Цвет неба

Глава 1

В нашем замечательном, сложно устроенном мире есть такие люди, которые, кажется, неуязвимы. Они наделены природной красотой, к ним так и липнет успех, в результате чего они делают головокружительную карьеру, ездят на дорогих машинах, живут в элитных районах и счастливы в браке со своими великолепными супругами.

Когда-то и я была такой. Или, по крайней мере, думала, что это так.

Нет, не то чтобы у меня совсем не было трудностей. Напротив. Мое детство оказалось далеко не идеальным: наши отношения с отцом едва ли когда-нибудь можно было охарактеризовать лучше, чем «натянутые», и вообще, в моей жизни существуют события, о которых я предпочла бы не вспоминать никогда. С некоторыми из них связана моя мама. Но я не готова вдаваться в подробности прямо сейчас. Обещаю, обязательно обо всем расскажу, только позже.

Все, что вам нужно знать: какое-то время моя жизнь казалась прекрасной и счастливей меня не было на всем белом свете.

Меня зовут Софи. Я выросла в Кэмдене, штат Мэн, но когда мне исполнилось четырнадцать лет, переехала вместе с семьей в Августу. У меня есть сестра. Ее зовут Джен, и мы совершенно разные. Она миниатюрная блондинка (вся в нашу мать), я же высокого роста с темно-каштановыми волосами.

Джен всегда была хорошей девочкой – школу окончила с отличием. Получила стипендию и отучилась в университете. Сейчас она соцработник в Нью-Гэмпшире – живет с мужем, Джо, успешным подрядчиком.

А вот я образцово-показательной школьницей и студенткой не была никогда, да и как дочь оказалась тоже не подарок – будучи натурой увлекающейся и не терпящей правил, часто донимала папу своими выходками, особенно в подростковом возрасте. Если Джен была тихоней и любила проводить вечера за хорошей книгой, то я предпочитала тусовки с друзьями. Еще до того, как перешла в девятый класс, у меня появился бойфренд, Кирк Данкан, с которым большую часть времени мы проводили у него – его родители были в разводе, и поэтому дом часто пустовал.

Но прежде чем вы начнете меня осуждать, позвольте заверить вас, что Кирк был порядочным, разумным молодым человеком – очень зрелой для своего возраста личностью – и я не жалею о том времени, что мы провели вместе. Кирк – моя первая любовь, и я знала, что, как бы ни раскидала нас жизнь, буду помнить его всегда.

У нас с ним было много общего. Кирк прекрасно играл на гитаре, а я неплохо рисовала и писала рассказы. Будучи людьми творческими, мы на удивление хорошо ладили, и если бы не были так молоды, когда впервые встретились (мне было всего пятнадцать), то наверняка поженились бы и нарожали детишек. Но жизнь непредсказуемая штука. И все вышло совсем не так, как бы нам того хотелось.

Кирк поступил в колледж и уехал в Мичиган, а я осталась в Августе – доучиваться последний год в школе. Постепенно мы отдалились друг от друга. Конечно, остались друзьями и какое-то время поддерживали связь, писали письма раз в месяц. Но вскоре Кирк начал встречаться с другой девушкой, и ее стала злить наша переписка.

Мы оба знали, что пришло время отпустить прошлое и перестать общаться. Так и сделали. Я долго скучала по Кирку – ведь он сыграл такую важную роль в моей жизни. И всякий раз, когда мне хотелось позвонить ему, я себя останавливала.

Потом поступила в Нью-Йоркский университет, стала изучать английский язык и философию. И там я познакомилась с Майклом Уитменом.

Майкл Уитмен. Само имя звучит печально, с придыханием…

Майкл был хорош собой, обаятелен и остроумен – идеальный мужчина. Каждый раз, когда он входил в комнату, у меня, да и у всех подобных мне страстных натур в радиусе пятидесяти ярдов перехватывало дыхание.

Если бы я тогда знала, что этот восхитительный человек станет моим мужем, то, наверное, не поверила бы. Уж слишком много событий в моей жизни порой казались мне просто невозможными. Собственно, я не рассчитываю, что вы мне поверите и поймете, но все равно я поведаю вам свою историю.

А уж правда это или нет, вы решите сами.

Глава 2

Майкл был совершенно не таким, как Кирк или любой парень из тех, с кем я училась в старших классах. У его родителей была кукурузная ферма в Айове, но Майкл выглядел так, как будто вырос в британском поместье и только что сошел с обложки журнала «GQ».

Хорошо одетый и убийственно красивый – темные волнистые волосы, светло-голубые глаза и подтянутая фигура. Майкл мог заставить вас поверить в себя, убедить в том, что вы самый привлекательный, остроумный, харизматичный человек на свете. И так было не только с женщинами, которые, конечно, просто обожали Майкла. Но и лица мужского пола его очень ценили – у него было много близких друзей. Даже преподаватели в школе относились к нему с большим уважением. Майкл учился лучше всех, и на выпускном вечере он выступал от своего класса. А потом – какая неожиданность – поступил на юридический факультет в Гарвард, с неплохой стипендией.

В общем, Майкл был тем самым архетипическим красавчиком, который есть в любом университете, и хотя мы с ним, как и со всеми остальными обитателями студенческого городка, могли перекинуться парой слов, в основном мне приходилось восхищаться им издалека.

Только через четыре года после окончания института, когда я проходила стажировку в рекламном отделе крупного издательства «К. У. Фрейзер», публиковавшего научно-популярные книги и откровенные мемуары знаменитостей, я стала объектом зависти со стороны всех женщин Манхеттена и близлежащих территорий.

Все случилось 16 июня 1996 года. Мне было двадцать шесть лет, и я помогала организовывать вечеринку по случаю издания очередного бестселлера, на которую заглянул Майкл.

Мы заметили друг друга в разных концах зала. После вечеринки Майкл пригласил меня поужинать вместе. Он проводил меня домой, а я пригласила его к себе. Мы не спали всю ночь, просто говорили, сидя на диване, слушая музыку, и на рассвете поцеловались.

Это была самая волшебная, романтичная ночь в моей жизни.

Через год мы поженились.

Во время медового месяца на Барбадосе Майкл поведал мне кое-что, о чем никогда никому не рассказывал.

Когда ему было двенадцать, его старшего брата раздавил трактор. Машину занесло на скользкой насыпи, она перевернулась и завалилась прямо на Дина, убив его на месте. Именно Майкл его и обнаружил.

Его голос дрожал, когда он описывал бездыханное тело брата, придавленного тяжелым трактором.

Когда мы учились в университете, Майкл ни разу не обмолвился об этой трагедии. Не думаю, что кто-то знал о ней. Майкл всегда казался таким сильным и волевым. Будто в его жизни просто никогда не могло произойти ничего плохого.

Как только я услышала это, поняла, что у нас есть нечто общее. Мы оба пережили страшную потерю, которая оставила глубокие раны, и хотя для окружающих мы никогда их не афишировали, эти раны еще кровоточили. Когда мне было четырнадцать, я потеряла мать.

Я злилась на нее за то, что она ушла, оставив нас с отцом.

Потеря близких людей сблизила нас с Майклом еще больше.

Глава 3

Я уже говорила, что когда-то была любимцем судьбы. Так вот, я имела в виду тот отрезок времени, который начался в день моей свадьбы и продолжался десять замечательных лет.

Когда мы с Майклом только поженились, то были безумно счастливы. Его карьерный рост в юридической фирме, где он работал, стал молниеносным, и мы оба знали, что его назначение одним из партнеров – лишь вопрос времени.

Мои дела тоже шли хорошо. Через полгода после того, как мы с Майклом начали встречаться, мне предложили постоянную работу в рекламном отделе «К. У. Фрейзер», и, с одобрения Майкла, я стала заниматься любимым делом – писать и отсылать короткие рассказы в журналы. Мы часто выходили в ресторан поужинать, где знакомились с нужными людьми, и вскоре я уже ушла из «К. У. Фрейзер» и устроилась автором статей в журнал «The New Yorker»[1].

Жизнь казалась идеальной. Мы занимались любовью почти каждую ночь. Иногда Майкл возвращался с работы, пряча за спиной коробочку с чем-нибудь из «Victoria’s Secret»[2] – чем-то кружевным, завернутую в розовую шелковую бумагу, и тогда мы занимались любовью под «Вечернее шоу Леттермана»[3].

А в другой раз Майкл приносил все необходимое для приготовления шоколадного мартини, и мы отправлялись на танцы, возвращаясь далеко за полночь.

Мы были так близки, как только было возможно, и как раз когда я думала, что лучше не бывает, произошло самое удивительное. Я узнала, что беременна.

И как я только могла принимать эту удачу как данность?!

Оглядываясь назад, иногда думаю – может, все это мне лишь приснилось. Предполагаю, что так оно и есть, ведь в итоге я все же проснулась. Сидя на постели, я задыхалась.

Но давайте не будем пока об этом. Все-таки до этого было еще много чудес.

Итак, давайте поговорим о ребенке.

Глава 4

Кое-что о материнстве. Это изматывает до предела и приводит в трепет одновременно. Примерно как сначала получить пинок под зад, а буквально в следующий миг почувствовать себя суперзвездой. Но прежде всего, становясь матерью, учишься быть бескорыстной.

Позвольте мне пояснить. На самом деле материнство ничему такому не учит. Просто у вас появляется самоотверженность, растущая в душе, когда вы впервые берете на руки своего ребенка. В этот момент вас захлестывает волна любви, становящейся словно каким-то откровением, а ваши собственные потребности и желания уходят на второй план. Ничто уже не важно так для вас, как благополучие ребенка. Вы готовы пожертвовать всем ради вашей дочки. Даже собственной жизнью, не колеблясь ни минуты. Богу не нужно было бы просить об этом дважды.

Наша чудесная дочь Меган родилась 17 июля 2000 г. Роды были сложными, схватки продлились девятнадцать часов, и в итоге потребовалось кесарево сечение, но я не жалею ни об одной секунде того дня. Если так было нужно, чтобы Меган смогла появиться на свет, я бы повторила весь этот процесс раз десять.

В течение следующих пяти дней, пока я восстанавливалась после сложной операции, я подолгу держала ее на руках, изучая ее движения и выражения крошечного личика. Я была очарована ее сладкой, пухленькой мордочкой и крошечными розовыми ножками. Меня приводили в восторг ее черные волосики и опухшие глазки, милые коленки и пухлый животик, а еще миниатюрные пальчики на руках и ногах. Моя дочь была самым восхитительным существом, что я когда-либо видела, и мое сердце переполнялось любовью каждый раз, когда она улыбалась во сне или сгибала ручку.

Я так хорошо помню, как лежала на больничной койке рядом с Меган, подложив руку под голову, и думала, что могла бы пролежать вот так вечно, что мне никогда не надоест наблюдать за ней. Эти моменты были столь простыми и столь искренними, что дух захватывало.

Майкл испытывал такие же чувства, что и я, по отношению к нашему ребенку. Он работал днем, а ночевал с нами в палате, в мягком кресле.

Когда мы, наконец, принесли Меган домой, я поняла, что Майкл не только идеальный муж, но и идеальный отец.

Он был совершенно не похож на моего папу – тот всегда сохранял дистанцию. Майкл, наоборот, с удовольствием менял подгузники и наглядеться не мог на нашу маленькую девочку. Он носил Меган по дому на руках. Читал ей книги и пел песни. Несколько раз в неделю Майкл подолгу гулял с Меган в парке, чтобы я могла вздремнуть или просто чем-то заняться: принять душ или приготовить поесть. Я чувствовала себя самой счастливой женщиной на свете.

Позже, когда Меган исполнилось два года и она перестала пить молоко из бутылочки, я почувствовала, что готова писать снова.

Майкл – как и всегда, щедрый и участливый – предложил каждое воскресенье возить Меган в Коннектикут, к своей сестре Марджери.

И все было замечательно. Марджери была счастлива провести время с ними, и за те счастливые дни отношения между Майклом и Меган стали еще лучше.

Вскоре я уже начала писать рассказы в журналы для молодых мамочек. Но в глубине души мечтала о возвращении в «The New Yorker». Надеялась, что снова стану писать для этого журнала, когда Меган станет постарше.

Иногда я задумываюсь, хотела ли бы я что-нибудь изменить в тех блаженных днях своего материнства, если бы знала о бомбе, которая вот-вот собиралась разрушить мой маленький мир. Наверное, я всегда буду об этом думать, и нет никакой возможности избежать сожалений.

Глава 5

Когда Меган исполнилось три с половиной, мой отец приехал к нам в гости в Нью-Йорк. Тогда он впервые увидел наш дом (мы жили в кирпичном особняке на Вашингтон-сквер) и тут же заметил, что ему стоило бы приехать раньше. Он назвал себя «ужасным дедушкой».

– Не переживай, папа, – ответила я, передавая салатницу. – Плохо, что я тоже тебя редко навещала. Просто мы все так заняты. Я тебя понимаю. Трудно вырваться.

На самом деле мы оба знали: мои слова – не более чем очередная ложь, сказанная небрежным тоном, чтобы избежать подозрений. Между мной и отцом все время чувствовалось какое-то странное напряжение, очевидное для всех, в том числе и для Майкла, который был единственным мужчиной, которого одобрял отец.

– Хорошего ты себе мужа отхватила, – сказал папа в день моей свадьбы, похлопал Майкла по спине и ушел с вечеринки раньше всех.

Конечно же, Майкл ему понравился. Он нравился всем и каждому. Майкл был красивым, обаятельным, остроумным, да еще и Гарвард окончил. Идеальный кормилец и преданный муж. А то, что детство Майкла прошло на ферме на Среднем Западе, и вовсе возвысило его в глазах папы до небес. Я думаю, он был все еще в шоке, что мне удалось так удачно выйти замуж.

Мы закончили ужинать, а после того, как Меган заснула, в девять отправился спать и отец.

Папа приехал лишь на сутки.

На следующий день я постаралась отвлечь папу и избежать неловкого молчания или бесед о прошлом. Особенно о маме. О ней мы с ним предпочитали не говорить никогда.

Мы с папой и Меган отправились на смотровую площадку «Эмпайр-Стейт-Билдинг»[4], а потом сходили в Музей естественной истории и, конечно же, на «Граунд-Зиро»[5].

Когда папа уехал, помахав мне из открытого окна машины, Меган просунула свою крошечную ручку в мою ладонь, подняла на меня свои огромные карие глаза и спросила:

– Дедуля еще приедет?

Я помедлила, а затем облизала губы и улыбнулась.

– Конечно, дорогая, но дедушка очень занят. Не знаю, когда он сможет приехать.

Мы вернулись домой.

Майкл был на работе. Дом казался каким-то слишком пустым и тихим.

– Хочешь испечь печенье? – бодро спросила я.

У Меган был грустный взгляд, я запомнила его навсегда, потому что это был первый признак страшного несчастья, которое вот-вот должно было настигнуть нашу семью.

Конечно, тогда я еще об этом даже не догадывалась.

– Хорошо, – ответила Меган.

Я взяла ее на руки и отнесла на кухню.

На следующее утро Меган проснулась только в полдевятого утра, что меня сильно удивило, потому что обычно она бодро запрыгивала к нам с Майклом в кровать уже в шесть. Дочь всегда была точнее, чем наши электронные часы.

Наступило восемь, а она еще спала, и я предположила, что моя Меган просто устала от экскурсии накануне.

Как же я ошибалась… Причиной было нечто совершенно другое – о чем я никогда бы не подумала, казалось, что с нами просто не могло случиться что-нибудь подобное.

Тот день был последним прекрасным днем в нашей семейной жизни.

Глава 6

Всю следующую неделю Меган день за днем становилась все более вялой. Она часто дремала после обеда. Ее кожа побледнела. Дочь просто валилась от усталости в кресло перед телевизором. Моя девочка перестала улыбаться – ее не смешили даже передачи с пиратом Фэзерсвордом.

К концу недели Меган стала чересчур раздражительной и отдергивала руку, когда я прикасалась к ней, так что я позвонила нашему доктору. Тот велел привести нашу девочку немедленно на осмотр.

Когда я в тот день одевала Меган, то заметила большой синяк на ее левой голени и еще один на спине. Я сказала об этом доктору, и тот отправил нас в больницу – на анализ крови.

После этого все произошло очень и очень стремительно. Уже через час были готовы результаты анализа, и нас с Майклом позвали к доктору в кабинет, чтобы огласить диагноз.

– Мне очень трудно вам это говорить, – сказала доктор Дженкинс. – Но Меган серьезно больна. По результатам анализа крови, у нее острый миелоидный лейкоз.

Она сделала паузу, дав нам с Майклом минутку, чтобы переварить все, что она только что сказала. У меня никак не получалось переварить информацию. Мой мозг отказывался работать. И вдруг меня накрыла волна тошноты. Хотелось прокричать доктору, что она ошиблась, но в глубине души я понимала, что ошибки нет. Что-то с Меган было не так, и я знала об этом еще до того, как пришли результаты анализа крови.

– Вы в порядке, миссис Уитмен? – спросила доктор.

Майкл сжал мою руку.

Я повернулась в кресле и посмотрела в открытую дверь на мою маленькую дочь, которая спокойно лежала в обитом кожей кресле в приемном покое. Рядом с ней сидела медсестра. Меган смотрела телевизор и накручивала свои длинные каштановые волосы на пальчик.

Я окинула быстрым взглядом Майкла – он был мертвенно-бледен, – а затем снова повернулась к врачу.

– Я бы хотела положить Меган в отделение для онкологических больных, чтобы провести еще несколько исследований, – сказала доктор Дженкинс. – И сразу же начать лечение.

Нет, этого не может быть. Не может. Только не с Меган.

– Миссис Уитмен, с вами все в порядке? – наклонилась ко мне доктор Дженкинс через стол.

– Да, все хорошо, – ответила я, хотя на самом деле мне хотелось разрыдаться прямо тут. Мою грудь сдавило ощущение страха – я представила себе, что будет с Меган в ближайшие месяцы. Я знала о раке достаточно, чтобы понять, что вылечить ее будет очень трудно. И придется пройти через все круги ада, чтобы потом ей стало хоть чуточку легче.

Но Меган всего лишь ребенок. Сможет ли она когда-нибудь справиться со всем этим? А как с этим буду справляться я?

– Вы сказали, что сразу же хотели бы начать лечение, – произнес Майкл, наконец найдя слова. – А что, если мы против? Если мы хотим посоветоваться еще с парой врачей?

Я быстро взглянула на мужа, удивляясь ноткам упрека, которые услышала в его голосе.

– Вы, безусловно, имеете право проконсультироваться с другими врачами, – спокойно ответила доктор Дженкинс. – Но я настаиваю на немедленной госпитализации Меган. Промедление опасно для ее жизни.

Майкл встал и начал ходить по кабинету. Казалось, он хотел махать кулаками.

– Все так ужасно? – спросила я. – Неужели подождать нельзя совсем?

Взглянув в глаза врача, я ощутила доверие к этой женщине, а та, в свою очередь, постаралась меня утешить.

– Конечно же, у вас есть время, – сказала доктор Дженкинс. – Но лечение должно быть начато своевременно. Кроме того, важно, чтобы вы смотрели на ситуацию с оптимизмом. У вас впереди трудная битва, но надежду терять не стоит. Показатель эффективности лечения лейкемии у детей – более семидесяти пяти процентов. Как только Меган будет госпитализирована, мы подготовим наиболее подходящий из возможных вариантов лечения. Она сильная девочка. Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы болезнь перешла в стадию ремиссии.

– Спасибо, – сказала я, мой голос дрожал совершенно бесконтрольно.

Я встала и вышла из кабинета в оцепенении. Майкл остался поговорить с доктором. А я в этот момент думала, каким образом смогу объяснить все это Меган.

Глава 7

В мире нет ничего такого, что можно сделать или сказать, чтобы облегчить шок родителя, только что узнавшего, что у его ребенка – рак.

Самое сильное желание каждого родителя – и самая глубокая внутренняя потребность – защитить от бед собственное дитя. Но когда речь идет о такой болезни, как лейкемия, вы становитесь бессильны. Нет никакого способа, чтобы ее остановить, и все, что вы можете сделать, – отдать своего ребенка в руки врачей и медсестер, которые станут упорно трудиться, чтобы спасти жизнь. Вы беспомощны, напуганы, убиты горем и озлоблены на весь мир. А еще через какое-то время все начинает казаться вам плодом вашего собственного воображения. Кошмарным сном, вот только вы почему-то все никак не можете проснуться.

За первые пару дней в больнице было сделано бесконечное множество рентгенов, взято анализов крови, поставлено капельниц, и, наконец, весьма болезненный поясничный прокол – чтобы выявить наличие раковых клеток в спинномозговой жидкости.

Мало того, что нам с Майклом пришлось разобраться во всех анализах и процедурах, мы еще и были вынуждены изучить все эти пункции спинного мозга, способы химиотерапии и ее побочные эффекты, выяснить про облучение и трансплантацию стволовых клеток. Кроме того, нужно было сообщить друзьям и семье эту печальную новость. Все поддерживали нас и старались помочь – за исключением, разве что, моего отца, который, конечно же, предпочел сохранить дистанцию и в этом случае.

Просто послал открытку с пожеланием скорейшего выздоровления Меган. И все.

Я постаралась не думать о нем, потому что мне нужно было быть сильной для дочери.

Я пообещала себе, что никогда не стану плакать в присутствии своей девочки. Поэтому рыдала только в больничной душевой (я не уезжала домой) или когда Майкл отправлял меня купить что-нибудь поесть. Во время этих коротких вылазок за пределы онкологического отделения я пряталась где-то на пару минут и рыдала, как раненый зверь, а потом спешила в столовую, чтобы перекусить.

Медсестры каждый день говорили, что мне нужно поддерживать свое здоровье. Необходимо регулярно есть. Сейчас, во время терапии, Меган очень восприимчива к инфекции – если у моей дочери подскочит температура, это может ее убить.

Так что я ела.

Каждый день.

Майклу было трудно справиться с тем, что обрушилось на нашу семью. Может быть, все это напомнило ему о трагедии, случившейся с братом. Бывали дни, когда он заявлялся в больницу только поздним вечером, и пару раз от него пахло алкоголем.

Однажды ночью мы спорили о том, нужно ли сказать Меган, что ее может тошнить. Майкл был категорически против, я была другого мнения.

Настаивала на том, что не стоит ничего скрывать от дочери. Меган нужно знать: мы никогда не будем ей лгать и всегда будем рядом, как бы плохо ей ни пришлось.

Мы так и не пришли к единому мнению, но я все равно сказала дочери правду.

Весь следующий день Майкл со мной не разговаривал.

– Я не хочу, чтобы у меня выпали волосы, – сказала мне Меган однажды. Мы ждали медсестру, которая должна была вколоть моей дочери необходимые лекарства. – Хочу домой, – тихо продолжила Меган.

Мне понадобились все мои внутренние резервы, чтобы произнести ответ без дрожи в голосе.

– Я знаю, будет трудно, дорогая, – сказала я. – Но у нас нет выбора. Если тебя не будут лечить, то тебе не станет лучше, а нам обязательно нужно, чтобы ты поправилась. Я обещаю, что буду здесь с тобой все время. Я люблю тебя. Ты храбрая девочка, и мы вместе пройдем через это. Ты и я.

Она поцеловала меня в щеку и ответила:

– Хорошо, мам.

Я прижала Меган к себе так крепко, как только могла, поцеловала в макушку и молилась, чтобы лечение не было для нее слишком болезненным.

Волосы у Меган все же выпали, и от химиотерапии ее очень сильно тошнило, но через четыре недели наступила полная ремиссия.

Никогда не забуду день, когда пришли результаты анализов.

На улице лил дождь как из ведра, а небо было цвета золы.

Я стояла у окна детской комнаты в больнице, глядя на потоки воды, стекавшие по стеклу, а Меган играла со своей куклой за столом. Я сказала себе – что бы ни случилось, мы это переживем.

Мы будем бороться дальше.

И мы обязательно победим болезнь.

Потом в комнату вошла доктор Дженкинс с планшетом под мышкой и улыбнулась мне. По одному ее взгляду я поняла: новости хорошие, и мне стало так хорошо, что аж дыхание перехватило.

Я упала на колени, обхватила голову руками и заплакала.

Это был первый день за все время лечения, когда я не стала скрывать своих слез от Меган. Она перестала играть с куклой и положила свою маленькую нежную ручку мне на спину.

– Не плачь, мам, – сказала она. – Все будет хорошо. Вот увидишь.

Я засмеялась, глядя на нее снизу вверх, и заключила дочь в объятья.

Глава 8

После короткого периода восстановления Меган начали делать постремиссионную терапию – ей регулярно вводили еще несколько химиотерапевтических препаратов, чтобы предотвратить рост отдельных раковых клеток.

Я хотела бы думать, что наша жизнь вернулась в нормальное русло, но перед лицом угрозы смерти Меган знала – прежнее понятие «нормальный» исчезло для нашей семьи навсегда. Жизнь изменилась в гораздо большей мере, чем мне казалось.

С этого дня я стала любоваться окружающей меня красотой чаще, чем когда-либо до этого. Я лелеяла каждый момент, находила радость в мельчайших удовольствиях, потому что поняла, насколько удивителен этот дар под названием жизнь.

Я наслаждалась счастьем, пока мы были вместе, зная, каким оно бывает драгоценным и хрупким. Иногда смотрела на небо и наблюдала, как облака несутся по бесконечному голубому небосклону, и мне хотелось плакать от этого величественного зрелища.

Мы жили в прекрасном мире, и я чувствовала себя такой счастливой, что у меня есть Меган. Я узнала, что я сильнее, чем раньше о себе думала, и Меган тоже. Она победила в этой сложной борьбе и стала моим героем. Я уважала и восхищалась ею – больше, чем я кого-либо уважала или кем-либо восхищалась. Я была в восторге от нее.

Кроме того, друзья и семья помогали и поддерживали нас, и я увидела, как мне невероятно повезло с их щедростью и состраданием. Все это было для меня так удивительно, и мне казалось, что на меня снизошло благословение свыше.

Может быть, сейчас я говорю что-то странное, но я иногда чувствовала, что рак Меган, несмотря на то что ей было больно, все же принес что-то хорошее. Он научил нас так многому в жизни. Я выросла как личность – и Меган тоже, – и я знала, что мы с ней обе изменились глубоко в душе и наше будущее теперь будет иным.

А немного позже я поняла, что не ошиблась.

Потому что впереди нас ждало нечто столь же волшебное, сколь и загадочное.

Глава 9

Следующие два года я помогала Меган пережить последствия ее постремиссионной терапии и лелеяла каждый драгоценный момент с ней, греясь радостью нашего существования.

Майкл реагировал неоднозначно.

Конечно, он был вне себя от радости, когда нам сообщили, что у Меган ремиссия. Мы отправились праздновать в «Disney World»[6] на все выходные. Но постепенно, с течением времени, так как проходили недели, а визитам к доктору, пилюлям и анализам крови, казалось, нет конца, Майкл начал отдаляться от нас.

Он стал пить по вечерам, после работы. Разумеется, Майкл никогда не напивался так сильно, чтобы это было заметно со стороны, но достаточно, чтобы он изменился где-то в глубине души.

Майкл стал реже улыбаться (ах, как я скучала по его улыбке) и предоставил заниматься лечением Меган мне одной. Не ходил к докторам, не интересовался графиком приема лекарств. Всем этим приходилось заниматься исключительно мне.

Он перестал возить Меган в Коннектикут, а я перестала писать.

Не то чтобы меня это особенно волновало. Важнее всего в моей жизни была дочь, но, наверное, в этом и заключалась проблема наших взаимоотношений с мужем.

В первые дни брака, когда мы еще были влюблены друг в друга по уши, Майкл был центром Вселенной. Может быть, он не смог смириться с тем, что теперь у меня появился новый герой, и его карьерные успехи или ужины в фешенебельных ресторанах отошли на второй план.

Майкл не понимал многих вещей.

– Подумаешь, облака, – сказал он, когда как-то раз я захотела лечь на траву и смотреть, как облака плывут по небу, и нахмурился. – Не будь такой сентиментальной. Это нелепо.

А может быть, в этом и заключалась вся проблема. Может быть, он не мог справиться со всеми своими эмоциями. Мы были настолько близко от того, чтобы потерять дочь, и иногда по-прежнему казалось, что мы стоим на тонком льду, из центра которого пробивается зловещая трещина.

А что, если все начнется опять? Что делать, если у Меган будет рецидив? А если у нас родится еще ребенок и с ним будет то же самое? Как же мы справимся с этим кошмаром?

Нам и в первый раз было очень трудно. А перспектива пережить нечто подобное снова и вовсе казалась мне совсем уж ужасной.

Я понимала страх Майкла. Мне тоже было страшно, но это не мешало мне любить Меган и проводить с ней время. Напротив, мы с дочерью стали ближе.

Я хотела сблизиться и с Майклом, но он то слишком уставал, то был не в настроении, то занят.

Однажды я предложила ему пойти к психологу – уже одного того, что у нашей дочери обнаружили рак, было достаточно для пары визитов, – но он был обеспокоен тем, что узнает кто-то в фирме, а ведь он так хотел выглядеть в их глазах сильным. Его уже повысили до ранга партнера, так что Майкл не мог позволить себе дать слабину.

То, как вел себя мой муж, огорчало меня, и мне очень жаль признаваться, что клин, который вбила в наши отношения болезнь Меган, проникал все глубже и глубже. Я все меньше чувствовала любовь своего супруга.

И перед ударом следующей бомбы уже и без того изъеденный коррозией фундамент наших отношений оказался бессилен. Мы больше не были идеальной парой, и после этого все пошло прахом.

Глава 10

Это случилось ноябрьским вечером 2005 года. Я мыла посуду и услышала крик Меган из ванной комнаты. Расслышав в ее голосе ужас, я выпустила из рук тарелку. Ударившись о керамическую плитку на полу, тарелка разлетелась на сотни осколков, и мое сердце замерло от страха.

Пожалуйста, пусть это будет просто паук, – подумала я, подбежав к дочери.

Я обнаружила Меган сидящей на полу. Из носа текла кровь. Пытаясь ее унять, Меган сползла по бортику ванны и упала.

Я быстро схватила полотенце, сунула дочке под нос и помогла подняться.

– Все хорошо, дорогая. Мама здесь. Все будет хорошо.

Но я знала, что все не так просто. С Меган не было все хорошо. Всю прошлую неделю она выглядела усталой и почти не ела.

Не знаю, как мне удалось сохранить ясность мысли, пока я выводила дочку в прихожую. Мне хотелось плакать или кричать на кого-то, но я не могла себе этого позволить, потому что нужно было сосредоточиться на том, чтобы собрать сумку, запереть дверь, отнести Меган в машину и отвезти в больницу.

Два года болезнь пребывала в ремиссии, и все показатели были в норме. Врачи предсказывали дочери замечательное, светлое будущее. И вдруг у Меган случился рецидив.

Доктор объяснила, что такой тип рецидива очень редок – он происходит лишь в десяти процентах случаев – и что Меган потребуется часто делать спинномозговой прокол, чтобы вводить препараты прямо в спинномозговую жидкость.

Я пыталась дозвониться Майклу на мобильный, но он не отвечал, а его секретарь на работе не знала, где он.

Я была в бешенстве. Помню, как думала, бросив трубку, что готова развестись с ним. Почему мужа нет рядом? Почему я должна переживать все это в одиночку? Ему что, все равно? Неужели он не любит свою дочь? Неужели он не любит меня?

Я села на скамейку в коридоре больницы и изо всех сил попыталась успокоиться. Потом вернулась к кровати Меган, но сердце выскакивало у меня из груди, и я боялась, что в любую секунду начну истерить, как сумасшедшая.

За что мне все это? В последнее время казалось, что дочь в безопасности, что с ней будет все хорошо и она проживет долгую, счастливую жизнь. Пойдет в школу, потом в колледж, выйдет замуж, и у нее будут свои дети. Я была уверена, что однажды вся эта история с болезнью станет не более чем далеким воспоминанием, потому что мы боролись и победили.

Но рак вернулся. Лечение не помогло. В крови Меган снова плодились раковые клетки.

Я встала и побежала к туалету, где меня долго выворачивало наизнанку.

Тем же вечером, где-то после одиннадцати, в больницу прибыл Майкл. Я понятия не имела, где он был весь день и почему не отвечал на звонки. И не спрашивала. Только рассказала о состоянии Меган в спокойной и прохладной манере, потому что к тому времени находилась в состоянии полного оцепенения. Меган спала, а у меня атрофировались все чувства. Я не могла плакать, не могла кричать. Даже упасть в объятия Майкла не могла.

Полагаю, из-за того, что мне пришлось в течение столь длительного времени справляться со всем этим самостоятельно, я решила, что больше не нуждаюсь в нем. И ни в ком другом – кроме Меган и тех врачей с медсестрами, которые помогали ей бороться за жизнь.

Когда Майкл осознал все то, что я рассказала про Меган, ее кровотечение из носа и усталость, про поясничные проколы и облучение, он грубо оттолкнул меня, подошел к посту медсестер и ударил ладонью по стойке.

Медсестра сидела перед компьютером, разговаривая с кем-то по телефону.

– Я вам перезвоню, – сказала она, а затем положила трубку и посмотрела на него снизу вверх. – Я могу чем-то вам помочь, сэр?

– Где, черт возьми, доктор Дженкинс? – полным гнева голосом спросил муж. – Вызовите ее сюда. Сейчас же. У меня к ней много вопросов.

Я бросилась вперед и схватила его за руку.

– Доктор тут ни при чем, Майкл. Она делает все, что может.

Майкл грубо стряхнул мою руку.

– Все? Что это, черт возьми, за больница такая? Почему никто не сказал нам, что такое может быть?!

– Потише, – успокаивала я мужа. – Разбудишь Меган. Она тебя услышит.

Где-то по коридору начал плакать ребенок.

– Меня не волнует, услышит ли она меня! Дочь должна знать, что хоть кто-то заботится о ней, – заявил Майкл.

Мой живот свело судорогой. Я почувствовала, как кровь прилила к голове и стала пульсировать где-то возле ушных перепонок.

– Кто-то? – сказала я. – И кто же это? Ты? Прости меня за эти слова, Майкл, но за последние два года ты для Меган пальцем о палец не ударил. Я заботилась о ней каждый день, каждую минуту, каждую секунду, в то время как ты нашел дела поважнее. Так что не смей даже притворяться, что хочешь помочь нашей дочери. Я не позволю тебе сделать врагов из людей, которые, в отличие от тебя, хотя бы пытаются ее спасти.

Я махнула рукой в сторону медсестры – хотя я даже не знала, как ее зовут, – и она медленно встала.

Медсестра была чернокожей, высокого роста, с широкими плечами, с очками в пластиковой оправе и строгим взглядом.

– У вас проблемы, сэр? – спросила она. – Может, охрану позвать?

Майкл пару секунд колебался, потом отвернулся от медсестры и повернулся ко мне. На его нижней челюсти пульсировала жилка.

– Я говорил, что нужно было обратиться к другому врачу!

Майкл полез в нагрудный карман, вытащил визитную карточку и бросил ее на стойку. Угрожающе ткнул в медсестру указательным пальцем.

– Видите вот это? Так вот. Теперь вам мало не покажется!

И ушел. А я так и осталась стоять около стойки. Сердце словно выскакивало из груди, а на лбу выступили капельки пота.

И это не от страха, а потому, что мне потребовалось все мое самообладание, чтобы при всех не врезать Майклу по лицу.

Я сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться.

– Ваш бывший? – спросила медсестра.

Я взглянула на ее бэйдж.

– Нет… Джин. Мой муж.

Джин сняла очки и достала салфетку. Она вышла из-за стойки, на ходу протирая линзы очков.

Медсестра подошла ко мне, снова надела очки, а затем положила руку мне на плечо.

– Выглядите так, будто перекусить вам точно не помешает.

Не зная, что сказать, я просто кивнула и пошла за ней в столовую.

Глава 11

На следующий день, рано утром, Майкл приехал в больницу. Я сидела на кресле в приемном покое, рядом с палатой Меган, и читала журнал. Майкл рассказал, что вчера перебрал, потому что ужинал с важным клиентом, и что известие о рецидиве у Меган чересчур шокировало его. В общем, извинился.

Расхаживая взад и вперед по комнате, он нервно теребил волосы. Муж признался, что ему просто нужно было кого-то винить. Он чувствовал себя виноватым – в течение последних двух лет он почти не участвовал в нашей жизни. Майкл застыл на месте, посмотрел мне прямо в глаза и пообещал постараться быть рядом в ближайшие пару месяцев.

Я подошла к нему и сжала его руки в своих ладонях. Слезы застилали мне глаза, когда я вспомнила, как мужу в двенадцатилетнем возрасте уже пришлось столкнуться с подобной семейной трагедией, ведь тогда он потерял брата.

– Все хорошо, – мягко сказала я. – Нам обоим пришлось нелегко. Нужно держаться вместе, вот и все. Быть одной командой.

Он обнял меня крепко и держал долго-долго.

Наконец, отстранившись, я сказала:

– Могу ли я попросить тебя кое о чем?

Он кивнул.

– Было бы очень хорошо, если бы ты смог провести сейчас некоторое время с Меган. Она скучала по тебе, а во второй половине дня у нее сеанс облучения. Так ей станет хоть чуточку легче.

Майкл сделал глубокий вдох – его плечи поднялись и опали.

– Конечно. Хорошо. Может, сходишь тогда выпить чашечку кофе или еще что-нибудь. Тебе не помешает перерыв – столько всего сделать. Ты удивительная. Ты же знаешь это, да?

У меня в горле встал ком размером с апельсин. Мой муж впервые признал, что я предана нашей дочери.

– Спасибо, – сказала я.

Я уже шла по коридору, когда Майкл вдруг окликнул меня:

– Софи, подожди.

Я остановилась и обернулась, подождала, пока он подойдет.

– Ты никогда не думала о еще одном ребенке?

Теперь мы оба стояли возле дверей лифта.

Я колебалась.

– Эм-м… Нет. Но могу сказать, что точно не собираюсь думать об этом прямо сейчас.

– Почему? – спросил Майкл. – Я знаю, что в нашей семье не все идеально, но, возможно, еще один ребенок мог бы дать нам надежду.

У меня внутри что-то опрокинулось, и мне вдруг стало трудно дышать.

– А у меня есть надежда. Каждый день только эта надежда и дает мне силы. И Меган надеется тоже, хотя ей нелегко. Если бы я забеременела, она бы решила, что мы пытаемся заменить ее.

Я сделала паузу.

– Нет, Майкл. Не сейчас. Момент неподходящий.

Муж скользнул взглядом вдоль коридора.

– Наверное, ты права. Прости. Не нужно мне было начинать этот разговор. Может быть, когда Меган станет лучше, мы об этом поговорим.

Я коснулась его руки.

– Поговорим, Майкл. Обещаю. Ты просто застал меня врасплох, вот и все.

Глядя ему вслед, я нажала кнопку лифта и спустилась на три этажа вниз, в столовую, где села одна за стол, потягивая горячий кофе в тишине, наблюдая, как люди приходят и уходят.

Я подумала о том, что сказал Майкл, и снова онемела, как если бы вся целиком состояла из какой-то странной безжизненной массы. Я не могла двигаться и не хотела ни на кого смотреть, чтобы не пришлось поддерживать разговор. Господи, помоги, если кто-нибудь ко мне подсядет…

Нет, я пришла не к кому-то… Моя пятилетняя дочь больна, и я буду еще долго проводить здесь каждую ночь, пока она не поправится и ее нельзя будет забрать домой.

А мой муж хочет завести второго ребенка.

Я вздрогнула.

Почему Майкл об этом заговорил?

На случай, если Меган умрет?

Примерно через двадцать минут зазвонил сотовый телефон. На дисплее зажглось слово «Майкл», и огненный шар беспокойства взорвался где-то у меня внутри. Что-то случилось? Я нужна Меган?

Неуклюжим движением я раскрыла телефон.

– Все хорошо? Тебе же нельзя пользоваться телефоном в больнице.

– Да, все в порядке, – ответил Майкл. – Просто мне только что звонили с работы. Нужно срочно вернуться в офис. Нарисовалось очень важное совещание по одному делу. Ты успела попить кофе?

Я ущипнула себя за нос и почувствовала, как к горлу прилила горечь.

– Да. Сейчас приду.

– Прекрасно.

Я встала и подхватила сумочку.

– Посиди с ней еще пару минут, хорошо? Пожалуйста, не уходи, пока я не поднимусь.

– Конечно, – ответил он. – Жду тебя через пять минут.

Щелк.

И связь прервалась.

Глава 12

В течение следующих трех недель Меган подверглась агрессивной химиотерапии и краниоспинальному облучению, в то время как мы готовили себя для аллогенной трансплантации костного мозга – доктор сказала, что это наилучший вариант в случае Меган.

У дочери опять выпали волосы, и большую часть времени ей было невыносимо плохо.

В один из вечеров (а может, то было утро, на тот момент у меня уже все смешалось) медсестры пришли взвесить Меган. Я изо всех сил старалась сдерживаться, чтобы не разрыдаться в голос от болезненного вида девочки. Она была слишком слаба, чтобы встать, поэтому им пришлось взвесить сначала меня, а потом вместе с Меган на руках.

На ней была только розовая пижама с принцессами из диснеевских мультфильмов и желтые носки со Спанчбобом. На голове совершенно не осталось волос, а из вен во все стороны торчали какие-то трубки. Мне стоило больших усилий не запутаться во всей этой паутине из пластика.

Пока медсестры записывали наш общий вес, Меган положила голову мне на плечо. Когда они закончили, я осторожно отнесла ее обратно на кровать и легла рядом. Я долго-долго гладила ее маленькую головку, пока она спала.

– Прости, мамочка, – сказала Меган, наконец открыв глаза.

Она коснулась моей щеки, вытерла мне слезы и велела не волноваться. Меган пообещала, что все будет хорошо.

Глава 13

К сожалению, ни Майкл, ни я не годились в качестве донора костного мозга для Меган, так что пришлось положиться на Национальную программу доноров костного мозга.

Доктор Дженкинс утешила нас – согласно последним статистическим данным, родители могут быть донорами только в одном проценте случаев, а среди братьев и сестер полностью совместимы только двадцать пять процентов.

После этих слов мне уже не было так стыдно, что у нас с Майклом нет второго ребенка, который мог бы спасти жизнь Меган.

Реальность была жестока, но с этим нужно было как-то жить.

К счастью, каким-то чудом быстро нашелся донор. И хотя доктор Дженкинс сообщила нам о том, что риск осложнений возрастает, если донор совместим не полностью, как в нашем случае, это все равно было единственной надеждой.

Я была рада, когда Майкл смог выбраться с работы, чтобы присутствовать во время пересадки. Мы сидели на противоположных сторонах постели Меган, а медсестра Джин принесла заранее заготовленный препарат костного мозга.

Всего лишь пакетик, наполненный кровью, который был подключен к центральному венозному катетеру Меган.

Мы с Майклом очень переживали из-за того, что дочь еще очень слаба от недавно введенной дозы препаратов, которые должны были убить оставшиеся в ее теле раковые клетки, чтобы освободить место для новых, здоровых клеток костного мозга. Но доктор Дженкинс заверила нас, что после пересадки нашей дочери будет лучше, поэтому мы решились.

Я была полна надежды, наблюдая, как через прозрачную резиновую трубку в тело моей дочери поступает живительная кровь.

Сама процедура много времени не заняла – продолжалась она около 45 минут, – и это казалось мне очень странным.

Еще более удивительным было то, что всего через час Меган уже стало лучше, ее щеки порозовели, и она начала смеяться – по телевизору шел мультфильм про Спанчбоба. Я не могла поверить своим глазам. Как быстро к дочери вернулась жизнь!

Медсестры сказали нам, что иногда бывает и так, но я просто подумала, что Меган избранная и что кто-то там, наверху, присматривает за ней.

Тем не менее моей девочке предстояло еще долгое восстановление, как нам сказали, и я знала, к чему себя готовить. Нам суждено провести в больнице несколько недель или даже месяцев – для дальнейшего лечения, но я была готова к чему угодно. Я отдала бы мою собственную жизнь, чтобы спасти свою малышку.

Меган продолжала хихикать над любимым мультфильмом. Майкл встал, обошел вокруг кровати и стал массировать мои плечи. Он поцеловал меня в макушку, и я протянула руку к его щеке, а затем прижалась губами к его.

Может быть, все будет хорошо, сказала я себе. Может быть, есть надежда, что в нашей семье все будет по-прежнему. Может быть, у нас с Майклом даже будет еще один ребенок.

Мы рассмеялись, поговорили по душам и простили друг друга за все.

Той ночью я снова плакала, принимая душ, но на этот раз это были слезы радости. Я с облегчением смеялась, стирая их с лица, а потом, хотя у меня еще даже не высохли волосы, мы с Майклом занялись любовью прямо на заднем сиденье его автомобиля в самом дальнем углу больничной парковки.

День был прекрасным, и я наслаждалась каждой секундой.

Глава 14

Шесть недель спустя у Меган развился интерстициальный пневмонит, опасная форма воспаления легких, вызванная реакцией «трансплантат против хозяина».

Я знала об этой угрозе, ведь из-за курса химиотерапии у Меган был очень сильно снижен иммунитет. Мне также сказали, что при нормальных обстоятельствах восстановление иммунитета могло бы занять от полугода до года, но теперь, по причине возникновения РТПХ, потребуются годы.

Я пыталась быть оптимистом, а Майкл принялся угрожать, что подаст в суд.

– Пожалуйста, Майкл, – умоляла я снова и снова, не желая обременять бедную доктора Дженкинс всеми этими утомительными судебными тяжбами. – Мы знали, что есть риски, связанные с трансплантацией, но все равно дали на нее согласие. К тому же нам и так есть за что бороться – хотя бы за то, чтобы Меган оставалась сильной. Она должна верить, что мы все одна команда.

Но муж продолжал искать виновных. Он не желал разговаривать с доктором Дженкинс. Он отказался находиться с ней в одной комнате и не появлялся в больнице в ее смену.

Вскоре после этого положение вещей стало еще страшнее. У Меган началось еще одно осложнение из-за пересадки – облитерирующий эндофлебит печеночных вен. У моей девочки все время была высокая температура, ее мучили приступы болезненной диареи и странная сыпь, покрывшая почти целиком ее маленькое хрупкое тельце.

Врачи переливали ей тромбоциты, делали уколы диуретиков и антикоагулянтов.

Когда однажды вечером боль в животе Меган стала нестерпимой, я позвонила Майклу и вызвала его в больницу, хотя знала, что ему придется столкнуться с доктором Дженкинс.

Он ответил, что приедет через двадцать минут.

А явился лишь через два часа – но было уже поздно.

Слишком поздно.

Глава 15

19 февраля 2006 года

Несмотря на героические усилия врачей и медсестер, которые сделали все возможное, чтобы спасти нашу девочку, Меган скончалась за десять минут до того, как Майкл прибыл в больницу.

Казалось, что в момент, когда умерла Меган, умерла и я сама. Тот вечер в больнице был настоящим адом. Я плакала в течение нескольких часов и не хотела уходить. В итоге врачам пришлось вывести меня из палаты моей дочери насильно, чтобы забрать ее тело в морг.

После похорон, которые состоялись четыре дня спустя, в моей душе осталась огромная зияющая рана, из которой сочилась печаль и неготовность принять случившееся. Меня захлестнул океан отчаяния. Я переживала из-за нашего с Майклом решения произвести трансплантацию костного мозга.

Может быть, если бы мы подождали еще чуть-чуть, то нашелся бы донор получше, может быть, она смогла бы протянуть подольше, пусть даже всего пару лет, но хоть так.

Я не могла успокоиться.

Все, чего мне хотелось, – снова взять Меган на руки, вдохнуть сладкий запах ее кожи, прижаться губами к ее макушке.

Я не могла поверить, что моей дочери больше нет, что я никогда не увижу ее снова, никогда не обниму, не услышу ее смех. Я хотела лечь в гроб рядом с Меган и уйти вместе с ней туда, куда ее забрали от меня.

Я не знала, что это за место, и это убивало меня. Меня пугало то, что я не могла знать, где теперь Меган и в безопасности ли она там.

Кто позаботится о ней? Страшно ли ей там одной?

Во мне больше не осталось сил и слов, чтобы что-то еще сказать.

Этот ужас непередаваем.

Глава 16

Когда не стало Меган, я смогла найти в себе силы жить дальше только благодаря моей сестре Джен. Она сразу приехала ко мне и помогла с организацией похорон. Она взяла отпуск на работе на месяц, чтобы быть рядом со мной.

Джен обнимала меня, когда я плакала, и говорила со мной о других вещах, когда нужно было отвлечь внимание от моего всепоглощающего горя.

Когда было особенно тяжело, мудрая Джен всегда находила нужные слова, и что еще более важно, она знала, каких слов говорить не надо, потому что мы обе знали, что такое терять близких. Когда мама от нас ушла, я и Джен были подростками.

Майкл, который, казалось бы, тоже знал, что такое терять близких, почему-то не смог понять всю глубину моего горя. Я ни разу не видела, чтобы он плакал, и, когда я начинала рыдать, что в первый месяц после похорон происходило довольно часто, он обычно выходил из комнаты.

Я благодарна Богу за Джен. Без нее я ни за что бы со всем этим не справилась.

Друзья и родственники присылали мне открытки с соболезнованиями, и я была глубоко тронута тем, что они думали обо мне в такую трудную минуту. Одна открытка и вовсе растрогала меня до слез.

Она пришла позже остальных, через пару месяцев после смерти Меган. Подпись гласила «Кирк Данкан». Тот самый Кирк, с которым мы встречались, когда я училась в школе. С тех пор, как мы в последний раз переписывались по электронной почте, прошло больше десяти лет, так что я была удивлена, увидев на конверте его адрес.

Дорогая Софи!

Мне больно слышать о том, что ты потеряла дочь. Я не могу себе даже представить, какую боль ты испытываешь, но, пожалуйста, знай, что не проходит и дня, чтобы я не думал о тебе и твоем муже и не молился за вас.

Я взял на себя смелость сделать пожертвование в онкологическое отделение районной детской больницы – в память о твоей дочке. Конечно, это мелочь, но я надеюсь, что так ты поймешь, что я молюсь за тебя и твою семью.

Твой друг Кирк.

Я еще несколько раз перечитала это письмо.

И была очень признательна старому другу за такой прекрасный жест.

Перед сном я спрятала письмо среди страниц своей старой детской книжки с картинками. Ее мне когда-то читала на ночь мама – это была одна из немногих вещей, которые у меня от нее сохранились; остальные воспоминания были давно розданы и похоронены в прошлом.

Когда Джен уехала, я поняла, насколько щедрыми и сострадательными могут быть люди. Например, моя соседка, старушка по имени Лоис, стала навещать меня раз в несколько дней – она всегда приносила что-нибудь поесть, за что я была ей безумно благодарна: у меня не было ни аппетита, ни желания готовить. Иногда она приносила запеканку, которую я могла разогреть себе на ужин. А однажды пришла с домашним печеньем, только из духовки, еще теплым.

По вечерам Лоис сидела со мной за кухонным столом и говорила обо всем, от погоды до ее мужа, который умер десять лет назад. Она умела слушать. Всякий раз, когда я говорила о Меган, она кивала и соглашалась, что моя дочь была прекрасным, необыкновенным ребенком.

Лоис была очень добра ко мне. Если бы не ее визиты, я, наверное, так и не встала бы в то время с постели и превратилась бы в развалину.

Лоис была замечательной, и я никогда не забуду, как много эта женщина сделала для меня в тот жуткий первый год после смерти Меган. Она помогла мне справиться не только с отчаянием, но и с тем, что мой брак трещал по швам.

Глава 17

В один прекрасный день, через полгода после похорон, я пришла с рынка и увидела около дома машину Майкла, что меня весьма удивило, так как обычно он возвращался домой только поздно вечером.

Переложив пакеты с овощами из одной руки в другую, я открыла входную дверь и с любопытством заглянула в гостиную, а потом и в столовую.

В доме было тихо. Казалось, никого тут нет.

Я пошла на кухню, положила продукты на стол и позвала:

– Майкл, ты дома?

Никакого ответа.

Я подумала, что он, наверное, во дворе. Вышла, но и там мужа не нашла, так что я вернулась внутрь.

– Майкл?

Я быстро поднялась по лестнице, испугавшись, что он заболел или что произошло еще что-нибудь ужасное.

Сердце выскакивало из груди, а живот словно скрутило в тугой узел. В последнее время подобное ощущение вошло для меня в привычку. После смерти Меган я все время испытывала приступы тревоги, всегда опасаясь худшего в любой ситуации…

В нашей спальне было пусто, но дверь комнаты Меган была широко распахнута. Очень странно, ведь Майкл настаивал, чтобы ее спальню не открывали никогда.

Он не хотел входить туда. Не хотел смотреть на вещи дочери или чувствовать ее знакомый запах, что все еще был там. Он не хотел вспоминать.

В глубине души я его понимала, но в то же время и не могла принять этого. Иногда, когда я совсем невыносимо скучала по Меган, я отправлялась в ее комнату и садилась на кровать. Листала книги Меган, проводила рукой по ее плюшевым игрушкам. А потом ложилась и представляла себе, что Меган спит рядом.

Я чувствовала ее присутствие. Дочь могла положить крошечную теплую руку на мою щеку, как делала много раз за свою жизнь, и сказать, что все будет хорошо. «Мне теперь лучше, мамуля», – сказала бы она, я знаю. Такое времяпрепровождение меня утешало.

Майкл не мог этого понять категорически. Считал, что я только причиняю себе боль. Он говорил, что Меган больше нет, а мы должны жить дальше, сосредоточиться на будущем.

Возможно, именно поэтому мне было так тревожно смотреть на распахнутую дверь в комнату дочери. Неужели мой непоколебимый муженек нашел в себе силы не сдерживать чувств и сейчас бьется в истерике на ее кровати? Вдруг он уже залил слезами всю простыню?

Идя по коридору, я мысленно приготовилась к худшему.

Когда я вошла, Майкл обернулся и с неприязнью взглянул мне прямо в глаза.

– Мне казалось, я велел держать дверь ее комнаты запертой.

Я была сбита с толку его гневом. Просто не ожидала таких слов.

– Прости, наверное, забыла. Что ты делаешь дома так рано?

– Галстук меняю, – сказал Майкл. – Испачкался во время обеда.

Он закрыл дверь шкафа Меган и встал в центре комнаты.

Уперев руки в бока, муж окинул взглядом все свидетельства ее существования – белый туалетный столик, на котором стояла шкатулка с украшениями, плакаты с кроликами на стене и корзину с игрушечными зверятами.

– Нужно все отсюда убрать, – сказал он, не глядя на меня. – Мы можем пожертвовать все игрушки и одежду Меган Армии спасения. Она бы хотела этого. Она всегда была щедрой.

Я беспокойно сглотнула и сделала еще несколько шагов в сторону Майкла.

– Да, она была щедрой. Но я пока не готова расстаться со всеми этими вещами. Мне нравится иногда сюда приходить. Как будто она все еще рядом.

Майкл метнул на меня тяжелый взгляд – один из тех, что заставляют чувствовать себя глупой и слабой.

– Ее больше нет, Софи. И рано или поздно тебе придется это принять.

Во мне вспыхнул гнев.

– Прошло всего-то полгода.

– Да, полгода. Шесть мучительных месяцев. За которые ты не делала ничего, кроме как сидела и плакала. А эта комната превратилась в склеп. Мне уже даже по вечерам домой возвращаться не хочется. Думаю, было бы лучше, если бы кто-то смог прийти и все отсюда забрать. Мебель в том числе.

Пробарабанив все это, Майкл сделал шаг вперед и заговорил более мягким, обнадеживающим тоном:

– Мы могли бы достать тебе новый стол и компьютер. Превратить эту комнату в твой рабочий кабинет. Тебе нужно снова начать писать.

Я нахмурилась.

– Я не могу писать. Только не сейчас. Мне нужно время.

– Но ты не можешь просто замкнуться в собственном горе, Софи. Наоборот, надо постараться забыть о нем, научиться жить. Нам обоим нужно двигаться дальше.

Я покачала головой.

– Нет! Может быть, ты и готов двигаться дальше, а я нет. Я все еще в агонии. Я не могу просто забыть о Меган, сделать вид, что ее никогда не было.

– Я не это имею в виду.

– А что же ты тогда имеешь в виду? – Мой голос почти сорвался на крик.

Майкл перевел взгляд на окно. Повисла долгая мучительная пауза.

– Знаешь что? Забудь, – сказал он, проходя мимо меня к двери. – Мне нужно вернуться на работу. Сегодня скорее всего буду поздно. Почему бы тебе не посмотреть какой-нибудь хороший фильм?

Пока я смотрела ему вслед, казалось, пол ушел у меня из-под ног. Я почувствовала себя в несущейся по волнам утлой лодчонке, и мне пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить равновесие, а волны тем временем нещадно бились о борт.

Позже тем же вечером позвонил папа. Впервые со дня похорон.

После ссоры с Майклом папина отстраненность стала для меня особенно тяжелым ударом. Я начала чувствовать, что разочаровываюсь в мужчинах своей жизни. Муж, похоже, не разделяет ни единого моего порыва, и, откровенно говоря, я его тоже не особо понимаю. Как он может быть готов двигаться дальше? Он что, никогда не любил Меган так сильно, как я? Или это у него просто отрицательный рефлекс? Брось, а то уронишь. Так он, что ли, думал?

– Привет, папа, – ответила я в трубку, садясь за кухонный стол и потирая лоб. – Как дела?

И какого черта тебе надо? Что ты можешь сказать мне теперь, когда всю жизнь я от тебя слышала лишь упреки? Наверное, как и Майкл, ты собираешься сказать, чтобы я заткнулась и взяла себя в руки.

– Все в порядке, – ответил он. – Как у тебя дела?

Отлично. Прямо то, что нужно мне сейчас. Обычная беседа.

Я посмотрела на часы и подумала, насколько папы еще хватит.

– Бывало и лучше, – на последнем слове мой голос сорвался, и горькие слезы затопили глаза. Я ударила себя по губам, пытаясь не допустить очередной истерики. Не могла я плакать при папе. Только не при нем.

– Похоже, у тебя был трудный день.

Я с трудом подавила желание разрыдаться и ответила:

– Да.

Вытерев слезы, я встала и стала наливать воду в чайник, зажав телефон между плечом и ухом.

– Мы все любили Меган, – мягко произнес папа. – Она была особенная. Мне так жаль, Софи.

Ну все. Я больше не смогла сдерживаться. Выключила воду, поставила чайник на стол и зарыдала прямо в трубку.

– Спасибо, пап. Это много для меня значит. Мне очень плохо.

– Конечно. Она же была твоей дочерью.

Я снова попыталась перестать плакать, но тщетно. Слезы потоком лились из глаз.

На другом конце провода какое-то время была тишина, и когда папа, наконец, заговорил, голос его дрожал.

– Всегда трудно терять тех, кого любишь.

Хотя он не сказал, я знала, что он имеет в виду день, когда мама покинула нас. После того жуткого дня в 1984 году, когда она ушла от нас, все пошло наперекосяк. Мне было четырнадцать, и я помню, как смотрела ей вслед, когда мама проходила проверку в аэропорту. Я помахала на прощание, но ненавидела ее за то, что она бросает нас. Я ненавидела ее.

И больше всего за то, что она спихнула меня на папу.

Ах, как бы я хотела тогда, чтобы она вернулась. Если ты меня любишь, то не бросишь нас. Я закрыла глаза и прошептала вслух: «Обернись, не уходи!»

Но она ушла в любом случае.

Через два месяца мы переехали. Папа не мог жить в доме, где все напоминало ему о ней…

Совсем как Майкл.

– Не знаю, как я с этим справлюсь, – сказала я в трубку, вытирая нос тыльной стороной ладони.

– Справишься, – ответил отец. – Просто не загадывай дальше завтрашнего дня. Не торопись. В твоем положении грустить – это нормально. Просто знай, что…

Он сделал паузу, потом снова начал:

– Я хочу, чтобы ты знала, что я с тобой. Я не всегда был идеальным отцом. И не всегда поступал правильно, прости, если когда-то причинил тебе боль, но если есть что-то, что я могу для тебя сделать, только скажи.

Оправившись от удивления, я поблагодарила его и повесила трубку – и испытала какое-то странное тепло, как будто папины слова меня слегка утешили.

Может быть, есть надежда на счастье. Когда-нибудь оно придет. Может быть, я не вечно буду в трауре.

Я поставила чайник на конфорку и открыла новую упаковку чая.

Глава 18

Через пару дней после нашей ссоры в комнате Меган я приготовила для Майкла особенный ужин. Его любимый: лосось в глазури из кленового сиропа, картофельное пюре с чесноком и тушеными овощами.

Я приняла душ и надела юбку (Майкл всегда говорил, что юбки мне особенно идут), накрыла на стол, поставила фарфоровый сервиз, который нам в свое время подарили на свадьбу, достала свечи.

Я хотела объяснить мужу, что мне нужно время. И только.

Никак не могла выбросить из головы наш разговор в больнице – про еще одного ребенка. Я хотела попросить Майкла немного подождать. Да, сейчас все было не очень хорошо, но, возможно, в один прекрасный день я буду готова двинуться дальше.

Только не сейчас. Пока нет.

Майкл позвонил в шесть часов и сказал, что будет дома в семь часов, так что я все приготовила, налила себе бокал вина, зажгла свечи и села за стол.

Мой муж притащился в полночь.

К тому моменту я перестала ждать, сложила еду в пластиковые контейнеры, поставила их в холодильник, переоделась в пижаму, легла в постель и включила телевизор.

Я слышала, как Майкл внизу ходит по кухне. Как он поставил контейнер с лососем в микроволновку и нажал на кнопку. Через некоторое время послышались его тяжелые шаги на лестнице.

Я быстро выключила телевизор и сделала вид, что сплю. Я просто не могла смотреть ему в глаза. Я не хотела разговаривать. И уж точно не собиралась интересоваться, почему он вернулся так поздно, чтобы снова не поссориться.

Через пару минут Майкл скользнул под одеяло.

Глава 19

С момента смерти нашей дочери прошло всего девять месяцев, когда однажды Майкл пришел домой с работы, усадил меня на кожаный диван в гостиной и сказал, что уходит от меня.

Он пояснил, что больше не может выносить моих слез, что я перестала быть той женщиной, на которой он когда-то женился, что у него должен быть шанс на светлое будущее.

Я сидела прямо, глядя на его невероятно красивое лицо – с возрастом Майкл стал только привлекательнее, – и мой мозг вдруг перестал работать. Нет, я не разрыдалась. Думаю, что слезы уже кончились.

Но я онемела. Не то чтобы я была удивлена. Нет. Когда-то мы с Майклом были родственными душами – безумно, страстно влюбленными друг в друга, – но сейчас казалось, что все это ушло в какую-то далекую, другую жизнь. Мне исполнилось тридцать шесть. Слишком много всего случилось с тех пор, как мы ужинали в ресторанах и занимались любовью на ковре в гостиной.

Майкл прав. Я больше не та, на ком он женился. Не лучезарная девушка, которой прочили лавры новой звезды литературных кругов Нью-Йорка. Я не ношу юбки и не хожу в туфлях на высоком каблуке. Я всего лишь эмоционально выпотрошенная, страдающая мать, которая даже уже больше не мать, потому что моя дочь умерла.

Мы оба знали, что связь между нами утрачена давно. Мы больше не чувствовали того, что раньше, и наши планы на будущее совсем не совпадали.

Мы просто перестали любить друг друга.

– Может быть, нам просто нужно немного больше времени, – покорно предположила я, делая последнюю попытку спасти наш брак, потому что никогда не была трусом, и мне становилось плохо от одной мысли о еще одной потере. – Прошло всего девять месяцев.

Майкл покачал головой.

– Все запуталось уже давно, и мы оба это знаем. Не думаю, что есть какой-нибудь способ все исправить.

– Но я не хочу так просто сдаваться, – настаивала я. – Ты действительно думаешь, что будешь счастливее один? Мы ведь когда-то были командой. Может, у нас получится начать все сначала.

Майкл поставил локти на колени. Он посмотрел на свои руки, потер ладонь подушечкой большого пальца.

– Я не буду один, – объяснил мой муж. Потом надолго замолчал, но в конце концов поднял голову и посмотрел прямо мне в глаза. – Я люблю другую женщину, Софи. И она ждет ребенка.

На несколько секунд я буквально ослепла. Перед моим взором поплыл белый туман, а затем он медленно рассеялся, и я смогла сфокусироваться.

Откинувшись на кожаную спинку дивана, я глубоко вдохнула, пытаясь принять и переварить тот факт, что теперь мой брак спасти совершенно невозможно. Было слишком поздно. Все рухнуло. У Майкла ребенок от другой женщины. После смерти Меган он смог жить дальше, а я все еще носила по дочери траур.

Вот что я получила за то, что боролась за ее жизнь. Больше я бороться ни за что не смогла бы. По крайней мере, когда дело дошло до того, чтобы удержать мужа.

Но развод – это уже совсем другое дело.

Я подалась вперед, уперла локти в колени и посмотрела ему в лицо.

– Не пытайся запудрить мне мозги, Майкл. Иначе тебе мало не покажется.

Пару секунд муж помолчал, а затем встал и кивнул.

– Не сомневаюсь. И мне правда жаль, Софи. Правда.

Было видно, что сказать ему больше нечего.

При разводе Майкл проявил себя как человек рассудительный и добрый. Я получила не только дом в Вашингтоне, но и большую финансовую выплату, на которую купила новый автомобиль. Он также обязался выплачивать мне алименты ежемесячно, пока я не выйду замуж.

Предполагаю, он чувствовал себя виноватым, что изменял жене, пока я заботилась о нашей умирающей дочери.

Я не стала его переубеждать. Пусть эта вина остается с ним.

Однажды утром, когда ярко светило солнце, я ехала на новой машине за покупками, как вдруг увидела их вместе – Майкла и его прекрасную молодую невесту. Они прогуливались рука об руку по Седьмой авеню и выглядели омерзительно счастливыми.

Ее звали Люси Райт. Молодая сотрудница их юридической фирмы. Густые светлые волосы, летнее платьице до колена с девчачьим принтом, босоножки на высоком каблуке.

Люси Райт была чрезвычайно привлекательна. Никто не стал бы этого отрицать. И, наверное, в ней была какая-то искра. Такая же, какая была и во мне до того, как весь мой мир пошел прахом. То, что в первую очередь привлекло Майкла и во мне.

Когда я проехала мимо них, то почувствовала боль, заметив ее округлившийся животик, и меня внезапно захлестнула волна ревности. Не потому, что Люси отняла у меня мужа и теперь с ним спит. Нет, вовсе не из-за Майкла, потому что я уже знала в тот момент, что он мне совершенно безразличен.

Меня переполняла зависть. Люси выглядела готовой ко всем радостям материнства. У нее не было страха, который бы точно чувствовала я, окажись на ее месте.

В тот момент я осознала, что уже больше никогда не смогу ощутить столь блаженный оптимизм. Мне бы просто не хватило смелости завести еще одного ребенка.

Я даже не была уверена, что когда-нибудь смогу полюбить кого-то вновь. От этой мысли мне стало так жутко, что я съехала на обочину и долго-долго сидела в машине с заглушенным мотором.

Глава 20

12 февраля 2007 года

В первую годовщину смерти Меган мне приснился жуткий сон. Я снова оказалась в отделении интенсивной терапии, и врачи с медсестрами так же в панике метались вокруг постели моей дочери, закачивая лекарства в трубки, которые торчали из ее вен, делали искусственное дыхание – это были последние мгновения жизни дочери, проведенные в безнадежной попытке спасти ее.

И вдруг глаза Меган широко распахнулись, она потянулась ко мне и сказала:

– Не оставляй меня, мамочка. Мне страшно!

Мои глаза тоже открылись, и весь следующий час я проворочалась в постели, погружаясь все глубже и глубже в пучину горьких воспоминаний, снова прокручивая в голове все эти ужасные события. Я знала, что нужно перестать думать о смерти Меган, перестать беспокоиться о том, где она теперь – если она вообще теперь где-то, – а вместо этого сосредоточиться на той радости, что она успела принести в мою жизнь.

Я заставила себя вспомнить те несколько блаженных лет, когда у Меган была ремиссия – тогда я посмотрела на мир новыми глазами. Некоторое время я могла понять и оценить, каким бесценным подарком был мой приход на этот свет, и смаковала каждый новый день с дочерью.

Я подумала, что бы сказала Меган, если бы могла видеть меня сейчас. Одинокую и печальную.

Думаю, чтобы мне не было так больно, она тоже начала бы тосковать.

Одна мысль об этом заставила меня подняться с постели. Я позавтракала – сварила яйцо вкрутую, приняла душ, а потом позвонила сестре и спросила, можно ли приехать и погостить пару дней. Мне хотелось обсудить с ней свою дальнейшую жизнь – может, мне удастся вернуться к работе. Конечно, писать снова на регулярной основе я не собиралась – по крайней мере, пока, – но подумала, что могла бы взять какую-нибудь редактуру на дом.

– Мне нравится ход твоих мыслей, – сказала Джен. – Мы с Джо как раз только вчера тебя вспоминали. И Меган, конечно. Мы скучаем по тебе. Приезжай. Как скоро ты сможешь быть здесь?

– Дай мне час на то, чтобы собрать вещи! – сказала я.

Сказано – сделано: ровно час спустя я уже надела дубленку и бросила сумку в багажник своего компактного внедорожника.

В тот ясный зимний день, выезжая из города, я могла чувствовать, что Меган там, на заднем сиденье. Каждые пару минут я смотрела в зеркало заднего вида и видела ее лучезарную улыбку.

Она не говорила. Разве что напомнила мне повернуть на север, на шоссе 684.

Меган была со мной, пока я не проехала Хартфорд, потом тихо растворилась в полумраке салона и самостоятельно отправилась к дому сестры в Манчестере.

Вскоре после того, как я въехала на территорию графства Нью-Гэмпшир, температура резко упала. Если бы я была на прогулке, то наверняка уже почувствовала бы это кожей – холод бы вошел в горло и легкие. Но я находилась в уютном салоне автомобиля, пристегнутая к креслу, наслаждаясь теплом, исходившим из печки, и поэтому с трудом могла себе представить, как холодно там, снаружи.

Я, наверное, никогда не перестану думать, какого черта эту несчастную олениху именно в тот день понесло на дорогу – в момент, когда все лужи от еще вчера растаявшего снега покрылись корочкой льда. Я увидела ее краем глаза и похолодела от ужаса.

Вывернув руль влево, чтобы избежать столкновения, я одновременно вдавила в пол педаль тормоза, что было, конечно же, худшим из всех возможных решений.

Автомобиль развернулся на 180 градусов, и передо мной замигали фары машин, которые еще несколько секунд назад плелись позади меня. Мой внедорожник неумолимо понесло к обочине.

Дальнейшее я помню в мельчайших деталях, особенно то, с каким ужасающим грохотом автомобиль, перевернувшись в полете раз пять, не меньше, слетел вниз по крутой насыпи. Стекла пошли мириадами трещин и разрушились. Сталь складывалась и покрывалась вмятинами. Мир перед моими глазами описывал головокружительные круги, так что я закрыла их и что есть силы вцепилась в руль, приготовившись к страшному удару, который смял, как яйцо, крышу над пассажирским сиденьем.

Мой внедорожник рухнул вниз, кувыркаясь и подпрыгивая на скалах, словно камень, брошенный по воде.

И вдруг все кончилось.

Остался лишь шум в ушах да громогласное биение сердца.

Я открыла глаза и увидела, что вишу на ремне безопасности в перевернувшемся салоне, упираясь головой в помятую крышу.

Мотор все еще работал. Появились другие звуки. Вдруг заработало радио – одна из моих любимых песен из 80-х, «Killing Time»[7]. Странная ирония, но в тот момент я вряд ли могла оценить ее в полной мере. Все, о чем я могла думать, – как быстрее выбраться из автомобиля.

Меня захлестнула волна паники. Очень сильной паники. Я почувствовала, что оказалась в ловушке, меня одолело страшное желание как можно скорее покинуть это место, и я начала метаться.

Нащупала красную кнопку на замке ремня безопасности, но мои руки дрожали так сильно, что я даже не могла ее нажать.

Дыхание участилось.

Я закричала, но никто не слышал.

И вдруг раздался резкий удар, словно кто-то щелкнул кнутом. Машина вздрогнула.

Я замерла и попыталась что-то разглядеть через выбитое лобовое стекло. Но снаружи было лишь чистое, белое пространство. Снег.

Если бы я только знала, где оказалась. Если бы я только могла видеть что-то, кроме осколков стекла.

Но это не важно. Потому что я знала, что произойдет дальше…

Автомобиль упал в замерзшее озеро. Звуком кнута оказался треск льда под тяжелой крышей машины.

Скрип… Стон…

Мой компактный внедорожник сместился и начал медленно клониться в сторону.

Большие куски льда и потоки до ужаса холодной воды полились через вылетевшие окна в салон, и автомобиль начал погружаться в холодную февральскую воду. От внезапно наступившего ледяного холода у меня перехватило дыхание.

Я стала отчаянно бороться с ремнем безопасности, и наконец мне удалось освободиться, как раз когда наружу из салона вырвались последние пузырьки воздуха.

Я оказалась полностью под водой.

Здесь было темно, видимость почти нулевая. Я не понимала, как выбраться – выплыть через окно, в котором застрял огромный кусок льда, я не могла уж точно. Я попыталась вытолкнуть его плечом, но безрезультатно. Потом мне вдруг пришло в голову открыть дверь.

Я нащупала ручку и сделала попытку освободиться, чувствуя сопротивление снаружи. Из-за долгого пребывания в воде с температурой ниже нуля начало сводить мышцы.

Я поплыла на свет, но уткнулась в толстый ледяной покров. Как бы сильно я в него ни билась, пробить не могла, поэтому металась вокруг, ища дыру, которую проделал мой автомобиль.

В конце концов мне удалось разбить лед, и я выплыла наверх, судорожно хватая ртом воздух, глубокими глотками, плескаясь, как и подобало утопающей.

Я изо всех сил пыталась вскарабкаться на обледеневшую поверхность, но мое тело, казалось, стало свинцовым. От холода у меня зуб на зуб не попадал. Сначала меня затрясло, а потом каким-то чудом я перестала чувствовать ледяное дыхание озера. Мои руки царапали лед в последней отчаянной попытке выкарабкаться.

Измученная и обескураженная, я больше не могла бороться. Мой мозг переставал соображать. Все, что мне хотелось, – уснуть крепким сном.

Я держалась так долго, как могла, пока веки не налились свинцом. Следующее, что помню, – я стала погружаться…

Все глубже…

Медленно опускаясь к перевернутой машине.

Я беззвучно опустилась на подвеску, рядом с глушителем.

Все происходящее дальше казалось совершенно необъяснимо: мои глаза были закрыты – я была без сознания, – но я видела, что происходит, откуда-то со стороны.

Было страшно смотреть, как я отчаянно дергала ногами в припадке кислородного голодания. Я понимала это совершенно ясно, глядя, как мое тело бьется в конвульсии и вдруг неожиданно затихает.

Я провела под водой минут, должно быть, двадцать, думая, остаться ли или позвать на помощь.

В конце концов я решила остаться, потому что просто не могла заставить свой дух покинуть тело в холодных мрачных водах озера.

Через некоторое время мне показалось, что я вижу, как ко мне плывет Меган. Я прищурилась и несколько раз моргнула, пытаясь прогнать видение. Как такое вообще возможно? Когда она приблизилась, я поняла, что на самом деле вижу дочь. Теперь я уже была не одна.

Сильный всплеск испугал меня. Я подняла голову и увидела уйму крошечных пузырьков, кружащихся вокруг непонятного черного силуэта. Через пару секунд я поняла, что это аквалангист.

Я быстро отплыла в сторону.

Завороженная, медленно наблюдала, как водолаз подхватил мое тело на руки и поплыл к поверхности.

К тому времени Меган уже исчезла. Она сказала все, что ей было нужно.

Глава 21

Поездка на «Скорой» получилась весьма странной. Мое тело, лежащее на носилках, выглядело совсем мертвым – пепельно-серая кожа и синюшные губы – но никто не пытался меня реанимировать. Врачи лишь пытались меня согреть.

Фельдшер почти каждую минуту с помощью стетоскопа выслушивала сердцебиение. Всякий раз она качала головой, но повторяла своему коллеге, что мертвой меня можно будет объявить, только если меня уже согрели, а сердце все равно не работает. Она припомнила историю с ее собственной собакой – беднягу пса подстрелили в лесу, и тот, обездвиженный, пролежал в снегу больше часа, но потом очень быстро восстановился.

Признаться, меня это немного удивило. Мне хотелось расспросить ее об этом поподробнее, но я знала, что врач меня не слышит.

Громко визжала сирена. Хоть бы водитель ее поскорее выключил.

И вот, наконец, мы въехали во двор больницы. Двери распахнулись. Врачи выгрузили носилки и покатили по тротуару.

Вокруг меня столпилась команда докторов и медсестер. Они быстро втащили меня в здание.

Согласно Википедии, термин «клиническая смерть» означает «прекращение кровообращения и дыхания (два необходимых критерия поддержания жизни). К. с. происходит, когда сердце перестает биться в обычном ритме, и данное состояние называется остановкой сердца».

Так случилось со мной тогда, на озере. Я просто перестала дышать и умерла.

Только обстоятельства моей смерти были не самыми обычными: из-за пониженной температуры воды давление крови в организме упало, и все системы замедлились. Все органы, кроме сердца и легких, продолжали функционировать, в том числе и мозг – хотя это, конечно, не объясняет, каким образом у меня получилось одновременно лежать на носилках и сидеть рядом с медиками, наблюдая за всем, что они говорили и делали.

Но тем не менее как-то мне это удалось, и я не стала задаваться вопросом почему. По крайней мере не в тот момент уж точно. Тогда все это казалось мне вполне естественным.

Мне не было больно, и я перестала паниковать. Паника исчезла, когда я покинула свое тело. Я больше не боялась смерти. Лишь хотела как можно скорее вернуться на озеро и найти Меган. Я отчаянно хотела увидеть ее снова, но не могла уйти слишком далеко от своего безжизненного тела, лежащего на носилках.

Меня привезли в реанимацию, и доктора стали всячески меня согревать, а затем начали делать искусственное дыхание и непрямой массаж сердца. Я зависла в углу операционной, под потолком, и наблюдала за этой странной картиной.

Главный врач «Скорой помощи» поместил электроды дефибриллятора мне на грудь и объявил: – Чисто!

Все замерли, глядя на монитор.

Может быть, я вернулась в тело именно в тот момент. Точно не знаю, но на мгновение у меня перехватило дыхание. Моя душа, словно пуля, устремилась сквозь пространство.

И тут память меня подводит. Помню только, что через пару секунд я уже не наблюдала за происходящим со стороны. Вокруг были лишь темнота и тишина, и я могла думать только о том, что мне сказала Меган там, на дне озера.

Ты еще многое должна сделать, мамочка. У тебя остались еще вопросы, на которые нужно ответить. Тебе пока нельзя уйти. Ты должна кое-кого простить.

Разве это нельзя сказать про каждого из нас?

Может быть, и вам стоит об этом подумать, пока вы еще в состоянии что-то изменить в сложившейся ситуации.

Послушайте моего совета. Не откладывайте до последнего.