Чужой среди своих 2

Глава 13 Лаковые туфельки

— А ты видел, как я его?! А?! — захлёбывается эмоциями Санька Востриков, размахивая руками не хуже коренного одессита. Под глазом у него знатный бланш, а в глазах — восторг человека, который впервые (и сам!) дал отпор шакалью, почувствовав себя наконец не овцой, но — человеком!

— По балде! — смеётся Женя Волынцев, в глазах которого ещё плещется адреналин, смятение и неверие в произошедшее, — Н-на! И с копыт!

— А как я его… нет, ты видел? Видел?! — Санька толкает меня в бок, — Ой, прости… больно?

— Терпимо, — кривовато усмехаюсь я, пытаясь понять — ушиб у меня, или рёбра таки сломали? Вроде бы ушиб, но рёбра, это такая штука…

— Ой! У тебя кровь на голове и ухе! — пугается он, — Сейчас, сейчас… на вот платок! Чистый, ты не думай!

Я не думаю, и, кивнув с благодарностью, промокаю платком ссадину на голове и смотрю на выступившую кровь.

— Помыть надо, — озабоченно предлагает Женя, — в аптеку зайти!

— Да ладно… — отмахиваюсь я, — вон, автомат с газировкой!

Двух стаканов хватило, чтобы промыть ссадину и смыть с волос кровь, уже начавшую запекаться.

— Голова не кружится? — беспокоится за меня Санька, пока Женька, отдуваясь и пуча глаза, пьёт рядом второй стакан газировки с сиропом, время от времени косясь то на меня, то по сторонам.

— Нет, нет… всё хорошо, — уверяю я, промокая платком ссадину. Крови немного, да и голова, кажется, не задета, а вот ухо, зараза, болит…

— Точно? — не отстаёт приятель, — А то плохо на улице станет…

— Да точно, точно! — трачу несколько минут на уверения в том, что провожать меня не надо.

В метро ребята понижают голос, но эмоций по-прежнему — через край! Они отбились от гопников, и каждый видел себя героем, и ох, какая славная была битва…

Я же, получив футляром от флейты по уху при широком Санькином замахе, а пару мгновений спустя, попав уже не под «дружеский огонь», а под неумелые колотушки агрессоров, считаю совершенно иначе! И это, хм… мнение профессионала, а никак не дилетанта.

В глазах ребят это был эпический махач с опасными хищниками городских подворотен, и они, локтевцы, героически отбились от превосходящих сил противника, обратив того в позорное бегство!

На деле же, эти шакалы наскочили на нас с тявканьем, готовые при малейшем отпоре дать заднюю, обещая непременно «встретить» и «поговорить» как-нибудь потом. Обычная мелкая сволота, вступившая в пору полового созревания, и пытающаяся самоутвердиться, «блякая» через слово, сплёвывая через губу (и через раз попадая себе же ботинок) и угрожающе, как им казалось, вытягивая тонкие, давно немытые шеи. Мне они напомнили не то облезлых шакалов, не то мелких, ощипанных грифов-падальщиков.

С такими, как правило, достаточно уверенного тона, прищура, демонстрации набитых кулаков, и собственно готовности пустить эти кулаки в ход. Дальше обычно или пустые обещания «найти», или обмен паролями в стиле «А Сопливого знаешь?»

Но Санька, как оказалось, уже встречался с ними, и, перевозбудившись, без лишних слов начал размахивать футляром от флейты. Справедливости ради, гопнику, которому и предназначался этот молодецкий удар, досталось значительно больше, а меня так… зацепило.

Потом было яростное, но бестолковое размахивание руками, толканье, сопенье, пыхтенье…

… а потом я пришёл в себя, и действовал дальше, как тот лесник, только разгонял не всех, а четверых конкретных персонажей, прыщеватых, дрыщеватых и совсем не грозных.

Поскольку один уже к тому времени сидел на жопе, силясь подняться с грязноватого асфальта подворотни, не вполне осознавая реальность, а трое других уже плотно завязли в драке (то бишь сопении, пыхтении и размахивании руками), сделать это было несложно. Удар ногой по голени одному, кулаком по почкам второму и толчок третьему, споткнувшемуся о своего сидящего на асфальте кореша, и ситуация поменялась кардинальным образом.

Ну а поскольку я при этом не орал и не изображал из себя берсерка под мухоморами, парни, кажется, искренне считают свой вклад в драку вполне равноценным. Мне, впрочем, не жалко…

… только ухо, зараза, болит! Ничего, кажется, серьёзного, но судя о ощущениям, по хрящу попали, и очень на то похоже, что футляром от флейты мне не только кожу рассекли, но и сам хрящ сломали.

— Надо ребятам рассказать обязательно, — влезаю в тихий, но эмоциональный диалог Женьки. Тот было начал отвечать, но диктор, объявляющий станции, прервал его.

— Зачем? — чуть смущенно переспросил приятель, — Нет, так-то да… если спросят!

— Не, Миша прав, — закивал Саня, — Не хвастать, а вообще… а то обнаглели! Мы локтевцы, в конце-то концов!

Прозвучало это как «Мы гвардия», и я улыбнулся было… а потом проникся. Несколько сот человек со всех концов Москвы, это, как ни крути, сила! А тут — гопники какие-то… ату их!

… и кажется, действительно — ату! Во всяком случае, когда я, попрощавшись с ребятами, выскочил из вагона на нужной станции, они всерьёз обсуждали рейд по московским подворотням и курощение гопоты. Не знаю, насколько это серьёзно, но идея хорошая!

Поправив на плече футляр с гитарой, прохожу мимо знакомого дома и…

— Чёрт! — сплёвываю ничуть не фигурально. Не на той остановке вышел, и за каким-то чёртом пошёл по старому адресу.

Очень сомневаюсь, что вот прямо сейчас, на улице, меня отловит дядя «Сука» Саша, или его куратор от МВД, и начнёт впихивать в карманы пачки настоящих или фальшивых долларов…

Отец, подключив свои сложные, запутанные, ещё фронтовые знакомства, кажется, решил эту проблему. Некоторые его фронтовые товарищи за эти десятилетия доросли до достаточно значимых постов, и отец, не рассказывая им собственно о долларах, поделился, тем не менее, странноватой ситуацией с попыткой подставить единственного сына.

Расследования, разумеется, не будет, но «сигнал» о том, что некие неопознанные личности крутятся вокруг несовершеннолетнего меня, ушёл в нужном направлении. Теперь, если вдруг что произойдёт, серьёзные и уважаемые люди скажут «Ага…», поднимут трубки телефонов и начнут делать звонки другим серьёзным и уважаемым людям.

Это не значит, что я внезапно стал над законом, но некоторая фора у меня всё ж таки появилась. Да и, полагаю, встречи отца и собственно информация о «шевелении» просочилась Куда Надо. А там уже, случись что, защищать будут не только и даже не столько интересы несовершеннолетнего меня, сколько играть в аппаратные игры, подсиживая смежников.

… но всё-таки, в ГУМе и Ветошном переулке, появляться лишний раз не стоит! Во избежание. Дядя «Сука» Саша, как оказалось, не просто дурак, но и дурак инициативный. А когда и где у него может рвануть в башке, предсказать может только хороший психолог, а я — не он!

Настроение чуть испортилось, но так… совсем чуть! Новые мои приятели, кажется, ребята с характером, и это радует! Помаленьку обрастаю связями и знакомствами, как и полагается любому «понаехавшему», и именно сейчас, в подростковом возрасте, завязывается обычно та дружба, которая — на всю жизнь!

— Миша! — слышу знакомый голос, — Михаил! Да постой ты! Уф-ф… еле догнал! Здорово!

Запыхавшийся Стас, о которого попахивает табаком и кажется — вином, сунул мне крепкую ладонь.

— Здорово! — я искренне ему рад, а Стас уже представляет своих приятелей-музыкантов, подтянувшихся за ним.

— Вячеслав… — жму руку парню на несколько старше меня, по виду студенту.

— Игорь Гончарук…

— Сергей Тимашев…

— Очень приятно, очень приятно… — снова и снова повторяю я, и вдруг…

— Юра Айзеншпис!

— Очень… — произношу машинально, и всё пытаюсь вспомнить, где же я его видел?

— Мы с тобой не встречались нигде? — спрашиваю его, не отпуская руки, но нет… Так откуда я его знаю? Хотя, наверное, показалось.

— Сколько их в этот раз было? — весело спрашивает Стас.

— А? Четверо, — отвечаю, всё поглядывая на Юру. Может, родня дальняя? Не он сам, так его отец или дедушка на какой-нибудь совместной фотографии отметился, вот и кажется знакомым…

— Крепко досталось? — интересуется кто-то из ребят.

— Да нет… так, по уху зацепили, да по рёбрам разок, — отвечаю ему, пытаясь одновременно слушать Стаса. Тот говорит что-то о сейшене[54], знакомом музыканте, который дал ему пластинки, и, вовсе уж неожиданно — о суворовском училище, в котором он учится.

— Легко отделался, — со знанием дела говорит Сергей, — могло быть и хуже. Прохожие спугнули?

— Да нет, удрали… отвечаю я, пытаясь понять, стоит ли мне иди на этот самый сейшн, или ну его? Одна часть сознания говорит, что это может быть интересно, а другая — о возможных проблемах.

— Удрал? — переспрашивает кто-то.

— А? Нет, они… — отмахиваюсь я.

— А ведь он не шутит! — ржёт Стас, и я порываюсь объяснить, что нас, вообще-то, было трое… но не удаётся, да и чёрт с ним! В принципе, был бы я один, ситуация от этого не слишком бы изменилась.

— Ты не говорил, что играешь, — Стас показывает на гитару.

— А… недавно начал, — поясняю, хлопая по футляру, — у Локтева!

— Ну… — тянет кто-то из музыкантов, — тоже школа! Не самая плохая!

Киваю, ничуть не смущённый несколько уничижительным (и ничуть не заслуженным!) отзывом. К ансамблю Локтева я отношусь, как к интересному хобби. Хороший коллектив и хорошие преподаватели, где могут поставить и руки на гитару, и голос, и танцевать научить.

— Двинули в Октобер[55]? — предложил Айзеншпис, пошуршав вытащенными из кармана смятыми купюрами.

— Давай с нами! — настаивает Стас, и я, чуть поколебавшись, соглашаюсь. Почему бы, собственно, и не да?

Обо мне почти тут же не то чтобы совсем забыли, но принимать в компанию на равных не стали, хотя Стас время от времени делает попытки втянуть меня в общие разговоры. Но какое там… в разговоре мелькают сейшены, гёрлы и прочие жаргонизмы, незнакомые имена и места, и какие-то вещи, понятные только своим, из той же культурной среды. Я понимаю в лучшем случае через раз, по контексту, и полагаю, что не всегда правильно.

В среде неформалов принято сейчас шифроваться, даже если в этом нет ни малейшей необходимости. И хотя я вижу в этом скорее оттенок ребячества, но понимаю и принимаю.

Если органы кем-то заинтересуются всерьёз, не помогут никакие жаргонизмы и иносказания, но неформалы в СССР почти все как минимум на грани диссидентства, и разговоры у них бывают очень острые. Вот и шифруются, дабы не наматывать себе срока́ и неприятности на ровном месте. А то ведь бдительных товарищей вокруг — каждый из многих…

— Брось, — успокоил я мечущегося Стаса, поймав на ходу за предплечье, — тебя я рад видеть, а это так… твои друзья и знакомые, а не мои, не обижаюсь.

Его я действительно рад видеть. Хотя наше знакомство и не назовёшь хоть сколько-нибудь длительным, парень он очень яркий, харизматичный, и, по крайней мере сейчас, по молодости — искренний в дружбе. Он из тех, с кем дружить легко.

Стас засмеялся, ткнул меня кулаком в плечо, и некоторые время мы шли по улице, пихаясь, толкаясь и обозначая удары, нырки и защиту.

— Не пойму… уличный бокс? — озадачился он, довольно-таки коряво выбросив двоечку и отступая назад и в сторону.

— Угу… — вдаваться в подробности не вижу особого смысла, да и, по факту, смесь бокса с элементами муай-тай и филиппинки, с некоторой натяжкой можно назвать уличным боксом, — ну и отец немного джиу-джитсу знает, показывал.

Пару минут спустя, запыхавшись, Стас присоединился к другим музыкантам, но меня не бросил, то и дело объясняя что-то вполголоса, подходя поближе, спрашивая моё мнение по тому или иному вопросу, и в общем, всячески втягивая в беседу, не навязчиво и аккуратно. Минут через десять тонкий ледок хрустнул, я меня не то чтобы приняли в компанию, а скорее — признали право вращаться в их орбите.

С неба начал сыпаться мелкий и редкий ледяной дождь, обычный для конца октября, а чуть погодя зачастило, и уже не дождём, а мелким градом пополам с липким снегом, тающим ещё в воздухе. Ругнувшись, я поднял ворот пальто, и, достав из кармана вязаную шапку, одел на ходу, а после прибавил шаг, догоняя ускорившуюся компанию.

— Давайте на метро, что ли, — предложил Айзеншпис, озабоченно поглядев на стремительно темнеющее небо, и через пару минут мы ввалились на станцию, а за дверьми, будто отрезая пути отступления, хлынул злой и яростный осенний ливень.

— Тьфу ты… — сплюнул при виде нашей компании немолодой мужик, прямой как палка, с орденскими планками и чекистским значком, провожая нас злыми глазами, — мерзота! По лагерям бы вас…

… он ещё что-то говорил, но мы уже прошли мимо, не задерживаясь, чтобы ответить.

За нас ответила какая-то тётка, по виду учительница старой закалки, согласившись, что таких, как мы, нужно перевоспитывать, иначе…

… и беглый, но внимательный, какой-то фотографический взгляд от выходящего из вагона лейтенанта с петлицами внутренних войск, на нашу компанию.

В затылок кольнуло недобро — так, будто ветеран ГУЛАГа, сощурившись, привычно нажал на спусковой крючок «Нагана».

«Это ведь всё недавно совсем было, — забилась в разом заболевшей голове заполошная мысль, — это было вчера… Ходят рядом те, кто расстреливал и пытал, и они, в большинстве своём вот такие — крепкие ещё, злые, готовые, если надо, снова стрелять и бить! А те, кто подписывал расстрельные списки, сейчас у власти! Боже…»

Мы заскочили в вагон, механический голос сделал объявление, и я, физически чувствуя тиски, сжимающие голос, начал шептать всплывающие в памяти строки.

— Да? — повернулся ко мне Айзеншпис, — Ты что-то сказал?

— Да так… — улыбаюсь неловко, — мысли вслух.

«Он не слышал ведь… не мог слышать! Или…»

… но в вагоне шумно, лязгающее и многоголосо, так что разговаривать приходиться, надрывая голосовые связки, и я выбросил это из головы — благо, тиски перестали её сжимать.

Вышли на Арбатской, куда ливень только подбирался, и бегом, оскальзываясь на мокром асфальте и перепрыгивая лужи, добежали сперва до Новоарбатского гастронома, а потом и через дорогу, в кинотеатр «Октябрьский». В просторном холле повсюду молодёжь, разной степени неформальности и развязности, и добрая половина из них, как я успел убедиться в ближайшие несколько минут, знакома между собой хотя бы вприглядку.

— … ментов на квартирник вызвала, собака старая! — горячится сутуловатый парень, то и дело хлопая ладонью по футляру с саксофоном, стоящему у ног.

— Миша, очень приятно… — жму очередную ладонь.

— Миша…

Стаса и его приятелей знают, кажется, решительно все! Но в реалиях СССР это не говорит ни о чём, и парни в равной степени могут быть как достаточно известными музыкантами, так и просто тусовщиками, успевающими на все мало-мальские интересные мероприятия.

В холле мы не задержались, перебравшись в бар, где, совершенно бесцеремонно, принялись сдвигать столы вместе. Персонал, что меня очень удивило, воспринял это как само собой разумеющееся, и вместо того, чтобы закатить скандал, принялся помогать, общаясь с ребятами, как с добрыми знакомыми.

«Ого! — поразился я такому вниманию, — А ребята, кажется, известные!»

— С нами, — кивнул на меня Юра, чуточку демонстративно, на публику, достав пачку «Мальборо» и закуривая.

— … как обычно!

— Чешское? Тащи!

… а мне — лимонад, угостили от щедрот. Возмущаться или доставать из кармана рубли и трёшки, которые у меня ещё остались от колхоза, я не стал, с благодарностью приняв запотевший бокал с торчащей соломинкой — дефицитом, ставшим, почему-то, одним из признаков «роскошной» западной жизни, и я совершенно уверен, что соломинки здесь — не одноразовые! Впрочем…

Я потянул через соломинку лимонад, очень даже вкусный.

… плевать! После общественных стаканов и целой кучи мелочей такого рода, общественные соломинки меня уже не пугают.

— … с Тулой прощаться придётся, — ловлю обрывок разговора, — на филармонию давить начали сверху, репертуар у нас не тот.

— Ага, ага… почему мало таких хороших советских песен, как в кинофильме «Весёлые ребята», а сплошь почти одно западное непотребство! — невесело засмеялся Игорь, прикуривая, — Объясняй им, что это другое направление, не объясняй…

Он зло и коротко ругнулся, с силой потушив только что прикуренную папиросу, и замолк, ухватившись за бокал с пивом и невидяще глядя куда-то в сторону.

— До конца года доработаем, а там посмотрим, — постановил Айзеншпис, — может, придётся перейти из профессионалов обратно в любители.

— Не жили хорошо, не хер и начинать, — со злой усмешкой отозвался один из музыкантов.

Потягивая лимонад, слушаю вполуха, поглядывая по сторонам. Ничего так… атмосферно! Хотя ощущение, что я на съёмках какого-то фильма, не пропадает.

«А… — понял я, понаблюдав за молодёжью чуть побольше, — они же сюда, каждый второй, не отдыхать приходят, а отыгрывать! Видят себя актёрами в фильме о крутой западной жизни… наверное. Ну или ещё каких фильмов, каждому в голову не залезешь!»

— … всё, всё… брэк! — вскочив, Стас встал между Игорем и Вячеславом, заспорившими слишком уж агрессивно, — Не ругайтесь, парни!

— Сели, — коротко приказал Айзеншпис, и парни, поворчав, подчинились.

— Гастроли тяжёлые, — наклонившись ко мне, негромко сказал Стас, — проверками замучили. На каждом концерте почти что — то милиция, то бюрократы, то ещё что… Нервы!

Угукаю понимающе, а Стас продолжает рассказывать о своих… уж не знаю, приятелях или друзьях. Они заметно старше, но, по некоторым моментам видно, что и парень не из простой семьи, а это даёт не только уверенность, но и возможности, в том числе — возможность держаться на равных.

— … «Сокол», — тем временем объясняет он, прикладываясь к бокалу с пивом, — по названию района группу назвали. Но в тульской филармонии их приняли на работу под названием «Серебряные струны».

— Филармония, — протянул я, хмыкая.

— Зря смеёшься! — отозвался Намин, откидываясь назад, — Закон о тунеядстве никто не отменял, а филармония — вот она! Законно всё! Заезжают время от времени с концертами в Тулу, а так — по всей стране чёс, вчера только в Москву вернулись. Устали все… да ещё и проверки эти, вот все и на нервах.

Разговор потихонечку принял более спокойный характер, и парни переключились на музыку, споря о чём-то и иногда напевая отрывки на сносном английском. В основном Пресли, «Битз» и Билла Хэйли, и так… вполне симпатично, а по здешним временам, так и очень даже!

— «Rock Around the Clock» — объявил Сергей Тимашев чуточку громче, чем следовало, ну да он и выпил чуточку больше, чем следовало…

— … а давай! — услышал я, и какие-то ребята, которым меня представляли, стали наигрывать знакомую мелодию, и в баре начался импровизированный концерт. С минуту я слушал молча, постукивая носком ботинка в такт, а потом, не удержавшись, начал подпевать, не пытаясь перепеть Сергея.

… несколько песен спустя, администратор, очень смущаясь, подошёл и попросил прекратить, потому что…

— Сами понимаете! — развёл он руками, и мы действительно понимаем…

— А неплохо! — оценил меня Стас, — Есть голос!

Айзеншпис, коротко кивнув, оглядел меня с этаким прищуром, как бы проводя переоценку.

— Из-за голоса и взяли, — пожимаю плечами, и, желая не одновременно похвастаться и закрепить эффект, уже соло, вполголоса, спел пару куплетов о Жёлтой Субмарине, но здесь, в этом баре, никого не удивишь ни хорошим голосом, ни знанием английского.

— … нет, нет! — уже не слушая меня, спорят парни, переводя одну из песен на русский. А песня знакомая, и переводят они её…

— … неверно, — не выдерживаю я, — это не буквально нужно переводить! Жаргонизмы, понимаете?

Айзеншпис отмахивается, но я что-то закусился и настаиваю на своей точке зрения, перескочив на английский.

— Жил? — внезапно спрашивает меня Стас, внимательно слушавший меня.

— А? — не сразу понимаю я, — Нет, откуда… с Северов!

— Просто… — хмыкаю, вспоминая, — как сказала одна учительница, принимая меня в школу и проверяя знания языка «— Эти всегда язык учат».

Захмыкал уже Юра, переводить язык Эзопа на язык родных осин не требуется никому.

Споря до хрипоты о точности перевода, о поэтике текста и его дословности, символизме отдельных фраз и песни целиком, я отлично провёл время. А потом, глянув на часы, засобирался домой…

— Мы до следующей недели в Москве, — негромко сказал Айзеншпис, задержав мою руку при прощании, — У тебя телефон есть? Нет? Ладно, мой запиши… и адрес давай, зайду как-нибудь!

— Савелов! — голос учительницы звенит от возмущения, — Ну когда ты за ум возьмёшься? Нельзя так относиться к урокам, нельзя! Понимаешь? Ты ведь можешь быть круглым отличником, но постоянно… постоянно у тебя то домашнее задание не сделано, то сделано сикось-накось, и я, Савелов, когда-нибудь порву тетрадь с твоим домашним заданием!

Вздыхаю выразительно, переминаясь с ноги на ногу и с опущенной головой колупая парту, всем своим видом демонстрируя раскаяние и вину. Положено демонстрировать, вот и…

— Савелов! Ну ты же умный парень! — учительница трясёт тетрадкой, — Районные олимпиады по химии и биологии выигрываешь, а по русскому языку и литературе еле-еле на тройку вытягиваешь! Ну как так можно? С такими оценками тебя нельзя допускать до олимпиады! Дождёшься! Поговорю с Нинель Викторовной, и она не даст добро на городскую!

Снова вздыхаю…

«Не пустят, ага… верю, как же!» — с трудом удерживаю виноватую физиономию. Пусть голова и опущена вниз, но одноклассники у меня наблюдательные, и не всегда — к месту.

Раздавшийся звонок перебил учительницу, и ребята начали было собираться.

— Звонок для учителя! — возмущённо взвизгнула женщина, хлопая по парте пухлой рукой, и все разом примёрзли к стульям, — Савелов! Ты меня понял?

Киваю с покаянным видом, и уже знаю, что через несколько дней эта сцена, с теми или иными вариациями, повторится. Не на уроке литературы, так на уроке истории, к примеру.

— Свободны! — бросила училка, и мы с облегчением вылетели из класса.

— Ф-фу… аж вспотел, пока тебя Вика распекала! — негромко сказал идущий рядом Артём.

— Могё́т! — согласился я. Русичка и правда умеет создавать психологическое давление, как никто. Послушать её, так без знания русского языка ни я, ни кто другой, не может считаться хоть сколько-нибудь образованным человеком!

… и так, к слову, все учителя говорят. Без исключения! Даже трудовик Пётр Николаевич по прозвищу Гегемон.

Другое дело, что некоторые меру знают, а Викушка воспринимает себя не иначе как носительницей некоего сверхценного знания, и пафоса у неё — через края! А оценки она мне, коза старая, занижает иногда, как она говорит — воспитывает.

— Лёнька! Скотина! — мимо, занеся портфель над головой, пронеслась мелкая, зато отменно «широкая в кости» Кругликова, норовя стукнуть убегающего от неё одноклассника, — Стой! Хуже будет!

— Потому и не стою, что будет хуже! — резонно парировал длинный, хулиганистого вида (но только вида!) Лёнька, кружа по коридору и расталкивая ребят и девчонок. По коридору вообще, куда ни взглянешь, сплошь одна толкучка, визги, писки, возмущённые чем-то голоса, смех и вопли. Школа!

— Поженятся, как только восемнадцать исполнится, — постановил Артём, глядя на Лёнку с бегающей за ним Кругликовой взглядом премудрого старца.

— Думаешь? — засомневался я.

— По всему видно… — начал было объяснять мне приятель.

— Да нет! Понятно… всем уже понятно, кроме них самих! — перебиваю его, — просто Лёнька после восьмого в шарагу на бульдозериста собирается, а Кругликова на швею. Вот что-то мне подсказывает, что в ЗАГС они пойдут ещё до того, как им восемнадцать исполнится!

— А-а… понял! — засмеялся Артём, — Вполне может быть! Та-акие искры летят…

Остановившись чуть поодаль, не спешим в раздевалку, где сейчас — час пик, как в метро. Сейчас ещё две-три минуты, и она опустеет, а мы пока…

… сплетничаем!

— Домой? — поинтересовалась Таня, ожидающая меня у ворот школы. У нас с ней как-то сложно всё. Нравится, но…

… и вот всё так — через «Но!» Не объяснить толком, но мы и не встречаемся, и назвать нас просто друзьями нельзя. Сложно всё, и разобраться пока — ну никак! Ни я, ни она.

— Не замёрзнешь без варежек? — поинтересовался я вместо ответа, натягивая свои. На улице не то чтобы колотун, но февраль, он и есть февраль — стыло, ветрено, сыро и морозно, и по ощущениям, а не по термометру — лютень как есть!

— А… — отмахнулась девочка, — замёрзну когда, тогда и одену! Так что?

— По букинистам хочу пройтись, а потом уже домой, — отвечаю ей, — к Локтеву не пойду, устал что-то. Не физически, а так…

— Ну да, — кивнула Таня, — ты же почти каждый день туда ходишь, и до самого вечера там.

— Угу…

— Сложно? — поинтересовалась она, склоняя голову набок.

— Ну… — не могу подобрать ответ, — нормально. Нет, правда — нормально! Гитара, вокал, танцы… недавно вот начал ещё на баяне, не знаю пока, нравится или нет. Так-то интересно, каждый день почти что-то новое. Просто… знаешь, одни и те же лица вокруг, одни и те же люди. От людей, бывает, устаёшь, даже от самых хороших.

— Понимаю, — серьёзно сказала она, — Ну, давай тогда!

— Давай, — неловко ответил я, не в силах подобрать слова, чтобы нормально, без косноязычия и неловкости, сказать, что от неё я не устаю. Развернувшись, потопал в сторону метро, всё время борясь с желанием оглянуться. Всё сложно…

Роюсь в развале старых книг, перебираю их, проверяя целостность страниц и переплёта. Мусор, мусор… но иногда попадаются настоящие жемчужины!

Я не библиофил, и о ценности какого-нибудь замшелого издания могу судить очень поверхностно. Ну в самом деле… дата сама по себе мало что говорит, и тот факт, что книга выпущена в конце девятнадцатого века, говорит только о том, что книга выпущена в конце девятнадцатого века!

Библиографическая редкость не всегда связана с датами, а больше — с тиражом, с количеством сохранившихся экземпляров, с какой-нибудь интересной историей, сопровождающей именно этот тираж. Много всего, на самом деле, но…

— … девятнадцатый век, — важно показывает букинист тётке, по виду небедной провинциалке, подвизающейся в торговле. Дама, судя по всему, алкает не только шмоток и колбасы, но и духовного.

Книги эти потом займут почётное место на полках, и гости, приходящие к даме из торгового сословия, будут видеть, что она не просто так, а — интеллигенция!

Сейчас какая-то повальная мода собирать книги, и отчасти я это понимаю — дефицит! В том числе и дефицит развлечений, с которыми в Союзе — хуже некуда, а тут — книги, и какое-никакое, но времяпрепровождение, и если в шкафу стоит Сабатини и Дюма, всегда можно занять себя.

А есть — просто книги, для красоты. По переплётам подбирают, переплачиваю втридорога за сборники. Чтоб много роскошных томов в едином дизайне, и имена, имена… из тех, что на слуху у любого читателя, и к слову — читать их совершенно не обязательно! Главное, чтобы они, книги, были!

— … смотрите, какая сохранность! Видите? А ведь девятнадцатый век…

— Да, да… — кивает заворожённая дама, — почём?

Сумма трёхзначная, но дама расстаётся с деньгами легко. Книги, они сейчас вообще в цене. За редкий, но отнюдь не библиографический том Дюма, могут заплатить четвертной, а уж десятку — будьте любезны! А тут — девятнадцатый век всё-таки, понимать надо…

— Мусор, мусор… — останавливаюсь на потрёпанном томике Честертона, — сколько?

— Э-э… — мычит букинист, прикидывая мою платёжеспособность, и главное — готовность платить.

— Пять рублей! — говорит он наконец. Пожимаю плечами и кладу книгу назад. Я не книжный червь, и мне не нужен именно Честертон, сойдёт любая на английском, не слишком скучная. Но нет, так нет…

Перехожу к следующему букинисту. Мусор, мусор…

— Почём? — в руках учебник по органической химии для поступающих в ВУЗы. Не помешает…

— Полтина, — равнодушно роняет пожилой мужчина, снова застывая памятником эпохе развитого социализма.

Книга отправилась за пазуху, а я — бродить дальше. Собираю потихонечку всякое, а то, боюсь, все знания из памяти выветрятся!

В Союзе многие книги, да те же учебники взять, не всегда в открытом доступе, и их можно взять либо вот так, на развалах, потрёпанными и без части страниц, либо в библиотеке при ближайшем ВУЗе, по предъявлению студенческого и читательского билета! Я эту политику властей не понимаю, и разумеется — не принимаю, но — учитывать приходится.

Кое-что в этих учебниках давно уже устарело или является ошибочным, но — что есть! Копаюсь в информации, учу, вспоминаю, делаю правки на полях, и это для меня — много важнее четвёрки по русскому!

Придя домой, поел и достаточно небрежно сделал уроки. Непримиримой осталась только Викуша, остальные давно пожали плечами и постановили, что если школа у них с химико-биологическим и английским уклоном, а я демонстрирую хорошие знания именно по этим направлениям, то так тому и быть!

Оценки мне не натягивают, но и особо не придираются, хотя некоторые, время от времени, пытаются склонить меня на накатанный путь круглого отличника, и в будущем, может быть (!), ленинского стипендиата[57]. А я, блин, не Гермиона Грейнджер с синдромом отличницы!

Да и к тому же я прикинул, что по той же литре с русским, мне, чтоб выйти на оценки между четвёркой и пятёркой, нужно будет тратить не меньше часа в день только на эти предметы, и это — помимо того, что я трачу в школе.

А оно мне — не надо! Время, да и силы, не бесконечные, и потратить их я могу с большей пользой, а если и без, то хотя бы — с удовольствием!

А универ… я либо поступлю как олимпиадник по целевым предметам, либо не поступлю потому, что еврей.

— Чёрт… — отложив учебник по органической химии, потёр виски, пытаясь унять раздражение, — как же не хватает интернета!

Не хватает, собственно, не только интернета, но и вообще — всего! Куда ни ткнись, везде один сплошной дефицит!

Отсутствие нормальной еды в свободном доступе, не считая синюшных марафонских кур, ливерной колбасы и плавленых сырков «Дружба», я, в общем-то, переношу относительно легко. Отчасти потому, что не слишком привередлив в еде, но по большей части, разумеется, из-за маминых усилий по части кулинарии.

Но информация!? С какого, простите, дьявола, в СССР нельзя нормально купить обычные ВУЗовские учебники и справочники?!

Гигантские, раздутые тиражи «одобренной» литературы пылятся на полках магазинов, и бывает, не только книжных! Не только бородатые классики Коммунизма и решившие шагнуть в литературное бессмертие члены Политбюро, но и классики советской и русской литературы из тех, что втиснуты в школьную программу, но помимо неё не читаются практически никем.

Это добра — валом! Качественные переплёты, и всегда — отменная, часто импортная, финская бумага. А это, к слову, тоже проблема, потому как жопу такой вытирать неудобно, жёсткая слишком!

В нагрузку идут — то к Дюма, а бывает, что и к колбасе. Не в Москве, понятное дело, но в провинции таких историй — тьма! Никого не удивишь.

Понятно — идеология, воспитание советского человека… Но, мать вашу, учебники! Бесит!

По части ветеринарии и фармакологии знаний у меня — на Нобелевку хватит, и пожалуй, не на одну. Не потому, разумеется, что я гений, а потому, что наука за полвека сделала гигантский скачок, а я всё-таки без малого кандидат наук, защититься только не успел.

Знаю и умею много больше, чем местные светила. Там, где у них только первые робкие шаги и озарения, у меня — наработанные методики и чёткое, абсолютное понимание не просто последовательности действий, но и знание всех возможных проблем и побочек.

Но блин… память у меня всё-таки не абсолютная, и дыр, пусть не критичных, хватает. Почти всё могу, потрудившись, если не вспомнить, так хотя бы вывести, опираясь на расчеты или знания из «соседних» областей, но как же я задолбался! Мелочь иногда какая-нибудь, а сижу, по несколько дней вспоминаю, формулы вывожу, записываю, и думаю каждый раз — сжигать это, на случай отнюдь не гипотетического обыска, или оставить, чтобы в другой раз не выводить заново?

В нормальном для меня времени я бы просто открыл интернет, в нормальной стране — книгу…

… но здесь ни интернета, ни книг! Не могу вот так просто купить нужный учебники или справочник, а если и могу, то часто они — устаревшие или с ошибками, а в медицине и фармакологии это критично.

А для меня занятие наукой, пусть даже совсем по верхам, в попытках вспомнить что-то интересное и мысленно скрестить это «что-то» с технологическими возможностями этого времени, едва ли не единственная отдушина.

Музыка и прочее — в значительно меньшей степени, потому что ансамбль, он всё-таки детский, и поём мы всё больше «Орлёнок», да «У дороги чибис», ну и танцы — соответствующие. Одобренные.

— Чёрт… — мозг подбросил виденье домашней химической лаборатории, самой примитивной. Здесь есть такие в продаже, а к уже имеющимся колбам, спиртовкам и реактивам можно будет потихонечку докупать и выменивать что-то более интересное…

… но это в планах!

Купить, разумеется, я могу хоть сейчас, но есть проблема соседей. Потихонечку обрабатываю их, подводя к этой мысли — так, чтобы потом все эти колбы, мензурки и странные запахи воспринимались ими без раздражения. Ну и кухня… я на неё тоже посматриваю, и если удастся захватить без боя часть территории, то в моей голове будет праздничный салют!

Но всё это — чуть позже, тихой сапой, а пока — книги, расчеты… Я погрузился в мир формул, вспоминая и сверяясь с учебником, но долго не выдержал.

— Надо будет студентов поспрашивать, что ли… — подытожил я, захлопывая книгу.

Посидев некоторое время без дела, покосился было на окно, но там, как на грех, начался слякотный мокрый снег, швыряемый ветром во все стороны с остервенелостью палестинского подростка.

Странноватые ассоциации, возникшие в моей голове, привели мысли сперва к Ближнему Востоку с дружественными лобызаемыми арабами, а потом — к недружественному для СССР Израилю, еврейской культуре вообще, и наконец — роликам из ЮТуба, в которых подростки, и кажется, не только еврейские, танцевали под еврейские мелодии.

— Хм… — представив, как я покажу на ближайшем занятии что-то подобное, попросив ребят наиграть «Хава Нагила», закхекал, подавившись смехом. Хотя…

Встав, я размялся как следует, и, раз уж погода не гулятельная, принялся отрабатывать отдельные движения, а потом, разогревшись, попробовал танцевать, и кажется, вышло неплохо!

… а отдельные движения, кажется, можно будет показать нашему хореографу. Без привязки к мелодии, разумеется…

— Вот как это у тебя получается?! — перекрикивая шум в душевой, не унимается Володька Евстратов, вертящийся под тугими струями воды в соседней кабинке, — Я, блин ночами не сплю, а у тебя на-гора чуть не каждую неделю что-то новое!

— Палыч Мишку в хореографическое уговаривает! — не переставая намыливать голову, вклинился в беседу Пашка из соседней кабинки, — говорит — талант!

— Вот же чёрт! Везучий! — завидует, и отнюдь не по белому, Володька. Длинный, прыщеватый по молодости, он не блещет способностями, и только в танцах у него что-то получается, но не за счёт талантов, а только и исключительно усердия.

Будущее у него уже предопределено, и в нём фигурирует Училище Культуры, ансамбль песни и пляски Советской Армии в качестве места срочной службы, а после — работа хореографом в одном из провинциальных ДК. Ну а потом, лет через десять-пятнадцать, и пост директора этого самого ДК, как морковка.

Уже сейчас Володька прикидывает иногда вслух, в каком из ДК лучше коэффициенты зарплаты, да где лучше делать карьеру, и где его родственники и знакомые родителей могут помочь, а куда они не дотянутся при всём желании.

В провинции, по его словам (не то чтобы я хотел это слушать!), сделать карьеру много проще — просто за неимением желающих в принципе ехать в провинцию. Стать директором ДК годам к двадцати семи, задача вполне реальная, но так уж ли нужен этот пост, если это колхозное ДК, и перспективы хотя бы на район — крайне туманны!?

Пока он склоняется к тому, чтобы поехать на Севера́ — там и деньги другие, и карьеру, какую ни есть, можно сделать быстро. Другое дело, условия…

— Да не пойду я! — вертясь под душем, смываю мыло, но лейки как таковой нет, и струя воды бьёт куда-то в бок, и притом, стоит только тронуть вентиль, всегда по разным траекториям, иногда чуть не полметра в сторону, в соседнюю кабинку.

«Хоть такой» — мысленно утешаю себя, вспоминая, как в предыдущем помещении душа просто не было. Я уже думал, что на черта мне вообще такое удовольствие, подумывая бросить к чертям Локтевский ансамбль и перейти на тот же баскетбол в ближайший Дворец Спорта — просто потому, что там есть нормальные душевые.

— Не пойду! — повторяю ещё раз, — Химия, биохимия, может мед! А танцы — вон, Володька пусть на себя берёт! За всю Локтевку!

Мыло наконец смылось, и я, не слушая дальнейших, нисколько мне неинтересных рассуждений и шуточек, вышел из душевой, шлёпая по разбитому кафелю резиновыми банными тапочками. Почему-то, где бы я ни мылся в общественном месте, кафель всегда разбитый, такие вот особенности советской действительности.

В раздевалке тесно, шумно, и пахнет отнюдь не розами. Подростки в пубертате и так-то не благоухают, а мальчишки, ко всему, часто ещё и неряшливы.

Как ни старался, но вовсе уж избежать прикосновений голых спин, рук и жоп не удалось, так что одевался я быстро, бдительно поглядывая по сторонам. Возраст такой… и толкнуть могут товарища шутки ради, и в «сифу» поиграть грязными скомканными носками, или что не легче — трусами.

Благо, штучки в стиле обезьяньих стай жёстко пресекаются как педагогами, так и старшими ребятами. Всякое бывает, но страшнее «сифы» или коротких разборок на эмоциях, на моей памяти пока не было.

— … как там это у тебя? — вышедший из душа Володька, будто продолжая разговор, схватив себя за ногу, пытается повторить движение, и, понятное дело, оскальзывается, хватаясь за всех подряд. Зрелище… не самое эстетичное, честно говоря.

— Так… — отвечаю неопределённо, шнуруя ботинки. Тема эта, честно говоря, мне не очень интересна. Рассказывать о ЮТубе и о том, что я любил смотреть «под кофе» ролики с танцами, как-то не тянет.

Высиживать яйца в душной и влажной раздевалке не стал, выйдя в холл, где уже стоят ребята постарше, беседуя о разном. Мелюзга в ожидании родителей бегает, толкается, хихикает и создаёт звуковой фон, немногим, пожалуй, тише, чем возле взлетающего самолёта!

— Опять мелких обижают, — делится Борис, крепыш со сломанным носом, ухитряющийся совмещать танцы и бокс, и всё — на очень приличном уровне, — Надо снова собраться и объяснить шпане…

Разговор как-то очень быстро перетёк с «надо бы», на обсуждение конкретных планов. Стратегия, тактика, возможные союзники и пути отступления…

… но это я, а ребята, в силу возраста, всё больше вываливают предложения из разряда «Приехать всей толпой и отметелить кого попало!» Пубертат, мать его… гормоны на голову давят, а тут ещё и сакральное по подсознанию — «Наших бьют!»

— Да нет же, нет… — стоя у большой, довольно схематичной карты Москвы, сложенной из мозаики, я доказываю свою точку зрения, — Какое там толпой? Вы чего? Милиция если не остановит, так шпана просто рассосётся!

— По времени! — похлопываю себя по наручным часам, — Одни на автобусах подъедут, другие на метро, третьи ещё как-то! Разом, и со всех сторон! Маршруты только определить, проехаться и пройтись по ним, чтобы не было заминок…

— Ну что же… — потёр нос крепыш, — я за! Давай, Миша, командуй!

— Вы как, парни? — обвёл он взглядом остальных, давя силой возраста и авторитета, — В деле?

— В деле, в деле… — проворчал один из парней, — Командуй, Миша!