Дамская визжаль

Чилаэ-э-эк! Шампанского!

В Музей кулинарного искусства, что в Большом Рогожском переулке, на экскурсию надо записываться. Администратор всех предупреждает — приходить можно только сытым. Были случаи нападения экскурсантов на экспонаты. Хорошо, если на стенде лежит действующая, хоть и немного зачерствевшая, модель пирожка или булочки. А если это пластмассовый или железный муляж? Я своими зубами глазами видел огромную пластмассовую кулебяку с торчащими из нее… Не будем, однако, забегать вперед. Начнем с самого начала.

Открывают экспозицию предметы кухонной утвари разных народов. Тут и ухваты, и сковородки, и шумовки, и загадочные чумички, которые есть не что иное, как самые обычные половники. Когда повар ругает поваренка половником или мокрым полотенцем, то кричит ему в сердцах: «Что встал как чумичка? Давай, работай!» Подобные восклицания встречаются в разных профессиях. К примеру, врач может сказать медсестре… Впрочем, о врачах не стоит и упоминать. Они большие затейники по части сказать медсестрам. Да и вообще это все могут потом дети прочесть. Лучше возьмем аналогичное высказывание из семейной жизни. Жена, бывает, скажет мужу: «Что ты разлегся, как…» и даже ударит его скалкой.

Кстати, о скалках. В музее они расположены на отдельном стенде, в зале семейной кухни. Жемчужина коллекции скалок — скалка красного дерева с тончайшей резьбой и вставками уральских самоцветов. Именно ею встречала Екатерина Великая Григория Орлова из загулов. Надо сказать, что приемы владения боевой скалкой довольно сложные. При музее проводятся специальные мастер-классы, где начинающие жены могут обучиться этому древнему, но вечно современному искусству под руководством опытных стерв наставниц.

Но вернемся к кухонной утвари народов мира. Она представлена в музее с большой полнотой. От микроволновых печей и сложнейших радиоуправляемых чайников до самых простых кухонных принадлежностей папуасов Новой Гвинеи, привезенных в Россию еще в девятнадцатом веке Миклухо-Маклаем. Их всего два, этих предмета. Один из них — тонкая, заостренная палочка для накалывания дождевых червяков и личинок крупных жуков. Палочка эта принадлежала вождю племени и потому украшена искусно вырезанными на ней сценами охоты на дикого новогвинейского вепря. Второй предмет — затвердевший комок обычной глины. Глиной папуасы обмазывали живого вепря и запекали в яме с раскаленными камнями. Считается, что визг, который при этом издает свинья, делает ее мясо не только нежнее, но и полезнее.

Нельзя пройти мимо метровой шпажки для канапе. На самом деле это ее макет, но уменьшенный в три раза. Оригинал шпажки хранится в Лондоне, в Британском музее. В середине восемнадцатого века ее привез из путешествия в Бробдингнег судовой врач английского торгового барка «Антилопа» по фамилии Гулливер.

В коллекции музея есть и еще один экспонат из Англии. Это портрет Робина Бобина Барабека в старости, кисти Уильяма Ростбифа. Перед нами высохший старик, совсем не похожий на того розовощекого бутуза, скушавшего сорок человек и корову, и быка, и кривого мясника. Оказывается, всю жизнь его так мучила и угрызала совесть, что он решил уморить себя непосильной диетой.

Зал русской кухни украшает огромное полотно неизвестного художника «Иван Грозный откармливает своего сына к празднику». Кухонных артефактов того времени сохранилось мало, а потому под картиной находится экспонат из другой эпохи — берестяной короб и в нем надкусанный пирог с зайчатиной. Тот самый, который Меншиков продал за копейку юному Петру. Удивительна судьба этого экспоната. Долгое время он хранился в частной коллекции, во Франции, в семье потомков эмигрировавших после семнадцатого года князей Сапожищевых-Бутузовых. Лишь в конце девяностых годов прошлого века русский миллиардер-патриот выкупил короб и пирожок, чтобы подарить их музею.

На отдельной стене висят в красивых рамках меню царских торжественных приемов в Кремле. О, эти меню, украшенные виньетками кисти Васнецова, Поленова и Бенуа! Не читать их надо, но раздать участникам какого-нибудь огромного хора с тем, чтобы они пели на разные голоса каждую перемену блюд. Вот басом выпевают жаркое из дичи или бараньи котлеты со спаржей. Рулет из рябчиков — сопрано. Холодное из рябчиков и гусиной печенки — уже меццо-сопрано. Ветчина на вертеле с мадерой — глубокое, грудное контральто. А уж дисканты поют консоме, прозрачное, точно безмятежный, теплый океан у побережья Сейшел или Багам, на янтарной поверхности которого качается листик петрушки или несколько ресничек укропа. И совсем тонким, захлебывающимся от слюны нежным детским голоском спеть крошечные, величиной с крупную пуговицу, слоеные пирожки с утиным мясом или ливером, лежащие на тонкой тарелочке с голубой каемочкой рядом с бульонной чашкой.

Надо сказать, что идея желудочных песен не нова. В старину в русских трактирах часто вешали клетки с певчими птицами. Этих соловьев или канареек специально обучали таким трелям, что у посетителей разыгрывался просто волчий аппетит. Теперь это искусство давно утрачено и соловьев не встретишь даже и в лучших московских ресторанах. Поговаривают, однако, что люди очень и очень состоятельные все же имеют таких птиц в своих домах, чтобы возбуждать свой аппетит, утомленный гастрономическими изысками.

В советском разделе у посетителей неизменно вызывает интерес фартук повара столовой общепита, с десятками нашитых карманчиков для обрезков мяса, масла и рыбы, уносимых домой. В снаряженном состоянии, после окончания рабочего дня, такой фартук мог весить более десяти килограммов.

Рядом с фартуком висит форменная юбка официанта кремлевской столовой для самых высоких партийных бонз. С виду самая обычная черная строгая юбка, но подбита она сзади толстым слоем простеганной ваты. Нет, вожди наши ничего плохого с официантками не делали. Да и не могли по причине почтенного возраста и многочисленных болезней, но очень любили похлопать или ущипнуть за подлежащее симпатичную официантку. Членов Политбюро много, а она одна. Домой придет — хоть лед к одному месту прикладывай — так оно распухло. Ни сесть, ни лечь. И ведь старикам-то не откажешь в их невинных удовольствиях. По морщинистым рукам не дашь — еще, не дай бог, отнимутся. Да и сколько им оставалось тех щипков и хлопков… Вот и нашли выход из положения.

В одном из музейных коридорчиков сиротливо притулились несколько экспонатов из раздела «Холостяцкая кухня», подаренных музею частными коллекционерами. В трехлитровой банке лежит нечто серое, бурое и малиновое с белыми включениями шпига. На этикетке перед банкой написано «Еда мужская, два килограмма». Над банкой на стене висит триптих неизвестного московского художника Маковского-Бублика «С утра и до вечера», на котором изображена яичница-глазунья с катарактой на оба глаза, несколько слипшихся насмерть пельменей и сморщенная от злой горчицы сосиска.

На отдельных столах стоят шедевры современных кондитеров-шоколатье. Нет такого экскурсанта, который не задержался бы возле скульптуры обнаженной девушки из белого шоколада. С ней связана одна из многочисленных примет, в которые так верят москвичи, трущие нос бронзовой собаке на станции метро «Площадь Революции» или целующиеся на мостике в Нескучном саду. Уж кто и когда придумал, что лизнувший грудь шоколадной девы будет неутомим в любовных играх, — я не знаю. Может быть, московский обычай — младший брат веронского обычая подержаться за бронзовую грудь Джульетты. Может, и так. Знаю только, что администрации музея приходится чуть ли не раз в квартал уносить скульптуру на реставрацию.

У самого выхода посетителей ожидает сюрприз — маленький ящичек с десятком кнопочек. Нажав наугад какую-либо из них, можно услышать, как из скрытых за стенными панелями динамиков раздастся голос: «Сдачи не надо!», или «Дайте жалобную книгу!», или «Девушка! Уже половина второго, а я все жду первого!» Когда любопытные вдоволь наслушаются, экскурсовод нажмет еще одну кнопочку, и зазвучит лучшая запись коллекции: «Чилаэ-э-эк! Шампанского!» — в гениальном исполнении Шаляпина и цыганского хора из ресторана «Яр».