Давайте краснеть!

ПЛОД ПРОСВЕЩЕНИЯ

Гришку я с детства знаю, еще во дворе вместе в жмурки играли. Он тогда уже все книжки читал и девчонкам про капитана Немо рассказывал. Я его сразу невзлюбил. Меня вообще очкарики раздражают. Дурноватые они какие-то, живут не по-людски. Гришка, например, шесть лет в докторском институте ишачил, а потом еще на Урале четыре года вкалывал научным сотрудником. В общем — десять лет цветущей молодости коту под хвост.

А я все эти годы жил полной жизнью, не отходя от дома. Я работу не искал, она меня сама находила. У нас в доме — сплошь интеллигенты.

А интеллигент — это кто? Это теоретик. В науках он еще туда-сюда, а в нормальной жизни — полнейший нуль. Он тебе в институте синхрофазотрон рассчитает, а в собственном счетчике пробки поменять не умеет. Вот они все ко мне и бегают: кому кран починить, кому перила на балконе покрасить, а кому и просто гвоздь забить. Сперва я в любое время откликался, а потом вокруг новые дома повырастали, интеллигенции поднакопилось, заказы косяком пошли — тогда я приемные часы назначил, с двух до пяти. И запись завел предварительную, на неделю вперед. Супруга моя, Катерина Никитична, список заранее составляет, как к министру какому или даже к экстрасенсу.

Просыпаюсь после обеденного передыха, чую — в прихожей шепчутся, ждут, значит. Долго ждут, а разбудить боятся, потому как в прерванном сне я лют и беспощаден, могу даже вообще прием отменить…

А вчера особая приятность была: просматриваю список и вижу, что Гришка пожаловал. Сперва хотел я его без очереди пропустить, а потом вспомнил, как он в клубе лекцию читал, как по телевизору советы давал, словом, как он передо мной выкандрючивался, — промурыжил его полтора часа в прихожей.

За это время физиономию «Красной Москвой» помыл, сел в шезлонг, включил торшер, поправил на себе махровый халат и говорю супружнице своей Екатерине:

— Запускай.

Входит Гришка. Видит меня, улыбается, будто по спортлото выиграл.

— Здравствуй, — говорит, — Андрюша, сколько лет, сколько зим!

А я на его улыбку не реагирую, на приветствие не отвечаю. А так строго, по-деловому:

— Что у вас? — спрашиваю.

Вижу, скис мой Григорий, понял, что на старой дружбе не проскочишь. И отчество мое сразу вспомнил.

— Мне, Андрей Кузьмич, немного… Мне дырки в стене для карнизов пробить надо…

— Оплата поштучная… — говорю.

— Как скажете, — быстренько соглашается он.

— … и поглыбинная.

Он запнулся, баньки выпучил, ресницами хлопает.

— Мне не совсем ясно, что означает «поглыбинная».

— Да, тут не академия, тут думать надо! — поддел я его. А потом сжалился и объяснил: — На какую глыбину забивать — сколько и платить. Рупь — сантиментр. Ясно?

— Ясно, — говорит.

— Клади аванс и топай. Подойдет твоя очередь — получишь открытку, как на автомобиль «Жигули»…

Не уходит. Стоит. Стесняется.

— Мне, Андрей Кузьмич, еще и окно застеклить надо.

— Раму принес? Я такие мелкие работы дома делаю, чтоб из-за пустяков себя не беспокоить.

— Принес, принес, — отвечает Гришка, затем заглядывает в прихожую и зовет: — Лидочка!

Входит его жена, дама солидная, форматная, как широкоэкранный кинотеатр. Раму перед собой несет, так что ее внешность внутри, как будто живой портрет движется. Гляжу, что-то знакомое, думаю: откуда? А потом вспомнил: я ее на афишах видел, актриса известная, какую-то премию получила. Хотел я ей сесть предложить, а потом даже застыдился: вот до чего общение с интеллигенцией доводит! Противно мне стало, вроде я диссертацию защитил. Выплюнул сигарету изо рта и как рявкну:

— А где стекло?

— Есть, есть, — заюлил Гришка, опять заглянул в прихожую и позвал: — Мама!

Вошла старушка, аккуратная, подстриженная, как газон. На плече деревянный ящик со стеклами, как у стекольщиков.

— Мутер гутер! — встретил я ее шуткой: она у нас в школе немецкий преподавала. — Ладно! — говорю Гришке, — Клади четвертак, товар оставь, приходи весной.

Гришка снова баньки выпучил.

— Но… видите ли… Мы хотели застеклить на зиму… — И чтоб я не обиделся, стал объяснять: — Зимой, знаете ли, бывают морозы. Это летом тепло. А зимой холодно.

— А у тебя что, зимнего пальто нету? — спрашиваю.

— Есть, — отвечает. И снова давай объяснять: — Но пальто я ношу на улице. А в комнате я хожу без пальто. Поэтому хорошо, когда в комнате тепло. Нехорошо, когда холодно. Понимаете?

— Понимаю. Забирай раму, стекла и катись отсюдова! Ты мне здесь прения не устраивай. Ты в приличном доме находишься, а не, извиняюсь, в аудитории… Кру-гом!

Это я ихней мутерше скомандовал, которая с ящиком на плече.

Гришка еще что-то белькотал, но я его не слушал. Я знал, что он все равно примет все мои условия. А куда деваться? Их много, а я один. Пусть они себе и дальше учатся, кончают и защищают. Пусть у них у всех будут высшее образование, дипломы и степени. А я останусь таким, каким есть. Один во всем городе… В стране… В мире!.. Вот тогда они ко мне побегают!..

Одна только мысль все время в башку лезет: а вдруг они сами научатся гвозди забивать, перила на балконе красить, дырки в стене делать?.. Мне ведь тогда полная труба. Просто безвыходное положение: или в петлю лезть, или самому в институт идти!..