать мирно, не стала. Не та у неё биография…

— Пробежалась… — возвращаю её к теме.

— А, да… — кивнула мама, — есть, кажется, пара мест интересных.

Она с увлечением начала рассказывать о «девочках» и условиях работы, забредая подчас во что-то очень и очень женское, что я не могу не то что принять, но и даже понять.

— Кстати! — перебила она саму себя, — Я тут столовую неподалеку нашла, говорят, хорошая! Сходим?

— Давай, — оживился я, и, вспомнив о мамином пристрастии к домашним делам, живо пересказал ей недавнюю сценку с зонтиком на кухне.

— Ужас какой, — мама зябко поёжилась, — Не выдумываешь?

— Да зачем?! — вскидываюсь я, — Сама потом, думаю, увидишь! Да и после кастрюль с замками…

— Ну да… — погрустнела мама, — чем в таких условиях готовить, действительно, лучше в столовую.

— Ага… — киваю согласно, — а потом придумаем что-нибудь! Главное ведь — сама прописка, а остальное… Ладно, я тебя на улице подожду!

Выскочив на улицу, машинально хлопаю себя по карманам, и только сейчас вспоминаю, что бросил курить.

— Заебали, — закуривая, в сердцах сообщил мне остановившийся рядом грузчик лет сорока, одетый в потёртый серый халат, изрядно потрёпанный и видавший виды, — все зады у магазина обоссали! Как намазано!

— Ага… соглашаюсь с ним, озираясь на подъезд, из которого вот-вот должна выйти мама, — у нас вон тоже…

— Местный? — осведомился грузчик, выпустив клуб ядовитого дыма.

— Ага… — снова киваю, — недавно переехали, в седьмую квартиру.

— Соседи, значит… — задумчиво подытожил мужик, кивая чему-то своему.

— А ты молодец! — внезапно продолжил он, — Ловко того… ссыкуна! Да и с милицией что связываться не стал, это ты правильно…

Не говоря ничего, еле заметно пожимаю плечом.

— И не болтун, — хмыкнул мужик, пристально оглядывая меня, — А так ничего, крепкий… спортсмен?

— Ну… так, для себя! — снова пожимаю плечами, чувствуя себя, как на собеседовании.

— Эт правильно… — снова пыхнул мужик, замолчав.

— Миша! — позвала меня вышедшая из подъезда мама.

— Мамаша твоя? — прищурился грузчик.

— Ага… — я уже делю шаг от него, — только не говорите ей, ладно? А то волноваться будет…

— Х-ха… — неведомо чему развеселился тот, — не буду!

— Ты это, малой… — громко окликнул он меня, когда я уже подходил к маме, — подработать захочешь, сюда, на зады подойди! Дядю Сашу спросишь!