Цветочки, ягодки и пр.

I. Очерки

Начинаем с очерков, ибо в табели о литературных рангах жанр очерка стоит, по мнению наиболее косных теоретиков и мыслителей, на низшей ступени. Мы же всегда склонны полагать за истину воззрения косных мыслителей, ибо практика показывает, что отсталые и косные воззрения всегда распространены более, нежели передовые и новые.

Итак, об очерках должно сказать, что они более, нежели любой другой вид беллетристики, зависят от той области действительности, которая послужила средою для данного очерка. Короче, очерки делятся на производственные, колхозные, научные, авиационные, спортивные и т. д. Каждая из перечисленных разновидностей имеет свои отличия, также связанные с темой. Но переходим прямо к делу..

Этот вид очерка по традиции требует такого насыщения текста терминами и понятиями производства, чтобы для рядового читателя (и нерядового также) он сделался бы непонятным вовсе. Подобный небольшой недостаток с лихвой компенсируется тем, что высоко подымает в глазах растерявшегося читателя — кого? — именно автора очерка. «О-го-го-го! — неизбежно подумает читатель. — Видать, парень по-настоящему изучил производство; тут уж без обману написано, если столько наворочено разных непонятных словес…»

Между тем вихрь производственных словечек как раз и дает возможность обманывать и путать в тексте очерка сколько угодно: все равно уже никому ничего непонятно — даже рабочим и инженерам с того самого производства, о котором идет речь…

Словом, производственный очерк рекомендуем писать так:

…Старик Скипидаров молча протянул руку Клунину. Несмотря на бешеный грохот десятиметровых шпаций, друзья затеяли разговор тут же.

— Нельзя ли нам перекусировать все наши электропертурбации, а на их место асканитить вибрации, да еще из второго цеха оттяпать консоляции — те, что прошлый год угвоздили? — прямо в ухо Клунину проорал Скипидаров.

Клунин пожал плечами и развел руками, чуть не задев за быстро бегающий внутри коносамента игольчатый пепермент. Тогда неугомонный старик стал чертить пальцем на слое металлической пыли, покрывавшей плоскость могучей гипотонии отечественного производства, незримо содрогавшейся от напора электроэнергии. Клунин, раскрыв рот, с интересом наблюдал за тем, как взрывает пыль темпераментный палец Скипидарова. Лицо Клунина просветлело.

— Понял, все понял! — завопил он так, что стоявшая неподалеку сравнительно маломощная кассация вздрогнула и на минуту прекратила мотать внутри себя алюминиевые провода…

Дальнейшее ясно. Надо только учесть, что в очерке не полагается напирать на то, что новому в производстве кто-нибудь сильно сопротивляется: сопротивление положено в производственном рассказе (новелле) или драме — см. ниже. А очерк должен показать триумфальное шествие передовой идеи на передовом заводе. Уместно даже в конце очерка подключить к этому делу замминистра республиканского значения: более высокопоставленных товарищей в очерке поминать не стоит. Да и с замминистра можно потом обрести немало хлопот. Лучше ограничиться начальником главка.

Приведем еще финал такого производственного очерка. Это, так сказать, апофеоз описываемой новинки.

…Клунина и Скипидарова качали долго — пока старик не начал громко икать, а у Клунина из кармана не выпала вся документация новой машины. А тут уже стала звать к столу добрая Агафья Унтиловна, и все расселись за длинным столом тут же — в цеху. Первым взял слово неутомимый парторг Степан Афанасьевич. Как все гунявые и заики, он любил произносить длинные речи. Впрочем, на этот раз недостаток Степана Афанасьевича был даже полезен: как он запнется, так ему хором начинают подсказывать все присутствующие. И получалось нечто вроде коллективного выступления на важную производственную тему…

Пировали не так уж долго. Однако все еще были за столом и даже могли кое-что соображать, когда принесли поздравительную телеграмму из главка. Огласили. Прокричали «ура» и стали обсуждать: кого же и на сколько премируют завтра за все то, что скромно, без излишнего шума и втихую провернул коллектив цеха?..

Колхозный очерк еще больше, чем индустриальный, требует оптимизма и бодрой уверенности автора в том, что все улучшается в данном колхозе. Конечно, если и на самом деле в колхозе обстановка и успехи приличные, тогда задача не так уж трудна. Гораздо сложнее описать плохой колхоз в таком виде, чтобы читателю показалось бы, будто все обстоит отлично. Однако практика знает и такие решения.

Вопрос упирается только в тональность, сказали бы мы, и стиль очеркиста. Например:

— А вот наш коровник, — добродушно сказал председатель колхоза «Красный кое-как» Памфил Прохорович Пупняев и ткнул пальцем куда-то вправо от себя…

Действительно, на голом этом участке легко можно было увидеть серые очертания полусгнившего деревянного строения. Добрая русская солома, позеленевшая от старости, свешивалась над его стропилами, заменяя крышу и потолок. Впрочем, как мы вскоре убедились, солома не мешала жизнетворящим солнечным лучам проникать в коровник, ибо в иных местах она уже прогнила, а там и сям просто отсутствовала, что создавало для скота отличные гигиенические условия: обилие воздуха и солнечного света.

Не по годам бодро перелезши через кучу жидкого навоза, преграждавшего путь в коровник, председатель колхоза гостеприимно пригласил нас войти туда:

— Перелезете, что ли? А то давайте руку…

Специфический запах крупного рогатого скота приятно щекотал наши ноздри. Навстречу нам мычали на разные голоса небольшие, но очень исхудавшие коровенки. Пожилая женщина, одетая в нечто пятнистое, что, очевидно, когда-то было одноцветным халатом, пинала ногою бурую комолую корову, ласково приговаривая:

— Чтоб ты сдохла, окаянная!.. Напасти на тебя нет!..

— Лучшая наша коровница, — отрекомендовал нам Памфил Прохорович эту женщину, — по крайней мере, ничем коров не бьет, кроме как своей ногою… Эй, эй, тетка Лукерья, ты помело-то убери, она и так тебя подпустит… А теперь не желаете ли поглядеть, как у нас содержатся телята?

Мы согласились поглядеть на телят. И предколхоза ласково, почти заискивающе спросил у коровницы:

— Телята-то у нас куда делись?

— На кудыкину гору ушли! — со свойственным колхозникам мягким юмором ответила тетка Лукерья. — Они же все — в чесотке…

— Да, вот лечим теперь телят. И неплохо лечим, — снова обратился к нам Памфил Прохорович. — Прошлый месяц пришлось прирезать пятерых телок и бычка. А в нынешнем месяце пока только двоих освежевали… Лучше к ним, конечно, не ходить, а прямо пойдем поглядим на силосную яму…

— Чтоб вы провалились в эту яму! — явственно донеслось до нас со стороны тетки Лукерьи.

Поблагодарив ее за добрые пожелания, мы тронулись дальше…

Ну, тут все ясно.

В научном очерке положен оптимизм еще больший, нежели в колхозном, и насыщение непонятными терминами более сильное, нежели в очерке индустриальном. Впрочем, в противоположность автору индустриального очерка, сочинитель научного описания имеет право открыто декларировать непонимание того, о чем пишет. В частности, медицинский очерк пишется так:

НЕТ БОЛЬШЕ НАСМОРКА!

Сорок пять лет тому назад двадцатидвухлетний Саша Пурыскин потерял взаимность в любви из-за не вовремя пришедшего насморка. Можно сказать, он прочихал любовь своей невесты: как начал чихать в опере Зимина на первом акте «Фауста» с участием Шаляпина и Неждановой, так и дочихал до дуэли с Валентином (3-й акт). Тут невеста, багровая от смущения, попросила студента Сашу покинуть кресло восьмого ряда подле нее. Саша, согнувшись в три погибели, убежал из зала. А на другой день ему было отказано в руке и сердце и даже — от дома…

С тех пор доктор медицинских наук профессор Александр Капитонович Пурыскин избрал своей специальностью борьбу с этим неприятным заболеванием — насморком.

Кто из нас не чихал и кто из нас, чихая, не проклинал глупую и пошлую эту болезнь?.. Но Александр Капитонович посвятил свою жизнь уничтожению этого бича человечества. Тридцатилетние поиски не приводили ни к чему или — почти ни к чему. Но тут подоспел расшифрованный ныне атом. Когда А. К. Пурыскин прочитал в научном журнале про изотопы, он и сам топнул ногой и воскликнул:

— Вот оно! Насморка больше не будет!

И весь коллектив Научно-исследовательского института носа, уха и пупа, умеющий понимать своего шефа с полуслова, прослезился вместе с профессором. Нечего греха таить — кое у кого на почве радостной перспективы возникло нечто, подобное короткой вспышке насморка. Во всяком случае, носы у трех-четырех товарищей увлажнились…

— Но это, может быть, были уже последние сопли человечества! — бодро резюмирует Александр Капитонович. — Скоро этого бича носоглотки не будет вовсе. Загадка насморка решена нами!

…Облачившись в стерильно-чистые белые комбинезоны, мы входим вслед за профессором в затемненный процедурный зал. Там и сям стоят откидные кресла, а на них полулежат больные, однообразно хлюпающие носами. Но что это?.. Вот прошло десять минут, как мы находимся здесь, и так хорошо всем известные чавкающие звуки насморка всё редеют, редеют и наконец совсем затихают. Процедура окончена.

Больные обступают Александра Капитоновича и со слезами на глазах, выступившими теперь отнюдь не на почве насморка, благодарят профессора за то, что он избавил их от такого бича, как сопливость. Да, обычно ведь и слезы сочетаются с легким посапыванием и носовыми выделениями. Но тут мы не видим ничего подобного: все плачут, а ни у кого не покраснел нос. Ни единой капли не видно на усах — бритых или не бритых, под ноздрями женщин любого возраста…

Но как же достигается такая стопроцентная денасморкизация? С этим вопросом мы, естественно, обратились к А. К. Пурыскину. Профессор ответил нам так:

— Вы видите эту трубку, которая выходит из того утолщения бака-яйца на уровне ваших глаз? Из нее-то и брызжут нейтронопротоны прямо в носовую полость больного примерно с быстротой двенадцать-восемнадцать тысяч квантоамперошухеров в секунду. И, поступая на слизистую оболочку облучаемого субъекта, они превращаются в кисловатые купоросы с уклоном в марганцевую альфа-эмульсию. И вот вам результат: явления насморка исчезают бесследно, и притом раз и навсегда…

Мы вышли вместе с излеченными пациентами в постпроцедурник. Это — большая комната, где отдыхают после волнений изотопнутые индивидуумы. Наше внимание привлек пожилой гражданин. Назовем его товарищ Пэ. На наш вопрос старик ответил, не в силах скрыть свою радость:

— Пятьдесят шесть лет я ждал этого момента. Меня еще в детстве дразнили сопливым. Не допускали до некоторых видов работы в системе народного питания, где я служу. А теперь… Теперь моя судьба круто пойдет кверху… Спасибо профессору Пурыскину за то, что он натворил с моим носом!..

А сидящий рядом с ним веселый молодой пациент шутит:

— Да уж, знаете, наш профессор оставил с носом этот самый насморк, а нам всем возвратил носы по прямому назначению. Теперь я и нюхать могу, и без галош выходить в дождь, и… и… чихать мне теперь на все простуды! — неожиданно закончил он, быть может нелогично по форме, но очень верно по существу…

В таком очерке должна присутствовать полная непонятность того, что описывается. Зачем? А в видах сохранения военной тайны. А не разглашая военной тайны, очеркист не разглашает одновременно и собственной полной неграмотности в данном вопросе. Как видите, обоюдная польза. Пишется авиаочерк примерно так:

…В кабине самолета последней конструкции ЛЯП-18, можно сказать, целая лаборатория. Тут тебе и разные винтики, и ручечки, и пружинки, и пробирки, и колесики, и рычажки, и висюльки, и пипочки, и пупочки. Разобраться в такой чертовщине нет никакой возможности, да и не надо: каждая пупочка, каждая пипочка сопряжены с секретами нашей обороны. Я гляжу на все это и стараюсь не запоминать ничего…

А вот пилот майор П. С. Кадушечный чувствует себя среди этих штук как дома. Он снисходительно позволяет мне дотронуться до какой-то рукоятки. Но в этот миг в наушниках у Кадушечного трещит непонятный мне сигнал. И майор добродушно говорит мне:

— А ну, давай от самолета!.. Быстро!

Майор захлопывает дверцу. И я, отходя в сторону, еще вижу, как он с посерьезневшим лицом хватается за разные там шишки и провода… Секунда — и оглушительный рев дает нам знать, что ЛЯП-18 уже в воздухе…

Задрав голову кверху, я тщетно ищу в небе хотя бы малую точку… Только белый дымный хвост, протянувшийся к горизонту, как бы дразнит меня:

— Что, брат?.. Прошляпил? Видишь: был самолет и нету. А ты стой на месте, как остолоп…

Где теперь пролетает майор Кадушечный? — приходит мне в голову. И, как бы прочитав мою мысль, мне говорит инженер-конструктор Ф. Ф. Жуевцев, очутившийся рядом со мною:

— Наш-то майор поворачивает над Конотопом, чтобы завернуть в Тюмень…

Человеческий мозг не в силах воспринять такую быстроту, и я откровенно признаюсь читателям, что мало чего понял в новом самолете… Да и вам оно ни к чему, дорогие читатели!

Само собою понятно, что путешествие в европейские страны не может дать материала для приключений с гигантскими змеями, назойливыми насекомыми, тиграми-людоедами или крупными неприятностями стихийного типа, каковы, например, суть землетрясения, лавины, обвалы, извержения вулканов, нападение саранчи, оспа, чума, холера и т. д. Следовательно, на базе путешествия в сравнительно изученную и близко расположенную страну можно писать лишь очерки. Так оно и делается. И мы приводим образчик литературы очерково-туристической со всеми основными признаками этого жанра, а именно: а) повышенная любознательность и малая осведомленность автора; б) чисто потребительское отношение ко всему тому, что автор очерка видит или что его интересует. Но в заключение очеркист непременно прибегает к поспешным выводам социального характера, чтобы как-то уравновесить свои восторги по поводу зарубежных меню и ширпотреба. Так это и сделано у нас.

Терминология — обычная. Местных слов приводится мало.

ПОЛЧАСА В ЛИССАБОНЕ

В столицу Португалии мне довелось приехать в десять часов жаркого летнего утра. Едва я сел в такси, куда переместились также и мои вещи, — оказывается, в легковых машинах Португалии существуют отличные вместилища для багажа, расположенные в задней части автомобиля, которые так и называются «багажник» (собственно, на португальском языке это слово звучит несколько непривычно для нашего уха: «иль багаженио»), — едва я поехал по оживленным и нарядным улицам центра, как выяснилось, что мой пароход отваливает от морского порта столицы буквально через полчаса.

Естественно, что эти полчаса я посвятил изучению жизни города и страны. Поражает обилие магазинов, кафе, столовых, прачечных, ателье химчистки и ремонта и других предприятий, назначенных для удовлетворения потребностей граждан. Цветами, например, здесь торгуют столь назойливо, что просто приходится спасаться от продавцов, которые буквально суют вам в нос роскошную флору Португалии. Много церквей прекрасной барочной архитектуры. Попадаются монументы, киоски, тумбы и другие произведения зодчества.

У меня уже не было времени отведать прославленных блюд знаменитой португальской кухни. Но я позволил себе выпить стакан газированной воды с апельсиновым соком, который здесь называется «иль оранжаддио». Утоляющая жажду влага многое рассказала мне о высоком уровне жизни в Португалии. Правда, это относится только к правящим классам, ибо, как мне жестами объяснил шофер, трудящиеся лишены возможности распивать прохладительные напитки, ибо даже те несколько сентаву (мелкая монета), которые стоит эта смесь, нужны рабочему или крестьянину Португалии на более неотложные нужды. Какие это нужды? Мой шофер мимикой изображал мне и это, но, к сожалению, я точно не понял, что именно он хотел изобразить…

Насколько можно судить при быстрой езде на автомобиле, здешние женщины очень красивы, за исключением, конечно, тех, которые некрасивы. Одеты люди богато, но чаще — бедно. Попадаются и старики, и дети, и взрослые обоего пола, а также — собаки. В одном окне мне удалось заметить кошку, чрезвычайно похожую на это животное у нас. Видел я также одну лошадь и двух ослов.

Зато у меня был случай воочию убедиться в том, что незатухающая классовая борьба раздирает это столь гармоническое на первый взгляд общество под лазоревым небом и среди роскошной растительности. Да, когда полицейский, своим жезлом направляющий движение транспорта, погрозил моему шоферу, тот разразился потоком слов, которые я, разумеется, не мог бы перевести дословно, но смысл которых мне открылся сразу же… Из этого эпизода я заключил: Португалия протестует против полицейского режима Салазара. И свержение распоясавшегося диктатора — это только вопрос времени…

На пристани все прошло нормально. Пароход «Бузасьон», на котором я еду, принадлежит французскому пароходству, — следовательно, следующий мой очерк будет посвящен Франции, тем более что я пробуду на «Бузасьон» целых два дня.

П. Сазонченко

При описании путешествий в экзотические страны необходимы приключения, ибо без таковых экзотика вянет. В странах отдаленных существенна также местная терминология. Надлежит переводить на русский язык далеко не все термины и слова, принятые у туземцев. Наоборот, частое употребление в повести или рассказе туземных слов, так сказать, в подлиннике придает дополнительные интерес и достоверность тем похождениям, какие пали на долю путешественников (действительных или вымышленных).

В приводимом нами отрывке из описания путешествий мы ограничиваемся одиннадцатью терминами, которым по ходу романа придаем несколько различных значений. Можно было бы, конечно, увеличить число местных речений, но — зачем? Достаточно и этой порции экзотических слов…

УЩЕЛЬЕ МАДЕПАЛАМОВ

(Продолжение)

Глава 123

Когда все уселись у костра и удовлетворили свой голод жаренными в золе макапсами¹, профессор Сыти² обратился к старому укусу³:

— Таранга, расскажи нам ту древнюю щиколо⁴, которую ты хотел нам рассказать.

Все шумно поддержали просьбу профессора.

— Чорчок!⁵ — ответил Таранга. — Навострите ваши цучичи⁶ и слушайте. Много, много взюк⁷ назад у нас в Дили-Дили⁸ жила одна кибрик⁹, которая была хороша, как улюси¹⁰, Когда она надевала свою культю¹¹, то не было ни одного макапса¹², который не предлагал бы ей переехать к нему в щиколо¹³. Но чорчок¹⁴ была непреклонна. Громким цучичи¹⁵ отвечала она на объяснения в любви. Один взюк¹⁶ по имени Дили-Дили дал торжественный кибрик¹⁷ сделать красавицу своей улюси¹⁸.

Для этого он достал крепкую культю¹⁹ и ночью, когда светила полная макапс²⁰, он подстерег щиколо²¹, набросил ей на голову чорчок²² и…

Неслыханно сильный удар прервал рассказ старого укуса. Казалось, что небо обвалилось на землю. Мисс Конъюнктура первая вскочила на ноги и воскликнула:

— Что это такое?

— Обвал в горах, — ответил Таранга. — Цучичи!²³

— Нет, скорее тройной удар грома.

— Ничего подобного. Это шум наводнения.

— Водопад обрушил свое собственное ложе, вот это что! — наперебой кричали все.

Профессор Сыти задумчиво покачал головою.

— Подождем, увидим, — сказал он.

Неслыханный грохот все приближался, подобный топоту стада огромных улюси²⁴…

(Продолжение следует)

-

¹Особый вид туземных рыб. ¹⁰Солнце

²См. гл. 8-122. ¹¹Праздничный наряд.

³Туземная национальность. ¹²Юноша.

⁴Легенда, сага. ¹³Кибитка, чум, вигвам.

⁵Будь по-вашему. ¹⁴Красавица.

⁶Уши. ¹⁵Хохот.

⁷Месяц, оборот луны. ¹⁶Парень, молодец.

⁸Деревня. ¹⁷Обет, клятва.

⁹Девушка. ¹⁸Супруга, жена.

II. Рассказы, повести, романы

Иногда подобные рассказы имеют подзаголовок «быль». Подзаголовок «вранье», как правило, авторы не ставят: это делают впоследствии читатели. Но и в том и другом случае необходимо, чтобы в основу рассказа положено было необычайное происшествие. Желательно, чтобы действующим лицам грозила бы смертельная опасность. Однако доводить до кончины главного героя не следует. Зато допустимо пожертвовать жизнью второстепенного действующего (их) лица (лиц). Это даже придает значительность всему произведению.

Уровень изложения и правдоподобия не имеет особенного значения. Приводим короткий рассказ данного типа.

УБИЙСТВО ПРЕДМЕСТКОМА

Рассказ из жизни спрутов

(Быль)

В доме отдыха нашего учреждения, в Тарасовке (Северная железная дорога), после завтрака я имел обыкновение работать у себя в комнате до самого обеда — до двух часов. Я писал в то время мой труд о причинах неуплаты в срок профсоюзных взносов по нашей областной организации.

Но на этот раз мне не удалось как следует поработать. Только что я стал изучать кривую задолженности за прошлый год, как встревоженный говор всех отдыхающих вызвал меня на террасу.

— Слыхали? — обратился ко мне старый кадровик Сеняхин. — Сегодня к завтраку не явился Шалашенко, наш предместкома. А сейчас его труп волны реки Клязьмы выбросили на берег.

— Что вы говорите?! Что ж это — убийство или самоубийство? — спросил я.

— Установлено, что вместе с Шалашенко купаться ходил Клещевидов — заместитель председателя месткома. Ему есть смысл убрать с дороги Шалашенко…

Беседа наша была прервана появлением представителя милиции. Составили акт; и в город увезли под конвоем Клещевидова, который горько качал головою и шептал:

— Я не виноват… Поверьте мне, я тут ни при чем… Бедный Шалашенко… Дорого бы я дал, чтобы он был жив!..

Поздно легли в этот день в доме отдыха. А утром я, как обычно, до завтрака пошел купаться на Клязьму. Раздевшись, я, чтобы остыть, похлопывал себя по груди и животу, печально думая о том, что именно здесь, может быть, честолюбивый Клещевидов топил несчастного Шалашенко… и повергаемый в воду предместкома трагически булькал и пускал пузыри…

Наконец, я вошел в воду, по рассеянности не бросив папиросу. Но что это?! Словно электрический ток пронзил мои ноги повыше щиколоток. Скользкое прикосновение чего-то перешло в крепкое давление. Невольный крик исторгся из моего горла, меня тянуло ко дну. Поглядев вниз, я увидел гигантского паука, который уже схватил мои ноги двумя лапами и готовился сделать это еще шестью. Что мне оставалось делать?

Внезапно я увидел в руках своих зажженную папиросу. Изо всех сил я приложил огонек к высунувшейся из воды лапе спрута. Чудовище взвизгнуло и, отмахнувшись тремя лапами, побежало от меня на пяти остальных.

Между тем на крик мой сбегались со всех сторон. И вскоре труп осьминога, убитого двумя револьверными выстрелами, был извлечен из воды.

Это был крупный экземпляр осьминогого осьминога, так называемого Sprutus gjerebjatina complex (спрутус жеребятина комплекс).

Все мое существо содрогнулось от догадки: так вот кто убил нашего предместкома!

Надо ли говорить, что освобожденный в тот же день Клещевидов достойно занял место покойного?..

С. Прачук

За последнее время выделился и такой жанр. Почему? С одной стороны, чисто научная беллетристика кажется читателям чрезмерно скучной. А с другой стороны, чисто приключенческие вещи представляются чрезмерно глупыми. Поэтому-то гибридный жанр наукоприключений или приключенонауки находит себе читателей и издателей.

Не надо думать, что в основу подобных произведений положены истинные открытия науки. Нет, авторы чаще сами придумывают научные открытия и изобретения, потребные для сюжета, с той же легкостью, с какой сочиняют приключения и драматические перипетии этих вещей. Принцип здесь такой: пусть будет занимательно. А что касается до истины, то ни авторам, ни издателям, ни читателям в данном случае она не нужна.

Приводим одну главу из подобного приключенческого романа с псевдопознавательной подкладкой.

ТАЙНА СЕТТЕРА-ЛАВЕРАКА

Научно-дефективный роман

(Продолжение)

Глава 67

Убедившись, что профессор Апорт покинул лабораторию и его рыжие волосы мелькают на улице, Джим кинулся к заветной двери: ключ, сделанный по восковому слепку, легко открыл замок.

Джим вошел в комнату, единственным содержимым которой была клетка размером в кубический метр. В полутьме сквозь железные прутья видна была пятнистая шерсть сеттера-лаверака. Послышалось рычание:

— Ррры!.. ррр!.. ррр…

Но что это? Неужели собака заговорила?… Да! Сомнений не было!

— Ррры… рры-рррыжий черт! — прорычало чудовищное животное. — Я тебе выррву рррыбьи твои глаза…

Джим повернул электрический выключатель. При свете большой люстры он увидел в клетке сеттера-лаверака… с человеческой головой! Прелестная и красиво причесанная голова молодой женщины, вырастающая из мохнатой шеи легавой собаки, смотрела на Джима полными слез голубыми глазами.

Сеттер тихо заскулил и перешел на человеческую речь:

— Ау-ау-ау-вау… яу едвау не спутала вас с этим извергом Апортом. Извините меняу-ау-ау…

— Кто вы и что с вами случилось? — спросил Джим.

Красавица сеттер горестно махнула передней лапой.

— Не всегда я была охотничьей собакой, — грустно сказала она, — когда-то меня любил этот злодей — профессор Апорт. Я была ему дорогав-гав-гав-ррр-гав…гав!..

При упоминании ненавистного имени в красавице просыпался пес. Полаяв и успокоившись, сеттер почесал себе задней лапой за нежным человеческим ухом и продолжал:

— Обманом он женился на мне. Но я любила другого. Узнав об этом, негодяй Апорт дал мне какой-то порошок и отрезал мне голову, когда я уснула, ослабев… беф!.. беф!.. беф!.. ррргав! — снова залаяла несчастная. — Вскоре я очнулась и увидела, что я уже не я, а — сеттер-лаверак!.. Я горестно заскулила, но что я могла сделать?..

— А куда делся ваш возлюбленный? — поинтересовался Джим.

— Он сидит в соседней комнате. Его голова пришита к туловищу барана. Ты здесь, Роберт?

— Бе-ее-едная моя Клотильда! — проблеял взволнованный голос из-за двери, которую Джим только что увидел в середине левой стены.

— Чем же я могу помочь вам?! — воскликнул Джим.

Внезапно ему ответил хриплый бас Апорта, раздавшийся за спиною Джима:

— Ты поможешь им тем, что разделишь их компанию, мерзавец! Руки вверх!

Джим поспешно обернулся: незаметно проникший в комнату профессор Апорт целился из револьвера прямо в Джима. Последнему осталось только повиноваться — поднять руки.

— Эй, Гассан, Янош, Бубуль, идите ко мне! Да приготовьте мне для пересадки голову того тюленя, что сидит в первом бассейне!..

И, обратясь к Джиму, он добавил:

— Вот когда я сделаю тебя ластоногим и ты будешь жрать сырую рыбу, ты узнаешь, как вмешиваться в мои дела!..

Подоспевшие прислужники схватили Джима и надели на него смирительную рубашку…

(Продолжение следует)

П. Рюченков

Если доза фантастики, которую вы намерены ввести в ваше произведение, чрезмерно велика, лучше вынести действие такого произведения за пределы нашего времени — в будущее. Кто его знает, что будет в будущем. Вы можете валить на грядущие века все, что только придет вам в голову, и читатели еще поблагодарят вас за интересное чтиво и приятные прогнозы. Разумеется, чтобы писать фантастические вещи, надо обладать фантазией. Некоторые критики утверждают, что для этого потребно также и образование, но мы склонны думать, что как раз в описываемом нами жанре образование легко подменяется фантазией же. В этом можно убедиться, прочитав нижеследующий отрывок.

Количество непонятных читателям терминов должно быть очень значительным.

ЖИДКОСТЬ АНДРОНА

Антинаучно-фантастический роман

(Отрывок)

…Мощные тефтели трепетали. Яркие молнии бирюзового цвета пробегали по экранам и системе проводов этих чутких аппаратов.

Дежурная тефтелистка Сема Фор молча показала движениями своих пушистых ресниц на эту световую бурю своей сестре Свете Фор. Обе девушки были близнецами и по рождению и по профессии: в маленьком коллективе астронавтов они были тефтелистками. На их обязанности лежал постоянный присмотр также и за атмосферным мурлом, которое висело на стене, как некогда висел на морских судах спасательный пояс.

Света Фор приблизилась к левому крайнему тефтелю.

— Нда! — произнесла она в тревоге. — Здесь нужен сам Кув Шинчик…

И нескрываемая тень большого чувства затуманила на секунду светлые глаза ученой тефтелистки. Да, Света Фор любила Кува Шинчика уже не первый космический год. С тех пор как девятнадцать брысей тому назад величественный утюголет взмыл кверху с нашей Земли, обе сестры стали работать в этом ракетном корабле под руководством замечательного астронавта. И мудрено ли, что девушки, которым едва исполнилось в то время по восемьдесят три года (таким стал возраст юности в XXV веке), полюбили этого стройного красавца в космах салатного цвета. Вот и теперь Сема Фор ревниво глянула на сестру. Она поняла настроение и чувство Светы и потому сухо сказала, играя нейлоновым ежиком, которым она стирала космическую пыль с тефтелей:

— Очевидно, ты не принимала сегодня пилюли бредицида. Иначе ты поняла бы, что, в сущности, не происходит ничего особенного. Наверное, туманные хвосты вуток приближаются к винту нашего утюголета… Когда курс тефтелям задан на алямезон, в этих зеленых зигзагах нет ничего удивительного… Надо изучать юрунду, сестра!

— Не скажи, — ответила Света. — Посмотри на среднюю щиколотку центрального тефтеля: он сигнализирует малый ихм. А что, если это перерастет в большой ихм?..

— Да, что будет тогда? — внезапно спросил сестер веселый и так хорошо знакомый им голос Кува Шинчика.

Великий астронавт стоял у большого уранового гундосомера и привычным взглядом осматривал показания приборов. Сестры потупили глаза и умолкли…

И тут застрекотал спрятанный в пластмассовом футляре телетяпляп… Кув Шинчик раскрыл футляр и потянул нейлоновую ленту, на которой возникли слова далекой депеши, передаваемой с нашей милой планеты. Радостная улыбка заиграла на его устах.

— Все понятно! — воскликнул Кув. — Это не вутки и не ихмы! К нам приближается контейнер с жидкостью Андрона, которую нам отправила торговая база номер семь для поддержания механизмов утюголета. Ура! Я уйду к себе, чтобы сочинить ответ с благодарностью базе, а вы выпускайте лаптионы левого сектора, чтобы перехватить контейнер на лету…

(Продолжение следует)

Ст. Еремейков

Слова, непонятные читателям (а отчасти — и автору, хотя придуманы именно им)

Алямезон (с французского) — обратный курс космических кораблей.

Бредицид — лекарство против излишнего фантазирования. Показано при повышенном интересе к фантастике.

Брысь — единица суммарной разницы между скоростью звука и скоростью света. В космосе эта разница составляет приблизительно 1200 брысей.

Вутка — космическая птица, отличающаяся хвостом, как у кометы, открытая в XXV веке и порхающая, как правило, в безвоздушном межпланетном пространстве со скоростью, равной ракетам.

Гундосомер — аппарат для определения разреженности атмосферы при дыхании в стратосфере и выше. Г. приставляется к носу космонавта и просится сказать слово «няня». Степень гундосости при произношении этого слова, богатого носовыми звуками, определяет содержание кислорода на данном этапе путешествия.

Ежик — аппарат для чистки навигационно-вычислительных машин в космическом рейсе.

Жидкость Андрона — смазочное вещество для космических рейсов.

Ихм большой и ихм малый — взрывы различной силы в многоступенчатой ракете, источник энергии в полетах утюголетов (см.).

Космы — непричесанные кудри как на Земле, так и в космосе.

Мурло — кислородная маска из прозрачной пластмассы, надеваемая при попадании в безвоздушную атмосферу.

Тефтели — особо чувствительные приборы для определения скорости движения и местонахождения утюголета в космосе.

Телетяпляп — аппарат для передачи депеш с Земли в космос.

Утюголет — летательный аппарат в форме востроносого фрегата, который, превышая скорость света, рассекает любой вид пространства. Летает, пользуясь всеми видами энергии — от примуса до атома.

Щиколотка — уловитель сигналов звуковых, световых, радарных, флюидообразных и пр.

Юрунда — инструкция земного центра для космонавтов.

Общеизвестно, что преобладающая часть приключенческой литературы посвящена описаниям борьбы со шпионами, причем там и сям эта шпиономаХия[1] превращается в шпиономаНию. Известно также, что основу борьбы с агентами наших врагов представляет собою бдительность как таковая. Не беда, если в беллетристике такая бдительность будет доведена до абсурда. Это не помешает данному произведению появиться в печати.

Ниже приводим образец шлионоуловительской повести.

БДИТЕЛЬНОСТЬ МЛАДЕНЦА

Отрывок из шпиономанской повести

…Полуторагодовалый Васютка проснулся в своей колыбельке, когда лучи солнца достигли его лица. Он сладко потянулся и высунул головку за края зыбки. Но — что это?.. Странный шум привлек внимание младенца…

Повернув головку, Васютка увидел, что за столом в избе сидит незнакомый дядька с черной бородой и кушает хлеб, положив подле себя большой револьвер…

Как молния, в голове у Васютки мелькнула мысль:

«Дядя — бяка! Дядя хочет тпруа по нашей стране, чтобы сделать нам бо-бо!..»

Места колебаниям не было: Васютка сразу стал выбираться из люльки. Вот его ножонки достигли пола. Вот перевалился он голым животиком через высокий порог на крыльцо. Вот скатился по семи ступенькам на дорогу…

До ближайшей пограничной заставы — полтора километра. Только бы успеть, только бы доползти, пока там в избе дядя ам-ам хлеб!..

…Старший лейтенант Сигалаев высоко вскинул в воздух Васютку. Теперь ребенок увидел зеленую тулью его пограничной фуражки совсем сверху.

— Так ты говоришь, мальчик, — ласково переспросил офицер, — что в вашей избе сидит чернобородый дядя, а рядом с ним лежит бух-бух неизвестной тебе системы?.. — И, повернувшись к своим бойцам, старший лейтенант скомандовал: — По коням!

Эту команду Васютка еще слышал. А затем он задремал: давала себя знать трудная проползка до заставы. Но последней мыслью засыпавшего бдительного младенца была такая:

«Теперь уже скоро! Теперь уже этому дяде зададут ата-та по попке.»

Б. Евин

Как теперь точно установлено литературоведением, рассказы (новеллы) в наши дни, подобно огурцам, разделяются на: а) остросюжетные (они же — рассказы крутого посола) и б) малосюжетные (на манер малосольных).

Разумеется, создать остросюжетное произведение труднее для автора. Да и вообще не каждый, кто берется сочинять, способен придумать энергичный и занимательный сюжет.

Посему в наши дни встречаются чаще рассказы малосоль… простите, малосюжетные, нежели рассказы острого сюжетного посола.

Для малосюжетного рассказа, например, вполне достаточно таких незначительных событий, как: парень пригласил девушку пойти с ним на танцы, а девушка отказалась.

Согласитесь — такой эпизод в силах придумать даже самый малоодаренный автор… И придумывают. И печатают там и сям новеллы этого типа и этого сюжета.

Предвидим вопрос: неужели же ничего, кроме голого факта приглашения-отказа, в новелле нет? Чтобы быть честным, отметим: нехватка событий, как правило, восполняется сгущением местного колорита, а также вводом в ткань рассказа посторонних персонажей, кои никакого касательства к отказу от танцев не имеют.

Здесь мы приводим три варианта малосюжетного рассказа с изложенной выше фабулой.

Как увидит читатель, густота местного колорита очень крепка во всех трех вариантах. Крепки и побочные персонажи, которые призваны восполнить острую сюжетную недостаточность рассказа. Особо надо продумать имена собственные действующих лиц. Редко встречающиеся имена служат здесь суррогатом сюжетных ходов.

1. СЕВЕРНЫЙ ВАРИАНТ

Пурга

Завьюжило еще с вечера. Утром сумерки не рассосались, а, наоборот, сгустились. Старик Нафанаилыч едва разгреб снег у окошка и только носом покрутил:

— Таперя это на неделю дело… Ийка, оленей напои да загони во двор, не то — чего доброго! — откочуют они от нас… А мне, однако, на базу ехать пора: за солью, за порохом, за мануфактурой…

Ия проворно выбежала из дома, щеголяя новыми пимами, покрытыми затейливыми узорами из кожи четырех цветов. Ее черные жесткие косы болтались и били девушку по спине, по плечам, по груди.

Мимо прошла старуха Авксентьевна, неся сумку с вяленой рыбой. Подростки Зосима и Панкраша просвистели мимо на салазках… Где-то неподалеку загудел вездеходик председателя колхоза Анемподистыча… Ия и слышала и видела все это, и не слыхала, не видела: она возилась с парой оленей.¹ Все семеро ветвисторогих самцов били копытами, толкались, не хотели войти в воротца…

И тут перед Ией вырос молодой Касьян Бумерчило. Молча помог он девушке загнать оленей во двор. А когда запыхавшаяся от хлопот Ийка принялась утирать пот пыжиковой варежкой, парень сказал тихо и просительно:

— Ийка, вечером сходим, однако, в красный чум — танцы будут. Новые пластинки, бают, привезли, — а?..

Ия дробно засмеялась и помотала головой, задев по носу парня своими косами:

— Неа… Не пойду я, однако, с тобой… Неа…

Касьян внимательно глянул в глаза девушке. Неизвестно, что он прочел в этих раскосых черных очах, только он глубоко вздохнул и, опустив голову, направился к воротам…

— Ийка! — кричал из дома старик Нафанаилыч. — Сей минут иди печь затапливать!.. Вот проклятая девка, однако; сроду ее не докличешься!..

Ия побежала в дом…

-

¹На Дальнем Севере «парой» оленей называют не два экземпляра животных, а комплект, нужный для упряжки, — шесть или семь взрослых самцов. — Примечание автора рассказа.

2. СРЕДНЕРУССКИЙ БАРИАНТ

Дожди

Вторую неделю заладили дожди. Лужи вокруг избы давно уже слились в подобие озера. На рассвете Африканыч, превозмогая боль в пояснице — от сырости ревматизм разыгрался! — попытался веником отогнать воду от крыльца… Куда там!.. Зеленоватая влага с противным чавканьем возвращалась обратно к самым ступеням…

— Клёпка, вставай, дурища! Распяль буркалы-то: довольно дрыхнуть! Поди овцам задай корму! Небось третий день не жрамши…

Клеопатра проворно выбежала из избы, щеголяя блестящими черными резиновыми сапогами. Ее белокурые косы болтались и били девушку по спине, по плечам, по груди…

Абапол¹ избы проплыла в окоренке соседка — старая Елпидифоровна: хитрая бабка приладилась, как на ялике, ездить по воде в оцинкованной кухонной посуде… Девчата Праксюшка и Трёшка, которым далеко надо было бежать до школы, уже шлепали по воде к околице и визжали, попадая выше колен в глубокие канавки…

Клёпа никак не могла ухватить размокшее сено вилами. И тут перед нею возник шофер Ардальон. Молча отстранив девушку, он умело вздел на зубья вил крупный ворошок сена. Перебросив корм в сарай, где блеяли и дробно топотали копытцами изголодавшиеся овцы, парень огляделся вокруг: не слышит ли кто его?..

— Клепочка, — таинственно вымолвил он, — ужо завтра в клубе на сахарном комбинате танцы… Прошвырнемся со мною туда!

Клеопатра состроила гримаску и выдохнула разом:

— Неа… Неохота мне с тобою…

Ардальон опустил голову и закрыл глаза. Тяжело вздохнул. А когда парень снова поднял голову и поднял веки, веселый смех Клёпки слышался уже из сеней…

-

¹Абапол — рядом, вблизи — провинциализм, свойственный Центральной черноземной полосе России. — Примечание автора рассказа.

3. ЮЖНЫЙ ВАРИАНТ

Осуществляется с колоритами кубанско-терско-донским, закавказским и среднеазиатским. Мы предлагаем среднеазиатскую версию — наиболее экзотическую.

Самум

Песчаная буря свирепствовала третьи сутки. Но Хлябибуло-бабай по каким-то ему одному известным признакам установил: самум кончается. Старик вышел из кибитки, протянул высохшую коричневую ладонь перед собою и на ощупь оценил град песчинок, как оценивают дожди…

— Мармалат-ханум! — крикнул он слабым голосом. — Выводи верблюдов из-за холма!

Красавица Мармалат проворно выбежала из кибитки. Щеголяя шерстяными узорными чулками и ожерельями из монет, вплетенными во все сорок своих кос, она кинулась навстречу слабеющему, но далеко еще не затихшему ветру…

Корсак — эта лисица пустыни, — мышкуя, пробежал мимо. У кустов саксаула паслась крепкая, мохнатая лошадка… За холмом сразу стало легче: ветер не достигал сюда в полную силу…

Заметны были следы грузовика, который привез воду в больших канистрах¹.

Верблюды, стреноженные и покрытые попонами, лежали на песке. Их челюсти мерно двигались не вверх и вниз, как у людей, а — вправо и влево, как у всех жвачных животных.

— Кыш! Кыш! Вот я вас! — закричала Мармалат, но ветер съедал ее голос. Верблюды даже не повернули морды в ее сторону…

И тут появился рядом с Мармалат молодой погонщик Бульбулюк. Он ударами ноги поднял верблюдов и погнал их к колоде, где тихо колыхались остатки воды.

— Мармалат-джан, — ласково сказал красавице Бульбулюк, — пойдем сегодня на танцы в палатки геологов?.. Там патефон есть…

— Неа! — отозвалась Мармалат и повернулась спиной к парню.

Бульбулюк вздохнул и еще раз наподдал ступнею в зад большого двугорбого верблюда. Ветер стихал…

-

¹Канистра — вместилище для жидкости; слово не азиатское, а европейское, но теперь принято и на Востоке. — Примечание автора рассказа.

За последнее время стали появляться романы и повести, в коих авторы крайне торопливо излагают ход придуманных ими событий и происшествий. К тому же выведены в таких сочинениях десятки, а то и сотни персонажей, которые охарактеризованы лишь именами собственными. Причем доходит до того, что кому-то автор присвоил только имя, кому-то — только фамилию, а кому-то — лишь одно отчество либо бытовую кличку и ничего больше. Запомнить весь этот сильно разбухший штат действующих и бездействующих лиц читателю невозможно. А может быть, даже и не нужно. Смысл тут в том, что авторы, прибегающие к такой перенаселенности своих сочинений, желают у читателей и рецензентов создать впечатление, будто они (авторы) обладают безмерными познаниями в той сфере нашей действительности, которую избрали себе в качестве среды для действия в романе (повести). И авторам, в общем, наплевать, усвоют ли читатели всех придуманных для повести (романа) персонажей.

Вот почему мы бы назвали этого типа беллетристику «уравнением с бесчисленными неизвестными». Приводим отрывок из такого произведения, ибо можно и данным путем проникнуть на страницы журнала или альманаха, а то и заполнить часть книги, отданной произведениям одного автора.

…На другой день утром Скропотов из своего кабинета позвонил Удушьеву.

— Друг, — сказал он ему, — что же это получается?.. Я вечером связался с Анфисой, она утверждает, что Тюртеренко у себя в тресте еще и не чесался насчет нашей сметы… Как бы нам не сидеть на бобах. Ведь Кургузкин меня серьезно предупреждал…

— Я знаю, — отозвался Удушьев, — но дело в том, что пока Беззадов не доложит Густопсоеву, Пупчук не станет решать вопрос. Попробуй прощупай-ка Лизаветского: может, он по старому знакомству обратится к Щучкину.

Скропотов вздохнул и положил трубку. А уже бушевал в приемной старик Ашотыч: его не пропускала Лариса. Но тут же в кабинет прорвались Ласкин и Помазкин, что-то свое бубнили насчет ссоры с Замазкиным, который якобы не позволяет Савраскину ремонтировать станок Барабашкина. А там уже напирали из литейного — Пушко и Сушко, тащили новые отливки. И сварливая Мелитоновна по внутреннему телефону требовала немедленно решить: куда доставлять документацию на проект крана, осуществленный в отделе главного механика Язвицкого. Хотя сам Язвицкий возражал против выпуска проекта без согласования с Опотеньевым или, по крайней мере, с Негоголиным…

Скропотов еле отбился от Мелитоновны и начал прием. Не тут-то было!.. Из горкома партии позвонил сам Потетеря и потребовал, чтобы не задерживались бы сведения по складскому хранению: кто-то, очевидно, «накапал» ему про те чушки, что завез еще в прошлом году Куперляп. А только кончился разговор с Потетерей, из милиции сообщили, что Лешка Клещ опять сидит в отделении за попытку добыть пол-литра в неурочное время. И тогда, поручив все дела Макарихину, Скропотов поехал в облплан: там работала Инга и туда он любил направиться, если уж очень донимала текучка…

Но не так-то просто было вырваться; в вестибюле к Скропотову подошла группа работников завода, громко споря о предложении Сусалова. Тут были и Пурцман, и Кобяко, и Шурлыга, и Кобыла-без-ног, и Евсейчик, и Рубахо, и, конечно, Войвойский, и Краюхин, и Митюхин, и Пампухин, и Мотя, и Соня, и Лелька, и Ерофеич, и Пахомовна и много, много других…

В настоящее время исторические романы у нас пишутся в основном в трех манерах: 1) почвенной, 2) стилистической и 3) халтурной.

Возьмем в качестве сюжета исторический факт, послуживший художнику Репину для его знаменитой картины: царь Иван Васильевич Грозный убивает своего сына — царевича Ивана, и посмотрим: что бы сделали с таким эпизодом автор-почвенник, автор-стилист и просто халтурщик.

1. ПОЧВЕННИКИ

Авторы-почвенники (они же — кондовые, подоплечные, избяные, нутряные и проч. авторы) отличаются такой манерой письма, что их произведения не могут быть переведены ни на один язык мира — до того все это местно, туземно, подоплечно, нутряно, провинциально, диалектно. Например:

Царь перстами пошарил в ендове: не обыщется ли еще кус рыбины? Но пусто уж было: единый рассол взбаламучивал сосуд сей. Иоанн Васильевич отрыгнул зело громко. Сотворил крестное знамение поперек рта. Вдругорядь отрыгнул и постучал жезлом:

— Почто Ивашко-сын не жалует ко мне? Кликнуть его!

В сенях дробно застучали каблуки кованые трех рынд. Пахнуло негоже: стало, кинувшись творить царский приказ, дверь открыли в собственный государев нужник, мимо коего ни пройти, ни выйти из хором…

Не успел царь порядить осьмое рыгание, — царевич тут как тут. Склонился в земном поклоне.

— Здоров буди, сыне. По какой пригоде не видно тя, не слышно?

— Батюшка-царь! Ханского посла угащивал, из Крымской орды прибывало. По твоему царскому велению. Только чудно зело…

— Что ж тебе на смех сдалося?

— У нехристя-то, царь-государь, башка — стрижена.

— Ан брита, царевич, — покачнул главою Иоанн Васильевич.

— Стрижена, батюшка.

— Не удумывай! Отродясь у татар башки бриты. Еще как Казань брал, заприметил я.

— Ан стрижено!

— Брито!

— Стрижено!

— Брито!

— Стрижено, батюшка, стрижено!

Темная пучина гнева потопила разум царя, застила очи. Кровушка буйно прихлынула и к челу, и к вискам, и к потылице. Не учуял царь, как подъял жезлие, как кинул в свою плоть.

— Потчуйся, сукин сын!.. Брито!..

— Стри… — почал было царевич, да и пал, аки колос созрелый под серпом селянина…

А уж стучали коваными каблуками и рынды, и окольничие, и спальники, и стольники, и иные царского двора людишки…

Царевич, как лебедь белая, плавал в своей крови…

2. СТИЛИСТЫ

Авторы-стилисты всех исторических лиц списывают с собственной прохладной персоны. Например:

Встал рано: не спалось. Всю ночь в висках билась жилка. Губы шептали непонятное: «Стрижено — брито, стрижено — брито». Ходил по хоромам. У притолок низких дверей забывал нагибаться: шишку набил. Зван был лекарь-немец, клал примочку.

Рынды и стольники вскакивали при приближении. Забавляло это, но чего-то хотелось иного, терпкого.

Зашел в Грановитую палату. Посидел на троне. Примерился, как завтра будет принимать аглицкого посла. Улыбнулся, вспомнилось: бурчало в животе у кесарского легата на той неделе, когда легат сей с глубоким поклоном вручал свиток верительной грамоты…

С трона слез. Вздохнул. Велел позвать сына — царевича Ивана.

Где-то за соборами — слышно было — заржала лошадь. Топали рынды, исполняя, приказ, — вызывали царевича, гукали…

Выглянул в слюдяное оконце: перед дворцом подьячий не торопясь тыкал кулаком в рожу мужика. Царь тут же примерил на киоте: удобно ли так бить, не лучше ли — наотмашь?..

Сын вошел встревоженный, как всегда. Как у покойной царицы — матери его, дергалось лицо — тик. А может — так. Со страху.

— Где пропадаешь? — само спросилось.

Царевич махнул длинным рукавом кафтана:

— С татарином договор учиняли…

— С бритым?

— Он, батюшка, стриженый.

Улыбнулся сыновьей наивности.

— Бритый татарин…

— Стриженый…

Отвернулся от скуки.

— Брито.

— Стрижено!

— Брито!

Вяло кинул жезл. Оглянулся нехотя: царевич — на полу. Алое пятно. Почему? Пятно растет…

Вот она — та, ночная жилка: «стрижено — брито»…

Челядь прибывала. Зевнул. Ушел в терем к царице — к шестой жене.

3. ХАЛТУРЩИКИ

Автора-халтурщика отличает прекрасное знание материала и красота литературного изложения:

Царь Иван Васильевич выпил полный кафтан пенистого каравая, который ему привез один посол, который хотел получить товар, который царь продавал всегда сам во дворце, который стоял в Кремле, который уже тогда помещался там, на месте, на котором он стоит теперь.

— Эй, человек! — крикнул царь.

— Чего изволите, ваше благородие? — еще из хоромы спросила уборщица, которую царь вызвал из которой.

— Меня кто-нибудь еще спрашивал?

— Суворов дожидается, генерал. Потом Мамай заходил — хан, что ли…

— Скажи: пускай завтра приходят. Скажи: царь на совещании в боярской думе.

Пока уборщица топала, спотыкаясь о пищали, которые громко пищали от этих спотыканий, царь взялся за трубку старинного резного телефона с двуглавым орлом. Он сказал:

— Боярышня, дай-ка мне царевича Ивана. Ага! Ваня, ты? Дуй ко мне! Живо!

Царевич, одетый в роскошный чепрак и такую же секиру, пришел сейчас же.

— Привет, папочка. Я сейчас с индийским гостем сидел. Занятный такой индеец. Весь в перьях. Он мне подарил свои мокасины и четыре скальпа. Зовут его Монтигомо Ястребиный Коготь.

— А с татарским послом виделся?

— Это со стриженым? Будьте уверены.

— Он бритый.

— Стриженый.

— Бритый!..

Царь Иван ударил жезлом царевича, который, падая, задел такой ящик, в котором ставят сразу несколько икон, которые изображают разных святых, которых церковь считает праведниками.

Тут прибежали царские стольники, спальники, рукомойники, подстаканники и набалдашники…

Тяга широких слоев населения в наше время к писанию во что бы то ни стало именно пьес приобрела столь массовый характер, что пора уже выпустить пособие и по данной специальности, Идя навстречу многочисленным графоманам, как уже сказано, оживившимся ныне и буквально бомбардирующим все журналы, театры и издательства своими якобы пьесами, мы составили настоящий раздел нашего пособия, пользуясь которым каждый товарищ может состряпать пьесочку, которая кое-где имеет даже шансы проскочить на сцену. Чем черт не шутит, когда настоящего репертуара не хватает?..

Разумеется, написать подобную пьесу типа «как у всех» сравнительно легко. Именно рецепты таких произведений мы даем в нашем фундаментальном труде. Как увидит читатель, мы достаточно широко развиваем наше пособие: самая различная тематика может быть отображена в пьесах, построенных по нашим советам. Учитываем мы и многообразие жанров — с одной стороны, но учитываем и однообразие возможностей тех товарищей, которые будут пользоваться нашим пособием, — с другой стороны.

Некоторые либеральные театроведы и критики склонны даже относить пьесы, написанные по предлагаемым здесь схемам, к разряду так называемой «деловой драматургии» (термин заимствован из экономики, где существуют понятия «деловая древесина» и даже «деловые поросята»; в какой-то мере такие пьесы могут быть названы также «деловым свинством»). Что имеют в виду такие мыслители? Исключительно то, что штампованные пьесы, просочившись на сцену, не вызовут впоследствии эксцессов в печати и оргвыводов для организаторов и участников спектакля. А это — уже много…

Первая глава: драма

Для построения штампованной драмы берется хорошо проверенный сюжет (всегда один и тот же, независимо от среды и времени действия): кто-то чего-то не осознает, несмотря на то что ему все вокруг советуют осознать, — и так до третьего акта. А в третьем акте под влиянием кого-то или чего-то неосознающий начинает осознавать, вследствие чего возникает развязка и финал пьесы.

Попробуем воплотить эту схему в различных социальных средах.

Не осознает, разумеется, председатель колхоза. Что не осознает? А это в зависимости от географического положения данной артели. Если колхоз расположен выше 56-й параллели или в Сибири, то недопонимание со стороны председателя может относиться к таким сельскохозяйственным культурам, как кукуруза или лен: если, мол, сеять их, то колхозу будет хорошо. А председатель упорно не сеет сам и другим мешает сеять… Южнее 56-й параллели речь пойдет о свекле, а ниже 50-й параллели сюжет пьесы строится на хлопке и рисе.

В третьем акте предколхоза осознает, что надо сеять то, что по его вине не сеялось, — осознает под влиянием одного из следующих факторов:

1) приехал сын-передовик из областного центра после прохождения курсов по переподготовке, и он разъясняет отцу;

2) председатель влюбился в передовичку Маланью, и она ему разъяснила;

3) председателя сняли, а его преемник посеял, и главный герой, то есть снятый председатель, понял, так сказать, задним числом, что надо было сеять.

Существенно также, чтобы диалог пьесы соответствовал ее основной окраске. Колхозный диалог пишется с реминисценциями во вкусе крестьянской речи прошлого, однако пересыпается современными словечками:

Председатель. Нишкни, старуха, разве в том дело, что навоз загнил? Душа у меня преет, вот что!

Марфа. Эх, Назарыч! Кабы смогла я раскрыть твои глазыньки да повернуть тебя по новому-то шляху и вровень с тою техникой, что нам дадена от государства, так боле мне ничего и не надоть от господа бога!

Возможны в диалоге варианты для южных республик с характерным национальным акцентом. Например, кавказский вариант:

Председатель. С каких это пор женщина осмеливается указывать мужчине, что ему делать? Или ты захотела, чтобы я кинжалом отрезал твою косу, старуха?

Фатима. Ты можешь меня убить, Абдрахман, но от этого экономическое состояние нашего колхоза не улучшится. Только правильные севообороты выведут на путь счастья!

Председатель. Еще одно слово, и в ауле появится гроб с твоим телом, Фатима!

Только один из выведенных в пьесе двадцати пяти морских офицеров не осознает значения уставов. Все остальные осознают. А неосознающий начинает осознавать под влиянием:

1) любимой и любящей девушки;

2) беря пример с однокурсника — отличника боевой и политической подготовки;

3) вследствие небольшой аварии или гибели товарища — и то и другое происходит по его, неосознающего, вине.

Диалог — соответственно с вкраплением терминов, характеризующих военно-морскую службу, а также словечек, выявляющих романтику моря:

Капитан-лейтенант. Душно мне! Понимаете, товарищ контр-адмирал, вышел я вчера на вахту, смотрю в бинокль, а сам думаю: хоть бы кто в нас фугасом ахнул… все-таки чепе было бы…

Контр-адмирал. Ах, юноша, неужели вам мало родного моря?.. Я в ваши годы, бывало, погляжу на зыбь и — плачу… Плачу от сознания, что я — моряк, что это — наше море, наша зыбь, наше судно, наше вещевое довольствие… А вы… Идите вы к черту!

Капитан-лейтенант. Разрешите выполнять?

Контр-адмирал. Выполняйте.

Не осознает муж, что не надо пьянствовать. А жена не только это осознает, но и супруга пьющего поучает: не надо! Осознание в третьем акте происходит благодаря какому-нибудь семейному чепе: болезнь ребенка; сломанная в пьяном виде нога неосознающего; смерть жены в результате перенесенных ею страданий. Диалог с претензией на психологическую тонкость:

Жена. Опять пьян?

Муж. А если — пьян, тогда что?.. А через что я пью — тебе известно? Ага: то-то и оно!

Жена. Устала я с тобой, Ваня…

Муж. А я, думаешь, не устал, да? Хоть раз я пришел домой без того, чтобы ты не посмотрела мне в глаза: выпил я или нет?.. Доверия ко мне не имеешь! Вот через что я запил!

Жена (вздохнув). Иди проспись…

Муж. Нет, ты мне скажи: ты мне не доверяешь, да?!

Жена (после паузы). Эх, Ваня, когда же ты поймешь, что пить в то время, когда происходят у нас в стране такие замечательные вещи, — преступление?!

Муж. Какие вещи? Какие вещи? Я вещей не пропивал! Я — на получку…

Жена. Ты даже не понимаешь, о чем я говорю… Читал ли ты сегодня газету?

Муж. Какую? Это «Вечерку», да?

Жена. Хотя бы и «Вечерку»… Эх, Ваня, если бы я могла взять тебя за руку и повести…

И т. д.

Не осознает, конечно, директор завода. Поправляют его тоже передовики либо вышестоящие организации областного или республиканского масштаба. Диалог окрашен заводскими терминами. Для наглядности даем здесь не фрагмент диалога, а всю пьесу.

ДИРЕКТОР-БЯКА

Драма в пяти картинах

Действие происходит якобы в наши дни и будто бы в Москве.

Первая картина

Приемная перед кабинетом Директора на заводе. Слышны шумы и гулы производства, воспроизведенные сообразно возможностям данного театра. Но желательно, чтобы авторский текст более или менее заглушался шумами, ибо так для зрителей будет гораздо легче.

Посетители ждут приема у Директора и пока что делятся восторгами по поводу его — Директора — талантов, организаторских способностей, темперамента в работе и чуткости.

Входит молодой рабочий Новаторов.

Новаторов. Клавочка, привет! Хозяин тут?

Секретарша. Тут. План на будущий год утрясает.

Новаторов. Вот я к этому плану и подкину ему подарочек… Понимаешь, Клавка, удумал я одну штуку, так ажно в два раза скорее можно будет выпускать шпинделя при той же технике.

Секретарша (радостно). Иди ты?!..

Посетители в восторге загудели все вместе так, что даже заглушили шумы и гулы производства.

Новаторов. А вот тебе и «иди ты»!.. Теперь у нас на каждый шпиндель уходит десять часов работы, а если сделать по-моему, за пять часов отшпинделяемся полностью!

Секретарша. Поздравляю тебя, Новаторов!.. (Незаметно для себя переходит на особый «драматургический» язык, которым в жизни никто не говорит, но который в так называемых «средних» пьесах и сценариях встречается часто.) Какой ты, Новаторов, у нас хороший!.. Индустриальный ты какой-то… ищуще-мятежный, а — родной…

Посетители в свою очередь поздравляют Новаторова. Из кабинета вышел Директор.

Директор. Что за шум, а драки нету?

Новаторов. Изобрел я кое-что, товарищ директор, вот и шумят…

Директор (сухо). Опять? Ну-ну!

Новаторов. Теперь, товарищ директор, я вас шпинделями завалю. Не будут больше шпинделя у нас узким местом!

Директор (после паузы, которую автор считает лучшим психологическим моментом в данной картине). А кто тебя просил изобретать?

Новаторов. Да как же… ведь я же ж… я расшпинделить хотел узкое место на производстве…

Директор. Без тебя расшпинделим. Машину мне, Клава: еду в министерство… (Уходит.)

Посетители обсуждают странное решение Директора. Жалобно загудел заводской гудок, как бы подчеркивая, что весь коллектив завода осуждает неправильное решение Директора.

Вторая картина

Цех на заводе. Опять-таки оформление разрешено сообразно поясу, к которому принадлежит данный театр. В театрах республиканского значения кое-что даже вертится, изображая станки в действии. Театры второго пояса изображают цех в обеденный перерыв, дабы избежать сложных механизмов. В театрах третьего пояса действие переносится в контору цеха, где стоят те же самые письменные столы, что и в приемной Директора, но в несколько ином порядке.

Входит Директор в сопровождении цехового начальства.

Директор. Ну-ну… Старайтесь, друзья, план я с вас буду требовать обязательно.

Старый рабочий (переходя на драматургический язык). План-то ты требовать умеешь, а вот помочь нам не желаешь!

Директор. В чем помочь?

Молодая работница. Со шпинделями у нас запарка, сами знаете…

Директор. Ну?

Подросток-ремесленник. Так вот Новаторов-то наш удумал, как с этим справиться…

Начальник цеха. Да, в отношении шпинделей желательно было бы…

Директор (багровея от гнева). Отставить! Сам знаю, что надо делать в отношении шпинделей!

Директор резко поворачивается и уходит из цеха.

Старый рабочий (глядя ему вслед, на драматургическом языке). Сломался наш директор… а ведь какой орел был!.. Э-хе-хе-хе!

Третья картина

Приемная в министерстве. Посетители со всех концов страны. Входит Директор, садится на диван.

Посетитель. Я извиняюсь, вы сами москвич?

Директор. Допустим. А что?

Посетитель. Вот у нас на Урале говорят, будто бы есть у вас в Москве один такой директор, который не желает проводить в жизнь новое изобретение насчет шпинделей…

Директор. Я этот директор, я!!..

Посетители окружают Директора и хором уговаривают его применить изобретение насчет шпинделей, но он отвергает их советы. Входит Консультант министра.

Консультант. По вопросу о шпинделях есть кто-нибудь?

Директор. Я — по вопросу о шпинделях…

Консультант. Пройдите к министру…

Четвертая картина

Директор ужинает у себя дома. В комнате кроме Директора Жена, семилетняя Дочь, полуторагодовалые Близнецы и Попугай в клетке. Жена вздыхает, но молчит. Дети глядят на отца. Попугай то поглядит на Директора, то перекувырнется в своей клетке.

Семилетняя дочь (после глубокого вздоха). Папочка, а что бы тебе на самом деле не применить этих… делешпиншев?

Жена. Не делешпиншев, а шпинделей, Валя! (Вздыхает и всхлипывает.) Охо-хо-хо-хо…

Директор. Что — «охо-хо»? Может быть, и ты теперь?!

Жена. Нет, что ты… разве ж я что… (Плачет.)

Близнецы (вместе). Папоцка, запусти спинделецки, ну цто тебе стоит?!

Директор. Вот я вас, пострелята!

Попугай (из клетки). Шпинделя надо запускать, шпинделя, шпинделя, ха-ха-ха-ха!..

Директор. А, проклятая тварь! (Бросает в попугая чайником.)

Попугай (перекувырнувшись три раза). Шпинделя, ха-ха-ха-ха!..

Жена. А что бы тебе, Вася, и на самом деле запустить бы эти проклятые шпинделя?.. (Рыдает.)

Дети заплакали все сразу. Попугай захохотал.

Директор (рвет на себе ворот). Дура! Какая сейчас картина нашей пьесы?

Жена (сквозь рыдания). Че… че… четвертая…

Директор. Ну вот!.. А мне автор этой пьесы запретил соглашаться раньше пятой картины! Неужели я — глупее всех?! Да я еще в первой картине понял, что изобретение Новаторова очень ценное! Только что же я могу сделать, если автор вывел меня таким дураком?.. Эх ты, жизнь моя персонажная, будь она проклята!..

Директор рыдает, Жена — тоже, дети — тоже, Попугай посильно подражает всему семейству.

Пятая картина

Декорация второй картины: цех. Входят Директор, Замминистра и начальство цеха.

Замминистра. А это что у вас?

Директор. Вот применяем изобретение нашего рабочего, товарища Новаторова: вырабатываем шпинделя с неслыханной скоростью.

Замминистра. Значит, понял теперь?

Директор. Николай Константинович, так ведь мы уже пятую картину играем. Теперь и мне полагается понять, что к чему.

Замминистра. Ну и отлично! Составляй список на премии. И себя не забудь.

Директор. А мне-то за что?

Замминистра. Думаешь, мы не понимаем, сколько ты перенес из-за драматурга? Хотим компенсировать.

Директор. Спасибо вам! Нет, все-таки в этих шпинделях есть что-то симпатичное…

Новаторов. Еще бы!

Все действующие лица (вместе). Еще бы!

Автор пьесы. То-то!

Зрители. Ну и ну!..

Вторая глава: комедия

Скажем прямо: автору, который прибегает к помощи нашего самоучителя, не под силу написать смешную комедию. На его долю остаются только так называемые «лирические» комедии. А чем отличается лирическая комедия от прочих? Прежде всего — тем, что она несмешная. В ней все ослаблено, разбавлено, выцвело. В лирической комедии не обязателен даже типовой конфликт с неосознанием до третьего акта. В лучшем случае в основу сюжета лиркомедии кладется недоразумение такого типа: он думал, что она целуется с другим в порядке измены ему (думающему), ан оказалось, что она целовалась со своим братом, который приехал (уехал) с целины (на целину). Или наоборот: она думала, что он обнимает другую в порядке измены, ан оказалось, что он обнимался с сестрою, которая приехала из туристического похода…

Лирическая комедия, как сказано уже, в зрительном зале смеха не вызывает, но на сцене при исполнении ее все время звучит смех персонажей, согласно ремаркам автора. В лиркомедии все действующие лица условно острят. Что значит «условно»? Это значит, что зрителям и читателям не смешно, но персонажей своих автор обязывает смеяться над придуманными им остротами. Пример диалога из лирической комедии:

Тася. Сейчас же отдай мне письмо, а то я (со смехом) разведусь с тобою!

Вася (смеясь). Ну, и пожалуйста! Если ты меня бросишь, я женюсь на нашей уборщице — тете Нюше!

Общий хохот.

Сима. Васька, перестань острить, я лопну от смеха. (Смеется.)

Фима. Нет, пусть острит, а то я боюсь потолстеть… А говорят, смех способствует похудению!

Гомерический хохот, все аплодируют Фиме.

Таня. А я так хочу кушать, что съела бы нашего фокстерьера Кутьку! (Смеется.)

Ваня (упал от смеха на пол). Ой, Танька, не могу!.. Уморила!.. А Кота Котофеича ты могла бы съесть?

Все смеются.

И т. д.

Третья глава: зарубежная тематика

Основная схема сюжета остается прежней и в пьесах, действие которых происходит в капиталистических странах: некто — рабочий, мятущийся интеллигент или красивая (непременно красивая!) молодая женщина — сперва не осознает все недостатки капитализма, а к третьему акту начинает осознавать. Повод перековки — личные неприятности. Но лучше, если к этому добавить прямые высказывания лиц, осознающих уже в первом акте. Диалог в пьесах из заграничной жизни дает интересные возможности, ибо каждая страна, каждый язык обогащает пьесу характерными словечками. Например, в скандинавских языках существует определение «фрекен», что означает по-русски — «барышня». Казалось бы, ну и что особенного? А вы убедитесь сами, сколь украшает разговор это нехитрое словцо:

Густав. Нет, фрекен, этого я сделать не могу…

Дагмара. А если я вас попрошу?

Густав. Все равно, фрекен, я не могу идти против моих убеждений.

Дагмара. Значит, вы меня не любите?

Густав (с укором). Фрекен!

Дагмара. Да, да, и не пытайтесь меня уверять! (Уходит.)

Густав (горестно вздыхая, вслед ей). Эх, фрекен, фрекен…

Теперь представьте себе: чего бы стоил приведенный выше диалог, если выбросить из него колоритное слово «фрекен»… То-то и оно!..

И в каждом языке есть такой талисман. Например, в английском языке — «сэр» или «мэм» (для дам). В итальянском, испанском, португальском — «синьор», «синьора», «синьорита»… В польском языке хорошо работает в смысле местного колорита манера обращаться к собеседнику в третьем лице.

Например:

Ковальский. Пан не хотел бы пройти со мною до полиции?

Дышмак. К огорчению пана, не имею времени.

Ковальский. А если я бардзо попрошу пана?

Дышмак. Я буду принужден отказать пану.

Ковальский. Тогда я возьму пана за панский шиворот и потащу пана!

Дышмак. А не хочет ли пан схлопотать по морде?

Ковальский. Ну, ведь и я тоже в силах наподдать ногою под панский зад!

Дышмак. Пусть пан только попробует! Тогда пан немедленно проедется по мостовой панской харей!

Играют в тексте таких пьес и сравнительно простые выражения. Например, французский язык богат междометиями: напишите, допустим, начало реплики в пьесе из французской жизни: — О-ля-ля, мадам Мишо! — и дальше можете говорить что угодно: все равно будет очень французисто. А «каррамба» для испанцев? «Доннерветтер» — для немцев?.. И так далее… Хорошо еще пользоваться местными названиями денег. Например:

Донья Гитана. Холодильник стоит двадцать крузейро, а у меня есть только пятнадцать крузейро и сорок сентаво.

Дон Померанце. Ну, сеньора, это он запрашивает. Берусь вам достать такой холодильник за восемнадцать крузейро.

Донья Гитана. Да, но где я добуду эти недостающие два крузейро шестьдесят сентаво?

Дон Померанце. Два крузейро я вам дам за ваше распятие из кипарисового дерева…

Донья Гитана. Набавьте хотя бы еще десять сентаво, дон Померанцо!.. Когда-то я заплатила за него целых четыре с половиной крузейро…

Думается, вопрос о зарубежной драматургии ясен и с этой стороны. Надо добавить только несколько слов насчет необходимости использовать в пьесах этого типа возможности показа буржуазного разложения. Разложение привлекает зрителей и крайне выгодно с изобразительной точки зрения: кабаре, шантаны, бары и прочие злачные места дают место для пряной музыки. Туалеты актрис в подобных случаях дозволяются самые пикантные. Недурно еще вводить сложные случаи супружеских измен, а также совращения если не совсем малолетних, то, по крайней мере, очень юных особ.

Для исполнения пикантных женских ролей в зарубежных пьесах (подлинно зарубежных или написанных нашими авторами на зарубежную тематику) практически возникло теперь новое амплуа для молодых и среднего возраста артисток. Это амплуа называется «инженю-проститю». Конечно, в справочниках по актерским тарифам и иных официальных документах такой термин вы не встретите, но на деле он в полном ходу.

Четвертая глава: исторические пьесы

Основой любой исторической пьесы будет все тот же железобетонный конфликт, который выручает драматургов как в драме на советском материале, так и в сочинениях для сцены, посвященных зарубежной тематике. А именно: кто-то чего-то не осознает, а потом начинает осознавать. Но, разумеется, каждая эпоха вносит в эту схему, свою окраску, например, если в каменном веке некий индивидуум, едва отошедший в интеллектуальном плане и во внешности от питекантропа, сперва не осознает, что на мамонта лучше охотиться коллективом, а не в одиночку (а потом начинает, разумеется, осознавать), то вряд ли уместно будет насыщать его мысли цитатами из философов-материалистов, хотя бы и самых ранних. Нет надобности также писать такую пьесу в стихах, ибо стихи лучше приберечь для более поздних эпох, когда имелась уже поэзия (см. ниже). А вот образец диалога для каменного века:

Первый пещерник. Ууу… Ааа!.. Там!.. (Указывает на скалу.)

Гунгун (главное действующее лицо, которое уже осознало). Мамонт?!

Второй пещерник. Ага… Там… Уууу… (Жестами показывает гигантские размеры мамонта.)

Первый пещерник. Гунгун, ээээ… давай! (Жестами показывает, что рассчитывает на немедленное выступление героя, вооруженного каменным топором, против мамонта.)

Гунгун. Неа… Ууумм. Э… (Указывает на первого пещерника.) Ээ… (Указывает на второго пещерника.) А… (Указывает себе на грудь.) И еще эээээээээ! (Жестами объясняет, что он призывает все племя включиться в охоту на мамонта.) Э?.. Понимэ?..

Ремарка:

Пещерники некоторое время стоят разинув рты и соображают, а затем радостными воплями объявляют Гунгуну о своем согласии с его прогрессивной концепцией.

Занавес

Иное дело — пьеса из древнеримской жизни. Тут потребны белые стихи, пяти- или болеестопные ямбы, написанные в подражание Горацию или — худо-бедно — Овидию. В римской пьесе просто «да» или «нет» персонажи не говорят; счет репликам идет на монологи. Пример: один персонаж должен спросить у другого, который час. Это делается так:

Ляпций.

Пупций.

Ляпций.

Пупций.

Расходятся в разные стороны.

Иного решения требует боярская тема, относящаяся к допетровской Руси. Тут белый стих должен обрести специфику русской народной речи. Пример:

Царские хоромы. Утро. У дверей замерли рынды с секирами. Входит князь Профсоюзный и Первый боярин.

Первый боярин.

Кн. Профсоюзный.

Первый боярин.

Кн. Профсоюзный.

Первый боярин.

Кн. Профсоюзный.

Первый боярин.

Кн. Профсоюзный.

Первый боярин.

Кн. Профсоюзный.

Первый боярин.

Расходятся

Что касается пьес, относящихся к европейскому средневековью или эпохе Ренессанса, так здесь важнее всего усвоить принцип «полнокровности и сочности». Могут возразить, что крайне редко советские драматурги обращаются к указанным выше временам. Но тут у нас пойдет речь не об оригинальных пьесах, а о переводах. Всякий уважающий себя театр в наши дни заказывает новый перевод пьесы Шекспира или Лопе де Вега, Кальдерона или Мольера и т. д. И небесполезно знать, что пресловутые «полнокровность и сочность» (которых непременно будут требовать от переводчика) достигаются исключительно огрублением текста. Пример: в переводе Гамлета, сделанном в прошлом веке А. И. Кронебергом, имеется фраза: «Оленя ранили стрелой». Современный нам переводчик эту же фразу изложил вот так: «Козе попала пуля в зад».

Теперь, когда мы знаем принцип модных переводов, можно привести здесь диалог из одной старинной западной пьесы (в стихах) также — в современном модном «сочном» варианте. А читатель пусть сам догадается: а) что было в подлиннике? и б) как переведено было это место в XIX веке?

Ролланд.

Принцесса.

Ролланд.

Принцесса.

Ролланд.

Принцесса.

Ролланд.

Принцесса.

Ролланд.

Принцесса.

Ролланд.

Принцесса (с иронией).

И т. д.

Пятая глава: пьесы остропикантные

Да, теперь уже недостаточно прослыть острым драматургом, даже ставя в своей пьесе острую тематику. Требуется еще и острота формы, каковая достигается прежде всего тем, что автор обязан елико возможно разрушить каноны драматургии и выбросить из своего произведения нормально сконструированный сюжет. Наиболее интересными в этом разряде (острых вещей) признаются сочинения, о коих после ознакомления с ними трудно сказать, что хотел выразить автор данной пьесой. А это достигается: а) вялостью действия, б) вялостью персонажей и отсутствием у них ярко выраженного характера и в) невнятностью диалога. Полезно также для достижения такой цели резко уменьшить число действующих лиц.

Примеры «острых» сюжетов: она сошлась с ним, пожили некоторое время, а потом разошлись. И то и другое произошло безо всякого повода. Просто так… дай, думают, сойдемся. И сошлись. А потом — дай, думают, разойдемся. И разошлись. Кроме этих двух сходящихся-расходящихся, в пьесе других персонажей нет.

Или такое построение «острой» пьесы: человека назначили начальником, а он не любит и не умеет быть начальником, все дела запустил, сотрудников распустил. И оказывается, что для пользы дела так даже лучше. К сему добавляется, что у не любящего командовать товарища полная неразбериха и в семье. И это тоже очень полезно, оказывается…

Со своей стороны мы рекомендуем сочинять «острые» пьесы с небольшим количеством действующих лиц (легче будет выпутаться автору из тех заведомо нелепых положений, которые нужны в подобных драмах). А диалог надо писать по известному анекдоту о беседе двух глухих старух: «Здорово, кума!» — «На рынке была». — «Ну, как дела?» — «Купила петуха» и т. д. Разумеется, в диалог псевдоглухих персонажей надо внести значительную дозу психологических извивов. Примерно это пишется так:

Калерия (зевая). Почему-то мне кажется, будто я сижу в подвале вот уже четвертые сутки.

Куздюмов (почесываясь). Птицы — вот существа, которым можно завидовать!

Калерия (икая). А во рту у меня вкус крыжовенного варенья — знаешь, терпко-кислый и сладкий…

Куздюмов (вздрагивая). Помочи жмут мне плечи. А резинки от носков приносят застой крови. И тогда уже не хочется никого любить, не хочется обогащать душу искусством, не хочется пить кофе и какао…

Калерия (потягиваясь). Говорят, что какао растет на деревьях в виде бобов. Смешно! Из бобов, в сущности, мы знаем только фасоль и еще — это — свинобобы в банках. Ведь свинобобы ие могут расти на деревьях, не правда ли?.. (Горько смеется.)

Куздюмов (трется спиною о косяк). А что такое правда? Та же ложь, но только лучше выраженная. Это вопрос хитрости, а не искренности.

Калерия (шевеля носом от тика). Искренней я всегда бываю после горячей ванны: так хочется болтать, говорить правду, выпить коньяку или скушать омара…

Куздюмов (отрыгивая). Последний раз я ел омара в среду. Он был тухлый.

Калерия (пуская слюну). Обожаю запах тухлой дичи! Он меня вдохновляет.

И так далее до бесконечности.

Шестая глава: музыкальная драматургия

Когда-то полагалось правильным в качестве либретто для оперы использовать произведения поэтические: легенды, мифы, сказки, наиболее романтические повести и т. д. Композиторы-классики русские и зарубежные так и поступали: они осваивали литературный материал, дающий возможность уйти от повседневного быта.

Но в наши дни точка зрения музыкально-руководящих инстанций, а под их влиянием — и воззрения композиторов, равно как и либреттистов, круто изменились. Ныне полагается важным и правильным писать оперы на сюжеты обыденной жизни. Оперных созидателей и начальников не беспокоит тот факт, что смотреть оперы будничного типа зрителям противно. И посему значительная часть современных опер посвящена фабулам самым, мы бы сказали, мелким.

Желая помочь творцам нынешней оперы, приводим здесь либретто на тему о снятии остатков в скобяной лавке. Конфликт в нем строится на том, что комиссия по учету товаров обнаруживает недостачу в секции металлической посуды — там терок, окоренков, мисок, чапелей, чайников и т. д. Подозрение падает на продавщицу данной секции Светлану Курышкину. Весь коллектив магазина отворачивается от нее. Но Светлана не падает духом, роется в документации магазина и находит потерявшуюся было накладную, из коей явствует, что помянутые выше товары отпущены по безналичному расчету на фабрику-кухню № 9. Все счастливы, а Светлана выходит замуж за своего жениха — агента по снабжению из соседней базы Игоря. Свадебный бал с танцами и хорами есть финал спектакля.

ПЕРЕУЧЕТ

Опера в трех действиях

Действующие лица

Председатель комиссии по переучету (бас).

Завмаг (тенор жидкий).

Светлана — продавщица (колоратурное сопрано).

Неонила — завсекцией (контральто).

Прохор — продавец (баритон).

Игорь — агент по снабжению, жених Светланы (лирический тенор).

Первый, Второй — продавцы.

Первый, Второй — члены комиссии по снятию остатков.

Покупатели, кассирша, уборщица, милиционер и др.

Действие первое

Торговый зал скобяного магазина. После увертюры, в которой звучит тревожная тема Светланы, начинается хор продавцов и членов комиссии по снятию остатков.

Хор.

Завмаг (грустно)

Хор.

Светлана (ария.)

(Колоратурные украшения)

Председатель комиссии

Все (хором — то в унисон, а то — на разные голоса)

Занавес

Продолжать изложение текста не будем. Как пишут шахматные комментаторы: это — вопрос техники…

А вот балеты принято писать в поэтическом ключе. В ходу сюжеты на темы стихов Пушкина. Мы и даем образец того, как надо инсценировать для балета стихотворение А. С. Пушкина «Анчар». (С таким же успехом можно бы взять и другие стихи.)

Для наглядности левую колонку мы отводим под. подлинный пушкинский текст, а в правой намечаем: как это должно претворяться на балетной сцене. Ну, как — «слушали» и «постановили» в обычном протоколе…

Сцена изображает пустыню. При открытии занавеса посреди сцены стоит Анчар. В музыке грозные аккорды. Сольный танец Анчара как такового, переходящий в танец Анчара как грозного часового. Появляется Природа в сопровождении кордебалета жаждущих Степей. Степи жестами и мимикой показывают друг другу, что они не прочь выпить. Гневный танец Природы. Природа уходит за кувшином и возвращается в окружении новой группы кордебалета, изображающего Корни и Ветви. Танец Корней, потом — танец Ветвей, после чего Корни и Ветви становятся в очередь и Природа поит их из кувшина ядом: на кувшине изображены черепа со скрещенными костями.

Танец Птиц, Тигров и других зверей, которые нейдут к Анчару. Анчар их зовет к себе, но они делают отрицательные жесты. Тогда Анчар бросается в погоню за ними. Птицы и Тигры с визгом разбегаются. Появляется Вихорь Черный. Танец Вихоря Черного, после которого Вихорь уходит, переменив черное трико на тлетворное трико.

Через всю сцену на блоке наверху, под самой падугой, проезжает Туча. Она видит Анчара и спускается вниз, чтобы его оросить. Па-де-де (танец вдвоем): Анчар и Туча. Оросив Анчара, Туча кокетливо убегает, не позволив Анчару поцеловать ее. Анчар кидается за тучей, но его удерживают Корни (четверка корифеек). Танец Корней. Потом танец Листа Дремучего и Песка Горючего.

Перемена декораций: на сцене появился дворец Князя (он же — Человек № 1).

Танец Человека, который послал. Потом танец другого Человека, — того, которого послали. Потом танец Властного Взгляда. Потом другой человек потек (с вариациями) за ядом, а первый Человек после па-де-де с Властным Взглядом садится в шалаш.

Между тем второй Человек идет к Анчару (декорации меняются панорамой). Показался Анчар. Человек боится подойти к Анчару, а Анчар его ловит (па-де-де: Анчар и Человек). Наконец, Человек берет у Анчара яд и с ядом подмышкой потек обратно.

Снова — дворец (он же — шалаш). Второй Человек возвращается, неся на руках ветвь (характерная танцовщица). Соло Яда (он же — Смертельная Смола), который бежал за вторым Человеком. Потом танец принесенной Ветви, переходящий в танец Листов (ученики и ученицы балетного техникума). Затем танец Пота и, наконец, танец Хладных Ручьев, которые машут длинными лентами на палках.

Танец ослабевшего второго Человека. Массовый танец Лыков, которым на руки падает второй Человек, ослабев окончательно.

Танец Княза (он же — первый Человек). Танец Яда. Танец Напитала. Танец Своих. Танец Послушливых… В общем, принцип ясен… Только в самом конце непременно должен быть всеобщий танец: Анчара, Природы, Кувшина, Корней, Ветвей, Птиц, Тигров, Тучи, Листа Дремучего, Песка Горючего, Человека, другого Человека, Властного Взгляда, Яда, Шалаша и т. д.

1. Рецензии беллетристические

Для того, чтобы сразу познакомить начинающего литератора со всею сложностью литературной критики, мы приводим тут несколько рецензий на одну и ту же книгу. Проштудировав эти небольшие критические этюды, вдумчивый читатель наглядно воспримет богатство возможностей жанра. В самом деле, не только характер самого высказывания (как принято говорить в просторечии — «хвалит или ругает критик?»), но и тональность рецензий необычайно разнообразна. Иногда только возможность умело применять тональность типа «шанжан» (французский термин, означающий по-русски причудливые изменения цвета на протяжении одной и той же вещи; более популярно у нас определение этого же явления, заимствованное из зоологии, — «хамелеон»), — только такая способность, говорим мы, спасает критика от неприятных последствий, какие несут в себе изменение конъюнктуры в момент опубликования рецензии или недостаточное знакомство рецензента с общей и частной литературными ситуациями до того, как он сел писать свой отзыв.

Как вы увидите, мы приводим образец и такой рецензии — типа «шанжан».

В РОДИМОМ БУЕРАКЕ

По-разному сложились судьбы многочисленных героев новой повести Фер. Пиджачного «Таежный взрыд». И крутой норов старого колхозного вожака Дормедонта Лакрицына не похож на мудрость Марфы Извозовой. И близнецы-прицепщики Сяпа и Сюпа не идут ни в какое сравнение с красавицей Лушкой. А кто скажет, что тракторист Евстигней недостоин своей самоотверженной подруги, когда он совершает лихой отъезд за сотню километров, чтобы добыть примочку для уха старика, не понявшего его самого, то есть тракториста?!.. И райкомовец Копытов, сначала обнаруживший себя как формалист и начетчик, вдруг поворачивается к нам другой, лучшей стороной своей натуры, видеть которую до того удалось только добрейшей Анисье Иероглифовне, да и то лишь потому, что безымянный шофер, застрявший со своим грузовиком в овраге близ «Красного буерака», дал возможность и Копытову развернуть всю ширь его скрытной, но доброй, в сущности, натуры. Даже второстепенные персонажи — вроде Пелагеюшки, появляющейся лишь на мгновение с чужим поросенком на руках; старика Альфредыча; тихих любовников Лики и Ники; конопатого Сашки; хромой Маланьи; бабки в переднике; тетки без повойника; голопузого мальчишки с незаурядной пупковой грыжей и других — таких разных и вместе с тем таких своих, родных нам и симпатичных людей, — даже их появление вызывает у нас радостное чувство по поводу того, что мы с ними познакомились, узнали их, обрели живой интерес к их судьбам, заботам, радостям, ссорам и увлечениям…

Когда дочитываешь последнюю страницу повести Фер. Пиджачного, то невольно думаешь: что-то теперь поделывают все эти люди, которых ты уже успел полюбить? Счастлива ли Лушка со своим Евстигнеем? Калерия Пущина укротила ли свой нрав? Сяпа и Сюпа купили ли себе желанные полуботинки на ранту? Дормедонт Лакрицын до конца ли понял, что так самовластно нельзя дальше вести по старинке вверенный ему колхоз?..

Эти и многие другие вопросы возникают в голове у читателя.

И мы с радостью будем ждать продолжения повести, чтобы возобновить наше знакомство со всеми перечисленными выше людьми, вошедшими в наше сознание благодаря дарованию писателя Ф. Пиджачного.

К. Непролазная

ТАЙГА РАСТЕТ

(О повести Ферапонта Пиджачного «Таежный взрыд» («Ухо»)

В далеком таежном колхозе «Красный буерак» произошло важное для всех членов артели событие: в порядке протеста против целого ряда единоличных и отсталых распоряжений председателя колхоза кряжистого старика Дормедонта Лакрицына, молодая истерически настроенная агрономша Калерия Пущина укусила Лакрицына за ухо. Укусила не втихую, не келейно — на вечеринке или на узком совещании колхозного руководства, а укусила открыто, на общем собрании членов артели «Красный буерак», в присутствии третьего секретаря райкома Копытова и даже инструктора из области Марфы Извозовой. Вот так сошла с трибуны к столу президиума и, задыхаясь от сдерживаемых рыданий, гамкнула поросшее седым волосом председателево ухо, вызвав тем оглушительный гомон всех присутствующих на собрании.

И теперь весь колхоз гудит, как потревоженный улей. Мнения разделились: молодежь, в общем и целом, не одобряя метод укусов как форму критики, склоняется тем не менее к той точке зрения, что, по существу, в этом челюстном своем протесте права Калерия. Старики же сплотились вокруг кровоточащего органа слуха, принадлежащего опытному колхозному вожаку…

— Этак, если за каждую ошибку нас будут перекусывать, то, пожалуй, и ушей не напасешься! — выразила общее мнение старшего поколения зав. птицефермой Анисья Иероглифовна. — Вон меня летось гусак ущипнул за икру, так и то я недели три хромала… А у гусака и зубов никаких нет. Агрономша-то небось молодая, как отпечатает все свои двадцать четыре коренных, да резцы, да клыки, — тут и волком взвоешь, коли хотите знать…

И неожиданное воздействие возымел этот зубной эксцесс на личную судьбу дочери Дормедонта Лакрицына — Лушки. Тень отцовского уха пала на первую чистую любовь Луши и местного тракториста Евстигнея: старый предколхоза почему-то решил, что Евстигней поддерживал и лелеял коварный замысел агрономши, и старик запретил дочери видеться с трактористом. На деле же Евстигней более кого-либо горюет о беде, постигшей будущего тестя. Парень на собственном мотоцикле тайком от односельчан поехал ночью за сотню километров в медпункт за примочкой для Дормедонта…

Но пока Дормедонт лечил ухо и демонстративно устранялся от руководства колхозом, молодежь успевает по-новому разбросать удобрения на полях. Попутно выясняются огромные внутренние резервы колхоза как в инвентаре, так и в рабочей силе. Работавшему по старинке Дормедонту все это было невдомек. А тут под руководством инструктора Марфы Извозовой, привезшей из области новейшую литературу с описанием новейших методов сельского хозяйствования, все становится на свои места…

И вот уже в благодарность за умелую и своевременную подкормку суперфосфатами, которые так недооценивал старик Лакрицын, озимые все, как один, проклюнулись из жирного колхозного чернозема…

Пока происходит это проклевывание, Марфа Извозова со всею мудростью своих сорока лет и большим кругозором областного масштаба строго, но чутко учит раскаявшуюся Калерию тому, как можно гораздо более безболезненно и эффективно критиковать отстающих работников, не входя в соприкосновение с их ушами. Благотворными слезами орошает окончательно понявшая свою ошибку Калерия скромное, но изящное штапельное платье облинструктора. Она клянется впредь не давать воли своим челюстям…

Наоборот, суховатый по натуре третий секретарь райкома Копытов уже вторые сутки оформляет документацию на снятие Калерии с работы на почве ухо-зубного инцидента. Ему еще неясно, что не только анкетные данные и ярлыки, наклеенные на те или иные поступки, определяют физиономию работника. Кроме зубов, он ничего больше не хочет видеть в несдержанном, но честном и по-своему миловидном лице Калерии…

Столкновению мнений Копытова и Марфы Извозовой посвящена 19-я глава повести. И только когда доведенный до ярости Копытов почувствовал в себе желание лично замахнуться на Извозову именно за то, что она не согласна с ним, в нем впервые шевельнулась мысль: а можно ли карать так беспощадно за один-единственный укус?.. И правота юной агрономши постепенно делается ему все более ясной.

Финал повести рисует нам, как примирившиеся на общей оценке фактов Извозова и Копытов видят из окна, что предколхоза Лакрицын еще с забинтованным ухом, но уже бодрый и веселый идет по полям чуть ли не в обнимку со своей обидчицей — Калерией… И оба они не налюбуются на озимые, а Копытов и Извозова не могут налюбоваться на них самих — на примирившихся вожаков таежного колхоза… И Лушка, тут же неподалеку целующаяся со своим Евстигнеем; и старуха Анисья Иероглифовна, что ходит по селу с целой свитой из обожающих ее птиц — гусей, уток, кур, цыплят, казарок и даже одного павлина; и близнецы-подростки Сяпа и Сюпа, ежедневно перевыполняющие нормы прицепщика; и колхозные девушки и парни, такие чуткие ко всему новому, передовому, последнесловному; и старики, сидящие на завалинках, вспоминающие, начиная с японской войны, все события нашей истории; и заезжий шофер, что увяз в овраге подле деревни, — все эти наши люди умиленно плачут навзрыд, весело и шумливо разделяя радость по поводу счастливого исчерпания инцидента с лакрицынским ухом.

Нет сомнения, что читатель тоже заплачет добрыми слезами, закрывая эту хорошую, бодро зовущую кого надо и куда надо, книгу. Разумеется, в повести встречаются изредка «огрехи» в смысле языка или даже сюжетных ходов, но не они решают дело. Порекомендуем автору уточнить на стр. 78 реплику Евстигнея:

— Они пошли по большаку…

Сейчас неясно, что имел в виду Ф. Пиджачный под словом «большак» — старшего брата в прежней крестьянской семье или — шоссе. Лучше бы сделать сноску, указывающую на то, что в данном случае речь идет именно о шоссе.

Вульгарным кажется нам междометие «их ты!», к которому автор заставляет часто прибегать одного из близнецов (Сюпу). Нам кажется, гораздо скромнее (и ближе к действительности) прозвучало бы междометие «эх ты!».

И наконец, напрасно Пиджачный так подробно и назойливо описывает укушенное, кровоточащее ухо пред-колхоза. Это граничит с натурализмом, чуждым, вообще говоря, данному произведению.

Впрочем, эти мелкие недостатки лишь подчеркивают великолепную художественную и идейную фактуру повести.

С. Моченов

ПОВЕРХНОСТНЫЙ УКУС

Ферапонта Пиджачного мы знаем не первый год. Его произведения, в которых рисуется современная сибирская деревня, имеют известную познавательную и кое-какую художественную ценность. Но последняя вещь этого автора оставляет у читателя неприкрытое чувство разочарования. Почему?

Пиджачный поверхностно, прошелся по теме, которую задумал поднять в своей повести «Таежный взрыд». В самом деле, казалось бы, автору удалось хорошо наметить конфликт в колхозе: агрономша Калерия укусила за ухо председателя колхоза Лакрицына в порядке стихийного протеста против устаревших методов руководства, применяемых Лакрицыным. Тут бы и углубить всю ситуацию! Уж если дело дошло до зубов, то, естественно, читатель ждет, что Калерия и Лакрицын всерьез погрызутся, — разумеется, идейно погрызутся, так сказать, на принципиальной основе! «Куси, куси!» — мысленно шепчет активный современный читатель, перелистывая страницы повести…

Но — увы! — автор смазывает остроту положения. Укусивши, Калерия по воле автора сразу идет на попятный. И почему-то совсем не обнажает своих крепких еще, хотя и пожелтевших от курева, зубов норовистый предколхоза Лакрицын… Вместе здоровой склоки, которая могла бы наглядно вскрыть дела и дни колхоза, автор соскальзывает на линию обывательского примирения. Все хлопочут об этом. И свои, и приезжие, и стар, и млад сводят друг с другом агрономшу и предколхоза, как в бессмертной повести Гоголя сталкивали поссорившихся Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича…

Автор, очевидно, полагает, что, примиривши недавних противников, он совершает благое дело. Сомневаемся. Наоборот! Если бы поверхностный укус вырос в долговременную грызню с серьезными общественными последствиями, тогда и значение повести неизмеримо выросло бы. Тогда читатель мог бы сказать, что книга Ф. Пиджачного глубоко вгрызается в нашу жизнь.

Ю. Плямс

2. Рецензии театральные

Довольно часто встречающийся вид. Основной признак — желание рецензента быть безапелляционным судьей критикуемого им спектакля. Подобного вида рецензии, как правило, обжалованию не подлежат, хотя бы они и содержали явные ошибки рецензента как с теоретической, так и с фактической стороны. Целевая установка критика сугубо, отчетливо сказывается на стиле. По лексике и по смыслу рецензия близка к решениям судебных инстанций:

ОБДУМАННОЕ НАМЕРЕНИЕ

Наш областной театр поставил пьесу местного автора К. Сукровицына «Пойма чавкает». Как ясно из названия, автор и театр имели в виду показать зрителям освоение заливных лугов, занимающих в области не менее 20 тысяч гектаров. Однако в спектакле актуальная проблема использования в целях народного хозяйства обширной дополнительной площади для посевов искажается, очевидно, с заранее обдуманным намерением. Иначе чем объяснить, что в пьесе совершенно не отражены вопросы животноводства, на практике всегда тесно увязываемые именно с пойменной землею? Напрасно зритель ищет также хотя бы косвенного упоминания необходимости увеличивать посевы гречихи, проса и технических культур за счет малоэффективного овса. Нет ни слова о химических удобрениях. Острейшие конфликты распределения рабочей силы в колхозе, выдачи авансов на трудодень и ряд других факторов современного сельского хозяйства обойдены театром начисто.

Можно ли играть в таких условиях мало-мальски убедительно? Безусловно — нет. И понятно, почему большинство исполнителей не справляются с задачами создания образов сегодняшней деревни. Постановка, как явствует из сказанного выше, поверхностная и вялая. Декорации недостоверные. Даже сопровождающая спектакль музыка звучит фальшиво.

Хотелось бы, в частности, определить отношение областного отдела культуры к грубой творческой и идейной ошибке, которой является данный спектакль. Безусловно, руководство отдела культуры должно понести наказание за разрешение подобного неполноценного спектакля. Ряд взысканий надлежит наложить и на участников спектакля.

Для этой разновидности рецензий характерно, что рецензент в основном дает советы всем участникам спектакля — от автора пьесы и до технического персонала театра. Тот факт, что драматург, сочинивший данную пьесу, давно умер, не может остановить рецензента. И покойнику, хотя бы он даже был классиком, преподаются указания. Интересно отметить, что именно в данную разновидность рецензий ушли остатки вульгарно-социологических концепций, давно уже не встречающихся в чистом виде. Образец:

ДЕРЕВЬЯ ВМЕСТО ЛЕСА

К сожалению, почти все компоненты вновь показанной премьеры в Театре имени Тредьяковского оставляют желать лучшего. Автор пьесы «Лес» А. Н. Островский в свое время напрасно обратился к такой безнадежно устаревшей среде, как одичавшие в далеких провинциальных усадьбах помещики (!) и помешанные на прибылях купцы (sic!). Кого это может интересовать в наши дни?.. Если уж драматург непременно хотел в своей драме трактовать семидесятые годы прошлого века, он мог бы найти гораздо более прогрессивные слои в том же тогдашнем обществе. Хотя бы — разночинцы-нигилисты, которые так выпукло показаны в произведениях Н. Г. Чернышевского, И. С. Тургенева и ряда других авторов…

Впрочем, и в перечне действующих лиц «Леса» можно найти гораздо более близкие нам социальные слои: небогатая Аксюша, которую мучает ее хозяйка; сын купца Восьмибратова Петр, страдающий от отцовского самодурства; лакей Карп и ключница Ульяна — вот те персонажи, которые должны были бы выйти на первое место, если автор хотя бы немного поставил себе задачу приблизиться к нашей современности. К сожалению, повторяем мы, этого не случилось.

И режиссер К. Пухляев напрасно пошел на поводу у автора. Он оказался бы на высоте, если бы повернул сюжет пьесы так, как мы подсказали Островскому выше. Но Пухляев за первым рядом толстых стволов — персонажей из правящих классов — не увидел подлинного леса той эпохи. И тщетными кажутся нам попытки как-то поднять две фигуры из богемы — актеров Несчастливцева и Счастливцева, что написаны автором, очевидно, задолго до приказа Комитета по делам искусств о стационировании театральных трупп и введения конкурсов на штатные единицы актеров по распоряжению Министерства культуры.

Декорации художника С. Бормоташкина лишь подчеркивают красивость ампирных форм помещичьего дома. В этих колоннах, портиках, архитравах и т. д. совсем не чувствуется осуждение всему укладу усадебного быта, на каковое осуждение мы вправе рассчитывать. Да, Бормоташкин тут явно просчитался. Музыка композитора Б. Кусковерченко сентиментальна и ничего не разоблачает. А мы бы рекомендовали в нотах разоблачить хоть что-нибудь — допустим, безудержную эксплуатацию прислуги у той же помещицы Гурмыжской; или жесткие условия, на которых она сдает крестьянам в аренду свои угодья; или нечестную торговлю фирмы Восьмибратовых… Да мало ли что можно разоблачать в этом быту!..

Актеры, в общем, играют так, как написано у Островского. Зачем? Неужели не ясно, что подобные пьесы надо исполнять вопреки замыслу автора, который не поднялся и не мог подняться на уровень?!

Гример Н. Пастухчук, очевидно, долго старался сделать точные парики и гримы третьей трети прошлого века. Тщетные старания! Насколько вырос бы спектакль, если бы вместо лиц у артистов были бы хари, личины, маски, шерсть и космы, может быть, даже рога и бивни и уж во всяком случае — клыки и когти, копыта, выражающие их классовую суть!..

Бутафор П. Чертыхальский не справился со своей задачей, ибо пошел по линии создания мебели и утвари той эпохи, вместо того чтобы вынести действие в некую абстрактную среду или, по крайней мере, изобразить мебель эпохи Александра II и III кособокой, грязной и некрасивой.

Рабочим сцены мы бы посоветовали скорее осуществлять перемены декораций между картинами. Пусть даже это отзовется на качестве сценической обстановки: так будет даже лучше, ибо вызовет отвращение зрителей. А капельдинеры должны точнее выбирать момент, когда закрываются двери в зрительный зал при начале действия и когда они вновь открываются после того, как занавес упал. А то топот опоздавших и нетерпеливых владельцев мест в зале мешает залу.

Рекомендуем также кассиру, продающему билеты на данный спектакль, предупреждать будущих зрителей, что пьеса кончается поздно и что бинокли выдаются в гардеробе под залог. А гардеробщики поступили бы правильно, если принимали бы верхнее платье у граждан в порядке строгой очереди, а не в зависимости от размеров чаевых.

Этот вид театрально-критических высказываний встречается сравнительно реже. Но он важен потому, что изо всех форм рецензий дает наиболее дотошный анализ спектакля. Появление подобного типа рецензий вызывается главным образом полемикой между двумя рецензентами.

Существенной частью анализа в таких случаях оказывается психологическая сторона и пьесы, и режиссерской трактовки, и исполнения ролей. В нашем образце полемически-психологической рецензии мы останавливаемся на оценке так называемой «семейной пьесы», ибо проблемы семьи дают значительные возможности сложных переживаний и аффектов, решений и поступков, которые допускают различные трактовки как со стороны режиссуры, так и со стороны исполнителей.

УМОРА, ДА И ТОЛЬКО!

Вероятно, читатели помнят, что в № 3 нашего журнала мы поместили рецензию на спектакль 5-го Гастрольного театра — «Ради Ляльки» (драма X. Бесноватого и Ц. Реванш). В нашем отзыве мы подробно разобрали общую концепцию спектакля и игру исполнителей. Сами артисты, участвовавшие в постановке, признали убедительность нашего анализа. Но вдруг некий Е. Лохматищев в июньском выпуске ежемесячника «За здоровый быт, против нездорового быта!» почел нужным возразить на нашу рецензию. Он предложил свою — абсолютно вздорную — теорию о том, что якобы в разбираемой нами пьесе отец малолетней Ляльки возвращается в семью не потому, что ему дорога дочь Лялька, а потому, что он будто бы разочаровался в любви к нему интриганки и интересантки Изабеллы, на которую он в первом акте променял свою здоровую советскую семью.

В № 6 нашего журнала мы полностью разбили необоснованные доводы горе-рецензента Лохматищева. Казалось бы: вопрос исчерпан… И что же? Почта принесла нам очередной, октябрьский выпуск все того же малоинтересного и, в сущности, беспринципного издания «За здоровый быт, против нездорового быта!». На 27-й странице этого органа мы с удивлением прочитали новый наскок Лохматищева на нас. На сей раз статейка называется «Путаник в роли поучителя». Нетрудно догадаться, что под путаником бестолковый полемист имеет в виду нас. Чем же мы так не угодили Лохматищеву? А вот чем: наше утверждение, что уход мужа из семьи чреват для жены неприятными переживаниями, вызывает у него ряд насмешек, и только. Как?! Неужели же Лохматищев решится утверждать, что жена довольна, если ее супруг оставляет дом и переезжает к другой женщине?.. Ведь он утверждает, что в доме после отъезда мужа и отца стало «морально чище» (подчеркнуто нами). Иными словами, сотрудник журнала «За здоровый быт, против нездорового быта!» ратует за разводы!..

Но ведь это же — умора! И еще большей уморою кажутся нам рассуждения автора двух откликов на нашу рецензию о том, что и вообще-то уходы и возвращения супругов способствуют счастливой семейной жизни, ибо они «освежают» супружеские отношения!.. Так прямо и написано: «ос-ве-жа-ют»! Ого! Ну и ну! Нет, тов. Лохматищев, советский брак — это не танец кадриль, в котором кавалеры и дамы то сходятся, то расходятся под легкомысленную музыку! И журнал «За здоровый быт, против нездорового быта!» должен был бы отстаивать единственно разумный тезис в семейных делах: никаких разводов — даже временных.

Но если угодно, еще большею уморою, чем предыдущие уморы, представляется нам утверждение неудачливого психолога Лохматищева, что будто бы сложные и, как он пишет, «занудные» (!) переживания жены и матери Капитолины Астафьевны расхолаживают зрителя; что будто бы автор пьесы должен был перенести за кулисы те рыдания, которыми оглашает сцену мать Ляльки. Как! Уверять нас, что для пьесы полезно, если что-то происходит не на глазах у зрителей, а где-то на задворках?! Но это значит, что наш уважаемый оппонент ни уха ни рыла не смыслит в драматургии. Ни уха ни рыла! — мы настаиваем на этой формулировке…

Стоит ли после всего сказанного удивляться, что нашему путанику-оппоненту не нравится, как мы в нашей рецензии характеризуем психологическую окраску поведения самой малолетней Ляльки? Пожалуй, не стоит. В самом деле, неужели кому-нибудь может быть неясно, что драматург дал великолепный штрих, заставив Ляльку плюнуть на вернувшегося отца — плюнуть буквально, а не в переносном смысле. В этой непосредственной, чисто детской реакции на постыдное поведение родителя сказывается большая психологическая глубина и выражается как темперамент автора, так и темперамент его малолетней героини. А унылый, с позволения сказать, «критик» бубнит в своих заметках: «Советская девочка не должна плевать на папу с мамой». Но это же — догматизм! Если ставить вопрос диалектически, надо сказать: смотри какая девочка, на каких папу с мамой, при каких обстоятельствах и в какую, так сказать, точку плюется в данном случае девочка. А в данном-то случае Лялькин папа целиком и полностью заслуживает этого плевка, и он его получает под гром аплодисментов зрительного зала. Не беспокойтесь, товарищ Лохматищев: папа с Лялей помирятся и будут жить да поживать… А вот что с вами будет, если вы станете и впредь сочинять такие рецензии, — нам неясно!

Цез. Брызгарь

Нет-нет да кто-нибудь из рецензентов и вспомнит известное высказывание О. Уайльда о том, что критика должна создавать произведения, которые имели бы самостоятельную ценность даже в отрыве от критикуемой вещи. И тогда возникают рецензии на манер нижеприведенной.

НА ВОЛЮ!

Если ты, читатель, не замечаешь, как осенью падает с дерева пожелтевший лист, крутясь и подымаясь сперва кверху, чтобы потом плавно опуститься в запорошенную уже его собратьями лужицу, производя этим чуть слышный шорох, — то мне с тобою, дураком, разговаривать не о чем. Но если тебе, читатель, любо бывает, резво вскочив в кузов грязного грузовика, судорожно держаться за борт его, трястись по размытому большаку и с удовольствием ощущать, как холодные струйки дождя текут по твоей спине в разных направлениях, достигая не только твоих лопаток, но и копчика, — тогда я уважаю тебя и готов с тобой вести беседу о тончайших запахах, что щекочут наши носы там, куда привезет нас шалый деревенский шофер… Вылезай из машины, друг читатель, прыгай прямо в размокшую кучу удобрительных химикалий, подле которой затормозил водитель, и входи в переполненную чайную, где ото всех посетителей идет аппетитный дымок — это паром выходит из одежд ихних влага, почерпнутая в пути; через минуту и сам ты будешь испускать такие же терпкие и пряные струйки сизоватого чада. И по твоим жилам огнем разольется нещадно разбавленная буфетчиком водка из немытой стопки, поданная наглой и неопрятной официанткой; и тебе покажется забавной и смешной та всеобщая крепкая брань, что словно топор висит в тумане, переполняющем чайную до краев…

И разве можно сравнить острое наслаждение подобной поездки с тем малокровным зрелищем, что предложено на днях зрителям в нашем театре?!

По тематике комедия Р. Поперечного близка к поездке, которую я пытался описать выше: тот же материал — осенняя деревня, поля и дороги, жители наших сел, колхозные разговоры, которые непременно слышишь в чайной… Но как далеки эти худосочные измышления автора, вялый лепет городских людей с раскрашенными лицами, в париках, с наклеенными носами — словом, актеров, — от крепкой и крутой реальности — реальности, наблюдаемой нами в поездке! Как можно поверить в слезливый монолог этакой «инженю-колхозик» после того, как ты повидал и послушал ту же официантку в сельской чайной с ее решительными толчками в адрес загулявших едоков?.. И разве эти хорошенькие «интерьерчики» «избы», с аккуратно выделанными и чуть ли не лакированными (в буквальном и переносном смысле) поленьями в качающейся полотняной печи, — разве похожи они на внутренность сельского жилья со следами людей, входящих сюда после непогожей осенней дороги?.. А разве…

Впрочем — что там толковать! Если ты не совсем еще омещанился, дорогой читатель, плюнь на все эти театры, кино, фестивали, концерты, коллоквиумы и симпозиумы, а выходи ранним утром «голосовать» с рюкзаком за плечами на захолустное шоссе. Примостись, на худой конец, в кабине самосвала и дуй куда глаза глядят, вернее, куда правит уже тяпнувший двести граммов шофер, в кармане которого шелестит смятая и заляпанная горючим и солидолом путевка!

3. Как пишутся кинорецензии

Наша пресса последнее время стала уделять откликам на кинофильмы, выходящие на экран, значительное внимание. Рецензии получают многие картины — и притом во многих органах. Даже районные газеты, столь стесненные своим размером, печатают рецензии. В связи с таким положением неизбежно стало как-то обобщить опыт наших кинорецензентов, показать авторам, желающим вступить на путь кинокритики, как именно надлежит высказываться в киноискусстве.

Установлено уже, что основным моментом, определяющим характер и стиль рецензии, всегда будет масштаб и тираж издания, в коем данная рецензия печатается. Посему и мы даем здесь три образца кинорецензии: 1) для районной (межрайонной) газеты, 2) для областного (краевого) издания и 3) для издания республиканского или союзного значения.

Много ли места может уделить такой рецензии районная (или межрайонная) газета? Ясно — немного, и вся-то газета невелика по формату. А может ли районная (межрайонная) газета иметь специального сотрудника, который получил искусствоведческое образование, при жестком штатном расписании, данной газете присущем? Ясно — не может. И мы видим, что кинорецензии в низовой печати сочиняет чаще всего ответственный секретарь редакции (он же — зам. редактора, он же — заведующий районным радиоузлом, он же — райуполномоченный обллита). Восприятие фильма, а также слог, которым излагается подобный отзыв, соответствует социальной характеристике автора.

Допустим, что надлежит прорецензировать киноинсценировку популярной народной присказки: «У попа была собака, он ее любил; она съела кусок мяса, он ее убил, и в землю закопал, и надпись написал, что: у попа была собака, он ее любил и т. д.». А что такого? Разве не может случиться, что данное стихотворение будет экранизировано? То ли еще экранизируется!..

Итак — вот вам районная кинорецензия:

ПОП И ПЕС

Сценарист Ф. Гугуйный и режиссер Бр. Бросьман не зря обратились к старинному народному сказанию о жадном попе. Сегодня, когда не всюду дается надлежащий отпор притязаниям распоясавшихся церковников и сектантов, которые буквально затаскивают к себе в церкви, молельни, мечети, синагоги, пагоды и прочие места служения культов не только пожилых, но и отдельных представителей молодого поколения трудящихся, — особенно актуально звучит эта, к сожалению, позабытая кое-кем и кое-где история о том, как некий священник собственноручно убил любимое животное, которое могло бы жить еще да жить на пользу тому же самому попу, который не сумел преодолеть такие пережитки, как та же жадность и злоба. Впрочем — пережитки ли это для попа? Сомневаемся. Как показывает рецензируемый нами фильм, эти приспешники церкви ничему не научились за истекшие годы. Они всё такие же скупые, ограниченные, взбалмошные и непоследовательные.

Такими их и рисует нам фильм, выпущенный на экраны киностудией «Эхфильм» при посредстве межрайонной базы Главкинопроката. Артист Эраст Перпендикуляренко отлично воплощает тип глупого и грубого попа. Напрасно только он пытается вызвать симпатию зрителей, когда рыдает над трупом собаки. Надо быть последовательным; ничего хорошего в образе служителя культа не должно быть! Овчарка из госпитомника служебного собаководства с кличкой «Нюня» вполне справляется со своей ролью наивной и рассеянной, но, в общем, преданной своему коварному хозяину суки. Когда она сжирает пресловутое мясо, зритель понимает, что это — роковая случайность, не более того. Что из собаки не вырастет вор-мародер. Что данная сука долго могла бы еще охранять дом. А вот поп, конечно, не осознал, кого он истребил в припадке гнева, какого четвероногого друга он лишился!.. Так ему и надо — попу!

Естественно, что издание областного (краевого) масштаба располагает гораздо большими возможностями, как полиграфическими, так и в отношении авторов. В отделе культуры областной газеты всегда есть критик, которому под силу написать рецензию, не лишенную и художественного значения. Скажем даже: областной автор часто стремится показать в своем отклике на фильм, что он не уступает как художник создателям фильма, Элемент беллетристичности непременно присутствует в написанных им строках.

Выглядит областная (краевая) рецензия примерно так:

КАМЕНЬ В СТЕПИ

Облака, облака, облака… Ковыль, ковыль, ковыль… Бескрайняя степь и коршуны, парящие высоко в поднебесье… О, как подходит к этим пейзажам широкая мелодия Богатырской симфонии замечательного нашего композитора А. П. Бородина, звучащая в зале…

И серый намогильный камень, подле которого распростерлась рыдающая фигура попа… И зловещая надпись на камне, в которой выделяются три слова: «ОН ЕЕ УБИЛ!»…

Хорошо начинается новый фильм режиссера Бросьмана и сценариста Гугуйного. Хорош и финал картины: та же степь… те же травы и облака… тот же камень… И нет больше на экране изящной собачки, игриво пожирающей украденное мясо… Это впечатляет.

К сожалению, середка фильма несколько расхолаживает. Напрасно авторы поддались соблазну натуралистически воспроизвести на экране сцену собакоубийства. К чему? Эти судороги издыхающего животного заставляют отвернуться от экрана. И напрасно думают некоторые товарищи, что таких резких средств выражения требовала идейная сторона: надо, дескать, скомпрометировать попа… Но поп и так появляется в неприглядном виде. Убьет ли он собаку на наших глазах или где-то в степи за курганом, — все равно мы узнаем, что пес погиб, хотя бы из той же надписи на камне. Так зачем же нарушать требования эстетики и хорошего вкуса?

Но, впрочем, итог вполне в пользу картины. Мы можем поздравить студию «Эхфильм» с удачным произведением.

В центральных изданиях полагается уже старомодным в рецензии на такой-то фильм говорить об этом фильме. Теперь принято побеседовать с читателем о чем-нибудь, имеющем только косвенное отношение к рецензируемой картине. Это показывает и эрудицию и творческий масштаб автора рецензии, а также обезопасивает его в какой-то мере от возможности совершить в оценке фильма грубый просчет (такие случаи не так уж редки).

Поэтому рецензия столичная звучит сегодня вот как

НУЖЕН ЛИ ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ ГЕРОЙ?

На экраны вышел фильм о попе и собаке (киностудия «Эхфильм», сценарист Ф. Гугуйный, режиссер Бр. Бросьман, в заглавных ролях — Э.Перпендикуляренко и овчарка Нюня). Не будем здесь разбирать: правильно ли сделали авторы фильма, еще раз обратившись к инсценировке классики. На сегодня намного больше интересует другая проблема: проблема о положительном герое.

Предвидим, что часть наших читателей скажет: «А собака? Разве ее образ в картине не может быть отнесен к положительным?» Возможна и другая точка зрения: невоздержанность собаки по отношению к не принадлежащему ей мясу не позволит нам почесть ее существом, находящимся на должном моральном уровне…

Попробуем разобраться. Конечно, ближе к истине те, кто считают возможным сказать: эта собака — не наш человек. Вообще мы давно уже с подозрительностью относимся к попыткам непременно наградить каким-либо ущербным свойством положительного героя. Один персонаж пожирает чужое мясо. Другой — живет с чужой женой. Третий — строит себе дачу на казенный счет. И т. д. и т. п.

Нет, дорогие товарищи, приписывая действующему лицу такие пороки, мы не создадим образа нашего современника! Положительный герой обязан быть как стеклышко! И кто этого не понимает, тот не вправе претендовать на создание сверкающего всеми добродетелями типа, который, и только который, пусть он даже вызывает зевоту зрительного зала, один может претендовать на симпатии нашей публики.

Читателю ясно, что изложенное выше положение полностью отвечает на вопрос: хороша ли картина о попе и собаке? Картина, на наш взгляд, глубоко так себе. И это мы ставим на вид как студии, так и авторам фильма.

А просто смотреть на обаятельных собак на экране… Простите — нам недосуг! Поверьте, что это — не игра слов, а наше истинное убеждение!