Да, та самая миледи

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ ПРОБА ПЕРА

Перебирая события этого вечера, я вспомнила, что меня еще не кормили. Значит, ужин еще будет. Надо приготовиться к нему.

За стенами замка уже царила почти полная луна. Ставни пришлось снова отворить, света луны вполне хватило, чтобы почистить перышки. Наконец и волосы улеглись так, как надо, и грудь выступала из кружевных оборок в строго отмеренном количестве, и на ладонях исчезли красные следы от ногтей, которые впивались мне в кожу, когда я в ярости сжимала кулаки.

Улыбка, удивление, гнев, холодность, кротость, пламенность, ярость, беспомощность — с лицом тоже было все в порядке. Ну что же, дорогие тюремщики, я вас жду.

Под дверью проступила полоса света. Значит, скоро войдут. Начнем с самого простого.

Я быстро вернулась в кресло, откинула голову назад, прижала ладонь правой руки к сердцу, левую безвольно свесила с подлокотника. И прикрыла глаза.

Завизжал дурным голосом отодвигаемый засов, заскрипела в унисон ему открываемая дверь, в комнату кто-то шагнул.

— Поставьте там этот стол, — сказал неживым голосом Фельтон. Забухали шаги, грохнул об пол маленький, но, видимо, тяжелый столик.

— Принесите свечи и смените часового.

Понятно, прислуживают мне отнюдь не лакеи. Просто удивительно, что лейтенант в этот раз не свистел своим подчиненным, а отдавал приказания с помощью голоса.

Фельтон повернулся ко мне.

— А-а! Она спит, — сделал он открытие. — Хорошо, она поужинает, когда проснется, — и пошел к двери.

Ничего себе, спит! Да я, быть может, давно уже богу душу отдала! Вот чурбан.

Ко мне с любопытством подошел один из солдат.

— Да нет, господин лейтенант, эта женщина не спит.

— Как так — не спит? — остановился лейтенант. — А что же она делает?

— Она в обмороке. Лицо у нее очень бледное, и, сколько ни прислушиваюсь, я не слышу дыхания, — добросовестно склонился ухом к моему рту солдат.

Попался, да не тот. Сейчас он, чего доброго, начнет слушать, бьется ли сердце.

— Ваша правда, — Фельтон, не приближаясь ни на шаг, осмотрел меня с того места, где стоял. — Пойдите предупредить лорда Винтера, что его пленница лишилась чувств. Это случай непредвиденный, я не знаю, что делать!

Солдат с сожалением вышел.

Фельтон пододвинул второе кресло как можно ближе к двери и сел ко мне спиной.

Сквозь полуопущенные ресницы я наблюдала за его маневрами. Так мы провели около десяти минут жизни. Пора было приходить в себя: дорогого брата обмороком не впечатлишь.

Я распахнула ресницы и слегка вздохнула.

На вздох Фельтон соизволил оглянуться.

— А, вот Вы и проснулись, сударыня, — скучно заключил он. — Ну, значит, мне здесь делать больше нечего. Если Вам что-нибудь понадобится — позвоните.

— Ах, боже мой, боже мой, как мне было плохо! — шепнула я.

Фельтон чуть быстрее, чем он обычно двигался, встал.

— Вам будут подавать еду три раза в день, сударыня, в следующие часы: утром в десять часов, затем в час дня и вечером в восемь. Если этот распорядок Вам неудобен, Вы можете назначить свои часы вместо тех, какие я Вам предлагаю, и мы будем сообразовываться с Вашими желаниями.

Я подумаю об этом, обязательно подумаю…

— Но неужели я всегда буду одна в этой большой, унылой комнате? — плаксиво спросила я.

— Приглашена женщина из окрестностей; она завтра явится в замок и будет приходить к Вам каждый раз, как Вам это будет угодно.

— Благодарю Вас, — опустила я ресницы.

Фельтон сделал легкое усилие над собой и изобразил небольшой поклон. Примирив правила хорошего тона и отвращение к пленнице, он с облегчением пошел к двери.

Тут появился слегка запыхавшийся Винтер с флаконом нюхательной соли.

— Ну-с, что такое? Что здесь происходит? — завопил он.

Увидев, что я ожила, он успокоился и, криво улыбаясь, сказал:

— Покойница, стало быть, уже воскресла? Черт возьми, Фельтон, дитя мое, разве ты не понял, что тебя принимают за новичка и разыгрывают перед тобой первое действие комедии, которую мы, несомненно, будем иметь удовольствие увидеть всю до конца?

— Я так и подумал, милорд, — доложил Фельтон. — Но поскольку пленница все-таки женщина, я хотел оказать ей внимание, которое всякий благовоспитанный человек обязан оказывать женщине если не ради нее, то, по крайней мере, ради собственного достоинства.

Дорогой брат весь засиял, услышав слова своего подопечного.

— Итак, — захохотал он и ткнул в меня пальцем, — эти искусно распущенные волосы, эта белая кожа и томный взгляд еще не соблазнили тебя, каменное сердце?

— Нет, милорд, — достаточно горячо возразил молодой человек, даже не смотря в сторону указанной мерзости, — и поверьте, нужно нечто большее, чем женские уловки и женское кокетство, чтобы обольстить меня.

— В таком случае, мой храбрый лейтенант, предоставим миледи поискать другое средство, а сами пойдем ужинать. О, будь спокоен, у нее изобретательная фантазия, и второе действие комедии не замедлит последовать за первым!

Продолжая хихикать, он подхватил Фельтона под руку и увел. Я была тоже довольна и не отказала себе в удовольствии на слова дорогого брата тихонько шепнуть:

— О, я найду то, что нужно для тебя. Будь покоен, бедный неудавшийся монах, несчастный новообращенный солдат… Тебе нужно было ходить не в мундире, а в рясе, это спасло бы тебя от многих бед…

— Кстати, — остановился деверь на пороге. — Постарайтесь, миледи, чтобы эта неудача не лишила Вас аппетита: отведайте рыбы и цыпленка. Клянусь честью, я их не приказывал отравить! Я доволен своим поваром и, так как он не ожидает после меня наследства, я питаю к нему полное и безграничное доверие. Берите с меня пример. Прощайте, любезная сестра! До следующего Вашего обморока!

Если бы я брала пример с любезного брата, моя челядь разбежалась бы через месяц. Поваров дорогой братец менял чаще, чем белье, так как выдержать его скупость и неаккуратность в расчетах мог только человек, находящийся в безвыходном положении.

О! Внезапно среди снеди, лежащей на столе, я увидела столовый нож. Сколько появляется возможностей, если имеешь под рукой острое лезвие! Я ринулась к столу и схватила его. Куда там, нож был из серебра, гнулся в руках и острие его было закруглено.

За дверью снова противно захихикал Винтер. Оказывается, подсматривал в щель, плавясь от удовольствия.

Дверь распахнулась.

— Ха-ха! — заливался он, хлопая себя по толстым ляжкам. — Ха-ха-ха! Видишь, милый Фельтон, видишь, что я тебе говорил: этот нож был предназначен для тебя — она бы тебя убила. Это, видишь ли, одна из ее слабостей: тем или иным способом отделываться от людей, которые ей мешают. Если б я тебя послушался и позволил подать ей острый стальной нож, ты бы уже был покойник: она бы тебя зарезала, а после тебя всех нас. Посмотри-ка, Джон, как хорошо она умеет владеть ножом!

Ну, конечно, у меня слабости значительно солиднее, чем у некоторых благородных; кавалеров и благовоспитанных лейтенантов: я не подсматриваю в щелочку за дверью.

Нож полетел на пол. Хотела метнуть его в Винтера, чтобы хоть синяк ему поставить, но тогда могли унести ужин. Ладно, пусть веселится.

— Вы правы, милорд, — Фельтон с нужной подливкой проглотил показанный деверем спектакль. — Вы правы, а я ошибался.

Они вышли.

Если бы они вошли в третий раз, я бы, пожалуй, пожертвовала ужином и запустила все тарелки в их сторону. Надо было, чтобы они ушли, пока ужин совсем не остыл. Поскольку деверь, без всякого сомнения, опять всунул ухо в замочную скважину, я трагически ударила себя в грудь и шепотом, который слышнее иного крика, сообщила для тех, кто по ту сторону двери:

— Я погибла! Я во власти людей, на которых все мои уловки так же мало действуют, как на бронзовые или гранитные статуи. Они знают меня наизусть и защищены броней против всех моих уловок!

После чего с надрывом сморкнулась в платочек. И нормальным шепотом добавила уже для себя:

— И все-таки нельзя допустить, чтобы все это кончилось так, как они решили!

После чего с аппетитом принялась за еду. И цыпленок оказался не так плох, как выглядел, и рыба была почти съедобна.

Лучшим в этом застолье осталось испанское вино — дорогой брат любил больше пить, нежели есть.

Первое действие комедии, как окрестил все произошедшее деверь, показало, что Фельтон в отношении женщин полный теленок.

Иная неприступная твердость куда слабее, чем кажется с первого взгляда. Винтер, по своему обыкновению, совершенно не разбирался в людях.

На его месте я приставила бы ко мне в качестве тюремщика разбитного морячка, который не сидел бы ко мне спиной, как делал этот бедолага лейтенант, и не отказал бы себе в удовольствии не только рассмотреть меня со всех сторон, но и щипнуть пару раз за мягкие места. Вот это как раз и означало бы крах всех надежд, потому что соблазнить такого — пустой номер. Он потребует плату вперед, а потом доложит обо всем начальству. Правда, таких людей можно купить в отличие от людей типа Фельтона. Но я не собираюсь указывать дорогому брату на его промахи.

Бурный вечер окончился, можно было укладываться в постель.

Мы, закоренелые разбойники, спим обычно крепко и безмятежно.