De Personae / О Личностях Сборник научных трудов Том II

А. В. Багаев

Забудьте историю, читайте лучше биографии, ведь только в них и отражена безо всяких мудрствований настоящая жизнь.

Бенджамин Дизраэли[547]

ПОСЛЕ пятнадцати лет занятий, почти исключительно посвящённых британским агентам XX в., невозможно не прийти к выводу, что нет второго такого же кладезя историй и сюжетов, годных для сотен и даже тысяч самых увлекательных и самых невероятных романов как приключенческого, так и серьёзного жанра. Самый яркий и самый известный пример того — агент 007 Джеймс Бонд и его неистощимо великолепные похождения.

Но одновременно приходит понимание, сколь эти лёгкие и выигрышные при переложении художественным способом истории становятся сложны при любой попытке их изложения способом документальным. И тут уже самым ярким примером может служить создатель Джеймса Бонда — Ян Флеминг, о котором, в отличие от его героя, кроме его литературного достижения широко не известно практически ничего. А ведь и он тоже всю свою взрослую жизнь провёл среди британских агентов всех мастей и рангов и был «свой среди своих» на всех уровнях вплоть до высшего.

Вот о тех трудностях, с которыми приходится сталкиваться при рассказах о «британских агентах», и пойдёт дальше речь.

Герой не своего романа

Биографическая справка

Ян (Иан) Флеминг. Родился 28 мая 1908 г. в Лондоне в семье, принадлежавшей к крупной британской буржуазии. Правда, его дед по отцу — Роберт Флеминг — обычный шотландский простолюдин, начинал в Данди обыкновенным приказчиком в лавке, но, обладая очевидно незаурядными способностями, он, не отпраздновав ещё и тридцати лет, уже успел неоднократно побывать по делам в США и наладить там крепкие связи с местными влиятельными финансистами, и в процессе научился выгодно вкладывать полученные в доверительное управление деньги клиентов. Сегодня этот финансовый механизм называется инвестиционным трастом, а Роберт Флеминг считается его изобретателем. В конце 1870‑х гг. он одним из первых европейцев активно включился в финансирование железных дорог в США, создав для этого вместе с несколькими партнёрами первое в Великобритании инвестиционное предприятие нового типа: The Scottish American Investment Company P. L.C., или SAINTS. Причём именно тогда, именно в США и именно в железнодорожной отрасли сформировались многие крупнейшие состояния, владельцы коих уже к середине XX в. превратились в сплочённую финансовую элиту Западного мира. Роберт Флеминг не стал исключением: в 2000 г. созданный им и просуществовавший более 100 лет семейный банк Robert Fleming & Со. за 8 млрд долларов приобрёл его старейший партнёр JP Morgan Chase & Со. — самый крупный банк США (Роберт Флеминг активно вёл дела ещё с основателем этого банка — Джуниусом Морганом). Вторым не менее близким партнёром и личным другом Роберта Флеминга был Джекоб Шифф — главный конкурент Морганов и признанный лидер так называемых «еврейских международных банкиров» в Нью — Йорке, представитель интересов Ротшильдов на американском континенте, а также общие партнёры Ротшильдов и Шиффа — братья Варбург.

Роберт Флеминг умер в 1933 г. и оставил наследникам состояние, оценённое как одно из крупнейших на тот день личных состояний за всю историю Англии (12 млн фунтов стерлингов — во времена, когда самые блистательные дворцы и замки покупали за 100 000–150 000 фунтов, а людей с годовым доходом в 1000 фунтов уверенно причисляли к верхней, самой богатой прослойке среднего класса). Однако уникальность не в том, что он сумел сделать своих детей и потомков богатейшими людьми планеты. Это удавалось и другим. По — настоящему поражает, как он всего за тридцать лет стал своим человеком на самом верху аристократического британского истеблишмента. Ведь к моменту рождения его нынче всемирно знаменитого внука Роберт Флеминг уже являлся одним из пяти членов «финансового комитета», набранного королём Эдвардом VII для управления его личным благотворительным фондом. Остальные четверо были лорд Ротшильд (глава английской ветви знаменитого банковского дома), лорд Ревельсток (глава дома Бэрингов, делившего с Ротшильдами славу двух крупнейших банков империи и мира), Хью Колин Смит (управляющий Банка Англии, один из самых влиятельных людей в Сити) и сэр Эрнест Кассель (личный друг короля и премьер — министра Герберта Асквита, один из самых богатых людей империи). Роберт Флеминг был пятый равный на этой вершине власти. И только поэтому хоть как — то укладывается в сознании трудновообразимый факт, что такая же неаристократичная, как и её выскочка — супруг, Кэти Флеминг, бабушка Яна, многие годы была личной подругой Марии Текской — королевы Марии, жены короля Георга V. А Эвелина Флеминг, она же Эви, мать Яна, в свою очередь, всю жизнь дружила с кузиной короля принцессой Марией — Луизой.

Но при этом, хотя Ян Флеминг и родился по всем внешним признакам в рубашке и с серебряной ложкой во рту, в жизни у него не обошлось без сложностей. Когда ему исполнилось 6 лет, его отец Валентайн, старший сын Роберта Флеминга, оставил великолепно начатую карьеру политика — консерватора и отправился на войну. Получив положенное британской элите образование в Итоне и Оксфорде, он и воевать ушёл офицером элитного полка оксфордширских гусар — гвардии короля, созданной несколькими веками раньше герцогом Мальборо. Неудивительно, что среди его однополчан числился сосед по Оксфордширу и прямой потомок Мальборов Джон Спенсер — Черчилль, чей старший брат Уинстон тоже доводился Валентайну добрым приятелем и парламентским соратником. Потому, когда Валентайн в мае 1917 г. пал в бою, некролог в «Таймс» в память о погибшем друге написал, конечно же, он, Уинстон Черчилль.

Роберт Флеминг своевременно позаботился, чтобы старший сын и его семья никогда не знали нужды: сразу после свадьбы выделил молодожёнам огромный по тем временам капитал. Соответственно, когда Валентайн уходил на войну, он на случай своей гибели создал в пользу Яна и его трёх братьев, Питера, Майкла и Ричарда, траст в размере 265 000 фунтов (в те годы людей, обладавших таким состоянием, в Королевстве насчитывалось даже не несколько тысяч, а всего сколько — то сотен). Доходом от траста (около 15 000 фунтов в год) распоряжалась вдова Валентайна Эви, а разделу между её сыновьями он подлежал только после её смерти. И ещё была оговорка: в случае, если бы мама осиротевших мальчишек Эви вновь вышла замуж, она потеряла бы свои права, и ей осталось бы «всего» 3000 фунтов в год (сегодня это не менее полумиллиона фунтов).

Видимо, поэтому мама Эви так больше никогда замуж и не вышла. А Роберт Флеминг, умерший в 1933 г., детям погибшего старшего сына[548] больше ничего не оставил, полагая, видимо, что об этих внуках он уже достаточно позаботился.

Другими словами, Ян Флеминг целиком принадлежал к замкнутому мирку самых богатых людей планеты, но волею судьбы ему было суждено оставаться среди них, по их меркам, практически нищим, зарабатывая на жизнь своим трудом. И так всё время, пока будет жива мама Эви. А она умерла 27 июля 1964 г.; Ян же — две недели спустя, 12 августа. И потому только пятнадцать дней он побыл богат так, как и причиталось ему — члену одного из самых крупных банковских домов в мире.

Накануне войны Ян Флеминг был зачислен в чине капитан — лейтенанта военно — морского добровольческого резерва (Royal Naval Volunteers Reserve, RNVR) на должность личного помощника начальника разведки ВМС Соединённого Королевства — тогдашней главной британской разведслужбы. Очень быстро и в порядке исключения — ведь ему требовалось ежедневно взаимодействовать на равных с генералами, адмиралами и членами правительства — был повышен в звании до коммандера (капитана второго ранга[549]; это же звание Флеминг впоследствии присвоил и своему «альтер эго» Бонду). На этой должности и в этом звании Флеминг прослужил до самого конца войны и вышел в отставку.

Питер Флеминг (1907–1971) — старший брат Яна Флеминга. Блестяще отучился в Итоне[550] и Оксфорде, где прославился и вошёл в анналы университета как большой мастер изящного стиля, в совершенстве владеющий художественным словом. В 1930‑х гг. много путешествовал по всему свету (причём часть этих путешествий — в Восточную Сибирь, отдалённые районы Китая, Индии и Аравийской пустыни — он совершил, выполняя одновременно задания британских спецслужб) и написал о своих приключениях несколько документальных книг, благодаря которым заслужил громкую славу не только безупречного стилиста, но и первоклассного рассказчика. Вскоре после начала войны Питер Флеминг уже в чине армейского полковника возглавил азиатское направление в самой засекреченной и одновременно самой влиятельной британской спецслужбе времён Второй мировой войны — London Controlling Section, LCS, — занимавшейся стратегической дезинформацией.

— ЭТО тот, что Джеймса Бонда создал?

Именно с этого встречного вопроса чаще всего начинаются разговоры о Яне Флеминге. И именно такая реакция наиболее полно отражает причину, по которой столь нелегко выстроить объективный рассказ о нём. Потому что в этой короткой реплике совмещены сразу оба главных искажения, уже давно укоренившихся в умах.

Первое — более очевидное и потому легче поддающееся «разоблачению» — касается создания персонажа Джеймса Бонда, по поводу которого сразу возникает простой вопрос: о создании какого именно Бонда речь? Того, которого сыграл Шон Коннери? Или того, что в исполнении Роджера Мура? Или уже нашего современника Дэниеля Крэйга?

Или правильнее всё — таки будет вспомнить, что Ян Флеминг не кино про Бонда снимал, а книги о его похождениях писал[551]? И уже исходя из этого решать, какой из актёров создал образ, наиболее близкий к литературному герою?

И КРИТИКИ, и апологеты агента 007 по имени «Бонд, Джеймс Бонд»[552] сходятся во мнении, что классический образ этого неотразимого покорителя дивных дам Ян Флеминг создал не сразу, а постепенно и довёл его до того совершенства, которым так увлекаются сегодня многие миллионы поклонников по всему миру, только в четвёртой по счёту, но зато самой успешной экранизации бондианы — в фильме «Шаровая молния» (Thunderball). Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что в жизни так складно получиться, мягко говоря, не могло. И отнюдь не просто потому, что «Шаровую молнию» снимали, когда автора романа уже не было в живых.

Ян Флеминг приступил к созданию образа своего литературного героя в 1952 г. В 1953 г. вышел первый роман. Затем на протяжении 11 лет Флеминг писал и публиковал по одному роману в год[553].

«Шаровая молния» — девятая по счёту книга, написанная и вышедшая в 1961 г.

Первая серия киноверсии бондианы («Доктор Но») вышла на экраны в 1962 г., а «Шаровая молния» — четвёртая по счёту — в 1965 г.

Так что если не «копать» дальше, то всё в данном развитии событий с общепринятым представлением о постепенном создании образа Бонда совпадает. Но зато если всё — таки «копнуть», то выяснится, что кинообраз Джеймса Бонда впервые появился на свет не в процессе работы над «Доктором Но», а двумя годами раньше, при написании сценария именно для «Шаровой молнии». И хотя хронологически она не первая, а четвёртая по счёту экранизация, изначально именно она должна была стать — в том же 1962 г. — первым фильмом о Бонде.

Тут же возникает закономерный вопрос: если повесть «Шаровая молния» была написана в 1961 г., то как можно было работать над её экранизацией за год и даже за два года до того? Ответ на заданный вопрос как раз и свидетельствует, что создателем нашего, сегодняшнего, хорошо нам знакомого Джеймса Бонда Ян Флеминг… не являлся; или, точнее, был им только отчасти.

Правда, разобраться в этом эпизоде до конца и получить исчерпывающий ответ на вопрос не получится, поскольку завершилась эта история внесудебной мировой сделкой за закрытыми дверями. Но ключевые её моменты всё же известны.

В начале 1959 г. три друга — три ветерана британских и американских разведслужб времён Второй мировой войны (преуспевающий американский адвокат и доверенное лицо президента Рузвельта во время войны Эрнест Кунео и друзья с детства Айвар Брайс и Ян Флеминг — все трое имели виллы по соседству друг от друга на Ямайке) зарегистрировали продюсерскую фирму Xanadu Productions. Цель их при этом заключалась в том, чтобы перенести приключения уже вполне зрелого литературного Джеймса Бонда на большой экран.

Ivar Bryce — как и Ян Флеминг, принадлежал к крупной британской буржуазии; они одновременно учились в Итоне, где среди прочего издавали вместе студенческую газету. Во время Второй мировой войны Брайс служил в полулегальной объединённой резидентуре всех британских спецслужб в США — British Security Coordination, BSC, — с которой Флеминг в силу занимаемой должности всю войну близко сотрудничал, и при каждом удобном случае, естественно, он проводил время со старым итонским однокашником[554]; Уинстон Черчилль использовал BSC для прямых конфиденциальных контактов с президентом США в обход официальных каналов; Эрнест Кунео обеспечивал конфиденциальную прямую связь между BSC и Франклином Рузвельтом. После войны Айвар Брайс женился на миллионерше Джозефине Хартфорд, наследнице семьи, владевшей крупнейшей в США сетью супермаркетов А&Р, развлекался среди прочего кинопродюсерством и потому выступал в дружной компании своих друзей и боевых товарищей в роли денежного мешка и заводилы.

Следует, однако, иметь в виду, что ещё во время учёбы в Итоне Айвар Брайс и Ян Флеминг уже стали авторами схожих Ephemeral[555], отличительной чертой которых была их нарочитая коммерческая сторона: значительное место в них было отведено рекламе производителей предметов роскоши, популярных в их среде. В сочетании с тем, что обоим удалось за счёт престижности своих семей пригласить в качестве соавторов целый соям знаменитостей, оба издания имели серьёзный коммерческий успех. Айвар Брайс, например, на заработанные деньги смог купить дорогой мотоцикл. Коммерческий стиль будущей бондианы мало чем отличайся от этого их первого юношеского опыта.

Одновременно друзья рассчитывали воспользоваться недавно предоставленными британской кинопромышленности налоговыми льготами и провести для этого съёмки на британской территории — на Багамаских островах. Себе в помощь и в партнёры они взяли молодого ирландца Кевина МакКлори, который к тому времени как раз завершил работу в качестве режиссёра и фактического продюсера первого фильма, профинансированного Айваром Брайсом, и произвёл на друзей хорошее впечатление. Все вместе они с энтузиазмом принялись за работу.

МакКлори, прочитав пару — тройку из числа первых романов Флеминга, на идее их экранизации категорически поставил крест. Вместо этого он предложил сочинить общими усилиями совсем новый сюжет (поступил он таким образом бескорыстно или всё — таки стремясь попасть в число соавторов с правом на участие в большей доле гонораров, неизвестно). Он же предложил с учётом «багамского фактора» выстроить сюжет, предусматривающий максимально большой объём подводных съёмок (действие в фильме, действительно, чуть ли не наполовину происходит под водой).

А самый первый черновик с намётками сюжетной линии и образами действующих лиц написал Эрнест Кунео, и некоторые задумки этого много раз впоследствии переписанного черновика реализовались не только в окончательной редакции сценария, но и позднее в книге. Далее с черновиком Кунео поработал МакКлори, а потом, по результатам нескольких совместных обсуждений, к нему приложил руку уже сам Ян Флеминг. После чего к написанию сценария был привлечён ещё и профессиональный сценарист Джек Уиттингэм.

Неудивительно, что с тех пор энтузиасты и биографы ведут неразрешимый, судя по всему, спор о том, кто и что именно в сюжете и про персонажей «Шаровой молнии» сочинил.

Тем временем фильм, который до того снимали МакКлори и Брайс, ожидаемого успеха не имел, и профессиональная репутация молодого МакКлори от этого заметно пострадала. В результате все попытки друзей начать переговоры с киностудиями о съёмках задуманного ими фильма с МакКлори в качестве продюсера результата не дали. Через какое — то время никому более не нужный сценарий закономерно отправился под сукно, а Флеминг и его друзья к своему кинопроекту полностью охладели.

Одновременно Флемингу якобы несказанно повезло — хотя поверить в случайность тут крайне сложно из — за давнишних и прочных связей, которые дом Флемингов имеет в США с реальными властями предержащими[556]. «Везение» же заключалось в том, что в одном из журнальных интервью один из романов Флеминга в десятку своих любимых книг включил только что избранный в США президентом сверхпопулярный в народе Джон Кеннеди. Флеминг, естественно, тут же стал самым читаемым автором детективных романов в этой благодатной стране. И благодаря этому смог без лишних проволочек продать права на экранизацию своих уже написанных и будущих романов Гарри Зальцману и Альберту Брокколи — будущим продюсерам грядущей кинобондианы. И это уже они тут же выбрали для «пробы пера» и запустили в производство «Доктора Но» (то есть не первый, а шестой по счёту роман). Как только фильм был готов к прокату, Джон Кеннеди заказал копию себе для просмотра в Белый дом. Так что успех первой «бондовской» кинопробе был гарантирован, и был он феноменален.

Но, с другой стороны, получилось всё с началом победного шествия Бонда на больших экранах отнюдь не так безоблачно. Потому что Флеминг тогда же решил воспользоваться наработками, оставшимися от написания невостребованного сценария, и на их основе быстро сочинил и напечатал очередной роман, сохранив даже рабочее название «Шаровая молния». Когда часть первого тиража уже поступила в продажу, Кевин МакКлори и Джек Уиттингэм, и так уже лишённые всех благ и чествований, сопутствовавших экранному успеху сочинённого ими «киношного» героя, подали на Флеминга в суд, обвинив его в плагиате и потребовав изъятия книги из оборота.

В изъятии книги суд отказал, поскольку слишком большая часть первого тиража уже была продана, но дальше разбирательство тяжбы затянулось аж до осени 1963 г. По ходу дела Джек Уиттингэм уступил свою долю МакКлори, а Кунео свою — Брайсу, и завершилось всё тем, что Айвар Брайс, выступив в интересах своего уже очень больного друга — Флеминг меньше чем через год умер, не перенеся второго по счёту обширного инфаркта, — просто откупился от Кевина МакКлори за неназванную сумму во внесудебном порядке.

Но ещё до этого некоторые обязательные для исполнения решения суд всё — таки принял.

Авторские права на само литературное произведение (роман Thunderball) суд оставил целиком за Флемингом, с тем лишь условием, что отныне и во всех последующих изданиях его текст будет предварять вот такое короткое разъяснение:

Роман на основе сценарного тритмента[557], созданного Кевином МакКлори, Джеком Уиттингэмом и Автором (т. е. самим Флемингом. — А. Б.).

А вот зато все права на написанный ранее сценарий и будущие экранизации романа суд оставил за МакКлори.

И уже МакКлори, не мешкая, договорился с Зальцманом и Брокколи, и уже они втроём сняли «Шаровую молнию» — самый успешный фильм бондианы, в котором и был явлен публике ставший вечным во всём мире кинообраз героя.

Почти двадцать лет спустя, в 1983 г., МакКлори снял уже сам, без участия владельцев прав на всю остальную бондиану, ещё одну версию «Шаровой молнии» под названием «Никогда больше не говори никогда» (Never Say Never Again[558]). По мнению многих кинокритиков у него в результате получился один из лучших фильмов о Бонде, и это косвенно подтверждает, насколько значительным был в реальности его вклад в создание общепринятого сегодня образа.

Напрашивается очевидный вывод: того Джеймса Бонда, которого знает подавляющее большинство его поклонников — то есть те, кто знаком со своим кумиром только по фильмам, — создал вовсе не Ян Флеминг. Да и вообще, судя по первоначальной реакции Кевина МакКлори на романы Флеминга, можно предположить, что тот Бонд, которого Флеминг создал действительно сам без всякого постороннего вмешательства, совсем иной и наверняка для азартных и будоражащих воображение приключений недостаточно киногеничен. Причём предполагать можно смело, поскольку на практике дело именно так и обстояло.

НА самом раннем этапе, когда концепция будущих романов и их главного героя только — только начинала формироваться и когда до написания первого слова в самом первом рассказе о похождениях Джеймса Бонда ещё оставалось много месяцев, Ян Флеминг довольно активно обсуждал своего лирического героя, черты его характера и вообще то, чем и ради чего он должен был жить, со своим старшим братом Питером. А когда черновик первого романа («Казино Руаяль») был готов, всё по — прежнему Питер — признанный литературный мастер — сделал стилистическую правку рукописи и лично рекомендовал это первое произведение ничем ещё не отметившегося в литературе новичка своим друзьям в престижном издательском доме Jonathan Саре[559].

Но ещё до этого, весной 1951 г. Jonathan Саре отпечатал в Париже небольшим тиражом (даже через шесть лет после войны бумага в Англии всё ещё была большим дефицитом и отпускалась «по карточкам») коротенькую повесть под названием «Шестая колонна». Автором её являлся Питер Флеминг, а посвящением в ней было — То ту brother Ian («Моему брату Иану»). То есть Питер этой литературной безделушкой наглядно продемонстрировал брату, как он себе представляет и формат его будущих произведений[560], и их идейную направленность, или, иначе, ту идеологическую задачу, которую Ян своими романами должен был попробовать решить.

Сюжет у этой сегодня уже мало кому известной сатирической повести полудетективный, и написана она свойственным Питеру Флемингу отменным языком и с большим юмором. С точки же зрения данного разговора особенно поражает та предельная ясность, с которой Питер Флеминг раскрыл в ней вычлененную им вместе с братом сверхзадачу (по Станиславскому).

В двух словах сюжет повести таков.

В Англии огромной популярностью пользуется некий Пол Осни, писатель и радиокомментатор с завораживающим всех голосом (это важная деталь, поскольку в те годы радио играло «воспитательную» роль даже ещё большую, чем сегодня играет ТВ). Но при этом Осни является агентом НКВД. И не просто агентом. Он по собственной инициативе предлагает Кремлю план — «План Д» — цель которого формулирует следующим образом:

…ускорить нынешний упадок британского национального духа и тем самым впоследствии подорвать и со временем исключить полностью влияние Великобритании на ход дел в мире.

Кремль предложенный план принимает, и для его осуществления в Лондон по случаю постановки таи его пьесы отправляется популярный советский драматург Глутеров. Его задача заключается в том, чтобы запросить политического убежища и затем, получив всевозможную поддержку со стороны Осни и его коллег на радио, в печати и в столичных влиятельных кругах, ненавязчиво пропагандировать идею, что во всех грехах СССР виноват тиран Сталин, а зато простые советские люди — советский народ — добры по натуре и вовсе не желают англичанам никакого зла. Результатом по задумке автора «Плана Д» должны были стать утрата бдительности в английском обществе и его отказ от поддержания своих боевых сил и средств в надлежащей готовности.

Глутеров в день премьеры по окончании спектакля прямо со сцены заявляет о своём решении не возвращаться в СССР. Благодаря такой в буквальном смысле слова театральности жеста и последующим тщательно скоординированным действиям Осни и Кремля, Глутеров моментально оказывается в центре всеобщего внимания, и идейная атака на умы ничего не подозревающих англичан начинает развиваться в полном соответствии с задуманным.

Однако как раз перед появлением Глутерова в Лондоне текст «Плана Д» (анонимный, без упоминания его автора или Кремля) волей случая попадает в руки британских спецслужб. И потому в конце концов, когда дело у Осни уже дошло до создания целой пацифистской партии, имеющей к тому же очень неплохие виды на победу на ближайших парламентских выборах, опять по воле случая, но одновременно и усилиями главных героев — один из которых, генерал Фрит, руководит британской военной разведкой, а другой, потомственный аристократ Арчи Струм, сочиняет романы о патриотических подвигах британского агента полковника Хэкфорта[561] — Осни оказывается хотя и не разоблачён, но совершенно и окончательно дискредитирован в глазах общественности, а заодно серьёзный ущерб причинён и репутации пацифистской партии. Угроза, связанная с развязанной при участии Глутерова деморализующей кампанией, в Англии временно нейтрализована. Глутеров же, по сообщениям газет, после фиаско Осни уже как ни в чём ни бывало прибыл в Нью — Йорк, где готовится постановка его пьесы…

Понять сверхзадачу этой повести в контексте начала 1950‑х гг. очень несложно. Соединённое Королевство, Британская империя не просто вышли из войны с физически разрушенной и обанкроченной метрополией без малейшей надежды рассчитаться в обозримом будущем за огромные долги по ленд — лизу перед США (на момент написания повести в Великобритании ещё даже действовала карточная система); вдобавок к тому англичане испытывали колоссальное давление как со стороны всё тех же США, так и Советского Союза, единодушно требовавших окончательного упразднения колониальной системы и предоставления независимости всем доминионам, колониям и управляемым территориям. Английские империалисты были смертельно ранены, и конкуренты — интернационалисты из обоих лагерей, естественно, стремились их добить.

За счёт чего эта цель могла бы быть достигнута, Питер Флеминг и излагает устами Пола Осни, формулируя в тексте его «Плана Д» собственные мысли, которые он к тому же без всякого стеснения устами генерала Фрита характеризует следующим образом:

Он (автор «Плана Д». — А. Б.) очень разумно всё излагает… Этот парень раскрывает суть просто блестяще. У него холодный расчётливый ум, он хорошо знает, о чём пишет…

Мысли же у автора «Плана Д» (то есть у Питера Флеминга) следующие:

Британские острова должны, просто обязаны родить свой особый национальный дух, потому что иначе они ничто. Ведь по сравнению с остальными современными государствами Соединённое Королевство — всего лишь маленькая, бедная и уязвимая страна. Понятно, что она такой бывала и раньше, но настолько, насколько она таковой является по сравнению со своими основными конкурентами сегодня, — никогда. На всем протяжении своей истории эта страна выживала, и даже не просто выживала, а весьма впечатляюще расширяла сферу своего прямого и косвенного влияния за счёт того, что неким спонтанным образом умела выводить в достаточных количествах необходимую ей человеческую породу. В количествах, имеется в виду достаточных для того, чтобы восполнить, причём даже с лихвой, нехватку по сравнению с другими странами людских, экономических, климатических и прочих ресурсов. Подобным образом удавалось добиваться своей цели и некоторым другим малым странам, Португалии, например, или Голландии; но у них это получалось на протяжении одного — двух столетий. А затем они утрачивали что — то важное: волю (или просто склонность) к борьбе с невзгодами, готовность идти на риск; и в результате у них пропадала вера в своё предназначение, а следом и в самих себя, и ныне они опять в плане географическом, политическом и в некотором роде нравственном вернулись туда, откуда когда — то начинали.

По мнению автора «Плана Д», Великобритания, если можно так выразиться, как раз сворачивает на такой же путь….он считает, что мы обречены, потому что вот — вот перестанем производить на свет нужную нам породу — если не совсем, то в достаточных количествах точно. <…> [И потому, полагает автор «Плана Д», существует реальная возможность] запустить процессы, которые неумолимо приведут к подрыву национального духа народа Великобритании — её единственного по — настоящему ценного и незаменимого достояния.

Глубоко озабоченный этой зловещей перспективой генерал Фрит — классический британский патриот имперского толка с не менее классической выучкой и безупречными манерами тогдашнего британского правящего класса — отправляется к своему доброму приятелю Арчи Струму, не менее геройски, чем генерал, показавшему себя на войне и не менее вышколенному, чем генерал, завсегдатаю элитарных клубов, чтобы, как генерал выразился, «задать наводящий вопрос, рассказать маловероятную историю и предложить одно необычное задание». (Точно такая же субординация в реальной жизни существовала и между братьями: Питер Флеминг войну прошёл в полковничьем звании, а Ян Флеминг — чуть младше — в звании коммандера или капитана второго ранга, т. е. подполковника.)

О том, как злодей намерен достичь своей цели, генерал Фрит в общих чертах говорит, что по плану имеется в виду просто усилить целенаправленным действием извне те подрывные по своей сути упадочнические процессы, которые и так сами по себе развиваются в Англии, и для этого затеять в стране своего рода заговор, в который, сами того не ведая, окажутся втянутыми просто в силу своего положения все те, кто так или иначе пребывает на виду у честной публики и чьё мнение для этой публики — вовсе не пустой звук. Это (дальше цитирую Питера Флеминга; курсив сохранён авторский):

…писатели, актёры, спортсмены, кинорежиссёры, священники, журналисты, радиокомментаторы — люди уже знаменитые и пользующиеся симпатиями публики. Они, как утверждает (автор «Плана Д». — А. Б.), могут оказать огромное негативное воздействие на всю нацию в целом. Естественно, само по себе их влияние обычно позитивно… Но если собрать небольшой костяк «законодателей мод», который выступит в нужном направлении… то они последуют за ним… и есть серьезный шанс, что воздействие будет оказано очень ощутимое. <…> Он (автор «Плана Д». — А. Б.) считает, что люди сегодня практически не обращают внимания на адресованные им выступления всяких политиков. проповедников и обозревателей; они, по его мнению, с намного большей готовностью прислушиваются к тому, что пытаются им донести в книгах, пьесах, радиопередачах и газетных статьях те, кого они сами считают выдающимися личностями и кто сумел каким — то образом вызвать у них восхищение. Поэтому он уверен, что, подобрав небольшую команду годных для решения поставленной задачи людей, действуя осторожно и не спеша, он сумеет со временем превратить эту страну из великой державы в задворки Европы.

При этом генерал Фрит видит в этом коварном плане среди прочего некий новый элемент, который он и называет «шестой колонной», объясняя это название следующим образом.

Во время гражданской войны в Испании генерал Франко ввёл в оборот термин «пятая колонна», обозначив им своих сторонников в Мадриде в тот момент, когда к городу подступали четыре военных колонны франкистов. Термин прижился, и благодаря этому стало возможно выделять в отдельный отряд особую категорию — не партизан, не политических противников и не подпольщиков, а просто людей, симпатизирующих какой — то внешней, вражеской силе. Одновременно стала также возможной и выработка способов противодействия пятой колонне: это отслеживание сё возможных членов в мирное время и установление контроля над ними в моменты военной опасности[562].

При этом, признавая, что в современных условиях возможность наличия пятой колонны остаётся вполне реальной, генерал Фрит полагает, что и в Великобритании, и в США реальную угрозу в первую очередь представляет всё — таки иная, «шестая» колонна, которую составляют:

…редкие, но предельно опасные лица, идущие на предательство без какой — либо видимой причины. В Пятой колонне состоят добровольные сторонники, а то и фанатики и даже иногда наёмники. Но не в Шестой колонне. Её члены — люди с трезвым холодным умом, они не борются за какое — то благое дело и не верят в какое — то светлое учение… у них даже нет каких — то особых претензий к своей стране или какой — то особой привязанности к её врагам. <…> Движет ими — чувство собственного превосходства. Убеждённость в собственной правоте, в том, что законы нравственности для них не писаны и что они каким — то волшебным образом вольны их нарушать, могут спокойно выходить за общепризнанные рамки дозволенного и наслаждаться в своём великолепном одиночестве жонглированием судьбами своих соотечественников.

И ещё одно качество генерал Фрит отметил у автора «Плана Д»: при всей объективности его анализа чувствуется в нём какая — то брезгливость; как выразился генерал: «…он об Англии пишет так, словно это не Англия, а какая — то странная и довольно неприятно пахнущая субстанция».

Следуя этому ассоциативному ряду, опытный и проницательный разведчик генерал Фрит и подумал вдруг во время прослушивания очередной радиопередачи Пола Осни, что автор «Плана Д» — это он и есть. Почему генерал и навестил Арчи Струма: сочинителю популярных романов о геройском британском агенте не должно составить труда познакомиться и сойтись поближе с популярным радиокомментатором Осни — и взять его под своё наблюдение.

Далее, как уже сказано выше, после целой цепочки иногда случайных, иногда закономерных событий генерал Фрит и Арчи Струм получают достаточно косвенных улик в пользу их первоначальной догадки. Однако их явно недостаточно, чтобы официально предъявить Полу Осни обвинение в измене, и потому генерал и Арчи Струм устраивают разоблачительную провокацию, а Осни, будучи действительно агентом именно шестой колонны, в расставленные ими сети попадает, что и губит его репутацию, а заодно с ней и весь «План Д» (на территории Англии во всяком случае).

Заканчивается повесть вот таким диалогом между генералом Фритом и Арчи Струмом:

— Судя по всему, — сказал генерал, — спонсорам Плана Д придётся всё начинать сначала.

— Думаете, им есть смысл всё это ещё раз затевать? — спросил Арчи.

— А почему бы и нет? — сказал Фрит. — Задумка — то у них очень неплохая. Вы вот, кстати, вполне могли бы её использовать в Вашей саге о полковнике Хэкфорте.

— Вряд ли. Чёрного и белого в ней маловато, — откликнулся популярный романист.

В завершение, чтобы не оставалось сомнений относительно того, как именно братья Флеминг представляли себе сверхзадачу Джеймса Бонда — срывать все возможные «планы Д», поддерживать своим личным примером «национальный дух» переживающих труднейшие времена соотечественников, способствовать во благо их общей великой державы выведению «нужной породы в достаточных количествах», — остаётся процитировать из начала повести описание того, какие именно романы волею брата Питера сочиняет (должен сочинять) брат Ян — «популярный романист» Арчи Струм (который свои произведения в повести подписывает псевдонимом Дж. Каверли Грендон):

Один из секретов популярности Дж. Каверли Грендона как сочинителя приключенческих романов заключался в том, что описываемые им жестокие и, мягко выражаясь, необычные происшествия всегда имели впечатляющий, международный масштаб. Он писал свои романы в век «маленьких» людей. Всего несколько лет прошло с тех пор, как британцы вышли славными победителями из долгой и беспощадной войны, в которой большей части человечества удалось сохранить свободу только благодаря их упорству и отваге. Британцы дольше, чем все их союзники, и преодолевая больше препятствий, чем все остальные, бросали вызов врагам своего Короля в небе, на море и на суше, а дома они, не робея, встречали опасности и терпели лишения со стойкостью, превратившей их в глазах современников в живую легенду.

Но от того их мимолётного величия поразительно быстро не осталось и следа, и даже его ощущение внутри тоже начало на удивление быстро забываться. Каким — то непостижимым образом вчерашние герои сами себя превратили в безобидных, хорошо отлаженных маленьких существ, эдаких мышей, суетящихся во вроде бы просторной, но уж очень затейливо устроенной бюрократической клетке, которую специально для них соорудили мыши посообразительнее и побольше… Но даже и в них, а особенно в тех из них, кто по — прежнему имел старомодное представление о подобающих отношениях между государством и человеком, всё ещё была жива память о временах, когда они были отнюдь не мышами; и именно этим в первую очередь и объяснялась, видимо, незаурядная популярность Дж. Каверли Грендона.

При том, насколько трудно тогда жилось людям в Англии и насколько они нуждались в какой — то отдушине, любому приключенческому роману успех был гарантирован; но всё же нельзя сказать, чтобы в чём — то анархичные и деланно, по американскому подобию нахрапистые персонажи, которыми тогдашние авторы почему — то все разом решили непременно населить свои приключенческие романы, пришлись британскому читателю по вкусу. А вот зато главный герой Дж. Каверли Грендона, находчивый и во всём и всегда играющий только по самым высоким ставкам полковник Хэкфорт, нации, которая ещё совсем недавно мыслила категориями великих дерзновений, замечательных предприятий и наград вселенского масштаба, пришёлся очень по душе….когда полковник Хэкфорт появлялся на сцене, можно было не сомневаться, что спасать ему предстояло ни много ни мало отечественный военный флот, или Гонконг, или Парламентский дворец, или какое иное достояние нации никак не меньшего масштаба. Именно такие перипетии читателям нравились….а уж мужественная бесцеремонность, с которой полковник Хэкфорт обращался с властями предержащими, и вовсе была его почитателям как бальзам на душу; и потому он постоянно изрекал что — нибудь вроде «Соедините — ка меня с министром внутренних дел!» или «Передайте министру обороны, чтобы самое позднее во вторник к заходу солнца у таможенного причала в Ламлаше[563] стояла наготове мини — подлодка; дело предстоит крайне важное».

Нетрудно себе представить, какое впечатление подобное высокомерие по отношению к облечённым высшей властью деятелям производило на людей, вынужденных беспрестанно заискивать и как — то договариваться с обычной казённой братией во всевозможных рядовых канцеляриях… Конечно, всех радовали победы полковника Хэкфорта над врагами Короля, но не меньшее удовольствие читатели получали и от его бравой непочтительности при общении с главными слугами Его Величества….полковник Хэкфорт сразу и, судя по всему, надолго завоевал сердца нации, которая осознано или неосознанно, добровольно или вопреки своей воле, заслуженно или, может быть, нет, но всё больше и больше уподоблялась отменному гордецу, упорно не замечающему постигшую его немощь.

НА ФОНЕ столь ясно и конкретно сформулированных «цивилизационного» контекста и сверхзадачи, решаемой автором бондианы, сразу очень выпукло смотрится и характер «лирического героя» — то есть собственный характер, привнесённый Яном Флемингом в его первые романы.

Все, кто их читал, когда ещё никаких фильмов не было, скажут в один голос: киношники потом всё переиначили. Ведь Бонд — это серьёзный, думающий человек; он за всю предыдущую службу убил всего двоих и вот до сих пор переживает; у него иногда в критических ситуациях потеют ладони от страха; он отнюдь не богат и в казино на свои деньги не играет; всех спецсредств для защиты у него — любимый пистолет в замшевой кобуре за поясом (а вовсе не под мышкой); после серьёзных стычек с противниками ему случается неделями отлёживаться на больничной койке, с безобразными шишками и кровоподтёками на лице, в гипсе, беспомощным; автомобиль у него — вообще свой личный подержанный огромный, слегка допотопный кабриолет; да и вообще его крёстный отец (Ян Флеминг), по его собственному признанию, в первых романах ещё пытался подражать психологическому стилю Грэма Грина…

Но всё же самая вопиющая и нечестная выдумка киношников — это, конечно же, якобы неутомимые подвиги Бонда — ловеласа в постели; потому что на самом — то деле — не было ни подвигов, ни вообще такого Бонда.

В первых шести романах — которых в общей сложности всего — то двенадцать — у Бонда только 5 (пять) подруг, по одной в каждом романе, кроме третьего. Героиня же третьего романа[564] Гала Бранд так и остаётся всего лишь мужественной соратницей в смертельно опасном предприятии и на последней странице, сама того не подозревая, разбивает Бонду сердце: он собрался ей в любви признаться и обсудить виды на совместную семейную жизнь, а она возьми да и выдай ему с самым радостным видом упреждающее сообщение, что прямо завтра идёт под венец с вот этим добрым парнем; счастливчик как раз стоит рядом и смущённо улыбается.

В четырёх из остальных первых пяти романов Бонд точно так же постепенно, искренне и глубоко влюбляется. Во втором хронологически случае — в романе «Живи и дай умереть» (Live and Let Die) — вообще до слёз, первых со времён далёкого детства.

В трёх из этих четырёх романов Бонд тоже намеревается жениться. Как минимум в одном случае (мы о нём узнаём из следующего романа) подруга Бонда Тиффани Кейс[565] даже переезжает из родных Штатов к нему в Лондон, и они несколько месяцев живут весьма счастливо, хотя до свадьбы дело у них дойти так и не успевает: девушку «уводит» её соотечественник — американец.

К тому же во всех ситуациях, когда у Бонда с этими его пятью женщинами в шести романах случались интимные отношения, он с ними не сексом для развлечения занимался, а именно любовью, причём обоюдной и сильной. Да и оказии эти возникали даже не в каждом из шести, а только в четырёх романах: Гала Бранд «другому отдана», а с недотрогой Солитер из «Живи и дай умереть» Бонд, на последней странице всё ещё прикованный к больничной койке и ни на что физическое после перенесённых истязаний пока не способный, только мечтает о грядущем после поправки «полном страсти отпуске» (passionate holiday). Всего же событий в постели в первых шести романах происходит меньше, чем нужно пальцев на руках, чтобы их пересчитать; да и даже те, что случились, большей частью только со строгой застенчивостью упомянуты.

И это называется заядлый ловелас, неисправимый повеса?

Только в пятом по счёту романе впервые проскальзывает, что в строго засекреченном личном деле Бонда, в графе «Пристрастия» записано: «выпивка, но в меру; женщины». Только в седьмом по счёту романе Бонд впервые позволяет себе секс ради секса — по одному разу в начале и в конце. И, наконец, только в восьмом по счёту романе Бонд уже ведёт себя примерно так, как и пристало ставшему ныне каноническим персонажу. Но этот восьмой роман и есть «Шаровая молния», к созданию художественных образов которого Ян Флеминг практически непричастен…

К сказанному остаётся добавить, что сам Флеминг был знаменит своим отрешённым, пренебрежительным отношением к женщинам — коих у него за многие холостяцкие годы перебывало, действительно, немало[566] — и даже вроде бы имел слегка садистские наклонности в сексе. Но всё же это только одна сторона медали. А другая выглядит так.

В 22 года, заканчивая учебную стажировку в Женеве, Ян Флеминг собрался жениться. Причём намерение у него было то же, что от романа к роману выказывал его литературный герой: он собрался жениться по любви. Избранницей стала обаятельная юная швейцарка Моник Паншо де Боттон. Мать Моники, Симона, даже изваяла бюст возлюбленного своей дочери. Посреди всего этого счастья молодого Яна нисколько не заботило, что семья Паншо де Боттон хоть и была весьма зажиточна, но все — таки не настолько, чтобы быть причисленной к мировой элите.

А вот его мать эта деталь взволновала. Мама Эви — Эвелина Флеминг, в девичестве де Сент — Круа Роуз — была вхожа в лучшие лондонские дома вплоть до королевского дворца и имела славу волевой, даже упрямой дамы; непредсказуемой и темпераментной богемной красавицы; светской львицы. Считается, что это из — за ее чрезмерно амбициозной требовательности к сыновьям не унимались подростковые комплексы Яна (он слыл в юности замкнутым, способным на неожиданные выходки подростком). Ну а когда Ян собрался жениться на «безродной» — Эви просто взорвалась. Безжалостными интригами, в том числе весьма бесчестной угрозой лишить Яна денежного пособия, она его грядущий брак по любви в конце концов расстроила.

С тех пор и пропало в нём, в глазах знавших его людей, романтическое отношение к женщинам. Хотя, если судить по его книгам, в душе он ещё долго оставался прежним и любовь к юной Моник сохранил на всю жизнь. Незадолго до смерти, в своём предпоследнем романе он впервые упомянул родителей Джеймса Бонда. Мать агента 007 он сделал швейцаркой и назвал Моник Делакруа. Попросту — к национальности и имени любимой женщины добавил обыгранную девичью фамилию матери[567]. И тем воссоединил главных непримиримых соперниц в своей жизни; теперь уже навсегда.

A Free Agent

Биографическая справка

Лорд (виконт) Альфред Милнер (1854–1925). Не будучи дворянского происхождения (титул виконта он получил за долгую и верную службу на благо империи), Милнер сделал тем не менее блестящую карьеру в колониальной администрации, где довольно быстро заработал репутацию добросовестного и эффективного государственного служащего. В 1897–1905 гг. он — губернатор Капской провинции, Верховный комиссар в Южной Африке, первый губернатор завоёванных в результате Второй англо — бурской войны Трансвааля и Колонии Оранжевой реки.

После 1905 г. и ухода с государственной службы занял пост председателя Rio Tinto Zinc (гигантская горнодобывающая корпорация, созданная фирмой Хью Мэтисона, племянника Джеймса Мэтисона[568], и затем переданная под контроль дома Ротшильдов), директор Joint Stock Bank (один из крупнейших в Англии в то время, предшественник Midland Bank, который со временем вошёл в состав The Hongkong and Shanghai Banking Corporation, — банка, созданного в Гонконге шотландцами — торговцами опиумом, ведущую роль в котором играли и играют партнёры Флемингов Ротшильды и Кизики).

Дом Keswick (произносится «Кизик») — наследники Вильяма Джардина и титула Тай — Пэна в Гонконге. Первым в длинной череде представителей шотландского дома Кизиков в Гонконге и Шанхае был Вильям Кизик — внучатый племянник Вильяма Джардина.

Кизики до сих пор контролируют концерн и руководят им. При этом они — давнишние и ближайшие партнёры Флемингов, с которыми в 1970 г. даже учредили на паях Jardine Fleming, первый в Азии деловой банк европейского образца.

Питера и Яна Флеминг с Кизиками их поколения связывала, помимо тесных деловых связей их домов, многолетняя личная дружба. Среди них Джон Кизик (1906–1982) — Тай — Пэн (1952–1956) и Президент Китайско — британского торгового совета (1961–1973), за заслуги перед Империей удостоен рыцарского звания (и, соответственно, правильно его называть «сэр Джон» или «сэр Джон Кизик»). Во время войны служил при британской миссии в военной столице Китая Чунцине в качестве представителя правительственного ведомства, отвечавшего за осуществление диверсий и саботажа (Ministry of Economic Warfare), и восточного отделения его оперативного подразделения — Управления по особым операциям (Special Operations Executive — SOE; одновременно его старший брат Вильям руководил в Лондоне всей этой службой и в этом качестве тесно взаимодействовал с Яном Флемингом).

В 1943 г. Джон Кизик был переведён в штаб верховного командующего британскими силами в Юго — Восточной Азии лорда Маунтбаттена, где служил вместе с Питером Флемингом, который в штабе Маунтбаттена руководил службой стратегической дезинформации. Один из биографов Яна Флеминга, повествуя о его очередной поездке по свету в 1959 г. — официальной целью поездки считался сбор материала для написания сериала об увлекательных городах — и рассказывая о его пребывании по этому случаю в Китае, сообщает, что в Гонконге Флеминг остановился в доме близких друзей своего брата Питера: Хью и Дианы Бартон (Hugh and Diana Barton). Про Бартона биограф Флеминга написал:

Будучи президентом легендарного дальневосточного торгового дома «Жардин и Матесон», Бартон являлся одним из последних Тайпанов Востока и, возможно, самым влиятельным дельцом во всей этой британской колонии.

В Чунцине у Джона Кизика установились близкие и доверительные отношения (Кизик свободно владел китайским языком) с вдовой Сунь Ят — сена Сун Цинлин (видный государственный деятель, с 1959 по 1981 г. — заместитель председателя, председатель — глава государства — КНР, а незадолго до смерти даже Почётный председатель КНР) и Чжоу Эньлаем, который начиная с 1948 г. и до последнего дня жизни, 8 января 1976 г., тоже занимал высшие государственные посты в КНР (именно с Чжоу Эньлаем начинались изменившие ход новейшей истории переговоры Ричарда Никсона в 1972 г.).

До самого конца Джон Кизик ежегодно, даже уже после выхода на пенсию посещал Китай для встреч со своими высокопоставленными друзьями. В 1979 г., когда власть после смерти Мао Цзе — Дуна и отстранения от власти «банды четырёх» перешла в руки Дэна Сяопина, Джон Кизик вошёл в состав посетившей Китай британской правительственной делегации, имевшей с Дэном продолжительную беседу.

В 1916–1921 гг. Альфред Милнер — член правительства Его Величества, руководит сначала военным, потом колониальным ведомствами; до конца войны он один из пяти членов высшего органа власти Соединённого Королевства в военное время — Военного кабинета (аналог советского Государственного комитета обороны — ГКО, в составе которого в начале войны тоже числилось пять человек: Сталин, Молотов, Ворошилов, Маленков и Берия). В январе — феврале 1917 г. возглавлял британскую делегацию на так называемой Петроградской конференции союзников (помимо англичан в Петроград прибыли также французская и итальянская делегации); цель конференции состояла в том, чтобы оценить положение дел в России и определить, чем союзники могут ей помочь для дальнейшего ведения войны; в своём отчёте британскому правительству Милнер, покинувший Петроград за две недели до революции, писал о политической обстановке в России:

Что может произойти — это дворцовая революция. Император и императрица поразительно непопулярны. <…> …в разговорах о революции в России очень уж много преувеличений[569].

А возможный срок «дворцовой революции» Милнер определил — только после окончания войны, не раньше; хотя князь Львов и представил ему в Москве текст своего заявления, в котором указал, что, если Николай II не проведёт конституционную реформу, революция станет неизбежной и случится через три недели (именно через три недели должна была начаться сессия Думы).

В 1882 г., будучи ещё совсем молодым человеком, Альфред Милнер вошёл в круг родоначальников современного лейбористского (а тогда фактически социалистического) движения, объединённых в рамках так называемого Фабианского общества (его самыми знаменитыми членами и основателями были драматург Бернард Шоу, учёный Бертран Расселл, писатель — фантаст Герберт Уэллс, а также супруги Беатрис и Сидней Вебб; именно Сидней Вебб после войны занял место Милнера на посту министра по делам колоний; активными членами общества были в том числе и многие видные российские социалисты — эмигранты, жившие в Лондоне: Литвинов, Майский, Ротштейн, Петерс и др.; стоит отметить, что, в отличие от соратников и сторонников Троцкого и спонсировавших его американских социалистов, никто из большевиков — «фабианцев» в процессе политических репрессий 1936–1938 гг. не пострадал). В 1902 г. Милнер стал членом пропагандистского клуба Coefficients, в который входили самые видные и влиятельные члены Фабианского общества.

В то же время и одновременно с его членством в Фабинском обществе Милнер — убеждённый единомышленник и ближайший соратник Сесила Родса, легендарного проповедника концепции единой мировой империи под водительством Британии, и один из четырёх назначенных Родсом распорядителей оставленного им состояния (остальные три: зять барона де Ротшильда, одного из основных деловых партнёров Родса, и бывший премьер — министр Великобритании либерал граф Розбери; один из директоров имперской колониальной Британской Южно — Африканской компании (BSAC)[570] и сын личного секретаря принца Альберта и затем королевы Виктории граф Грей; а также самый старый и преданный личный друг и соратник Родса Линдер Джеймсон[571]). Милнер активно поддерживал все имперские начинания и предприятия Родса и BSAC, включая провальный рейд Джеймсона и откровенно колониальную Вторую англо — бурскую войну.

В своём качестве главы южноафриканской колониальной администрации во время этой войны именно Милнер нёс личную ответственность за создание и функционирование получивших печальную известность концентрационных лагерей под открытым небом, в которых в невыносимо тяжёлых условиях содержания погибли десятки тысяч буров, в основном женщины и старики, и в том числе четверть всех детей обеих бурских республик в возрасте до 16 лет.

Мировую славу Милнеру обеспечил уважаемый в международных академических кругах профессор Кэрролл Квигли (1910–1977), который играл в США ту же роль и занимал в американском истеблишменте примерно то же место, что и Збигнев Бжезинский. В двух своих ставших со временем знаменитыми работах — «Англо — американский истеблишмент» и «Трагедия и надежда» — он изложил и обосновал версию, согласно которой Милнер возглавил некое «тайное сообщество» (так называемая «Группа Круглого стола» — The Round Table group[572]), созданное no инициативе Сесила Родса и на его деньги, с целью формирования единой мировой империи с Великобританией во главе и приведения к реальной власти «мирового правительства». С тех пор, как книги Квигли увидели свет[573], его тезисы, касающиеся тайного сообщества и «Круглого стола», были повторены и растиражированы десятками, сотнями и даже, наверное, тысячами авторов во всём мире — как серьёзными, так и нет, — которых последнее время всех скопом пытаются записать в одну категорию «конспирологов» (некий парадокс при этом заключается в том, что самого профессора Квигли в «конспирологи» не записывают и факты, собранные и приведённые им в обоснование его версии, не оспаривают). Вот как Кэрролл Квигли характеризовал Милнера:

(Лорд) Милнер терпеть не мог межпартийную борьбу и парламентскую систему: он вместо этого делал ставку на госуправление в интересах социального страхования, национального единства и имперской федерации и потому мог бы послужить одним из самых ранних примеров нового явления, которое Джеймс Бернхэм позднее назвал «менеджерской революцией», то есть зарождения и роста группы менеджеров, действующих за кулисами и недоступных контролю со стороны общественного мнения, но умеющих в то же время достигать того, что они сами считают благом для народа.

Наконец, вот что сам Милнер, являясь уже полноправным членом правящего класса империи, в одном из публичных выступлений в 1906 г. сказал о себе:

Я не только империалист до мозга костей… Я ещё и не могу встать на сторону тех, кто огульно хает Социализм. Признаю при этом, что социализм возможен и в подлой форме, когда против богатства ополчаются просто потому, что ненавидят его, а само учение живёт за счёт разжигания классовой ненависти. Но… есть и благородный Социализм; он рождается не из зависти, не из ненависти, не из немилосердия, а из искренне прочувствованного, благородного и мудрого понимания того, что такое жизнь всей нации в целом.

Таким образом получается законченный политический портрет классического приверженца социал — империалистического движения, которое в первой половине XX в. пользовалось большой популярностью и считалось в кругах тогдашней крупной буржуазии наиболее прогрессивным.

Роберт Брюс Локкарт (1887–1970). Шотландец самого благородного происхождения, имел предков сразу в нескольких древних кланах, причём представители клана Брюсов с 1306 по 1371 г. даже были королями Шотландии.

После длившейся три года, но так и не давшей результата попытки разбогатеть в компании с ближайшими родственниками на колониальных плантациях в Малайе поступил в 1912 г. на государственную службу в Форин — офис и следующие пять лет служил сначала вице — консулом, а потом генеральным консулом в Москве. Был отмечен руководством, поскольку вёл активную работу с представителями российской оппозиции и писал в Лондон толковые отчёты, качество которых оценили не только в Форин — офисе.

Во время Петроградской конференции союзников в Санкт — Петербурге в феврале 1917 г. переводил беседы Альфреда Милнера (в том числе с царём Николаем II) и произвёл на Милнера самое положительное впечатление. Именно по инициативе Милнера после прихода большевиков к власти был в январе 1918 г., несмотря на молодость (ему только — только исполнилось тридцать лет), направлен в своём личном качестве британским правительством в Петроград и оттуда следом за революционным правительством в Москву.

После провала так называемого «заговора послов» и покушения на Ленина был арестован и вскоре (в начале октября 1918 г.) выслан из России. Мнения о сыгранной им в Москве роли высказывались в правительстве в Лондоне самые противоположные, критиковали в том числе и покровителя Брюса Локкарта Альфреда Милнера — за проявленную недальновидность.

В связи с этим Брюс Локкарт в 1919 г. уехал «в ссылку» на незначительную должность коммерческого секретаря британской миссии в Праге с дополнительной обязанностью писать доклады в СИС (британскую разведку) по интересующим разведчиков вопросам (близкие и доверительные, даже личные дружеские отношения с чешскими руководителями у Брюса Локкарта завязались после того, как он активно способствовал репатриации из России чешского корпуса и вывозу захваченного чехами российского золота).

Однако уже в конце 1923 г. он возвращается на гораздо более серьёзную — и заметно лучше оплачиваемую — работу в так называемый Anglo — International Bank — полуавтономную структуру Bank of England в Центральной Европе, один из так называемых колониальных банков в тогдашней британской банковской системе. В 1925 г. его одновременно назначают руководителем Управления сбора информации в аналогичный, тоже колониальный, Anglo — Austrian Bank.

В том же году умирает покровитель Брюса Локкарта лорд Милнер, в связи с чем он постепенно меняет род занятий и, начиная с 1928 г., делает блестящую карьеру журналиста в самом крупном на тот момент в Великобритании газетном концерне барона Бивербрука[574].

В сентябре 1941 г., после долгих месяцев межведомственного соперничества и подковёрных схваток между ближайшими соратниками Черчилля официально учреждается Управление политической разведки и пропаганды (УПРП), которому передаются исполнявшиеся ранее различными подразделениями функции по ведению всех видов военной пропаганды против врага, а также пропаганды внутри страны. Это Управление Брюс Локкарт и возглавляет вплоть до его роспуска по окончании войны.

Главную роль в его назначении, несомненно, сыграл личный друг Черчилля барон Бивербрук — такой же богатый и влиятельный газетный магнат, как и виконты Ротермер и Нортклифф (недаром он числился среди друзей Энн Ротермер и, соответственно, Яна Флеминга): Бивербрук сам в последние годы Первой мировой войны возглавлял специально созданное для централизованного управления всей британской военной пропагандой Министерство информации [575].

В официальном отчёте о проделанной УПРП работе, написанном одним из заместителей Брюса Локкарта и рассекреченном в 2002 г., сказано:

От Форин — офиса в создании Управления принимал участие Роберт Брюс Локкарт, хорошо знакомый со спецслужбами ещё со времён революции в России, когда он сам был британским агентом.

ПРОДЕМОНСТРИРОВАННАЯ в предыдущей главе неочевидность всего, что связано с британскими агентами — как вымышленными, так и настоящими — и что, казалось бы, уже «давно» и «хорошо» известно о них, начинается с самого их названия: британские агенты. В чём легко убедиться на следующем примере.

У ДЖЕЙМСА Бонда был не менее знаменитый в своё время предшественник. Это — Стефен Лок, главный герой снятого в 1934 г. в Голливуде фильма с говорящим названием «Британский агент» (British Agent).

Сегодня, конечно, никто уже не помнит ни сам весьма лубочный по нынешним меркам фильм, ни его малореальных героев. Но в своё время он имел колоссальный успех: главные роли исполнили две тогдашних голливудских звезды первой величины: британец Лесли Ховард и американка Кэй Фрэнсис (это был тогда точно такой же тандем, как, например, сегодня Хью Грант и Джулия Робертс в «Ноттинг Хилл» или Колин Фирт и Рене Зеллвигер в «Дневнике Бриджет Джонс»),

А в основу показанных в «Британском агенте» якобы шпионских страстей лёг вышедший двумя годами раньше и тоже моментально ставший международным хитом документальный роман под названием «Мемуары британского агента» (Memoirs of a British Agent). Написал его — как и сценарий к фильму — знаменитый по сей день в России Роберт Брюс Локкарт. И вот в связи с ним и обозначается первая, отправная, если можно так сказать, неясность.

Брюс Локкарт прославился тем, что недолго (в январе — сентябре 1918 г.) побыл при молодом советском правительстве посредником для общения с британскими властями и чудом остался жив после того, как большевики на весь мир объявили его главным организатором неудавшегося «заговора послов», посадили в Кремлёвский арсенал под замок и принялись грозить «англичанке» его судом и смертной казнью.

Перед этим, когда Брюс Локкарт ещё только готовился к возможному очередному отъезду в Россию и когда в коридорах власти в Лондоне ещё не было сложившегося мнения в пользу установления дипломатических и даже вообще каких бы то ни было отношений с новой большевистской властью в России, Брюсу Локкарту поставили задачу, которую сам он в своей документальной повести, рассказывая о своих ежедневных встречах с лордом Милнером накануне отъезда, передал следующими словами:

Его (лорда Милнера. — А. Б.) мнение о перспективах развития ситуации на войне было скорее пессимистичным. Уточняя в последний раз данные мне указания, он подчеркнул, что ситуация сложилась крайне тяжёлая. Если в самое ближайшее время не удастся ликвидировать угрозу со стороны (германского) подводного флота, то принятия назревающего решения не избежать. Вступление в переговоры о заключении мира представлялось ему возможным и даже вероятным. Что же касается России, то положение дел в её отношении настолько плохо, что результат любых моих возможных начинаний уже вряд ли сможет что — то изменить. Поэтому мне надлежит в первую очередь причинять максимальный ущерб Германии, всячески вставлять палки в колёса участникам сепаратных мирных переговоров и всеми доступными способами поощрять попытки большевиков не дать немцам навязать им какие — либо условия. Помимо этого, большой интерес будет представлять любая достоверная информация о характере и силе большевистского движения. В случае, если мне что — то будет угрожать, я должен немедленно телеграфировать ему (лорду Милнеру. — А. Б.) лично.

Однако Брестско — Литовский мир большевики всё — таки подписали. Через несколько месяцев случилось покушение на организатора этого позорного и одновременно неизбежного дела: раненный отравленными пулями В. И. Ленин чудом остался жив. Следствие тут же установило, что представители союзных держав были как минимум в курсе готовившегося переворота.

Большевистские пропагандисты с тех пор решили присвоить случившемуся звучное название «Заговор послов», а его лидером заявили предположительного участника от британской стороны — Брюса Локкарта. И с этого — то момента в рассказе о тогдашних треволнениях начинает появляться неопределенность.

Причём дело не в том, был какой — то заговор у посланников Антанты на самом деле или нет, имели ли большевики повод выступать с подобными обвинениями и являлся ли Брюс Локкарт в действительности главарём заговорщиков (историки сегодня склоняются к тому, что всё — таки не являлся). Дело в том, что Брюс Локкарт не был послом, и не только с формальной точки зрения (положенных верительных грамот он от своего короля не получал и советским руководителям не вручал); «британским послом» его не считал вообще никто и нигде: ни в Лондоне, ни в Москве, ни в остальных европейских и заморских столицах, ни в момент его появления в России в конце зимы, ни на момент его ареста в конце лета 1918 года.

Сами же британцы его назвали не послом и не посланником, a British Agent, то есть британским агентом; как, например, в уже приведённой выше цитате или в комментариях издателя одного из дневников Брюса Локкарта:

Локкарт выехал в Россию 14 января в качестве руководителя или «Агента» миссии, направляемой к «временному» правительству коммунистов.

Статус Брюса Локкарта в Москве, действительно, был весьма необычный и в значительной степени оппортунистический, что хорошо демонстрирует процедура оформления его отъезда в Москву. Вот как описал её сам Брюс Локкарт.

Его отправку в пореволюционную Россию организовывал и продвигал в правительстве лорд Милнер, руководивший на тот момент военным ведомством. Ситуация при этом была крайне необычной, поскольку страны Антанты захвативших власть большевиков не признали и дипломатических отношений с ними не имели, что исключало официальные контакты и требовало эвакуации дипломатических миссий, которые, действительно, вскоре покинули страну[576]. Соответственно, отправлять Брюса Локкарта в качестве официального дипломатического посланника было невозможно. После раунда интенсивных консультаций с другими министрами лорд Милнер приемлемый вариант нашёл; заключался он в том, чтобы предложить большевикам, чтобы они, по — прежнему не будучи официально признанными в Лондоне, обеспечили тем не менее Брюсу Локкарту дипломатические привилегии, при том понимании, что Лондон взамен предоставит de facto такие же дипломатические привилегии Максиму Литвинову (которого большевистское правительство незадолго до того уже назначило в одностороннем порядке своим полпредом в Соединённом Королевстве). Оставалось договориться об этом компромиссе с большевистским руководством в Петрограде. Но только вот каналов связи с ним не было (Брюсу Локкарту как раз и предстояло их налаживать).

Решение тем не менее было найдено без особого труда, поскольку в ведомстве лорда Милнера конфиденциальные контакты с российскими большевиками поддерживались, и отвечал за них ещё один молодой и многообещающий подопечный Милнера — Рекс Липер[577]. Он и организовал сначала отдельную встречу с Фёдором Ротштейном, на которой Брюс Локкарт всё подробно с этим старейшим российским социалистом обсудил, а затем обед в дорогом ресторане, где к их компании присоединился нужный для решения вопроса Максим Литвинов.

Фёдор Ротштейн (1871–1953) прожил в эмиграции в Лондоне тридцать лет, имел британское подданство, являлся активный членом британского фабианского и международного социалистического движения, лично участвовал в создании британской коммунистической партии как национальной ячейки Коминтерна, после возвращения из эмиграции был послом РСФСР в Тегеране и членом АН СССР; был хорошо знаком с Лениным, который даже жил у него во время своего пребывания в Лондоне, и пользовался его полным доверием (тем более что они были ровесниками); одновременно служил переводчикам в ведомстве лорда Милнера и имел доверительные отношения с сотрудником разведывательного управления того же ведомства Рексом Липером.

Максим Литвинов — организатор многих «эксов» и закупок оружия за пределами России для революционеров — также на момент революции жил в Лондоне и был назначен большевиками их посланником в Великобритании, хотя официально англичане его в этом качестве не признавали; до возвращения в уже Советскую Россию имел, как и Ротштейп, британское подданство, являлся активным участником фабианского движения и был женат на англичанке; впоследствии был министром иностранных дел СССР.

Вот что об этой встрече в ресторане записал в своём дневнике и в своей документальной повести Брюс Локкарт:

Договаривающиеся стороны были представлены Ротштейном и Литвиновым со стороны России и Липером и мной со стороны Англии. Странный это был обед….Нам с Липером едва исполнилось по тридцать лет. Литвинов был на одиннадцать лет старше нас, а Ротштейн года на два старше Литвинова. Оба они были евреи. Оба подвергались преследованиям и тюремному заключению за свои политические убеждения. И в то же время Литвинов… был женат на англичанке, а сын Ротштейна — английский подданный — служил в Британской армии.

Следует уточнить: Фёдор Ротштейн, сын богатых родителей, ещё гимназистом попав на учёт в жандармерии как политически ненадёжный, сразу после окончания гимназии был отправлен родителями вон из России, обосновался в Англии и затем вплоть до 1920 г. ни разу больше в России не появлялся; в советские годы никогда никаким репрессиям не подвергался, умер в начале 1950‑х гг. в возрасте 79 лет от старости, будучи действительным членом АН СССР. Судить о его близости к В. И. Ленину можно хотя бы по тому факту, что во время знаменитой встречи в Кремле Ленина и Герберта Уэллса третьим участником их беседы был именно Ротштейн, и — по словам Уэллса — он не стеснялся при этом поправлять мнения Ленина и подсказывать ему «правильные» ответы.

Следует уточнить и про М. М. Литвинова. В 1908 г. его арестовали в Париже: он тайно готовился вместе с группой своих оперативников (легендарный Камо был один из них) одновременно обменять сразу в нескольких французских банках меченые пятисотрублёвые купюры, захваченные во время знаменитого «экса» в Тбилиси; в России это сделать было немыслимо, и потому их вывезли срочно в Европу, рассчитывая на нерасторопность международной банковской системы. В Европе арест Литвинова вызвал моментальную реакцию, и левая «прогрессивная» пресса развернула шумную и хорошо скоординированную кампанию в защиту попавшего в застенок «борца за свободу». В результате французские правоохранительные органы пойманного с поличным пособника террористов невообразимым образом выпустили и вместо заключения, как положено, в тюрьму просто выдворили его из страны; да к тому же почему — то не в Россию, а в Англию, где его встретили с восторгом, и он довольно скоро и почему — то без проблем получил подданство и даже служил на принадлежавшем Ротшильдам военно — промышленном гиганте «Виккерс».

За обедом Ротштейн ещё раз изложил вкратце ситуацию и предложенные Липпером и Брюсом Локкартом условия квазидипломатической сделки и затем обратился к Литвинову с просьбой написать для Брюса Локкарта соответствующее рекомендательное письмо Льву Троцкому, а взамен он и Липер пообещали Литвинову, что ему в Лондоне тоже будут предоставлены de facto дипломатические привилегии. Литвинов согласился и письмо написал (а в его распоряжение вскоре было предоставлено помещение под неофициальное представительство большевистского правительства в Лондоне). Причём написал Литвинов этот архиважный документ — если верить Брюсу Локкарту — на салфетке фешенебельного ресторана, в котором они обедали. И именно с такой «верительной грамотой» от живущего в эмиграции, но пользующегося непонятным доверием в принимающей стране революционера — большевика Брюс Локкарт и отправился в путь в качестве, как было сказано выше, British Agent.

Очевидно, что завербованного агента и тем более офицера разведки для выполнения тайного задания таким странным образом отправлять бесполезно (и Брюс Локкарт и не являлся ни тем, ни другим). Очевидно и то, что название мемуарной повести Брюса Локкарта (Memoirs of a British Agent) — правильное и понятное на английском языке — на русский язык переведено как минимум неточно («История изнутри. Мемуары британского агента»). Хотя с другой стороны становится вовсе непонятным, как же его правильно перевести: воспоминания британского… кого?

Подсказку предлагает сам Брюс Локкарт.

После покушения на Ленина его арестовали и поместили под надзор в здании Арсенала в Кремле. В Лондоне для обеспечения его безопасности тут же арестовали и тоже посадили под замок Максима Литвинова. Тем не менее Брюса Локкарта в Москве вроде как собрались судить и даже грозились чуть ли не расстрелять, но потом всё — таки «передумали» (видимо, до Милнера дошло сообщение о том, что Брюсу Локкарту что — то «угрожает», и он принял соответствующие меры) и отпустили в обмен на освобождение из английской тюрьмы Максима Литвинова.

Пока Брюс Локкарт пребывал таким образом под арестом, делом его ведал заместитель председателя ЧК Яков Петерс. А Петерс до революции довольно долго жил в эмиграции в Лондоне, был женат на англичанке, дочери крупного банкира, и несколько предреволюционных лет даже занимал руководящую должность в коммерческой структуре тестя — банкира. Так что отношения между «заключённым» и «тюремщиком» сложились, несмотря на ситуацию, вполне дружелюбные и даже, по словам самого Брюса Локкарта, уважительные.

В какой — то момент Петерс сообщил ему новость, что английскому правительству дана гарантия через пару дней отправить Брюса Локкарта домой. И тут же следом предложил ему не уезжать, а вместо этого остаться в Москве и присоединиться к революционной работе. «Всё равно капитализм обречён», — сказал Петерс в заключение.

Брюс Локкарт это большевистское предложение не отверг с гневом или хотя бы насмешливым негодованием. Он, наоборот, глубоко задумался и даже довольно сильно переживал. Дело было не только в том, что, уезжая обратно в Англию, он рисковал потерять навсегда сильно ему полюбившуюся «Муру» (Марию Бенкендорф, в девичестве Закревскую, а впоследствии — баронессу Будберг: известна также под прозвищем Железная женщина, которое ей дал её любовник и сожитель в 1920‑х гг. Максим Горький). Решение остаться в России и присоединиться к борьбе «большевиков» в то же время уже приняли, например, члены французской военной миссии Жак Садуль, Робер Пети, Марсель Боди и Пьер Паскаль (Jacques Sadoul, Robert Petit, Marcel Body, Pierre Pascal). To есть предложение Петерса в том конкретном временном контексте ничуть не выглядело неуместным, или абсурдным, или шутливым. И Брюс Локкарт его воспринял как вполне серьёзное и реальное.

Свои непростые размышления в этой связи он изложил в конце книги отдельным абзацем, и в этом — то отрывке и содержится подсказка (курсив мой):

Я поймал себя на том, что мысленно снова и снова возвращаюсь к предложению Петерса остаться с Мурой, в России. Английского читателя может даже удивить, насколько серьёзно я его воспринял. Но оно, как ни странно, отнюдь не было безумным. Ведь аналогичное предложение приняли Садуль и Паскаль… И они не были какими — нибудь злонамеренными предателями. Как и большинство из нас, они испытали на себе влияние катаклизма, который у нас на глазах потрясал мир до самого основания. Поэтому я тоже иногда задавался вопросом, как должен был бы поступить, если бы пришлось выбирать между цивилизацией на Уолл — стрит и варварством в Москве. Но в тот конкретный момент я не был волен распоряжаться собой. Я очутился в самом центре события, несущегося миниатюрным смерчем по всему миру; превратился в нечто, из — за чего не на шутку сцепились две мировые системы. Стать большевиком я не мог. Ради моего освобождения гул телеграфных проводов не смолкал по всей Европе, и пренебречь моими официальными обязательствами я не имел права.

То, что я перевёл выделенной курсивом фразой «я не был волен распоряжаться собой», в оригинале у Брюса Локкарта звучит: I was not a free agent — дословно: я не был «свободным», «вольным», «самостоятельным» действующие лицом. Противопоставляется которому тоже агент, а значит — тоже действующее лицо, но обременённое «обязательствами в интересах Британии» — «Британский агент», как сам Брюс Локкарт себя называл (и все остальные тоже).

Вот такая получается разница: «свободный агент» — free agent — это ещё ничей не агент, а просто человек, который волен сам выбрать, на чью сторону встать и что затем предпринять в борьбе за достижение целей выбранного «сюзерена». А «британский агент» — это всё тот же человек, но свой выбор он уже сделал в пользу дела, идеи, целей «Британии».

Эта особенность и это отличие британского агента от обычных сотрудников и агентов спецслужб особенно хорошо видны в одной короткой фразе, фигурирующей в примечаниях к дневникам Брюса Локкарта:

Реальной причиной его (Брюса Локкарта. — А. Б.) ареста могла быть его связь со шпионом СИС (МИ6) Сиднеем Рейли, которому он в основном просто передавал денежные средства. Но сам он чисто технически шпионом (разведчиком) не являлся. Главным представителем «Сикрет Интеллидженс Сервис» в России в тот момент являлся коммандер Эрнст Бойс.

Казалось бы, теперь всё стало более или менее ясно? Нет.

Слуги двух хозяев

Биографическая справка

Клод Дэнси (Claude Dansey, 1876–1947). Заместитель руководителя британской контрразведки (МИ5) во время Первой мировой войны и заместитель руководителя британской разведки (МИ6 или СИС) во время Второй мировой войны. При жизни считался в профессиональных кругах союзных держав самым опытным специалистом в области организации и оперативной деятельности спецслужб. Начинал военную карьеру в 1890‑х гг. на юге Африки в составе частного вооружённого формирования — British South Africa Police — на службе местной колониальной компании (British South Africa Company, BSAC, или Британская Южно — Африканская компания). Участвовал в этом качестве в карательных и иных вооружённых операциях против коренного населения территорий, отданных в управление BSAC. Прославился благодаря успешным действиям его кавалерийских разведотрядов под общим командованием легендарного Роберта Баден — Пауэлла[578] во время очередной кампании против воинственных племён матабеле (британские историки называют эту кампанию Second Matabele War). Участвовал уже в качестве кадрового офицера британских ВС в так называемой Второй англо — бурской войне (1899–1902) и в частности в снятии осады с Мафекинга (стараниями британских военных пропагандистов и историков осада Мафекинга стала легендарным эпизодом и героическим символом той в остачьном чисто колониальной и позорной для Великобритании войны); руководил защитниками осаждённого Мафекинга полковник Баден — Пауэлл. Тогда же Клод Дэнси познакомился с ещё совсем молодым Уинстоном Черчиллем, с которым затем сохранял добрые отношения до конца жизни. Через некоторое время Клод Дэнси был переведён в разведуправление всего британского корпуса в Южной Африке, под начало полковника Хьюма и затем полковника Дэвида Хендерсона, которые, собственно, и создали тогда первую разведслужбу современного типа. (Хендерсон также является создателем Royal Flying Corps — британских ВВС — и Intelligence Corps — британской войсковой разведки; он автор учебников «Разведка в полевых условиях: принципы и порядок ведения», 1904 г., и «Искусство разведки», 1907 г.). После окончания англо — бурской войны, с 1904 по 1910 г. Дэнси служил по линии Министерства по делам колоний в Сомали, где также создал и активно использовал собственную агентурную сеть. Затем он уволился с государственной службы и вернулся на неё только в 1914 г., незадолго до начала Первой мировой войны, сразу на должность заместителя начальника контрразведки (МИ5). В апреле — июне 1917 г. лично участвовал в создании разведслужбы только что вступивших в войну США: разрабатывал организационную структуру американской разведки, читал лекции для её будущих руководителей, определял руководящие принципы отбора и подготовки сотрудников и агентуры. На всём протяжении Второй мировой войны, занимая официально должность заместителя начальника британской разведки (МИ6), Дэнси являлся фактическим руководителем всех британских спецслужб, кроме разведки ВМС. Формально начальником МИ6 числился полковник Стюарт Мингис — человек, в отличие от Дэнси, очень богатый и принадлежавший к высшему свету. Но Мингис был значительно моложе и во время Первой мировой войны ещё только делал свои первые шаги в мире разведки, причём именно под началом Клода Дэнси, а потому всю дальнейшую жизнь, по свидетельству знавших их обоих современников, считал Дэнси своим наставником и во всех делах полагался на него. Как ни странно, закончил Клод Дэнси свою совершенно уникальную в истории современных разведслужб карьеру в 1944 г. в возрасте 68 лет в скромном — с учётом его заслуг — звании подполковника.

Дэнси был потомственным военным: его отец, Эдвард Дэнси, служил капитаном в самом престижном британском полку — Гвардейском кавалерийском полку Дворцовой кавалерии (Life Guards of the Household Cavalry; прямой аналог в России — легендарный Кавалергардский полк[579]). Его деды, прадеды и прапрадеды также отличились на военной службе и поколение за поколением входили в анналы военной истории Королевства. Однако для дальнейшего повествования важно отметить его родственные связи не столько по отцовской, сколько по материнской линии: Элеонора Дэнси была пятой по счёту дочерью второго лорда Джиффорда, и один из её братьев, родной дядя Клода Дэнси — Морис Джиффорд — тоже участвовал в качестве офицера в войнах, имевших место на рубеже XX в. на юге Африки, а второй её брат, то есть тоже родной дядя Клода Дэнси лорд Эдрик, 3‑й барон Джиффорд, дослужившийся до должности руководителя британской колониальной администрации сначала Австралии, а потом Гибралтара, стал в то же время — в 1889 г. — и там же одним из директоров BSAC, в вооружённых формированиях которой и начинал по протекции и под крылом заботливых дядьёв свою скаутскую[580] карьеру их племянник.

В СВЕРХЗАДАЧЕ, сформулированной братьями Флемингами для бондианы, впечатляет неожиданно высокий уровень государственного склада ума и подхода у людей, вроде бы к большой политике непричастных. Демонстрации корней этого «феномена» — который на самом деле и есть феномен «британских агентов» — и будет посвящён дальнейший рассказ, а чтобы демонстрация получилась достаточно наглядной, придётся сделать целый ряд серьёзных исторических отступлений.

ТЕАТРЫ военных действий кампании, вошедшей в историю России под названием «Крымская война» (1853–1856), отнюдь не ограничивались одним только Крымом. Начиная с конца 1853 г. десять месяцев шли бои в Закавказье, где были наголову разбиты наступавшие на том направлении турецкие войска. Летом 1854 г. и затем летом 1855 г. англо — французская эскадра блокировала и обстреливала базы российского флота в Балтийском море — Кронштадт и Свеаборг (сегодня это Суоменлинна — система бастионов, расположенных на островах при входе в порт Хельсинки), но единственного ощутимого успеха на Балтике союзники смогли добиться только вдали от русских берегов, взяв со второй попытки и разрушив недостроенную русскую крепость Бомарзунд на Аландских островах. В Белом море весной 1854 г. английская эскадра пыталась осадить Архангельск и обстреляла город Колу и Соловецкий монастырь, однако никакого конкретного результата не добилась и ушла ни с чем. Наконец, в первых числах сентября 1854 г. нападение англо — французской эскадры успешно отразили защитники Петропавловска — Камчатского.

Этот удар на Дальнем Востоке был предсказуем и ожидаем. Незадолго до того, в 1841 г. экспедиционный корпус Великобритании нанёс сокрушительное поражение Китаю в так называемой Первой опиумной войне, и у этой победы британцев накануне войны с Россией в 1853–1856 гг. была одна особенность, которая и обусловливала оправданные опасения российской стороны.

Ни Великобритания, ни Россия не имели сколько — нибудь серьёзного военного присутствия ни у китайских границ, ни тем более в северной части тихоокеанского региона; не имели они там и внушительных военно — морских сил: в деле при Петропавловске с обеих сторон участвовали всего полдюжины кораблей и несколько тысяч бойцов, включая около тысячи ополченцев с российской стороны (попросту почти всё мужское население Петропавловска). Более того, исполнение почти всех государственных функций с обеих сторон было доверено не государственным организациям и силовым структурам — которые там фактически отсутствовали, — а частным компаниям: Российско — Американской компании (РАК), с одной стороны, и Британской Ост — Индской компании (British East India Company, EIC) и Компании Гудзонова залива (Hudson’s Bay Company, HBC) — с другой стороны (камчатским губернатором, например, был назначен один из флотских капитанов РАК, произведённый впоследствии в адмиралы В. С. Завойко; именно он — штатный сотрудник частной компании — обеспечил образцовую оборону Петропавловска). Граница переданных перечисленным компаниям волей их монархов в монопольное освоение и управление территорий, и в первую очередь граница, отделявшая территории под управлением РАК от территорий НВС (сегодня это граница между Канадой и вошедшей с тех пор в состав США Аляской), являлась поэтому фактической границей между Российской и Британской империями.

Особенность же в связи с этим заключалась в том, что сокрушивший китайские силы британский экспедиционный корпус был сформирован не из регулярных частей вооружённых сил британского монарха, а из собственных — частных — военизированных формирований Ост — Индской компании, именовавшихся «Британской индийской армией». Эта «армия» просуществовала в качестве самостоятельного частного вооружённого формирования вплоть до введения прямого правления британского монарха на территории Индии в 1858 г., содержалась целиком за счёт прибылей Ост — Индской компании и напрямую подчинялась её руководству; к началу XIX в. в её составе числилось под ружьём 158 000 человек, а в Англии даже функционировала её полноценная частная военная академия (East India Company Military Seminary), готовившая командный состав для вооружённых формирований EIC.

О боевых качествах этой частной армии можно судить по тому факту, что решающие действия на морс во время Первой опиумной войны тоже были осуществлены не британскими ВМС, а военными кораблями EIC во главе с прославившимся тогда пароходо — фрегатом «Немисис» — только что построенным первым в истории Великобритании железным военным кораблём, имевшим помимо парусной оснастки две паровые машины. Именно «Немисис» обеспечил успех похода против фортов Чуаньби в дельте реки Чжуцзян (Жемчужная река) и через некоторое время взятие Кантона (Гуанчжоу) — тогдашнего главного центра международной торговли во всём регионе, прикрытием которого как раз служили китайские форты Чуаньби.

Присутствием таких грозных и воинственных соседей — конкурентов и была в значительной степени обусловлена озабоченность руководства Российско — Американской компании как в центре (штаб — квартира РАК находилась в Санкт — Петербурге), так и на местах на Аляске, где непосредственно перед началом войны были предприняты следующие действия.

Служивший до 1852 г. в качестве правителя сначала крепости Росс (принадлежавшее РАК до 1841 г. владение недалеко от Сан — Франциско), а затем головной конторы РАК в Новоархангельске (сегодня это город Ситка в Аляске) и после этого переведённый на должность вице — консула в Сан — Франциско Пётр Степанович Костромитинов учредил в Сан — Франциско в качестве юридического лица США 100 %‑ную дочернюю фирму РАК под названием «Американо — Русская торговая компания» (American Russian Commercial Company — предназначалась для реализации льда, завозимого РАК из Новоархангельска). Её — то Костромитинов и предложил использовать для вывода активов и территории РАК из — под британского удара, что военного, что со стороны британских колониальных компаний — конкурентов. Для этого он подготовил проект договора о продаже территории, находившейся под управлением РАК, «Американо — Русской торговой компании», посягать на имущество которой британцы не имели права в силу нейтрального статуса США (или САСШ, как их тогда ещё иногда называли в России). Текст договора, в который оставалось только вписать дату продажи, Костромитинов отправил для согласования в Вашингтон российскому посланнику в США барону де Стеклю. Стекль, в свою очередь, провёл консультации с государственным секретарём Вильямом Марси и сенатором от Калифорнии Вильямом Гвином, которые были единодушны во мнении, что англичане наверняка правильно оценят фиктивный характер этого договора и принимать его в расчёт не станут. В результате предложенному Костромитиновым проекту ход дан не был.

Правда, до вашингтонских журналистов дошли какие — то слухи о нём, и они ещё некоторое время активно муссировали тему отчаянного финансового положения, в котором оказался российский царь, якобы вынужденный чуть ли не распродавать свои территории. Стеклю даже пришлось давать Марси и Гвину заверения, что публикуемые в местной печати сплетни — всего лишь сплетни и что за ними ничего не стоит.

В реальности же поднятый тогда журналистами шум сослужил России добрую службу. Предположив, что США и правда собираются приобрести территории под управлением РАК и тем самым ощутимо усилиться, британское правительство одобрило поступившее напрямую центральному руководству НВС практически тогда же, когда в Вашингтоне рассматривался проект Костромитинова, предложение Главного правления РАК в Санкт — Петербурге. В результате не правительства двух воюющих государств, а две частные колониальные имперские компании заключили между собой весной 1854 г. договор, по которому они взаимно признали нейтралитет подконтрольных им территорий и имущества на американском континенте и Алеутских островах. (Юридическая квалификация этого договора усложняется ещё и тем, что высшее руководство РАК — её Главное правление — формировалось почти исключительно из действующих офицеров российского ВМФ, которые таким образом совмещали действительную военную службу с государственными административными и частными коммерческими функциями.)

Через тринадцать лет, в 1867 г., земли и имущество РАК всё — таки были проданы, но уже не фиктивно, а реально, и не в рамках частной торговой сделки, а согласно межгосударственному договору цессии, подписанному полномочными представителями Российской империи и США и ратифицированному российским царём и Конгрессом США.

Вопреки расхожему мнению, будто Россия чуть ли не насильно, за большие взятки навязала эту сделку Соединённым Штатам, которым дикие северные территории якобы казались тогда абсолютно бесполезными и ненужными, стоит рассматривать это событие в более общем контексте. Менее чем через два года аналогичную сделку и за примерно такие же деньги США официально и по собственной инициативе — то есть демонстрируя свой очевидный интерес — предложили Компании Гудзонова залива (и, если бы та сделка состоялась, «бесполезная и ненужная» северная граница США сегодня проходила бы вдоль всей северной границы России в Ледовитом океане). Но НВС предложение США отклонила и вместо этого вернула все находившиеся под её управлением владения британскому монарху, который тут же передал их британскому же доминиону — Канаде.

При этом сама Канада была создана практически одновременно с продажей Аляски Соединённым Штатам (документ, согласно которому учреждался этот полуавтономный доминион — British North America Act, был подписан 1 июля 1867 г., всего через три месяца после подписания русско — американского договора о цессии Аляски), то есть британский монарх явно начал предпринимать решительные меры в ответ на усматриваемое англичанами усиление США.

К этому остаётся добавить, что:

a) EIC к тому моменту тоже уже была национализирована (после вступления в силу закона об управлении Индией 1858 г.), и Индия приобрела в составе империи даже ещё более зависимый статус, чем Канада;

b) РАК и подвластные ей колонии в 1865 г. утверждённым царём решением Государственного совета были переданы в ведение морского министра, то есть российские имперские предприниматели, как и их британские коллеги, тоже были в те годы лишены своих монопольных, квазигосударственных полномочий;

c) созданная чуть позже по старому трафарету Имперская британская восточно — африканская компания просуществовала всего семь лет и была ликвидирована ввиду её очевидной недееспособности в новых реалиях конца XIX века (её наследницами сегодня являются Кения и Уганда — оба члены (Британского) Содружества наций).

Так что продажа Аляски вполне вписывается в общий контекст постепенного ухода со сцены исчерпавших свой исторический потенциал частных имперских компаний старого типа и прихода им на смену более формализованных имперских государственных структур с соответствующим государственным силовым обеспечением.

О пересказанной вкратце первой, фиктивной попытке «продать» Аляску писали многие, так что для примера был выбран один из самых авторитетных отчётов. Его автор — историк и архивист Фрэнк Голдер — в своё время считался в США ведущим специалистом по истории российской дипломатии XIX века и стал первым куратором Гуверовского института войны, революции и мира, созданного в 1920 г. при Стэнфордском университете (основатель института, будущий президент США Герберт Гувер был выпускником Стэнфорда). В августе того же года Голдер в своём новом качестве главного гуверовского архивариуса отправился в Россию (это была его третья научная командировка в нашу страну — предыдущие состоялись в 1914 и 1917 гг.), где он приступил к собиранию и приобретению всевозможных интересовавших Гувера документов. Одновременно, пользуясь предоставленным ему доступом к архивам упразднённого имперского министерства иностранных дел, он на основе дипломатической переписки барона де Стекля с Санкт — Петербургом написал исторический очерк под названием «Приобретение Аляски» (The Purchase of Alaska), посвящённый истории того, как проходила эта сделка (очерк был опубликован в 1920 г. в апрельском выпуске исторического альманаха The American Historical Review. Vol. 25, No. 3). Особый интерес Голдера к истории Тихоокеанского Севера объясняется тем, что он, будучи ещё студентом, три года по собственному желанию преподавал в государственной начальной школе для туземного населения на Алеутских островах, затем, получив диплом, десять лет проработал в Университете штата Вашингтон, где занимался историей освоения Аляски и Восточной Сибири, а свою докторскую диссертацию в Гарварде посвятил проблемам освоения Россией тихоокеанского региона (диссертация вышла отдельной книгой под названием Russian Expansion on the Pacific, 1641–1850 в 1914 г.).

Из приведённой выше расстановки сил в тихоокеанском регионе на момент начала Крымской войны хорошо видно, что еще в середине XIX века существовали два полноценных типа субъектов имперской экспансии: a) государства и b) частные имперские (колониальные) компании. И хотя в число основных акционеров таких компаний входили, как правило, члены монарших семей и даже сами монархи, а также их ближайшие сподвижники и советники и компании получали от своих монархов монопольные права на освоение и развитие отданных им в управление (иногда огромных) территорий, ставить между ними и государствами знак равенства в контексте колонизации нельзя, поскольку компании — в отличие от государств — осуществляли свою колонизаторскую деятельность не за счёт государственного бюджета и суверенных займов, а за счёт своих доходов и прибылей, а потому и приоритетом во всех их начинаниях, решениях и предприятиях был всё — таки не государственный, а хозяйственный, коммерческий интерес, хотя граница между этими двумя понятиями и была крайне размыта.

Государства всячески поддерживали колониальные компании в той мере, в какой они, ничем не обременяя монархов, способствовали расширению и становлению их империй. Но сами — то компании видели в покровительствующих им державах не столько своего абсолютного государя, чью казну им положено пополнять, сколько эксклюзивный в мире предпринимательства и торговли инструмент для продвижения их коммерческих интересов и своего рода страхования их деловых рисков (все колониальные компании мира периодически получали от своих правительств экстренную помощь, как силовую или политическую, так и финансовую, позволявшую избежать очень серьёзных проблем, а иногда и банкротства).

Одним из символов этого внутреннего противоречия как раз служит процедура продажи Аляски: Российское государство (то есть царь) в своих интересах и вопреки интересам РАК в условиях строжайшей тайны ото всех, в том числе от руководства РАК, продало эти владения Соединённым Штатам, а директоров компании — которые, естественно, являлись в этом деле главной проигравшей стороной — поставило в известность о заключённой сделке чуть ли не через две недели после того, как она состоялась.

Именно этим принципиальным различием между интересами и отношением друг к другу государств и имперских компаний обусловлен и тот момент, на который я хочу обратить внимание во взятом для примера очерке Голдера. В нём действуют как представители колониальных компаний — такие, как Пётр Степанович Костромитинов, так и представители государств — например, барон де Стекль. А также есть и деятели, чей статус в этом смысле уже гораздо менее понятен — например, член Государственного совета генерал — адъютант барон Ф. П. Врангель, служивший и морским министром, и Главным правителем колоний (т. е. главой РАК), о чём сам Врангель в служебной записке на имя императора написал в 1861 г.:

[Главный правитель колоний] пользовался всеми правами уполномоченного от Компании лица и мог действовать быстро, не стесняясь формальностями; но как скоро и самая ответственность… главного правителя подчинится бюрократическим формам (будет передана в ведение государства. — А. Б.), то место быстроты действий займется медлительностью, неизбежною при соблюдении узаконенных форм, которые в том крае неудобоприменимы.

И вот всех этих деятелей как Голдер в своём очерке, так и остальные авторы именуют иногда каждого по — разному в соответствии с должностью, а иногда одинаково — «агентами»; иногда добавляя к «агенту» определение («агент царя», «агент правительства», «агент Компании»), а иногда ограничиваясь просто «российским агентом».

В этом и заключается первая и главная особенность, не учитывая которую невозможно по — настоящему разбираться в истории таких же государственных деятелей и служащих, чинов и работников колониальных компаний и совместителей всех этих разных статусов, но — с британской стороны, то есть британских агентов.

Причём традиции и порядки, заведённые в британских имперских (колониальных) компаниях, в том числе в отношении их агентов, были отработаны и усвоены в Британской империи гораздо более основательно и прочно, чем в России, поскольку в России, в отличие от Великобритании, такие компании начали создавать только после смерти Екатерины II, которая являлась убеждённым противником торгово — промысловых монополий подобного рода, и просуществовали они по сравнению со своими британскими аналогами совсем недолго.

Потому — то в России не возник и не прижился этот очень особенный класс вроде бы «национальных» («российских») агентов, состоящих тем не менее на службе и отстаивающих интересы хоть и квазигосударственных, но всё же частных предпринимательских объединений; интересы, которые в теории должны были совпадать с интересами империи, но на практике и в России, и особенно в Великобритании совпадали с ними отнюдь не всегда, а иногда и вовсе вступали с ними в необычное и даже парадоксальное — с «обывательской» точки зрения — противоречие, которое можно проиллюстрировать следующим образом.

Самые принципиальные положения программы лейбористов — Социалистической партии Великобритании — написал в начале XX в. Сидней Вебб, один из основателей и бессменных руководителей «Фабианского общества» (клуба так называемых «английских социалистов», высмеянных Джорджем Оруэллом в романе «1984»), А его учителем принято считать Джона Милля. Джон Милль же — «философ, экономист и политический деятель», как его называют в энциклопедиях (его даже принято считать «самым влиятельным британским философом XIX века») — тридцать пять лет своей жизни посвятил службе в EIC, входил в её высшее политическое руководство и непосредственно перед тем, как её лишили монопольных прав на управление Индией, лично составлял документы в защиту «британского раджа», то есть существовавшей квазигосударственной имперской формы правления (отстаивая в том числе идею цивилизационного превосходства британского империализма над китайским и индийским варварством). После введения в Индии прямого британского правления Милль в знак протеста против этого решения даже отказался от предложенной ему весьма почётной должности министерского консультанта. И потому нисколько не удивляет тот в остальном вроде бы парадоксальный факт, что его ученик, идеолог британских — или «английских», как их назвал в своём романе «1984» Джордж Оруэлл, — социалистов Сидней Вебб в 1929–1931 гг. служил в имперском правительстве министром по делам доминионов и колоний. В связи с чем показательно, что одно из самых главных разногласий между принципиальным социал — демократом Оруэллом и Фабианским обществом («ангсоцем» в романе «1984») было как раз последовательное требование Оруэлла соблюсти социалистический идеал и предоставить Индии (и другим колониям) независимость.

ОДНАКО совсем очевидной двойственность статуса и идеологического портрета «британского агента» становится при изучении всего, что связано с наследием Сесила Родса — самого, наверное, знаменитого «частного имперского колониального предпринимателя», который в последней четверти XIX века стремительно ворвался в мир приверженцев и пропагандистов Британской империи как хранительницы мировой цивилизации и стал на какое — то время, невзирая на молодость, болезни и простолюдинское происхождение, общепризнанным публичным лидером и вдохновителем этого блистательного имперского истеблишмента.

Сесил Родс (1853–1902). Самый известный из соучредителей и совладельцев компании «Де Бирс» (De Beers Consolidated Mines), которая в конце 1920‑х гг. перешла под контроль международного конгломерата Anglo American Corporation plc и на десятилетия вперёд стала мировым монополистом в области добычи и продажи алмазов и бриллиантов. В 1889 г. Родс получил королевскую грамоту (хартию, или иначе устав), на основе которой создал вместе с партнёрами классическую имперскую (колониальную) Британскую Южно — Африканскую компанию (British South Africa Company, BSAC), сохранявшую свои колониальные административные функции и права до 1923 г. и продолжавшую получать ренту с добычи природных ископаемых на подконтрольных территориях вплоть до 1965 г.).

Сесил Родс приехал в Южную Африку в 1870 г. в возрасте 17 лет, не имея за душой практически ничего, да и не рассчитывая прожить долго (он страдал сердечной недостаточностью, и вдобавок врачи подозревали у него туберкулёз). Вскоре у него к тому же диагностировали аневризму аорты, а в 19 лет он уже перенёс свой первый инфаркт. В 20 лет Родс вернулся в Лондон и поступил в один из колледжей Оксфорда, но из — за тут же резко ухудшившегося состояния здоровья вынужден был уехать обратно в Южную Африку и смог возобновить учёбу только через три года. Окончательно его сердце отказало в 1902 г., когда ему было всего 48 лет.

Но одновременно этот почти нищий, безродный и болезненный юноша в очень скором времени научился зарабатывать до 10 000 фунтов (в нынешнем выражении) в неделю на алмазных приисках и быстро сумел наладить деловые связи, благодаря которым его состояние в 23 года уже оценивалось в 4 млн фунтов (в нынешнем выражении), в 27 лет он стал членом парламента Капской колонии, в 35 — соучредителем и совладельцем компании под легендарным названием «Де Бирс», в 36 — руководителем имперской колониальной компании, в 37 — премьер — министром Капской колонии, а когда ему ещё даже не стукнуло 40, его именем — именем бесспорного хозяина этой земли и её недр — уже был назван огромный край, на территории которого сегодня умещаются два довольно больших африканских государства — Зимбабве и Замбия[581]. Наконец, ему ещё не было 30 лет, когда у него в ближайших деловых партнёрах уже числились первые лица государственной и финансовой элиты Британской империи, тогда всё ещё крупнейшей, сильнейшей и богатейшей сверхдержавы мира, над которой «никогда не заходило солнце».

Об этом последнем пункте стоит сказать подробнее.

Все более или менее знают, что, начиная с приобретения «Де Бирс», проекты Сесила Родса в значительной степени финансировал из Лондона дом Ротшильдов. Но мало кто знает наверняка, каким именно образом Ротшильды — никогда сами в Южной Африке не присутствовавшие — вдруг поверили в мальчишку Родса.

Уже гораздо менее широко, но всё же тоже известен ещё один, вроде бы более мелкого калибра партнёр Родса — Альфред Бейт, тоже представитель еврейской банковской общины одновременно Германии и Британской империи.

Но это и всё. Широкой публике неведомо, каким всё — таки образом безвестный выскочка Родс столь стремительно достиг фактически Олимпа в мире международных финансов (поскольку его известный партнёр Альфред Бейт на тот момент тоже ещё только — только начинал свою карьеру в этом мире). И почему — то полностью, совсем в тени остаются два таких выдающихся деятеля, как Жюль Поржё и Джулиус Вернер. Из — за чего и остаётся малопонятным и труднообъяснимым столь неожиданный взлёт Родса.

Вот всего лишь одна, но красноречивая цитата:

Германн Экстейн родился в Германии, в Штуттгарте в 1847 г. в семье лютеранского пастора. В Кимберли Экстейн приехал в 1882 г. и вскоре стал управляющим прииска и руководителем компании под названием Phoenix Diamond Mining Company. Будучи членом «Немецкого клуба» (German mess), близко сошёлся с Альфредом Бейтом. Когда Бейту потребовался человек для управления его активами в Витватсрсранде (район вокруг одноимённой горной гряды, в котором обнаружили золото и с которого началась золотая лихорадка в Трансваале. — А. Б.), он доверил эту работу Экстейну. Соответственно, за Экстейном стоял Бейт; а за Бейтом стоял алмазный магнат Жюль Поржё и его партнёр и представитель на Юге Африки Джулиус Вернер. Первое время офис Экстейна в Йоханнесбурге (в здании на перекрёстке напротив здания местной фондовой биржи. — А. Б.) в народе называли «Домом Бейта», но затем переименовали в «Угол Экстейна», а позднее и просто в «Угловой дом» (Corner House); это название в сознании тогдашнего общества символизировало самую мощную и властную финансовую группу на юге Африки.

Из этой пары — Жюля Порже и Джулиуса Вернера — гораздо необычнее, интереснее и значимее, конечно же, второй. Причем его судьба и его достижения на удивление похожи и даже совпадают по времени с судьбой основателя Robert Fleming & Со. Роберта Флеминга.

Сэр Джулиус Чарльз Вернер (1850–1912) родился и вырос в ничем особо не выдающейся протестантской семье в Германии, образование получил и поступил на службу в деловой банк[582] во Франкфурте — на — Майне и затем в 1869 г. перебрался в Париж, в банк Ephrussi Porgès.

Семья Эфрусси (её родоначальники — российские евреи греческого корня) — богатейшая в XIX в. в Европе семья, чуть ли не наравне с Ротшильдами (особенно это заметно в Австрии); Морис Эфрусси (1849–1916) в 1883 г. женился на Беатрисе де Ротшильд, дочери главы французской ветви дома Ротшильдов и внучке главы его английской ветви, и тем самым скрепил богатейший финансовый союз XIX в. Партнёр в банке Ephrussi Porgès со стороны семьи Порже, принадлежавшей к еврейской части австро — венгерской имперской крупной буржуазии, Теодор Порже (первый работодатель Джулиуса Вернера) был женат на дочери барона Вейсвейллера — представителя дома Ротшильдов в Испании, которая одновременно доводилась роднёй жене барона Анри де Ротшильда. Именно Теодор Порже отметил талантливого молодого Вернера и со временем дал ему «путёвку в жизнь» на самом верху.

В 1871 г., когда ему стукнул 21 год, Джулиус Вернер перебрался в Лондон, где его взял к себе в дело брат Теодора — Жюль Порже (1839–1921), который к 1875 г. уже считался в Лондоне самым крупным импортёром алмазов из Капской колонии и потому заслуженно имел в конце XIX века репутацию самого крупного и самого богатого торговца бриллиантами в мире; правда, тогда бриллиантовый рынок всё же ещё не был так велик, как в XX веке, но зато основными потребителями продукта были практически все сильные мира сего.

В 1873 г. Жюль Порже отправил Вернера в качестве своего агента в Южную Африку, на прииски в Кимберли. Там Вернер приобрёл права на добычу на нескольких участках и к 1875 г. уже входил в совет управляющих старателей Кимберли — самого крупного из четырёх основных районов добычи алмазов (для сравнения: все месторождения Кимберли в 1877 г. оценивались в 1 млн фунтов, а месторождения вокруг фермы Де Бирс — в 200 000, Дютойтспан — в 76 000 и Бултфонтейн — в 30 000). В 1876 г. в Кимберли ненадолго приехал сам Порже и вложил очень немалые средства в скупку расположенных рядом друг с другом перспективных приисков для образования одного большого участка под единым руководством и, соответственно, экономически более выгодного, т. е. именно Жюль Порже начал в алмазной отрасли процесс системной и масштабной консолидации.

И он же этот процесс завершил, поскольку его структуры и люди — Джулиус Вернер в первую очередь — создали под его общим руководством «Де Бирс», и уже только после этого Порже отошёл от дел.

Вскоре после своей поездки на юг Африки Жюль Порже учредил на основе скупленных приисков (четверть всех кимберлийских участков) новую компанию под названием Compagnie Frangaise des Mines de Diamants du Cap de Bonne Esperance — первое европейское акционерное общество, занимавшееся разработкой кимберлийских месторождений, — а Джулиуса Вернера и Альфреда Бейта ввёл в качестве партнёров в состав своей руководящей остальными его активами фирмы Jules Poiges & Со. И тогда же Жюль Порже завязал тесные деловые отношения с Сесилом Родсом. В 1884 г. Джулиус Вернер вернулся в Лондон и занялся вместе с партнёрами реализацией добываемых алмазов и бриллиантов[583], а Альфред Бейт остался в Африке следить от их имени за добычей. В 1889 г. Жюль Порже отошёл от дел, и их совместная управляющая фирма — на тот момент крупнейшая добывающая компания в Южной Африке — была переименована в Wernher, Beit & Со.

Когда в Трансваале началась «золотая лихорадка» (1886), представителем компании в тогда ещё только зарождавшемся Йоханнесбурге был назначен уже упоминавшийся выше Германн Экстейн. Одновременно к 1888 г. Родс и Бейт консолидировали кимберлийские прииски, a Wernher, Beit & Со. приобрела контрольный пакет акций в De Beers Consolidated Mines. Необходимое финансирование для этого слияния предоставили лондонские Ротшильды, а организовал их участие в деле именно Жюль Порже (так что без семейных деловых связей Жюля Порже Сесил Родс, скорее всего, никогда не попал бы в Лондоне на приём к барону Ротшильду и легендарная имперская харизма Родса так и не произвела бы на всемогущего барона не менее судьбоносного впечатления). Вернер к этому времени управлял из Лондона более чем 70 компаниями. В 1911 г. Джулиус Вернер осуществил слияние Wernher, Beit & Со. и Central Mining and Investment Corporation and Rand Mines Ltd.

На момент своей смерти Джулиус Вернер был одним из самых богатых людей в Англии: его личное состояние было оценено в 12 млн фунтов или в сегодняшнем выражении более 1 млрд фунтов — и это было самое крупное состояние, созданное в Южной Африке — то есть значительно, почти в четыре раза крупнее, чем даже состояние Родса. При этом капитал одной только Central Mining равнялся 3 млн фунтов (или около 0,5 млрд в нынешнем выражении), а Вернер владел 60 % компании, и, значит, — даже если считать очень консервативно — только одна эта компания должна была давать ему и его наследникам, помимо всего прочего, ежегодный доход около 100 000 фунтов (или более 10 млн в нынешнем выражении).

Средний сын Джулиуса Вернера Гарольд Август (1893–1973) женился на старшей дочери великого князя Михаила Михайловича Романова — Анастасии, и это был брак одной из самых родовитых дворянок Европы, имевшей родню практически во всех тогдашних королевских домах (по матери она была правнучка Александра Пушкина, а по отцу — Николая I), и самого богатого жениха Европы. А дочь Гарольда и Анастасии Джорджина (1919–2011) вышла замуж за Гарольда Филиппса[584], и две дочери уже этой супружеской пары вышли замуж за герцогов Аберкорнского и Вестминстерского.

Чтобы понимать, что значит «быть английской герцогиней», надо знать, что в Соединённом Королевстве (включая Ирландию и Шотландию) за последние сто лет было и есть всего 30 герцогств, из которых 6 — это Их Королевские Высочества (члены королевской семьи, в русской традиции — великие князья). Все герцоги, естественно, — пожизненные члены Палаты лордов. Другими словами, выше во всей империи (или парламентской монархии, если угодно) был и есть уже только собственно монарх, и дальше — небо.

Таким образом, прямые потомки Джулиуса Вернера многократно и по разным линиям породнились с английской королевской семьёй, доводясь роднёй и тестю Елизаветы II, и всемогущему и таинственному покровителю её супруга лорду Маунтбаттену, и блистательной принцессе Диане, и её милым сыновьям, и детям нынешнего наследного принца, герцога Кембриджского Вильяма (герцогиня Вестминстерская к тому же ещё и его крёстная мать). Причём дети обеих герцогинь, будучи по своей романовской линии наследницами родоначальницы британского королевского дома Софии Ганноверской, при определённом стечении обстоятельств имеют право занять английский престол. А сам Гарольд Вернер дослужился во время Второй мировой войны до высокого генеральского чина и лично участвовал на директивном уровне в подготовке и проведении высадки союзников в Нормандии.

Иными словами, отпрыск обычной благоверной немецкой семьи простого инженсра — железнодорожника сумел войти ещё в первом поколении в английский истеблишмент и сразу закрепиться в нём на самом высоком уровне не только в среде самых состоятельных людей, но и среди аристократов. Подобное удалось, как уже подчёркивалось выше, Роберту Флемингу, но не удалось ни Сесилу Родсу (он умер бездетным старым холостяком), ни Альфреду Бейту (хотя состояние Бейт оставил не меньшее, чем Родс), ни даже Ротшильдам (будучи ортодоксальными евреями, подняться до уровня высшей имперской аристократии они не могли и не могут по определению).

В связи с этим можно, конечно, ошеломлённо пытаться представить себе, насколько уникальными способностями должны были обладать и Джулиус Вернер, и Роберт Флеминг. Но с точки зрения данного повествования всё — таки важнее отметить про себя произошедшее при непосредственном участии Джулиуса Вернера — а также Сесила Родса и Альфреда Бейта — единение крупного международного еврейского (в первую очередь немецкого) и аристократического британского капиталов вокруг данного имперского колониального проекта — осуществлённого представителями немецкой, почти целиком еврейской общины иммигрантов (и Вернер, и Бейт — как и прочие так называемые «рэндлорды»[585] — британское подданство и затем титулы баронетов получили, уже будучи процветающими, богатейшими и влиятельными членами высших деловых кругов Великобритании).

О ТОМ, что это был за проект, можно судить по отрывку знаменитого первого завещания[586] Сесила Родса, в котором он даёт его конкретное, развёрнутое определение:

Распространение британского правления на весь мир, совершенствование системы эмиграции подданных Соединённого Королевства и колонизации ими всех земель, на которых они за счёт своих труда и предприимчивости могут получить всё необходимое для жизни, и в первую очередь занятие британскими поселенцами всего африканского континента, Святой земли, долины Евфрата, островов Кипр и Кандия (Крит. — А. Б.), всего Юга Африки, ещё не находящихся во владении Великобритании тихоокеанских островов, всего Малайского архипелага, побережья Китая и Японии, а также возврат Соединённых Штатов Америки в состав Британской империи в качестве её неотъемлемой части, консолидация всей империи, становление системы «Колониального представительства», способной сплотить воедино разрозненных членов империи; наконец, заложение основ для такой державной мощи, при которой войны станут невозможны, и труд на благо человечества.

При этом внутреннюю мотивацию — и собственную, и для будущих единомышленников и соратников — Родс заявил с поразительной искренностью. Постулировав во вступительной фразе, что каждый человек в начале жизненного пути решает для себя, каково для него главное созидательное начало в жизни, и затем всю оставшуюся жизнь трудится на его благо, он про самого себя написал буквально следующее:

Когда я таким образом подумал о собственном предназначении, у меня возникло желание служить на благо отечества. Размышляя, каким образом мог бы я сего достичь, и перебирая возможные способы, я подумал, что мы нынче подсознательно ограничиваем число наших детей и рожаем на свет лишь половину от того количества людей, какое могли бы произвести, но не производим из — за нехватки необходимой им для жизни земли, и что будь Америка по — прежнему нашей, англичан на свете сейчас было бы на многие миллионы больше.

Первый серьёзный шаг в деле осуществления этого поистине глобального проекта был сделан при учреждении в 1889 г. BSAC (Британской Южно — Африканской компании), получившей от королевы права на фактическое управление отданными в ведение компании территориями и их населением (формально эти права оговаривались условием о заключении соответствующих договоров с местными племенными вождями). А ключевым в плане интересующего нас в данном повествовании вопроса стал пункт 10 Королевской хартии (устава ВSAC):

Компания будет в меру своих сил поддерживать мир и порядок подобающими с её точки зрения путями и способами и может с этой целью создавать и содержать полицейские подразделения.

Такие подразделения были тут же в структуре BSAC созданы в форме конных эскадронов — патрулей и получили название British South Africa Police[587]. Одной из первых, полученных этой частной полицией задач, было предотвращение и отражение нападений, которые отряды воинственных племён матабеле совершали на выдвигавшиеся на новые территории колонны поселенцев. В связи с чем следует обратить внимание вот на что.

К организованному выдвижению колонизаторских контингентов на новые территории хозяева BSAC приступили сразу после официального учреждения их компании. И на первый взгляд это перемещение первопроходческих масс мало чем отличалось от «покорения Дикого Запада» белыми иммигрантами в Северной Америке: прибывшие из Старой Европы искатели лучшей доли отправились в ещё не освоенные чужие края, где «за счёт своих труда и предприимчивости могли получить всё необходимое для жизни». Там они, естественно, столкнулись с местным населением, которое в конечном итоге отчасти истребили, отчасти неприкрытым и жестоким насилием полностью подчинили своей воле.

Но было и принципиальное отличие. Дикий Запад в Северной Америке покоряли, если можно так выразиться, единоличники, «индивидуальные частные предприниматели», или в русском контексте — вольные крестьяне — воины, казаки. На юге Африки их аналогом были первопроходцы — буры. Все они — что в Северной Америке, что в России, что в Южной Африке — не пользовались практически никакой защитой государства и дело вели каждый лично на свой страх и риск, получая взамен вполне заслуженную и практически полную свободу. Другими словами, они ещё не были ничьими агентами (кроме, может быть, некоторых категорий русских казаков).

А вот покорение территорий будущей Родезии уже не было авантюрой таких отчаянных сорвиголов. Это был, как сегодня выразились бы, правильно спланированный и эффективно профинансированный корпоративный проект, и упомянутая выше British South Africa Police, несмотря на своё красивое название, была по сути обычной корпоративной службой безопасности, а её сотрудники — агентами BSAC.

И вот именно там и в этом качестве — в качестве агента — спецназовца частной корпорации — получил своё боевое крещение молодой Клод Дэнси.

После нескольких лет активного участия в операциях частной полиции BSAC он перешёл на службу в вооружённые силы Британской империи и во Второй англо — бурской войне участвовал уже в качестве офицера британских вооружённых сил. В 1910 г. он вышел в отставку с государственной службы и совершил частную поездку в Конго — по меркам того времени предприятие, сопоставимое сегодня разве что с посещением в одиночку плантаций коки где — нибудь в Боливии или Колумбии, — а затем очутился вдруг в Нью — Йорке, причём не просто так, а сразу на хоть и практически совсем не заметной для постороннего глаза, но тем не менее крайне редкой и престижной должности: Клод Дэнси был назначен «сскретарем — рсзидентом» только что учреждённого и сразу ставшего самым элитарным в США гольф — клуба Sleepy Hollow Country Club[588], разместившегося на живописном берегу Гудзона в сорока километрах от Нью — Йорка.

Предшествовавшие этому неожиданному назначению события, которые могли бы его как — то объяснить, историкам до конца не известны, но то, что известно о ситуации в Конго на тот момент, позволяет сформулировать достаточно обоснованное предположение.

Речь идёт о территории, площадь которой примерно равнялась общей площади Англии, Франции, Германии, Испании и Италии вместе взятых. В силу того что Леопольд II добился признания европейскими монархами своих практически личных прав собственности на неё, Конго стало единственной в истории колонией, находившейся в частной собственности физического лица. В собственность Леопольда этот край превратился в процессе его «освоения» порученцем Леопольда — то есть его агентом — знаменитым первооткрывателем ирландцем Генри Мортоном Стэнли[589]. Король во второй половине 1870‑х гг. учредил сначала Международную африканскую ассоциацию, официально заявленная цель которой заключалась в том, чтобы открыть неизведанные африканские земли и приобщить туземцев к цивилизации, а также Комитет по изучению верхнего Конго в качестве бельгийского члена Ассоциации (члены Комитета были личными ставленниками Леопольда). Однако вскоре параллельно с этими структурами появилась ещё и Международная ассоциация Конго (или Общество Конго) с уже гораздо более конкретной целью: осваивать бассейн реки Конго (площадь которого по размерам превосходит территорию Индии). В 1885 г. Берлинская конференция, посвящённая упорядочению колониальных владений европейских держав, признала права частной собственности на конголезские территории не за Ассоциациями, а за Комитетом, то есть фактически за Леопольдом II. К какой именно из созданных им трёх структур на службу Генри Мортон Стэнли поступил, подписав в 1878 г. пятилетний контракт на освоение территорий в бассейне реки Конго, в контракте не уточнялось. Запрещал контракт и разглашение задач, которые ставились перед Стэнли. Однако известно, что в процессе освоения территорий он заключал с местными вождями стандартные договоры, написанные на непонятном вождям языке, которые вожди подписывали, ставя под ними крестик. В общей сложности Генри Мортон Стэнли заключил около 450 таких договоров. Их более или менее стандартный текст гласил:

…за одну штуку ткани в месяц для каждого из ниже подписавшихся вождей сверх уже полученных тканей эти вожди от своего имени и от имени всех своих будущих наследников по собственной воле и без принуждения обязались передать вышеуказанной Ассоциации (той, что учредил король Леопольд. — А. Б.) суверенитет и все суверенные и властные права на все их территории… а также оказывать содействие рабочей силой и иными средствами во всех предприятиях, работах и экспедициях, которые вышеуказанная Ассоциация когда — либо посчитает полезным или необходимым предпринять на любой из указанных территорий… Отныне все дороги и водные пути, пересекающие данный край, а также право сбора проездных пошлин на них и права на всю дичь, рыбу, полезные ископаемые и леса являются исключительной собственностью вышеуказанной Ассоциации.

Став к середине 1880‑х гг. в качестве частного лица единоличным владельцем всех природных богатств тогдашнего Конго, Леопольд II вложил в их добычу 2,5 млн долларов США из собственного кармана, столкнулся с трудностями и, чтобы как — то достичь окупаемости затеянного проекта, поделил территорию своей личной колонии на две вотчины — Королевскую (Domaine de la Couronne) и частную (Domaine Prive). Первую он, как понятно из её названия, оставил за собой, а вторую передал в руки государства, которое, в свою очередь, доверило её эксплуатацию двум частным фирмам. Однако и после этого средств для финансирования приисков и плантаций не хватало, и к тому же невиданная дотоле жестокость, с которой приказчики короля и его деловых партнёров принуждали местное население к выполнению «производственных норм», вызвала целую бурю неутихающего возмущения мировой общественности[590]. В результате у короля возникли сложности с привлечением дополнительных капиталов, без которых добиться рентабельности не представлялось возможным. К тому же сам король искал инвесторов, которые смогли бы принести в его дело новейшие технологии и одновременно не посягали бы на его «суверенитет», но при этом главный в ту эпоху источник свободных денег — лондонское Сити — имел вполне заслуженную репутацию: британский фунт всегда приходит под развевающимся Union Jack[591]. И потому Леопольд вполне закономерно обратился к относительно недавно появившимся на международном рынке сырьевых товаров игрокам — американцам, которых тогда ещё ничего, кроме прибыли, не интересовало.

Одним из ведущих американских деятелей в том сегменте международного рынка, который конкретно интересовал Леопольда II — добыча каучука и производство резины, — был некий Томас Форчун Райан, уже наладивший именно такую отрасль в Мексике и именно с использованием новых технологий.

Вот краткая характеристика, которую дали Райану биографы Клода Дэнси:

Райан был финансовым гением, умевшим безошибочно выбрать наиболее подходящий момент для действия, и одновременно он проявлял в делах такую беспощадность, на какую мало кто ещё на Уолл — стрит был способен. Один из его ближайших деловых партнёров Вильям Уитни[592] отзывался о нём, как о человеке, умевшем «мастерски вести дела, обходиться с людьми и не создавать лишнего шума» (продолжение этой фразы, написанной в 1890 г., следующее: «Если он проживёт достаточно долго, то завладеет всеми деньгами в мире». — А. Б.). Отдавая должное его моментальной реакции на события и способности всякий раз, когда это необходимо, действовать стремительно, американские журналисты окрестили его «Великим оппортунистом». Называли его также и «человек — невидимка на Уолл — стрит»: подчёркивали его умение оставаться в тени и дёргать за ниточки из — за кулис; именно он одним из первых в США нанял штатного специалиста по связям с общественностью (человека по имени Лемюэль Квигг), которому, однако, поручил следить за тем, чтобы пресса о нём не упоминала вообще.

Знаменитый финансист и биржевой спекулянт Бернард Барух сказал о Райане: «Он всегда был молниеносен в делах и крайне находчив». Из — за того, как решительно и не особо обращая внимания на законы Томас Райан занимался предпринимательством, с ним постоянно кто — то судился, против него периодически возбуждали уголовные дела и расследования. Но в целом с ним предпочитали не связываться (как писал его современник, он «может тайком через подставных лиц выкупить вашу компанию так быстро, что вы даже не успеете заметить»), а его начинания в целом были более чем успешными, и на момент его смерти накануне Великой депрессии его личное состояние числилось на десятом месте в списке самых больших состояний США. Его самым доходным предприятием было участие в национальной табачной монополии The American Tobacco Company (судить о её размахе можно по тому факту, что решение о её принудительном дроблении было принято в 1907 г. в одном пакете с аналогичным решением о рокфеллеровской Standard Oil), а также в создании международного табачного гиганта, известного сегодня под названием British American Tobacco pic (BAT)[593]. О реальном политическом влиянии, которым пользовался Райан, его биографы написали так:

…его волю в любой момент готовы были выполнить такие люди, как серый кардинал Белого дома полковник Хауз (Colonel House) или руководитель избирательных кампаний президента Вудро Вилльсона Вильям МакКомбс (William McCombs).

Воспользовавшись пребыванием Райана в Швейцарии, Леопольд II направил ему письмо с предложением встретиться. Ответа от Райана не последовало. Король не смутился и отправил повторное предложение о встрече. На сей раз Райан откликнулся, встреча состоялась, и в результате Райан (и ещё несколько привлечённых им партнёров — американцев[594]) получили 25 %‑ную долю в незадолго до того созданной бельгийской компании «Forminiere»[595]. И вот тут следует обратить особое внимание на одного из партнёров, привлечённых Райаном к новому предприятию.

Джон Хейз Хаммонд (1855–1936). Родился и вырос в США. Получил высшее образование в США (выпускник Йельского университета 1876 г.) и в Германии (выпускник Королевской школы горнорудного дела во Фрайберге 1879 г. — сегодня это фрайбергская горная академия). В 1893 г., отработав на целом ряде горнорудных предприятий и приисков в США, он отправился в Южную Африку, в 1894 г. поступил на службу в ВSAC и в качестве её представителя принял на себя руководство первыми геологическими работами в будущей Родезии. В 1895 г. ему поручено руководство всеми активами BSAC в Трансваале, и он обосновывается в Йоханнесбурге, где присоединяется к брату Сесила Родса полковнику Фрэнку Родсу и вместе с ним входит в состав руководства Комитета реформ — того самого, который должен был, но не смог поднять восстание против законного правительства буров, из — за чего потерпел сокрушительное фиаско подготовленный и профинансированный Родсом «Рейд Джеймсона» (напомню, что как раз тогда, в 1895 г., в ряды частной полиции BSAC вступил родной племянник членов её руководства Клод Дэнси). Как и все руководители провалившегося заговора, Джон Хаммонд был правительством бурской республики приговорён к смерти, но затем помилован и после этого покинул Южную Африку и вернулся в США. Здесь уже в качестве легендарного геолога и специалиста он несколько лет преподавал горное дело в родном Йельсе, а затем подписал пятилетний контракт (на 1903–1907 гг.) с фирмой братьев Гуггенхейм Guggenheim Exploration Company (сокращённо Guggenex) — то есть с партнёрами Томаса Райана в его новом проекте в Конго — и занял в их фирме должность генерального директора и инженера — консультанта (примечательно, что в первый же год он заработал в виде зарплаты и премиальных за новые открытые им месторождения более 1 млн долларов, или около 150–200 млн в современном выражении). В 1907 г. учредил и возглавил в качестве председателя патриотический Rocky Mountain Club (среди его членов были президент США Теодор Рузвельт и несколько членов Сената; впоследствии Клуб резко критиковал политику президента Вудро Вильсона, оттягивавшего вступление США в Первую мировую войну). Джон Хаммонд был близко знаком и дружен с президентом США Вильямом Тафтом (1909–1913 гг.; они вместе учились в Йельском университете и состояли в его «тайном» студенческом обществе «Череп и кости»).

Из сказанного можно с полным основанием предположить, что после того, как геологи нового бельгийского — американского предприятия обнаружили в Конго месторождения алмазов, Джон Хаммонд и его коллеги возобновили контакт с бывшими работодателями Хаммонда и фактическими монополистами в этой области в Лондоне, и одним из результатов этих контактов и стало откомандирование Клода Дэнси в качестве конфиденциального доверенного лица с британской стороны.

Неоспоримым подтверждением этого факта служат воспоминания всех современников, знавших Дэнси: все они в один голос повторяли, что во всех затруднительных ситуациях Дэнси без сомнений сразу обращался через головы своих начальников «на самый верх» — причём по обе стороны океана — и вопросы тут же решались.

ТАК ЧТО, судя по всем формальным признакам, именно с этого момента и началось постепенное превращение Клода Дэнси из довольно рядового скаута BSAC в главного доверенного агента сразу двух ведущих финансово — предпринимательских групп по обе стороны Атлантического океана; иначе говоря — в ведущего и, возможно, первого полноценного англо — американского агента на высшем уровне, которому со временем и было поручено создание лояльной именно этому сообществу агентуры и соответствующих специальных структур. Как выразились его биографы;

Дэнси стал одним из своих в крупнейшем центре коммерческой, политической и общественной власти в США. Благодаря своей дружбе с Томасом Райаном и наработанным в Клубе связям Дэнси с того момента всегда легко получал доступ к самым влиятельным в США людям и корпорациям.

И одновременно:

Именно на этом этапе, делая свои первые шаги в сумеречном мире шпионажа, Дэнси окончательно перевоплотился. От бравого молодого армейского офицера уже ничего не осталось… За ним стало невозможно уследить. Он перестал оставлять за собой следы, по которым можно было бы восстановить его жизнь. Словно кто — то вдруг отныне и навсегда накинул ему на плечи плащ — невидимку…

Дети боярские[596]

Биографическая справка

Все авторы, бравшиеся писать биографию Яна Флеминга, о полученном им образовании пишут довольно скупо и весьма единообразно.

Отец Яна — Валентайн Флеминг ушёл на войну сразу после её начала, и потому осенью 1916 г., оставшись одна с четырьмя сыновьями, мама Эви отдала двух старших — Питера и Яна — на обучение в частную начальную школу — интернат Дернфорд[597], из которой оба затем с интервалам в один год, следуя начатой их отцам традиции (дед, Роберт Флеминг, в их возрасте ещё ни о какам элитном образовании и подумать не мог), поступили в Итон: Ян на год позже Питера — осенью 1921 г.

Один из их современников в Дернфорде отмечал, что всего через год после поступления в школу, к концу 1917 г., несмотря на гибель их отца в мае того же года, братья Флеминги, которые оба отличались выраженным лидерским характерам, уже были признанными вожаками среди всех учеников шкапы, в там чиапе и тех, кто бып старше их по возрасту (Питеру было тогда всего 10 лет, а Яну и вообще только 9).

В Итоне разница в характерах братьев, которая с самых первых лет отражалась и в отношении их матери — перфекционистки к каждому из них[598], обозначилась уже более заметно.

Питер без всяких видимых усилий выбивался в первые ученики по всем и любым предметам, писал в своём впоследствии знаменитом, а тогда уже начавшем оформляться лёгком и одновременно безупречно изысканном стиле заметки в различные ученические газеты и журналы (в Eton College Chronicle он даже выступал в роли редактора), успешно играл в любительском театре. Обучаясь на отделении иностранных языков, он в пятнадцать лет заслужил премию ректора Колледжа по французскому язык, в семнадцать — Королевскую премию тоже по французскому языку и, наконец, в восемнадцать — премию герцога Ньюкаслского по испанскому языку. Он также получил титул и должность Captain of Occidans (примерным аналогом в российском контексте может служить «председатель школьного совета», но при том понимании, что в Итоне носитель этого звания считался действительно главным лидером ученического корпуса во всём, включая и академические успехи). Неудивительно, что ему досталась и бесплатная стипендия для обучения в Оксфорде, хотя он в ней и не нуждался: семья была в состоянии оплатить любое его обучение.

Но при этом у него никогда не было среди одноклассников репутации «ботана» (sap на итонском жаргоне). Об этой его способности — быть отличником, «не подавая вида» — его биограф написал:

…он умел сосредоточить всё своё внимание без остатка на чём — то одном, и потому учёба давалась ему легко, не требуя от него бесконечного сидения за учебниками. Вдобавок к тому он по самой своей природе не любил выставлять напоказ проделанную им работу, в силу чего он самым естественным образом вписывался в чисто итонскую традицию не подавать виду, что стараешься преуспеть и учишься с прилежанием…

Другая показательная с точки зрения формирования будущего характера особенность заключалась в том, что в школьной журналистике Итона жанр обычного «социального репортажа» (сообщения о текущих событиях) практически полностью отсутствовал. Вместо этого культивировался — и ценился — ненавязчиво насмешливый стиль, а собственно выбранный для этого упражнения сюжет не имел никакого значения. Характерный образец сего творчества (в исполнении Питера Флеминга) следующим образом описывает отправляющуюся «в поисках истоков Иордана» (ручья, протекающего на территории Итона) школьную экспедицию в сопровождении «четырёх сибирских тритонодавов»:

Они тащили на себе переносное каноэ, справедливо рекламируемое производителями как «складывающееся», и чугунную печку — буржуйку, которой её производитель дал вычурное название «Адский пламень». Каждый член экспедиции нёс на себе запас провианта, которого ему хватило бы на 48 часов безостановочной еды. К стандартному снаряжению относились также перьевая ручка, зонтик, приспособление для удаления головастиков из носков, перечень наставлений на случай взятия быка за рога, комплект рабочей одежды Красного Креста на случай такого взятия и пневматический циркуль. (И далее по мере продвижения к цели. — А. Б.) …все ещё не отставшие члены экспедиции попытались приструнить сибирских тритонодавов, которые успели всей гурьбой наброситься и повалить на землю самого низкорослого из путешественников, чья схожесть с тритоном и впрямь была удивительна.

Ну и ещё попутно такой выразительный штрих.

Когда поколение советских мальчишек 1960–1970‑х гг. взрослело и слушало тогдашних властителей умов и дум, в интеллигентской среде бытовал такой прямо — таки мем: что вот, мол, в тоталитарной России от века пороли (в буквальном смысле) всех, и потому — то не было никогда и не могло быть по определению в России достойного свободомыслящего правящего класса. Имплицитный или дословный из этого вывод делался соответствующий: в России могли быть только поротые рабы, и потому — то она так и отстала от передовых — свободных — европейских стран, и потому в ней, используя более современный мем — режЫм, и избавиться от этой напасти Россия сможет только тогда, когда в ней, наконец, после тысячи лет рабского существования вырастет первое «непоротое поколение».

А сорок лет спустя после тех первых опытов постижения истории моего народа не по книгам, а со слов честных сынов и дочерей своего Отечества, читая о том, каковы были порядки в Итоне в 1920‑х гг., когда там учились братья Питер и Ян Флеминги (Итон в их период всё ещё был в Англии функционально именно тем же, чем Лицей в Царском Селе во времена Пушкина), я вот что вычитал.

В уже и без того суперэлитном Итоне было у него внутри ещё более элитное (хотя казалось бы — куда уже ещё элитнее?) общество: Pop (от латинского popina, означающего нечто вроде нашего трактира: места, где наливают вина и могут подать к нему какую — нибудь незатейливую еду; члены этого общества собирались в «чайной комнате» — отсюда и пошло).

Своих новых членов действительные члены Pop'а — исключительно ученики — выбирали только сами. Эксклюзивных прав они имели в школе немало: например, им единственным дозволялось носить не стандартный форменный чёрный фрак, а фрак любого фасона, покроя и внешнего вида вплоть до самого экстравагантного. Причём права их были подчас вполне автократическими и в первую очередь дисциплинарными: они могли помыкать всеми остальными учениками всех классов вплоть до выпускного и наказывать их по своему усмотрению за нарушение всевозможных писаных и неписаных правил поведения. Эдакая довольно откровенная дедовщина на английский манер («поппер» из младшего класса получал право помыкать любым старшеклассником).

И вот теперь собственно суть.

В Итоне широко практиковались телесные наказания: учеников за серьёзные прегрешения или за накопленное определённое число прегрешений помельче — Яна Флеминга в том числе — пороли (их классные руководители — masters) специальными гибкими и достаточно толстыми прутьями (сапе). Но при этом ещё имелась и совсем особая не менее официальная норка: это когда провинившегося пороли по очереди все члены Pop'a — Poppers — и называлось это мероприятие «Навести попперский загар» — Deliver the Pop's Tan (у нас это называлось проще: прогнать через строй; Питер Флеминг, как свидетельствует его биограф, порол провинившихся, как и все остальные «попперы», невзирая на собственную просвещённость и великолепный утончённый слог).

В Царскосельском лицее при этом телесные наказания не применялись, поскольку официальный запрет на них был зафиксирован в Уставе Лицея[599].

Ян, даже и не пытаясь соревноваться в академических областях с любимчиком их матери — перфекционистки, начал вырабатывать свой стиль: показного безразличия к академическим успехам и нарочито вольного поведения (хотя какие — то литературные опыты он в компании с Айвором Брайсом всё — таки предпринимал и вообще проявляй к литературе особый интерес). Одновременно он добился не просто серьёзных, а феноменальных успехов в занятиях спортом или, точнее, лёгкой атлетикой: он единственный за всю историю Итона сумел одержать победу в семи из десяти видов соревнований, и он же впервые в истории Итона завоёвывал в общем зачёте титул Victor Ludorum (чемпиона по лёгкой атлетике) два года подряд — в 1925 и 1926 гг. Показательно, что мама Эви никаким поощрительным образом на эти весьма уникальные достижения своего «второго» сына не отреагировала[600].

Осенью 1926 г. Питер из Итона отправился прямиком в оксфордский колледж Christ Church, где продолжил блистательное постижение наук и регулярные журналистские упражнения (в университетской газете The Isis, редактором которой он тоже со временем стал), не забывая и своё увлечение студенческой драматургией (в 1928 г. он опять же был избран президентом OUDS[601]). На следующий год он по велению матери провёл два летних месяца (июнь и июль) в частной школе — пансионате в Кицбюле[602] и, наконец, в июне 1929 г., успешно сдав выпускные экзамены, отправился с приятелем на заслуженные каникулы — в крайне модную тогда поездку на автомобиле по Франции и Испании[603].

По возвращении в Лондон он узнал о решении семьи в отношении его будущего: ему предстояло отправиться на стажировку в брокерскую контору партнёров семейного банка в Нью — Йорке. Там он провёл всё оставшееся время до конца года и в результате этой стажировки пришёл к выводу, что карьера банкира для него совершенно не годится. В январе 1930 г. он предавался любимому занятию — охоте — в Алабаме, а затем два месяца путешествовал по Гватемале (правда, пока всё ещё под предлогом ознакомления с заинтересовавшей семейный банк Флемингов железной дорогой и её хозяевами). Далее он, уже фактически проезжая транзитом, распрощался с Нью — Йорком, вернулся в Лондон и год провёл в поисках достойного занятия.

Наконец, весной 1931 г. Питер устроился в газету The Spectator литературным редактором (хотя и принялся тут же писать под разными псевдонимами на всевозможные темы). Однако уже в сентябре того же года он «невообразимым образом» (выражение его биографа) умудрился получить четырёхмесячный отпуск за свой счёт и в качестве почётного секретаря Chatham House отбыл в Китай для участия в конференции, которую там проводил Institute of Pacific Relations. Одновременно он намеревался провести время с Джоном и Тони Кизиками — молодым поколением давнишних партнёров его деда на Дальнем Востоке.

Яна Эви Флеминг направила по другому пути. Видя, что его академические успехи не идут ни в какое сравнение с успехами старшего брата, она решила, что будущее Яна — в армии. Испросив у своих монарших подруг место для Яна в одном из элитных королевских полков, мама Эви договорилась о его переводе в специальный выпускной класс (Eton’s Army Class Division), где ещё семь учеников готовились к поступлению в одно из двух элитных военных училищ (Сэндхерст или Вулвич). В результате Ян вступительные экзамены в Сэндхерст сдал более чем достойно, показав одиннадцатый результат из 120. В ожидании начала занятий мама Эви отправила его на два месяца в ту же частную школу — пансионат в Кицбюле, куда на следующий год приезжал Питер. Первые два из трёх семестров в 1926/27учебном году Ян ничем особым среди остальных курсантов не отличался и имел вполне среднюю успеваемость; разве что позволял себе частые самовольные отлучки и, пользуясь достаточно щедрым семейным денежным пособием, весёлые вечеринки в компании друзей.

А потам вдруг перед началам третьего семестра мама Эви написала за него прошение о предоставлении ему академического отпуска (отпуск был предоставлен), за которым вскоре последовало заявление уже самого Яна об отчислении его по собственному желанию (1 сентября 1927 г. заявление было удовлетворено). После чего Ян опять был отправлен — теперь уже на более длительный срок — во всё тот же пансионат в Кицбюль, который на сей раз его биографы квалифицируют как частный интернат для трудных подростков.

В мае следующего года Ян вернулся в Лондон и успешно прошёл предварительное собеседование в Форин — офисе (Министерстве иностранных дел Британской империи), получив таким образом право на участие через 2–3 года в письменных экзаменах[604]. Осенью он записался студентом — стажёром в Мюнхенский университет, где успешно проучился год. В 1929 г., после летних каникул, традиционно проведённых в обществе мамы Эви и братьев, Ян поступил в Женевский университет, где его основными дисциплинами были социальная антропология, психология и русский язык (во время летних каникул в 1930 г. он также в течение двух месяцев стажировался в Международном бюро интеллектуального сотрудничества Лиги Наций) и, наконец, в сентябре 1931 г. успешно сдал письменный экзамен: его результат был 25‑м из 62, а проходным был признан балл 27‑го результата. Тем не менее вакансии в Форин — офисе нашлись только для первых трёх претендентов, и Ян, хотя и сдал успешно экзамены, в дипломатический корпус зачислен не был.

Завершившим образование Яна этапом стало его зачисление на службу в агентство Рейтер. Руководитель агентства, сэр Родерик Джонс, входил в круг знакомств семьи Флемингов, и потому с предложением принять его — Яна — на работу молодой Флеминг обратился сам и к нему лично. Уже 19 октября — всего через три недели после получения отказного письма из Форин — офиса и на полгода позже старшего брата Питера — Ян Флеминг начал свой первый рабочий день в новом для себя качестве журналиста — международника.

ПОВЕРХНОСТНОЕ ознакомление с ранним этапом биографий Яна и Питера Флемингов оставляет в памяти образ двух очень разных по темпераменту и естественным наклонностям юношей, ищущих своё призвание в жизни и делающих первые самостоятельные шаги в мире свободных профессий. Можно предполагать, что именно такое впечатление и хотели создать в представлении своих читателей официальные и полуофициальные биографы братьев, исполнявшие пожелания дома Флемингов или просто следовавшие своей внутренней самоцензуре, обычно свойственной как близким друзьям, взявшим на себя роль биографов, так и ветеранам спецслужб.

Однако при более заинтересованном и дотошном чтении иных биографических, мемуарных и исторических источников — и именно в отношении не только Яна, но и его брата Питера, поскольку благодаря этому во вроде бы случайных и потому остающихся под вопросом результатах появляется некая системность, — эта довольно примитивная картина быстро превращается в насыщенное полотно, тщательно выписанное смутными полутонами и акварельными расплывчатостями.

А более пристально всматриваться в него надо, начав с определения тех, кого в Англии называют «вторыми сыновьями» (the second sons): это, в узком значении и в соответствии с действующим наследственным правом по обычному праву, все сыновья в благородной семье, кроме старшего, который единственный наследует дворянский титул, имения и земли; все «вторые сыновья» благородного происхождения просто получают от рождения право на уважительное обращение к ним «сэр» и, возможно, если такова была милость покойного отца, какой — нибудь кусочек чего — то более материального из его богатств (но не фамильные земли и имения). Самый, возможно, знаменитый «второй сын» — сэр Уинстон Черчилль, отпрыск герцогского дома Мальборо, который сам не имел никакого шанса стать богатейшим и благороднейшим герцогом просто потому, что уже его отец был «вторым сыном» (младшим братом 8‑го герцога Мальборо), а в поколении сэра Уинстона титул унаследовал его двоюродный брат — Чарльз Спенсер — Черчилль, 9‑й герцог Мальборо.

В этой связи к термину «вторые сыновья» добавляется другой очень близкий по цивилизационному смыслу английский термин — «кузенство» (cousinship) — как сообщество принадлежащих к одному и тому же колену лиц, породнённых либо кровно, либо через брак (в Англии «кузен» одного супруга может считаться и «кузеном» второго, причём независимо от дальности родства). Означает термин сложную «организационную» связь, поддерживаемую внутри клана, как в целях продвижения деловых и семейных интересов, так и в целях объединения усилий для их защиты[605]. Правда, применяют его в основном, когда говорят о еврейских банкирах, и особенно о Ротшильдах, но касается он тем не менее и нееврейских аристократических и банковских домов.

В отношении интересующего нас вопроса «кузенство» приобретает особое значение потому, что, согласно сохраняющейся британской традиции, «первым сыновьям», тем, кто наследуют высокий аристократический титул, традиционно не пристало — практически запрещено — заниматься платным трудом[606]. По аналогии можно отметить и категорический отказ от публичности среди тех, кто посвящает свою жизнь «большим финансам» — они тоже как бы не могут сами исполнять публичные функции.

И потому во всех случаях, когда все эти люди на Олимпе государственной и финансовой власти нуждаются в принципиально важных или особо конфиденциальных, но платных услугах, которые не могут по традиции исполнять сами, они в первую очередь стремятся заполнить такие вакансии своими реальными «вторыми братьями» либо «вторыми братьями» из числа «своих» кузенов.

А в остальном «вторые братья», как правило, вынуждены зарабатывать себе на жизнь сами, и их традиционный удел в Англии: литература, журналистика, политика, армия, государственная служба, финансы, банковское дело и в том числе… Хм. Вот всё не подберу никак слова для того, чтобы обозначить это конкретное «в том числе». Поэтому попытаюсь передать иносказательно.

О «вторых сыновьях» английский историк, профессор Принстонского университета Лоуренс Стоун написал, что их удел:

…либо пытаться на правах родни стать незаменимым помощником у более везучих родственников или близких знакомых семьи, либо добиваться всего своими силами: жениться на богатой наследнице или же преуспеть на деловом либо профессиональном поприще.

СЕСИЛ Родс, излагая своё видение того Тайного сообщества, которому он намеревался поручить осуществление своих имперских планов, сформулировал, среди прочего, и весьма конкретное указание, в какой социальной среде предпочтительнее всего набирать в него новых членов. Вот его указание дословно:

Обратите внимание на младших сыновей, которые полны благородных порывов, мечтают о покорении вершин, наделены от природы всем необходимым, чтобы стать выдающимися деятелями, и только и мечтают о том, чтобы посвятить жизнь служению Отчизне, но не имеют для этого двух необходимых предпосылок: средств и благоприятных обстоятельств. Некий подобный божественному внутренний голос не даёт им покоя и бередит душу постоянным напоминанием о высоких и благородных целях и делах, а они при этом ничего не могут поделать и вынуждены предаваться будничным занятиям, позволяющим только влачить унылое существование; осознание этого своего жалкого положения делает их несчастными на всю жизнь, до самого последнего вздоха. Вот таких людей (Тайное) Общество и должно искать, находить и привлекать для достижения своих целей.

И ещё по поводу всё того же указания (цит. по: Quigley, Carroll. The Anglo — American Establishment. Chapter 3):

Дельные и полные сил мужчины, не видящие при существующей политической системе достойного способа послужить отечеству; подающие надежду юноши в школах и университетах; люди с достатком, но не видящие цели в жизни; младшие сыновья, полные высоких порывов и светлых надежд, но лишённые возможности их осуществить; богатые мужчины, чьи карьеры постигла какая — нибудь серьёзная неудача… товарищество самых одарённых и способных мужей, объединённых благородными идеалами… Оно должно стать своего рода религиозным братством, подобно иезуитам, «орденом служения делу расширения Британской империи».

Здесь уместно будет рассказать «говорящий» в свете только что приведённой второй цитаты эпизод из биографии Клода Дэнси. Его отец — подполковник в полку королевских кавалергардов — отдал сына по достижении им 14 лет в Веллингтонский колледж — английский аналог российского привилегированного кадетского корпуса. Впереди у юного Клода замаячила блестящая военная карьера в самых элитных воинских частях Королевства. Однако уже через год Колледж постигла беда: сразу несколько учеников заболели дифтерией, а двое в результате даже умерли, и причиной этой эпидемии было признано неудовлетворительное состояние канализационных сооружений в здании Колледжа в Кроуторне. Поскольку аналогичный случай уже однажды имел место за несколько лет до того, было принято решение перевезти весь колледж в арендованные с этой целью корпуса в другом городе до тех пор, пока не будет закончен удовлетворительный капитальный ремонт в Кроуторне. Однако родители некоторых учеников своих детей из Колледжа забрали окончательно, и Клод Дэнси оказался в их числе. Вместо Веллингтонского колледжа его отправили завершать своё среднее образование в бельгийский город Брюгге, в учебное заведение для мальчиков под названием The English College. И вот там — то с ним и случилась сыгравшая роковую роль в его судьбе история. Произошла она из — за того, что директор Колледжа Биско Вортам имел привычку просматривать почту своих подопечных. И вот в одном из писем он вычитал, что его автор — юный Клод Дэнси — завёл «аморальную дружбу» с довольно известным тогда в лондонском свете Робби Россом[607]. Когда Бортам вызвал юного Дэнси к себе и стал его расспрашивать о случившемся, выяснилось, что дело обстояло даже ещё хуже: Дэнси встречался с Россом в Виндзоре не один, а в компании с четырнадцатилетним сынам самого Вортама Филипом, и такие встречи у них случались отнюдь не один раз. Вортам поделился этой крайне неприятной новостью со своим шуринам Оскаром Браунингом, имевшим приятельские отношения с Россам, и вместе они сумели в конце концов уговорить разгневанного Дэнси — старшего не возбуждать дело в суде, справедливо указав ему, что и его сын может оказаться виновным в нарушении закона. История тем не менее получила огласку в обществе (и в конечном итоге немало навредила Робби Россу), из — за чего Клод Дэнси моментально превратился из подающего большие надежды «первого» сына в не могущего в обозримом будущем рассчитывать ни на какое благородное наследство «второго» и был отправлен из Лондона с глаз долой, подальше под опеку материнской родни — выбиваться в люди самостоятельно в далёкой, но полной возможностей для таких, как он. Южной Африке. Сегодня мы знаем, что это в судьбе Дэнси состоялся классический случай, когда «не было бы счастья, да несчастье помогло».

О том, как создавалось то «Тайное общество», которое планировал Сесил Родс и на которое он выделил значительную часть своего состояния, писали многие авторы, но при этом из всех этих авторов не заработал репутацию записного конспиролога и числится до сих пор вполне уважаемым членом научного сообщества (то, что по — английски называется peer) только один: Кэрролл Квигли.

Carroll Quigley (1910–1977) — профессор престижной School of Foreign Service Джорджтаунского университета (США). Был при жизни и остаётся до сих пор, и в США, и вообще на Западе, одним из самых уважаемых и самых влиятельных специалистов по новейшей политической и военной истории. Спичрайтер Билла Клинтона рассказывал, что Клинтон — бывший у Кэрролла Квигли студентом — числил его среди своих самых любимых профессоров и потому часто вставлял в свои выступления цитаты из его трудов. Квигли приобрёл неожиданно широкую для серьёзного учёного международную известность и популярность за счёт предпринятой им в 1947–1948 гг. попытки исследовать историю «Круглого стола», задуманного Сесилом Родсом. О результатах он написал в двух книгах: своём капитальном труде Tragedy and Норe (1966) и в вышедшей только через 4 года после его смерти небольшой монографии The Anglo — American Establishment: From Rhodes to Cliveden (1981). Западное научное сообщество, не опровергая приведённые Квигли факты об этом «Тайнам обществе», тем не менее «скептически относится» к излагаемой им версии. Долгое время после появления первого тиража Tragedy and Норе вроде бы более чем респектабельный издатель Квигли (Macmillan,) вводил библиотеки, книготорговцев и самого автора в заблуждение, чтобы, несмотря на повышенный спрос на книгу, не допечатывать новые тиражи, причём самому Квигли он даже в какой — то момент откровенно лгал, будто бы набор его книги уже рассыпан. В результате приобрести книгу вплоть до середины 1970‑х гг было практически невозможно, пока, наконец, в 1975 г. не вышла полупиратская копия (новый издатель заплатил Квигли гонорар, но книгу издал без разрешения Macmillan). После этого общие тиражи книги довольно скоро перевалили за миллион.

И вот по версии Квигли, самым первым этапом в процессе создания Общества стало сотрудничество Сесила Родса, лорда Милнера и Вильяма Стеда[608], которое вылилось в образование упоминавшегося выше «Милнеровского детсада»[609], и уже эта команда якобы и составила костяк Общества.

Квигли в «Англо — американском истеблишменте» написал:

Это Общество в разные периоды было известно под разными названиями. В самом начале, на протяжении примерно десяти лет его называли «Тайное общество Сесила Родса» или «мечта Сесила Родса». Затем на протяжении двух десятилетий его называли «Милнеровский детсад» (1901–1910) и «Группа Круглого стола» (1910–1920). А потом, начиная с 1920 г., его называли в разных случаях по — разному, в зависимости от того, какой этап его деятельности рассматривали: «Круг The Times», «Круг Родса», «Группа АН Souls» и «Кливденский круг»[610]. Нередко те, кто использовали эти названия каждое в отдельности, не подозревали, что говорят об одних и тех же людях[611].

Как свидетельствует южноафриканский исследователь родсовского «Тайного общества»[612], люди, которых отбирал Милнер, имели несколько общих черт. Во — первых, они все были молоды и не имели никакого или почти никакого профессионального опыта. Во — вторых, большинство из них были именно «вторыми» — или младшими — сыновьями либо сыновьями вторых сыновей — выходцев из благородных семей; они не имели собственного состояния, и им предстояло самим прокладывать свой путь в жизни. Именно поэтому они откликнулись на приглашение Милнера и отправились к нему в Южную Африку, чтобы под его началом принять участие в выполнении многообещающей работы по перестройке бывших бурских республик и их включению в состав Британской империи. При этом они хорошо понимали, что им предстоит показать себя в лучшем свете, поскольку только в этом случае у них появлялись реальные перспективы начать блистательную карьеру в имперском государственном аппарате. И, наконец, третью отличительную черту самого Милнера и его «детсадовцев» южноафриканский историк охарактеризовал следующим образом:

И, в-третьих, почти все они были, как и Милнер, выпускники оксфордских колледжей: девять из одиннадцати самых известных «детсадовцев»[613] имели диплом New College[614], а четверо числились стипендиатами All Souls. Все они учились вместе в одном университете и потом всю жизнь, всякий раз, когда представлялась такая возможность, собирались вместе на ужин в столовой своего колледжа, дабы побеседовать с его ректором или встретиться с научными работниками и настроенными с ними на одну волну созидателями Империи… Как сказал их современник — поэт, они были теми самыми мужами, которые «посланы с берегов Темзы править миром».

Колледж All Souls (сокращение от «Души всех усопших в Оксфорде») отличается от остальных оксфордских колледжей тем, что в нём пет студентов и преподавателей, а есть стипендиаты (Fellows), которые сами выбирают в области гуманитарных наук предметы своего научного интереса и занятий и никаких экзаменов потом по ним не сдают. В год в колледж принимают одного или двух стипендиатов, которых отбирают из подавших заявки и выдержавших вступитепьные экзамены выпускников других оскфордских колледжей ши иных высших учебных заведений (желающих поступить и готовых попробовать свои силы на славящихся своей крайней сложностью вступительных экзаменах каждый год набирается несколько десятков человек). Стипендия All Souls предоставляется, как правило, на семь лет (на сегодняшний день она составляет в течение первых двух лет около 16 000 фунтов в год, а затем повышается на оставшиеся пять лет до 21 000-23 000 фунтов в год), её размер у каждого из стипендиатов зависит от того, насколько интенсивно и результативно он занимается своими научными изысканиями (стипендиатам предоставлено право параллельно заниматься другими видами деятельности). Жильё и питание стипендиатам предоставляется в колледже бесплатно. Одним из обязательных условий для стипендиатов в течение первых двух лет является участие в общих ужинах, преимущественно в выходные дни: на эти ужины, как правшо, съезжаются бывшие стипендиаты и профессора колледжа: приглашение любому другому общественному ши политическому деятелю принять участие в этих сугубо закрытых мероприятиях считаюсь тогда и считается до сих пор знаком особой чести и принадлежности к миру большой политики. Другими словами, человек, удостоившийся этой чести, становится одним из «посвящённых», а молодые стипендиаты постепенно приобщаются к их кругу.

Чтобы лучше понять, о чём речь, можно привести такой пример. После того как в 1951 г. Гай Бёрджесс и Дональд Маклин таинственно исчезли из Лондона, о них какое — то время говорили и писали как о «пропавших дипломатах». О том, что они бежали в СССР, никому не было известно. А потом вдруг в 1956 г. появилась серия разоблачительных статей с крайне нелестными отзывами о Гае Бёрджессе, автор которой ссылался на какого — то пожелавшего сохранить анонимность человека из круга людей, хорошо знавших пропавших. Как довольно скоро выяснилось, человеком этим и правда оказался их близкий соратник со студенческих времён — выпускник всё по — прежнему New College в Оксфорде Горонви Риз (Goronwy Rees). Он блестяще окончил университет и в 1931 г. был сразу принят стипендиатом в All Souls, а после войны, в 1951 г. был зачислен в All Souls вновь и даже занял должность казначея Колледжа — то есть был действительно облечён доверием на британском политическом Олимпе. Одновременно он получил предложение от Aberystwyth University[615] и стал его ректором. Но когда выяснилось, что он выдал своих бывших друзей журналистам и вдобавок прямо обвинил их в шпионаже, — его без огласки, но неумолимо и отовсюду вынудили уйти. И дальше он, вполне логично, зарабатывал на жизнь статьями, которые писал для сверхпопулярного тогда среди европейской и американской левой интеллигенции журнала Encounter, созданного и финансируемого, как стало известно после разразившегося в 1967 г. грандиозного скандала, спецподразделением ЦРУ и секретным отделом по ведению идеологической войны британского Форин — офиса. А приговор ему задолго до позорной публикации вынес — всего за 24 часа до своего тайного отъезда из Англии — сам Дональд Маклин. Столкнувшись с Ризом во всеми ими любимом лондонском клубе Gargoyle, уже сильно выпивший Маклин громко и не стесняясь присутствующих бросил ему в лицо: «Я ведь всё про тебя знаю! Ты был один из нас, а потом перебежал к ним!»[616] Так вот All Souls в этом «заочном разбирательстве» между ними занял сторону «советского шпиона» Дональда Маклина.

О том, как конкретно проходил, возможно, не самый стандартный для «Милнеровского детсада», но весьма показательный для данного рассказа набор в «команду», можно судить по рассказу биографа Хью Виндхама[617].

Хью — третий по старшинству из взрослых сыновей Генри Виндхама, 2‑го барона Леконфильдского. Семейство Виндхамов было весьма большим и богатым (дед Хью по отцу Джордж Виндхам, 1‑й барон Леконфильдский, старший внебрачный сын Джорджа Обрайена Виндхама, 3‑го графа Эгремонтского, в виду отсутствия у графа законных сыновей унаследовал все его немалые имения, но не графский титул).

Сразу несколько Виндхамов — мужчин и женщин — играли ведущие роли в неформальном светском обществе под названием The Souls («Души»). Среди его членов — Вильям Гренфелл (видный политический деятель, двоюродный брат — «кузен» — потомственного банкира и партнёра Дж. П. Моргана и Роберта Флеминга — Эдварда Гренфелла) и его жена Этель, державшая знаменитый политический салон, который усердно посещали как минимум шесть премьер — министров. Из них двое активно участвовали в жизни Общества: Артур Балфур и Герберт Асквит с супругой — Марго Асквит, в девичестве Теннант. Членами Общества были также племянница Марго — Франсес Теннант и ее муж Гай Чартерис — родители будущей жены Яна Флеминга Энн Чартерис (в замужестве Ротермср). Душой же Общества были изображённые на знаменитом групповом портрете кисти Сарджента три родные сестры Джорджа Виндхама и кузины Хью: старшая Мэри, средняя Маделин и младшая Памела (Король Эдвард VIII, увидев этот групповой портрет, назвал его «Три грации»). Маделин прожила спокойную и счастливую жизнь со своим мужем Чарльзом Эдином. А вот старшая и младшая были явно с характером — и с каким!

Мэри (1862–1937) — жена Хьюго Чартериса, 11‑го графа Вемисского и 7‑го графа Марчского (деда Энн Флеминг) и одновременно на протяжении многих лет любовница Артура Балфура: она влюбилась в него, когда ей было всего 17 лет, а вот ему потребовались годы, прежде чем он ответил ей взаимностью; но зато потом уже она на своего любовника имела безграничное влияние (молва гласила, что именно из — за неё половина Кабинета министров при Балфуре состояла из членов The Souls). Памела (1871–1928), которую все знавшие её современники вспоминают как совершенно невозможную и экстравагантную молодую особу, сначала была замужем за Эдвардом Теннантом, 1‑м бароном Гленконнерским (родным братом Марго Асквит), а затем, после его смерти за Эдвардом Греем, 1‑м виконтом Греем Фаллодонским — министром иностранных дел империи в правительстве Герберта Асквита; и, как и старшая сестра, она долгие годы была любовницей своего будущего мужа и его повелительницей.

В рассматриваемом эпизоде, связанном с трудоустройством Хью Виндхама, особый интерес представляет его двоюродный брат Джордж Виндхам¹², старший сын Перси Виндхама — «второго» сына 2‑го барона Леконфильдского, то есть Джордж такой же «второй сын», как и Хью, но уже состоявшийся: в 1898–1900 гг., когда решался вопрос о вмешательстве имперских вооружённых сил в конфликт колониальной компании Родса с бурами, Джордж Виндхам, тесно связанный с Сесилам Родсом, уже служил заместителем военного министра и немало способствовал решению вопроса в интересах Родса.[618]

И вот это сообщество богатых и очень влиятельных аристократов перемещалось всей гурьбой из одного роскошного загородного имения в другое, перемежая управление империей утончёнными развлечениями, супружескими неверностями и устраиванием собственных дел. Как написал один из хроникёров той эпохи, самой влиятельной прослойкой британского общества постепенно стали обладавшие в обществе непререкаемым властным авторитетом семейства, которые не просто составляли самый уважаемый и изысканный класс английской нации и определяли политику империи на всех уровнях вплоть до общенационального (то есть чуть ли не мирового), но и имели обширную разветвлённую сеть ближней и дальней родни, друзей и соратников, тоже пользовавшихся авторитетом и влиянием в обществе.

Всё это проявилось в полной мере, когда в конце мая 1901 г. лорд Милнер отлучился из воюющей Южной Африки и приехал в Лондон примирить критиков своей слишком откровенно колониальной политики. После скандального провала авантюры Линдера Джеймсона Сесил Родс и Альфред Милнер от своей затеи захватить контроль над несметными богатствами Трансвааля и Республики Оранжевой реки не отказались и начали выдвигать бурскому президенту Кругеру всё более и более ультимативные требования. В мае — июне 1899 г. Милнер категорически потребовал немедленно предоставить равные с бурами права нахлынувшим на золотые прииски в огромных количествах «уитландерам» (иностранцам; это были в подавляющем своём большинстве англичане) — и после этого до войны оставалось уже совсем немного. Параллельно, не привлекая к себе внимания, рэндлорды (их на английском языке нередко именуют «золотые жуки») с Вернером и Бейтом во главе наращивали финансирование частной армии их колониальной компании и довели численность её личного состава до 10 000 человек (незадолго до того она насчитывала всего 1500 бойцов). Томас Пэйкенхам в своей посвящённой англо — бурской войне книге[619] по этому поводу написал:

Вопреки мнению, которого со временем стали придерживаться историки, золотые жуки активно сотрудничали с Милнером уже на этапе подготовки к войне.

Тем временем Джордж Виндхам — двоюродный брат Хью Виндхама, бывший в ту пору не только членом Парламента, но и председателем Южноафриканской ассоциации (главной лоббистской группы наиболее радикальных «империалистов»), активно агитировал правительство в пользу отстаиваемых Милнером интересов, а затем, заняв пост заместителя военного министра, самым действенным образом способствовал максимальному вовлечению имперских вооружённых сил в англобурский конфликт, стремительно превращавшийся в полномасштабную войну.

Другими словами, Джордж Виндхам оказал и Милнеру, и своему другу Сесилу Родсу очень серьёзную услугу.

И вот Милнер прибывает пароходом в Саутгемптон, где его уже ждёт и встречает Джордж Виндхам. Вскоре он забирает Милнера на выходные в Таплоу — загородное имение Вильяма Гренфелла, где в очередной раз собираются члены The Souls: все ключевые игроки — Чартерисы, Теннанты, Гренфеллы и Уиндхамы — на месте. Среди прочего заходит разговор и о будущем тогда ещё совсем молодого 23-летнего выпускника Итона и New College — Хью.

Напоминает об этой просьбе и лорд Розбери[620] — тот, кто через три года вместе с Милнером, Бейтом и Джеймсоном станет попечителем оставленного Родсом гигантского состояния; он знакомит Милнера с владельцами газет и другими влиятельными людьми и тем весьма Милнеру полезен; но ведь он же и родной дядя Хью по матери…

Наконец, Милнер проводит в обществе The Souls ещё один загородный уикенд, на сей раз в имении у сэра Джона и леди Хорнер, где с ним встречается и старший брат Хью — «первый сын» второго барона Леконфильдского, только что унаследовавший баронский титул и состояние их умершего за полгода до того отца. Он полон решимости укрепить политическое влияние своего дворянского дома — и потому карьера младшего брата ему не безразлична (Хью, кстати, после его смерти в 1952 г. унаследует от него семейный титул и станет четвёртым бароном Леконфильдским).

По результатам этого пребывания Милнера в Лондоне Хью Виндхам, естественно, отправляется в Южную Африку (в сентябре того же 1901 года) и получает (неоплачиваемую) должность помощника личного секретаря Милнера.

К концу 1923 г., когда в Южной Африке уже окончательно возродился африканерский патриотический дух и страна со всей очевидностью вступила на путь, который должен был привести её к независимости, Хью Виндхам навсегда покинул Южную Африку и вернулся в Лондон. За прошедшие 22 года он из наивного университетского выпускника успел превратиться в опытного политика, парламентария, став помимо этого ещё и депутатом муниципального совета Йоханнесбурга и членом Совета обороны колонии. А по возвращении в Лондон он вновь очутился в кругу своих соратников по «Милнеровскому детсаду» и подключился к работе в созданном ими Королевском институте международных отношений. После начала войны, в 1939–1940 гг. Хью Виндхам уже председательствовал на большинстве проведенных тогда общих собраний членов Института. Когда в 1944 г. Институт возобновил издание своего главного периодического издания — журнала International Affairs, он возглавил его редакционный комитет.

КЭРРОЛЛ Квигли в своем «Англо — американском истеблишменте» подсказал, как «детсадовцы» и вес позднее к ним присоединившиеся их соратники — то есть члены Общества — писали в своих многочисленных статьях и монографиях между строк о «своих». В качестве примера он рассказал об одном из участников антигитлеровского Сопротивления в Германии, графе Хельмуте фон Мольтке[621]. По материнской линии граф был английского происхождения, и его дед, сэр Джеймс Роуз — Иннес[622], служил в начале века в Южной Африке в администрации лорда Милнера, и даже ещё до того в Родезии у самого Сесила Родса. В 1934 г. граф фон Мольтке временно переехал в Лондон, где по рекомендации матери сразу попал под покровительство Лайонела Кертиса и в дальнейшем всегда пользовался его полной поддержкой.

Квигли приводит касающуюся фон Мольтке цитату из июньского номера «Круглого стола» за 1946 г.:

[Фон Мольтке после первого же посещения Лайонела Кертиса] сразу стал членом семьи, в его распоряжение предоставили квартиру на Дьюк оф Йорк стрит, по выходным он мог свободно работать в колледже All Souls в Оксфорде. У него появилась возможность знакомиться и встречаться со многими людьми, и это ему немало помогло в будущем…

Закончил Квигли этот коротенький рассказ о фон Мольтке словами:

Все, кто умел читать между строк, по этим словам могли безошибочно определить, что фон Мольтке был принят в члены Группы Милнера.

Можно сравнить с этой подсказкой цитату из «Мемуаров британского агента» Брюса Локкарта — человека, имевшего более чем благородное происхождение, но не имевшего достаточных средств для праздного существования за счёт так называемого «независимого дохода» (то есть классического «второго сына»):

О лорде Милнере я могу писать только в превосходной степени. Да, он никогда не блистал на политической арене. Не обладал свойственной политикам изворотливостью. Не был даже близко таким выдающимся оратором, как г-н Ллойд Джордж. Но зато в силу своих обширных познаний, своей способности выполнять конкретную работу и понимания особенностей государственной службы вплоть до мельчайших подробностей он был незаменимым человеком в Кабинете министров, в котором большинство членов пребывали в полном неведении обо всём, что творилось за пределами Англии. Он был для г-на Ллойда Джорджа тем незаменимым соратником, который по каждой поставленной задаче непременно прочтёт все касающиеся её документы, обдумает и взвесит все возможные варианты и составит по ней непредвзятое, объективное мнение. Благодаря благородству своего ума, неподдельному очарованию в общении, приверженности высоким идеалам, полному неумению идти на поводу у своих амбиций, отсутствию в нём даже намёка на чувство собственного превосходства и его всеохватному и деятельному патриотизму он подавал идеальный пример молодёжи. И в общении с ней он тоже неизменно являл свои лучшие стороны. Он любил окружать себя молодыми людьми. Он считал, что им по праву должна быть предоставлена возможность проявить себя. Такое отношение с его стороны объясняется тем, что он, будучи столь мягким и чутким в обращении и столь целеустремленным в делах, всегда ставил во главу угла интересы и будущее Англии. При этом он вовсе не был, как в какой — то момент пыталась выставить его народная молва, каким — то там твердолобым патриотом или рсакционером — консерватором. Наоборот, многие его взгляды и представления о желательных путях развития современного общества были на удивление своевременными и передовыми. Он верил в необходимость хорошо отлаженного государственного механизма и в такой порядок вещей, при котором добросовестная служба, реальный вклад в общее дело и упорный труд ценятся больше, чем титулы и состояния. Он не испытывал никакого особого уважения к присущей аристократам никчёмной утончённости и вовсе не уважал тех финансистов, что сколотили свои капиталы не за счёт реального производства, а путём манипулирования рынком.

ЕСЛИ вспомнить, как с момента появления лорда Милнера в жизни Брюса Локкарта стала выстраиваться его карьера (банковский сектор — секретные отделы банковских учреждений — спецслужбы), появляется следующая подсказка, которая позволяет правильнее понять, какое всё — таки образование получали братья Питер и Ян Флеминги.

Начнём с Питера. Вот он сдал выпускные экзамены в Оксфорде и — что дальше? Он устраивается литературным редактором в газету The Spectator. И всего через несколько месяцев каким — то необъяснимым, с точки зрения его биографа, чудом получает четырёхмесячный отпуск для отлучки, никак напрямую с интересами газеты не связанной. Однако достаточно отвлечься от благонравной биографии, чтобы сразу увидеть — в свете только что рассказанного о «Милнеровском детсаде» и «Тайном обществе» — вполне рациональное объяснение этому «чуду» (задавать вопрос, почему его не захотел увидеть биограф Питера Флеминга, уже поздно).

Отпустил только — только поступившего на работу вчерашнего студента в отпуск на целых четыре месяца полновластный хозяин и главный редактор The Spectator сэр Эвелин Ренч[623], который помимо этого был ещё и основателем Союза англоговорящих (English — Speaking Union, ESU). А Союз англоговорящих — это вспомогательный орган, задуманный главными активистами «Круглого стола» и предназначенный для «налаживания всё более полного взаимопонимания между англоговорящими народами», то есть для реализации одной из главных составляющих имперского плана Родса — для возвращения США на орбиту обновляемой Британской империи.

В первом же номере журнала Landmark, учреждённого в 1918 г. одновременно с Союзом англоговорящих, Ренч следующим образом обозначил цель создаваемого им Союза:

Понимая, сколь важным подспорьем для дела мира во всём мире и прогресса человечества станет достижение единства целей среди англоговорящих демократий, мы обязуемся всеми доступными нам средствами развивать искреннее взаимопонимание между народами Британского содружества наций и США.

Вскоре после этого, в 1920 г., Эвелин Ренч учредил отделение своего Союза в США — English — Speaking Union of the United States. Об уровне поддержки, который к тому времени уже обеспечит себе милнеровские «детсадовцы», можно судить по тому факту, что первым председателем этого отделения стал бывший президент, а в тот момент председатель Верховного суда США Говард Тафт.

В этой хронологии нетрудно увидеть полное совпадение с порядком создания главной организационной и политической структуры «Тайного общества» — Британского (позднее Королевского) института международных отношений[624].

Весной 1919 г. на Парижской мирной конференции встретились группы экспертов британской и американской делегаций. Британскую сторону представляли в основном члены расширенного состава «Круглого стола» с Лайонелом Кертисом — главным идеологом Общества во главе, а с американской стороны присутствовали в основном представители группы интересов J.P Morgan, возглавляемые Томасом Ламонтом (если учесть, что группа Милнера тоже контролировала через Траст Родса весьма крупные активы, то неудивительно, что современники и тогдашние комментаторы неофициально называли парижскую конференцию «конференцией банкиров»), С предложением о создании совместной англо — американской структуры для обсуждения текущих и перспективных вопросов и проблем в международных отношениях выступил сам автор этой идеи Лайонел Кертис. Предложение было принято, и на следующий год в Лондоне был учреждён Британский институт международных отношений. Создание такой же параллельной структуры в США столкнулось с трудностями из — за царивших в стране сильных изоляционистских настроений, и потому было принято решение использовать уже существовавший неформальный дискуссионный клуб ведущих предпринимателей и юристов страны, который в июле 1921 г. был официально зарегистрирован как Совет по международным отношениям[625].

Стоит отметить, что председательствовал на учредительном собрании RIIA лорд Роберт Сесил (1864–1958) — третий («второй») сын Роберта Гаскойна — Сесила, 3‑го маркиза Солсбери (трижды занимавшего пост премьер — министра Великобритании), член Общества The Souls, соратник Артура Балфура (которому доводился к тому же двоюродным братом), Эдварда Грея и лорда Милнера (они вместе состояли в элитном клубе английского социалистического Фабианского общества Coefficients,), учредитель Лиги Наций и лауреат Нобелевской премии мира 1937 г. Одновременно он же был и одним из учредителей и сопредседателем созданного в начале 1936 г. Всемирного объединения за мир — The International Peace Campaign (или на французском языке Rassemblement universel pour la paix); об этом эпизоде в его жизни в англоязычной Википедии написано более чем скупо и туманно:

Он выступил в роли соучредителя и — вместе с французским юристом — сопредседателя International Peace Campaign, организации, известной во Франции под названием Rassemblement universel pour la paix.

Объяснение этой неожиданной «застенчивости» википедийных летописцев наверняка следующее. Под «французским юристом» они скрыли на самом — то деле видного социалиста, политического деятеля и члена предвоенного правительства «Народного фронта» Пьера Кота[626], который после войны всю вторую половину своей политической карьеры выступал как вполне просоветский политический деятель.

Кроме того, и сама эта международная, формально внепартийная ассоциация, организационно оформившаяся в 1936 г., дабы способствовать достижению целей Лиги Наций, и просуществовавшая вплоть до начала Второй мировой войны (полностью ликвидирована в 1941 г.), на деле являлась проектом Коминтерна. На это указывает тот факт, что должность международного секретаря Всемирного объединения — то есть его главного должностного лица — занимал Луи Доливе[627], ближайший соратник легендарного и бессменного руководителя всего международного пропагандистского аппарата Коминтерна Вилли Мюнценберга.

Объяснять, что столп британского имперского истеблишмента мог иметь общего с Коминтерном, конечно же, для Википедии — да и не только для неё — слишком хлопотно, и вообще любому исследователю, наверное, непонятно, с какого конца к этому странному вопросу подступиться и с чего начать.

В 1922 г. тогда ещё не Королевский, а просто Британский институт международных отношений и его аппарат разрослись настолько, что встал вопрос о переезде в какое — нибудь более просторное помещение. Его Институту подарил один из его спонсоров (канадский филантроп Рубен Леонард): это особняк в Лондоне, носящий название Chatham House[628], и это — то название и стало с тех пор неофициальным названием, под которым Институт известен по сей день. Из чего следует, что Питера Флеминга отпустил вопреки всем правилам в длительную отлучку ближайший соратник учредителей и руководителей того самого учреждения — Chatham House, — по поручению которого Питер и отправился в путь.

Более того. Почётными секретарями Chatham House — именно в этом качестве отправился в путь молодой выпускник университета — в разное время были даже ведущие члены «Круглого стола», включая самого Лайонела Кертиса, a Institute of Pacific Relations, на конференции которого Питеру предстояло поработать, — это точно такое же ответвление от RIIA, как и English — Speaking Union, созданное тоже по его инициативе и при его непосредственном участии[629] и предназначенное для более конкретной и узконаправленной политической работы в Южно — Азиатском и Тихоокеанском регионе, который, как «окажется» через 10 лет, уже во время войны, вскоре станет регионом профессиональной специализации Питера. То, что в Китае Питер планировал остановиться у наследников торговой империи, давно и тесно сотрудничающей с банковским домом его деда, во всём этом контексте кажется делом более чем естественным.

Не менее очевидна ситуация и в случае с Яном. О принявшем его без лишних разговоров на работу руководителе агентства Рейтер сэре Родерике Джонсе у биографа Яна Флеминга сказано уже совсем в лоб:

Джонс учился журналистскому мастерству в Южной Африке, где стал свидетелем того, как верховный комиссар Милнер сколачивал из многообещающих молодых людей свой «детсад». Теперь он применял полученный опыт у себя в Рейтер.

То есть по всем этим признакам сам собой напрашивается следующий вывод. И Питер, и Ян — сыновья погибшего старшего («первого») сына — отказались от карьеры в семейном банковском доме (ее выбрали их дядя и младшие братья), сами таким образом предпочли в некотором роде удел «вторых сыновей» и отправились с помощью «кузенов» учиться и осваивать иное, более им подходящее по складу их характеров, но тоже нужное в международном банковском деле ремесло, точное название для которого я всё ещё не нашёл и по — прежнему пытаюсь нащупать, но суть которого: помогать процветанию семейного бизнеса иными, нежели традиционные для данной отрасли и профессии, средствами.

Мастера и подмастерья. Один из наших мальчиков

Биографическая справка

Организация Z (Z Organization,) это неофициальная, фактически «любительская» и одновременно глубоко законспирированная[630]⁸⁴ британская агентурная сеть, которую в середине 1930‑х гг. по согласованию с руководителем официальной разведслужбы Стюартом Мингисом, но полностью независимо от МИ6 и вообще от любой имперской правительственной структуры создал в целом ряде европейских стран Клод Дэнси. Судя по тому, что в 1917 г. имено он, находясь в составе официальной делегации британских вооружённых сил в США, лично курировал создание тогдашней разведслужбы США, консультировал американское руководство по вопросам её организационной структуры, подбора кадров и методов сбора информации и оперативной работы, Клод Дэнси уже во время Первой мировой войны зарекомендовал себя как один из наиболее опытных и компетентных специалистов во всех вопросах, касающихся создания и практической деятельности спецслужб. Финансировался его новый проект целиком за счёт средств из внебюджетных источников, что позволяло не включать его ни в какие, даже самые засекреченные правительственные отчёты и иные документы. Как склонны сегодня заявлять на публику британские историки, это странное предприятие затеяли в частном секторе эдакие добровольцы — энтузиасты, которые понимали, что бюджет официальных разведслужб в самой Великобритании до самого начала войны был катастрофически мал[631], и потому решили оказать разведчикам свою бескорыстную патриотическую помощь.

О финансировании Организации Z можно сделать два предположения; оба они более чем обоснованы, но утверждать совсем уж наверняка все — таки нельзя (сейчас станет понятно, почему).

Первое предположение вытекает из признания, прозвучавшего в художественном повествовании о якобы реальных похождениях одного из агентов Яна Флеминга во время Второй мировой войны[632]. Этот военно — приключенческий роман вышел из — под пера человека, который одновременно написал ещё и точно повторяющую его якобы художественный вымысел, но уже документальную и якобы биографическую повесть, которая по всем внешним признакам является не то литературной мистификацией, не то романом с ключом (из — за чего и назойливая оговорка «якобы»)[633]. Судить о том, что же все — таки в этих произведениях историческая правда, а что нет — до тех пор, пока не рассекречены какие — то ещё, возможно, существующие, но по — прежнему засекреченные документы, — с достаточной долей вероятности смогли бы только сами непосредственные участники событий. Но их уже давно никого нет в живых (а разгадывание загадки без их участия осложняется тем, что в распоряжении автора и его литературной душеприказчицы были и есть оригиналы некоторых документов, косвенно подтверждающих выдвинутые автором версии). Так вот в романе (но не в документальной повести) упоминается о некой секретной разведывательной сети, существовавшей в Великобритании до войны вне официальной системы спецслужб, и один из её бывших руководителей объясняет главному герою:

Там, где о нас знают — сказал Сова (конспиративная кличка бывшего высокопоставленного агента. — А. Б.), — мы известны под названием «Отдел». Но вообще — то мы любители. Одарённые, конечно, — но всё — таки любители. А содержал нас до недавнего времени Его Величество Король: наш бюджет образовывался за счёт его денег, а не за счёт правительственных субсидий. Сейчас наше финансирование включено в государственный бюджет, но со временем мы, может статься, ещё пожалеем об этом. Ведь мы с бюрократией до сих пор дела не имели и не сталкивались с ней. Работали как небольшая команда частных лиц и подчинялись напрямую Королю и г-ну Черчиллю, а больше никому.

В Соединённом Королевстве монарх, действительно, имеет в своём распоряжении (или во всяком случае раньше имел) некий секретный фонд, за счёт которого он может содержать независимо от государственного бюджета людей, привлечённых для исполнения каких — либо секретных заданий. Многие британские историки склонны считать, что именно таким образом содержалась знаменитая и до сих пор таинственная неофициальная агентура лорда Ванситтарта — второго человека в Форин офисе в середине 1930‑х гг. и единомышленника Уинстона Черчилля — благодаря которой эти два деятеля были в курсе подготовки нацистской Германии к войне. Согласно рассекреченным и доступным сегодня документам, касающимся деятельности Организации Z и «Фокуса» (подробнее об этой организации см. ниже), тайные агенты лорда Ванситтарта и сэра Уинстона, действительно, вплоть до начала войны на государственной службе не состояли и потому являлись именно «одарёнными любителями» (хотя разобраться, агенты какой из этих двух организаций являлись «частной полицией Ванситтарта», практически невозможно, тем более что они очевидно пересекались, а то и вовсе были двумя «флангами» одного «фронта»). Так что безоговорочно оспорить высказанную версию о деньгах из королевского кармана практически невозможно, даже если британский монарх категорически отвергнет её как несостоятельную. Но и подтвердить сё окончательно тоже не получится, если только в архиве Елизаветы II не хранятся какие — нибудь расписки, полученные давным — давно её отцом и дедом от каких — то их верных слуг и если принц Вильям, взойдя на престол и привнеся на него с собой свежий дух миролюбия, братства и искренности, свойственный его молодому поколению, не обнародует те расписки вместе со многими другими секретами седой старины.

Второе предположение гораздо менее спорно и более очевидно.

В Организации Z довольно видную роль играл весьма знаменитый в 1930–1950‑х гг. кинорежиссёр и продюсер Александр Корда[634]. Созданная им в 1934 г. продюсерская фирма London Films Productions на протяжении всех предвоенных лет и во время войны использовалась как прикрытие для агентов Организации Z, предоставляла поводы для их многочисленных поездок по странам Европы (якобы в поисках натуры для съёмок будущих фильмов) и обеспечивала необходимое финансирование. Сразу после регистрации фирмы Роберт Ванситтарт, Уинстон Черчилль и Клод Дэнси совместными усилиями организовали немалые инвестиции в её пользу, задействовав для этого самую крупную тогдашнюю британскую страховую компанию Prudential Assurance (её совокупные ежегодные инвестиции составляли порядка полумиллиарда фунтов или 10–15 млрд фунтов в сегодняшнем выражении). Тогдашний президент Prudential Assurance Конноп Гутри (Sir Connop Guthrie) «протолкнул» через свой совет директоров проект, в рамках которого в пользу London Films была принята программа долгосрочного финансирования для внедрения принадлежавшей клиенту Prudential Assurance технологии цветного кино Hillman Colour Process. Контракт с Prudential Assurance был подписан в октябре 1934 г. Первый взнос по нему составил 250 000 фунтов (в сегодняшнем выражении это около 15 млн фунтов). Вскоре после получения этих денег фирма Корды начала финансировать создаваемую Клодом Дэнси агентуру Организации Z. Правда, внедрить технологии Hillman Colour Process так никто и не собрался (вместо них повсеместно использовалась технология Technicolor), и все инвестиции в фирму Корды руководство Prudential Assurance со временем полностью списало в убыток. Сам же сэр Конноп Гутри после легализации Организации Z в начале войны выехал в Нью — Йорк и отвечал там в британской резидентуре под руководством одного из ведущих агентов Организации Z Вильяма Стефенсона за вопросы экономической безопасности. Причём штаб — квартира работавшей под руководством Стефенсона резидентуры, представлявшей в Западном полушарии сразу все основные британские спецслужбы за исключением военно — морской разведки[635], и представительство фирм Александра Корды в США располагались бок о бок и занимали несколько этажей в Рокфеллеровском центре на Манхэттене.

Попутно стоит отметить такое совпадение: сразу после получения указанных средств от Prudential Assurance Корда подписал контракты и с самим Черчиллем, пребывавшим тогда не у дел, и стал выплачивать ему весьма солидные суммы за работу, которую Черчилль так ни разу и не выполнил (все сценарии, за которые он получал от Корды регулярные гонорары, так и остались либо незаконченными, либо вообще ненаписанными; но зато ещё во время войны по представлению премьер — министра Черчилля король произвёл бывшего коммуниста — интернационалиста Александра Корду в рыцарское звание).

Когда Клод Дэнси в конце 1944 г. вынужден был уйти в отставку, он тут же был оформлен и стал получать зарплату в качестве консультанта именно на кордовской London Films Productions.

По причине нехватки бюджетного финансирования МИ6, как утверждают сегодня историки, в Организацию Z вербовали в основном людей финансово независимых: предпринимателей, банкиров, адвокатов, преуспевавших журналистов, многие из которых были к тому же очевидными «вторыми сыновьями» и все без исключения имели вполне благовидные поводы для поездок в Германию и вообще по Европе. Денег таким своим агентам Организация Z якобы не платила, и сбором информации они занимались — опять же если верить современным историкам — просто ради острых ощущений и азарта, из любви и тяги к приключениям, что столь естественно для молодых мужчин с достатком.

Однако судьба всех этих «любителей» — «вторых сыновей» сложилась неожиданно единообразно, из — за чего есть все основания сомневаться в невинной спонтанности их участия в затеях Клода Дэнси. В самом начале войны, в ноябре 1939 г., на голландско — немецкой границе в местечке Венло в ловушку, расставленную тогда ещё совсем молодым оперативником немецкой разведки Шелленбергом (ему было всего 29 лет), на удивление дилетантски попали резиденты сразу двух британских разведслужб: капитан Сигизмунд Пэйн — Бест и майор Ричард Стивенс (Captain Sigismund Payne — Best, Major Richard Stevens). В результате тут же последовал практически полный провал имевшихся у англичан на континенте «официальных» агентурных сетей, и им на замену тут же пришла — выйдя из глубокой конспирации — уже хорошо подготовленная и набравшаяся практического опыта агентура Организации Z.

Событие это было весьма и весьма странное: в момент своего ареста в Венло, то есть будучи при исполнении оперативного задания, очевидно связанного с риском попасть в руки противника, резидент СИС имел при себе полный список агентуры МИ6 в континентальной Европе. Чтобы попять, в чём мог быть смысл этой «странности», следует вспомнить, что к началу 1930‑х гг. в МИ6 всё по — прежнему действовала внедрённая самим Клодом Дэнси ещё во время Первой мировой войны система, согласно которой резидентурами британской разведки за границей руководили лица, занимавшие в британских посольствах или консульствах должность начальника «паспортного стола» (Passport Control Officer, РСО — эта категория британских загранслужащих пользовалась дипломатическим иммунитетом). Однако тайной для контрразведчиков других стран эта система в 1930‑х гг. уже не являлась, и потому, установив наблюдение за местными британскими РСО и их контактами, они могли довольно быстро и уверенно «вычислить» всю местную британскую агентуру.

Англичане в этой ситуации поступили весьма изобретательно: вместо того чтобы отказаться от ставшей неэффективной системы и создать вместо неё новую, они ничего менять не стали, сохранили старую систему как есть, а новую создали параллельно и вне официальных структур, понимая, что таким образом любые тайные источники информации, которые противник мог иметь внутри британских спецслужб, останутся в полном неведении о происходящем и никакие тревожные донесения в чужие «Центры» не полетят. Показательно в связи с этим, что перед тем, как приступить в 1936 г. к окончательному превращению Организации Z в полноценную и полномасштабную параллельную, но законспирированную даже от своих разведслужбу, Клод Дэнси, занимавший на тот момент должность РСО в Риме, «вдруг» легкомысленно растратил государственные деньги и был со скандалом уволен со службы в МИ6. Подобное впадение в немилость и отставка по всем признакам подчистую одного из лучших и опытнейших разведчиков Европы, естественно, наделала среди сведущих людей много шума, а главное — привлекла к себе их внимание не только в Лондоне, но и в других европейских столицах. Дэнси в очередной раз технично и сразу повсюду «исчез с экранов локаторов» и «растворился в тумане».

Группа «Фокус» — The Focus Group[636] — формально была создана в июне 1935 г. на базе другой организации — British Non — Sectarian Anti — Nazi Council to Champion Human Rights[637]. Этот созданный всего несколькими месяцами ранее Совет был по сути британским продолжением американской организации, действовавшей в США под названием «Несектантская антинацистская лига в защиту прав человека» (Non — Sectarian Anti — Nazi League to Champion Human Rights,). Эта организация, в свою очередь, была создана двумя годами раньше, весной 1933 г., с целью мобилизации еврейской общины в США против только что получившей нацистское правителъство Германии и была её первыми учредителями — активистами еврейской общины на Восточном побережье США — названа «Американская лига в защиту прав евреев» (American League for the Defense of Jewish Rights — ALDJR), но осенью того же года была переименована и получила своё окончательное, гораздо более нейтральное название.

«Группа Фокус» была учреждена в первую очередь видными британскими деловыми людьми тоже еврейского происхождения, но членский состав её был по сравнению с головной организацией в США гораздо более разнообразен: в «Фокусе» вполне мирно уживались записные публичные сионисты, антисемиты, социалисты и империалисты.

А общий контекст политического момента, в рамках которого учреждались все эти объединения, таков. 30 января 1933 г. Гитлер был назначен рейхсканцлером Германии. В ночь на 28 февраля был подожжён и сгорел Рейхстаг. 5 марта 1933 г. НСДАП получила на парламентских выборах 43,9 % голосов и в союзе с малыми правыми партиями создала своё коалиционное правительство. 21 марта 1933 г. нацисты организовали в Потсдаме торжественную церемонию по случаю открытия сессии Рейхстага нового созыва («День Потсдама»). 24 марта 1933 г. будущий руководитель Американской лиги в защиту прав евреев Сэмюэл Унтермейер[638] опубликовал в лондонской газете The Daily Express статью под заголовком «Иудея объявляет войну Германии — Евреи всего мира объединяйтесь — Бойкот немецких товаров — Массовые демонстрации» («Judea Declares War on Germany — Jews of All the World Unite — Boycott of German Goods — Mass Demonstrations»/ В этой статье Унтермейер — уже очень пожилой человек, славившийся тираническим характером — объявил начало «священной войны» и призвал евреев начинать повсюду бойкот германских товаров и проводить массовые демонстрации против германских экономических интересов. Он писал:

Весь Израиль по всему миру объединяется, чтобы объявить экономическую и финансовую войну Германии. Появление свастики в качестве нового символа Германии возродило к жизни старый военный символ Иуды. Разбросанные по всему свету 14 млн евреев сплачиваются в едином строю, готовясь объявить войну германским угнетателям их единоверцев.

Еврей — оптовик оставит свой склад, банкир свою биржу, торговец свою лавку, нищий попрошайка свою скромную обитель, и вместе они отправятся на священную войну против гитлеровцев.

За две недели до появления статьи, 12 марта 1933 г., Американский еврейский конгресс уже объявил о проведении массовой акции протеста 27 марта в Мэдисон Сквер Гарден. 20 марта состоялось выступление евреев в Вильно, 26 марта — в Варшаве.

В ответ на эти прокламации и демонстрации нацисты 1 апреля 1933 г. провели в Гёрмании встречный показательный день бойкота еврейских магазинов и предприятий, и уже после этого во всех европейских странах начала возникать и выстраиваться постоянная организационная структура еврейского антинацистского движения. В конце 1933 г. во главе ALDJR вместо редактора одной из двух ведущих еврейских газет в Нью — Йорке Абрахама Коральника встал Сэмюэль Унтермейер, и тогда же лига была переименована в «Несектантскую антинацистскую лигу в защиту прав человека».

Новое название не акцентировало более внимание на ограниченном, узкоэтническом характере движения и его целей. Наоборот, словом «несектантская» оно подчёркивало их якобы универсальную, межпартийную и экуменическую природу. Тем самым движение не только становилось более привлекательным в глазах широкой (непосвящённой) публики, но и, что гораздо более важно, его интересы и задачи, изначально узко этнические, превращались в интересы и задачи универсальные, всеобщие, независимо от того, что всеобщие интересы — в отличие от узко этнических — на тот момент никак ещё ущемлены не были (придя к власти, нацисты на первом этапе проводили в жизнь репрессивные ограничительные меры только в отношении коммунистов, а в отношении евреев их ограничительные меры были в тот период сугубо экономического характера). Именно поэтому в Лондоне в правящем (посвящённом) классе в те годы преобладало мнение, что война, за которую агитировачи определённые круги, «это война евреев и деловых банкиров» (merchant bankers — они в подавляющем большинстве своём в Сити имели еврейские корни).

Стоит отметить, что примерно тогда же — в 1934–1935 гг. — и с той же целью сменил свою политику пропагандистский аппарат Коминтерна: организуемые и финансируемые им международные «конференции борцов за мир» перестали быть публично «коминтерновскими», отныне организаторы прилагали серьёзные усилия для того, чтобы скрыть любую связь между проводимыми мероприятиями и организуемыми проектами, с одной стороны, и Коминтерном — с другой. Наоборот, всячески подчёркивался политически нейтральный, универсальный характер мероприятий и проектов и одинаковая дистанция между ними и «политически ангажированными» движениями что слева, что справа. Таким образом организаторы этой вполне глобальной по своим масштабам пропагандистской кампании «за мир», но одновременно всё же «против фашизма» перенацелились уже на самую массовую аудиторию (т. е. на «молчаливое большинство», без одобрения которого начало современной войны просто невозможно). Яркий пример этой корректировки курса — уже упомянутое выше движение Le Rassemblement universel pour la paix с британским аристократом лордом Сесилом и французским левым социалистом Пьером Котом во главе и с одним из основных агентов Коминтерна в Европе Луи Доливе в качестве их международного секретаря.

Летом 1936 г. в Амстердаме по инициативе Сэмюэла Унтермейера и Абрахама Коральника прошла Международная конференция в поддержку еврейского бойкота. Для дальнейшей координации бойкота и повышения его эффективности на конференции была создана Всемирная еврейская экономическая федерация, а её президентом избран всё тот же Унтермейер (одновременно резолюцию в поддержку бойкота принял созданный тоже в 1933 г. Всемирный еврейский конгресс (World Jewish Congress, WJCJ. Через несколько месяцев по настоянию Унтермейера и этой федерации тоже дали нейтральное название — «Всемирный несектантский совет в защиту прав человека» (World Non — Sectarian Anti — Nazi Council to Champion Human Rights).

Таким образом видно, что распространение этого движения на территорию Великобритании произошло в момент его укрепления и консолидации. Причём название британского отростка тоже меняли в сторону нейтрализации: сначала переименовали его в «Фокус для защиты свободы и мира», а потом и вовсе в «Фокусную группу»[639]. Сделано это было по предложению Черчилля после того, как он принял предложение учредителей возглавить создаваемую группу[640].

У истоков «Фокуса» стояли лидеры лондонской еврейской общины, необходимое финансирование координировал и в значительной мере обеспечивал президент компании Shell Oil Роберт Вейли — Коэн[641], который, судя по воспоминаниям, и инициировал создание британского подразделения, набиравшего в США обороты движения (его биограф писал, что он был «реальной движущей силой за кулисами “Фокуса”»). А рабочей лошадкой, руководителем рабочего аппарата «Фокуса» — и одновременно одним из его главных спонсоров стал немецкий предприниматель еврейского происхождения Ойген Шпир[642].

Согласно тем немногочисленным сведениях о «Фокусе», что вроде бы известны на сегодняшний день и при этом не принадлежат «конспирологам», учредители группы ставили своей целью пропагандировать в британском обществе правдивую информацию о положении внутри нацистской Германии, о преследовании евреев и о растущей угрозе свободе и демократии в Европе. Шпир, однако, указывает гораздо более точно: учредители имели в виду собрать вместе в Великобритании максимальное число видных политических и общественных деятелей не еврейского — или, точнее, не только еврейского — происхождения и снабжать их — а через них правительство Его Величества — необходимыми материалами и самой свежей конфиденциальной информацией о положении внутри Германии для ведения активной антигерманской пропаганды; для сбора такой информации они предполагали использовать и потом фактически использовали в первую очередь деловые связи, сохранявшиеся внутри Германии у британских предпринимателей из числа немцев — эмигрантов еврейского происхождения.

Определить статус, который «Фокус» имел в ту пору в британском обществе, сегодня очень трудно: о нём ничего не знали и не говорили в годы его существования и ещё почти 20 лет после окончания войны, и точно так же о нём хранится молчание до сих пор. В период его активности средства массовой информации обходили молчанием даже организуемые им публичные мероприятия, а Черчилль с первого же дня всячески настаивал на строгой конфиденциальности вообще всего, что связано с «Фокусом» (поэтому в контактах между собой члены «Фокуса» обозначали его весьма красноречивой конспиративной кличкой «Оскар» — этимологически «Божье копьё»), и даже через 15 лет после войны он по — прежнему пытался не допустить написания документальной повести, которая подвела бы итог деятельности этой вроде бы оказавшей ему в трудный момент неоценимую помощь организации. Вот как об этом пишет Ойген Шпир:

После окончания Второй мировой войны я начал собирать все доступные материалы, годящиеся для рассказа об истории «Фокуса». <…> Через какое — то время я обратился к моим бывшим коллегам по «Фокусу», чтобы узнать их мнение насчёт возможной публикации рукописи. Все они согласились с целесообразностью моего начинания… Все, кроме г-на Черчилля. Он эту идею не поддержал, и я из чувства глубокого уважения к нему пошёл навстречу его пожеланиям. Хотя мои бывшие коллеги и не понимали, чем объясняется сопротивление г-на Черчилля. <… > Леди Вайолет Бонэм Картер высказала предположение, что я обратился к нему в момент, когда он ещё занимал высокий государственный пост, и из — за этого он и не одобрил идею. Я дождался, когда г-н Черчилль ушёл в отставку с поста премьер — министра, и написал ему письмо, повторив в нём моё пожелание. Но ни это, ни последующие мои обращения никак на его отношение к моему предприятию не повлияли. В конце концов он написал мне, что предпочёл бы публикацию только после его смерти, хотя и не настаивает на этом. После долгих размышлений я посчитал, что ждать мне не следует…[643]

Чем объясняется сопротивление Черчилля, сегодня сказать наверняка трудно. Да, он, действительно, получал от активистов «Фокуса» немалые «незадекларированные» денежные средства. Да, «Фокус» и по своему составу, и по своей идеологии был в очень значительной степени еврейской организацией, а тогдашняя пропагандистская линия некоторых еврейских неправительственных объединений рассматривалась определённой влиятельной частью правящих кругов Великобритании как направленная на втягивание западных держав в войну с Германией ради защиты их единоверцев. Да, в «Фокусе» активно работали представители тогдашних левых политических сил, и у него даже были прямые связи и какие — то контакты с пропагандистским аппаратом Коминтерна, который по своему национальному составу тоже был в немалой степени еврейским образованием. Да, Черчилля, скорее всего, именно из — за этого посвящённые представители правящих кругов обвинят перед войной в том, что он выступает в интересах еврейских кругов и финансовых групп. Но вряд ли этого достаточно для того, чтобы и через двадцать лет Черчилль не желал предавать гласности этот важнейший эпизод в своей предвоенной биографии; он ведь уже имел за плечами самое надёжное оправдание всему своему прошлому — и историческая правда, и победа в войне оказались вроде бы на его стороне.

Чтобы понять суть обвинений, которые оппоненты Черчилля выдвигали против него во второй половине предвоенного десятилетия, и причину, по которой он мог не желать возобновления той предвоенной дискуссии, нужно просто помнить, что в марте 1933 г. объявили войну Германии и бойкот её экспортным товарам не правительство или правительства одной или нескольких стран, а только — только созданные на тот момент общественные земляческие организации американских «немецких» иммигрантов (в США евреев — иммигрантов из Германии тогда ещё называли «немцами») и что именно эту кампанию, развёрнутую только что прибывшими в страну иммигрантами, но очевидно грозившую втянуть народ принявшей их страны и народы многих других европейских стран в очередную кровопролитнейшую войну, более чем активно пытались поддерживать по всей Европе такие организации, как «Фокус».

Очевидно, что ни один традиционный британский политик не согласился бы открыто ассоциироваться со столь взрывоопасным «проектом»[644]. И поэтому то, что Черчилль тем не менее с готовностью принял в нём участие тайком, говорит об очень многом и позволяет делать весьма далеко идущие предположения относительно того, какую в конечном итоге настоящую задачу он, не выдавая её сути обществу, в тот предвоенный период пытался решить[645].

Думая об этом и занимаясь поиском ответа, следует опять же учитывать, что «предвоенным» тот период справедливо считаем и полагаем в наших рассуждениях мы, задним числом; современники же «Фокуса» неизбежность грядущей войны ещё не воспринимали как данность и вполне правомерно полагали её предотвратимой. Причём к их числу относились и многие евреи — в первую очередь средний и зажиточный класс, граждане принявших их стран в нескольких поколениях, — поскольку реальные жестокости и физическое насилие в отношении евреев в Германии начались значительно позже; в середине же 1930‑х угнетение носило практически полностью экономический и политический характер и вполне могло восприниматься как реакция на объявленные международными еврейскими организациями глобальные «войну» и бойкот (объявленная «войта», возможно, имела некоторый опереточный оттенок; но зато бойкот был вполне реальный ив Гёрмании очень болезненно ощутимый: товарооборот между Германией и США за несколько предвоенных лет сократился даже не в разы, а на порядок).

Поэтому не должно вызывать удивления, что современники «Фокуса» в своём анализе происходившего вполне могли с достаточным для того основанием разделять действующих лиц и проводимую ими линию на тех, кто сознательно подталкивали к войне, и тех, кто пытались её предотвратить.

Только с учётом всего сказанного можно пытаться предположить, в каких именно целях мог Черчилль использовать «Фокус» и разоблачения чего он мог опасаться при более или менее тщательном изучении истории этой организации «независимыми экспертами».

О том, насколько действующие политики опасались предания гласности их связей с «Фокусом», говорит следующий факт. 1 сентября 1939 г., через несколько часов после начала Второй мировой войны (действия немецких войск против Польши, ознаменовавшие начало войны на Восточном фронте, начались в 4 часа утра этого дня), то есть ещё за 48 часов до того, как правительство Великобритании объявило войну Германии, Ойген Шпир — всё ещё являвшийся немецким гражданином — по собственной инициативе посетил Министерство внутренних дел и предложил свои услуги и любую возможную помощь. Ему в ответ предложили подать соответствующее письменное заявление, и он отправился домой писать этот документ. Однако он даже не успел его закончить: к нему явились сотрудники Скотленд — ярда и заявили, что им поручено задержать его как гражданина страны — военного противника[646] (повторю: до объявления войны ещё оставалось 48 часов). Далее цитирую Шпира:

Документы у меня не искали и не конфисковывали; против меня не было выдвинуто никакого обвинения. Меня поместили в лагерь для интернированных, куда помещали в первую очередь таких нацистов, как друг Гитлера Ханфстэнг. Я попросил разрешения связаться с моим адвокатом, но мне в этой просьбе было отказано. Таким образом я стал военнопленным № 2, хотя война и не была ещё даже начата.

Ни Черчилль, ни Ванситтарт, несмотря на все их предыдущие заверения, даже не попытались что — то предпринять, чтобы вызволить своего верного и даже, возможно, в последние 2–3 года незаменимого помощника. Так что из лагерей Шпир был освобождён и вернулся в Лондон только в 1941 г.

О контактах с Коминтерном сам Ойген Шпир рассказал в своей книге следующим образом. Летом 1938 г. ему кто — то из «деловых партнёров» предложил просмотреть «русский» фильм под названием The War of Tomorrow и затем, после добавления к нему субтитров на английском языке, обеспечить его прокат в Великобритании. Шпир фильм посмотрел. В нём немцы после тщательных приготовлений нападали на Россию и устремлялись вглубь её территории, сжигая на своём пути деревни и уничтожая их население. Но после первых побед немцы начали выдыхаться, а русские, наоборот, начали наносить мощные контрудары (на Шпира особое впечатление произвели документальные кадры, запечатлевшие реальные воздушные бои — видимо, это была кинохроника, снятая в Испании). В конечном итоге русские выкинули немцев за пределы своих границ и сами вступили в Германию (показана, в частности, высадка морского десанта в Кёнигсберге и поголовное братание советских солдат с рядовыми немцами из народа). Шпиру фильм понравился, и он согласился профинансировать его прокат, посчитав, что «в фильме хорошо показано стремление русских к миру». Дальше цитирую текст Шпира:

Однако после того, как фильм посмотрели высокопоставленные лица из соответствующего ведомства, было решено, что прокат фильма в Великобритании нежелателен, поскольку он мог испортить дружеские отношения между Рейхом и нашим правительством.

На то, что предложение Шпиру поступило по старым каналам связи с Коминтернам, указывает вот что. Дзига Вертов, который вместе с Михаилом Светловым написал сценарий для снятого им именно в 1938 г. фильма «Если завтра война» (Шпиру, судя по описанию, предложили для просмотра именно его модифицированную специально для заграничного проката версию), до 1936 г. снимал агитационно — пропагандистское документальное кино на московской киностудии «Межрабпомфильм» (сегодняшний её преемник — Киностудия им. М. Горького). В 1936 г. эту киностудию решением правительства перепрофилировали (она стала первой киностудией, специализирующейся на фильмах для детей, и получила название «Союздетфильм»), и Вертов на время ушёл оттуда, но в 1939 г. опять вернулся. А всё время до того «Межрабпомфильм» — в 1924–1928 гг. студия называлась «Межрабпом — Русь» — это было формально совместное российско — германское предприятие, причём даже её головная контора находилась в Германии в Берлине, а пайщиком с немецкой стороны в ней был Вилли Мюнценберг — легендарный идеолог, вдохновитель и бессменный руководитель, а также в значительной степени финансист[647] всего западного пропагандистского аппарата Коминтерна. То есть «Межрабпомфильм» был главной фабрикой по выпуску коминтерновской пропагандистской кинопродукции. (Поэтому неудивительно, что этот кинематографический актив Мюнценберга прикрыли, причём именно в 1936 г.: как раз в том году в СССР началась целенаправленная антикоминтерновская кампания. Были отданы первые приказы о замораживании агентуры Отдела международных связей ИККИ за пределами СССР, и была закрыта первая из основных школ подготовки этих агентов — Коммунистический университет национальных меньшинств Запада им. Мархлевского — КУНМЗ; хотя основной, окончательный удар был нанесён, конечно же, позже, в 1937–1938 гг.) Именно по каналам Мюнценберга главные пропагандистские материалы Коминтерна — книги и фильмы — попадали на Запад (в США, кстати, фильм «Если завтра война» успешно попал в прокат под названием If War Comes Tomorrow), а поскольку подавляющее большинство творческих работников в аппарате Мюнценберга были к тому же евреи, то можно не сомневаться, что какая — то га часть самым тесным образом взаимодействовала с еврейской же агентурой «Фокуса» и Шпира лично.

Конрад Обрайен — ффренч (Conrad O’Brien — ffrench; 1893–1986). Второй сын ирландского дворянина маркиза де Кастельтомонда. Его старший брат Ролло в возрасте 17 лет погиб в результате несчастного случая, и Конрад после смерти отца в 1935 г. унаследовал его титул. Учился на агронома и с юных лет полюбил активную жизнь на природе. В 17 лет уехал в Канаду и там поступил на службу в конную полицию северной провинции Саскачеван. В Первую мировую войну в составе британского экспедиционного корпуса принял участие в первом крупном сражении при Монсе, был тяжело ранен и попал в плен, в котором провёл четыре года, но в конце концов сумел — таки совершить успешный побег. Во время нахождения в плену, переписываясь с подругой в Англии, благодаря им самим выдуманному шифру наладил с ней конспиративную связь и прямо из немецкого лагеря для военнопленных передавав ей сведения, собранные сбитыми и попавшими в плен во время рекогносцировочных вылетов лётчиками британских ВВС[648]. В результате в конце войны Обрайен — ффренч, освоивший в плену вполне сносно русский язык, получил назначение на должность помощника военного атташе и одновременно в резидентуру британской разведки в Стокгольме (его код в тот период — ST36), где работал и с российскими эмигрантами, и с большевистскими делегациями (в том числе с Красиным), и со многими впоследствии знаменитыми «британскими агентами»[649] — Брюсом Локкартам, Артуром Рэнсомам, Полом Дьюксом[650], Сиднеем Рейли и др. — и высоко зарекомендовал себя.

По окончании войны финансирование британских спецслужб было резко сокращено, и, соответственно, большинство их сотрудников вышли в отставку — Обрайен — ффренч в том числе. В 1921–1922 гг., будучи членом делегации, сопровождавшей будущего короля Эдварда VIII в поездке по Индии, Обрайен — ффренч приобщился к тогда ещё совсем мало развитому альпинизму и стал на всю жизнь заядлым скалолазом (прямо тогда же, в 1921 г. он уже совершал восхождения в Каракоруме на пик высотой более 6000 м). В 1933 г. его избрали в Альпийский клуб, членом которого он оставался до конца жизни.

Во второй половине 1920‑х гг. Обрайен — ффренч обучался живописи в Лондоне и Париже. В 1931 г. он женился на дочери адъютанта Его Величества Короля Швеции Мод Астрид. После свадебного путешествия они обосновались в австрийском Кицбюле, где Обрайен — ффренч зарегистрировал туристическую фирму Tyrolese Tours. Эта фирма специализировалась на организации поездок в австрийские и немецкие Альпы для богатых клиентов и одновременно служила прикрытием для Обрайена — ффренча, который на тот момент уже был вновь задействован для секретного сбора информации, но на этот раз не в качестве офицера МИ6, а в качестве агента Z Organisation. В связи с этим ему присвоили код Z3 — из чего следует, что в иерархии Z Organisation он был третий человек после самого Клода Дэнси (о том, кто был номером 2, разговор будет ниже), то есть в Кицбюле он исполнял роль руководится резидентуры, отвечавшей за сбор информации в Австрии и — что ещё более важно — в соседней Германии (до границы с ней от Кицбюля — всего 40 км).

За счёт эффективного прикрытия (предлагаемые его фирмой туры пользовались у богатой немецкой публики большим успехом) и личного обаяния — будучи сам аристократом, он без труда заводил знакомства в аристократических кругах — ему довольно быстро удалось создать разветвлённую и эффективную агентурную сеть, включавшую в себя в том числе высокопоставленных лиц в Берлине. При этом в день аншлюса (вступления немецких войск в Австрию) он не только первым предупредил Лондон о выдвижении немецких войск к австрийской границе, но и сумел вовремя оповестить свою агентуру и организовать её срочную эвакуацию из страны. Однако, когда он через некоторое время вернулся в Австрию, гестапо и СС тут же попытались схватить его; и, хотя ему удалось избежать ареста и уйти через швейцарскую границу, его карьера тайного агента на этом закончилась. Признанием его заслуг может служить тот факт, что в знаменитой «Чёрной книге»[651], составленной нацистами в процессе подготовки к так и не состоявшейся высадке на Британских островах, Обрайен — ффренч занял весьма почётное 112‑е место.

ЧТО объединяло перечисленные секретные организации и связанных с ними лиц, с одной стороны, и делавших первые шаги в освоении своей уникальной «семейной профессии» Питера и Яна Флеминга — с другой? Если одним словом, то — Кицбюль.

Как пишут биографы братьев Флеминг, они оба побывали в этой деревне посреди Австрийских Альп. Первым туда попал Ян. Как пишет биограф: летом 1926 года, после успешной сдачи выпускных экзаменов в Итоне и поступления в Сэндхерст, мама Эви отправила его на пару месяцев в это идиллическое место «подучить иностранные языки» в некоем частном пансионе, рассчитанном на 15–20 подопечных.

Следующим в этот же пансион и тоже летом следующего, 1927 года и тоже на пару месяцев, и тоже чтобы «подучить языки» попал Питер (это были его первые каникулы в Оксфорде).

Почти сразу следом за ним всё по — прежнему в 1927 г. в пансионе вновь объявился Ян. Но обстоятельства его прибытия на сей раз были уже иными.

1 сентября 1927 г. он был отчислен по собственному желанию из своего военного училища. Причиной послужил — если верить семейным легендам Флемингов — проступок Яна: когда его девушка — предмет его тогдашних обожаний — пришла к нему в училище «на танцы», собираясь после этого отправиться с другим приятелем на мероприятие в Оксфорд, Ян якобы пригрозил ей, что, если она поступит таким предательским образом, он сбежит в самовольную отлучку в город и найдёт там себе в утешение проститутку. Девушка нарушить уже данное другому приятелю обещание не захотела, а Ян возьми да и сдержи своё слово. Результатом стало заболевание гонореей. Почему это довольно заурядное событие было воспринято мамой Эви как огромная трагедия, почему оно потребовало обязательного ухода Яна из училища — сказать трудно, как нет до конца уверенности и в том, что именно так всё и произошло: всё — таки домашние легенды — это домашние легенды, или, иначе, наряженные в парадные костюмы скелеты в шкафах. Но то, что серьёзные основания для сомнений в данном случае есть, достаточно очевидно.

Потому что после предположительного неудачного похода Яна к девице лёгкого поведения мама Эви опять отправила его во всё тот же пансионат в Кицбюле, но только на сей раз, как по — прежнему пишут всё те же биографы, потому что пансионат и его специалистов ей якобы присоветовали люди её круга (то есть высший лондонский свет) как успешно занимающихся именно трудными подростками. И вот в этой связи сразу возникают три вопроса.

Первый. Как мог лондонский свет прознать про этот пансионат и к тому же убедиться, что его можно смело рекомендовать людям своего круга, если пансионат открылся менее чем та год до первого приезда туда Яна?

Второй вопрос. Зачем было (в 1926 г.) посылать Яна в пансион для трудных подростков, если он только что вполне успешно сдал экзамены и никак особо проштрафиться ещё не успел? Вопрос этот приобретает тем большую актуальность, что разумный повод для отправки в компанию к трудным подросткам более чем успешного и уже практически состоявшегося Питера представить уже просто невозможно.

Наконец, третий вопрос. Как мог лондонский свет рекомендовать персонал пансионата как хороших специалистов по работе с трудными подростками, если «персонал» — эго просто муж и жена, не имеющие даже высшего образования, причем муж — только что уволившийся с активной службы офицер британской разведки, а жена — наполовину американка, пописывающая без остановки очень среднего качества романы? И «пансион» они создали — по официальной версии — просто потому, что жена страдала туберкулёзом и врачи ей рекомендовали сухой горный воздух; а закрыли муж с женой свой без году неделя «пансион» всего через год после того, как Ян закончил свой курс обучения у них.

Другими словами, якобы пользовавшийся хорошей репутацией и доверием взыскательной лондонской публики пансион просуществовал в общей сложности менее трёх лет, и, если бы не учеба в нём Яна Флеминга, мир сегодня о мимолётном бытии этого странного учебного заведения восьмидесятилетней давности даже не подозревал бы (ни одного другого хоть чем — нибудь известного «ученика» пансион выпустить не успел).

Ситуация начинает проясняться, когда выясняется, что «муж», отставной офицер МИ6 Эрнан Форбс Деннис[652], незадолго до учреждения семейного «пансиона» в горах по соседству с немецкой границей ушел в отставку с классической должности «начальника паспортного стола» (РСО) — то есть начальника резидентуры британской разведки — в Вене, а вскоре после его отъезда из Кицбуля его там сменил (в 1930 г.) резидент Организации Z — Конрад Обрайен — ффренч, причём на периодических визитах Питера и Яна Флемингов в Кицбуль эта смена действующих лиц и поколений британской разведки никак не отразилась.

Более того, в отношении Питера Флеминга биографы Конрада Обрайена — ффренча даже признают, что Питер принимал участие в его секретных операциях и, в частности, что они пытались, правда безуспешно, внедриться в агентурную сеть Рудольфа Гесса. Там же, в Кицбюле, нередко бывала и такая же в ту пору знаменитая, как Питер, швейцарская путешественница и писательница Элла «Кини» Майяр[653]. Они вместе совершили в 1935 г. удивительное путешествие через неизведанные тогда, самые глухие уголки Китая и Индии (и оба написали книги об этом приключении[654]). То, что Питер при этом исполнял задание британской военной разведки и осуществлял стратегическую рекогносцировку этой огромной территории, на которой к тому же в то время шли боевые действия, сегодня уже известно. Осуществляла ли это же задание вместе с ним или какое — то своё в интересах французской разведки бесстрашная Кини — неизвестно; известно только, что финансировала её участие тогдашняя самая крупная французская газета Le Petit Parisien (а участие Питера — крупнейшая английская газета The Times). Но близкой подругой Конрада Обрайена — ффренча она со времён общего для них всех Кицбюля оставалась до конца его жизни.

В случае с Яном такого же определённого и официального признания о связи с резидентурой в Кицбуле до сих пор нет. Но зато есть, например, такой рассказ в мемуарной книге закадычного друга Яна с самого детства Айвара Брайса.

В начале 1938 г. Брайс в компании с одним из своих друзей завершил полное приключений многомесячное кругосветное путешествие (всё как подобает праздному отпрыску богатой благородной семьи), а потом, пребывая на Лазурном берегу во Франции в компании со своей очередной подругой (как и подобает праздному отпрыску богатой благородной семьи), получил срочную и необычно длинную телеграмму от своего друга Яна, который выслал ему подробные указания относительно того, где и как Брайсу надлежит непременно встретить прибывающего паромом из Англии Яна, высвободив к тому же следующие две недели для какого — то путешествия. Брайс спровадил свою подругу домой в Париж — ожидать, когда Брайс вызовет её на новое, пока и ему самому не известное место — и отправился в условленный день и час встречать Яна. Ян прибыл без опоздания — но в компании с молодой американкой, с которой только что познакомился на борту, пока паром пересекал пролив. Далее эта компания отправилась в двухместном спортивном автомобиле Яна в путь (Брайс подробно описал все неудобства, которые он претерпел, будучи втиснут между двух сидений). Когда достигли Баварии и остановились на ночёвку, Ян с новой знакомицей вдруг весьма бесцеремонно распрощался, и друзья уже вдвоём пересекли австрийскую границу и прибыли в Кицбюль.

Далее этот сюжет, занявший в рассказе Брайса на момент расставания с американкой почти пять страниц, завершается двумя короткими абзацами вот такого содержания:

Казалось, что он (Ян. — А. Б.) был в этом городе на короткой ноге со всеми, и все девчонки, плескавшиеся под лучами солнца в близлежащем озере, были несказанно рады его появлению. Даже я поддался этому настроению. (Помогло, видимо, и прибытие вызванной из Парижа подруги. — А. Б.) <…> То был здоровый и счастливый образ жизни, особенно для Яна: он просыпался в шесть утра и ещё до завтрака успевал добраться беглым шагом до находившейся на высоте 3000 м вершины Кицбюэлер Хорна.

Первая и самая очевидная странность здесь в том, что сам Брайс, описывая данный эпизод, указал: они с Яном ездили в Кицбюль в 1938 г., но до аншлюса. А аншлюс случился в середине марта 1938 г. И потому «плескаться в близлежащем озере» и «до завтрака подниматься беглым шагом на вершины» могли только самые — самые закалённые и натренированные атлеты с недюжинным здоровьем, поскольку даже максимально высокие, не говоря уж о средних, температуры в январе — марте в Кицбюле — ниже нуля и во всей округе ещё лежат какие — никакие, но сугробы[655].

И уже с этим представлением о фантазийности повествования становится довольно прозрачной вторая странность: Брайс так ни словом и не обмолвился, зачем вдруг Ян срочно вытащил его с отдыха на юге Франции и повёз — как выяснилось уже только в пути — в Кицбюль и чем они там занимались. Ведь если поездка и впрямь была чисто невинным развлечением, то почему Ян ни словом не обмолвился в телеграмме о том, куда и зачем они поедут? И коли, прибыв на место, в замёрзших озёрах они не плескались и на вершины по глубоким сугробам не бегали, то чему же они все свои дни в этом маленьком городке посвящали?

Дополнительную силу возникающему подозрению придаёт и тот факт, что это была отнюдь не первая такая «прогулочная поездка» Яна. В марте 1933 г., например, он ездил в Швейцарию отслеживать работу немецких радиостанций во время прихода нацистов к власти: благовидным предлогом тогда послужило посещение несостоявшейся швейцарской невесты Флеминга Моник Паншо де Боттом.

Так что однозначно утверждать, конечно, нельзя, но догадываться можно: судя по тому, что Брайс сразу после начала войны был принят на работу в сверхсекретную сводную резидентуру Организации Z в Нью — Йорке, Ян возил его то ли на смотрины, то ли для прохождения инструктажа или «курса молодого бойца» в главную на тот момент резидентуру Организации (недаром же её руководитель имел код Z3).

Возвращаясь теперь опять к Эрнану Форбсу Деннису, следует обратить внимание и на то, что, судя не по словам его биографов и его собственным наставительным педагогическим письмам маме Эви, а по его делам, занимался он не столько перевоспитанием Яна, сколько его серьёзной подготовкой. Ведь именно он составил и организационно обеспечил программу обучения Яна в последующие три года: один год в университете в Мюнхене и потом ещё два в Женеве, включая летнюю двухмесячную стажировку в Лиге Наций: Ян выучил как следует немецкий язык в Мюнхене и русский язык в Женеве, а также освоился внутри международной дипломатии. После чего успешно сдал экзамены для получения профессиональной квалификации.

Кроме того, в Кицбюле Яна (и Питера) учила ещё и супруга Эрнана Форбса Денниса — и тоже отставная сотрудница британских спецслужб — Филлис Боттом[656]. Учила в первую очередь литературе и умению излагать свои мысли и сочинения на бумаге. Её восторженный биограф, естественно, подробно пересказывает и её собственные художественные произведения, и те первые опусы, которые писали её подопечные, — воссоздаёт взаимный творческий процесс Учителя и учеников. Но в то же время всё тот же биограф хоть и совсем кратко, но свидетельствует следующим образом. Во время Первой мировой войны Филлис Боттом — тридцатилетняя женщина, уже успевшая напечатать семь художественных литературных произведений[657], — участвовала в качестве обычного порученца в оказании помощи бельгийским беженцам. А затем:

Джон Бакен[658] (позднее лорд Твидсмур), в феврале 1917 г. назначенный руководить отделом внешней пропаганды в только что учреждённом Управлении информации (которое к концу войны было переименовано в Министерство информации), спас её от этой утомительной рутины. Его управление являлось ответвлением Форин — офиса и занималось сбором информации о политическом положении и о тенденциях и настроениях в общественном мнении в разных странах. <…> Бакен чётко различал новостную и литературную пропаганду и особое внимание уделял англо — американским отношениям. Филлис проработала под его началом два года, и многое из того, чему она в тот период в области пропаганды научилась — например, как использовать писателей[659], художников — баталистов и кинематографистов, — оказалось весьма и весьма полезным и подготовило её к будущей работе в этой области во время Второй мировой войны.

(К этому остаётся только добавить, что Джон Бакен начинал карьеру в качестве личного секретаря лорда Милнера в Южной Африке и входила первоначальный состав Милнеровского детсада. Соответственно, и Филлис Боттом, как его ученица и подопечная, попала с того момента на орбиту их «Тайного общества». — А. Б.)

«Во время Второй мировой войны» — если точно, то через два дня после вступления в неё Великобритании — Филлис Боттом уже получила официальное письмо из вновь созданного Министерства информации[660] с указанием не соглашаться на поступление на службу в другие ведомства, поскольку она будет использована в качестве писателя. Вогтом в ответном письме предложила использовать успех, которым один из её романов пользовался в США, и организовать очередной тур авторских встреч, во время которого она могла бы под предлогом чтения публичных лекций на литературные темы заниматься скрытно пропагандой. Она также отправила письмо своему доброму знакомому «Вану» — сэру Роберту Ванситтарту, в котором повторила, что планируемый на зимние месяцы лекционный тур в США мог бы послужить прекрасным поводом и «легендой» для проведения пропагандистских мероприятий[661]. Ванситтарт тут же организовал встречу Боттом и её супруга с руководителем Американского отдела Министерства информации сэром Фредериком Уайтом.

Следует обратить особое внимание на следующий факт: книги Филлис Боттом, которую в США воспринимали в значительной степени как соотечественницу, только в США и были по — настоящему популярны, да и то отнюдь не все (Боттом была на удивление плодовитым автором; правда, нередко писала не по вдохновению, а ради заработка). Самым успешным её романом стал Mortal Storm (1937), посвящённый трагедии становления нацизма в Германии. Писала его Боттом, уединившись в имении Twein Water, куда её пригласила близкая подруга Лилиан Бейт (Картер), американка родом из Нового Орлеана и жена Отто Бейта[662]. Роман в США уже был феноменально раскручен ещё даже до его выхода в свет, поскольку хорошо вписывался в антинацистское движение левых интеллектуалов и еврейских общественных организаций.

После встречи с сэром Фредериком Уайтом в Министерстве информации Боттом отчиталась перед сэром Ванситтартом: встреча прошла успешно, план действий выработан и утверждён. Таким образом Боттом вернулась на государственную службу и официально приступила к работе в качестве одного из британских агентов, задействованных в многоплановой и полномасштабной операции по вовлечению США в войну[663].

В этой связи биограф Филлис Боттом объясняет, что в период между вторжением Германии в Польшу и до японского нападения на Перл Харбор правительство Великобритании стремилось вовлечь Соединённые Штаты в войну и использовало для этого различные дипломатические ходы и что заставить общественное мнение страны отказаться от изоляционистских настроений в пользу вступления США во Вторую мировую войну Великобритании удалось за счёт тщательно продуманной пропагандистской кампании, которая заключалась, по сути, в том, чтобы преподнести американцам эту войну в выгодном свете. Далее она пишет:

При этом в 1935 г. Конгресс США принял ряд законов, предписывавших неукоснительное соблюдение строгого нейтралитета, но это не помешало постоянному заместителю министра иностранных дел Ванситтарту использовать в Европе собственное секретное сыскное агентство, состоявшее из представителей деловых кругов. Эти люди в тесном сотрудничестве со спецслужбами отслеживали рост немецкого милитаризма. Одновременно «Ван» поддерживал доверительные отношения с такими видными американскими журналистами, как Эд Мерроу, Эдгар Маурер и Дороти Томпсон[664]. И поскольку американцы были убеждены, что в 1917 г. уговорить Соединённые Штаты ввязаться в Первую мировую войну на стороне Антанты удалось главным образом за счёт эффективной британской пропаганды, на сей раз такую же пропаганду требовалось вести гораздо аккуратнее и без былой прямолинейности.

В своём письме Ванситтарту Филлис Боттом тоже обратила особое внимание на свои близкие доверительные отношения с Дороти Томпсон, «чьё влияние в качестве ведущего обозревателя Herald Tribune имеет для работы в США огромное значение»[665]. Причем откровенно левые убеждения и очень мало тогда популярные постоянные и последовательные выступления обеих женщин в защиту евреев в Германии ничуть не помешали принятию этого плана.

Скорее всего, это объясняется тем, что до зачисления на службу по линии вновь созданного на время войны Министерства информации Филлис Боттом неофициально сотрудничала с «Фокусом», в котором Ванситтарт был вместе с Черчиллем неформальным лидером и потому прекрасно знал, зачем и почему Боттом проводила в своих произведениях линию, призывавшую к активному противодействию власти нацистов в Германии во имя прекращения преследований и репрессий, творимых в отношении евреев.

Ванситтарт, несомненно, тоже знал и точно так же понимал, зачем Филлис Боттом и Эрнан Форбс Деннис с конца 1920‑х гг. поддерживали близкие отношения с женой Альфреда Адлера Раисой Тимофеевной Адлер (в девичестве Эпштейн; 1872–1962) — видной деятельницей феминистского и международного социалистического движения. Она происходила из семьи видных московских банкиров и промышленников, в 1895 г. уехала в Швейцарию получать высшее образование и через полтора года обосновалась в Вене, где встретила Альфреда Адлера и в 1897 г. вышла за него замуж. Начиная с 1929 г., активно сотрудничала с Львом Троцким. После так называемой «гражданской войны» 1934 г. в Австрии подверглась аресту как активный участник событий и затем в 1935 г. вместе с мужем эмигрировала в США. Примечательно, что объяснение этой вроде бы странной дружбы сотрудников британских спецслужб с лидерами международного социалистического движения и ведущими активистами Коминтерна[666] у биографа Боттом почти слово в слово повторяет то, что о «благородном Социализме с большой буквы» уже говорил за двадцать лет до того о себе лорд Милнер:

Видение австрийских социалистов отличалось от того, что преобладало среди российских большевиков, именно тем, что с точки зрения австрийцев трансформацию общества должны были обеспечить в первую и главную очередь культура и образование.

И ещё не менее поразительный факт: один из текстов, написанных не имевшей никаких еврейских корней Боттом, довольно долгое время использовался в США в еврейских семьях при исполнении обряда бар — мицвы[667]. Вот он (курсив сохранён авторский):

Мальчик мой… быть евреем значит принадлежать к старому и безобидному народу, проживавшему во всех странах мира и обогатившему каждую из стран, в которых он жил.

Это значит обладать той силой, что превозмогла все преследования: она дала мудрость среди невежества, честность среди разбоя, кротость среди зла, предприимчивость среди праздности, доброту среди жестокости! Это значит принадлежать к народу, который подарил Европе её веру, её нравственные заповеди, большую часть её познаний — и, возможно, даже в ещё большей степени её вдохновения — в изящных искусствах, литературе и музыке.

Вот что значит быть евреем, и теперь ты это знаешь и понимаешь, что от тебя требуется! У тебя нет своей страны — у тебя есть только целый мир; и в наследство тебе достанутся только мудрость и братство. Не хочу сказать, что не бывает плохих евреев — ростовщиков, трусов, продажных и несправедливых людей, — хотя они есть и среди христиан. Хотел только сказать тебе, что значит стать и быть хорошим евреем. Такова задача каждого еврея, пока он молод. А дальше он либо отказывается от неё — на свой страх и риск; либо принимает, и тоже — на свой страх и риск.

Причём «странность» — многозначительность — процитированного текста не заканчивается на том, что он написан агентом британских спецслужб нееврейского происхождения. Вот ещё кусок текста:

Сионизм (в Австро — Венгрии) обосновался в умах накрепко, словно благая весть евангелистов. Его искра пробудила в молодых еврейских головах ход мысли, позволивший ощутить себя евреем и испытать в связи с этим гордость; радостно прочувствовать мощь и несгибаемость своего народа, его традиции, моменты его торжества, его страдания и сопротивление гонителям; посмотреть всему миру в лицо, не опуская глаз, и вкусить прелесть нравственной и интеллектуальной чистоты; познать великую честь принадлежности к народу, подарившему христианскому миру его божества и научившему половину Человечества монотеизму, народу, чьи идеи, как ничьи другие до или после него, повлияли на развитие и становление цивилизации, чьи находчивость и смекалка сформировали весь механизм современного предпринимательства и торговли и чьи художники, актёры, певцы и писатели наполнили своим творчеством мир культуры больше, чем представители любого другого народа.

«Многозначительность» этой второй цитаты заключается в том, что, несмотря на своё полное созвучие с текстом Филлис Боттом, написанным в 1937 г., написала процитированный отрывок вовсе не она: его автор — Викхэм Стид[668]. Он, как и Боттом, не один год прожил в Вене — в качестве собственного корреспондента главного органа печати «Тайного общества» и одновременно самой влиятельной британской газеты The Times[669].

Нужно правильно представлять себе значение Австро — Венгрии в становлении еврейской общественной и политической мысли XX века. Практически с начала правления Франца — Иосифа I в 1848 г. и вплоть до аншлюса в 1938‑м еврейская община в империи — в первую очередь в Австрии — была наделена равными правами с остальными подданными, и были ликвидированы все существовавшие в остальных европейских странах ограничения. В результате уже в начале века, как свидетельствовал в своей посвящённой Австро — Венгрии книге Викхэм Стид, большинство журналистов были евреи, и вся «либеральная» (то есть не проводящая официальную линию католической церкви) пресса тоже принадлежала евреям.

В силу проделанного Стидом подробного и объективного анагаза всего, что касалось еврейского меньшинства и его непропорционально большой роли в жизни имперского общества, его традиционно принято считать антисемитом. Однако, как видно из приведённого отрывка, его позиция отнюдь не была таковой, и вообще, как всякая продуманная и взвешенная позиция, она не была и не могла быть стать примитивно однозначной. Но зато в ней явно прослеживается просионистская линия «Тайного общества» и контролируемых им организаций на создание еврейского государства в Палестине.

Здесь следует не забывать: хозяин The Times лорд Нортклифф во время Первой мировой войны являлся одним из руководитепей Министерства информации, в котором служила и Филлис Боттом: то есть и она, и Викхэм Стид были сотрудниками одной и той же спецслужбы уже тогда. А во времена «Фокуса» Викхэм Стид — руководитель группы, созданной организаторами для написания программного манифеста учреждаемого общества, то есть в некотором роде его главный идеолог. При этом понимании поразительное созвучие идейных постулатов Боттом и Стида в отношении евреев и одновременно их соответствие стратегическим целям «Тайного общества» становятся вполне логичными и понятными.

ПОСЛЕДНЕЕ, что хотелось бы подчеркнуть в отношении этой удивительной пары наставников братьев Флеминг. Они оба были классическими «вторыми сыновьями»: Эрнан Форбс Деннис был третьим сыном в семье (и потому на его образование в Оксфорде денег не хватило), но одновременно его крёстная мать Дора Делано Форбс (принадлежавшая к американской ветви дома Форбсов) доводилась родной сестрой Саре Делано Рузвельт[670], матери президента США Франклина Делано Рузвельта, и была, по его собственному признанию, его «любимой тётушкой»; благодаря чему у Филлис Боттом и Эрнана Форбса Денниса с первой семьей США сложились близкие отношения ещё задолго до того, как Рузвельт стал президентом (Боттом и об этой — уникальной — связи напомнила в своём письме Ванситтарту, посвящённом её возможностям в деле британской пропаганды в США). И Сара, и Дора, и их третья сестра Анни были весьма состоятельными женщинами: они получили очень солидное наследство от отца (известно, что, например, Дора получила около 1 млн долларов, то есть девятизначную сумму в сегодняшнем выражении) и были к тому же замужем за партнёрами Russell & Company. Помимо этого, второй сын в семье Форбс Деннис — Стэнли, точь — в–точь как Клод Дэнси, отправился в поисках удачи в Южную Африку, где ему составил протекцию и устроил его на алмазные прииски тоже родной дядя — Гордон Форбс.

И вот уже с учётом всего этого следует воспринять совсем незаметный и проходной штрих в весьма пространном рассказе, который посвятила Филлис Боном её биограф. В 1937 г. Эрнан Форбс Деннис организовал очередное лекционное турне Альфреда Адлера в Англии[671]. О финансировании этого мероприятия Филлис Боттом договаривалась через свою подругу Лилиан с её сыном Альфредом Бейтом, единственным наследником и родным племянником тоже Альфреда Бейта, принявшим на себя не только благотворительные функции своего покойного дяди (о которых в основном и пишут официальные биографы), но и все остальные его дела, включая долгосрочные политические проекты, завещанные Сесилом Родсом. Трудно поэтому предположить, что ему были незнакомы принципы «подбора кадров», заложенные в основу «Тайного общества», одним из лидеров которого он уже несколько лет являлся по наследству.

Председателем оргкомитета, который Эрнан Форбс Деннис создал для проведения этого турне Адлера, стал Альфред Бейт, а казначеем — Ян Флеминг. И по этому случаю Боттом с гордостью поведала Бейту, представляя ему Яна:

Он — один из наших мальчиков.

Funny Old Men[672]

Биографическая справка

Банковский дом Смитов[673]. Изначально (начиная с 1658 г., когда был создан Smith’s Bank of Nottingham,) это сеть провинциальных банков и коммерческих организаций, принадлежавших членам семьи Смит.

Со временем Смиты учредили свой банк и в Лондоне. В 1902 г. произошло слияние семейных (частных) банковских структур Смитов с одним из акционерных банков, и был образован новый акционерный банк — Union of London & Smith's Bank (8 из 23 директоров которого принадлежали к семейству’ Смит).

В 1918 г. этот банк, в свою очередь, вошёл в состав National Provincial Bank (в 1947 г. его председателем был избран ещё один член дама Смитов), который в 1970 г. вошёл в состав National Westminster Bank — NatWest, причём сегодня NatWest официально ведёт свою родословную именно от Smith’s Bank of Nottingham. Начиная с 2000 г., он входит в уже мирового масштаба банковский конгломерат Royal Bank of Scotland.

Джон Эйбел Смит (John Abel Smith; 1802–1871). Избирался в Парламент[674]. Один из первоначальных партнёров, создавших Jardine, Matheson & Со. — главного оператора опиумной и чайной торговли в Китае и со временем в ими же заложенном Гонконге. Участвовал в организации первой опиумной войны. В 1835 г. стал партнёром делового банка Magniac, Smith & Со., который был назначен Лондонским агентом Jardine, Matheson & Со. В 1841 г. партнёром в банке стал также и сам Вильям Джардин, после чего банк был переименован в Magniac, Jardine & Со. В 1843 г. Вильям Джардин умер и его дела принял его главный партнёр Джеймс Матесон. В результате банк был переименован в Matheson & Со. и существует под этим именем до сих пор[675]. В Matheson & Со. начал и закончил свою карьеру первый в руководстве Jardine, Matheson & Со. Кизик — Вильям (William Keswick. 1834–1912), внучатый племянник умершего бездетным Вильяма Джардина. В Гонконге и Йокогаме, где он учредил филиал Jardine, Matheson & Со., Вильям Кизик провёл в общей сложности 30 лет (с 1855 по 1886 г.). По возвращении в Англию он, помимо управления Matheson & Со., являлся депутатом Парламента (1899–1912)[676] и входил в совет директоров колониальной компании Hudson Bay Company — НВС. (Внук Вильяма Кизика и добрый приятель братьев Флеминг Тони Кизик являлся управляющим НВС с 1934 по 1941 г.)

В 1858 г. Джон Эйбел Смит и лорд Джон Расселл (дважды на протяжении в общей сложности восьми лет являвшийся премьер — министром Её Величества) представили Лайонела де Ротшильда в Палате общин британского Парламента (Ротшильду, первому еврею — члену британского Парламента, по решению последнего было тогда разрешено принять присягу не на Библии, а только на Ветхом Завете).

Хью Колин Смит (Hugh Colin Smith. 1836–1910) — сын Джона Эйбела Смита. Помимо руководства семейным банкам — заместитель управляющего и затем в 1897–1899 гг. — Управляющий британского ЦБ (Bank of England). Его дочь Олив Смит вышла замуж за Гая Бэринга (Guy Baring; 1837–1916. Погиб на фронте в Первую мировую войну; тесная связь с домом Бэрингов, а через них и с конгломератом Anglo — American Corporation / De Beers особенно проявилась сразу по окончании Второй мировой войны, когда брокерская фирма Смитов Rowe & Pitman открыла свой филиал в ЮАР с целью обслуживания Anglo — American на южноафриканском рынке и служить связующим звеном с головной конторой Rowe & Pitman в Лондоне; во главе этого направления в Лондоне был поставлен Оливер Бэринг, прошедший до того пятилетнюю «последипломную» практику непосредственно в самой Anglo — American Corporation.

Сыновья Хью Колина Смита:

Вивиан Хью Смит, 1‑й барон Бичестерский (Vivian Hugh Smith, 1st Baron Bicester, 1867–1956; выпускник Итона и Тринити Колледжа в Кембридже). В 1914–1956 гг. — управляющий Royal Exchange Assurance Corporation, член совета директоров, директор управляющий Morgan Grenfell & Со. — лондонской банковской структуры, представляющей интересы J. P. Morgan & Со. в Сити.

Старший сын Вивиана Хью Смита Рэндэл Хью Вивиан Смит (Randal Hugh Vivian Smith, 1898–1968; Итон, Сэндхерст); член советов директоров Morgan Grenfell & Со., Shell Transport and Trading, Vickers и Bank of England.

Адмирал Обри Клэр Хью Смит (Admiral Sir Aubrey Clare Hugh Smith; 1872–1957) — младший сын Хью Колина Смита; начал службу на флоте курсантом в возрасте 13 лет. В 1920 г. назначен военно — морским адъютантом короля Георга V. Женат на Елизавете Гросвенор, племяннице 1‑го герцога Вестминстерского. В 1908–1911 гг. — военно — морской атташе в Санкт — Петербурге. В 1914 г. броненосный крейсер «Дрейк» под его командованием вывез из Архангельска золото на сумму 8 млн фунтов. В 1923–1927 гг. представлял британское Адмиралтейство в Лиге Наций. Затем заместитель начальника Разведки британских ВМФ (Deputy Director of Naval Intelligence) при адмирале Холле. После выхода в отставку занимался семейным банковским и брокерским бизнесом.

Адмирал Хэмфри Хью Смит (Admiral Humphrey Hugh Smith; 1875–1940). Погиб на капитанском мостике своего корабля, потопленного немецкой подводной лодкой.

Ланселот «Лэнси» Грей Хью Смит (Lancelot “Lancy” Grey Hugh Smith, 1870–1941; Итон и Тринити колледж, Кембридж) — сын Хью Колина Смита. В 1896 г. вошёл в качестве партнёра в брокерскую фирму Rowe & Pitman[677]. В 1897 г. посетил США, где познакомился а наладил тесные деловые отношения с Джеком Морганом — сыном Дж. Пирпонта Моргана из J. P. Morgan & Со. Через своих друзей Оппенгеймеров был непосредственно завязан на их алмазный бизнес, De Beers и Anglo — American plc. Зачинателем этой связи стал брат Лэнси лорд Бичестер — старший директор — управляющий делового банка Morgan Grenfell (головная структура Morgan Grenfell — банк J. P. Morgan — входил в число основателей Anglo — American plc и, собственно, послужил основанием для добавления слова American в название компании). Родной племянник Лэнси Хью Вивиан Смит (Hugh Vivian Smith), служивший на его фирме, был женат на леди Хелен, внучке 5‑го графа Розбери (бывшего премьер — министра) и Ханны Ротшильд и племяннице Вильяма Гросвенора, 3‑го герцога Вестминстерского[678]. Со временем он перешёл на работу в Anglo — American plc и встал во главе многих начинаний компании в Южной Африке, а ещё один партнёр Rowe & Pitman Эсмонд Бэринг (Esmond Baring) возглавил лондонское отделение Anglo — American plc. К тому же перед этим на Rowe & Pitman пришёл однокашник по Оксфорду наследника Anglo — American plc Гарри Оппенгеймера Артур Левесон (Arthur Leveson), и вместе эта троица сумела вообще без помощи деловых банков привлечь всё необходимое финансирование для развития золотых приисков Goldfields[679]. Кроме того, под руководством Лэнси Rowe & Pitman стала постоянным брокером Hambros Bank, с которым они потом даже занимали разные этажи в одном и том же здании, или ещё, например, газетного концерна лорда Бивенбрука — крупнейшего в империи и в мире, а также самого Бивербрука как физического лица. Нельзя забывать и о том, что Rowe & Pitman обслуживала как владельца Royal Dutch Petroleum Company Генри Дитердинга (Henry Deterding) так и владельца Shell Oil Company Уолтера Бэрстэда (Walter Bearstead), и что когда настала пора слияния этих двух структур и создания Royal Dutch Shell, обслуживала эту транзакцию тоже Rowe & Pitman.

Будучи опытными и дальновидными банкирами, Смиты на протяжении двухсот лет за счёт продуманных браков с детьми ведущих дворянских семей последовательно укрепляли своё положение в высшем свете, и к началу XX века их дом уже имел несколько влиятельных ветвей. Ближайшая родня Лэнси Хью Смита создала мощнейший династический узел, увязывавший Смитов с Гренфеллами, Хамбро, Морганами и Бэрингами и их деловыми интересами. (Шестеро сыновей Хью Колина Смита добавили к своей фамилии имя своего отца и были известны как Хью Смиты.)

Кроме того, имея в числе партнёров Rowe & Pitman Джона Боуз — Лайона — второго без кавычек сына 14‑го графа Стратморда и Кингхорна и родного брата будущей королевы Елизаветы, а после смерти её супруга Георга VI — королевы — матери, Лэнси смог получить в постоянные клиенты своей фирмы и саму Елизавету, и ещё полдюжины монархов.

Примером того, насколько тесными были связи Смитов с другими банковскими домами, может служить их «кузенство» с домами Хамбро[680] и Морганов. Двоюродный брат Хыо Колина Смита Мартин Ридли Смит (Martin Ridley Smith) был женат па шотландке Эмили Стюарт, а его друг по Кембриджу Эверард Хамбро (Everard Hambro) — на её сестре Мэри (их свадьба состоялась в 1866 г.). Затем две дочери Ридли Смитов — Сибил и Винифред — вышли замуж за двух братьев Хамбро — Эрика и Олафа, а дочь одного из Хамбро Вайолет вышла замуж за сына Мартина — Эверарда Ридли Смита. При этом Эверард Хамбро с женой жили по соседству с семьёй Хью Колина Смита и поддерживали с ней близкие отношения. В 1871 г. они все вместе арендовали на лето имение в Рохамптоне (Roehampton; сегодня это предместье Лондона), где их соседом стал Джон Пирпонт Морган, и уже между этими тремя семьями завязались тесные отношения. Их укреплению и сохранению, несомненно, способствовало и то, что со временем сын Эверарда Хамбро Эрик и племянник Джона Пирпонта Моргана Уолтер Бернс (Walter Burns) noступили оба в Кембридж и там стали лучшими друзьями, после чего Бернс выбился на ведущую роль в английской структуре своего дяди — банке Morgan Grenfell & Со., основной партнёр которого Эдвард Гренфелл тоже доводился дядей, но уже братьям Хью Смитам (он был женат на родной сестре их матери).

Ну и чтобы представить, какой властью такое «кузенство» могло пользоваться[681], можно вспомнить, что американский банк Морганов J. P. Morgan & Со. получил на время Первой мировой войны эксклюзивные монопольные права на все военные поставки США европейским союзникам (которые он же в значительной степени и кредитовал). В связи с этим отвечавшие за данное направление руководители банка были в целях безопасности размещены на борту поставленного на рейде Нью — Йорка крейсера и получили от правительств США и Великобритании разрешение на поддержание прямой связи со своими контрагентами в Лондоне (всё теми же Смитами, Гренфеллами, Флемингами и Хамбро) с использованием собственных, не известных даже спецслужбам союзников шифров. Таким образом их «кузенство» стало на время войны практически суверенным самостоятельным и — что особенно впечатляет — формализованным образованием, выделившимся из воюющих государств и занявшим по отношению к ним стратегическую, командную позицию; образованием, которое по определению не могло существовать и функционировать без определённого количества собственных и никому не подотчётных «фельдъегерей» из числа особо доверенных лиц. Убедиться в том, кто именно эти фельдъегери были, вряд ли удастся в силу особенностей их роли и положения, но можно не сомневаться, что все или почти все они были «вторые сыновья», отпрыски — они же «агенты» — всё тех же банковских домов, которые в формате своего общего широкомасштабного «кузенства» уже практически ничем не отличались от крупнейших колониальных компаний типа East India Company или British South Africa Company.

Напоследок остаётся добавить, что один из главных представителей дома Хамбро — сэр Чарльз Хамбро [682] — во время Второй мировой войны руководил том самим SOE, в котором под его непосредственным началом служил Вильям Кизик, а его интересы при китайском правительстве представлял друг служившего там же Питера Флеминга и младший брат Вильяма Кизика Джон. В свою очередь, сын Вильяма Кизика Джон Чиппендейл Кизик, чьи старший и младший братья Генри и Саймон Кизики по — прежнему руководят конгломератом Jardine Matheson Holdings, стал последним председателем совета директоров Hambros Bank (был поглощён в 1998 г. французским банком Socicte Generate,) и до сих пор заседает в совете директоров De Beers — давнишнем и привилегированном клиенте Hambros Bank, который даже получил из — за этой близости прозвище «Бриллиантовый».

Предвоенный период в профессиональной жизни Яна Флеминга:

— октябрь 1931 г. — поступает на службу в агентство Рейтер;

— конец 1933 г. — переходит из Рейтер в частный семейный банк Cull and Company;

— июнь 1935 г. — переходит партнёром в брокерскую фирму Rowe & Pitman (и участвует в заседаниях её управляющих партнёров вплоть до середины 1950‑х гг.):

— май 1939 г. — получает назначение на должность личного помощника директора разведки Военно — морского флота.

ПРИМЕРНО таким же знаковым перекрёстком и местом самых разных неслучайных встреч, каким Кицбюль явился для посвящения братьев Питера и Яна Флемингов во взрослую сокровенную жизнь серьёзных спецслужб, стало для дальнейшего обучения Яна «спецремеслу»[683] старинное поместье Моттисфонт Эбби[684]. Но сначала в жизни Яна случились три примечательных в этом плане события: в июле 1933 г. умер его дед Роберт Флеминг, Ян окончательно отказался от женитьбы на швейцарке Моник Паншо де Боттон и познакомился с подругой мамы Эви, женой банкира Гилберта Рассела по имени Мод[685]. Причём все эти три события произошли практически одновременно и были тесно связаны между собой.

Роберт Флеминг в своём завещании по каким — то так и оставшимся непонятным причинам детям своего покойного старшего сына не оставил ничего. Вообще ничего. И как только это обнаружилось, стало ясно, что всем четырём сыновьям мамы Эви надо делать какой — то выбор в пользу того или иного своего будущего — семейного банкирского (то есть более чем хорошо обеспеченного) или какого — то иного. Младшие братья Питера и Яна Ричард[686] и Майкл[687] выбрали первый путь и уже работали в банке деда под началом своего дяди Филипа Флеминга (младшего брата их покойного отца Валентайна). Питер — уже до того отказавшийся от карьеры в банковском бизнесе — буквально через месяц после смерти деда, в августе 1933 г., опубликовал свою первую документальную повесть, посвящённую его (единственным сугубо «гражданским») приключениям в непроходимых лесах в бассейне Амазонки; книга имела огромной успех, и благодаря ей Питер в одночасье превратился в преуспевающего популярного автора.

Так что «непристроенным» оказался, по сути, один Ян: его заработок в телеграфном агентстве составлял смешные для людей его круга пару — тройку сотен фунтов в год, и потому для поддержания подобающего ему образа жизни он нуждался в солидном дополнительном доходе и целиком зависел в этом смысле от пособия, которое ему выплачивала из своего впечатляющего вдовьего дохода мать. Но при этом мама Эви как раз тогда всерьёз задумала выходить замуж, а это по условиям завещания её покойного мужа автоматически лишало её львиной доли её «пенсии», и потому она в письме, адресованном своим сыновьям, написала без обиняков:

Думаю, настал момент, когда я могу сообщить вам, что в отношении всех вас я свою задачу практически выполнила.

Для Яна это недвусмысленно означало, что с телеграфным агентством придётся расстаться. И вот тут, как пишет его биограф, мама Эви якобы стакнулась со своей подругой Мод, и вдвоём эти две ушлые «банкирские жены» пристроили «мальчика» в банк к супругу Мод Гилберту Расселу; тем более что у Гилберта, который был старше своей супруги почти на двадцать лет, как раз подступал выход на пенсию, и он мог через год — полтора передать своё место партнёра в банке Cull and Company Яну. Подкреплением данной версии имплицитно служит то, что Cull and Company был создан в значительной степени на деньги отца Мод, причём специально, чтобы пристроить не имеющего особой деловой хватки, мечтательного и интеллигентного зятя к денежному делу и тем самым косвенно обеспечить дочке безбедную жизнь. Так что замолвленное за Яна слово спонсорской дочки должно было иметь в этом банке свой вроде бы достаточно очевидный вес.

Другим тоже вроде бы доказательством в пользу указанного мотива ухода из Рейтер может служить письмо, которое сам Ян Флеминг написал своему непосредственному начальнику Рикатсону — Хатту и в котором он, в частности, подтвердив, насколько интересной была его жизнь в прошедшие два года, признался:

Противная это затея — отказываться от радостей жизни ради денег (под «радостями жизни» он в данном случае имел в виду работу журналиста — международника. — А. Б.)… Но иного выхода не было, на меня со всех сторон давили и подталкивали в этом направлении. Меня уверяли, что это будет «правильный поступок» на благо семьи — ну вот я так и поступил.

Прежде чем вернуться к Мод и сё интригам в интересах Яна, хочу обратить внимание на первую неоднозначную во всём этом эпизоде деталь. Поскольку Ян был в тот момент холостяком и поскольку очень маловероятно, чтобы родные братья оказывали на него какое — нибудь давление «в интересах семьи» — то есть самих себя, вполне уже пристроенных в семейное дело, — здравый смысл подсказывает, что те, кого Ян имел в виду и кто, по его словам, давил на него, имели в виду «семью» в расширенном значении «семейное дело». То сеть совершить самоотверженный поступок ему предлагали в интересах банка Robert Fleming & Со. И если с этим согласиться, то сразу появляется более чем весомое доказательство, подтверждающее эту гипотезу.

ВТОРЫМ по значимости клиентом банка Cull and Company являлась шотландская нефтяная компания Burmah Oil. В состав её совета директоров и одновременно в совет директоров созданной сю нефтяной компании Anglo — Persian Oil Company (которую в 1935 г. переименуют в Anglo — Iranian Oil Company (AIOC), а в 1954 г. в British Petroleum) входил некий Гилберт Вигхэм (Gilbert Whigham). У него было пять братьев, один из которых — Джордж Вигхэм (George Whigham) — являлся председателем совета директоров самого крупного клиента Cull and Company — ведущего британского химического концерна British Celanese. Следующий их брат Чарльз (Charles Whigham) числился среди директоров банка Morgan Grenfell, головная контора которого располагалась дверь в дверь с офисом Cull and Company, и был знаменит тем, что совместно с Джоном Пирпонтом Морганом (сыном партнёра Роберта Флеминга Джуниуса Моргана) организовывал кредиты американских банков, обеспечившие Великобритании возможность довести Первую мировую войну до победного конца. Наконец, четвёртый из шести братьев — Уолтер Вигхэм (Walter Wigham) — это партнёр, с которым Роберт Флеминг создавал свой лондонский филиал, ставший впоследствии головной конторой его банка; именно он, Уолтер Вигхэм, после смерти Роберта Флеминга в 1933 г. занял его место на посту председателя совета директоров Robert Fleming & Со.

Так что теснейшее «кузенство» среди ближайших партнёров Роберта Флеминга в данном случае налицо. Однако дело этим не ограничивается; скорее, оно с этого момента только начинается. Это становится очевидно, стоит чуть тщательнее присмотреться к структуре собственности нефтяной компании Burmah Oil — второго, повторюсь, по значимости клиента Cull and Company.

Вот список её основных акционеров:

— страховые структуры Scottish Widows Funds и Life Assurance Society;

— инвестиционные трасты под управлением УК Murray Johnstone;

— инвестиционные трасты под управлением банка Robert Fleming & Со;

— паевые фонды под управлением УК Save and Prosper;

— паевые фонды компании Scotbits Securities.

Scotbits Securities — это зарегистрированное в Шотландии дочернее предприятие управляющей компании Save and Prosper, которая находилась в совместной собственности двух обслуживавших Burmah Oil деловых банков — Robert Fleming & Со. и Barings, а также Bank of Scotland и Atlantic Assets Trust; эта последняя структура, в свою очередь, находилась под управлением УК Ivory and Sime (о её участии в остальных структурах см. ниже). Трасты под управлением УК Murray Johnstone и Burmah Oil — это вообще давнишние партнёры: компанию Burmah Oil создавал Дэвид Каргилл, а развивалась она под управлением его сына, сэра Джона Каргилла, который в период между двумя войнами являлся председателем целого ряда трастов, находившихся под управлением УК Brown, Fleming and Murray (предшественницы Murray Johnstone). В свою очередь, один из более поздних председателей совета директоров Burmah Oil — он ушёл с этого поста в 1974 г. — и после отставки оставался председателем всех трастов под управлением Murray Johnstone. Не менее тесные взаимоотношения с этими трастами имел и сам банк Robert Fleming & Со., являвшийся близком партнёром структур дома Murray (в частности, крупной шотландской бухгалтерской фирмы Whinney, Murray и юридической фирмы Maclay, Murray and Spens). УК Ivory and Sime управляла паевыми фондами Scotbits Securities и имела через Atlantic Assets Trust крупную долю в капитале Save and Prosper (в 1980‑х гг. банк Robert Fleming & Со. выкупил все доли этой старейшей УК Великобритании и стал её единственным собственником). Трасты Scottish Widows Funds через взаимные членства в советах директоров друг друга были связаны с группой компаний Murray Johnstone (дважды), с трастами под управлением Флемингов (дважды), с Save and Prosper (один раз) и с Ivory and Sime (дважды). Наконец, в совете директоров Burmah Oil заседали семь исполнительных директоров — штатных сотрудников компании — и шесть сторонних, из которых трое также входили в правление флеминговских трастов, один являлся членом правления банка Robert Fleming & Со., ещё один являлся членом правления ряда фондов под управлением Murray Johnstone, другой состоял в правлении Scottish Widows Funds и, наконец, ещё один заседал в совете директоров Bank of Scotland.

У нас в России сегодня банки и аффилированные организации с такой структурой собственности и управления, как у Cull and Company, Burmah Oil и Robert Fleming & Со., принято называть «карманными», так что очевидно, что Яна «семья» направила именно в свой «карманный» банк. Но при этом следует не упускать из вида, что, например, построенный и принадлежавший AIOC (то есть Флемингам и их партнёрам) нефтеперерабатывающий завод в Абадане, начиная с 1938 г. много лет оставался самым крупным предприятием своего профиля в мире, а сама AIOC (уже под названием British Petroleum) к началу 1970‑х гг. являлась не просто самой крупной по капитализации корпоративной структурой Соединённого Королевства, а самой крупной с большим отрывом, и если это и правда должным образом учитывать, то нельзя не прийти к выводу, что Яна уже какое — то время готовили, знакомили и продолжали знакомить на практике не просто с семейным бизнесом, а с бизнесом мирового масштаба. Он отучился в двух вполне международных университетах — Мюнхенском и Женевском, — выучил иностранные языки (в том числе весьма экзотический для британца русский язык), прошёл стажировку в Лиге Наций, завершил набор нужного практического «творческого» опыта за год учёбы у Филлис Боттом и затем два года работал в телеграфном агентстве[688]. Следующим логичным шагом должно было стать знакомство уже непосредственно с деловой практикой семейного дела. То, что Ян при этом получил возможность иметь независимый от мамы Эви и приличный для человека его круга доход, было, скорее всего, с точки зрения «семьи» попутным и даже вполне второстепенным бонусом[689].

В качестве близкого аналога можно привести пример аналогичного «обучения ремеслу» практически в те же годы отпрыска другого, не менее влиятельного предпринимательского дома с не менее глобальным, чем у Флемингов, распространением деловых интересов — Маркуса Валленберга младшего[690]. У него этот процесс занял пять с половиной лет, с сентября 1920 по декабрь 1925 г., и включил в себя следующие этапы:

— практика в частной банковской структуре Pictet & Cie в Женеве: приступил к работе в сентябре 1920 г. и проработал ровно год;

— практика в частном банке Lazard Brothers в Лондоне; приступил в октябре 1921 г. и вернулся в Швецию в сентябре 1922 г.;

— практика в First National City Bank в Нью — Йорке; приступил в ноябре 1922 г.;

— июнь — сентябрь 1923 г.: перерыв в стажировке по случаю женитьбы;

— в сентябре 1923 г. уже в сопровождении молодой жены вновь прибыл в Нью — Йорк для продолжения практики в США; возобновил её уже в Brown Brothers в Нью — Йорке; одновременно активно вёл дела по поручению семьи со многими партнёрами в США; закончил практику в США в мае 1924 г.;

— по — прежнему в мае 1924 г. приступил к стажировке в Hambros Bank в Лондоне; завершил её в августе того же года;

— в сентябре перебрался в Париж и провёл полгода в Credit Lyonnais;

— наконец, в мае 1925 г. приступил к работе в Darmstadter und Nationalbank в Берлине (одновременно с работой в самом банке принимал участие в оформлении выпуска Чешского, Российского и Германского займов; неоднократно встречался и совещался с отцом и старшим братом, совершал деловые поездки в разные страны Европы) и в декабре 1925 г. завершил своё обучение: вернулся в Стокгольм и приступил к полноценной работе в семейном банке (уже через два года он являлся заместителем директора — управляющего).

Как можно видеть, процесс обучения включал в себя не только и не столько освоение собственно технических аспектов банковского дела (хотя и это тоже, конечно), сколько в первую очередь знакомство с основными финансовыми рынками и его ведущими агентами — партнёрами семейного бизнеса, а также установление личных связей с ними для дальнейшего конфиденциального ведения дел. Одновременно этот пример — в сочетании со многими другими аналогичными примерами — позволяет ясно понять, откуда и как вырастает это международное и абсолютно космополитичное сообщество людей, способных сотрудничать друг с другом и сохранять лояльность друг другу и своему делу вне зависимости от изменений в политической сфере в странах, где формально числились их финансовые учреждения, трасты, фонды и иные предприятия.

НЕСКОЛЬКО более весомым и вероятным объяснением настоящей роли, которую Мод Расселл сыграла на том этапе в жизни Яна Флеминга, может служить второе знаковое событие в жизни Яна в ту пору — его окончательный разрыв с Моник Паншо де Боттон.

Сдав успешно экзамены в Форин — офисе и поступив на работу в агентство Рейтер, Ян о Моник вовсе не забыл, тем более что по швейцарским понятиям (и, как позднее выяснилось, по законам тоже) Ян и Моник были помолвлены. Во всё время своего пребывания в Швейцарии в качестве студента и стажёра, а потом и во время более поздних наездов в Женеву уже по заданию агентства или, возможно, кого — то более конфиденциального Ян всё свободное время проводил в семье Моник. И потому — то молодых людей по местным правилам приличия и посчитали помолвленными, тем более что им самим этот статус вполне импонировал: они всерьёз собирались вступить в брак и зажить счастливо.

Однако такое развитие событий никак не устраивало маму Эви, и она принялась аж шантажировать Яна его отлучением в случае женитьбы от денежного пособия, и эта её неблаговидная линия поведения, увы, действительно имела место, поскольку зафиксирована на бумаге. А вот чего на бумаге нет, так это подтверждения, что вступление Яна в близкие отношения с Мод (которая была старше его на 17 лет) произошли тоже с подачи мамы Эви и с той же целью — оторвать Яна от его швейцарской зазнобы. То, что вынужденный разрыв с Моник и знакомство и близость с Мод случились почти одновременно, подталкивает, конечно, мысль в коварном направлении, но всё равно ничего наверняка утверждать нельзя. И в любом случае — даже если нечистый на руку «заговор банкирш» и существовал — дальнейшие многолетние и очень близкие отнюдь не только в плотском смысле отношения, которые сложились между Яном и Мод[691], позволяют без зазрения совести закрыть глаза на возможные первоначальные интриги двух почтенных дам.

С одной стороны, Мод в свои сорок с хвостиком лет была, несомненно, красива, изящна и соблазнительна, хорошо отдавала себе в этом отчёт и умело пользовалась полученными щедрыми дарами Природы; что не было особым секретом ни для её пожилого супруга, ни для общества. Ян тем не менее какое — то время был ею откровенно очарован (и даже написал однажды об этом в своей обычной грубовато прямолинейной, не допускающей двусмысленности манере: якобы самая подходящая партнёрша — это еврейка на четвёртом десятке лет, которая знает толк в любовных утехах и в подбадривании не нуждается). А с другой стороны, из опубликованных впервые полгода назад дневников Мод видно, что её дом служил Яну некой «безопасной гаванью»: он постоянно приходил к ней с работы в Морском министерстве пообедать или поужинать вдвоём, и то, что у неё давно уже тянется бесконечный роман с русским художником — эмигрантом Борисом Анрепом, а он всё никак не соберётся жениться на глубоко преданной ему молодой жизнерадостной красавице и всеобщей любимице Мюриел Райт[692] (она погибнет в 1944 г., во сне, во время очередной бомбёжки Лондона), никак не сказывается на удивительной искренности и эмоциональной открытости их застольных бесед. Может быть, поэтому не кажется ничуть странным, что не кто — то другой, а именно Мод через три года после войны выложила на стол (заплатила) 3000 фунтов стерлингов за участок земли на Ямайке и ещё 2000 за строительство дома на этом участке — и тем самым подарила Яну его заветную мечту, которой он несчётное число раз делился с ней в военные годы: отныне у него появилось идеальное место для уединения вдали от цивилизации — его ставшая с тех пор легендарной вилла Goldeneye, в которую он через пару лет привёл свою — другую — женщину. Бесспорно, что такая забота о любимом человеке без всякой надежды на будущее — это уже за пределами просто любви[693].

Как раз тогда, когда между Мод и Яном завязался роман, Гилберт Расселл купил поместье, достаточно просторное и достойное для бесконечной череды обедов, ужинов и «загородных уикендов»[694], которыми он и Мод развлекали таких своих светских друзей, как супруги Черчилль (жена Уинстона Клементайн числилась в близких подругах) или Купер (жена Альфреда Даффа Купера Диана Купер, помимо того что была главной театральной дивой послевоенной эпохи и ещё одной близкой подругой Мод, доводилась дочерью 8‑му герцогу Рутлендскому, который её вынужденное замужество[695] за прямым потомком отпрыска королевских кровей посчитал мезальянсом, поскольку рассчитывал — и по своему положению в обществе имел на то полное право — выдать дочь за первого в очереди претендентов на королевский трон принца Уэлльского. Одновременно среди гостей числились и такие влиятельные люди, как Роберт Ванситтарт или члены Парламента Арчибальд Синклер и Харкорт Джонстон. Отнюдь не все они разделяли либеральные левые взгляды Мод, но зато всех их объединяла главная идея — идея непримирения с Гитлером.

Уже одного этого единомыслия их круга было достаточно для того, чтобы поместье Моттисфонт Эбби стало местом регулярных конфиденциальных встреч членов «Фокуса» — официальный предлог для этого получался идеальный. Однако был — или, точнее, мог быть — и ещё один, более серьёзный и небезопасный резон.

КАК пишут биографы, и Ян, и Мод после прихода Гитлера к власти принялись оказывать помощь немецким евреям, желавшим покинуть страну. Практически на всём протяжении 1930‑х гг. выехать из Германии евреи в принципе могли, но связано было это предприятие с двумя принципиальными трудностями: нужно было заручиться согласием какой — нибудь страны принять отъезжавших и получить её визу[696] и нужно было оставить в Германии практически всё нажитое — то есть законно уехать можно было только фактически нищим, без всяких средств к существованию.

Для решения этой второй проблемы Ян и придумал простой и одновременно нестандартный способ, описанный его биографом. Он с помощью Перси Мюира — серьёзного специалиста в книжном деле, ставшего со временем его близким другом, — занимался коллекционированием первых изданий книг и монографий, в которых излагалось какое — нибудь научное, техническое или иное новшество[697]. В поисках таких книг Перси Мюир ездил по заданиям Флеминга в разные страны, но чаще всего — в Германию. И вот там он у желающих уехать евреев покупал нужные для коллекции издания, но не за полную цену, а за копейки. А разницу потом владельцам выплачивали уже по их прибытии на свободу.

Однако эта милая лепота вызывает сомнения как минимум по двум причинам. Во — первых, Перси Мюир в процессе этих поездок зачем — то неоднократно пересекался с Флемингом в Кицбюле — за счёт самого Флеминга. Опять — чтобы «поплескаться в озере» и «взбежать на вершину» посреди зимы? Во — вторых, коллекция, собранная в тот период, это несколько сот единиц, приобретённых из всех источников во всех странах, причём на момент приобретения большинство из них высокой рыночной стоимости не имели. Соответственно, общая стоимость их выражалась в лучшем случае шестизначной цифрой в современном выражении — меньше, чем состояние всего одной и даже не богатой, а просто зажиточной еврейской семьи. Не тысячи, не ста и даже не десяти; одной семьи.

О чём же тогда речь и почему биографы Флеминга тем не менее упоминают об этой детской и в своей простоте, и по своим масштабам уловке как о реальном серьёзном мероприятии, продолжавшемся не один год?

Подсказкой в поиске правильного ответа может служить в данном случае вот что. Биографы рассказывают, что у Мод в Германии имелось немалое количество родственников — евреев, которым она — именно при содействии Яна — якобы пыталась помочь эмигрировать и при этом не потерять всё нажитое. Однако даже сами биографы слегка удивляются собственному предположению, отмечая, что уж слишком часто и со слишком многими якобы родственниками — евреями она тайно сносилась; просто для организации невинной аферы с недооцененными книгами столько контактов явно не требовалось; да и столько родственников вообще вряд ли у кого — нибудь может быть. И в завершение следует — и, как обычно в таких случаях, зависает в воздухе осторожное предположение: при том, насколько тесны были связи Мод и Яна с деятелями «Фокуса», вполне возможно, что имела место какая — то посредническая цепочка при участии Мод и Флеминга[698] с выходом на хорошо знакомые её отцу еврейские предпринимательские круги в Германии…

Когда такие намёки — классическое innuendo — звучат из уст добропорядочных британских биографов и историков, заручившихся поддержкой влиятельных потомков — «семьи» — объекта их интереса, можно не сомневаться, что это не предположение, а констатация факта, но только облечённая по желанию «семьи» в предельно осторожную форму: дабы не разлетались по миру в виде надёрганных шустрыми щелкопёрами «сенсационных» цитат неподобающие сообщения о том, что тот или иной отпрыск того или иного семейства с безупречной репутацией и мировым именем — вы только подумайте! — был шпион (что, естественно, недостойно человека благородных кровей)[699]!

Эксцентричным без меры, но и не менее увлекательным исключением из этого правила стал человек, чья судьба тесно переплелась и с поместьем Моттисфонт Эбби, и с борьбой за право еврейского народа за свой национальный дом в Палестине, и с британскими спецслужбами, и с Организацией Z, и с «Фокусом», и с самыми влиятельными банковскими домами Британской империи, и с обоими главными призваниями Яна Флеминга: агента международного предпринимательского конгломерата своей семьи и сочинителя плутовских романов о собственных несостоявшихся похождениях в качестве британского агента.

Человек этот — Ричард Майнертцхаген. В Моттисфонт Эбби он провёл всё своё детство и отрочество, поскольку его семья на протяжении нескольких десятилетий арендовала поместье[700], и когда было принято решение от него отказаться, Ричард умолял родителей не делать этого: настолько он любил Моттисфонт Эбби[701]. Его первые активные публичные заявления и действия в защиту интересов еврейского народа относятся ко времени накануне Парижской мирной конференции, и после этого они продолжались всю его оставшуюся жизнь. В британской разведке — сначала военной, а потом политической — он прослужил всю свою сознательную жизнь и только в глубокой старости отошёл от дел. Во скольких рассекреченных и не рассекреченных проектах британского истеблишмента он участвовал, сосчитать трудно, но известно, что он был на короткой ноге и пользовался уважением и доверием практически всех реально властных семейств империи. Наконец, будучи по возрасту ровесником отца Яна Флеминга (Ричард Майнертцхаген был на четыре года старше Валентайна Флеминга) и одновременно обладая особым даром сурового мужского обаяния, он с первых же встреч стал кумиром Яна, который к тому же даже в зрелом возрасте, сам отслужив в разведке всю войну и будучи уже преуспевающим автором, считал дневники и документальные повести Майнертцхагена чуть ли не единственными по — настоящему достойными рассказами о разведке и разведчиках.

По признанию самого Флеминга, он глубоко уважал полковника Ричарда Майнертцхагена и даже восхищался им. Они познакомились на одном из ужинов у Мод в Моттисфонт Эбби и после этого, несмотря на то, что на момент их знакомства семейный банковский дом Флемингов уже значительно превосходил дом Майнертцхагенов, Ян считался протеже Ричарда, а их дружба продолжалась более сорока лет (Майнертцхаген, будучи на тридцать лет старше Флеминга, как ни странно, пережил его на целых три года).

Вдобавок Майнертцхаген всю жизнь имел крепкие дружеские отношения с братьями Бенсонами — Рексом, Коном и Гаем, — которые в плане влияния в Сити мало в чём уступали Смитам и при этом были политическими союзниками РМ и владельцами финансовых структур, в тесном союзе с которыми был учреждён банк Cull and Company. Многолетняя любовница и затем жена Флеминга Энн Чартерис принадлежала к этой семье, и после того, как она вышла замуж за Флеминга, отношения Яна с Майнертцхагеном стали только ещё ближе.

О банковском доме Бенсонов и о них самих как о важной составляющей «кузенства» Флемингов следует рассказать особо.

Основоположником можно считать Роберта Бенсона, который вошёл в дело и женился на сестре Вильяма Рэтбоуна IV (1757–1809) — владельца ливерпульской компании, торговавшей со странами Латинской Америки и обеспечивавшей соответствующие морские перевозки. В 1852 г. головную контору компании перенесли в Лондон, и вскоре она перепрофилировалась и взяла на себя функции международного делового банка. Сын Роберта Бенсона Роберт Бенсон младший (1814–1875)[702] учредил фирму Robert Benson & Со., которая после его смерти очутилась на грани банкротства, но была спасена его братом Вильямом и сыном Робином (1850–1929) при участии двух шуринов (братьев жены) — Константайна и Джеймса Мурсомов.

Робин Бенсон женился на Эвелин «Эвей» Холфорд — сестре Джорджа Холфорда (1860–1926), офицера — кавалергарда, близкого друга монархов и членов королевской семьи, наследника колоссального состояния, накопленного его предками за счёт монополии на снабжение Лондона питьевой водой (их компания New River Со. была учреждена в 1604 г. при поддержке короля Джеймса I, который даже держал одно время 50 % акций компании; после того как кампания в 1839 г. перешла в собственность отца Эвей Роберта Холфорда, он, по мнению своих современников, стал «самым богатым простолюдином Англии»). Сестра Эвей и Джорджа Холфордов Алиса вышла замуж за Альберта Грея, 4‑го графа Грея — того самого, который вошёл в первый состав совета директоров Британской Южноафриканской компании (BSAC) Джулиуса Вернера и Сесила Родса[703], а затем вместе с лордом Милнером, Альфредом Бейтом и графом Розбери стал одним из душеприказчиков Сесила Родса в совете опекунов созданного по его волеизъявлению траста и вошёл в число учредителей их совместного «Тайного общества». Когда Джорджу Холфорду однажды срочно потребовалась существенная сумма денег, под заём которой у него в тот момент не было обеспечения, Робин Бенсон согласился поверить ему как «кузену» и требуемую сумму ссудил просто под честное слово. С тех пор Джордж Холфорд все свои серьёзные денежные дела доверял только ему. Одновременно своим главным финансовым советником его сделал другой «кузен» — муж его сестры Алисы Альберт Грей, в те годы полностью поглощённый развитием их колониального предприятия на Юге Африки, — и дом Бенсонов таким образом оказался вовлечён в развитие главного дела Джулиуса Вернера, Сесила Родса, Альфреда Бейта и всех их остальных партнёров[704]. При этом брат Робина Константайн Бенсон лично отвечал за финансирование и строительство в этом регионе железных дорог, которые строились по планам и под руководством ещё одного знакового в данной повести «кузена» — свёкра невестки Филлис Боттом сэра Роберта Вильямса, 1‑го баронета Паркского; он же уже в качестве геолога открыл богатейшие месторождения меди в Катанге (ныне входит в состав Демократической Республики Конго) и Северной Родезии (ныне Замбия). Во время последнего визита Сесила Родса в Лондон, буквально за год до его смерти Робин Бенсон, у которого манера Родса вести денежные расчёты всегда вызывала серьёзное недоверие, сумел убедить его выделить финансовые дела BSAC в самостоятельный блок и передать его в ведение специально для этого созданной компании. Родс последовал его совету, и в результате была зарегистрирована Charter Trust & Agency, и вот войти в её совет директоров Робин уже посчитал для себя возможным, тем более что заседать бок о бок с ним предстояло Артуру Гренфеллу — зятю его невестки Эйви и одновременно кузену Эдварда Гренфелла, будущего партнёра Морганов в банке Morgan, Grenfell and Company.

Главным залогам такого феноменального успеха Робина Бенсона в банковском деле стал успех другого его предприятия — зарегистрированного в 1889 г.[705] траста Merchants Trust. Его начальный капитал составил 2 млн фунтов стерлингов (не менее полумиллиарда в нынешнем выражении), и половину его Бенсон сразу же инвестировал в развитие железных дорог в США. Причём именно это направление он выбрал не сам, а идя по стопам феноменально преуспевшего в этом деле первопроходца, которому Робин предоставлял помещение в своей конторе и вообще всячески помогал вести дела во время его наездов в Лондон — и потому был в курсе небывалой доходности его бизнеса[706]; более того, именно благодаря партнёрству с этим «везунчиком» и его доверию Робин Бенсон и заработал в Сити свой непререкаемый авторитет (недаром в совет директоров созданного им Merchants Trust не посчитали зазорным войти Роберт Бэринг, Вильям Кэмпбелл (один из директоров Bank of England,) и Чарльз Хамбро). Звали «везунчика» — Роберт Флеминг[707].

Робин и Эйви Бенсон родили троих сыновей: Гая (Guy Benson; 1888–1975), Рэкса (Rex Benson; 1889–1968) и Константайна «Кона» (Constantine Evelyn Benson; 1895–1960). Про их воспитание и образование один из биографов высказался в том смысле, что они не получили обычной для отпрысков банковских домов подготовки; вместо этого, как принципиально важно для понимания настоящей роли Яна Флеминга выразился биограф:

…они, как и их современники из семейств Бэрингов, Гренфеллов и Флемингов, окончили престижные частные школы — интернаты и отучились в Оксбридже. <…> Разраставшейся Британской империи требовалось всё больше правителей, и потому в Итоне и других частных школах упор в обучении чем дальше, тем больше делался не на обычных академических дисциплинах, а на закаливании характера, воспитании в себе силы воли и чувства ответственности за судьбу своего дела и Отечества.

Гай и Рэкс были в Итоне в числе заводил, оба были избраны в общество Pop, и Рекс даже стал его президентом. В 1907 г. оба поступили в Оксфорде в Balliol College, однако на следующий год, побывав летом в гостях у своей родни в Канаде (Альберт Грей к тому времени служил там в должности генерал — губернатора и по просьбе шурина пытался повлиять на племянника), Рэкс, несмотря на уговоры семьи, из Оксфорда отчислился и поступил на службу в кавалергарды.

Гай учёбу в Оксфорде успешно завершил и отправился осваивать банковское ремесло сначала в Чикаго на железнодорожную фирму Chicago Great Western Railway Со. (один из активов под управлением семьи), а от- туда в Нью — Йорк, под опеку близкого друга своего отца, партнёра в деловом банке Morgan Grenfell Эдварда Гренфелла, который пристроил его в Guaranty Trust В 1913 г. Гай завершил обучение, вернулся в Лондон и приступил к работе в семейном банке Robert Benson & Со. А в 1914 г. все три брата ушли на войну.

Кон на тот момент только что закончил учёбу в Итоне; ему едва исполнилось 22 года, когда он удостоился второй после креста Виктории высшей военной награды за проявленное при командовании подчинёнными мужество в бою — Distinguished Service Order, DSO, — и стал самым молодым на тот момент офицером — кавалером этого ордена в британской армии; его сослуживцем в элитном пехотном полку гвардейских гренадёров был будущий премьер — министр Великобритании Гарольд Макмиллан, а начальником (во время операции в Галиполи) — Джордж Ллойд, в 1940–1941 гг. министр по делам колоний в правительстве Черчилля, а сразу после Первой мировой войны — губернатор в Бомбее, куда Кон отправился вместе с ним в качестве его личного помощника.

Как это ни удивительно, все трое братьев остались живы, хотя rail и Рэкс получили тяжёлые ранения и потом долго лечились, причём Рэкса оперировали и держали на всём протяжении реабилитационного периода в госпитале, оборудованном в лондонском фешенебельном особняке Dorchester House, принадлежавшем их ближайшему родственнику и деловому партнёру Джорджу Холфорду (в тот период Джордж Холфорд являлся совладельцем и входил в руководство Robert Benson & Со.).

После выздоровления Рэкс Бенсон был откомандирован формально в качестве офицера — порученца в Министерство военно — морского флота в Париже, а неофициально он представлял лично руководителя МПС — тогдашней службы внешней разведки в составе Британского бюро спецслужб (впоследствии выделенной в отдельную службу в составе Форин — офиса: SIS или MI6i и обеспечивал его конфиденциальную связь с руководителем французской Surete[708]. Гай же в то время возглавлял на Западном фронте разведотдел 2‑й кавалерийской бригады.

В 1921 г. Гай Бенсон женился наледи Вайолет Элко (Lady Violet Elcho; 1888–1971) — вдове погибшего на войне лорда Элко, дочери 8‑го герцога Рутлендского, родной сестре леди Дианы Купер (жены Альфреда Даффа Купера); её тётя по матери леди Энн Линдси (Lady Anne Lindsay; 1858–1936; дочь 25‑го графа Кроуфордского. 8‑го графа Балкаррес, отпрыска самой старой аристократической семьи обоих королевств — английского и шотландского) была замужем за Фрэнсисам Боуз — Лайоном, чей старший («первый») брат Клод Боуз — Лайон. 14‑й граф Стратмор и Кингхорн, доводился отцам вдове Георга VI, королеве — матери Елизавете; и, наконец, родной брат первого мужа Леди Вайолет, Гай Чартерис (Guy Charteris; 1886–1967) был отцам Энн Чартерис — будулцей жены Яна Флеминга.

К концу 1920‑х гг. все три брата собрались вместе под крышей семейного банка. В 1929 г. умер их отец Робин Бенсон, а через три года, в ноябре 1932 г., вслед за ним умер и назначенный им в качестве своего преемника его давнишний партнёр Генри Вернет (Henry Vernet). В результате братья, наконец, получили возможность руководить банком полностью самостоятельно, по своему усмотрению. Примером, ярко иллюстрирующим их место в обновляющейся иерархии в Сити и распределение реальных ролей в их обширном «кузенстве», может служить один из первых проектов, осуществлённых ими в их новом независимом качестве.

В 1912 г. Робин Бенсон зарегистрировал траст под названием English & New York Trust, однако сразу его в дело не пристроил, и траст на какое — то время остался «лежать на полке». А потом он был передан в управление Рэксу Бенсону, и в 1928 г. Рэкс решил траст оживить. Первым делам, чтобы добиться максимальной привлекательности траста в глазах потенциальных инвесторов, он занялся подбором подобающего совета директоров. Вот как его действия описаны в официальной истории банка Kleinwort Benson[709]:

Он, естественно, пригласил присоединиться к его инвестиционному начинанию коллег из тех домов в Сити, с которыми Бенсоны поддерживали самые близкие отношения. Ведущими операторами в Сити по части управления инвестиционными трастами по — прежнему оставались Флеминги. Роберт Флеминг в 1933 г. умер, но отношения между домами Флемингов и Бенсонов остались прежними, поскольку двое из четырёх партнёров нового состава Robert Fleming & Со. были старыми друзьями семьи и однокашниками Бенсонов: Филип Флеминг (младший брат покойного Валентайна Флеминга. — А. Б.) и Морис Хили — Хатчинсон, отвечавший за работу Robert Fleming & Со. с инвестициями в США[710].

Не менее дружеские отношения сложились у Рекса Бенсона и ещё с одним партнёрам Robert Fleming & Со. Арчи Джеймисоном. И в результате уже в 1928 г. и Филип Флеминг, и Арчи Джеймисон вошли в состав Совета директоров English & New York Trust. При этом, как подчёркивает всё тот же автор истории Kleinwort Benson:

Под руководством этих джентльменов (Филипа Флеминга и Арчи Джеймисона. — А. Б.) и Уолтера Вигхэма банк Флемингов сохранял свой огромный вес в Сити; он оказывал прямое и косвенное влияние на линию инвестиционной политики пятидесяти шести инвестиционных трастов с совокупным капиталам в начале 1930‑х гг. в размере 114 млн фунтов. <…> Фирмы, которые собирались организовать в Сити очередную подписку на какие — нибудь акции или займы, обычно предварительно консультировались по поводу условий подписки и отправных цен с двумя организациями: банком Флемингов и страховой компанией Prudential. А поскольку на Уолл — стрит вторым после Флемингов ведупцим оператором в области инвестиционных трастов считали банк Бенсонов, то их совместное участие в совете директоров English & New York Trust было сочтено крайне выигрышным решением.

Помимо этого, Рекс Бенсон сумел привлечь и ещё двух представителей их общего «кузенства»: Руфуса Смита (R.H. V. «Rufus» Smith) — внучатого племянника Альберта Грея и партнёра в банке Morgan Grenfell (там же партнёрами являлись его отец и двоюродный брат) — и Джона Джонса (Jonah Jones) — мужа двоюродной сестры Рекса Бенсона леди Эвелин Грей.

Полноправным членом этого необъятного «кузенства» Флемингов являлся и принадлежавший к его старшему поколению Ричард Майнертцхаген. И дело не только в том, что он был дружен с братьями Бенсон. Как свидетельствует один из биографов Майнертцхагена, он познакомился с Яном Флемингом в 1930‑х гг. на одном из ужинов у Мод, куда оба были приглашены, и они тут же стали друзьями. Ян занимал в британском обществе то же положение, что и Майнертцхаген, если не выше (оба были внуками — сыновьями ведущих банкиров Сити), но Флеминг был на 30 лет моложе, и потому РМ с радостью принял его в свои протеже.

Такая дружба может иметь вполне простое объяснение: биографии обоих имеют много вполне одинаковых таинственных, так и не прояснённых до конца эпизодов, и отличает их только то, что Майнертцхаген о таких эпизодах в своей жизни сочинял про себя и мастерски рассказывал всем готовым его слушать всяческие легендарные полусказки[711], а Флеминг сочинял точно такие же истории, но не про себя, а про выдуманного с этой целью своего alter ego — Джеймса Бонда.

Так что вне всяких сомнений есть смысл посвятить здесь Майнертцхагену рассказ несколько более развёрнутый, чем всем тем остальным старшим наставникам, кто, как и он, оставил свой неизгладимый след в истории формирования собственной неповторимой индивидуальности Флеминга — и профессиональной, и человеческой. Майнертцхаген был человек настолько разнообразный и прожил в своих разных качествах столько богатых и насыщенных жизней, что даже самая общая его характеристика требует не просто нескольких больших абзацев, а целой маленькой повести.

ПОЛКОВНИК Ричард Майнертцхаген (Colonel Richard Meinertzhagen; 1878–1967; далее в тексте — РМ), как и большинство остальных героев этой повести, был «вторым сыном»[712] (в том числе и без кавычек: РМ у своих родителей был вторым из их четырёх сыновей и третьим из их десяти детей); по настоянию родителей он тоже пробовал освоить банковское дело и даже стажировался у партнёров отца в Германии (благодаря чему выучил немецкий язык), но в конце концов отказался от этой затеи и выбрал карьеру военного.

При этом банковский дом, к которому принадлежали Майнертцхагены (Frederick Huth & Со)[713], в середине XIX в. оценивался по размеру активов сразу следом за домами Бэрингов и Ротшильдов и на рубеже XX в. считался одним из крупнейших банковских предприятий в мире[714]. Даже сегодня, в начале XXI в., когда банковское дело в семействе Майнерцхагенов давно заглохло, его члены остаются в числе самых уважаемых и востребованных в Сити «брокеров» — специалистов по подготовке и проведению особо крупных и особо трудных сделок, в которых главную роль играют связи на самом верху и доверие к брокеру со стороны сильных мира сего. И брокерская фирма Майнертцхагенов — в первой тройке мировых лидеров. То есть Майнертцхагены — это уже сто пятьдесят лет международная финансовая элита без кавычек, в которой РМ был — эдакий Рауль Валленберг.

Ещё одна фирма из первой тройки — не менее знаменитая и престижная брокерская контора Cazenove & Со. — имела теснейшие связи с Майнертцхагенами и даже располагалась в там же здании, что ранее занимал их банк (12 Tokenhouse Yard, City of London EC2R 7AS, всего в 50 м от здания Bank of England). Третьей лидирующей брокерской фирмой была Rowe & Pitman — епархия Смитов, Бэрингов, Хамбро, Гренфеллов и Флемингов под руководством не менее колоритного и таинственного, чем Ричард Майнертцхаген, но гораздо более влиятельного в Сити и в кругах британских властей предержащих деятеля — Ланселота «Лэнси» Смита. Именно по его приглашению и под его началом служил в Rowe & Pitman партнёром Ян Флеминг.

РМ принадлежал не только к финансовой элите. Читая о нём, довольно скоро начинаешь ловить себя на мысли, что он так или иначе имел родственные связи со всеми аристократическими домами Королевства. Причём, как это ни удивительно, такое впечатление будет очень близко к действительности.

Мать РМ Джорджина — в девичестве Поттер — была одной из девяти дочерей одного из самых богатых людей в Королевстве[715]. Все вместе сёстры родили более пятидесяти детей — двоюродных братьев и сестёр РМ. Кроме того, хотя родители его отца приехали из Германии вдвоём, в их семье по прошествии времени уже было одиннадцать детей, которые тоже произвели на свет несколько десятков родных племянников и племянниц РМ. Если же к этому числу добавить всех супругов и отпрысков родных дядьёв — тёток, кузенов и кузин, племянников и племянниц РМ, то общее число его самой близкой родни, жившей с ним в одно время, достигнет около тысячи имён. При том, что всё это были очень состоятельные люди, то и браки они заключали только с не менее состоятельными и «породистыми» представителями своего круга.

Отличительной чертой самого близкого семейного круга РМ можно считать выдающийся характер его женской половины. Тётки и сёстры РМ в первых рядах тогдашних активисток выступали за наделение женщин избирательными правами и всячески продвигали социалистические идеи.

Самой знаменитой на этом поприще была, несомненно, тётка РМ Беатрис — основательница Фабианского общества (её муж Сидней Вебб, также числившийся среди фабианских отцов — основателей, написал текст ключевых положений для изначального устава Лейбористской партии Великобритании). Она же — автор идеи кооперации в сельском хозяйстве (т. е. колхозов, которые она впервые описала и полезность которых обосновала в одной из своих работ в 1895 г.).

Другая тётка РМ — Эмили[716] — в период Второй англо — бурской войны сумела организовать в Англии большую протестную кампанию, и фактически только благодаря ей удалось спасти жизнь многим жёнам и детям буров, заключённым в концентрационные лагеря под открытым небом. С помощью Кейт Майнертцхаген — ещё одной тётки РМ, теперь уже по отцу — она сумела, организуя по всей Англии протестные демонстрации, в значительной степени поспособствовать прекращению той позорной для Великобритании войны.

Племянница РМ по матери и его любимица Тереза Мэйор[717], тоже воспитанная и выросшая в либеральной традиции, во время войны служила в МИ5 и вышла замуж за своего сослуживца — хорошо известного своими левыми взглядами барона Виктора Ротшильда[718].

Двоюродный брат (кузен вообще без кавычек) РМ Стаффорд Криппс[719] — сын Терезы Поттер — был видным деятелем Лейбористской партии, в 1930‑х гг. реально претендовал на пост премьер — министра, во время войны был направлен послом в Москву для налаживания более дружеских отношений со Сталиным, Молотовым и другими советскими руководителями, а затем входил в правительства Черчилля и (после войны) лейбориста Клемента Эттли.

Племянник РМ Дэниэл[720] был одним из четырёх так называемых «Полковников» (управляющих партнёров) банковского дома Lazard, традиционно имевшего тесные деловые связи с домом Ротшильдов.

С Ротшильдами имел близкие и доверительные отношения и сам РМ. В Хэрроу[721] он учился с Чарльзом Ротшильдом (свекром Терезы Мэйор), который, в свою очередь, доводился братом сэру Уолтеру Ротшильду (лорд Уолтер — первый в истории Англии еврей — пэр)[722]. А сэр Уолтер Ротшильд — главный опекун музея в Тринге, с которым РМ — один из самых знаменитых орнитологов своего времени — тесно сотрудничал. Благодаря чему сэр Уолтер и РМ, несмотря на разницу в возрасте (РМ был на десять лет младше), стали близкими друзьями. (Сэр Уолтер заикался, славился своей стеснительностью и так никогда и не женился. В числе его близких друзей лорд Балфур, который, в свою очередь, был дружен с Хаимом Вейцманом. «Декларация Балфура» — это официальное письмо, которое лорд Балфур отправил лорду Уолтеру и текст которого был составлен при активном участии Хаима Вейцмана.)

Тринг (Tring) — небольшой городок в 40 км от Лондона; знаменит тем, что его избрали для проживания Ротшильды, которые и создали в нём в середине XIX века музей естествознания. Интерес для РМ, который за свою жизнь в процессе своих бесчисленных разъездов по всему свету умудрился собрать и подробно описать самую большую в мире коллекцию чучел птиц[723], представляло орнитологическое отделение музея, в котором он много работал. Поразительный факт: в 1920 г. РМ был в один прекрасный день остановлен на выходе из музея его сотрудниками, и они у него обнаружили экспонаты музея (чучела птиц), которые он пытался тайком вынести[724]. После этого инцидента его, естественно, лишили доступа в музей. Однако, менее чем через год РМ женился на сотруднице музея Анни Джексон (она тоже принадлежала к очень богатой семье и тоже весьма известный орнитолог), и после их свадьбы Уолтер Ротшильд замолвил перед дирекцией музея слово, благодаря чему РМ снова стали пускать в музей. Перед началом Второй мировой войны музей стал частью государственного Британского музея естествознания в Лондоне, но с подачи Ротшильдов в его названии по — прежнему используется название городка (Natural History Museum at Tring), что ненавязчиво напоминает посвящённым о роли Ротшильдов в его создании.

РМ СТАЛ знаменит, о нём начали писать ещё во времена Первой мировой войны, и с тех пор писали не переставая. Причём одни видят в нём легендарную личность эпохального масштаба, другие же, наоборот, пытаются низвести его до уровня мелкого бахвала, к тому же нечистого на руку (эдакий джентльменский вариант Остапа Бендера). Легенды первых требуют проверки реалистичной меркой. Обвинения вторых требуют сверки с фактами. А факты говорят о другом.

РМ был лично связан напрямую с большим количеством самых влиятельных финансовых, промышленных и политических семей империи.

Ему боялись перечить очень влиятельные люди, по их собственному признанию, из — за его связей.

Он принимал официальное участие на высшем уровне в важнейших международных событиях.

Нередко первые люди Империи принимали решения по его первому требованию или просьбе.

Наконец, при всех недостатках книги Кэрролла Квигли «Англо — американский истеблишмент», в ней в целом правильно указаны стандартные «маячки», по которым можно отличать членов «Тайного общества», тех, кто входил в число активных самостоятельных участников реального властного процесса на уровне всей Империи. В биографии РМ эти «маячки» присутствуют практически все без исключения.

Потому, не споря ни с апологетами, ни с очернителями РМ, проще собрать по возможности воедино все критичные для понимания РМ факты, и пусть каждый рассудит сам.

Результат такой попытки выглядит (в хронологическом порядке) следующим образом.

1878 Год рождения Ричарда Майнертцхагена.

1885 Семья переезжает в Моттисфонт Эбби.

1887 РМ поступает в Фонтхилл (Fonthil 1; начальная школа в Сассексе); подвергается там настоящей травле и истязаниям со стороны директоров — садистов.

1891–1895 Поступает в Хэрроу (там уже учится его старший брат Дэниэл); проходит программу шести классов за четыре года и выпускается вместе с братом.

1895 Начинает работать в семейном банке Huth & Со.; сосед по Моттисфонт Эбби знакомит его с Сесилом Родсом.

1896 Проводит почти год в отделениях семейного банка в Кёльне и Бремене в компании своих немецких кузенов; обучается немецкому языку и ведению международных финансовых операций.

1897 Возвращается на работу в семейный банк; тщетно пытается отправиться по приглашению Родса в Южную Африку;

В своих дневниках РМ указывает, что с Родсом его познакомил ещё во время его учебы в Хэрроу (в возрасте 16 лет) сосед его родителей: он пригласил юношу к себе в гости на обед, на котором присутствовал и Родс. РМ сразу подпал под влияние Родса и загорелся его имперскими идеями, слушал его лекции и встречал его по прибытии в Англию (в частности 14 января 1899 г.). Родс предлагал молодому РМ поехать с ним в Южную Африку, но отец РМ категорически этому воспротивился. В 1897 г., когда семья безуспешно пытаюсь приучить РМ к работе в семейном банке, он сделал в своём дневнике такую запись:

Не думаю, что меня при такой жизни надолго хватит. Я только зря трачу время и жертвую мою молодость. Пыльная контора, неподвижная работа, полная подчинённость и губящая всякую надежду на лучшее атмосфера всепоглощающей погони за золотом. Воспользуюсь первой же возможностью сбежать отсюда и, если в ближайшие шесть месяцев ничего не изменится, уеду в Южную Африку к Родсу.

1897 переходит в полувоенное подразделение территориальной милиции Hampshire Yeomanry, под начало друга своего отца — майора Херманна ЛеРой — Льюиса (Maj. Hermann Le Roy — Lcwis; на его дочери РМ женится в 1911 г. н разведётся с ней в 1919 г.); во время учений обращает на себя внимание генерала Джона Френча (начальника Генштаба Империи и командующего Британским экспедиционным корпусом во время Первой мировой войны) и ещё молодых Эдмунда Алленби и Дугласа Хейга (выдающиеся военные деятели времён Первой мировой войны), под началом которых ему предстоит впоследствии служить в качестве одного из руководителей их разведки.

1898 Неожиданно во время стажировки в Германии в возрасте 22 лет в результате острого приступа аппендицита умирает любимый старший брат Дэниэл. Отец организует для РМ стажировку в брокерской конторе Milbank and Company; вопреки просьбам и уговорам РМ семья в целях экономии продаёт Mottisfont Abbey.

1899 Пройдя подготовку в училище Aldershot, зачисляется лейтенантом в Royal Fusiliers, знаменитый полк, числящийся за лондонским Сити, в который любили и старались отдавать своих сыновей британские банкиры, брокеры и коммерсанты.

1899 Получает назначение в Индию.

1901–1902 Служит в Мандалае (Бирма), месте, «которое считалось чем — то вроде сибаритского заповедника для развлечений молодых британских офицеров».

1902–1906 Переводится на побережье Британской Восточной Африки (Кения) в полк King’s African Rifles.

1905 Оказывается в самом центре не расследованного до конца «инцидента» в Кет Парак Хилл (Ket Parak Hill; там при усмирении под его командованием взбунтовавшихся местных племён был, по всей вероятности, открыт огонь по толпе из пулемета, в результате чего погибли несколько десятков человек).

1906 РМ отозван в Лондон, поскольку из — за бурных протестов местных племенных вождей превратился в отрицательный символ имперской идеи в Африке.

1907–1909 Служит в Южной Африке.

1910 Получает назначение на Маврикий; объявлено о помолвке РМ с Арморель ЛеРой — Льюис.

1911 Домашний отпуск и женитьба на Арморель; заявление РМ о принятии его на учёбу в Сандхерст отклонено.

1912 Поездка в Индию и расставание с Арморель.

1914 Поездка в Месопотамию, якобы для сбора разведывательной информации; получил назначение в Кветту (Quetta, India), где расположено одно из высших военных училищ Генштаба; направлен в распоряжение генерала Эйткена[725] завоевывать Немецкую Восточную Африку.

1915–1916 Назначен начальником службы разведки британского корпуса в Восточной Африке.

В Восточной Африке англичане имели подавляющее преимущество: у них было почти 250 000 человек личного состава под началом более 180 генералов, а противостоял им немецкий отряд под командованием подполковника фон Леттова, в котором за всю войну никогда не было более 15 000 человек. Англичане охотились за ним, а он постоянно от них уходил и наносил им чувствительные удары в самых неожиданных местах.

Несмотря на подавляющее численное и материальное превосходство, англичане так и не сумели с ним справиться до самого конца войны. Так что на этом фронте в тот период РМ — начальник разведки — со своей задачей явно не справился. А его личный противник — фон Леттов после войны стал у себя дома в Германии национальным героем.

Правда, служивший тогда же личным помощником РМ лейтенант Гордон Джонсон позднее писал:

Майнертцхаген был очень дельный разведчик, думающий и лишённый предрассудков… Я восхищался его знаниями, способностями и навыками в деле разведки… Но я не стал бы доверять ни одному его слову, если бы не был уверен, что ему именно сейчас именно по этому вопросу по каким — то его соображениям выгодно сказать правду.

Другой штрих в этой же истории: после войны произведённый в генералы фон Леттов остался не у дел, и его семья оказалась в очень стеснённых обстоятельствах. Однако вскоре он получил работу — в одной из банковских структур Майнертцхагенов в Германии. И поскольку позднее РМ приглашал его в Лондон и между ними сложились тёплые отношения, продолжавшиеся и после Второй мировой войны, которую фон Леттов — убеждённый противник нацистов — провёл под домашним арестом, можно не сомневаться, с чьей подачи фон Леттов ту помощь в трудный момент получил.

1916 Генерал Ян Смэтс[726] с симпатией отнесся к РМ и внес его имя в списки на представление к Distinguished Service Order (DSO).

1917 В самом начале года откомандирован в Лондон по состоянию здоровья; после лечения сначала служит в Управлении войсковой разведки (УВР) Генштаба в Лондоне, затем получает назначение в Каир; один из его сослуживцев в Каире — Томас Эдвард Лоуренс (Т. Е. Lawrence, он же легендарный Лоуренс Аравийский);

MI7 — управление военной пропаганды и цензуры: это управление, как и многие другие структуры британских спецслужб, было расформировано после окончания войны; в 1939 г. оно было восстановлено, но к 1941 г. опять расформировано в связи с созданием самостоятельной межведомственной службы политической разведки и пропаганды — Psychological Warfare Executive, Р. W.E. Хотя формально РМ был откомандирован в Каир в распоряжение управления разведки в штабе генерала Алленби, на деле он был туда отправлен для выполнения заданий МИ7.

Во время работы в Генштабе у РМ сложились прекрасные отношения с начальником УВР генералом Джорджем Макдонафом (они оставались на дружеской ноге вплоть до смерти генерала тридцать лет спустя). Тогда же Макдонаф познакомил РМ с Хаимом Вейцманом[727]. И вскоре после этого РМ, бывший до того, по его собственному признанию, как и подавляющее большинство людей его круга, умеренным антисемитом, вдруг принялся самым активным образом выступать в защиту сионистской идеи. В 2000 г. Беньямин Нетаньяху сказал о нём:

Никто не выступал (за дело сионизма. — А. Б.) с таким рвением, как начальник британской разведки на Ближнем Востоке полковник Ричард Мейнертцхаген.

РМ объясняет свою вдруг возникшую симпатию к сионистам знакомством с двумя выдающимися людьми: Хаимом Вейцманом, которому его представили в Лондоне… и Аароном Ааронсоном[728], с которым он встретился вскоре после прибытия на Ближний Восток. (Стоит напомнить, что тогда же в системе британской военной пропаганды служила и Филлис Боттом, которая тоже стала активным борцом за права евреев.)

1917 РМ принят в Other Club по протекции его почётного секретаря — Фредди Геста[729];

The Other Club («Второй» или «Другой» клуб) учредили в 1911 г. Уинстон Черчилль и его близкий друг и политический союзник Фредерик Смит, 1‑й граф Биркенхед (Frederick Smith, 1st Earl of Birkenhead). Члены клуба собирались (и собираются) на ужины раз в две недели в течение сессий парламента для обсуждения и согласования между собой в конфиденциальной обстановке любых насущных вопросов. Стать членом Второго клуба можно только по приглашению самих членов клуба (а не по собственной заявке или желанию). Черчилль и Смит создали этот клуб, потому что их обоих — как слишком «непредсказуемых» — отказались принять в уже давно (два с половиной столетия) существовавший самый престижный в Англии точно такой же политический клуб, который так и назывался: «Клуб» (The Club). Какой из этих двух клубов лидировал в политической жизни в 1920–1930 гг., английские историки сказать затрудняются, но очень приблизительно можно считать, что в «Клубе» собирались сторонники Империи или «империалисты», а во «Втором клубе» — «интернационалисты».

В письмах, написанных в июле 1918 г., Фредди Гест пишет о встречах со своим другом РМ на собраниях «Второго клуба», вступить в который РМ смог благодаря помощи самого Фредди Геста — почётного секретаря клуба. На тех собраниях присутствовали Черчилль, Ллойд Джордж, лорд Киченер… члены правительства, высшие военные чины, члены парламента, лидеры делового сообщества. Попав в их компанию, РМ фактически «состоялся» в британском истеблишменте и правящей элите. Он получил уникальную возможность излагать напрямую носителям власти интересы своих друзей — сионистов, и по мере того, как назревал конец войны, наступал период расцвета его политического влияния.

1918 РМ вернулся в Лондон и затем был приписан к управлению разведки Генштаба союзников (главнокомандующего генерала Хейга) во Франции;

серьёзно ранен в день после подписания капитуляции Германии (возле автомобиля, в котором он ехал якобы с экземпляром подписанного акта капитуляции для генерала Хейга, взорвался снаряд).

Во время службы в разведуправлении штаба генерала Хейга во Франции РМ написал методическое пособие по вопросам тактики и порядка ведения оперативной работы военной разведки. Эта методичка по сей день остаётся у британских военных разведчиков одним из ценнейших учебных пособий.

В целом, по мнению историков, летом 1918 года во время службы на Западном фронте у РМ был, пожалуй, самый большой и самый реальный за всю войну шанс получить назначение на один из самых высоких постоев британской военной разведке, но оно не состоялось из — за его ранения. Уникальный шанс был упущен и второй раз уже не представился.

1919 Участвует в качестве члена британской делегации в работе Парижской мирной конференции, формально числится в «команде» лорда Балфура и лорда Керзона, официально — как специалист по составлению карт (РМ был признанным мастером в деле рисования географических карт и вообще очень хорошо рисовал).

Хаим Вейцман приезжал в Париж во время проведения мирной конференции только два или три раза. Всё остальное время в защиту сионизма выступал при каждой возможности РМ. Не будучи одним из ведущих чиновников, он всё равно многого добился. Он сумел не дать собравшимся деятелям забыть о важности сионистских устремлений. Когда политики заговаривали о том, чтобы отдать весь Ближний Восток французам или арабам, РМ неизменно и весьма эффективно вмешивался в процесс. В дневниках одного из участников (Sir John Shuckburgh; впоследствии РМ служил вместе с ним в Министерстве по делам колоний) зафиксировано, что РМ пропагандировал идею «подарить Палестину еврейской нации». На одной из рабочих карт с обозначенной на ней предполагавшейся территорией Британского протектората Палестина граница протектората обозначена карандашом, как «Линия Майнертцхагена». Своими ясными и профессионально составленными записками по теме распределения мандатов на захваченных немецких территориях в Африке РМ привлёк внимание лорда Милнера; будучи министром по делам колоний, лорд Милнер поручил РМ вести все дальнейшие переговоры по этому вопросу.

На конференции РМ также познакомился и сошёлся с Робертом Ванситтартом[730]; позднее они часто встречались у Расселлов в Mottisfont Abbey. В Париже РМ также вошёл в круг таких людей, как Генри Вильсон (начальник Имперского генерального штаба), лорд Кру, Герберт Генри Асквит, Хью Тренчард, Артур Балфур и Ян Смэтс (все — члены внутреннего круга «Тайного общества» Милнера).

1919 РМ неоднократно выступает на Конференции и упорно отстаивает интересы сионистов; один из его коллег в это время — опять Томас Лоуренс.

В предисловии к книге воспоминаний, которую Лоуренс написал сразу после войны (Seven Pillars of Wisdom), он указывает:

Г-н Джофри Доусон[731] договорился с колледжем All Souls о том, что мне в 1919–1920 гг. дадут время написать об Арабском восстании…

Если верить Кэрроллу Квигли, то это — верный признак того, что Лоуренс являлся одним из посвящённых членов тайного общества лорда Милнера.

Колледж All Souls, действительно, в XX веке имел самую непосредственную связь с органами власти Империи, и в его «столовой» могли запросто собраться за обедом или ужином и обсуждать самые разные вопросы члены правительства и члены «научного сообщества» колледжа (бывшие или действительные fellows/ Как место неформального общения и скрытого от общественного ока воздействия на правительство колледж использовался самым активным образом.

1919 РМ возвращается на несколько дней в Лондон, где в заранее подстроенном присутствии свидетелей имитирует посещение проститутки, чтобы у его жены Арморель, с которой он уже давно не жил, появился формальный повод подать на развод (в те времена в Англии это была очень широко распространённая уловка и чуть ли не единственный способ получить развод в суде);

по личному ходатайству Черчилля назначен на должность Chief Political Officer, Palestine (военная должность на уровне советника — посланника); его предшественник, бригадный генерал Гилберт Фэлкингэм Клэйтон (Brig. Gen. С. Gilbert Falkingham) был одновременно «крёстным отцом» резидентуры британской разведки в Каире; официально нет подтверждений или опровержений насчёт того, унаследовал РМ эту должность или нет.

Биограф РМ пишет:

Его работа на службе Королю в 1919–1922 гг. была, несомненно, самым значимым периодом в его военной карьере, он находился в центре важнейших событий, и его собственные действия имели важнейшие последствия. <…> Одновременно он был задействован и в организации сбора разведданных…

Должность РМ была весьма сложной из — за соперничества внутри британского истеблишмента между сторонниками сионистов и арабов (последних было больше). Выбор на эту беспокойную должность именно Ру «был обусловлен в первую очередь его связями: он мог перечить влиятельным людям и не боялся репрессалий». «В силу его членства в Other Club и прочих подобных связей он в Каире пользовался гораздо большим влиянием, чем все остальные его коллеги по военно — административной службе».

Так, например, в 1919 г. Хаим Вейцман отправился морем в Палестину. В это время Верховный комиссар генерал Алленби был в отъезде. Его заместитель, генерал Конгрив (Gen. Congreve), узнав о скором прибытии Вейцмана, решил не допустить его. Вейцман позднее рассказывал, что его старый друг Майнертгрсаген узнал о происках Конгрива. Конгрив не внял настоятельным доводам РМ о том, что сионизм являлся самостоятельным направлением официальной британской политики и что Вейцман совершал поездку под эгидой власти Алленби и премьер — министра. И тогда РМ, действуя в очередной раз через голову начальника (и у него за спиной), отправил телеграмму прямиком в Лондон. Форин — офис и Военное министерство тут же отдали лично Конгриву соответствующий приказ, и Хаим Вейцман смог совершить свой визит по плану. Примечательно, что РМ тогда не понёс никакого наказания за столь грубое нарушение субординации.

РМ добивался разделения гражданской (в компетенции Форин — офиса) и военной (в компетенции Военного министерства) власти в Палестине. В результате в Палестину от Форин — офиса был назначен сэр Герберт Самюэль (Sir Herbert Samuel) «еврей, левый политик в парламенте… и видный деятель «Радужного круга» (Rainbow Circle,), членами которого являлись фабианцы Герберт Уэллс, Бернард Шоу и Беатрис и Сидней Уэббы.

1920 РМ отзывают в Лондон по требованию генерала Алленби.

РМ доносил о готовящихся избиениях евреев, но никаких серьёзных мер принято не было. РМ в своих донесениях писал об участии старших британских офицеров в подготовке событий и обвинял их в антисионизме и сопротивлении проведению официальной политики правительства. В конце концов он даже написал — в который раз — прямиком в Лондон, через голову своего приятеля — орнитолога генерала Алленби. Алленби его тут же уволил за нарушение дисциплины — у него просто другого выхода не было, — хотя они и расстались друзьями. В военной (проимперской) среде у РМ, открыто и активно выступавшего на стороне сионизма, союзников практически не было, независимо от поддержки, которую он имел в высших политических кругах. Но результата, причём долгосрочного, он всё — таки добился. В своём дневнике он написал:

Алленби потребовал моего отстранения от должности, и я ухожу, но всё же то, что я намеревался сделать, я сделал: я добился становления сионизма в Палестине.

РМ, конечно же, похлопывал сам себя по плечу, но в данном случае основания для этого у него были. Написав в Лондон донос, он подвергся опасности и сознательно поставил свою карьеру под угрозу. Это действительно был мужественный и благородный поступок.

В докладе Комиссии Палина, расследовавшей беспорядки, имевшие место в Иерусалиме во время пасхальных празднований в 1920 г. (Palin Commission; 1920 Easter riots in Jerusalem), довольно подробно сказано о РМ. В частности, он назван «главным подспорьем сионистов» и «назначенцем доктора Вейцмана», и сказано, что:

[его] антиарабская необъективная позиция и явное предпочтение в пользу сионизма делают из него, независимо от его выдающихся и полезных в любых других делах качеств, деятеля, на Востоке очевидно нежелательного.

1921 РМ женится на Анни Джексон (Annie Jackson), дочери богатых родителей;

На свадьбе РМ и Анни Джексон присутствовали Фредди Гест, Хаим Вейцман и другие знаменитости. Черчилль с женой отсутствовали, поскольку в день свадьбы отплыли в Александрию. Черчилль предлагал РМ назначить день свадьбы раньше, чтобы они смогли его отпраздновать вместе и вместе же отправиться в путешествие. РМ отказался. Черчилль, в свою очередь, не захотел перенести день отплытия. Как пишет биограф РМ, «в этом отразилось то противостояние, которым были отмечены в следующие два года британские дела на Ближнем Востоке».

1921 начало службы в Министерстве по делам колоний у Черчилля (несмотря на то, что после Каирской конференции 1921 г. и создания двух арабских королевств в Месопотамии и Трансиордании РМ обвинял Черчилля в предательстве дела сионизма); РМ стал «человеком Военного министерства в Министерстве по делам колоний»; за соседним столом в его кабинете сидел Т. Э. Лоуренс;

На протяжении лет Т. Э. Лоуренс неоднократно являлся сослуживцем РМ — в Египте, в Лондоне, в Париже: в середине 1930‑х гг. они, видимо, активно участвовали в создании Z Organization (их совместную работу прервала трагическая гибель Лоуренса, разбившегося на мотоцикле). Т. Э. Лоуренс доводился троюродным братом Роберту Ванситтарту, что, возможно, объясняет привлечение Лоуренса к созданию легендарной «собственной сети агентов» Ванситтарта.

Племянник РМ Ник Майнертцхаген в одном из интервью сказал:

Они вместе с Лоуренсом Аравийском зашшались созданием Ближневосточного отдела разведслужбы — что — то вроде ведомственного управления, — и Лоуренс часто приезжал к нам в имение… Тогда, по слухам, существовала секретная служба, даже ещё более засекреченная, чем сама Секретная служба (это вполне может быть дилетантский — или осторожный — намёк на как раз тогда реально создававшуюся Z Organization полковника Клода Дэнси. — А. Б.)

Один из биографов PM (John Lord) подтверждает, что в 1930‑х гг. Лоуренс бывал у РМ дома, а в книге Родни Легга (Rodney Legg) Lawrence Of Arabia In Dorset даже есть отдельная глава, озаглавленная «Выдвижение Лоуренса на должность руководителя создаваемого Управления разведки», в которой автор утверждает, что Лоуренс и РМ руководили рабочей группой, которая обрабатывала предложения, касавшиеся серьёзной реорганизации всей структуры британских разведывательных служб.

С другой стороны, специалисты по биографии Лоуренса, которая документирована гораздо лучше, чем жизнь РМ, склонны считать, что ничего подобного, скорее всего, тогда не было. Мотивируют они своё мнение весьма кратко и на удивление наивно: мол, кому могли быть нужны эти два ветерана — пенсионера (nobody would have needed these two have — beens). Это при том, что РМ в 1935 г. было 57 лет, а Лоуренсу и вовсе 47.

1921 начало дружбы с Джэком Филби (Harry St. John «Jack» Bridger Philby — отец Кима Филби);

PM и Джек — тоже не просто разведчик, но ещё и знаменитый орнитолог и открыватель арабских земель — дружили на протяжении нескольких десятилетий, много встречались и путешествовали, вместе писали о птицах. В начале Второй мировой войны РМ вызволил Филби из английского концлагеря, куда того интернировали как симпатизирующего противнику и потому ненадёжного подданного.

Джэк Филби, как и РМ, был очень популярным в Англии персонажем; но только до тех пор, пока американский журналист Лоуэлл Томас не создал затмивший га обоих легендарный образ Лоуренса Аравийского.

1921 в своём качестве чиновника министерства по делам колоний РМ путешествует (с женой) по арабскому миру и Индии, совершает ревизии британских военных объектов;

пишет меморандум о нелегальном завозе сионистами оружия в Палестину (оправдывая сионистов), предлагает уволить проарабских чиновников, полностью исключить влияние военных из Каира на гражданскую администрацию в Иерусалиме и предоставить тогда ещё неофициальной еврейской администрации некоторых областей в Палестине режим наибольшего благоприятствования;

в декабре Анни родила дочку — Анн Маргарет.

1922 В Министерстве по делам колоний узнают, что документы из отдела по делам Ближнего Востока попадают в штаб — квартиру сионистов в Лондоне; Черчилль вызывает РМ «на ковёр»; РМ предлагает подать заявление, если Черчилль ему не доверяет; Черчилль отказывается, но призывает «не афишировать» контакты с Вейцманом.

Как утверждает сам РМ в своих дневниках, в течение двадцати лет, разделивших Первую и Вторую мировые войны, «ему многажды доводилось выполнять различные, в том числе конфиденциальные, задания Форин — офиса и Хаима Вейцмана…» Он уверял, что благодаря ему жизнь Черчилля оставалась увлекательной и в течение пары — тройки лет, проведённых им «в забвении», и что вместе с Т. Э. Лоуренсом они намеревались полностью реорганизовать британскую разведслужбу. В этих его фразах нетрудно заметить намёки если не на собственное активное участие в работе Организации Z, то как минимум на прекрасную осведомлённость о ней.

1924 Возвращение на военную службу в полк; отношения с Черчиллем охладели и, как считают некоторые историки, прекратились навсегда.

1925 Перевод в Индию; депрессия из — за тупой службы в глухой провинции;

7 января родился сын Дэниэл;

26 января, посоветовавшись с женой, подал в отставку; получил пенсию майора, но, как пишет биограф, это было непринципиально, поскольку «у Анни было достаточно денег».

Источники доходов РМ: в армии перед выходом в отставку он в чине майора получал около 900 фунтов в год. При выходе в отставку ему положили пенсию 450 фунтов. Какой — то небольшой доход он получал от угасающего семейного банка. Иногда ему делал «подарки» брат его отца, «дядя Эрнст». Но основной источник после выхода в отставку и на протяжении всех последующих 46 лет — это доход с состояния, полученного в наследство его женой Анни в 1921 г. (Для сравнения биограф РМ приводит такие примеры: в начале 1920‑х гг. обычная британская семья вполне могла очень неплохо питаться за 5 фунтов в неделю или даже меньше. Новый автомобиль марки «Форд» можно было купить за 65 фунтов или около того. «Бедными» называли людей, у которых на всё про всё было меньше 4 фунтов в месяц — и на эти деньги, действительно, можно было прожить.)

При этам, как отметила в своих дневниках его тётка Беатрис Вебб, у РМ финансовое положение получалось значительно лучше, чем у большинства остальных Майнертцхагенов. После того как РМ покинул военную службу и вышел в отставку, его регулярные выезды на сафари, и раньше отмеченные особой роскошью, стали серьёзными мероприятиями с участием целых отрядов носильщиков и нагруженных доверху грузовиков.

1925–1926 Путешествия по Азии, часть из них вместе с Анни.

1926 В конце зимы — возвращение в Англию; РМ избран в руководящие советы Британского союза орнитологов и Королевского географического общества; частые приглашения к Гилберту и Мод Расселлам — новым хозяевам «Моттисфонт Эбби».

1927 Начало разлада с Анни (возможно из — за его статьи об их путешествиях и наблюдениях, в которых он начал «присочинять»; возможно, из — за начавшихся примерно тогда же очень близких отношений между РМ и двумя его ещё совсем молоденькими родственницами, жившими в соседнем доме);

знакомство с Яном Флемингом у Расселлов в Моттисфонт Эбби; Анни меняет завещание и оставляет РМ только ежегодный доход и только при условии, что он не женится снова; одновременно в дневниках РМ всё больше места отводится его молодой «кузине» Терезе Клэй.

1927–1928 РМ путешествует по Египту и выпускает книги по орнитологии;

Анни беременна, и в марте 1928 года рождается второй сын, Ричард Рэндл.

1928 6 июля — Анни в домашнем тире получает огнестрельное ранение в голову и умирает.

1929 РМ переживает глубокую депрессию, в сентябре — октябре проходит курс лечения в санатории (дети остаются на попечении у молодых «кузин»);

в ноябре установлены первые контакты и затем прочные связи с «Англо — германским комитетом»;

РМ был одним из основателей Anglo — German Fellowship. Причины, побудившие его на это, могли иметь как чисто светские, так и политические корни. В советах директоров тогдашних ведущих британских компаний полно имён людей, так или иначе связанных с Майнертцхагенами; за счёт их директорства в различных компаниях образуется плотная сеть взаимозависимых структур. Целый ряд членов созданной им организации (Anglo — German Fellowship) имели с РМ родственные, семейные связи: это Поттеры, Хуты, Буты, Хобхаусы, Хольты и Ротшильды (Potters, Huths, Booths, Hobhouses, Holts, and Rothshilds) — все как на подбор влиятельные деятели, постоянно бывающие другу друга (и в том числе у РМ) в гостях. Все они являлись членами, а нередко и председателями советов директоров мощных компаний в банковском, транспортном, страховом и строительном секторах, и у всех имелись серьёзные деловые интересы в Германии, Японии и Италии. Спецслужбы отмечали консервативные взгляды этих деловых людей:

[Судя по донесениям внедрённых агентов контрразведки,] некоторые слишком увлекающиеся по натуре члены организации пытались передавать в Берлин казавшиеся им важными сведения, но в реальности никаких ценных секретов они не выкрали и, судя по рассекреченным документам, шпионажем и саботажем никто не занимался. Можно только добавить, что шпионажем и саботажем никто из них не занимался в пользу Германии; шпионаж же в пользу Англии в компетенцию «внедрённых агентов контрразведки» не входил.)

1929 в декабре по приглашению английских ветеранов войны в Лондон приезжает генерал фон Леттов с женой и останавливается у РМ; торжественный ужин в его честь проходит под председательством генерала Яна Смэтса;

Правда, следует признать, что демонстрация дружбы с фон Леттовом была скорее на пользу антигерманской пропаганде, поскольку фон Леттов не скрывал своего отрицательного отношения к Гитлеру и к нацистам, с которыми никогда не сотрудничал: ни до, ни во время, ни после войны.

1929 РМ лично обсуждает с только что назначенным на должность министра по делам колоний Сиднеем Веббом будущее Палестины и сионизма; много пишет в защиту сионистской идеи в прессе, пользуясь в том числе для продвижения публикаций «влиянием своих покровителей».

1930–1933 Поездки с племянницей Тэсс по Балтийским странам и северо — западу России; по Алжиру и Марокко; в Исландию; во Францию в Пиренеи; по Сирии, Турции, Ливану, Палестине, Трансиордании, Ираку, Болгарии, Швейцарии.

1934 Активно участвует в создании и работе Англо — Германской ассоциации.

26 ноября 1934 г. РМ ужинал в «Савое» с Эрнстом Теннантом[732], Иоахимом Риббентропом (тогда посол Германии в Лондоне) и рядом английских бизнесменов. Они приняли решение реорганизовать англо — американский клуб таким образом, чтобы он больше способствовал укреплению деловых связей между обеими странами. РМ записал в дневнике:

Я подчеркнул, что нам нужно какое — то более широкое объединение, какая — то такая организация, которая смогла бы бороться с теми ложью и клеветой, что сегодня распространяют в стране пресса и социалистическая и еврейская пропаганда…. Была достигнута договорённость о включении в повестку дня не только экономических, но и политических вопросов.

Среди основателей и первых членов Англо — Германской ассоциации, которые все вскоре стали добрыми знакомыми Майнертцхагена, числились знаменитый автор приключенческих романов, дипломат и специалист военной пропаганды, начальник Филлис Боттом в Министерстве информации Джон Бакен, генерал Ли Гамильтон, Чарльз Хобхауз, адмирал Джон Джеллико, I-й граф Джеллико, Эрик Варбург[733].

Интересен в этой связи следующий комментарий одного из биографов РМ:

Среди консерваторов и фашистов были такие, кто считал, что воина (будущая Вторая мировая. — А. Б.) станет тем средствам, которое коммунисты при поддержке евреев хотят использовать для ликвидации рыночной структуры европейской экономики. Сторонники такой оценки событий (РМ в том числе. — А. Б.) пытались предотвратить войну с Германией, потому что они — что сторонники Гитлера, что его противники — не хотели, чтобы остатки имперского достояния оказались растрачены в ходе ещё одной дорогостоящей войны, которую, с большой долей вероятности, и выиграть — то было невозможно и которая, скорее всего, привела бы к потере и Империи, и Третьего рейха, создав взамен предпосылки для становления социализма в Британии и большевистского коммунизма на континенте. (Поскольку это пересказ записей в дневниках РМ, а в то время слово «коммунисты» в обиходе английской элиты означало не столько советских, сколько в первую очередь международных деятелей, базировавшихся главным образам в США и в Лондоне, то можно считать, что анализ РМ отличается очень точным и умным прочтением ситуации; что опровергает теории о его якобы несостоятельности в высокоинтеллектуальных областях. — А. Б.)

Но точно тогда же РМ без тени смущения писал в одном из опубликованных текстов, что с его точки зрения сионизм был просто разновидностью большевизма. Одновременно он, как ни в чём ни бывало, по — прежнему регулярно ужинал со своим другом Хаимом Вейцманом.

1935 Одновременно со своей активностью на англо — германском направлении РМ принимает деятельное участие в работе «Фокуса»;

Поскольку РМ принадлежал к британскому высшему свету, в котором в первой половине XX века ещё преобладали весьма заметно выраженные антисемитские настроения, то его участие в делах Англо — Германской ассоциации на первый взгляд не вызывает особого удивления, хотя остаётся некоторое недоумение, поскольку РМ не просто дружил с Хаимом Вейцманом, а ещё и неутомимо и в силу своего темперамента достаточно страстно выступал в защиту евреев и сионистского движения. Например, в конце 1930‑х гг. в ответ на очередные напоминания сионистов об обещанном создании государства Израиль правительство Чемберлена, опасаясь негативной реакции Германии, публично заявило о своём отказе от дальнейшего исполнения своих обязательств по Декларации Балфура. РМ встретился со многими ключевыми людьми в правительстве, энергично возражал, написал много гневных статей и даже в одной из них обвинил правительства Германии и Великобритании в сознательном уничтожении евреев. Будучи при этом, повторяю, активистом и отцом основателем Англо — Германской ассоциации.

Однако эти его идеологические «кульбиты» покажутся менее странными, если вспомнить, что подчёркнутую публично прогерманскую позицию тогда же занимали вовсе не по убеждениям, а по заданию британских спецслужб Роберт Брюс Локкарт, Сефтон Делмер[734], Ким Филби и многие другие, кто, как и РМ, сразу после начала войны моментально отказались от своей «примирительной» риторики и в войне приняли участие уже в своём настоящем качестве руководящего звена британских спецслужб (так что вполне логично, что некоторые из них, как, например, Сефтон Делмер, ещё до объявления войны уже фигурировали у немцев в их списках лиц, подлежащих аресту в первую очередь).

А если к тому же предположить, что РМ с коллегами своего, старшего поколения в каком — то качестве действительно участвовал тогда же в создании сверхсекретной Организации Z, то сразу появляются сомнения в искренности демонстрируемой РМ «прогерманской» позиции.

Эти сомнения только ещё больше усиливаются, когда выясняется, что не менее активно РМ участвовал в работе «Фокуса». Более того, он явно участвовал в каком — то качестве в спецоперациях, которые организовывал и проводил другой активный член «Фокуса» сэр Джозеф Болл[735] — ветеран МИ5.

Наконец, перед глазами остаётся яркий пример отца и сына Филби. Ким Филби играл роль симпатизирующего франкистам и фашистам корреспондента The Times — и эти его «симпатии» ни для кого не было секретом. Точно так же ни для кого не были секретом пронемецкие настроения его отца. Однако же отца интернировали, а Кима — нет; наоборот, его тут же после начала войны приняли на работу в разведку. Исходя из этого, можно по аналогии смело предполагать, что и «симпатии» РМ были того же порядка, что «симпатии» Кима Филби, — заданием британских спецслужб (а никакого не НКВД).

1935–1939 Многочисленные поездки с племянницей Тэсс и без неё, с другими друзьями во многие страны мира, включая США и СССР (где РМ встречался с Сиднеем Веббом). Подтверждены три его пребывания в Берлине, но личные встречи с Гитлером, о которых РМ так любил рассказывать, подтверждения не имеют (хотя и опровержения тоже).

1939 6 сентября — через два дня после объявления войны Германии — вновь призван на службу в Министерстве обороны, опять в МИ7 (военная пропаганда и цензура).

1940 В апреле МИ7 расформировано в связи с созданием Political Warfare Executive, но РМ назначения в новую спецслужбу не получил и просто числился на службе в Ноте Guard. Предполагают, что Черчилль таким образом мстил ему.

Некоторые биографы РМ пишут, что он, мол, много хвалился, будто выполнял наиделикатнейшие задания британских спецслужб, а ни МИ6, ни МИ5 о них ничего не сообщают по той простой причине, что РМ у них никогда не служил. Имплицитно они при этом как бы сообщают, что других спецслужб в старой доброй Англии просто не было (и нет), а потому РМ якобы и негде было больше пользоваться плащом и кинжалом и всё — то он фантазировал.

Правда, многие из биографов РМ писали свои тексты тогда, когда об Организации Z, о «Фокусе», о структурах под руководством Джозефа Болла ещё было практически ничего не известно. Сегодня же очевидно, что РМ не только постоянно находился «при исполнении», но и был к тому же одним из наиболее опытных и умелых специалистов.

Подтверждением служит тот факт, что непосредственно перед войной и в её первые годы с РМ регулярно обедали или ужинали практически все высшие военные начальники и руководители спецслужб, включая даже самого начальника Генштаба генерала Алана Брука и главного специалиста Черчилля по стратегической дезинформации (начальника LCS) полковника Джона Бивана[736]. В британской системе координат, где главное правило для оценки достигнутого: «Не важно, кого знаешь ты, важно, кто знает тебя» — это самый высокий, из возможных, оценочный балл.

Другое подтверждение: весной 1939 г. РМ и Роберт Ванситтарт в Mottisfont Abbey беседовали с советским послом Иваном Майским и просили его обсудить с руководством СССР возможность заключения антигерманского советско — британского союза. Если бы РМ был противником большевиков, как большего зла, чем Гитлер, как утверждают его биографы, то как бы такое было возможным? Если бы он действительно был бесполезным и никому больше ненужным ветераном, то как бы Ванситтарт ему доверился настолько, чтобы вместе с ним вести столь серьёзные разговоры с советским послом?

1941 Серьезная контузия при взрыве бомбы возле машины такси, в которой он ехал (последствия будут сказываться ещё очень долго).

1944 В бою при Арнхеме погиб сын РМ Дэниэл (ему было 19 лет).

О погибшем на войне сыне РМ Дэниэле говорили, что это был «умный и смелый, порядочный и искренний юноша — очень достойный молодой человек». Если при этом учитывать, что мать Дэниэла умерла, когда ему едва исполнилось три года, то, значит, воспитали его таким, каким он стал, его отец и «двоюродная тётя» Тэсс, а это многое говорит об их собственных человеческих качествах. Недаром, придя в себя, РМ собрал все дневники — свои и погибшего сына, — все полученные от него письма и на этом материале написал документальную книгу о нем: The Life of а Boy. Поступок действительно преданного и глубоко любящего отца.

1953 Поездка в Израиль («его принимали с такими почестями, словно он был глава какого — нибудь государства»; в Иерусалиме его именем названа площадь).

1956 Поездка в Тринидад, где в результате несчастного случая РМ получил серьёзные переломы и после этого уже до конца жизни почти не передвигался самостоятельно.

1967 Последнее интервью (журналисту Колину Рикардсу, о событиях 1916–1917 гг. в Восточной Африке);

17 июня РМ не стало.

Деталь, на которую хочется напоследок обратить внимание, чтобы она не осталась незамеченной.

Меморандум Trout Memo, послуживший отправной точкой для одной из самых знаменитых и на сто процентов успешной операции по дезинформации противника, в сентябре 1939 г. подготовил Ян Флеминг. С момента, когда он поступил на службу в разведку ВМФ Великобритании в качестве личного помощника её начальника, прошло всего каких — то три месяца. До этого — если воспринимать за чистую монету рассказы его биографов — Ян Флеминг по большому счёту бездельничал в какой — то там, хотя бы даже и элитной, брокерской конторе и слыл «самым никудышным брокером в Сити». К разведке при этом якобы никакого отношения не имел (это несмотря на постоянные innuendo, опровергающие самими же биографами сказанное) и опыта работы в ней тоже.

Можно ли поверить, что адмирал Годфри с его — то опытом командования людьми позволил бы кому бы то ни было уговорить себя взять в личные помощники столичного повесу и ловеласа? Хотя бы даже и управляющему Bank of Britain Монтэгю Норману (именно это утверждает главный биограф Яна Флеминга Эндрю Лисетт[737])? Нет, конечно. О том, насколько тщательно и добросовестно он на самом деле отнёсся к выбору правильного кандидата, говорит рассказ всё того же Эндрю Лисетта.

Адмирал Годфри был назначен на должность начальника разведки ВМФ ранней весной 1939 г. Первым делом, принимая дела, он провёл беседы с коллегами из МИ6‑его руководителем адмиралом Синклером и тогдашним заместителем Синклера Стюартом Мингисом. Встретился он и со своим предшественником адмиралом Холлом, который поделился с ним главным соображением: ему потребуется надёжный и дельный личный помощник, который станет его глазами и ушами в Уайтхолле и возьмёт на себя все заботы по поддержанию рабочих отношений со всеми остальными спецслужбами и правительственными ведомствами. В качестве примера Холл рассказал Годфри о собственном таком помощнике — Клоде Сероколде (Claude Serocold). Который был — тоже! — брокером, причём начинавшим свою брокерскую карьеру тоже в Rowe & Pitman.

Пару слов об этой особенности престижной брокерской фирмы, в которой якобы вполне безуспешно служил Ян Флеминг. Она, пожалуй, лучше, чем любая другая такая же элитная структура, подтверждала правило, согласно которому шпионаж был в ту пору в мире эксклюзивным британским развлечением, к занятию которым были допущены только представители высших слоёв общества. Они все были знакомы между собой. У них был общий язык, они понимали друг друга. Со времён Первой мировой войны Rowe & Pitman в лице своих партнёров и служащих, а особенно братьев Лэнси и Обри Смитов, была по уши вовлечена в работу спецслужб: Лэнси Смит даже был удостоен младшего рыцарского звания СВЕ за свои заслуги во время Первой мировой войны, а на свадьбе партнёра Rowe & Pitman Сиднея Расселла Кука[738] свидетелем со стороны жениха выступал сэр Кэмпбелл Стюарт — заместитель начальника службы пропаганды на вражеские страны во время Первой мировой войны, а затем руководитель Electra House, департамента ЕН, отвечавшего за пропаганду в самом начале Второй мировой войны, пока не были созданы новые пропагандистские спецслужбы. Так что Rowe & Pitman охотно брала на своё обеспечение внештатных агентов и по мере необходимости поставляла спецслужбам тщательно отобранные и хорошо подготовленные кадры (Попадавшие в эту задуманную Лэнси Смитом систему новобранцы традиционно назывались в Rowe & Pitman «Орхидеями», и из их числа выросли такие деятели, как член совета директоров делового банка Schroder Wagg и председатель совета директоров Pressed Steel Алекс Эйбел Смит, седьмой председатель совета директоров Hambros Bank лорд Чарльз Хамбро и председатель совета директоров De Beers Джулиан Огилви Томпсон.)

Так что, перейдя в 1935 г. из Cull and Company в Rowe & Pitman — как раз тогда, когда Клод Дэнси, Ричард Майнертцхаген, Т. Е. Лоуренс и другие приступили к реорганизации британской разведки и созданию глубоко законспирированной Организации Z, — Ян Флеминг, скорее всего, был принят в структуру, готовую ввести его в международный круг посвящённых партнёров (например, коллега Лэнси Смита и племянник одного из первоначальных учредителей Rowe & Pitman Гуго Питман выезжал вместе с Яном Флемингом в Нью — Йорк и там знакомил его лично с партнёрами его семейного банка Морганами; начавшаяся тогда дружба Морганов с Яном Флемингом продолжалась потом вплоть до его смерти), а также обеспечить ему «крышу» и приличный заработок, закрывая при этом глаза на его бесконечные отлучки и разъезды[739] и полную неэффективность как брокера. Об этом свидетельствует то, что фирма приняла Флеминга сразу на должность партнёра без всякого подготовительного срока и продолжала платить ему его обычную зарплату партнёра на всём протяжении войны, а также то, что он продолжал участвовать в заседаниях партнёров и после войны, когда уже работал в газетном концерне своего друга лорда Кемсли: ни один «самый бестолковый брокер» никогда бы ничего из перечисленного не удостоился.

В результате Ян Флеминг стал окончательно своим на самом верху уже не английского, а англо — американского истеблишмента и за четыре года работы под началом опытнейших Клода Дэнси, Ричарда Майнертцхагсна и братьев Смитов набрался того самого опыта, без которого невозможно ни написать методичку для проведения спецопераций, ни эффективно заменять во всём своего начальника на самом верху, на международном уровне. Один из сослуживцев Флеминга в штабе британских ВМС вспоминал, с какой лёгкостью Ян решал самые сложные и деликатные вопросы с представителем американских разведслужб в Лондоне. Объяснялось всё просто: этим представителем был такой же, как Ян, молодой выходец из такого же, как дом Флемингов, американскою дома Асторов. Ян со всей очевидностью занял то же место, что в своё время занимали его наставники Клод Дэнси и Ричард Майнертцхагсн.

Наконец, собственно принятие Флеминга на работу в качестве личного помощника адмирала Годфри случилось после собеседования, которое Годфри в конце мая 1939 г. провёл за обедом в ресторане Carlton Grill в присутствии отставного адмирала Обри Смита — брата Лэнси и бывшего заместителя предшественника Годфри на посту начальника разведки ВМФ адмирала Холла, а также Ангуса МакДоннелла — предпринимателя и политического деятеля, имевшего тесные связи с разведслужбами. По результатам собеседования Ян получил приглашение пройти испытательный период и через несколько недель был зачислен в чине капитана — лейтенанта в Особый отдел Королевского военно — морского резерва добровольцев (RNVR). Ещё через месяц Ян был зачислен на свою должность при адмирале Годфри постоянно, а ещё через несколько месяцев был вне очереди повышен в звании до командора (капитана второго ранга) — и уже в этом приличествующим его статусу качестве оставался на своём месте все долгие шесть лет, до самого конца войны.

В КАЧЕСТВЕ постскриптума к этой главе хочу добавить красноречивую цитату из книги воспоминаний Айвара Брайса:

Зимой (1938–1939 гг. — А. Б.) посвящённые, как и Ян, в государственные секреты люди готовились к войне.

На войне как на войне, или Это невозможное военное искусство

В английском языке есть термин warfare, который в своём первом и главном значении с трудом поддаётся переводу на русский язык одним словом. Скажем, не вызывают сомнений и в целом правильно понимаются принятые сегодня термины «ядерная война», «биологическая война», «химическая война» (nuclear, biological, chemical warfare). Может быть, уже не настолько просто, но тоже в целом более или менее правильно понимается термин «экономическая война» (его приняли на замену термину «блокада» специалисты британского Центра сбора промышленной информации — Industrial Intelligence Center, I.I.C., разрабатывавшие в конце 1930‑х гг. новую концепцию «тотальной» войны). И даже выдуманный уже совсем недавно термин «гибридная война» — и тот в целом понятный и точный.

Но уже гораздо менее точно воспринимается «психологическая война» (psychological warfare): для её обозначения ещё и сегодня часто используют слово «спецпропаганда» или — более узко и профессионально — «активные мероприятия», хотя psychological warfare ни тем ни другим отнюдь не ограничивается.

И уже совсем невнятно звучит по — русски «политическая война» (political warfare). Она в результате по сравнению с «горячей» войной воспринимается как нечто вполне безобидное, хотя на самом деле ничего безобидного в ней нет. Наоборот, это весьма грозное и смертоносное — боевое — оружие.

В энциклопедических словарях английского языка главное значение слова warfare определяется примерно так: комплекс предпринимаемых действий и используемых средств, в сумме образующих тот или иной метод ведения войны. Соответственно, скажем, conventional warfare — это ведение войны традиционным способом с соблюдением международно признанных правил, a guerilla warfare — это партизанщина.

Естественно, возникает соблазн по аналогии предположить, что political warfare — это ведение некоего отдалённого подобия «войны» некими более обычного напористыми политическими способами и средствами. Но поддаваться этому соблазну не следует, потому что в данном случае определение political квалифицирует не способы и методы, а цель. Political warfare — это борьба государства за достижение не военной, а политической цели в мирных условиях (которая, будучи достигнута, может поспособствовать так или иначе достижению целей военных, если одновременно государство ведёт и «традиционную» войну). Но эта борьба радикально отличается от традиционной политической борьбы; и точно так же она отличается от традиционной войны. Отличается тем, что её методы и средства не являются ни политическими, ни военными в привычном нам понимании.

Вот в силу этой особенности political warfare и выделена как отдельный, ни на какой другой не похожий тип ведения войны. Тип, который никак не регулируется международным гуманитарным правом (т. е. общепризнанными правилами ведения войн и обращения с военнопленными и с гражданским населением — «некомбатантами»), поскольку используемые методы и применяемые средства не просто не предусмотрены ни в одном военном учебнике, а вообще в силу специфики занятия должны быть каждый раз уникальной импровизацией. И одновременно этот тип никак не регулируется и внутренним законодательством, а точнее, чаще всего вообще подпадает под действие уголовного права, поскольку всякий раз направлен на причинение ущерба, в том числе летального, противной стороне, физическим лицам, а также на понуждение их к совершению противоправных действий вплоть до государственной измены.

Так что, суммируя, можно сказать, что «политическая война», несмотря на своё безобидное на первый взгляд название, это борьба с соперником, которая ведётся в значительной степени или даже целиком за пределами и гуманитарного международно — правового, и внутреннего уголовно — правового, и профессионального политического или военного поля.

Всё вышесказанное, как ни странно, уже четверть века имеет бесспорное документальное подтверждение — по — своему такое же уникальное, как и самые выдающиеся операции, проведённые асами «политической войны». Предыстория появления этого доказательства на свет следующая.

Биографическая справка

В 1940 г., как только война Германии с англо — французскими союзниками перестала быть «странной», Великобритания всего за несколько месяцев очутилась в ситуации, близкой к коллапсу — военному, экономическому, финансовому и просто человеческому (всем жителям островов реально грозил голод). Спасти их могла только помощь извне, и источником этой помощи могли стать только Соединённые Штаты — их бывшая, восставшая против них с оружием в руках колония, против которой они всего за сто с небольшим лет до того вели (неудачную) весьма жестокую карательную войну. Соответственно, осенью 1940 г. около 80 % населения США выступали против любого участия в абсолютно для них чужой европейской войне, которую к тому же по всем внешним признакам уже заведомо проигрывала их бывшая ненавистная колониальная метрополия. Неудивительно, что в стране действовал строгий и жёсткий закон о нейтралитете, запрещавший военное и военно — техническое сотрудничество в любой форме с любой из воюющих сторон.

В этих условиях, готовясь к вполне реальной возможности утраты Британских островов, англичане приступили к созданию в Канаде опорного пункта для продолжения войны (это примерно как если бы, год спустя, СССР потерял Москву и советское правительство ушло бы за Урал начинать всё с начала) и запустили внутри США операцию, имевшую целью добиться от США нужных для спасения империи действий.

С учётом упомянутых крайне неблагоприятных для англичан условий большую и активную роль в указанных мероприятиях предстояло сыграть практически всем основным британским спецслужбам. Это в первую очередь:

— служба контрразведки и политического сыска — МИ5;

— служба внешней разведки в составе Форин — офиса — СИС (Secret Intelligence Service; МИ6);

— Управление специальных операций — УСО (Special Operations Executive, S.O.E.; это оперативное подразделение выделилось из состава СИС и занималось саботажем и ведением любой иной диверсионно — подрывной работы и партизанской борьбы на всех оккупированных немцами территориях, кроме советских; как гласит легенда, при учреждении УСО в 1940 г. Черчилль в шутку его назвал Ministry of Ungentlemanly Warfare — «Министерство по делам неджентльменского ведения войны»; в 1941 г. из состава УСО выделилось в отдельную межведомственную службу управление, занимавшееся политической разведкой и пропагандой — УПРИ (Political Warfare Executive, P.W.E.);

— канадские спецслужбы (подразделения Королевской канадской конной полиции: под их крылом на окраине города Ошава недалеко от американской границы и города Торонто был создан строго засекреченный главный учебно — подготовительный центр — Лагерь X (Camp X), в котором прошли обучение все диверсанты, все оперативники и практически вся американская и канадская агентура УСО, а также персонал остальных спецслужб; технический отдел Лагеря X, занимавшийся изготовлением всяческих хитрых приспособлений самого разного назначения, довольно точно изображён во всех первых фильмах о похождениях Джеймса Бонда).

Внутри США эта работа приняла следующую форму. По строго секретному указанию лично Рузвельта руководитель ФБР Джон Эдгар Гувер заключил устное соглашение о сотрудничестве с представителем британского руководства Вильямом Стефенсоном[740]. Согласно этому соглашению в США была официально зарегистрирована в качестве иностранного агента (т. е. организации, официально представляющей интересы чужого государства) так называемая служба «Британской координации безопасности» (British Security Coordination, BSC). По учредительным документам родом деятельности этой организации являлось обеспечение безопасности при хранении и перевозке грузов, предназначенных для экспорта в Великобританию, и взаимодействие по этому вопросу с заинтересованными правительственными ведомствами. На деле эта служба, разместившаяся на двух этажах в рокфеллеровском небоскрёбе в центре Манхэттена[741], стала объединённой резидентурой всех перечисленных выше британских спецслужб в Западном полушарии. В течение года, пока оставался в силе закон о нейтралитете США, вплоть до декабря 1941 г., когда Германия объявила войну США, практически вся реальная деятельность BSC в любом суде США была бы квалифицирована как шпионаж. Если бы достоянием общественности стала правда о роли президента Рузвельта — ему бы не миновать сначала импичмента, а потом тюрьмы.

Недавно в США вышла книга Дженнет Конант The Irregulars. В ней Конант, в частности, написала, что по своим масштабам, поставленным задачам и методам их решения BSC — уникальная организация, каких ещё никто никогда не создавал, и что поэтому многие её операции по — прежнему окутаны тайной и являются (в первую очередь в США) предметом весьма недружественной критики. Оговорившись, что таков удел всех спецслужб, она подчеркнула:

Но с BSC случай особый, ведь она изначально задумывалась как предприятие полностью неофициальное, «чёрное», именно для того, чтобы всегда можно было легко откреститься от связи с любым из парней Стефенсона, случись им попасться с поличным. Из — за чего они все на каждом шагу заметали свои следы… и по понятным практическим соображениям не оставили после себя в США почти никаких документальных следов. Те же немногие документы, которые, вроде бы, имеются в спецхране МИ6 в Лондоне, британские власти отказываются рассекречивать.

Мысль свою Конант сформулировала достаточно осторожно. Но зато очень точно отразила в подзаголовке названия книги (курсив мой):

Роальд Даль и британская шпионская сеть в Вашингтоне во время войны[742].

СЕГОДНЯ всё это известно, потому что сначала отрывочно в 1962 г. в Англии, затем более полно в 1989 г. в США и, наконец, уже в окончательном виде в 1999 г. опять в Англии был опубликован текст так называемой официальной истории BSC (ее полное название: The Secret History of British Intelligence in the Americas, 1940–1945; о том, как она появилась на свет, еще будет подробнее ниже). И в этой истории на пятистах страницах самым подробным образом расписано то, что сам создатель и бессменный руководитель BSC — Вильям Стефенсон — назвал основным видом деятельности своей структуры: political warfare.

В документе, которым британское правительство оформило назначение Стефенсона полномочным представителем всех британских спецслужб в Западном полушарии, порученная ему (и BSC) задача сформулирована следующим образом:

Выполнить всё, что в настоящий момент не выполняется и не может быть выполнено нетайными средствами, с целью обеспечить надлежащую помощь Великобритании и, со временем, вовлечь Америку в войну.

Вот так просто и цинично и одновременно трагично для всех американцев, кому предстояло погибнуть на той войне, выглядит «политическая цель в мирное время». И очевидно, что если бы война обернулась для Америки не победой, а горечью поражения, то жертвой этого цинизма стал бы уже именно целый народ.

Пересказывать здесь подробно описания всех рассекреченных операций BSC, рассказывать о коррупции, махинациях, насилии и ежедневном полном беззаконии нет смысла — есть книга, которую можно прочитать. Общую их оценку достаточно единодушно дали те немногие авторы, чьи рецензии увидели свет (книга и тема были «спущены на тормозах» и прозябают по сей день на задворках академического мейнстрима). Вот самые характерные фразы:

Опубликованное исследование — это практически пособие по искусству манипулирования….История BSC похожа на богатое меню разнообразных нелегальных приёмов против врага, которые с тех пор с завидным постоянством использует ЦРУ…

На пороге 1941 года BSC превратилась в огромное подпольное агентство, занимающееся манипулированием новостями и чёрной пропагандой в масштабах всей страны. В американские газеты и на американские радиостанции забрасывали пробританские и антигерманские материалы. Параллельно велась беспрерывная шумная ругательная и клеветническая кампания против тех общественных организаций, которые почему — либо считались пронацистскими или решительно изоляционистскими (как, например, известная антибританская организация America First Committee, в которой состояло более миллиона платящих взносы членов)….В самый разгар её деятельности ближе к концу 1941 г. в BSC насчитывались многие сотни штатных агентов и многие сотни секретных сотрудников и попутчиков… Три тысячи британских агентов, без устали множащих свою пропаганду и сеющих раздор в настроенной решительно против войны Америке; в это трудно поверить. Попробуйте представить себе такой же офис в распоряжении ЦРУ на Оксфорд — стрит в Лондоне, в котором 3000 американских оперативников занимаются тем же самым. Это немыслимо — но именно так и обстояло дело в 1940–1941 гг. в Америке….Для достижения своих целей британская агентура использовала самые бессовестные методы; по меркам мирного времени некоторые из них кажутся невероятно возмутительными.

…в истории BSC указывается, что работавших на неё журналистов из прессы и с радио можно было сравнить с секретными сотрудниками, а посредников, поддерживавших с ними связь, — с агентами спецслужб. Их именно в этом качестве и рассматривали. <…> Особо полезными оказались издатель New York Post Джордж Бэкер (George Backer), главный редактор РМ Ралф Ингерсолл (Ralph Ingersoll), обладающая контролем над New York Herald Tribune Хелен Рид (Helen Ogden Reid), издатель Baltimore Sun Пол Паттерсон (Paul Patterson), президент New York Times А. Сульцбергер (A. H. Sulzberger), популярнейшие обозреватели и ведущие Уолтер Липпман (Walter Lippmann), Уолтер Винчелл (Walter Winchell) и Дрю Пирсон (Drew Pearson)…

Возвращаюсь к вопросу, имеющему непосредственное отношение к предмету моего интереса. Вот что пишет автор одной из немногих книг, посвящённых этому удивительному и загадочному эпизоду нашей новейшей истории (ведь ни одна спецслужба в мире ни до, ни после не допускала таких компрометирующих и таких исчерпывающих откровений о столь зловещих реалиях своей работы):

В засекреченной рецензии ЦРУ (на первую публикацию — книгу Монтгомери Хайда The Quiet Canadian, вышедшую в 1962 г. — А. Б.) говорилось:

Публикация этой книги шокирует… То, чем именно британская разведка занималась в США… в Вашингтоне держали в строгом секрете, и до сих пор об этом почти ничего не печаталось… Рассказ г-на Хайда, вполне возможно, не грешит против истины; но делать его общественным достоянием было крайне неосмотрительно.

Прочитав это, А. М. Росс — Смит, бывший во время Второй мировой войны британским агентом в США, написал мне:

Рецензия ЦРУ на эту книгу меня очень заинтересовала… В последнем абзаце говорится, что книга в целом правдивая, и я согласен с рецензентом: публиковать её не следовало…

А ещё до того Росс — Смит писал мне, что «поверить не может, что Хайд вообще посмел рассказать об операциях «Письмо Бельмонте» и «L.A.T.I.». Росс — Смит в данном случае ссылался на то, насколько эффективно британская разведка использовала поддельные письма…

Вот на этом — на поддельных письмах — остановлюсь подробнее.

В Лагере X, находившемся в полном ведении BSC, работало автономное подразделение под названием Station М. Его специализация была — изготовление любых поддельных документов. И все, кто писал об этом подразделении, с восторгом отмечали невероятную безупречность исполнения, которой достигали его мастера: они умели воссоздать индивидуальный почерк любой пишущей машинки; в их распоряжении была химическая лаборатория, и они умели произвести с помощью специальной группы канадских учёных — химиков бумагу и чернила любого заданного состава, которые затем успешно проходили любой химический анализ; имели огромную коллекцию официальных и личных бланков, печатей и штампов, которыми их целенаправленно снабжали все спецслужбы, таможня, цензура, пограничники, королевская почта; у них была своя фотолаборатория, позволявшая делать неотличимые копии и т. д. и т. п.

С ещё большей красноречивостью об эффективности этой службы свидетельствует несопоставимого масштаба успех, с которым её подделки раз за разом давали желаемый результат.

Скажем, из чилийской столицы Сантьяго от некой Анны трижды приходили письма видному чешскому коллаборационисту — предателю в Праге. В них в невинную — и без единой ошибки точную — болтовню о частной жизни адресата были вкраплены компрометирующие факты, которые он не мог никак обоснованно опровергнуть: упоминалась, например, его бывшая жена — полукровка, или таинственная смерть его брата Яна, а также и странные фразы типа: «Я за марками следила, а со злотыми ничего поделать не смогла», «Отец в среду 17‑го поймал 75 рыбин, а Брат неважно себя чувствовал, но всё равно поймал 82», «Я связала Карлу свитер, у меня на него ушло 14 мотков шерсти, в каждом по 60 футов нитки, хотя в двух было только по 28 футов». Немецкие цензоры об этих письмах тут же уведомили гестапо, и сколько потом бедолага — предатель ни пытался вполне искренне отрицать вину, ничто не помогло: его пытали и казнили. Подлинность писем Анны ни у кого сомнений не вызвала. Расчёт и мастерство составителей их текстов оказался на сто процентов верным: получателя убили.

Другой пример. BSC занималось организацией массовой отправки писем от завербованных реальных корреспондентов, известных своими прогерманскими настроениями, адресатам в Германии. В письма вполне невинного содержания вставлялись изготовленные мастерами Station М отрывки, содержащие лишь лёгкие намёки на одолевающие понемногу сомнения, опасения за судьбу стран Оси. Поскольку по замыслу авторов целевой аудиторией этих писем являлись отнюдь не конечные получатели, а многочисленные сотрудники почты и цензуры, адресатов нередко выбирали «совсем невинных» — недавно умерших людей, только что обанкротившиеся и закрывшиеся фирмы; ведь настоящим отправителям важно было, чтобы письма только попали на глаза государственным служащим, а дальше они могли спокойно отправляться в мусорную корзину.

Но при этом англичане подозревали, что точно такую же игру могли вести и немцы. Чтобы их нейтрализовать, на всякий случай, англичане проделали следующее: знаменитый обозреватель, автор крайне популярной колонки, перепечатывавшейся по всей стране, Уолтер Винчелл получил письмо, отправленное из Лиссабона американским моряком с торгового судна. Моряк писал, что на переходе из Гамбурга в Бразилию некий еврейский беженец рассказал ему, как в Германии все, кому разрешено отправлять письма за границу, получают ежемесячные циркулярные письма из министерства герра Геббельса с перечнями заявлений, которые должны быть обязательно включены в письма. В качестве доказательства матрос к своему письму приложил записку, которую якобы немецкий цензор послал с возвращённым письмом в напоминание отправителю об обязанности вставлять обязательные фразы, а также и очередной полученный в Гамбурге месячный циркуляр с новыми фразами — шаблонами. Естественно, Винчелл не преминул повеселить этой историей всех своих 25 млн читателей.

Но даже и прямой выход на ничего не подозревающую аудиторию такого масштаба не так впечатляет, как те две операции, что упомянул бывший британский агент.

ОПЕРАЦИЯ «Письмо Бельмонте» названа по фамилии сотрудника посольства Боливии в Берлине. В то время Боливия являлась для США основным поставщиком стратегически важного для военной промышленности вольфрама, и потому дружественное отношение её правительства имело особое значение. В какой — то момент ФБР получило информацию, что известный своими пронацистскими взглядами боливийский военный атташе в Берлине майор Бельмонте состоит в переписке с пронацистскими силами в Боливии и ведёт с ними переговоры о военном перевороте. Эта новость крайне обеспокоила Рузвельта, и Стефенсону передали конфиденциальную «просьбу о помощи». Командированный в Боливию агент BSC подтвердил слухи о том, что Бельмонте состоит в переписке с начальником Генштаба, а также указал, что и боливийское правительство крайне обеспокоено вероятностью пронацистского военного переворота, но ничего не может предпринять, не имея веских улик против влиятельных военных. Стефенсон поручил своей агентуре в Бразилии — транзитом через которую летали в Боливию курьеры с диппочтой для немецкого посольства — обратить на немецких курьеров особое внимание. Как вскоре по своим каналам узнал местный представитель ФБР, у следовавшего транзитом в Боливию немецкого курьера украли в тесноте в лифте из кармана какое — то особо ценное письмо, и сделали это предположительно британские агенты. Далее состоялась активная дипломатическая переписка между Вашингтоном и Лондоном, и в конце концов «письмо нашлось», Стефенсон передал его Гуверу, Гувер тут же переправил его государственному секретарю Корделлу Халлу, тот снял с него фотокопию и, не мешкая, показал ее Рузвельту и тут же отправил в Боливию. Письмо было написано на испанском языке, на бланке боливийского посольства в Берлине, подписано собственноручно майором Бельмонте и адресовано немецкому послу в Боливии д-ру Эрнсту Вендлеру. Содержание его было как нельзя более красноречиво повстанческое и даже с обещанием лично приехать и принять участие. Правительство получило, наконец, вещественное доказательство, без которого ему действовать было не с руки. Так что тут же в стране было введено чрезвычайное положение, целый ряд ведущих пронацистских деятелей и около тридцати военных начальников подверглись аресту, были закрыты четыре газеты антибританского и антиамериканского толка. Немецкий посол был объявлен persona non grata и выслан из страны, а Соединенные Штаты официально заявили, что окажут Боливии любую необходимую помощь в случае, если выдворение немецких дипломатов приведёт к какому — либо «международному инциденту», и что д-ру Всндлеру будет отказано в праве проследовать транзитом через территорию США. Арестованный начальник Генерального штаба, ознакомившись на следствии с инкриминирующим письмом, подтвердил, что подпись Бельмонте на нём — настоящая. Поставки вольфрама в США продолжились в прежнем режиме.

ТО, ЧТО может натворить на международной арене одно простое письмо, но правильного содержания, с правильной подписью и попавшее правильным путём в правильные руки, даже ещё больше впечатляет в случае с Операцией «L.A.T.I.».

«L.A.T.I.» — это итальянская авиакомпания, которая осуществляла сообщение между оккупированной Европой и Бразилией и которая среди прочего активно использовалась для перевозки всяческой ценной (как, например, алмазы и платина) и не очень контрабанды. Чем доставляла большие неудобства англичанам, поскольку обеспечивала одну из немногих функционирующих лазеек в блокадном кольце, которым британцы пытались душить экономику Германии. Ещё большую досаду англичан вызывало то, что бразильское правительство отказывалось лишить итальянскую авиакомпанию права обслуживания этой линии: всё же техническим директором компании служил один из зятьёв президента, да и ещё целый ряд важных деятелей имели в ней свой интерес. И тогда в конце концов случилось вот что.

Сначала агенты BSC в Бразилии раздобыли оригинал письма, полученного из штаб — квартиры авиакомпании в Италии от её президента генерала Аурелио Лиотты. А через какое — то время в дом директора представительства «L.A.T.I.» в Бразилии команданте Виченцо Копполы залезли воры и унесли с собой часы с ночного столика и ещё несколько ценных безделушек. Коппола, естественно, вызвал полицию, и потому в уголовной хронике репортёры, как обычно, в меру посудачили о случившемся и донесли новость до широкой публики.

После чего местного американского корреспондента агентства «Ассошиэйтед Пресс» посетил некий безвестный бразилец и, заручившись клятвой о сохранении собственного инкогнито, поведал, что участвовал в ограблении дома Копполы, где нашёл в личных вещах команданте кое — что интересное. После чего вытащил и предъявил корреспонденту конвертик с микрофотографией. Разобравшись, что на снимке — письмо от президента «L.A.T.I.», да к тому же весьма компрометирующего свойства, корреспондент пришел к выводу, что оригинал такого — то письма посылать обычной почтой не решились, а переправили таким вот конспиративным способом.

После чего он тут же передал письмо в своё посольство, там его микроснимок увеличили, посол США почитал текст и поизучал письмо на предмет подлинности, убедился в оной и потому передал всё прямо президенту страны Варгасу, который в письме был назван «толстым коротышкой» и «марионеткой у американцев в кармане», против которого ради спасения страны договорились выступить «наши зелёные друзья» и «берлинские соратники» (сообщалось об этом в связи с тем, что в результате освобождения страны от бесполезного диктатора авиационные привилегии могут достаться немецкому конкуренту, а потому надо попытаться упредить его и заранее договориться с «зелёными друзьями» о продлении привилегий «L.A.T.I.» и при грядущем новом режиме); так что вполне деловое письмо, ничего не скажешь; ну разве что концовка у него неприятная: «Бразильцы, конечно, как Вы и говорили, нация обезьян, но они такие обезьяны, которые станцуют любому, кто будет дёргать за верёвочки».

Прочитав письмо, президент Варгас вполне предсказуемо отменил все права «L.A.T.I.» и запретил ей полёты в бразильском небе, велел арестовать команданте Копполу (тот пытался добежать до аргентинской границы, захватив миллион долларов наличными, но был пойман, деньги у него отобрали, а его самого посадили на 7 лет в тюрьму), а также оштрафовать «L.A.T.I.» на 85 000 долларов, конфисковать все её самолёты и прочее имущество, а весь персонал, включая итальянский лётный, интернировать; что и было исполнено. Не так быстро, конечно, а через несколько недель, приурочив событие к начавшейся в Рио конференции, Бразилия разорвала дипломатические отношения с государствами Оси. В результате она перестала быть нейтральной страной, и корабли Южно — Атлантического флота ВМС США получили возможность базироваться в бразильских портах для патрулирования в этой части океана, а на северо — востоке страны США смогли построить перевалочные аэродромы, без которых высадка союзников в Алжире и в Марокко в 1942 г. не состоялась бы.

Монтгомери Хайд в своей книге с особой и понятной любовью описывает:

Специалисты Station М смогли точно воссоздать фирменный бланк для писем, использовав тот же редкий тип бумаги и воспроизведя на нём тиснение с микроскопической точностью….Пишущая машинка была доработана и приведена в точно такое же состояние, что и машинка, на которой печатала секретарша генерала Лиотта, со всеми её погрешностями и следами износа…

ГОРАЗДО менее понятно даже самим главным участникам событий, кто и зачем разрешил в 1962 г. Монтгомери Хайду (во время войны юрисконсульту BSC) опубликовать книгу, которую иначе, чем целенаправленной утечкой, никто из профессионалов не называл.

История её появления на свет выглядит следующим образом (в изложении Найджела Веста[743] — одного из самых известных и уважаемых современных историков британских спецслужб):

В самом конце войны Вильям Стефенсон поручил одному из своих подчинённых — Гилберту Хайету (Gilbert Highet) подготовить отчёт о деятельности BSC на всём протяжении войны. Весь архив BSC под военной охраной был перевезён из Нью — Йорка в строго засекреченный и тщательно охраняемый Специальный учебный центр УСО (Лагерь X. — А. Б.) сразу за границей на территории Канады. В этом секретном центре Хайст и приступил к выполнению полученного задания. Однако его рукопись Стефенсон забраковал и поручил ту же работу теперь уже двум другим агентам BSC — Тому Хиллу (Tom Hill) и будущему знаменитому сочинителю повестей — страшилок и одновременно чудесных детских рассказов Роальду Далю (правда, Даль довольно скоро от этой работы отошёл, так что Хилл заканчивал её в одиночку). Готовую рукопись отредактировал тоже агент BSC Джайлс Плэйфер (Giles Playfair), а затем Стефенсон в частном порядке заказал в типографии в Оттаве двадцать экземпляров, которые переплётчик в Торонто «одел» в дорогие кожаные переплёты. Для каждого экземпляра был изготовлен специальный запирающийся ящик — ларсц. Когда всё это было проделано, Хилл получил указание весь свезённый в Лагерь X архив BSC уничтожить — сжечь. Что Хилл и исполнил.

Естественно, утверждать со 100 %‑ной уверенностью, что именно такова была судьба этого архива, невозможно. Можно только — при желании — принять эту полуофициальную версию на веру.

В результате 20 экземпляров коллективной рукописи остались единственным документальным источником сведений о деятельности BSC. Из них Стефенсон меньше половины переправил лично Черчиллю и руководителям спецслужб в Лондоне (СИС и УСО), а также, возможно, в Белый дом (то есть президенту США). Два экземпляра Стефенсон совершенно точно оставил себе, а остальные были помещены на хранение в один из банков в Монреале. Однако в 1946 г. Хилл в очередной раз выполнил полученное указание: забрал все хранившиеся в банковском хранилище экземпляры, вывез их на загородную ферму и там сжёг. (С этой версией та же история, что и с предыдущей: можно, конечно, верить, что так оно и было. — А. Б.) После этого остался один экземпляр у Нормана Робертсона (заместителя министра иностранных дел Канады. — А. Б.), четыре или пять экземпляров были помещены в британские архивы, и два экземпляра Стефенсон оставил себе.

Книга Монтгомери Хайда, как утверждает Найджел Вест, это на 80 % скрытые цитаты из того сверхсекретного коллективного труда, доступ к которому ему предоставил сам Вильям Стефенсон. И уже тогда, в 1962 г., в предисловии к американскому изданию уже вышедшей в Лондоне книги Хайда (в США она вышла под названием «Комната № 3603» — таков был номер на реальном почтовом адресе BSC) не кто — нибудь, а Ян Флеминг, который ещё продолжал в то время тесно сотрудничать с СИС и являлся своим человеком в мире издателей и владельцев газет и журналов, тем не менее написал, словно не допущенный ни к каким секретам посвящённых мальчишка:

Билл Стефенсон буквально горел на работе, занимаясь тайными операциями… о которых разве только что намёками смог упомянуть в своей поразительной книге Монтгомери Хайд, которому по непонятным причинам разрешили написать эту первую, насколько я знаю, книгу о британском секретном агенте, получившую официальное благословение.

О том, что отнюдь не всё с «полученным благословением» ясно, свидетельствует следующая публикация тех же материалов, но уже в гораздо более полном виде в 1989 г. в США. В посвящённой этому событию статье (’45 papers detail British spying in US. By David Ignatius. The Washington Post. Oct. 1, 1989) говорится:

До сего дня никто не видел ни одной из рукописей в кожаных переплётах… [Найджел Вест] утверждает, что некий американский издатель, по своим каналам заполучивший ещё один переплетённый экземпляр рукописи о BSC, предложил ему написать Вступление. Вест добавляет, что в Администрации правительства Великобритании сейчас обсуждается вопрос, стоит ли давать добро на публикацию рукописи в Англии (представитель Администрации правительства никак не прокомментировал это заявление).

Судя по тому, что в Лондоне предположительно эта самая рукопись и именно со Вступлением Найджела Веста была опубликована ровно через десять лет, в тот момент в Администрации правительства произошло примерно то же, что уже однажды имело место, причём тоже десять лет, но только назад (в 1978 г.).

Тогда завершилась работа над историческим очерком о самой засекреченной во время войны британской спецслужбе — London Controlling Section. Издание готовой рукописи планировалось на 1980 год. Далее цитирую американского историка спецслужб Таддеуша Холта (Thaddeus Holt):

Но именно в эту пору МИ5 и МИ6 сотрясали скандалы, связанные с разоблачением Энтони Бланта и другими неприглядными историями. Поэтому, когда рукопись легла на стол премьер — министра Маргарет Тэтчер, от решения которой зависела судьба публикации, та заявила, что с неё разоблачений относительно спецслужб достаточно и что от новых разоблачительных публикаций будут одни только новые неприятности. В результате на протяжении последующих десяти лет рукопись пролежала под сукном где — то в недрах Уайтхолла. Даже у самого профессора Ховарда не было допуска, дающего право на обладание экземпляром им же написанной книги.

Завершающий рассказ об этом эпизоде штрих: сразу после смерти Монтгомери Хайда в 1989 г. его личный архив был засекречен до 2041 г.

О ТОМ, разведчиком какого калибра был Ян Флеминг, можно с гораздо большей точностью судить по проектам и операциям, за которые он отвечал.

Первое, что сразу приходит на ум: в июне 1941 г. США ещё не вступили в войну и официально соблюдали строгий нейтралитет. Адмирал Годфри и его помощник (Ян Флеминг) прилетели в Вашингтон. На конфиденциальной встрече с президентом адмирал настоятельно просил Рузвельта создать самостоятельную разведслужбу для более эффективного сотрудничества с британскими коллегами. (В США тогда существовали только разведывательные подразделения в штабах родов войск.) Если бы об этих отнюдь не нейтральных переговорах узнали в Конгрессе — случился бы грандиозный скандал.

Затем адмирал улетел, а Флеминг остался. Несколько недель он от руки писал и по конспиративным каналам передавал Вильяму Доновану проекты уставных документов предлагаемой разведслужбы. Через какое — то время Донован положил их на стол президенту. Когда и для США началась война, разведслужбу по флеминговским методичкам создали: со временем из неё выросло нынешнее ЦРУ. Вильям Донован был назначен и всю войну оставался её руководителем. А Яну Флемингу он в знак благодарности подарил револьвер с надписью: «За особые заслуги».

С момента поступления Яна на службу прошло всего два года. А он уже решает задачу, требующую очень серьёзного опыта работы в разведслужбе. До него точно такую же задачу решали и его наставники — Клод Дэнси тоже в США во время Первой мировой войны и затем Ричард Майнертцхаген в 1930‑х гг. в Англии. Но у них у каждого было за плечами как минимум двадцать лет активной службы в разведке. А у Яна — два… Можно поверить, что он ещё до войны не готовился годами к этой службе? Нет, конечно.

В САМОМ конце Второй мировой войны союзники, как известно, договорились, что Берлин будут брать советские войска. И поэтому, пока шёл штурм города, американские силы просто встали и принялись ждать. Стояла неподалёку (в Хельмштедте, в Нижней Саксонии) и одна их так называемая штурмовая разведгруппа (точное название: «Штурмовая разведывательная группа № 6860 Отдельного отряда Штаба 6‑й Армейской группы (T-Force)». И если все остальные могли с лёгкой душой радоваться, что не надо в самые последние дни войны лезть под пули и снаряды, то для разведчиков каждый день простоя только усугублял вероятность того, что задание своё они не выполнят. Ведь им надлежало раньше всех, первыми попасть на указанные им немецкие объекты в Берлине и захватить там документацию и прочие ценности. А тут русские их в город не пускали и сами всюду хозяйничали…

В конце концов разведчики в Берлин попали и (дальше цитирую):

В Берлине американцев ждал приятный сюрприз — их главные цели стояли нетронутыми. В том числе никто даже не пытался проникнуть в Патентное бюро, куда разведчики немедленно вызвали технические группы с микрофильмирующей аппаратурой. Видимо, ничего подобного T-Force у русских не было.

Эти слова — бесхитростное свидетельство простых американских офицеров, их рассказ, записанный кем — то когда — то давно и найденный американскими же следопытами — любителями, занимавшимися воссозданием истории нарукавного шеврона штурмовой разведгруппы 6860 T-Force (редчайшего в ВС США форменного знака отличия, поскольку за всю войну его носили не более полусотни бойцов)[744]. Нашли следопыты процитированный текст у себя дома в Штатах, в самой что ни на есть глубинке, среди экспонатов в рядовом военном музее.

Наткнулся я на данный факт — песчинку в массиве истории Второй мировой войны — после того, как в 2007 г. в Великобритании выпустили в открытый доступ содержавшиеся до того в секретных архивах данные о спецподразделениях военной разведки союзников времён Второй мировой войны — так называемых Target Forces или сокращённо T-Forces. Тогда же, почти сразу следом, в 2009 г. вышла написанная на основе рассекреченных документов книга английского историка Шона Лонгдена «T-Force. В погоне за военными тайнами нацистов»[745].

А звоночком, пробудившим серьёзное любопытство и подтолкнувшим на дальнейший поиск, рассказ следопытов и книга послужили вот почему.

Всякий раз, когда Национальный архив Соединённого Королевства рассекречивает очередную порцию документов, связанных с войной и особенно с работой спецслужб, британская пресса откликается залпом однотипных и близких по содержанию статей и заметок (воспроизводящих почти дословно пресс — релизы архивариусов), в начале которых обязательно фигурирует в той или иной вариации примерно один и тот же оборот: …reveal hitherto secret documents released today… — «как стало известно из рассекреченных сегодня документов…». Ключевое слово в данном случае — reveal, «как стало известно». То есть заявляется, что раньше о рассекреченных фактах известно не было. Вот два примера наугад для наглядности (публикации появились одна за другой, 29 и 30 августа 2007 г.):

Из только что рассекреченных документов становится известно, что в конце Второй мировой войны элитное британское спецподразделение похитило сотни немецких учёных и технических специалистов и заставило их работать на правительственные учреждения и на частные фирмы в Соединённом Королевстве… («How T-Force abducted Germany’s best brains for Britain». The Guardian — головной печатный орган лейбористов.)

Как стало известно из рассекреченных правительственных документов, в конце Второй мировой войны в Германии в рамках секретной программы были похищены и привезены для работы в Великобританию немецкие учёные и технические специалисты… («How Britain put Nazis’ top men to work». The Telegraph — головной печатный орган консерваторов.)

Вот так были анонсированы в Великобритании документы о T-Forces. В двух словах, речь о том, что после открытия второго фронта летом 1944 г. союзный, то есть англо — американский штаб военной разведки в Лондоне, составлял на основе собранных сведений перечни особо интересных, полезных, нужных и/или ценных объектов, материальных ценностей, документов и специалистов, находившихся на оккупированных территориях, а под конец войны уже и на территории самой Германии. Как только по мере продвижения союзных войск помеченные объекты, ценности и лица становились «достижимыми», на их захват направлялись эти самые спецподразделения. Иногда они оказывались на месте даже раньше, чем подходили регулярные войска.

«Благодаря рассекреченным данным, теперь стало известно» и о том, что англичане и американцы таким образом захватывали и вывозили из Германии ценности и специалистов не только в своих зонах оккупации, но и тайком, как бы контрабандным способом из советской зоны тоже. Уже после 9 мая 1945 г. их войска еще несколько месяцев находились на территориях, определённых союзниками в «советскую» зону, и вот прежде, чем уйти, указанные спецподразделения и прошлись по ним «частым бреднем». В результате таких операций были, например, арестованы и переправлены на Запад знаменитый ракетчик Вернер фон Браун, радиохимик Отто Ган.

А, скажем, 4 мая 1945 г., грубо нарушив условия перемирия, одно из британских спецподразделений совершило рейд в Киль и захватило расположенную там базу скоростных подводных лодок и конструкторское бюро знаменитого разработчика ракетных и прочих двигателей Гельмута Вальтера. (Сам Вальтер, как и многие другие особо ценные «спецы», был арестован и насильно переправлен сначала в Англию, потом в США.) Рассказывая об этом рейде, Шон Лонгден пишет:

[Рейд обозначил] фундаментальную подвижку поставленных перед организацией целей; отныне ей в первую очередь надлежало не давать Советскому Союзу возможности заполучать германские военные и научные секреты. В результате T-Force очутилась в самом авангарде зарождавшейся тогда холодной войны.

Исходя из этой фразы, можно вполне уверенно заключить, что именно здесь и кроется причина, по которой британцы так долго и тщательно хранили в секрете сведения об этих совершенно особых и явно не самых джентльменских событиях войны.

Но в том — то и дело, что вся ясность этого заключения гут же развеется в пыль у любого, кому попадётся на глаза цитата, найденная американскими следопытами: ведь в самом заурядном американском музее без всякой таинственности и государственной секретности уже много десятилетий любой желающий волен узнавать всё, что хочет, про эти государевы дела. Из чего неумолимо следует, что T-Forces в США ни военной, ни государственной тайной не являются.

И дальнейший поиск полностью подтвердит это предположение.

Вот, например, всеми уважаемое и респектабельное американское издание Foreign Affairs опубликовало — и не в 2007 г., а в осеннем выпуске 1990 г., т. е. за 17 лет до «рассекречивания» T-Force — короткую рецензию на вышедшую тогда же, в 1990 г. в США книгу американского историка Джона Джимбела, и говорилось в той рецензии, что послевоенный вывоз немецких учёных в США и Великобританию явился своего рода «интеллектуальной репарацией» и что по оценке Джимбела стоимость этой «репарации» была (курсив мой):

…весьма высокой и близкой к 10 млрд долларов, то есть к той сумме, в которую присваиваемое англичанами и американцами немецкое имущество оценивал в своих обвинениях Советский Союз[746]. В этой запутанной истории… в конце концов образовалась реальная выгода для конкретных американских компаний…. [Приведены] многочисленные конкретные примеры, когда прорабатывались американские «запросы», которые и в обычное мирное время, и даже уже тогда по мнению некоторых немцев и американцев сильно смахивали на промышленный шпионаж.

То, что американский рецензент в солидном проправительственном издании без тени смущения дословно и даже как будто с просоветской позиции изложил строго тогда в Великобритании засекреченную суть операций T-Force, естественно, сильно заинтриговало. Принялся разыскивать рецензируемую книгу, но дело это оказалось не из лёгких: книга ни разу не переиздавалась и — редчайший случай — нет ни одного, пусть сильно подержанного экземпляра ни за какую цену даже на Amazon, где теперь предлагается практически всё печатное слово планеты на английском языке. Книгу словно спрятали…

Оказалось — стандартное историческое исследование, оформленное по всем академическим правилам, и в нём всё, действительно, так «просоветски» и написано; видимо, автору просто повезло, и его нелицеприятная рукопись оказалась готова к выпуску в тот единственный за всю Историю краткий миг, когда на Западе воцарилось мимолётное политическое благоволение к Советскому Союзу. А вот по — настоящему необъяснимым осталось то, что за 17 лет до 2007 г. о вроде бы суперсекретных у английских союзников T-Forces в американской книге без всяких оговорок и ухищрений рассказано всё без утайки, и названы они их настоящим именем. Более конкретно в книге сказано так.

Во время войны англичане и американцы создали ряд специальных научно — технических разведывательных отрядов (что подтверждено и в рассекреченных в Лондоне документах). В их числе были T-Forces — военные команды для захвата и обеспечения охраны так называемых разведывательных целей. «Разведывательные цели» в данном случае — это, как их определили создатели службы на своём кондовом армейском языке, «ценная и особая информация, в том числе документы, оборудование и лица».

Для управления этими особыми командами учредили Подкомитет по «сводным разведывательным целям» (Combined Intelligence Objectives Subcommittee, CIOS), что — то вроде штаба этой совместной англо — американской разведслужбы, на который возложили задачу определять для T-Forces «разведывательные цели» и после того, как T-Forces ими завладевали, организовывать их использование. И ещё отмечено (курсив мой):

CIOS был учреждён в Лондоне приказом от 21 августа 1944 г…. и явился ярким примером столь типичного для Второй мировой — тотальной — войны взаимодействия военных и гражданских структур.

Обращаю особое внимание: разведчики включали «лиц» — не военнослужащих противника, а просто «лиц» или иначе «вывезенных специалистов» по современной версии документа Министерства финансов Германии — в число своих обезличенных «целей». Для составления перечней таких «целей» англичане (не американцы — англичане; курсив мой):

…предложили создать подкомиссию для подготовки «экономических и промышленных разведывательных целей, представляющих жизненно важный интерес в послевоенный период, но не имеющих при этом очевидной военной ценности».

В результате была создана Группа по серым спискам… («чёрными» называли списки сугубо военных и военно — промышленных целей. Более подробно о них будет сказано чуть позже.)

CIOS обратился ко всем заинтересованным сторонам с призывом присылать свои предложения относительно нужных и полезных «целей». И поскольку война «тотальная», то обратился Подкомитет не только к военному, но и к гражданскому, частному сектору экономики. Заинтересованные стороны тут же откликнулись:

Запросы потекли рекой из вооружённых сил… из правительственных ведомств… и от сотен малых и крупных предприятий…

Поимённо американский историк назвал, например, Bell Laboratories, AT&T, Western Electric, Firestone, Goodyear. Причём речь шла о тех самых «запросах», что заставляли некоторых проводить параллель с промышленным шпионажем. Например:

(Indiana Steel Products Company) прислала список из 17 немецких патентов, о которых она хотела бы получить информацию, указала немецкие компании, изучение которых представляло для неё интерес, и перечислила немецких специалистов, которых с точки зрения её интересов надлежало допросить.

В Великобританию немецких гражданских лиц с такой же целью начали вывозить ещё в марте 1945 г., и в связи с этим выработали специальную процедуру. Если кто — то в Англии интересовался каким — то немецким гражданским специалистом, то этот специалист становился «разведывательной целью» CIOS. T-Forces получали соответствующее задание, находили и задерживали его (её) и затем переправляли в Англию. Джимбел об этих специалистах сказал так:

…военнопленными они не являлись, но содержали их всё — таки в режиме задержания (в Beltane School, Wimbledon).

И далее (курсив мой):

…интересовавшиеся ими министерства и все прочие могли допрашивать их непосредственно в центре задержания… а могли вывезти их по своему усмотрению в любое место в Соединённом Королевстве и там допрашивать и использовать их.

Подчеркну: если бы Джон Джимбел был не гражданином США, а британским подданным и если бы он опубликовал эти же самые строки в любой год вплоть до совсем недавнего 2007 г., но не в США, а в Великобритании, то его бы, возможно, на какое — то время посадили в британскую тюрьму за разглашение британской государственной тайны.

И ещё подчеркну: речь идёт о немецких гражданских лицах, не комбатантах. А их тем не менее в рамках правительственной программы и при непосредственном участии британских спецслужб принудительно вывозили из их страны к себе в США и Великобританию и использовали по своему усмотрению частные американские и британские фирмы. При том, что составляющие основу современного международного гуманитарного права Женевские конвенции категорически запрещают именно такие действия.

В правительстве США обо всём этом с самого начала говорили вполне откровенно. Например, ровно через неделю после учреждения CIOS, 28 августа 1944 года директор Управления научных исследований и развития Ванневар Буш писал военному секретарю и секретарю ВМФ США:

[Добытая благодаря действиям T-Forces] немецкая техническая информация промышленного характера… поможет американской промышленности сохранить за собой её место в мировой торговле.

И он же весьма прагматично указал:

…нет сомнения, что Великобритания уже готовится к получению такого типа информации для своей собственной промышленности. (Напоминаю, что «получение информации» использовано в специфическом значении, придуманном штабистами.)

В прессе в США обсуждение вопроса шло не менее откровенно и реалистично (следующую цитату из газетного репортажа американский автор, к сожалению, не датировал и источник не указал):

…отряды CIOS прочесали Германию в поисках… всяких секретов об образцах вооружений, нефтяной и сырьевой промышленности, синтетических материалах, конструкторских наработках и химических процессах, изобретениях, патентах, финансах, экономике и немецких махинациях в политической области.

А вот с английской стороны царило и тогда, и вес время потом полное публичное молчание. Джон Джимбел в своей книге, как и положено в западных академических трудах, вначале поблагодарил всех, кто ему в работе над книгой помогал (начиная с конца 1970‑х гг. и до второй половины 1980‑х гг.). В частности, выразил свою признательность разным сотрудникам национальных архивов в Германии и в США. Англичан же не поблагодарил и даже не упомянул ни одного. Ему некого и не за что было в Великобритании благодарить? При том что книгу он написал об истории англо — американского сотрудничества?

Вполне возможно, что именно так дело и обстояло, что никто в Лондоне Джона Джимбела «знать не знал» и «знать не хотел». Иначе вряд ли лондонские издатели упомянутой выше книги Шона Лонгдсна «T-Force. В погоне за военными тайнами нацистов» — фирма «Констейбл & Робинсон. Мыслящие независимо с 1795 года» — написали бы у себя на сайте в рекламном анонсе через 19 лет после выхода в свет книги Джимбела (курсив мой):

В 1945 г….было принято решение создать элитное подразделение… его назвали Target — Force. До сего дня рассказа о нём не было ни в одном историческом исследовании, посвящённом тому периоду…

Вот такое труднообъяснимое и незавидное лобовое столкновение двух союзных наций. Почему незавидное — понятно. А труднообъяснимое оно потому, что случилось не с нами у нас в России — что всему миру показалось бы понятным, — а с англичанами у них в Англии, но так, словно и правда у нас «в России»: весь мир давно в курсе того, что отцы и деды в недалёком прошлом вытворяли, а мы вот только теперь с большим запозданием о себе нелёгкую правду якобы рассекречиваем… непредсказуема наша история…

Думаю, чтобы понять причину случившегося, первый шаг в правильном направлении из двух уже упомянутых исследователей сделал не англичанин, а американец — историк Джон Джимбел. Он, объясняя, почему взялся за свою книгу, в отличие от английских журналистов и издателей, искренне признался:

[В 60‑х и 70‑х годах мне] хотелось узнать, что же всё — таки лежало в основе претензий России и Восточной Германии, утверждавших, что под видом репараций западные союзники забрали имущества на многие миллиарды долларов. При этом поначалу я, не особо задумываясь, склонен был соглашаться с официальной позицией США, то есть с тем, что называемые суммы вообще «из области фантастики», что обвинения выдвигаются только с целью отвлечь внимание от массированного вывоза из Германии репараций, который сам Советский Союз и осуществлял, и что поэтому воспринимать эти обвинения иначе, нежели как обыкновенную пропаганду, не было оснований.

Сегодня молодое и наивное по собственному признанию Джимбела суждение можно вслед за ним и благодаря ему опровергнуть: не было в данном случае советской пропаганды. В 2000 г., отвечая на полученный запрос, Министерство финансов Германии представило «Ответ парламентского госсекретаря при федеральном министре финансов, Карла Дилера. Берлин, 9 марта 2000 г.» (дело № VB2 О 1266 В — 7/00). В этой официальной справке общая сумма репараций, выплаченных Германией союзникам в «западном оккупационном секторе» (т. е. в целом, без разбивки по странам) и включающих в себя в том числе оценочную стоимость материальных ценностей, патентов и «вывезенных специалистов», составила 96 млрд марок, или 21,3 млрд долларов. Репарации, выплаченные в «советской оккупационной зоне», в той же справке оценены в 66 млрд марок или 15,8 млрд долларов.

Это фактически прямое изобличение десятилетиями повторявшейся и сознательно порочащей другой народ лжи объясняет, почему, скажем, в США не переиздаётся и вообще столь труднодоступна книга Джимбела. Но оно по — прежнему не объясняет, почему же в Великобритании так нелепо «хранили в тайне» то, что было вполне на слуху и даже какое — то время широко обсуждалось за океаном.

В каком направлении искать дальше ответ на этот вопрос, подсказала историческая аналогия.

Когда у английского короля Эдварда VIII (правил всего 11 месяцев в 1936 г.) появилось серьёзное намерение жениться на своей любовнице, дважды разведённой американке Уоллис Симпсон, об этом довольно скоро прознали журналисты в США, и дальше эта скандальная тема не сходила с первых полос американских газет. А в Англии все эти статьи цензура из американских газет методично вырезала, поскольку в королевстве действовал категорический запрет на любое публичное упоминание об этой «проблеме» — дабы не подрывать престиж института монархии. Запрет был настолько строг, что даже члены парламента в недоумении выступали с официальными запросами: что это за новости такие подвергаются столь строгой цензуре? Ответа они, понятное дело, не получали.

Сегодня, в век моментальных глобальных обменов информацией вся эта суета может показаться глупостью: ведь свободу пересечения Атлантического океана британскими подданными и американскими гражданами никто не отменял, а значит, скрыть правду о матримониальных планах английского короля в любом случае было никак не возможно… Но если почитать дневники и мемуары современников, то с удивлением обнаруживаешь, что, напротив, «суета» вполне себя оправдывала и честь имперского оплота — британской монархии — весьма успешно охранялась вплоть до официального объявления короля об отречении от престола ради женитьбы на разведённой простолюдинке.

Значит, в ту пору, если требовалось оградить честь нации, защитить престиж каких — то её институтов, засекречивание того, что вовсю публиковалось и обсуждалось в прессе за океаном, считалось тем не менее вполне надёжным средством. И значит, и в случае с T-Forees мотив иначе непонятной псевдосекретности мог быть тот же самый. А тогда первый вопрос, требующий ответа: чья честь, какой институт нации мог в связи с T-Forces требовать такой же строгой защиты?

Ответ достаточно очевиден, если вспомнить одну из уже приведённых цитат (курсив мой):

[В ответ на приглашение военных разведчиков присылать свои пожелания] запросы потекли рекой из вооружённых сил… из правительственных ведомств… и от сотен малых и крупных предприятий.

Для того чтобы «крупные» частные предприятия могли принимать активное участие в этой строго засекреченной деятельности, они должны были иметь самую тесную и абсолютно конфиденциальную связь с военной разведкой, должно было существовать хорошо отлаженное взаимодействие между первыми лицами в деловом и финансовом мире и в руководстве спецслужб. А поскольку эта строго секретная деятельность к тому же ещё и многих посвящённых «наводила на размышления» о промышленном шпионаже и составляла очевидное нарушение международного гуманитарного права, то она неизбежно приобретала черты заговора, причём самого сомнительного свойства и в самом сердце, на самом верху военно — промышленной элиты Британской империи.

Далее, естественно, нужно искать следы именно такого взаимодействия на именно таком уровне, и первый логичный шаг — это попытка как — то «инвентаризировать» то, что по данному делу засекречивалось и одновременно имело или могло иметь прямое отношение к британской военно — промышленной элите.

И вот как только заданы такие параметры, так сразу же бросается в глаза следующий вдруг становящийся очевидным факт.

В Лондоне сразу вслед за рассекречиванием сведений о T-Forces вышла книга, посвящённая службе Яна Флеминга в британской разведке во время войны. В 1942 г., взяв за образец работу спецотряда Отто Скорцени во время захвата немцами острова Крит, Флеминг создал первый в британской армии аналогичный спецотряд для захвата ценных разведматериалов — так называемый 30AU, или 30 Assault Unit (Штурмовой отряд 30; цифра в этом названии — это номер кабинета, в котором сидели секретари Флеминга; заимствован он потому, что именно в этом кабинете разрабатывались и формулировались оперативные задания для отряда). Флеминг всю войну оставался в штабе Разведки ВМС главным ответственным за всю деятельность 30AU.

Созданные в 1944 T-Forces были полностью скопированы с этого его детища, и всё время, пока существовали команды T-Forces, списки «целей» для захвата составлял и раздавал их командирам опять же он, Ян Флеминг, из — за чего те списки и получили своё рассекреченное нынче прозвище: «Чёрные книжки Флеминга».

Когда в 1939–1940 гг. Великобритании реально грозила немецкая оккупация, агенты «Организации Z» эвакуировали в США самые ценные, имевшие стратегическое значение английские научно — технические разработки. Вывезли, конечно же, всё, что касалось создания атомной бомбы. Следом в США приступили к форсированному осуществлению сверхсекретного «Проекта Манхэттен»: предстояло опередить немецких разработчиков. В июне 1944 г. союзники высадились в Нормандии. В первых рядах наступавших, а иногда и впереди них шли разведгруппы T-Force, снабжённые «Чёрными книжками Флеминга».

Другими словами, англо — американские союзники уделяли совершенно особый приоритет поиску и захвату всего, что было связано с созданием атомной бомбы, и получается, что Ян Флеминг был допущен к самым главным секретам разведслужб как Великобритании, так и США. А если к этому добавить, что он от имени своего начальника обеспечивал всё текущее взаимодействие между руководством своей службы и остальными спецслужбами обеих стран, то становится понятно, что в том «заговоре» Ян Флемминг находился именно в самом центре и на самом верху.

В третьем по счёту романе о Джеймсе Бонде «Лунный гонщик» повествуется о фантастической команде из 50 немецких инженеров — конструкторов, которые в послевоенной Англии строят ракету — носитель и атомный заряд для неё. В действительности в Англии благодаря спецназовцам Яна Флеминга в рамках именно такого проекта трудилось сто немецких специалистов.

И вот этот — то факт и обращает сразу на себя внимание. Потому что и до рассекречивания сведений о T-Forces, и после все, кто писал о Флеминге, начиная со случайных журналистов и кончая его биографами, говорили о нём с лёгкой добродушной иронией, как о слегка взбалмошном, слегка бестолковом, слегка экстравагантном снобе, испробовавшем без особого толку много профессий — в том числе даже вот и кабинетного разведчика во время войны, — пока не обнаружился у него, наконец, уже на закате лет талант писателя увлекательных шпионских приключений.

И это про человека, на протяжении всей войны принимавшего непосредственное участие в организации оперативного обеспечения англо — американского атомного проекта?

ПОСЛЕДНИЙ штрих к портрету командера Флеминга.

Во время Второй мировой войны главным британским специалистом по «чёрной» пропаганде был Сефтон Делмер. Он вёл радиопередачи, которые передавались в эфир таким образом, что у слушателей создавалось впечатление, будто они слушают нормальную немецкую радиостанцию. Стиль передач был ярый нацистский патриотический. И вот в этих передачах Делмер, например, сообщал специально для подводников самые свежие сведения о гражданских жертвах во время бомбёжек. Соль была в том, что специальная разведслужба британского Управления политической разведки и пропаганды и военно — морская разведка Флеминга ежедневно снабжали Делмера точными сведениями о местах проживания немецких подводников, находившихся в каждый конкретный момент в боевых походах, и именно по «их» городам и районам давали ему сводки о бомбёжках (количество гражданских жертв Делмер при этом произвольно завышал). Нетрудно представить, что испытывали подводники, когда слышали, что в их разбомблённом городке столько — то гражданских жертв — не названных, чтобы каждый гадал сам.

Делмера англичане держали в полном секрете ещё 20 лет после войны: серьёзно и справедливо опасались более чем заслуженной мести. При этом у него с Флемингом были очень тёплые отношения…

The Show Must Go On

Биографическая справка

О Яне Флеминге несчётное количество раз повторена (с некоторыми незначительными вариациями) вот эта расхожая фраза:

В 1945 г. Ян Флеминг, уволившись с военной службы и из разведки, стал журналистом.

Как и в большинстве остальных случаев, следует оговориться: всё совсем не так просто. Флеминг ведь и на военной службе как следует не был, поскольку проходил по штату резервистов — добровольцев ВМС. Получал поэтому по сравнению с кадровыми офицерами совсем мизерное денежное довольствие. Но зато, по доброй традиции Организации Z, всю войну получал сполна свою несопоставимо большую зарплату биржевого брокера в Rowe & Pitman.

Точно так же он и журналистом после войны стал тоже «относительно». Официально его должность называлась не корреспондент, не редактор и не заведующий редакцией или отделом, а «управляющий (manager) международной службы» газетной корпорации «Кемсли Пресс» (Kemsley Newspapers).

Через пять лет после поступления на работу в газетный концерн к своему другу Гомеру Берри, 1‑му виконту Кемсли[747], сам же Флеминг в письме бывшим коллегам по разведке ВМС писал:

В качестве руководителя загранслужбы газеты «Санди Таймс» и концерна «Кемсли Нъюспейперс» я круглогодично руковожу разведывательной организацией, разбросанной по всему миру… Как вам известно, я также выполняю целый ряд заданий по поручению некоего управления Форин офиса…

Поскольку в Великобритании внешняя разведка является подразделением Форин офиса, а её существование ещё недавно официально отрицаюсь, то «некое управление» — это она и есть: Сикрет Интеллидженс Сервис (МИ6).

«Кемсли Пресс», действительно, не возражала против сотрудничества своих корреспондентов с разведслужбой и даже зачисляла в штат её действующих оперативников. В подчинении у Флеминга было более 80 загранкорреспондентов, числившихся сотрудниками агентства Mercury News Service, которое обеспечивало собственными международными новостями различные издания — в том числе The Sunday Times, — принадлежавшие Kemsley Newspaper Group, и сколько из них в том или ином качестве сотрудничали с британской разведкой — неизвестно. С их начальством в МИ6 — сначала с графом Фредериком Ванден Хёвелом и затем с Николасом Эллиоттом — Ян Флеминг был дружен ещё со времён их общей довоенной службы в «Организации Z». Так что работу своих общих подопечных они успешно координировали по — свойски, без всяких формальностей[748]. Неудивительно, что именно «Санди таймс» первой в Британском содружестве сумела открыть свой корпункт в Москве. Случилось это в ноябре 1950 г., и Флеминг не без заслуженной гордости лично написал о знаменательном событии.

А самая расхожая ошибка в рассказах о заключительном этапе в жизни Флеминга — это что он последние десять лет своей жизни целиком посвятил написанию романов о Джеймсе Бонде. Даже если бы он и захотел, всё равно не смог бы позволить себе такой роскоши. Без щедрого заработка, который ему положил за службу лорд Кемсли, Флеминг, как ни странно, не прожил бы. Особенно после того, как в 1952 г. завершил женитьбой почти двадцатилетнюю внебрачную связь с Энн Ротермер, и у них тут же родился сын Каспар.

Единственное, что Флеминг сумел: с самого начала оговорил для себя на новом месте уникальную привилегию — гарантированный двухмесячный отпуск раз в году, зимой. И ещё построил виллу на Ямайке, о которой мечтал всю войну (хотя тут без благородной помощи Мод Расселл он, может быть, и не справился бы, и Джеймс Бонд так и не появился бы на свет, и наш мир был бы каким — то другим).

Вот в эти два зимних месяца в этом райском уголке он и писал, фактически для души, по одному роману в год. А финансовую независимость он обрёл совсем незадолго до смерти, уже после первых экранизаций и наступившей следом небывалой популярности во всём мире.

Лишь тогда, да к тому же перенеся первый тяжёлый инфаркт, Ян Флеминг и повесил на крючок свои плащ и шляпу элитного тайного агента. И на последние отпущенные ему год — два жизни остался уже только тем, кем и вводят его теперь постепенно в Историю: создателем Джеймса Бонда.

СРЕДИ подопечных Яна Флеминга в агентстве Mercury News Service наверняка сотрудничал с МИ6 Энтони Терри (Antony Terry) — собственный корреспондент агентства сначала в Берлине, а потом в Новой Зеландии: его падчерица (дочь первой жены) Джудит Леннарт (Judith Lennart) опубликовала отдельной книгой[749] найденную после смерти Антони его весьма объемную переписку с Яном Флемингом, содержавшую среди прочего всевозможные задания и поручения по работе, а также вопросы и ответы, касавшиеся самых разных деталей, интересовавших Яна[750] в связи с написанием его романов о Джеймсе Бонде. Приводит Леннарт и слова своей матери, бывшей жены Терри Рэйчел, которая сумела после одной из прогулок по Берлину подметить во Флеминге то, что, собственно, и позволяет в общем контексте всего рассказанного о нём и об окружавшем его мире нащупать название того ремесла, которому он посвятил всю свою жизнь:

Ян воспринимал шпионаж на том уровне, на котором его знал Терри, не до конца серьёзно, почти как игру. А его самого интересовала только осязаемая реальность управления и манипулирования — реальность властвования — всем миром.

Примером того, что эта проницательная женщина — сама автор детективных романов — пыталась сказать, может служить история с незаконными продажами промышленных алмазов немцам во Время второй мировой войны.

В НАЧАЛЕ 1930‑х гг. концерн Круппа разработал сплав — карбид вольфрама, — примерно в два раза более износостойкий по сравнению со сталью. Однако для в массовом производстве различных типов оснастки требовалось сначала найти материал, позволяющий его обрабатывать. Единственным ещё более твёрдым материалом оказался алмаз, и таким образом на свет появился алмазный шлифовальный круг. Для алмазной крошки низкого качества («борт»), которую ранее было принято отправлять в отходы, вдруг нашлось применение, и она превратилась в так называемые «промышленные алмазы». Европа в то время активно готовилась к войне и перевооружалась, и, соответственно, её потребность в промышленных алмазах могла исчисляться в миллионах тонн. Эрнест Оппенгеймер по достоинству оценил потенциал нового сырья и понял, что для сохранения с таким трудом созданной мировой монополии необходимо было взять под свой контроль весь мировой рынок его сбыта.

В этой связи особую озабоченность у него вызывали прииски бельгийской фирмы Forminiere в Бельгийском Конго, где промышленные алмазы можно было добывать в промышленных количествах и вести их счёт не на караты, а на тонны. Чтобы не дать Forminiere занять на послевоенных мировых рынках лидирующие позиции, Оппенгеймер провёл переговоры с бельгийским правительством и заключил соглашение, согласно которому Forminiere брала на себя обязательство продавать весь объём добываемого ею борта созданной De Beers в Лондоне для этих целей Industrial Diamond Corporation, а De Beers, в свою очередь, брался отдавать в работу бельгийским огранщикам львиную долю всех своих ювелирных алмазов. Таким образом на мировом рынке сформировались две взаимозависимые квазимонополии: в Лондоне и в Антверпене.

Для подстраховки Эрнест Оппенгеймер скупил через бельгийские банки значительный пакет акций холдинговой компании Sibeka, контролировавшей прииски в Конго. Участвовавший в этой операции бельгийский финансист Пьер Крокерт (Pierre Crokaert; принадлежавший его семье банк тесно сотрудничал со структурами Оппенгеймера) вошёл в состав совета директоров De Beers и стал одним из заместителей Оппенгеймера. В его задачу отныне входил контроль за соблюдением устанавливаемых De Beers производственных квот, а сам De Beers таким образом превратился в международный картель.

При том, что использование промышленных алмазов позволяло значительно повысить качество промышленной продукции, стало очевидно, что без постоянного пополнения их запасов военно — промышленный комплекс любой страны быстро придёт в упадок. В первую очередь эта проблема вызывала озабоченность в США и Германии. В 1940 г. Германия захватила Европу и подошла к берегам пролива Ла — Манш, угрожая Великобритании высадкой морского десанта на её берегах. Имея в своём распоряжении запас промышленных алмазов, которого американской промышленности не хватило бы даже на год, США предложили De Beers одноразово поставить необходимые им для полной военной конверсии 6,5 млн карат промышленных алмазов.

Однако это предложение шло вразрез с глобальным стратегическим подходом De Beers, и Эрнст Оппенгеймер категорически отказался от идеи одноразовых оптовых поставок (в одном из писем он назвал её «смехотворной») и предложил взамен ежемесячные регулярные поставки в объёмах, достаточных для удовлетворения текущих нужд американской промышленности. Эта позиция Оппенгеймера сильно обеспокоила президента Рузвельта, и он дал поручение Государственному департаменту США выйти непосредственно на Имперский военный кабинет Черчилля и добиться от него, чтобы он оказал на Оппенгеймера необходимое влияние. Однако американские дипломаты быстро обнаружили, что Кабинет вовсе не горел желанием давить на De Beers. По сведениям, полученным американцами по конфиденциальным каналам, выяснилось, что штат подразделения британского правительства, отвечавшего за взаимодействие с De Beers, был практически полностью укомплектован её же бывшими управленцами.

В этой ситуации США пошли на крайние меры и неформально предупредили англичан по закрытым каналам, что при отсутствии оптовых поставок промышленных алмазов они вынуждены будут из — за их дефицита прекратить поставки самолётов. Неприкрытая угроза — по сути шантаж возымела действие, и Оппенгеймер согласился одноразово поставить один миллион карат и создать необходимый запас в подчинённой британскому монарху соседней Канаде, устранив таким образом озабоченность американской стороны по поводу возможности захвата стратегических запасов De Beers немцами[751].

Всерьёз встревоженные недружественным поведением De Beers американцы провели своё расследование на мировом рынке алмазов и обнаружили в перехваченной переписке, что руководство De Beers всячески пыталось препятствовать возможному выходу на него потенциальных конкурентов. В Венесуэле его представители упорно затевали один судебный процесс за другим с единственной целью не допустить начала работ на местных приисках структур Нельсона Рокфеллера и его партнёров. В Бельгийском Конго разработка местных месторождений велась до полного истощения, в то время как прииски в Южной Африке пребывали в практически замороженном состоянии. В Гвиане и в американском штате Арканзас были отмечены все признаки того, что De Beers пытался скупить местные прииски с той лишь целью, чтобы закрыть их.

Вывод по результатам расследования был однозначный: De Beers последовательно стремился так или иначе помешать неподконтрольной ему добыче алмазов и за счёт этого сохранять на мировых рынках монопольные завышенные цены. Более того, по результатам проведённых агентами ФБР опросов участников алмазного рынка внутри США было установлено, что De Beers реализовывал свою продукцию в условиях полной секретности и только очень узкому кругу тщательно отобранных оптовиков, причём все транзакции проводились в Лондоне, а в самих США сотрудники De Beers предпочитали не показываться. Как только правительственные ведомства приступили к расследованиям, De Beers оперативно закрыл все свои счета в банках США и вывел все свои средства за границу. К концу 1945 г. не давшие никаких ощутимых результатов расследования были прекращены.

В ноябре 1943 г. ОСС (только что созданная с помощью англичан и по методичкам Яна Флеминга спецслужба под руководством Вильяма Донована) получила сведения о том, что у Гитлера осталось в запасе промышленных алмазов не более чем на восемь месяцев. Соответственно, требовалось любыми средствами не допустить новых закупок этого сырья, и поскольку южноафриканские прииски на время войны были закрыты, то, по оценке американских спецслужб, немцы могли купить новые партии промышленных алмазов только в Бельгийском Конго.

Сама эта страна целиком контролировалась бельгийским правительством в изгнании (причём оно находилось в Лондоне и, в свою очередь, пребывало под полным контролем англичан), а безопасность приисков как таковых самостоятельно обеспечивал De Beers. И тем не менее согласно поступавшим в ОСС из надёжных источников сведениям немцы каким — то образом получали тонны алмазного сырья. Откуда?

ОСС, следуя принятым в тот момент правилам взаимодействия с союзниками, предложила британскому Министерству экономических методов ведения войны (Ministry of Economic Warfare) провести совместные оперативные мероприятия силами сотрудников отделения ОСС в Аккре. Министерство после некоторых проволочек согласилось на такое совместное расследование, но оно в конечном итоге ничего не дало. Причины руководитель отделения ОСС в Аккре изложил следующим образом:

Мы пришли к выводу, что (а) нашей помощью в рамках этой программы решили воспользоваться только для того, чтобы Diamond Trading Corporation (сбытовое подразделение в структуре De Beers. — А. Б.) получила возможность оценить, насколько хорошо мы осведомлены о реальных масштабах монополии De Beers, и что (б) предложения отделения ОСС в Аккре о создании Комитета безопасности были саботированы не британским правительством, а представителями лондонской Diamond Trading Corporation, обладающими решающим словом в Комитете по алмазам Министерства экономических методов ведения войны.

Дальнейшее расследование показало, что страны Оси получали промышленные алмазы через Танжер и Каир. Выдавая себя за подпольных оптовиков, оперативники ОСС выяснили, что цена промышленных алмазов на чёрном рынке равнялась 26 долларам за карат — то есть была в тридцать раз выше официальной. С учётом того, что на чёрном рынке для Германии закупались объёмы, равные многим миллионам карат, прибыли продавцов носили астрономический характер.

Американский агент Тетон выяснил в Леопольдвиле, что основным источником нелегального сырья являлись прииски Forminiere и что объём сырья, необходимый для удовлетворения нужд германской промышленности в течение года (несколько миллионов карат), был переправлен в Германию в посылках МККК. По мнению Тетона, руководил этой масштабной контрабандной операцией бельгийский офицер полиции, руководивший всеми полицейскими силами Леопольдвиля. Проведённое Тетоном оперативное мероприятие с участием бельгийского гражданина в качестве подставного лица полностью подтвердило его подозрения. Однако прежде, чем Тетон успел отследить дальнейшую цепочку контрабандистов, местные власти арестовали принявшего участие в его операции бельгийского гражданина, и тот указал на Тетона. В результате генерал — губернатор Конго объявил Тетона персоной нон грата и выдворил его из страны.

В 1944 г. англо — американские союзники предпринимали дальнейшие попытки разобраться в этом деле, но в конце концов британское правительство решило поручить проверку горному инженеру и специалисту по вопросам безопасности в области алмазной промышленности, причём отобрать обоих поручалось сэру Эрнесту Оппенгеймеру. План этот так и не был никогда осуществлён на практике, но в ОСС тем не менее пришли к выводу, что обеспечение безопасности в данной отрасли было решено полностью доверить специалистам самой же отрасли.

В конце 1944 г. сотрудник военного ведомства США в конфиденциальной записке, адресованной помощнику генерального прокурора США Эдварду Стимсону, подвёл итог всему этому эпизоду следующим образом:

Полагаю, что оснований утверждать, будто ответчик (De Beers) сознательно препятствовал установлению контроля над утечками промышленных алмазов в Германию, у нас нет. Представляется, что любое предположение такого рода могло быть выдвинуто только при условии, что оно будет подкреплено какими — то действиями официальных подразделений британского правительства. Однако очевидно, что британское правительство расследовать столь щепетильное дело было совершенно не готово. Поэтому было принято решение что было бы опрометчиво дать себя втянуть в столь неоднозначную ситуацию.

В 1945 г. в связи с окончанием войны ОСС было распущено.

ВЕСЬ этот долгий и достаточно самоочевидный рассказ имел целью привлечь внимание к одной из последних фраз: о том, что проверка с участием горного инженера и специалиста по вопросам безопасности в алмазной промышленности так никогда и не была проведена. Потому что это утверждение неверно. Такая проверка проведена была; правда, десять лет спустя, когда послевоенные страсти сошли, наконец, на нет, и ситуация успокоилась.

Цель же её была именно та, о какой догадывались американские разведчики: полностью обелить De Beers и поставить, наконец, точку в этой не просто неприглядной, а очень зловещей истории. А её публичным двойным результатом (и средством достижения главной цели) стали две повести, документальная и художественная, написанные одним и тем же автором: Яном Флемингом.

Документальная повесть — это очень мало кому известный очерк Флеминга «Алмазные контрабандисты» (The Diamond Smugglers), а художественная — это, конечно же, всем хорошо известный рассказ об очередных похождениях Джеймса Бонда под названием Diamonds Are Forever. И если переплёты, в которые попадает и из которых выпутывается агент 007, не имеют практически ничего общего с только что рассказанной неприглядной реальностью, то документальная повесть, написанная по результатам специальной командировки по заданию и за деньги De Beers, имеет к ней самое непосредственное отношение, поскольку является по сути протоколом подробного отчёта об осуществлённом, наконец, пресечении незаконной торговли алмазами, представленного именно специалистом по вопросам безопасности в алмазной промышленности (нанятого De Beers только что вышедшего в отставку с должности генерального директора МИ5 сэра Перси Силлитоу).

Не вызывает никакого сомнения, что именно Яну Флемингу поручили написать этот очерк по той простой причине, что он — находящийся в самом центре того самого элитного англо — американского «кузенства», с которым так и не смогли совладать спецслужбы и Государственный департамент США, — прекрасно знает и понимает его интересы, умеет их эффективно и конфиденциально защищать на любом уровне вплоть до самого высокого международного, и к тому же ещё — уже просто в виде полезного довеска — отменно владеет пером. Ну и ещё потому, конечно, что он уже давно, с самых ранних лет, безусловной лояльностью делу «своих» и умением видеть и понимать его глобальный масштаб и перспективу заслужил их полное доверие.

И потому назвать его ремесло можно, наверное, вкладывая смысл в каждое слово так: агент по особым поручениям сильных мира сего.

Эпилог, или Непосвящённым вход запрещён

В 1952 ГОДУ, выпуская свой самый первый роман, Ян Флеминг последовал рекомендации семейных финансовых советников и приобрёл никому не известную маленькую продюсерскую фирму — Glidrose Productions[752], — с тем чтобы на неё, а не на себя регистрировать авторские права на будущие романы и, соответственно, на её имя — а не самому лично — получать гонорары за них.

Цель такого ухищрения была проста: личные доходы физических лиц тогда в Великобритании облагались по самой высокой ставке, причём после определённого — вполне достижимого для популярного автора — уровня эта ставка достигала почти 100 %. А вот доходы фирм — юридических лиц облагались уже в более щадящем режиме. Так что этот приём «минимизации налогов» был в ту пору весьма распространён (им пользовался даже такой искренний социалистически настроенный — если верить его творчеству и особенно публицистике — автор, как Джордж Оруэлл).

На протяжении следующих примерно десяти лет доходы Флеминга от продажи книг были относительно скромны. Но после первой же экранизации одного из его романов («Доктор Но»; фильм вышел на экраны в 1962 г.), а особенно после того, как Джон Кеннеди на весь мир заявил, что Ян Флеминг — один из десяти его самых любимых писателей, ситуация в корне изменилась. Его книги стали расходиться по обе стороны Атлантического океана миллионными тиражами, его гонорары только за романы стали исчисляться сотнями тысяч фунтов (миллионами в нынешнем выражении). Налоговые поблажки, предоставляемые малым предприятиям и в частности его фирме, стали казаться тоже недостаточными.

Попутно можно задуматься, действительно ли только банальной алчностью объясняется устойчивое и общее для всех тогдашних преуспевавших британских авторов нежелание «просто» платить налоги? Всё — таки регулярное, навязчивое сопоставление сумм валового дохода и чистого остатка на руках в соотношении примерно 85:15 кого угодно может свести с ума.

И советники Яна Флеминга снова нашли выход. А то, как и с чьей конкретно помощью Флеминг рекомендованный ими вариант реализовал, попутно иллюстрирует одну из парадоксальных особенностей британской крупной буржуазии: абсолютно мирное сосуществование, некий симбиоз в её среде имперского и якобы социалистического начал.

Флеминг — отпрыск богатейшего семейства, принадлежавший душой и телом самой крупной буржуазии своего времени, — обратился за помощью в деле минимизации своих налогов, то есть попросил помочь ему свести до минимума свое участие в «социально справедливом перераспределении доходов» убежденного фабианца, издателя ведущей газеты левых сил Великобритании New Statesman Джока Кэмпбелла (Jock Campbell). Причём сделал это Флеминг именно тогда, когда идейные союзники и соратники Кэмпбелла лейбористы (ученики фабианцев и практики их учения, авторы той самой драконовской налоговой системы, которую Флеминг намеревался перехитрить) пребывали в расцвете сил и обладали огромным влиянием в стране. И — как ни удивительно — всю необходимую в своём деле помощь Флеминг именно от видного и убеждённого активиста социалистического движения и получил.

Заключалась она вот в чём.

В тогдашнем жесточайшем британском налоговом законодательстве имелась лазейка. Доходы крупных корпораций облагались по ставке значительно более низкой, чем доходы малых предприятий, и, соответственно, любое малое предприятие, 50 %+1 акция которого принадлежали крупной корпорации, платило налоги уже не в обычном для него режиме, а по этой льготной ставке для «великанов». Достаточно было владельцам малой фирмы договориться полюбовно с владельцами крупной фирмы — и все они тут же получали заметный прирост чистой прибыли. Кроме того, суммы, полученные собственниками при продаже акций фирмы, засчитывались не как текущий, а как так называемый капитальный доход (то есть доход от продажи активов) и потому от драконовского налога были освобождены полностью.

С учётом всех этих очевидных выгод Ян Флеминг и задал однажды осенью 1963 г. Джоку Кэмпбеллу вопрос: «А что, если ты меня купишь?» (имея в виду, естественно, покупку Кэмпбеллом своей фирмы Glidrose Productions). И задал он его, вопреки, казалось бы, здравому смыслу, социалисту, потому что Кэмпбелл, хоть и фабианец, издатель квазипартийной социалистической газеты и действительный член Лейбористской партии, был одновременно не просто близким другом Флеминга, но ещё и «человеком его круга» — то есть точно так же принадлежал к британской крупной буржуазии, к сё самому богатому слою — и являлся на тот момент председателем совета директоров самой крупной британской агропромышленной корпорации Booker, McConnell Ltd[753].

Джок Кэмпбелл — после получения баронского титула лорд Кэмпбелл Эсканский (Lord Campbell of Eskan) — был на четыре года моложе Яна Флеминга. Его предки по отцу разбогатели ещё в конце XVIII века за счёт активного участия в тогдашней работорговле и организации снабжения английскими товарами хлопковых и сахарных плантаций на Американском континенте. Его прадед по отцу (Colin Campbell; умер в 1886 г.) оставил после себя состояние, официально оцененное в огромную для тех времён сумму I млн фунтов. Состояние деда Джока Кэмпбелла — Вильяма Кэмпбелла (умер в 1919 г.) было оценено в 1,5 млн фунтов (лиц с состоянием в 1 млн фунтов и более тогда в империи насчитывалось всего несколько десятков, самое большое — с большим отрывом от всех — личное состояние принадлежало в те годы «архитектору» алмазной монополии De Beers Джулиусу Вернеру — 13 млн фунтов; в этот предельно эксклюзивный клуб тогдашних британских миллионеров входил и дед Яна Флеминга Роберт Флеминг). Вильям Кэмпбелл в 1907–1909 гг. занимал должность управляющего Bank of England (британского ЦБ) и был женат на наследнице одной из самых древних аристократических семей (её дед по матери — 23‑й барон Дакр), дочери банкира Роберта Бивана (Robert Cooper Lee Bevan — старший партнёр Barclays Bank); внук Роберта Бивана Джон Биван, руководитель в военное время LCS, а в мирное время тоже банкир и один из ведущих брокеров в Сити, доводился Джоку Кэмпбеллу троюродным братом. Все упомянутые только что мужчины, включая самого Яна Флеминга, — выпускники Итона, то есть знаменитые в английской имперской традиции, связанные навеки узами дружбы и взаимопомощи old Etonians.

После некоторых колебаний — всё — таки его торговая и сельскохозяйственная корпорация до того момента не имела вообще никакого отношения к книгоиздательскому делу — Джок Кэмпбелл согласился и на очередном заседании своего совета директоров в рамках последнего пункта повестки дня «Разное» предложил на рассмотрение директоров сделанное Флемингом предложение. Директора колебания Кэмпбелла не оправдали: одобрили новый проект с ходу и без возражений. В марте 1964 г. сделка состоялась, и Booker Brothers, заплатив Яну Флемингу 100 000 фунтов (около 2,5 млн фунтов в сегодняшнем выражении), стала владельцем 51 % акций фирмы Glidrose Productions.

Сделка оказалась для корпорации феноменально выгодной. В том же 1964 г. вышел сразу завоевавший огромную популярность фильм Goldfinger, продажи книг Флеминга подскочили в 1965 г. до 27 млн экземпляров, в результате чего валовый доход Glidrose Productions составил 238 тыс. фунтов в 1964 г. и 350 тыс. фунтов в 1965‑м. То есть корпорация всего за год полностью вернула инвестицию и даже начала получать чистую прибыль.

Поэтому неудивительно, что вскоре в структуре корпорации появилось новое подразделение — Booker Brothers' Authors Division, которое тут же начало приобретать всё тем же образом доли в «авторских» фирмах других преуспевающих писателей. Второй (после Флеминга) самой знаменитой такой покупкой стало приобретение у Агаты Кристи 64 % акций её фирмы Agatha Christie Limited (ACL).

Дальше деньги потекли уже рекой. Вдова Флеминга Энн Флеминг до конца жизни негодовала и возмущалась по поводу того, сколько Кэмпбелл, который её всегда недолюбливал за сё якобы снобизм и вздорный характер, «заработал на её муже». Она не уставала повторять, что это, в конце концов, «неприлично».

Все 1990‑е годы руководителем Booker Brothers' Authors Division был внук Агаты Кристи Мэтью Причард (Mathew Prichard) — что тоже в свете реплик Энн Флеминг неудивительно.

Вот как в 1968 г. изложил в своём дневнике суть сверхуспешного механизма «Флеминга — Кэмпбелла» знаменитый английский писатель Джон Фаулз:

Была ещё такая идея. Я мог бы создать фирму, и затем её бы купила Booker Brothers. В результате в течение следующих пяти лет я бы получал на руки не 20 % от заработанного, которые оставались бы после выплаты налога на мой доход как физического лица, а примерно 40 %. Недостаток в этой схеме в первую очередь тот, что, если я подписываюсь с Booker Brothers, то обязательно на пять лет, и что они заберут себе половину всех сэкономленных за счёт уменьшения налогов сумм. Как объяснил со свойственной ему безапелляционной прямотой Том Машлер[754], решение зависит от того, на что ты предпочитаешь отдать свои деньги: на накрутку прибылей фирмы из Сити или на строительство пары — тройки больниц или дорог.

Сегодня Glidrose Productions опять целиком принадлежит Флемингам (так что деньги больше не идут ни в карман фирмы из Сити, ни на строительство больниц и дорог). А связь с легендарным «Букером» и в частности со всеми столь уважаемым и прогрессивным «Русским Букером» вот какая.

Не сама корпорация Booker Brothers — как сказано на сайте «Русского Букера» — вдруг решила, «заработав на литературе, поделиться с литературой своими доходами», а издатель всех романов Флеминга Том Машлер, в начале 1950‑х гг. проживший несколько месяцев в Париже и увидевший там, как Гонкуровская премия моментально увеличивает продажи книги — лауреата на порядки, загорелся идеей учредить аналогичную премию в Англии (к середине 1960‑х гг. в Англии литературных премий присуждалось немало, но ни одна из них не была настолько престижной, чтобы обеспечить хоть насколько — то заметный рост продаж). И вот Машлер, в силу своего участия в делах Флеминга знакомый с внутренней кухней и феноменальными доходами Booker Brothers' Authors Division, и предложил Кэмпбеллу, чтобы его корпорация выступила спонсором премии. Отказаться корпорации было по понятным причинам невозможно. И таким образом Букер получил своё имя, восходящее к бешеным деньгам работорговцев и сахарных монополистов[755].

Премия — и её жюри — с самого начала, естественно, имели репутацию проекта прогрессивных левых сил (иного фабианец Кэмпбелл не допустил бы). Создавали эту репутацию, естественно, журналисты и литературные критики левого толка. И вот краткое описание того, как корпорация с ними работала на благо «прогрессивной премии» (описание заимствовано из внутреннего меморандума самой Booker Brothers):

Приём, посвящённый официальному учреждению Букеровской премии, состоялся 3 октября 1968 г. в Cafe Royal, и на него была приглашена «вся мировая пресса»….Гостям были предложены в качестве угощения чай, маленькие сэндвичи, виски, шерри, джин Gordon’s, ром Daiquiri, ром Lamb’s, ром Lemon Hut (напомню, что ром — это традиционный напиток в латиноамериканских странах — производителях сахарного тростника. — А. Б.), шампанское Moet & Chandon («основной напиток» приёма. — А. Б.) и канапе в ассортименте. Незадолго до даты приёма время его проведения перенесли на утро, а «меню» сделали ещё более изысканным, что с учётом небезызвестной способности и любви щелкопёров к утолению жажды только пошло на пользу делу.

В январе 1969 г. уважаемое жюри во главе с литературным редактором главной лейбористской газеты The Guardian В. Л. Веббом (W. L. Webb) и легендарной суфражисткой — социалистом Ребеккой Уэст — она же одна из богатейших английских писателей — собралось для составления самого первого знаменитого букеровского шорт — листа. Причём собралось не где — нибудь, а в имении легендарного богача Майкла Астора[756] в Оксфордшире, где телевидение добросовестно засняло их торжественное заседание в великолепном интерьере. Дальше последовали хорошо продуманная пауза и нарастающее напряжённое ожидание публики: кто же победит?

Наконец, 22 апреля 1969 г. в роскошном Drapers’ Hall состоялась первая церемония вручения премии победителю. Вот какой она запомнилась В. Л. Веббу:

Проходило всё бестолково, литературный Лондон с опаской присматривался к друзьям и приятелям «Букеров», а те, в свою очередь, к моменту, когда я собрался взять слово и выступить, уже были полны джина по горло и громогласно это демонстрировали. Заставить их замолчать было практически невозможно ни на минуту, даже чтобы я просто смог объявить имя победителя.

Ну и теперь в завершение этого немного легкомысленного финала, передающего тем не менее в аллегорической форме тот мифический образ, который постепенно формируется и укладывается в умах все новых и новых поколений поклонников что самого Бонда, что «его создателя», остаётся процитировать реплику, прозвучавшую по поводу первой букеровской церемонии в литературном приложении к (консервативной) газете The Times:

По — настоящему увлечёнными новым проектом выглядели только сами литераторы, собравшиеся на щедро организованную раздачу призов; поглядывая в сторону ломившихся от яств столов, они своим взалкавшим ропотом заглушали выступления с трибуны, и многие из них потом отправились по домам в состоянии хмельного неведения, кому же в конечном итоге досталась премия. Некоторые, пребывая в столь блаженном состоянии, могли и вовсе подумать, что её поделили среди собравшихся…

Багаев Александр Владимирович — аналитик ИСАН