Дело о «карикатурах на пророка Мухаммеда»

Из Москвы к Мухаммеду

Когда Мария Гомес утром 11 марта 2004 года ждала своего мужа, который так и не вернулся домой, я находился в аэропорту Копенгагена по пути в Москву. Сопровождавшему меня коллеге с датского телевидения внезапно позвонил начальник и сообщил о теракте в испанской столице. Три дня спустя в России состоялись президентские выборы, В отличие от парламентских выборов в Испании, также приуроченных к воскресенью 14 марта, российская избирательная кампания была пустой формальностью. Никто не сомневался, что Владимира Путина переизберут на второй срок. Сомнения были только насчет того, насколько он опередит своих соперников, насколько демократическими станут выборы и как много будет фактов махинаций. Освещение выборов в России было моим прощанием со страной и должностью московского корреспондента газеты «Юлландс-Постен», которую я занимал с 1999 года. Этой поездкой завершились мои странствия по миру, длившиеся четырнадцать лет.

Драматический распад Советского Союза в 1991 году произвел на меня огромное впечатление. В то время работа в Москве считалась редкой привилегией. Каждый день я сообщал новости, способные вскружить голову любому журналисту. Многочисленные советские запретные темы утратили сакральный статус неприкосновенности, коммунистические догмы, десятилетиями считавшиеся общепринятыми истинами, беспощадно изобличались, и мне порой казалось, что все это сон. Жизнь кипела. Люди, отсидевшие многие годы в лагерях как враги режима, шли теперь в политику и избирались на высокие должности. Они часто выступали на теледебатах, заставляя народ бросать все дела и бежать к голубому экрану, где партийных аппаратчиков втаптывали в грязь. Коммунистическую партию, семьдесят лет владевшую монополией на власть, буквально смели с трибуны Верховного Совета. Вдохновляющее зрелище, особенно при моих тесных контактах с критиками системы, которых после десятилетий «демонизации» начали ценить и уважать. Я с волнением наблюдал, как «тысячелетняя коммунистическая империя» подобно Атлантиде погружалась в океан, однако для миллионов невинных людей эта революция превратилась в кошмар, поскольку в результате развала страны они потеряли все свои сбережения и за одну ночь превратились из советского среднего класса в бедноту. Революция — насилие над людьми, она вызывает социальные, экономические и политические потрясения, трагичные и болезненные, хотя и приносит свободу, которой раньше не было. Мне, журналисту одной из самых стабильных стран, повезло лично наблюдать последствия настоящей революции для населения, которое оказалось в ситуации, совершенно незнакомой ни мне, ни моим соотечественникам. Не каждый день на твоих глазах распадаются мировые державы.

Распад СССР дал мне богатую пищу для размышлений. Раньше я безусловно одобрял сепаратистские движения, поскольку они способствовали ослаблению «империи зла». Требование национального самоопределения воспринимал как разумное и справедливое для народов, принудительно включенных в Советский Союз. Деятельность националистических движений в окраинных республиках, впервые заговоривших о свободе и демократии, подрывала режим. Меня это не удивило, потому что я уже изучал диссидентское движение в СССР 1970—1980-х годов. Балтийских, украинских, армянских и грузинских националистов то и дело отправляли в лагеря для политзаключенных. Национальный вопрос в Советском Союзе вовсе не был решен, как утверждал Михаил Горбачев в своей книге «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира» (1987). Я верил, что напряженность межэтнических взаимоотношений снизится, как только отдельные народы добьются независимости, но она грозила взрывом. Примерно так и случилось в странах Балтии. Я видел штурм телебашни в Вильнюсе советскими войсками в январе 1991 года. Тогда в столкновениях погибло четырнадцать человек, в том числе женщина, попавшая под бронетранспортер.

Мне довелось видеть темную сторону национальных движений и когда империя уже лежала в руинах. Я много путешествовал, освещая войны и этнические конфликты в Нагорном Карабахе, Абхазии, Грузии, Молдавии, Южной и Северной Осетии, Ингушетии, Татарстане и Чечне. Беседы с лидерами сепаратистов показали, что новые государства подразумевали права только для представителей «правильной» этнической группы, а прочих, как граждан второго сорта, обрекали на изгнание из страны или смерть. Передо мной встал принципиальный вопрос о соотношении права нации на самоопределение, которому прежде я отдавал безоговорочное предпочтение, и прав человека.

Мне удалось поговорить на эту тему с Сергеем Ковалевым, который после смерти Нобелевского лауреата Андрея Сахарова в 1989 году стал духовным лидером российского движения за права человека. С 1974 по 1984 год он провел семь лет в заключении и три года в изгнании за антисоветскую пропаганду, а в 1986 году ему разрешили вернуться к семье в Москву. С тех пор его избирали депутатом российского парламента и главой действовавшего при нем Комитета по правам человека. Впоследствии он стал первым омбудсменом в России.

Ковалев был классическим диссидентом. За веру в гражданские права он заплатил своей свободой и карьерой и теперь говорил о необходимости создания международного института, обладающего соответствующими полномочиями и силовыми подразделениями и способного обеспечить права личности и различных меньшинств в любом уголке мира, где они нарушаются. В декабре 1994 года, перед началом первой войны между российской центральной властью и чеченскими сепаратистами, Ковалев отправился в Грозный, где находился во время бомбардировок, сровнявших большую часть города с землей.

Тем не менее он был ярым противником права нации на самоопределение, полагая, что этнические группы, требуя независимости, далеко не всегда имеют достаточно оснований для суверенитета. Поскольку мирный всеобъемлющий механизм отделения до сих пор не разработан, требование об образовании новой страны, как правило, ведет к кровопролитию. «Принцип национального самоопределения, — говорил Ковалев, — противоречит принципу соблюдения прав человека, так как государство, образованное по национальному признаку, разделяет свое население на граждан первого и второго сорта». По его мнению, не существует общепринятого определения понятий «народ» и «нация», то есть невозможно однозначно выделить субъект, обладающий правом на самоопределение. Это означает, что за каждым таким требованием последует новое, внутри отделившейся этнической группы, и так до тех пор, пока каждая не создаст собственное государство. Если бы все зависело от решения Ковалева, то страны скорее объединялись бы, а не раскалывались. Видя в Евросоюзе пример для всего остального мира, он утверждал, что важнейшая основа культурного, религиозного и этнического многообразия — гарантия прав личности.

«Согласие с правом наций на самоопределение запускает бесконечный процесс, развязывающий руки политическим авантюристам и карьеристам. Одно дело — народ, чьи права нарушаются, другое — амбициозная личность, стремящаяся стать лидером в собственной стране, особенно если в соседнем регионе одноклассники этой личности уже успели возглавить свои государства. Когда отделяется какая-нибудь этническая группа, на территории нового государства появляется другое меньшинство. Тогда и оно должно получить право „оторваться“ от тех, кто уже отделился», — утверждал Ковалев. Он воспринимал сепаратизм как нечто древнее, недемократическое и опасное в эпоху глобализации, политической интеграции и активных усилий мирового сообщества по разработке всемирных правовых норм. Ковалев считал, что права личности выходят за рамки отдельной нации и что развитие событий на Балканах и в регионах бывшего СССР наглядно показало: ущемление прав личности в угоду правам отдельной нации ни к чему хорошему не ведет. Он был убежден, что существует только один стандарт прав человека — Всеобщая декларация прав человека, принятая ООН и вдохновлявшая всех советских диссидентов. Установление по всему миру различных норм и правил Ковалев воспринимал как «опасную роскошь». Он сожалел, что права человека на Ближнем Востоке и в странах Азии воспринимаются иначе, чем в Европе и США, особенно когда объединение всего человечества уже является реальностью, а решение важнейших проблем требует глобального вмешательства.

Я часто вспоминаю наш разговор. Ковалев не был ни наивным человеком, ни далеким от реальности мечтателем или фанатиком. Он верил в идеал, который наметил сам и ради которого сознательно пожертвовал лучшими годами своей жизни. Этот идеал состоял в представлении о правильном общественном устройстве, отрицающем существование неких «параллельных» социумов с особыми правами человека, а также идею этнического, культурного и религиозного сепаратизма, где бы она ни внедрялась — на Кавказе или Балканах, в Мальмё или Роттердаме.

Я уехал из Дании в 1990 году и с тех пор не раз всерьез подумывал о том, чтобы остаться за границей. Но теперь мне следовало вернуться домой и начать новую жизнь, что нас с женой Наташей очень радовало. Мы уже привыкли внезапно отменять или прерывать отпуск, уикенд и любое другое запланированное мероприятие, если в мире происходило что-то, требующее моего присутствия. Пора было покончить с этим. Нам хотелось более стабильной жизни, при этом я рассчитывал по-прежнему уделять газете много внимания. Наташа уже давно хотела «домой» — многозначное понятие для нашей семьи, имеющей корни и в России, и в Дании, — однако для нее дом был там, где жили двое наших детей, то есть в Дании.

Я несколько раз откладывал возвращение на родину, опасаясь скуки в стране, явно обделенной событиями международного масштаба, вроде тех, что происходили в Кремле или Белом доме. «Только представь, как в полшестого возвращаешься с работы по центральной улице Копенгагена. Не очень-то бодрит!» — увещевал меня главный редактор, когда я несколькими годами ранее задумался о возвращении в Данию.

Помимо семьи у меня были еще две причины стремиться домой. Во-первых, рос внутренний дискомфорт от того, что мне приходилось всего лишь безучастно и безответственно наблюдать за жизнью других людей и обществ. Постепенно мной завладевало некое чувство отчужденности, хотя я хорошо говорил по-русски, приобрел в России родственников и друзей, очень полюбил эту страну и гораздо лучше вписывался в местное общество, чем мои коллеги. Мои мнения не имели никакой практической ценности, освещаемые мной события никак на меня не влияли. Я часто выступал на российском радио и телевидении, где, как правило, излагал западную точку зрения на ход событий в России. Я был волен выражать любые мнения, но все это было несерьезно.

Пустота внутри меня усиливалась экзистенциальным кризисом. Я начал задаваться вопросом, действительно ли живу затем, чтобы ездить по всему свету, погружаясь в чужие жизни и разговаривая о превратностях судьбы с людьми, которых я никогда больше не встречу. Я уже не горел желанием оставаться иностранным корреспондентом, однако медлил признать это, поскольку соответствующий образ все еще совпадал с моим представлением о себе.

Мои ощущения чем-то напоминали переживания американского рок-певца Джексона Брауна, которые он выразил в песне «Running on Empty», частенько звучавшей на школьных вечеринках конца 1970-х и сопровождающей очевидно бесцельный бег Форреста Гампа по Америке в одноименном фильме с Томом Хэнксом в главной роли:

Я не знаю, куда сейчас бегу. Я всего лишь бегу.

Я бегу — бегу в никуда.

Я бегу — бегу вслепую.

Я бегу — бегу за солнцем.

Но я отстаю.

Осенью 2001 года ситуация обострилась. После теракта 11 сентября в США я отправился в Таджикистан, чтобы оттуда перебраться в Афганистан и освещать американскую операцию, которая должна была вскоре начаться. После возвращения в Москву я стал плохо спать. Ночью я просыпался от ужаса, нередко испытывал приступы паники в многолюдных помещениях, страх смерти охватывал меня целиком. Днем я мог часами сидеть, уставившись в экран монитора, полностью парализованный и опустошенный, без единой мысли, без сил. Афганистан был ничем не хуже и не лучше Чечни, но почему-то вызвал у меня особое отвращение. И не только из-за пятерых моих попутчиков-журналистов, оказавшихся на линии фронта и погибших от рук Талибана. Меня потрясла легкость, с которой афганцы меняли стороны в вооруженном конфликте, — как перчатки. Вчера они сражались за Талибан, сегодня — против. Верность афганцев зависела от конкретного времени и конъюнктуры, что в общем-то неудивительно, учитывая новейшую историю страны. Мне эта особенность напомнила цинизм, повседневную борьбу с ним на журналистском поприще. Хотя нередко слово — лучшее оружие репортера, в другой ситуации оно легко превращается в его врага. Во всяком случае, у меня.

Кроме того, мне не хватало рабочего коллектива. Работать корреспондентом просто замечательно: ты сам себе хозяин, без лишних дебатов быстро воплощаешь задуманное в жизнь. Ты можешь путешествовать по миру, знакомя с ним читателя, общаешься как с «верхами», так и с «низами». Учишься самостоятельно справляться с трудностями и писать обо всем: от футбола до охоты на медведей, от небольших охотничьих племен в Сибири до международной политики высшего уровня. Возможности для профессиональной самореализации просто безграничны! Но при этом ты в одиночестве. В первые годы работы корреспондентом меня это не смущало. Я тогда еще только готовился к «покорению» России и жадно пытался понять эту полную противоречий, одновременно притягательную и отталкивающую страну и ее население. Но постепенно усиливалась тоска по рабочему коллективу. Мне очень хотелось мотивировать других, помогать им раскрывать свои профессиональные способности, хотелось испытать свое видение журналистики, сидя в редакторском кресле, самому организовать какое-то издание. Долгие годы меня подогревало желание создавать тему номера, но со временем оно ослабло.

Поэтому я и согласился занять должность редактора отдела культуры в газете «Юлландс-Постен». Я даже не думал о том, пойдет ли у меня такая работа или же события, определяющие новостную картину в Дании, будут навевать на меня скуку смертную. Тем не менее я смирился с новой действительностью, сказав себе, что всегда могу снова отправиться путешествовать по свету, если мне не удастся «расцвести» на новом поприще.

И у меня получилось. Я настолько втянулся в работу, что больше никогда не думал о прежнем образе жизни. В бытность корреспондентом мне частенько не хватало критики и «предметного спора» о работе с газетными материалами, дискуссии о жанрах и способах написания статей, и я радовался, что причастен к созданию чужих текстов, до и после того, как они попадали в номер. Я наслаждался коллективной работой, особенно тем, что мы выпускали ежедневное издание! Кроме того, привыкать к маленькой Дании после большого мира мне помогали способность вдохновляться любым новым делом и стремление к соперничеству, или профессиональное честолюбие, заставляя меня забывать все остальное, что не всегда шло на пользу моим близким, особенно когда мои дети были маленькими.

Заняв новую должность весной 2004 года, я посвятил своим коллегам в отделе культуры такую заметку: «„Юлландс-Постен“ — интернациональная датская газета, чье основное поле деятельности — культура. В ближайшие годы и десятилетия мир, плотным кольцом окружающий нашу страну, будет регулярно проникать через ее границы. Поэтому задача „Юлландс-Постен“ — предоставлять читателям максимум полезной информации, чтобы облегчить им контакт с этим миром».

Богатый репортерский опыт предопределил характер моей новой работы. Я должен был «интернационализировать» публикуемые материалы культурной тематики. Должен сказать, что, вопреки ожиданиям, мне это удалось. «Юлландс-Постен» превратилась в настолько интернациональную газету, что я и представить не мог.

Когда я стал редактором отдела культуры, в мире произошли два эпохальных события, радикально изменившие курс его развития. Первое — распад Советского Союза и реформы в Китае, означавшие интеграцию почти трех миллиардов человек в глобальную рыночную экономику, где по-прежнему доминировали США. Второе — взаимосвязь исламской и западной цивилизаций, получившая особый контекст после теракта 11 сентября. Обе истории относились к обшей теме «глобализация», и я считал, что их следовало отражать в разделе культуры, предполагающем публикацию статей о диалоге различных религий, национальностей и образов жизни.

Едва я успел переехать в офис на площади Конгенс Нюторв в Копенгагене, как вышел международный бестселлер критика ислама Ибн Варрака «Почему я не мусульманин» в переводе на датский, и я взял интервью у автора, посетившего Данию. Ибн Варрак предостерегал Европу от компромиссов в вопросах правового общества, в том числе принципов равноправия мужчины и женщины, равенства перед законом, разделения церкви и государства, свободы слова и вероисповедания. «Мы рискуем исламизировать демократию, вместо того чтобы демократизировать ислам», — сказал Ибн Варрак.

Ибн Варрак, родившийся в Пакистане и ребенком отправленный в английский пансионат, всячески защищал право на критику и самокритику, которое считал огромной силой Запада. Он видел в нем ключ к успеху европейской цивилизации, предполагавшей возможность исправлять любые ошибки, отказ от произвола власти и свободу бросать вызов авторитетам. Поэтому Ибн Варрака удивляло, почему многие представители левого крыла отказывались критиковать проявления дискриминации в других уголках света. По его словам, далеко не все на Западе способны отличить оправданную критику нарушения прав личности в исламском мире от проявлений расизма и нетерпимости к иммигрантам в европейских странах. Многие проблемы, на которых Ибн Варрак заострил внимание, касаются и предстоящей дискуссии о «карикатурах на пророка Мухаммеда».

За первую неделю на посту редактора отдела культуры я очень кстати написал статью «Как вылечить фанатика» о сборнике эссе израильского писателя Амоса Оза. Во время карикатурного скандала его книга помогла задать направление дискуссии. В своем произведении он сформулировал новый лозунг «Займись миром, а не любовью!», отметив, что теракты в Нью-Йорке 11 сентября были не чем иным, как «признанием в любви» Усамы бен Ладена. «Он так нас всех обожает, — пишет Оз с горькой иронией, — что хочет сделать нас всех мусульманами и спасти от зла этого мира, а именно — демократии, свободы слова, раздетых женщин и материализма. Какая любовь к Западу! Какая внимательность! Какая забота о нашем благополучии! Нет, — продолжает Оз, — проблема вовсе не в отсутствии взаимности, а в фанатизме, то есть неспособности таких, как бен Ладен, сосчитать больше чем до единицы». Иными словами, многозначность, многообразие, взаимосвязанность, плюрализм — чужеродные для ислама элементы, от которых необходимо избавиться. Мир возможен, только когда весь мир будет обращен в ислам.

«Думаю, суть фанатизма следует искать в желании заставить других измениться, — пишет Амос Оз. — Человеку вообще свойственно пытаться улучшить ближнего — заставлять измениться супруга, воспитывать детей или указывать на ошибки брату, вместо того чтобы позволить им остаться такими, какие они есть. Фанатик — в некоторой степени альтруист. Он склонен больше интересоваться другими, чем самим собой. Он хочет спасти твою душу, освободить тебя от грехов, ошибок, табака, веры или отсутствия веры, исправить твой подход к питанию, заставить тебя перестать пить или голосовать за неправильную партию. Фанатик много думает о тебе, но готов задушить тебя, потому что он тебя обожает, а ты не хочешь „спастись“», — добавляет он.

Оз скептически относится к тому, что называет «наивным европейским взглядом на разрешение конфликтов». «Европейцы, — считает Оз, — полагают, что все конфликты являются следствием непонимания, которое стороны могут легко разрешить, проведя сколько-то времени за столом переговоров».

В карикатурном скандале также имелось непонимание, однако оно вряд ли свидетельствовало о наивности, над которой Оз иронизирует в своей книге. Противоречия и культурные различия между исламским миром и Европой действительно существуют, однако и в самой мусульманской цивилизации есть внутренний конфликт между авторитарными режимами и инакомыслящими людьми, отстаивающими право на свободу слова и вероисповедания. Во время карикатурного скандала указанное противоречие привело к аресту многих редакторов и закрытию многих газет — не из-за самого факта публикации рисунков, а потому что эти редакторы были убеждены в праве читателей их увидеть. Один из таких редакторов, глава иорданской газеты «Аль-Шихан» Джихад Момани, по поводу терактов в трех отелях Аммана в ноябре 2005 года, унесших жизни шестидесяти человек (в том числе сирийско-американского режиссера Мустафы Аккада, продюсера фильма «Мухаммад — посланник Бога»), написал: «Мусульмане всего мира, будьте разумны! <…> Что больше порочит ислам — эти рисунки или фотографии террориста, который перед камерой перерезает горло заложнику, или смертник, который взрывает себя на свадьбе в Аммане?»

Что касается непонимания, то, надеюсь, однажды карикатурный скандал найдет своего режиссера, который воздаст должное всей этой истории. Это — «божественная комедия», материал для нескольких часов здорового смеха. Возможно, юмористический взгляд на эти события позволит исцелиться хотя бы одному фанатику, поскольку, как сказал Амос Оз, юмор — лучшее средство от фанатизма, и тот, кто может посмеяться над собой, сохраняет иммунитет против этой болезни: «Юмор… это способность посмотреть на себя со стороны и признать, что, какую бы жестокую несправедливость ты ни испытал, в ней всегда есть что-то комичное».

Перелистав номера приложения «Культурный уикенд» к газете «Юлландс-Постен» с весны 2004 года, когда я возглавил отдел культуры, до публикации рисунков пророка Мухаммеда в сентябре 2005 года, можно найти много сюжетов об исламе. Эта религия меня очень интересовала, но с развернувшейся в Европе дискуссией на тему ислама, мусульман и иммиграции я был знаком плохо, что и показали события 2 ноября 2004 года, когда в Амстердаме молодой мусульманин убил голландского режиссера и писателя Тео ван Гога. Вечером мне позвонил из Нидерландов бывший практикант «Юлландс-Постен», собиравший там материалы для дипломной работы. За день до гибели режиссера он взял у него интервью, которое, собственно, и собирался мне предложить. Но тогда я, ничего не зная о ван Гоге, не сообразил, насколько важным был сюжет. Неизвестный режиссер убит каким-то мусульманином, ну и что? Поговорив с дежурным по редакции, я отказался от материала, а зря. Это был серьезный недочет с моей стороны! Газета «Политикен», наш конкурент, на следующий же день опубликовала это интервью. Так что я не только мало знал об исламе, но и совершенно не владел информацией о насилии и запугивании людей на Западе во имя этой религии.

За несколько недель до публикации рисунков в СМИ появились статьи, впоследствии ставшие контекстом дискуссии о «карикатурах на пророка Мухаммеда».

В воскресенье 11 сентября 2005 года, в четырехлетнюю годовщину теракта в Нью-Йорке, передовицей «Юлландс-Постен» под рубрикой «Взгляд» стала вызвавшая жаркие споры статья «Религиозные боеприпасы террора», посвященная исследовательскому проекту кандидата наук Тины Мэгор. Аналогичный образ позже создал Курт Вестергор, нарисовав пророка с бомбой в тюрбане. Его рисунок мог бы стать иллюстрацией к данной статье о выполненном Тиной Мэгор сравнительном анализе образов врага и представлений о насилии в десяти основных священных текстах различных религий.

Вот что Тина говорит о мотивах своего исследования: «Очевидно, что аргументы для своих терактов против гражданского населения исламские террористы находят в Коране, хадисах и жизнеописании Мухаммеда. С самого начала истории ислама террор представляется легитимным, а иногда и обязательным средством борьбы. Мусульманские тексты сильно отличаются от других священных книг тем, что гораздо больше призывают к насилию и агрессии. Некоторые имамы говорят, что Коран запрещает убивать невиновных, однако это не совсем так. Многие места в исламских священных текстах прямо указывают, что гражданских „неверных“ уничтожать тоже можно». И добавляет, что в Коране есть стихи, где мусульманам предписывается не нападать первыми. Однако, по ее словам, таких мест очень немного, и они тонут в потоке призывов к войне против «неверных». Тина Мэгор особо отметила, что мусульмане Запада так или иначе оказываются причастными к действиям собратьев по вере, готовых к террору после буквального прочтения некоторых частей Корана.

Имам Ахмед Абу Лабан, одна из ключевых фигур карикатурного скандала, резко негативно отреагировал на исследование Тины Мэгор. Он назвал ее «глупой, полной предрассудков и нечестной», обвинил в произвольной интерпретации священных текстов с целью оскорбить мусульман и заявил, что Тина внесла свой вклад в распространение искаженных представлений об исламе и пророке. «Пророк Мухаммед не делал ничего, кроме того, что сказано в уставе ООН о самообороне», — сказал Абу Лабан.

Профессор Йорген Нильсен, преподающий изучение ислама в Бирмингемском университете, признал, что отдельные части Корана могут восприниматься мусульманами как призыв, особенно теми, кто отказывается изучать книгу в историческом контексте. «Как могут они остаться в стороне, если Коран — слова самого Бога? — спрашивает он. — Многие фундаменталистские движения не соотносят свою религию с реальными историческими событиями. При этом призывы к насилию в священных текстах они воспринимают как руководство к действию, отсюда прямой путь к терактам».

Одним из тех, кто понял Коран буквально, стал двадцатисемилетний Мохаммед Буйери, убийца Тео ван Гога. Летом 2005 года во время судебного заседания, на котором Мохаммеда Буйери приговорили к пожизненному заключению, он объяснил свой ужасный поступок верой в Аллаха и его пророка. Заявление Буйери потрясло всех, подтвердив, что мусульмане могут оправдывать насилие священными текстами. Убийца категорически отклонил версию, что он, как представитель этнического меньшинства, мог быть оскорблен словами ван Гога, обвинявшим мусульман в совокуплении с козами.

Обращаясь к матери убитого, Буйери сказал: «Знайте, что я действовал по убеждениям, не питая никакой ненависти к вашему сыну ни за его национальность, ни за оскорбления в адрес меня, марокканца. Он не мог каким-то образом оскорбить меня, потому что я не был лично знаком с вашим сыном. Я не обвиняю его в лицемерии, поскольку считаю, что он жил в соответствии с собственными убеждениями. История о том, что я чувствовал себя оскорбленным как марокканец или что он унизил своими словами меня лично, — полная чушь. Я действовал исходя из своих убеждений и поступил бы так же, будь это мой собственный отец или брат. Я не сентиментален. И клянусь, что снова поступлю так же, если когда-нибудь меня выпустят на свободу. Что касается вашей критики, то, говоря „марокканцы“, вы, видимо, подразумеваете мусульман. Я вас в этом не упрекаю, поскольку по тому же закону, который требует, чтобы я перерезал горло любому, кто оскорбил Аллаха и его пророка, я не должен жить в этой стране. Во всяком случае, в стране, которая защищает свободу слова, как об этом говорит обвинение».

В Дании дискуссия о легитимизации насилия и террора в священных текстах приняла новый оборот, когда стало известно, что 8 сентября 2005 года, сразу же после публикации исследовательского проекта Тины Мэгор в «Юлландс-Постен», датская полиция задержала датчанина марокканского происхождения Саида Мансура по обвинению в подстрекательстве к террору. У него дома нашли компакт-диск с обращением к убийце Тео ван Гога, где помимо ссылок на те места из Корана, которые приводила в своей работе Тина Мэгор, говорилось: «Мы террористы. Террор — наш долг. И Восток, и Запад должны знать, что мы террористы. Мы сеем страх». Весной 2007 года Мансура осудили на три с половиной года тюрьмы за призывы к террору. Он был идейным вдохновителем террористических ячеек в Дании и поддерживал связь со «слепым шейхом» Омаром Абделем Рахманом, организатором теракта в нью-йоркском Всемирном торговом центре в 1993 году.

За неделю до публикации рисунков пророка Мухаммеда в рубрике «Не молчи» «Культурного уикенда» выступил датский юморист иранского происхождения Фаршад Колги, выразив удивление «садомазохистской склонностью людей Запада постоянно обвинять себя во всех проблемах мира». «Суть проблем, с которыми сталкивается Дания, заключается в самобичевании по любому поводу. Даже когда взрывается бомба, мы говорим себе: „Что мы сделали не так? Взяли неверный тон в дискуссии? Спровоцировали их так называемым правилом двадцати четырех лет?“» — спрашивал он, намекая на вызвавший споры закон, призванный снизить число браков по принуждению среди иммигрантов, запрещая им заключать браки до достижения двадцати четырех лет.

Впечатленный только что просмотренным в Лондоне фильмом Мела Брукса «Продюсеры», Колги призвал высмеивать иранских мулл самым едким образом, поскольку «смех — лучший способ борьбы с деспотами»: «Нужно постоянно за ними наблюдать и при каждом удобном случае поднимать их на смех! Они этого не переносят, потому что все время беспокоятся о том, как выглядят. Смех для них — как солнце для Дракулы».

Колги сожалел, что его датские коллеги в основном предпочитают высмеивать западных политиков. «Вся датская сатира на телевидении, в театре и газетах педантично следует формуле „Мы смеемся над Джорджем Бушем, Андерсом Фогом Расмуссеном и Пией Кьерсгор“. И это неплохо. Но я сниму шляпу перед тем, кто осмелится потешаться над Усамой бен Ладеном».

За неделю до публикации другой датский комик, Франк Вэм, в интервью «Юлландс-Постен» рассуждал о границах юмора, существовавших во времена религиозного фундаментализма и террора. Он сказал, что никто не имеет права ограничивать круг тем, поднимаемых в его выступлениях. Тем не менее Франк признался, что внутри у него самого все же есть маленький цензор. По его словам, лишь публика вправе определять, над чем смеяться. Смех зрителей стихнет, если шутка окажется грубой или несмешной. «Например, можно смеяться над тем, что у нас принято убивать и поедать животных, но совершенно недопустимо шутить на тему секса с животными! Хотя если бы я был поросенком и мог выбирать, то, пожалуй, предпочел бы, чтобы меня пару раз изнасиловали, а не убили и съели, — говорит Франк Вэм. — Но люди начинают злиться, когда заговоришь с ними на подобные темы. Я вовсе не хочу предаваться плотским утехам с какой-нибудь козой. Я всего лишь считаю, что любопытно было бы выяснить, почему спать с курицей нельзя, а съесть ее, отрубив перед этим голову, — можно».

После этих слов можно было бы подумать, что Франк Вэм не упускает случая бросить вызов табу и готов поиздеваться над чем угодно. Но это не так — юморист делает исключение для ислама. «Я заметил, что не осмеливаюсь публично шутить над исламом, и это меня раздражает, поскольку я воспитан в среде, где принято говорить то, что считаешь нужным. Меня бесит, что кто-то кому-то может таким образом заткнуть рот», — объясняет Франк Вэм.

Юморист вовсе не хотел бы смеяться над исламом, да и не видит в этом ничего забавного, но он убежден, что люди должны иметь право говорить то, что хотят. «Еще ни один мусульманин не звонил мне с угрозами. Я знаю, что представления об ужасных последствиях — отчасти только мои фантазии, однако есть примеры, когда они воплощаются в реальность. Всегда найдется пара сумасшедших, готовых на все, лишь бы отстоять свои взгляды или помешать другому выразить противоположное мнение. Если бы я при всех помочился на Коран, то боялся бы какого-нибудь идиота, жаждущего всадить мне пулю в живот. Раньше я об этом даже не задумывался. Нужно, чтобы у каждого была возможность выразиться, на словах или как-нибудь по-другому, не опасаясь попасть за это в тюрьму или под прицел фанатика. Если мы станем в законном порядке контролировать самовыражение людей, то скоро вообще никто не осмелится что-либо сказать. И тогда нам останется лишь немая маска взаимоуважения, поклон да приподнятая шляпа».

Франк Вэм утверждал, что каждый юморист должен иметь право говорить что хочет и высмеивать других с собственных подмостков, а не на чужой территории. Я полностью согласен с этой мыслью и не раз приводил ее оппонентам в ходе карикатурного скандала. Я не пойду в мечеть рисовать на стене пророка Мухаммеда или раздавать верующим листовки с его изображениями, да еще не сняв ботинки перед входом. В мечети я бы старался придерживаться предписаний ислама и позаботился бы о подобающем одеянии для своей дочери, считая это долгом вежливости по отношению к верующим. Однако если мусульмане требуют, чтобы я следовал их догмам и запретам вне стен их молельных домов, то речь уже не об уважении, а о попытке подчинить меня чужим обычаям. То есть они этим нарушают мое право на свободу слова и вероисповедания, что неприемлемо для светского демократического общества, где никто не может требовать особого отношения к своим религиозным чувствам.

В этой связи возникает вопрос: распространяется ли запрет изображать пророка только на мусульман и страны, где ислам является господствующей религией, или ему также должны следовать и «неверные»?

Весной 2006 года я беседовал с британским экспертом по исламу Бернарда Льюиса у него дома, неподалеку от Принстонского университета в восточном штате Нью-Джерси. Он начал именно с этого взгляда на суть карикатурного скандала, поскольку и правительство, и ученые исламского мира потребовали наказать редакторов и художников за оскорбление пророка, а также призвали западные страны изменить законодательство, чтобы исключить подобные инциденты в будущем. По его словам, никогда раньше подобные требования в отношении «неверных» в их собственных странах не выдвигались. «Мне не удалось найти ни одного примера, когда обсуждалась бы проблема оскорбления пророка „неверными“ в немусульманском государстве. То есть в истории ислама и юриспруденции это совершенно новое явление», — сказал Бернард Льюис.

Когда я спросил ученого, как на это следует реагировать, он ответил: «Не знаю. Возможно, они считают Данию частью исламского мира. Думаю, формулировать эту мысль можно по-разному, но есть предположение, что Европа уже стала частью исламской цивилизации или находится в промежуточном состоянии, когда страны не являются полностью ни „мусульманскими“, ни „неверными“, — при этом они населены и управляются „неверными“, а также имеют особые договорные отношения с мусульманскими странами. Так было с некоторыми европейскими государствами, бывшими окраинами Османской империи. И все же странно, что традиционное для Европы непочитание пророка стало вызывать такую реакцию, поскольку деятельность „неверных“ в своей стране не подпадает под юрисдикцию исламского права».

Можно добавить, что современные средства коммуникации позволяют мусульманам следить за событиями вне исламского мира, то есть поток оскорбительных изображений обрушивается на них, где бы они ни находились. Должно быть, непросто выносить такой напор тем, кто воспитан в культуре, где картины воспринимаются как вызов священным символам. Чтобы это констатировать, достаточно лишь посетить мечеть.

Юморист Франк Вэм выразил эту мысль так: «Прежде христиане были сверхчувствительны ко всему, что даже вскользь затрагивало их религию, а сейчас громче всех заявляют о себе именно мусульмане. Я не стал бы подогревать эти настроения без крайней необходимости, мне просто хочется приложить руку к тому, чтобы каждый мог самовыражаться на той сцене, которую выбрал, и уважал право других выступать на своих сценах. Я ведь не стану высмеивать ислам перед верующими в мечети, мне всего лишь нужна возможность выступать в собственном зале перед людьми, которые за это заплатили, и шутить обо всем, что я сочту нужным».

В конце интервью, вызвавшего повышенное внимание общественности, Франк Вэм изложил свой взгляд на сущность и цель юмора и дал обоснование своим поступкам, справедливое также для многих художников-иллюстраторов, предоставивших рисунки журналистскому проекту «Юлландс-Постен». Он сказал: «Слегка выходя за рамки дозволенного, юморист делает это не для того, чтобы кого-то спровоцировать. Его задача — приоткрыть какие-то истины, нащупать больные темы, ну и выставить напоказ чье-то лицемерие. То, что не обсуждается, может казаться просто нелепостью, и мы забываем, почему это не так. Должно обсуждаться все. Почему нельзя есть друг друга? Почему нельзя заниматься сексом с сестрой? Почему нельзя убивать друг друга, воровать? Понимание всего этого не дано нам априори».

Заказать рисунки Мухаммеда меня побудила ситуация, в которой оказался писатель Коре Блюитген, написавший книгу о мусульманском пророке. В то время ему, бывшему активисту левого крыла, участнику борьбы с «мировым империализмом» 1970—1980-х и защитнику прав угнетенных народов третьего мира, а ныне школьному учителю, было сорок шесть. Блюитген жил среди иммигрантов в копенгагенском округе Нерребро и как-то раз подверг жесткой критике товарищей по партии за «наивность и нежелание бороться» против нетерпимости и угнетения, которые наблюдал в мусульманской среде своего квартала.

Летом 2005 года на празднике у знакомого журналиста, получившего место в информационном агентстве «Ритзау», Блюитген пожаловался, что не может найти художника-иллюстратора для своей рукописи о мусульманском пророке. По его словам, уже трое отказались, опасаясь возможной негативной реакции верующих. Журналисту история понравилась, и три месяца спустя он вернулся к этому разговору, спросив, как дела с поиском художника. За это время Блюитгену все же удалось найти того, кто согласился иллюстрировать книгу о пророке Мухаммеде, настояв при этом на анонимности из боязни насилия со стороны мусульман.

В пятницу 16 сентября утром агентство «Ритзау» распространило историю о проблеме писателя, и на следующий день «Юлландс-Постен», как и большинство других изданий, опубликовала подробную статью о данном событии. В газете также был напечатан рисунок из книги Блюитгена: пророк и один из его последователей верхом на верблюдах направляются в Мекку. «Художники боятся рисовать Мухаммеда» — с таким заголовком на передовице вышла газета.

В понедельник 19 сентября мне позвонил один из главных редакторов «Юлландс-Постен» Йорн Миккельсен, мой коллега по газете «Берлинске Тидене» в первой половине 1990-х. В то время я был корреспондентом в Москве, а он — в Бонне. «У меня есть идея, реализацию которой я хочу поручить тебе», — сказал Йорн. Он сообщил о предложении, которое один из наших сотрудников внес на заседании редсовета перед выпуском воскресного номера, где обсуждались возможные варианты продолжения истории Коре Блюитгена. Предполагалось провести небольшое исследование, предлагая художникам нарисовать пророка Мухаммеда, чтобы на практике доказать существование самоцензуры в творческой среде. Кроме того, полученная информация помогла бы нам выбрать для себя одну из двух основных позиций в дискуссии поданному вопросу. Первая: шум вокруг самоцензуры преувеличен, повода для опасений нет, вряд ли мусульманам придет в голову требовать от европейцев соблюдения канонов ислама, изображать пророка вовсе не запрещено. Вторая: страх перед этой религией — реальность, самоцензура действительно существует, население Европы особенно внимательно относится к исламу, опасаясь насилия со стороны его приверженцев.

Наша задумка представляла собой классический журналистский прием, применяемый, когда кто-то, получив разрозненные сведения о какой-либо проблеме, хочет узнать, как обстоит дело в действительности. Можно было просто обзвонить всех подряд и предложить прокомментировать слова председателя Датского союза художников-иллюстраторов Клауса Сейделя, который заявил, что не знает примеров самоцензуры своих коллег, однако выразил обеспокоенность ее возможным существованием. Но мы хотели, чтобы художники сами, не на словах показали, реальны ли самоцензура и страх перед исламом. «Покажи, а не говори!» — вот классический журналистский девиз данного подхода.

Идея мне понравилась, хотя я был загружен другими делами и сначала подумал: «О нет, еще работа!..» Йорну Миккельсену я сказал, что недавно обсуждал с Клаусом Сейделем другой вопрос и могу попросить у него адреса художников. Я позвонил Клаусу, который одобрил идею, пообещав поговорить с коллегами, и когда он прислал мне список членов Датского союза художников-иллюстраторов, согласившихся участвовать в проекте, я сразу сел за компьютер.

Уважаемый Художник,

Как Вы знаете, на прошлой неделе общественность обсуждала проблему изображения Мухаммеда в связи с категорическим отказом ряда художников иллюстрировать детскую книгу Коре Блюитгена о мусульманском пророке из страха перед возможными негативными последствиями. Газета «Моргенависен Юлландс-Постен» защищает свободу слова, поэтому мы хотим предложить Вам нарисовать Мухаммеда именно таким, каким Вы его себе представляете. Результаты будут опубликованы в номере, который выйдет на следующей неделе.

Жду Вашего ответа.

С наилучшими пожеланиями,

Флемминг Росе, редактор отдела культуры

«Моргенависен Юлландс-Постен»

Добавив, что издание выплатит символический гонорар в восемьсот датских крон, я распечатал около сорока копий письма и взял в секретариате пачку конвертов, чтобы собственноручно надписать все адреса и наклеить все марки. Затем засунул письма в пластиковый пакет и на велосипеде доехал от здания редакции на площади Конгенс Нюторв до почты на улице Кебмайергаде. Там я бросил письма в почтовый ящик, успев сделать это до девяти часов вечера, чтобы они были доставлены в течение следующей недели.

Следующие несколько дней я даже не вспоминал о проекте. Предполагалось опубликовать рисунки в рубрике «Взгляд» воскресного номера, поскольку мы не успевали их напечатать в нашем журнале о культуре, выходившем по пятницам, за который я, собственно, и отвечал. Проект передали редактору Пьеру Коллиньону, он и обсудил с главным редактором, как его реализовать. Только в конце недели Йорн Миккельсен сообщил мне, что проект запущен. Коллеги сомневались в истинности слов Коре Блюитгена, многие сотрудники даже отговаривали нас от этой затеи. Однако я этого не слышал, видимо потому, что находился в Копенгагене, в то время как мои коллеги работали в Орхусе.

Впоследствии вопрос о причинах, побудивших меня написать членам Датского союза художников-иллюстраторов, стал одной из главных тем дискуссии. Мне говорили, что я должен был лично связаться с теми, кто отказался иллюстрировать книгу Блюитгена. Может, они и правы, но помогает ли это понять, почему реакцией на публикацию рисунков стало насилие, запугивание и бойкотирование? Говорилось, что иллюстрации к книге были гораздо менее провокационны и оскорбительны, чем «карикатуры». Но столь однозначный вывод недопустим. Постепенно многие осознали: совершенно невозможно предвидеть, что именно могут счесть оскорблением мусульмане и представители других конфессий. Так было с напоминавшим арабское слово «Аллах» рисунком на крышечках рожков мороженого в «Бургер Кинг», со слоганом «Новая религия для ваших волос» в телерекламе косметического средства, с крестом на форме итальянского футбольного клуба «Интер», с содержащей строки Корана песней из компьютерной игры, со свиньей-копилкой в банке, с другом Винни-Пуха Пятачком и со многими другими вещами, о которых и при самой дикой фантазии вряд ли можно подумать, что они оскорбят чьи-то религиозные чувства.

«Карикатуры» позволили мусульманам придумать различные причины, почему они носят оскорбительный характер. Одни говорили, что их права нарушает само изображение пророка, но если это так, то почему в июне 2005 года они не отреагировали на рисунок творческого дуэта «Вульффморгенталер», где Мухаммед предстает в качестве пациента психбольницы? Или в 1999 году — на работу американца Гэри Ларсона, где вышучивается известное высказывание о Мухаммеде и горе? Или на серию комиксов «Мухаммед: хотите верьте, хотите нет!»? Или на многие другие изображения пророка? Специалисты по истории религии утверждают, что в самом исламе есть древняя традиция изображать пророка, которая бытует и поныне.

«История культуры, современные данные, детские книги и Интернет дают нам бесчисленные примеры того, что мусульмане на самом деле изображают Мухаммеда и их действия не приводят ни к каким последствиям», — утверждала в 2006 году Катарина Родевер, профессор истории религии.

Олег Грабар, ведущий исследователь традиций исламской культуры, выступил осенью 2009 года в журнале «Нью Рипаблик» с критикой популярного у мусульман и западных СМИ представления о том, что ислам якобы запрещает изображать пророка. По его мнению, то, что общество осуждает и требует наказания за любое такое изображение, считая его грехом или провокацией (что в корне неверно), — негативное следствие именно этого заблуждения.

«Сегодня, как и вчера, мусульманские художники пишут образы пророка для своих мусульманских меценатов», — сообщает Грабар. Он считает, что в исламском праве (шариате) нет ничего такого, что на основании Корана и хадисов однозначно запрещало бы изображать пророка. «В то время у толкователей священных текстов не было единства мнений по данному вопросу», — утверждает Грабар. Единственное основание для запрета, согласно Корану, — это слова Бога Деве Марии о том, что ее сын Иисус будет проповедовать: «Я пришел к вам со знамением от вашего Господа. Я сотворю вам из глины по образу птицы и подую в нее, и станет это птицей по изволению Аллаха». Многие толкователи Корана делали из этого стиха вывод, что изображение нужно только затем, чтобы сотворить из него живое существо, а значит, это привилегия Всевышнего, так как только Бог может создавать жизнь. Мусульманские ученые никогда не уделяли этому вопросу много внимания. И хотя большинство осуждало изображения, всегда находились сторонники другого мнения, и до недавнего времени в Иране можно было купить плакаты с портретом молодого Мухаммеда.

О «карикатурах» Грабар сказал: «Поскольку аргументы против так называемых карикатур сводились к юридическому обоснованию права изображать пророка, спорить об этом бессмысленно. Разумеется, можно ставить вопрос о художественном качестве рисунков, об их социальной или политической направленности. Но недостаток вкуса не является юридической категорией, а намерение причинить вред в данном случае выявить трудно, поскольку нет четко сформулированных морально-философских принципов. Печальная история датских карикатур показала, что невежество и некомпетентность — поистине повсеместные явления и что все, от писателей и комментаторов до лидеров бандформирований, должны глубже вникать в суть, прежде чем выносить свой вердикт или начинать беспорядки».

Журналист и комментатор иранского происхождения Амир Тахери тоже опровергает доводы оскорбленных мусульман о всеобъемлющем запрете на изображение пророка и о том, что в исламском мире не принято шутить над религией: «Многие портреты Мухаммеда нарисованы мусульманскими художниками, нередко по заказу мусульманских правителей». По поводу высказываний о том, что в исламском мире не принято смеяться над религией, Амир Тахери говорит: «Это действительно так, если считать исламским миром только „Братьев-мусульман"[6]и им подобных: салафистов, движения "Хамас", "Исламский джихад" и "Аль-Каида". Однако все они являются политическими организациями, которые лишь прикрываются религией. <…> Правда в том, что в исламе всегда находилось место для юмора и что эта религия никогда не призывала карать сатириков отсечением головы".

Если все же принять всерьез запрет на изображения, с учетом существования различных направлений внутри ислама, то следует отметить, что он действует лишь в отношении образов каких-либо языческих божеств, которым мусульмане могли начать поклоняться. Такие изображения действительно представляли угрозу исламу как монотеистической религии. У "карикатур на пророка Мухаммеда", опубликованных в "Юлландс-Постен", вряд ли был шанс стать объектом идолопоклонства, во всяком случае среди мусульман. Если же запрет направлен именно на его предотвращение, то он должен действовать только для мусульман и совершенно не касаться "неверных". То есть эти рисунки никак не могли нарушить запрет на изображения в его классической интерпретации.

Другие мусульмане говорили, что их религию оскорбляют сатирические изображения пророка с бомбой в тюрбане, саблей в руке или рогами на голове. Именно религию, а не чьи-то личные религиозные чувства, на чем постоянно акцентировали внимание западные критики "Юлландс-Постен". В то же время многие называли наиболее провокационной именно мою вводную статью. Такое мнение высказал основатель организации "Демократические мусульмане" Насер Хадер, а также мусульманский политик левых взглядов Асмаа Абдол-Хамид, указавший на мою фразу, где я требовал от всех членов демократического общества готовности стать объектом высмеивания. Видимо, они не поняли, что мое высказывание касалось всех граждан, а не только мусульман.

Спор о сути предполагаемого оскорбления религиозных чувств отнюдь не прекратился, когда первые угрозы получили авторы двух рисунков, которые мало кто оценивал неоднозначно. На первом — Мухаммед в пустыне со своим ослом, абсолютно нейтральный рисунок, который вполне мог бы стать иллюстрацией к книге о жизни пророка. На втором — мальчик Мухаммед, семиклассник из юго-западного района Копенгагена Вальбю, в футболке местной футбольной команды "Фрем" (Frem), на которой написано через дефис датское слово Fremtiden (будущее). Этот Мухаммед, не имеющий ничего общего с пророком, указывает на доску, где на фарси написано: ",Юлландс-Постен" — кучка провокаторов-реакционеров". Эта "карикатура" адресована скорее мне и моим коллегам, чем исламу и его пророку.

На Ближнем Востоке некоторые имамы заявляли, что сама мысль о таких рисунках может смутить мусульман, заставить их задуматься над тем, стоит ли придерживаться своей религии или поискать альтернативу. Они могут начать размышлять над своей верой, задавать критические вопросы, а то и распроститься с ней. По мнению имамов, свобода слова ведет к свободе вероисповедания, что помешало бы властям осуществлять контроль и принуждение. При таком раскладе "карикатуры" обладают революционным потенциалом. То есть утверждение об оскорблении чувств верующих направлено уже не на защиту отдельных личностей, а на то, чтобы мусульмане не отрывались от своего религиозного сообщества и не требовали свободы слова и вероисповедания. Подобные соображения известный телепроповедник Мухаммад Салих аль-Мунаджид высказал телеканалу "Аль-Джазира" весной 2008 года: "Проблема в том, что они хотят начать обсуждать, насколько истинен ислам и насколько ложны иудаизм и христианство. То есть они хотят обсуждать все. Вот в чем дело. Все начинается со свободы мысли, продолжается свободой высказываний и заканчивается свободой веры".

Вернемся, однако, к вопросу о сатирических рисунках: карикатуры это или просто иллюстрации? Как редактор я должен был поскорее найти тех, кто нарисовал бы пророка именно так, как сам его представляет. Жанр, в котором художник мог изобразить Мухаммеда, не имел никакого значения — реализм, абстракционизм, сатира, экспрессионизм, импрессионизм или что-то еще, не важно. Важно было то, каким образом художники из опасений ограничивают себя, когда дело касается ислама. Вот я и хотел найти людей, способных выразить свои мысли через изобразительное искусство, и выяснить, как они относятся к мусульманскому запрету на изображения. Меня устраивали любые варианты, я не требовал каких-то определенных рисунков, что и подтверждается опубликованными нами "карикатурами". Все они отличаются и манерой изображения Мухаммеда (фактически его представляют только четыре-пять рисунков, нарушая, таким образом, запрет), и степенью сатиричности.

Впоследствии многие обвиняли меня и "Юлландс-Постен" в явном намерении оскорбить мусульман, в тщательно просчитанной провокации. Чушь! Впрочем, какая теперь разница, когда все вышло так, как вышло? Если бы мы действительно хотели как-то оскорбить мусульман, то я бы отверг большинство рисунков, поскольку они направлены не против ислама и мусульманского пророка, а против совершенно других людей и социальных групп. Нет, мы лишь приглашали всех к открытому диалогу, без всяких задних мыслей и скрытых намерений.

Мои слова подтвердил председатель Датского союза художников-иллюстраторов Клаус Сейдель в интервью "Датскому радио" в январе 2008 года — сразу же после дискуссии, где меня обвинили в том, что я заказал карикатуры с целью задеть мусульман, то есть в подготовке провокации. О том, что я предлагал художникам нарисовать Мухаммеда таким, каким они его себе представляют, Клаус Сейдель сказал: "Не было никаких ограничений. Он хотел получить личную оценку, восприятие, образ человека, который жил так много столетий назад, что никто не знает, как он на самом деле выглядел, несмотря на имеющиеся изображения. Об этом и сказано в письме, то есть оно не ставило ограничений, и Флемминг Росе не знал, что именно он получит. И я тоже этого не знал".

Чуть позже Сейделя спросили: "Если обращаешься к датским художникам-иллюстраторам, означает ли это, что автоматически заказываешь провокацию?" "Нет, конечно, — ответил он, — хотя так тоже может получиться. Все зависит от художника и от темы. Но точно, совершенно точно — не автоматически. Во всяком случае, если бы Флемминг Росе это предложил, я бы не стал ему помогать. Но задание было совершенно другим".

По словам Сейделя, иллюстрации датских художников отличаются широким спектром жанров. Это рисунки на самые разные темы: от сатиры до репортажа, от политики до театра, от кулинарных рецептов до прогнозов погоды, от читательских писем до международной политики. "Художникам — участникам проекта мы предоставили полный простор для работы, поэтому не могли знать, что от них получим. Взявшись за это, Флемминг Росе и "Юлландс-Постен" поступили мужественно. Было бы стыдно положить рисунки в ящик, не опубликовав их".

Через три дня после того, как я написал художникам, мне пришло электронное письмо от Клауса Сейделя, который хотел узнать, как дела с подключением к проекту его коллег по цеху. Он писал, что получил от них много отзывов и что они живо обсуждают мое предложение. Сейдель просил включить в проект и его самого, добавив, что кто-то из художников согласился участвовать, но были и возражения. По его словам, если рисунки подготовят хотя бы десять из них, мы сможем считать, что представлено все сообщество датских иллюстраторов. "Многие отказываются участвовать в проекте, опасаясь, что их причислят к противникам ислама. Они не хотят испортить отношения с иммигрантами в нашей стране. Этого никто не хочет. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я. Ты не мог бы написать мне, какую именно статью готовишь? Или, если можно, сообщи по телефону".

Художник Йорн Виллумсен из газеты "Политикен" — один из тех, кто отказался от участия, сославшись отчасти на недостаток времени, отчасти — на нежелание нарушать исламский запрет на изображения. Вполне убедительное обоснование, тем не менее выглядевшее лицемерным в свете традиционной для "Политикен" демонстрации неуважения к другим религиям. "Позволь тем, кто верит в Мухаммеда, оставить его образ внутри себя. Зачем вмешиваться? Если я хочу сфотографировать человека, а он отказывается, я уважаю его выбор. Поэтому я считаю, что такими действиями мы не защищаем свободу слова, а выказываем полное неуважение к тем, кто верит или очень ценит религиозные догматы. Все это выглядит как провоцируемая прессой конфронтация без всяких на то оснований. Когда разгорится дискуссия, я, пожалуй, выскажусь".

На той же неделе я получил письмо от Аннетте Карлсен, которая делила студию с другими членами Датского союза художников-иллюстраторов. Видимо, они тоже обсуждали проект. Аннетте Карлсен написала, что идея ей нравится, но жанр газетной иллюстрации отличается от рисунков для детской книжки более острым, сатирическим, то есть провокационным характером. В связи с этим она интересовалась, в каком контексте будут опубликованы рисунки: "Я хотела бы прочитать текст, который, возможно, будет сопровождать рисунки. В таком случае мы обязательно чем-нибудь поможем".

Я тут же позвонил Клаусу Сейделю и заверил его, что у газеты нет никаких скрытых намерений, что речь идет не об использовании рисунков против мусульман и иммигрантов, а только о самоцензуре и дискуссии, вызванной историей Коре Блюитгена. Я также пообещал выслать текст, сопровождающий рисунки, ему и всем художникам, чьими электронными адресами располагал.

Вечером в среду 28 сентября, за два дня до того, как мы собирались опубликовать рисунки, статья была написана, и я прочитал ее по телефону ответственному редактору газеты Карстену Юсте, который одобрил текст. Макет страницы с пустыми местами для рисунков был уже готов, оставалось лишь вставить мою статью. Ее текст был продиктован событиями, подсказавшими нам идею проекта, и рисунками, которые я уже успел получить.

"Юморист Франк Вэм недавно признался, что "не осмеливается публично шутить над Кораном". Автор иллюстраций к детской книге о пророке Мухаммеде хочет остаться анонимным. Того же хотят западноевропейские переводчики сборника эссе, критикующего ислам. Знаменитый музей изобразительных искусств убирает экспонат из страха перед реакцией мусульман. В текущем театральном сезоне три представления высмеивают американского президента Джорджа Буша и нет ни одного, посвященного Усаме бен Ладену и его соратникам. На встрече с премьер-министром Андерсом Фогом Расмуссеном имам призывает правительство повлиять на датские СМИ, чтобы они создавали более позитивный образ ислама.

Приведенные примеры заставляют спросить: имеются ли причины для страха на самом деле? Достоверно известно лишь то, что страх действительно есть и что он ведет к самоцензуре. Общественность запугана, именно поэтому художники, писатели, иллюстраторы, переводчики и работники театра стараются обходить стороной важнейшую в нашей эпохе встречу культур — исламской цивилизации и западного светского общества, основанного на христианстве.

Многие мусульмане отвергают современное светское общество. Они хотят особого положения, настаивая на повышенном внимании к своим религиозным чувствам. Их требования несовместимы с демократическим обществом, где каждый должен быть готов стать объектом иронии, шуток и критики. Разумеется, это не всегда нравится и вовсе не означает, что нужно высмеивать религиозные чувства при любом удобном случае, однако они имеют второстепенное значение.

Неслучайно в тоталитарных обществах людей бросают в тюрьмы за шутки или критику в адрес диктатора. Как правило, их осуждают за оскорбление чувств "своего народа". Дании до этого еще далеко, однако приведенные примеры свидетельствуют, что мы катимся по наклонной, и никто не может предсказать, куда нас заведет самоцензура.

Поэтому "Моргенависен Юлландс-Постен" предложила членам Датского союза художников-иллюстраторов нарисовать Мухаммеда таким, каким они его себе представляют. Двенадцать из примерно сорока художников откликнулись на предложение и представили свои работы, и мы публикуем их здесь с указанием авторов". Далее я перечислял имена двенадцати художников, после чего шел заключительный абзац: "Всего в нашем проекте согласились участвовать двадцать пять человек (часть из них оказались связаны условиями контракта, которые запрещают работать на конкурирующее издание). Одни аргументировали свой отказ, другие сослались на занятость, а некоторые просто не откликнулись".

Одним из тех двенадцати, кто принял мое приглашение, был Ларс Рефн, который впоследствии очень критично отзывался о "Юлландс-Постен", однако тогда мы не могли этого предположить, впечатление от переписки скорее было обратным. К моему тексту он написал комментарий: "Да, именно так!" Подобные слова сложно воспринять иначе, чем поддержку. Он не выдвигал никаких условий или возражений. Вдобавок именно по совету Рефна я сделал приписку, что только двадцать пять членов датского союза художников-иллюстраторов согласились принять участие в нашем проекте и что некоторым из них условия контракта запрещали работать на конкурирующее издание, что лишало их возможности подготовить рисунки для нас. Таким образом, проект становился еще более убедительным, поскольку я мог утверждать, что половина действующих членов союза внесли в него свой вклад. О самом проекте Рефн написал: "Спасибо за ваше письмо о рисунке на тему "Пророк Мухаммед и свобода слова". Я собираюсь отправить вам свою работу, вы получите ее в пятницу к двенадцати часам".

Слова Коре Блюитгена о самоцензуре художников, получивших предложение иллюстрировать его детскую книгу о мусульманах, уже подтвердились. Иллюстратор, который взялся за эту работу, 17 сентября 2005 года объяснил газете "Дагбладет Информашон", что пожелал остаться анонимным, опасаясь за свою безопасность. "Мне не хватило смелости открыться, что меня жутко раздражает, но пока хватает ума не забывать про риск стать жертвой религиозного фанатизма. Мне вовсе не чудится большое исламское привидение, которое стучится в мою дверь, но я опасаюсь, что за мной будут следить на улице или еще что похуже, — сказал он. — В студии мы обсуждали, стоит ли вообще писать книгу, затрагивающую чужие святыни, когда есть вероятность кого-то спровоцировать. Но мы ведь живем в демократическом обществе, где можно высказывать свое мнение. Несправедливо, что мы оказались перед такой дилеммой".

В январе 2006 года, незадолго до того, как скандал стал уже международным, тот же анонимный иллюстратор более подробно объяснил свою позицию газете "Уикендависен". "Когда издательство предложило мне эту работу, редактор прямо сказал, что в некоторых частях исламского общества могут неправильно воспринять иллюстрации к данной истории, поскольку существует интерпретация Корана, запрещающая изображать Мухаммеда. Как и многие другие датчане, я тогда об этом ничего не знал и, если бы не предупреждение редактора, ушел бы с головой в эту работу, как и в любую другую. Я горел желанием иллюстрировать книгу, поскольку в мире, который она описывает, есть нечто живописное и чарующее, — но после слов редактора погрузился в раздумья. Действительно ли я поставлю под угрозу себя и свою семью или не стоит слишком бояться ислама?"

Иллюстратор указал три события, заставившие его подвергнуть свою работу самоцензуре и остаться анонимным: фетва против Салмана Рушди, убийство Тео ван Гога и жестокое нападение на лектора института Карстена Нибура при Копенгагенском университете осенью 2004 года. По словам потерпевшего, неподалеку от парка развлечений Тиволи его подкараулили трое молодых мусульман, избили на заднем сиденье автомобиля и с угрозами потребовали больше не цитировать стихи из Корана на лекциях в университете.

"Посовещавшись с женой, я решил выполнить работу анонимно, поскольку боялся за себя и свою семью. Мой выбор казался нелепым и предвзятым. Не все понимали, почему я счел необходимым так подстраховаться. Коллеги, с которыми я это обсудил, высказались определенно. Одни назвали мои опасения смехотворными. Другие утверждали, что художников-иллюстраторов будут считать трусами. Третьи одобрили мое решение, посоветовав даже отказаться от работы до того, как ее результаты "проверят иммигрантов на прочность". Сам я считаю, что в обществе иммигранты часто подвергаются неоправданному давлению. Но у нас, на Западе, есть традиция иллюстрировать книги для детей и молодежи рисунками героев и негодяев, главных и второстепенных персонажей, и было бы несправедливо менять наши обычаи".

Иллюстратор также подтвердил слова Коре Блюитгена, что три художника отказались от этого задания, опасаясь негативной реакции. Опасалась ее и Нанна Гюлденкерне из издательства "Хест & Сен", выпустившего книгу Блюитгена. Всего опросили пять-семь человек. Никто из трех отказавшихся художников никогда публично не выступал по этому вопросу. Был еще один иллюстратор, который взялся за работу, также потребовав анонимности, но, несмотря на все рекомендации Коре Блюитгена, фактически подчинился запрету на изображение пророка, нарисовав его со спины, чтобы никто не видел лица Мухаммеда.

"Когда он показал свою работу, мы увидели, что, вопреки договоренности, на всех пятнадцати рисунках Мухаммед обращен спиной к зрителям, поэтому было решено сделать все заново. До того как этот художник, получив гарантии анонимности, взялся за работу, один от нее уже отказался", — объяснил Коре Блюитген. По его словам, первый иллюстратор специально наводил справки, можно ли изображать пророка. В центре изучения Ближнего Востока при Южнодатском университете в Оденсе ему ответили, что для датчанина такая работа не представляет опасности. Однако в последний момент он струсил.

Парадоксально, но один из имамов, которые впоследствии обрушились с критикой на "Юлландс-Постен", заявил, что запрет на изображение Мухаммеда не действует в отношении немусульман. "Как мусульмане мы не можем вмешиваться в дела других народов", — сказал Абдул Вахид Педерсен газете "Информашон" в сентябре 2005 года.

В январе 2005 года, когда биография Мухаммеда, написанная Блюитгеном, готовилась к публикации, верстальщик и работники типографии также пожелали остаться анонимными. Более того, датские издательства отказались от переиздания книги, поэтому ее пришлось печатать за границей.

Несмотря на достаточное количество материалов в деле о биографии пророка Мухаммеда, подтверждающих факт самоцензуры, в "Юлландс-Постен" медлили с публикацией рисунков. За это время обнаружилось множество других фактов, убедивших меня и главного редактора Йорна Миккельсена в необходимости придать огласку этой истории.

Юморист Франк Вэм уже признался, что, впечатленный насильственными действиями исламских радикалов, хорошенько думает, прежде чем перейти границы дозволенного в отношении мусульман, в отличие от других социальных групп и тем.

В 2004 году должен был выйти в переводе на европейские языки сборник эссе о положении женщины в исламском обществе "Де маагденкои". Переводчики и сотрудники издательств, причастные к выпуску этой книги, тоже опасались за свою жизнь, поскольку ее автору Айаан Хирси Али, проживающей в Нидерландах женщине-политику сомалийского происхождения, неоднократно угрожали физической расправой. Под заголовком "Я обвиняю" книгу отправили в издательство "Юлландс-Постен Форлаг" осенью 2005 года. По словам агента писательницы, многие европейские переводчики не хотели, чтобы их имена фигурировали в книге Айаан Хирси Али, которая была вынуждена жить под круглосуточным наблюдением телохранителя, скрывая свой адрес. Из финского издания, переводчик которого также пожелал остаться анонимным, без разрешения автора убрали спорное высказывание о мусульманском пророке, которого Айаан Хирси Али в одном из интервью охарактеризовала как "тирана" и "извращенца".

Еще один пример самоцензуры, упомянутый в начале моей вводной статьи к рисункам, — эпизод в лондонской художественной галерее "Тейт" в середине сентября 2005 года, подробности которого можно узнать из британских СМИ. Восьмидесятичетырехлетний Джон Лэтэм, ключевая фигура британского концептуального искусства, открыл небольшую ретроспективную выставку, на которой среди прочих экспонатов демонстрировалась композиция "Бог велик". Она представляет собой толстую стеклянную пластину, в которую вставлены надорванные экземпляры Библии, Талмуда и Корана. Композиция стала реакцией на события первой войны в Персидском заливе в 1991 году. По словам Лэтэма, своей композицией в виде прозрачного застывшего стекла с "вырастающими" из него священными книгами он хотел показать, что у всех религий один источник. Написанные тексты уязвимы, а использование мировыми религиозными организациями слова "Бог", как считал Лэтэм, полно предрассудков. "Письменные материалы спорны и при неосторожном обращении могут вызвать враждебность, — сказал он в одном из интервью в декабре 2004 года. — Такие произведения искусства, как композиция "Бог велик", призваны показать, что основа любой теологии — некий источник, откуда почерпнуты все религиозные догматы, если говорить об их физической сути, или же откуда они исходят, если говорить об их духовном восприятии. Как правило, народам знаком тот источник, с которым они каким-то образом соприкасались, и поэтому его называют "Аллах", "Бог" или "Иегова". Данный феномен должен утратить свои сектантские признаки".

И Джон Лэтэм, и куратор выставки в галерее "Тейт" считали, что это произведение следует разместить в центре экспозиции. Но директор музея Стивен Дюкар перед началом выставки все же распорядился убрать композицию. К такому решению он пришел после консультаций со специалистами по исламу, предупредившими, что мусульмане могут расценить данный предмет как оскорбление их священного писания. Директор также учел политический климат в стране после июля 2005 года, когда при терактах в лондонском метро, совершенных небольшой группой британских мусульман, погибли пятидесят два человека. "Мы не хотели, чтобы кто-то исказил смысл работы Джона Лэтэма, придав ему политическое значение, о котором не было и речи в процессе создания композиции", — пояснил Стивен Дюкар газете "Обсервер".

В то же время руководство музея даже не поинтересовалось мнением самого Лэтэма и куратора выставки. Более того, Дюкар признался, что не советовался ни с полицией, ни с экспертами по терроризму. Он также не советовался с мусульманскими организациями. Интересно, что никому даже в голову не пришло спросить Дюкара, почему он не консультировался со специалистами по христианству и иудаизму, хотя священные тексты этих религий представлены в композиции наравне с Кораном. Похоже, британские мусульмане настолько непредсказуемы и ранимы, что обращаться с ними надо как с малыми детьми, — и почему-то все с этим заранее согласны. Или же мусульман в Великобритании воспринимают как диких животных, которых ни в коем случае нельзя дразнить. Оба мнения крайне оскорбительны.

Решение руководства музея привело Лэтэма в бешенство. Он потребовал убрать свою работу из постоянной экспозиции галереи "Тейт" и вернуть ее. "Представители "Тейт" повели себя как последние трусы. Они поступили глупо, поскольку таким образом поддерживают воинствующую часть исламского общества", — заявил он газете "Обсервер".

Две недели спустя Лэтэм пояснил свою точку зрения газете "Индепендент": "Их решение противоречит здравому смыслу. Ведь они знали, что моя работа находится в центре экспозиции.

Это как незаконченное повествование, и потому причины их поступка я расцениваю как не имеющие ничего общего с искусством… Это внезапное решение совершенно не учитывало то, что было сказано о композиции на ее презентации".

По словам директора Дюкара, персонал музея боялся нападения исламских экстремистов, однако этот страх не был связан с общими настроениями в обществе после теракта 7 июля. Данную ситуацию прокомментировала Шами Чакрабарти, руководитель правозащитной организации "Свобода": "Меня беспокоят поступающие к нам в последнее время сигналы, которые свидетельствуют о серьезной угрозе свободе слова. Я хочу сказать, что после 7 июля нам всем необходимы такие выставки или политические заявления и гораздо больше, чем когда-либо, нужны дискуссии и несогласия, поэтому инцидент с композицией так огорчает. Неужели три священные книги в куске стекла могут вызвать непримиримые противоречия? Честно говоря, независимо от ответа на этот вопрос, мне кажется, что противоречия существуют именно в нашем демократическом обществе".

Джон Лэтэм умер 1 января 2006 года до окончания ретроспективной выставки и до того, как его произведение "Бог велик" стало частью глобальной концептуальной композиции, которую составили "карикатуры на пророка Мухаммеда" в начале февраля того же года.

На той неделе, когда все обсуждали новость о самоцензуре среди персонала галереи "Тейт", состоялись три постановки в театрах Дании. В данных случаях речь идет непосредственно о самоцензуре на высказывания об исламе, так что эти спектакли стали фрагментами общей картины, демонстрирующей, как деятели культуры предпочитают воздерживаться от всего, что может быть неоднозначно воспринято исламскими фундаменталистами. Поэтому я решил привести их в своей книге в качестве примера.

В театре города Орхуса состоялась постановка пьесы "Такое случается" английского драматурга и режиссера Дэвида Хэа. Ее название взято из речи министра обороны США Дональда Рамсфелда, который, комментируя массовые случаи мародерства в Ираке после падения режима Саддама Хусейна 11 апреля 2003 года, лаконично сказал: "Такое случается". Данная пьеса критически оценивает деятельность британского премьер-министра Тони Блэра и американского президента Джорджа Буша от президентских выборов 2000 года до вторжения в Ирак. Одновременно в театре "Нерребро" в Копенгагене прошла премьера мюзикла "Давайте надерем задницу!" шотландского коллеги Дэвида Хэа — социалиста Алистера Битона. Его постановка представляла собой резкую сатиру на войну в Ираке и борьбу с террором, в которой главными злодеями были представлены Джордж Буш и Тони Блэр. Наконец, в театре "Мунго Парк" демонстрировалась комедия "Дабл-ю — молодые годы", высмеивающая Джорджа Буша. Как заявило руководство театра, это "повествование о клоуне, который стал императором, о придурке, который дурачит самого себя и весь мир, о религиозном фундаментализме как последнем выходе из создавшегося положения и о последствиях сделанного выбора".

Разумеется, нет ничего плохого в том, чтобы немножко посмеяться над Джорджем Бушем и Тони Блэром, скорее наоборот, поскольку для этого есть все основания. Однако заставляет задуматься тот факт, что все три постановки были направлены против американского президента и британского премьер-министра, и ни в одной из них не оказалась представлена другая сторона конфликта — Саддам Хусейн, Усама бен Ладен и исламисты со своей идеологией. Связано ли это с тем, что критиковать западных политиков — беспроигрышный вариант, а те, кто высмеивает исламских террористов и мусульманские обычаи, боятся получить по голове, или же, по словам юмориста Франка Вэма, еще чего-нибудь похуже.

Ранее я упомянул встречу датского премьер-министра Андерса Фога Расмуссена и двух других министров с имамами, представителями исламских объединений и политиков мусульманского происхождения. Это мероприятие состоялось после теракта в Лондоне, поэтому его целью было обсуждение возможных путей предотвращения радикализации общества и террора. Депутаты фолькетинга начали критиковать встречу еще до ее начала, считая, что правительство таким образом предоставляет политическую платформу имамам и повышает их влияние среди мусульман в ситуации, когда большинство из них напрямую препятствуют интеграции мусульман в датское общество. Трое депутатов в знак протеста против присутствия имамов покинули зал. После встречи двое мусульманских духовных лидеров публично потребовали ограничить свободу слова, объявив, что призвали премьер-министра Андерса Фога Расмуссена принять соответствующие меры. "Я попросил премьер-министра как главу правительства запретить СМИ публиковать статьи, в которых мусульмане всячески высмеиваются и принижаются", — сказал имам Мохаммед Мехди Хадеми, направленный в Данию теократическим режимом Ирана.

Другой имам сирийского происхождения, Махмуд Фуад аль-Барази, поддерживающий связи с "Братьями-мусульманами" и заявивший летом 2005 года египетской газете, что в Дании необходимо создать параллельное исламское общество для противостояния "неверным" и поддержки живущих в стране мусульман в чужой для них культурной среде, также попросил датского премьера вмешаться в дела свободной прессы. "Мы хотим, чтобы пресса перестала сеять раздор и вражду между членами общества. СМИ не должны преувеличивать ошибки или высмеивать религию", — сказал аль-Барази в интервью "Юлландс-Постен". А в интервью "Политикен" сообщил: "Я посоветовал премьер-министру направить обращение в адрес СМИ с просьбой вести себя чуть более умеренно, не оскорблять и не бесчестить различные религии". Такие слова недвусмысленно призывают датское правительство ввести цензуру на критику религии, установив особые ограничения в отношении ислама, что еще раз подтвердилось после публикации рисунков, когда Европейский совет фетвы и исследований, членом которого является имам аль-Барази, официально потребовал ввести запрет на оскорбление религий и священных символов.

Все эти примеры наглядно показывают, что цензура на высказывания в отношении ислама проникла как в датское, так и в европейское общество. Заметим, что не все это происходило в Дании, но мы с "Юлландс-Постен" изначально решили рассматривать данную проблему в международном масштабе.

Кроме того, в моей статье, сопровождающей рисунки, говорилось о юридическом преследовании шуток и сатиры в тоталитарном обществе. Я писал: "Неслучайно в тоталитарных обществах за шутки или критику в адрес диктаторов людей бросают в тюрьмы. Как правило, их осуждают за оскорбление чувств "своего народа"".

Я много думал о своем опыте работы за железным занавесом. В середине 1980-х мне попалась книга "Советский Союз в зеркале политического анекдота", написанная двумя советскими эмигрантами. По словам авторов, в то время любители рассказывать политические анекдоты рисковали сесть в тюрьму на три года, поскольку их остроты воспринимались как клевета на советскую общественно-государственную систему и подпадали под ту же статью, по которой судили диссидентов. Авторы трактовали широко распространенные политические анекдоты как элемент фольклора, возникший в связи с отсутствием свободы слова. В книге упоминались святыни и догмы, которые официальная идеология запрещала критиковать, поскольку они составляли основу советской власти, и которые в итоге стали объектом для смеха. Это были: общественно-политический строй СССР, коммунистическая партия с ее монополией на правду, внутренняя и внешняя политика партии, ее интерпретация прошлого и прогнозы на будущее, национальная политика, нерушимость положений о государственной собственности и многое другое.

В первом романе "Шутка" (1967) чешского писателя Милана Кундеры речь идет о риске, которому подвергались те, кто рассказывал политические анекдоты в коммунистической Чехословакии. Вымышленный персонаж романа Людвик Ян, находчивый, обаятельный и популярный в своей среде студент Пражского университета, являющийся также членом коммунистической партии, попал в опалу после того, как во время каникул шутки ради отправил неполиткорректную открытку своей горячо любимой подруге, ученице партийной школы. "Оптимизм — опиум для народа! Здоровый дух попахивает глупостью! Да здравствует Троцкий!" — написал Ян. Он перефразировал высказывание Карла Маркса "Религия — опиум для народа", высмеивал нездоровый оптимизм, насаждаемый режимом, и под конец прославлял Льва Троцкого, заклятого врага Сталина.

Во времена социализма взамен прежней едкой сатиры требовались новые формы позитивного юмора. На Первом съезде советских писателей в 1934 году Пантелеймон Романов сказал: "Хочется высказать пожелание… чтобы к концу третьей пятилетки у нас в СССР отпала надобность в сатире и осталась только большая потребность в юморе и веселом, жизнерадостном смехе".

В романе Кундеры послание Людвика Яна попадает не к тем людям, его вызывают на "дружеский разговор" в секретариат университетской партийной ячейки, где юмора, как выяснилось, никто не понимает. "Товарищи, это же всего лишь шутка!" — безуспешно взывает к ним Ян. Дело заканчивается тем, что его выгоняют из университета, на показательном заседании исключают из партии, и в результате он, попав в армейский штрафной батальон, вынужден три года проработать на шахте. Причем его постоянно заставляют заниматься самокритикой и публично каяться на разных собраниях. В конце концов Ян примиряется с мыслью, что заслужил наказание за свои слова, шедшие вразрез с линией партии. Позже старый знакомый сказал ему: "Вы шутили над тем, что они почитали святым".

В романе Милана Кундеры описана середина 1960-х, когда Чехословакия находилась на пороге реформ и Пражской весны. В какой-то момент один из друзей Людвика Яна говорит о годах до коммунистического переворота: "Когда я вспоминаю самых одержимых коммунистов первого периода социализма в моей стране… они кажутся мне во сто крат более похожими на религиозных фанатиков, чем на вольтерианских скептиков. У того революционного времени — с 1948 года вплоть до 1956-го — было мало общего со скептицизмом и рационализмом. То было время большой коллективной веры. Человек, который шел с тем временем в ногу, был исполнен чувств, схожих с религиозными".

Друг проводит параллели между несчастной судьбой Яна и тоталитарной Женевой XVI века, когда там правил реформатор французского происхождения Жан Кальвин: "Я расскажу вам вот что: в Женеве, во времена, когда ею завладел Кальвин, жил один юноша, возможно похожий на вас интеллигентный молодой человек, пересмешник, у которого нашли записи с издевками и нападками в адрес Иисуса Христа и Евангелия. Что в том особенного? — быть может, думал этот юноша, столь похожий на вас. Он же не делал ничего дурного, разве что шутил. Ему едва ли была ведома ненависть. Он знал лишь непочтение и равнодушие. Он был казнен. Не считайте меня сторонником такой жестокости. Я хочу лишь сказать, что ни одно великое движение, призванное преобразовать мир, не выносит насмешек и унижений, ибо это ржавчина, которая разъедает все".

Спустя пять лет после выхода романа Кундеры словацкого писателя Яна Калину приговорили к пяти годам тюрьмы за его собрание сатирических историй под названием "1001 шутка", которое вышло в Братиславе в 1969 году. Во время судебного процесса прокурор в качестве свидетелей вызвал работников типографии. По их словам, работая с рукописью, они столько смеялись, что общественный порядок в типографии был нарушен. Затем суд объявил, что Калина осужден "за сбор и распространение аудиозаписей провокационного характера и текстов антигосударственного содержания… и за подготовку к публикации юмористическо-сатирической книги, которая грубо оскорбляет государственную власть и общество Чехословацкой Республики, а также их солидарность с политикой СССР".

В оскароносном немецком фильме "Жизнь других" мы видим Восточный Берлин 1984 года глазами офицера тайной полиции, которому поручено следить за драматургом и его женой. Один из эпизодов происходит в столовой службы безопасности. В обед один из сотрудников собирается рассказать коллегам анекдот о партийном лидере Эрихе Хонеккере. "Приходит Хонеккер на работу и говорит: "Доброе утро, солнце! Как поживаешь?"" — начинает рассказчик и в ужасе замолкает, увидев за соседним столиком начальника, который, однако, разрешает ему продолжить рассказ, словно подшучивать над партийным лидером — обычное дело. "Хорошо, — говорит сотрудник и начинает заново: — Хонеккер видит солнце и говорит ему: "Доброе утро, дорогое солнце!" Солнце отвечает: "Добрый день, Эрих, как дела?" Чуть позже диалог продолжается: "Здравствуй, дорогое солнце!" — и солнце отвечает: "Здравствуй, Эрих, как поживаешь?" В конце дня руководитель партии снова обращается к солнцу и спрашивает: "Дорогое солнце, как твои дела?" — но на этот раз солнце молчит. После нескольких безуспешных попыток Хонеккер начинает сердиться: "Почему ты не отвечаешь, дорогое солнце?" — на что солнце отвечает: "Иди к черту, я сейчас на Западе"". Засмеявшись было, окружающие тут же обрывают смех, потому что начальник (которого зовут Штази) приказывает рассказчику назвать свое имя и звание, обвинив его в издевательстве над лидером партии и страны. После чего Штази вновь заставляет всех засмеяться, сказав, что пошутил. Но на этом история не кончается, и виновника в конце концов понижают в должности. В конце фильма зритель видит его в мрачном подвале за чтением писем от граждан. Анекдот о Хонеккере все же разрушил его карьеру.

В 1990 и 1991 годах я некоторое время провел в Прибалтике, где все назревал бунт против советской власти. Рижская газета "Советская молодежь" в конце 1980-х первой опубликовала анекдот о партийном лидере Михаиле Горбачеве, нарушив таким образом существовавший запрет. С тех пор в газете появилась постоянная рубрика для анекдотов, которые несколько десятков лет было запрещено печатать. Тираж этой ежедневной газеты быстро вырос до шестисот тысяч. В крупных советских городах в то время на каждом углу шла бойкая торговля собраниями анекдотов, однако после развала страны в конце 1991 года тем для высмеивания не осталось. Летом следующего года я написал для своей газеты статью "Уже не смешно", в которой речь шла об исчезновении советских анекдотов в новой России, где старый мир рухнул, но вырисовывалась новая политическая действительность, над которой также можно подшучивать. Ситуация изменилась довольно быстро, в том числе благодаря так называемым новым русским, ставшим в 1990-х любимым объектом для шуток.

Советские анекдоты отображали точную картину своего времени. Я иногда обращался к ним, когда читал лекции о процессах в современной России, чтобы рассмотреть их в историческом контексте. Дело в том, что в каждом следующем десятилетии то или иное событие рождало новый поток шуток, характеризующих эпоху. В 1930-е годы, во времена сталинских репрессий, когда шутить над действовавшим режимом было особенно опасно, в народе ходил анекдот: "Сидят в камере трое. "Тебя за что посадили?" — спрашивает один другого. "За то, что я рассказал анекдот, — отвечает тот. — А тебя?" — "За то, что я слушал анекдот". "А тебя за что?" — обращаются они к третьему. "За лень. Я в гостях услышал анекдот. По дороге домой все думал: сразу донести или подождать до утра? Решил подождать, а ночью меня и забрали"".

В 1950-х годах можно было услышать такой анекдот: "Русский, француз и американец спорят, какая нация самая смелая. "У нас каждый пятый побывал в автокатастрофе, но мы все равно водим машину", — говорит американец. "А у нас каждая пятая проститутка — венерическая, но мы все равно ходим в публичный дом", — говорит француз. "А у нас каждый третий — стукач, но мы все равно рассказываем анекдоты", — говорит русский".

В своей книге "Хаммер & Тикл" британский режиссер-документалист Бен Льюис юмористически показывает историю коммунизма через призму политических анекдотов. По всей видимости, массовые аресты советских шутников начались в 1933 году. По словам Бена Льюиса, впервые со времен римского императора Марка Антония Аврелия (начало 111 века) столько людей были брошены в тюрьмы за анекдоты о государственном лидере. Советским нововведением было то, что провинившихся отправляли в лагеря на срок до десяти лет, осудив их по статье 58–10 Уголовного кодекса СССР, в соответствии с которой все, начиная от анекдотов, карикатур и проклятий до памфлетов и листовок с критикой в адрес Сталина и его режима считалось антисоветской агитацией и пропагандой.

После смерти Сталина в 1953 году несколько тысяч осужденных за преступления против государства были выпушены на свободу и реабилитированы. В следующее десятилетие историк Рой Медведев получил уникальную возможность — доступ к материалам комиссии, назначенной партией для наблюдения за процессом реабилитации жертв репрессий. По его словам, члены комиссии были удивлены, как много людей (около трехсот тысяч человек) получили срок за то, что рассказывали политические анекдоты, и это было далеко не полное число, поскольку многие из тех, кто был арестован за шутки о режиме, уже вышли на свободу или скончались в лагерях. "Преследование людей, которые рассказывали анекдоты, — заявил Медведев, — стало ключевым элементом сталинского террора, подтвердив, что режим не терпел ни малейшего проявления несогласия". Политические анекдоты, распространение крамольных слухов и критика советских лидеров четко попадают в разряд "мыслепреступлений", описанных известным британским писателем Оруэллом.

Именно так я воспринимал контекст, в котором происходила подготовка к публикации рисунков пророка Мухаммеда осенью 2005 года. Наибольшее значение критики придавали другим проблемам, особенно дискуссии об иммиграции в Данию, которая, по мнению многих, превратилась в антиисламскую кампанию, о чем свидетельствовали многие события. Министр культуры Брайан Миккельсен незадолго до публикации рисунков в своей речи жестко раскритиковал "средневековую исламскую культуру". Один из членов Датской народной партии в сентябре 2005 года разместил на своей странице в Интернете статью, где сравнивал мусульман с раковыми клетками и говорил, что они никогда не смогут интегрироваться в датское общество. По мнению критиков, дискуссия об исламе и мусульманах стала постепенно принимать все более резкий характер в связи с официальным курсом правительства на ограничение количества приезжих, в первую очередь из мусульманских стран, проводимым совместно с настроенной против иммиграции Датской народной партией. Критики восприняли "карикатуры на пророка Мухаммеда" как часть антиисламской кампании.

На самом деле это было не так. Я решил опубликовать рисунки по двум причинам. Во-первых, наш журналистский проект должен был привлечь внимание к самоцензуре в культурной жизни страны — значительному явлению, которое обсуждалось в связи с книгой Блюитгена. Во-вторых, отношение художников к запрету на изображение пророка и самоцензура их мнения об исламе могли повлиять на борьбу с возможным страхом перед мусульманами. Кроме того, все это напоминало мне ситуацию за железным занавесом, где коллективные акции протеста помогали преодолеть страх. Чем больше было тех, кто бросал вызов существовавшим запретам, тем труднее было запугать общественность. Например, во время так называемого "дела Рушди" 1989 года, когда британскому писателю индийского происхождения пришлось скрываться от гнева иранского духовного лидера, Коре Блюитген предложил своим коллегам, выпуская книги, включать в них страницу с самыми резкими цитатами из "Сатанинских стихов". "В таком случае им придется убить нас всех, как богохульников, но сделать это фанатикам будет непросто, если эту идею поддержат многие, — пояснил Коре Блюитген перед публикацией "карикатур на пророка Мухаммеда". — Мой коллега из Союза писателей согласился нас поддержать, но на собрании мою идею восприняли очень негативно. Но, думаю, это совершенно нормально. Нужно бросать вызов религиозным запретам, из-за которых Рушди вынесен смертный приговор, и делать это снова и снова, сотни раз, спрашивая при этом, что собираются предпринять наши противники. Ведь именно так побеждались все проявления радикализма, так было и с христианством. Закон о богохульстве сегодня не имеет никакой силы, раз его постоянно нарушают".

То же подумала и Айаан Хирси Али, когда авторы американского телесериала "Южный парк" весной 2010 года получили угрозы в свой адрес, создав в одном из эпизодов сатирический образ мусульманского пророка. Она призвала Голливуд провести кампанию солидарности с мультипликаторами и прокомментировала ситуацию для "Уолл-Стрит Джорнал": "Мысль такова: создавать различные истории о пророке Мухаммеде, чтобы изображать его как можно чаще. Эти истории вовсе не должны порицать или оскорблять пророка, нужно лишь раздвигать границы риска. Цель такой акции — атаковать сверхчувствительность мусульман сразу с нескольких сторон, чтобы они не могли охватить их все. Другое важное преимущество такой кампании — это возможность приучить их к обращению, к которому уже давно привыкли последователи других религий".

Более глубокое исследование выявило и другие примеры самоцензуры и ограничений свободы слова помимо тех, на которых было основано мое решение опубликовать рисунки. Приведу еще пять эпизодов.

1. Осенью 2005 года в маленьком французском городке Сен-Жени-Пуйи, расположенном на границе со Швейцарией, группа исламских активистов протестовала против литературных чтений трагедии Вольтера "Фанатизм, или Пророк Магомет" (1741). Мусульмане считали, что это произведение оскорбляет их районную общину, и поэтому мероприятие следует отменить. Двенадцатью годами раньше подобный инцидент произошел по другую сторону границы — в Женеве и закончился тем, что постановка трагедии не состоялась, лишившись поддержки общественности. Между тем мэр французского городка занял твердую позицию, и в день мероприятия в город были направлены специальные патрули для обеспечения безопасности. В итоге демонстранты подожгли один автомобиль, а в отдельных районах произошли перестрелки.

2. Летом 2005 года британское правительство, сформированное партией лейбористов, выдвинуло законопроект о введении юридической ответственности за критические высказывания в отношении религий в невиданных ранее масштабах. Эту инициативу, известную как "закон против разжигания межрелигиозной ненависти", члены британского ПЕН-клуба в своих выступлениях назвали компенсацией проживающим в стране мусульманам за дискриминацию, которой они подверглись вследствие борьбы с терроризмом, усиления контроля над гражданами, жестокого обращения с заключенными в Гуантанамо и войны в Ираке. Разумеется, борьба с дискриминацией — это благородная цель, но, по мнению Салмана Рушди и комика Роуэна Аткинсона, данный закон, будучи принят, приведет к установлению самоцензуры и повышению напряженности в мультикультурном британском обществе. "Мы понимаем намерение правительства найти способ на законодательном уровне защитить мусульман по аналогии с правовыми нормами, запрещающими любые проявления расизма. Однако закон, который устанавливает широкие полномочия по урегулированию конкретных случаев, изначально свидетельствует о непонимании сути вопроса, — написали Рушди и Аткинсон ответственному министру. — Законопроект неминуемо обострит противоречия между различными вероисповеданиями, завалит работой суды и приведет к (само)цензуре в искусстве, СМИ и издательствах. Мы также опасаемся, что из-за него в обществе будут ограничиваться любые критические высказывания о пороках, так или иначе имеющихся в религиозных структурах, и в то же время воодушевятся те, кто желает использовать суды и СМИ для самовозвеличивания".

Больше четырехсот писателей открытым письмом предупредили министерство внутренних дел, что законопроект фактически санкционирует цензуру, обедняя культурную жизнь и усиливая религиозную нетерпимость во всех конфессиях. "Создается впечатление, что нам приходится снова вступать в битву за эпоху Просвещения в Европе", — говорит Салман Рушди в одном из своих эссе. По словам комментаторов, "Сатанинские стихи" Рушди также подпадали под действие нового закона. Парламентское голосование должно было состояться несколько месяцев спустя, и инициатор предложения заявил, что оно также поставит вне закона рисунки, опубликованные "Моргенависен Юлландс-Постен". Несмотря на непрекращающиеся протесты и острую критику, правительство все же выдвинуло законопроект на голосование, причем именно в тот вечер, когда карикатурный скандал достиг своего апогея. В тот день я участвовал в выпуске новостей на телеканале "Скай Ньюс", где подробно обсуждались британский законопроект и скандал, вызванный "карикатурами". Инициатива правительства в итоге провалилась с перевесом всего в один голос, в немалой степени благодаря тому, что Тони Блэр рано ушел домой, полагая, что закон примут и без него.

3. 29 декабря 2004 года Музей мировой культуры в Гетеборге открыл двери для посетителей пяти выставок, одна из которых называлась "Безымянная лихорадка: СПИД в эпоху глобализации". На ней демонстрировалась работа художницы арабского происхождения Лузлы Дараби "Любовная сцена" (2003). Картина изображала сцену соития: женщина лежит на спине с раздвинутыми ногами, лица стоящего мужчины не видно. Заметно, что женщина наслаждается этим актом любви. В верхней части картины приведен первый стих из Корана на арабском языке: "Во имя Аллаха, милостивого, милосердного. / Хвала Аллаху — Господу миров, / милостивому, милосердному, / властителю дня Суда! / Тебе мы поклоняемся и к Тебе взываем о помощи: / веди нас прямым путем, / путем тех, которых Ты облагодетельствовал, не тех, что подпали под Твой гнев, и не путем заблудших".

По словам Дараби, у мусульман на ее родине, в Алжире, есть старая традиция: прежде чем лечь с женой, муж обращается к Богу. Она объяснила, что ее картина символизирует связь между любовью и верой и что физическая любовь помогает установить контакт с духовным миром. При этом Дараби подчеркнула, что ее работу также можно рассматривать как критику патриархального общества и насилия над женщиной, а также как вызов суровому табу на право женщины получать сексуальное наслаждение, действующему в том мире, откуда она родом. "Картина стала результатом моих размышлений о женщинах, прежде всего о насилии, которому они подвергаются, о чем я знаю из личного опыта моей мамы и тети", — сказала Лузла Дараби, рассказывая о своей картине.

В январе музей получил порядка шестисот или семисот электронных писем от оскорбленных мусульман с требованиями убрать картину из экспозиции. Некоторые сообщения содержали угрозы со ссылкой на убийство голландского режиссера Тео ван Гога в 2004 году. "Ты и твоя отвратительная работа оскорбляют мусульман Швеции! Извлеки уроки из события в Голландии! Даже крупнейшая мировая сверхдержава не может себя защитить, поэтому спроси себя, кто защитит тебя", — говорилось в одном письме.

Дело закончилось тем, что спустя три недели после открытия выставки картину решили убрать, причем без согласия художницы и куратора выставки. Сначала вместо работы повесили объявление о том, что картина будет заменена другим произведением Дараби без стихов из Корана. По словам персонала музея, "Любовную сцену" изначально выбрали для экспозиции, потому что она символизировала эротическую любовь, в то время как другие работы в основном представляли мрачные чувства, такие как печаль, слабость и страх. В официальном сообщении руководства музея говорилось: "Принятое музеем решение об изъятии полотна из экспозиции и его замены другим произведением продиктовано тем, что само по себе противоречивое сочетание изображения и текста не отвечает содержанию выставки".

Впоследствии директор музея Йетте Сандаль прокомментировала свое решение в интервью газете "Юлландс-Постен". В частности, ее спросили, трудно ли отказывать художнику в размещении его произведения на выставке по той причине, что оно тем или иным образом задевает посетителей.

— Подобные действия наверняка затрудняют проведение каких-либо выставок.

— Мы выставляем много предметов, которые могут кого-либо задеть, причем достаточно сильно. Наш музей — это место, которое бросает политический вызов. Я не боюсь кого-либо задеть, но если мы совершаем ошибку, то должны ее признать. Выставлять ту картину было бессмысленно, поскольку она не имела отношения к проблеме, которую мы хотели поднять. Мы рассматривали картину именно с точки зрения эротического искусства, а не религии.

— Но разве художники не вольны создавать свои работы именно так, как хотят?

— Личная свобода зависит от свободы других. Ни у кого нет права оскорблять другого. Нельзя говорить о других что захочешь. Любая философия права подразумевает уважение к правам и свободам других. Это заложено в законодательстве. Я могла бы оказаться в похожей ситуации, если бы мы выставили работы, задевающие женщин или гомосексуалистов. Мы, как профессионалы, стремимся к диалогу с публикой, и если ее реакция однозначно негативна, я убираю произведение из экспозиции. Мы не хотим оскорблять своих гостей.

— Разве это не цензура?

— Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, но мы выставляем действительно много предметов, которые могут кого-то обидеть, и вовсе не боимся негативной реакции. Иногда все же следует обращать внимание на чувства людей, хотя очень непросто вообще никого не обидеть.

Логика в объяснении директора сильно хромала. Или оставляешь за собой право обидеть кого-то, или нет. Руководитель государственного музея не должен делить публику на тех, кого можно оскорблять, и тех, кому лучше не наступать на мозоль, в частности когда речь идет о духовных и религиозных убеждениях. Таким образом, музей грубо нарушил права своих посетителей. Очевидно, что в данном случае отдельным категориям посетителей выказывалось особое отношение — из-за страха или просто из желания принять во внимание их потребности. Кроме того, ограничение свободы людей, выражающееся в запрете говорить то, что может быть расценено как оскорбление, само по себе абсурдно. Таково определение "свободы" при авторитарных режимах, но не демократических странах. Во французской Декларации прав человека и гражданина 1789 года, впоследствии взятой либерально-демократическими странами за основу, понятие свободы определяется так: "Свобода состоит в возможности делать все, что не наносит вреда другому; таким образом, осуществление естественных прав каждого человека ограничено лишь теми пределами, которые обеспечивают другим членам общества пользование теми же правами. Пределы эти могут быть определены только законом".

Данное определение фактически противоречит философии права в интерпретации Йетте Сандаль, с помощью которой она обосновала свое решение об изъятии картины Дараби из экспозиции. Точно такой же аргумент я слышал от премьер-министра Турции Реджепа Тайипа Эрдогана, бывшего министра иностранных дел Дании Уффе Эллеман-Йенсена, ведущего сирийского режиссера Наждата Анзура и многих других.

Кристиан Гетер, директор музея "Аркен", расположенного в 20 км к югу от Копенгагена, с пониманием отнесся к дилемме, перед которой шведский музей оказался из-за угроз, но счел достойным критики положение, при котором решение о том, выставлять или нет произведение искусства, зависит от реакции публики. "Такой вариант решения проблемы должен применяться лишь в крайнем случае, когда остается лишь признать, что свобода слова ограничена и больше не существует ни одного открытого общественного учреждения, — сказал он в интервью газете "Дагбладет Информашон". — Крайне важно, чтобы учреждения культуры и искусств могли работать в безопасности, не рискуя подвергнуться насилию. Не нужно налагать на себя какие-либо ограничения в самовыражении. Если хочешь сказать что-то важное, то это нужно сказать. Если при этом нарушены какие-то границы, то для оценки этого есть суд, а не какая-то группа самозванцев".

Реакция местных художников наглядно продемонстрировала слабые места в аргументации Йетте Сандаль. Уроженка Ирана Фатеме Гошех бежала от религиозной диктатуры, где запрет на критику религиозных устоев является основным инструментом угнетения населения теократическим режимом. Она организовала демонстрацию перед зданием музея в Гетеборге с требованием вернуть картину на место и заявила, что будет проводить такие акции каждую субботу до тех пор, пока публика не получит возможность снова лицезреть "Любовную сцену". Бежав от гнета религиозной диктатуры, Фатеме Гошех была оскорблена тем, что музей на ее новой родине подвергает произведения искусства цензуре, в Иране лишавшей Фатеме возможности работать и выставлять свои произведения. Почему ее никто не послушал? Может быть, из-за того, что она ответила на нарушение своих прав не угрозами и насилием, а словом и искусством? В знак протеста иранская художница вывесила сатирическую картину "Йетте С.", где директор музея была изображена голой, в черных сапогах и с кнутом, которым хлестала скорчившуюся от боли свободу.

На других работах, которые я увидел, встретившись с Фатеме Гошех в 2007 году в небольшой галерее на тихой улочке Гетеборга, иранская художница критически изображала побивание камнями и другие формы насилия в отношении женщин, принятые в исламе, а также полные предрассудков представления о мусульманских мужчинах как о террористах. Она рисовала мулл с эрегированным членом и женщин, легко становящихся жертвами власти мусульманских священнослужителей и их сексуальных домогательств. Одна мусульманская организация, недовольная тремя картинами, где было изображено угнетение женщин во имя религии, подала на нее в суд за клевету. "Я протестую против оскорбления свободы слова. Шведские интеллектуалы никак не реагируют. Никто не обращает внимания на эту проблему, столь важную для общества в целом", — сказала она в интервью местной газете.

4. 13 сентября 2005 года Европейский суд по правам человека вынес вердикт по нашумевшему делу, имеющему отношение к дискуссии о религиозных запретах, сатире и критике различных конфессий. Речь шла об Исмете Аслане, владельце и руководителе турецкого издательства "Берфин", которое в 1993 году выпустило тиражом в две тысячи экземпляров роман турецкого писателя Абдуллы Ризы Эргювена "Запрещенные слова". Эргювен изучал историю в Стамбульском университете, в 1960-х эмигрировал в Швецию, где учился в Стокгольмском университете и в медицинском Каролинском институте. Он преподавал турецкую историю, одновременно занимался художественной литературой и переводил на турецкий язык таких классиков, как Альбер Камю, Шарль Бодлер и Владимир Маяковский. В своем романе Эргювен изобразил пророка Мухаммеда как исторический персонаж, который выдумывал строки Корана, опьяненный ликованием в объятиях своей младшей жены Аиши: "Посланник Бога прерывал пост во время соития после полудня и до молитвы. Мухаммед не запрещал совокупляться с мертвыми людьми или живыми животными".

Издателя обвинили в соответствии со статьей турецкого уголовного кодекса, запрещавшей публичное оскорбление "Бога, религии, пророка и священной книги", то есть Корана. В мае 1996 года Эргювена приговорили к двум годам лишения свободы, однако впоследствии наказание смягчили до штрафа. Он подал апелляцию в Европейский суд по правам человека, который поддержал турецкий суд, подтвердив факт "грубых нападок на исламского пророка", в связи с чем верующие могли "чувствовать, что некоторые фрагменты книги наносят им оскорбление". Таким образом, Европейский суд по правам человека сделал вывод, что в данном случае речь не идет о защите права на свободу слова, гарантированного статьей 10 Конвенции о правах человека.

Я был потрясен этим вердиктом. Думаю, суд зашел слишком далеко в преклонении перед религиозными чувствами других и своим решением фактически подготовил почву для запрета сатиры и критики в отношении различных конфессий. В то же время данное решение лишний раз свидетельствовало о вызывающей беспокойство тенденции в политике европейских институтов, приветствующей ограничение свободы слова под предлогом защиты религиозных и культурных чувств. Вердикт суда был лишь вскользь упомянут датской прессой, хотя, на мой взгляд, заслужил того, чтобы стать предметом серьезной дискуссии.

5. Осенью 2005 года лондонский театр "Барбикан" решил исключить сцену сожжения Корана из постановки классической пьесы Кристофера Марло "Тамерлан великий", написанной в 1587 году. Публика также не услышала некоторых реплик о пророке мусульман. Свое решение руководство объяснило внутренней обстановкой в английском обществе после терактов в Лондоне 7 июля 2005 года, однако данное проявление самоцензуры было встречено критикой со стороны деятелей театра, литературоведов и мусульман.

Можно без конца перечислять подобные случаи и привести огромное количество примеров самоцензуры, запугивания и давления на свободу слова со стороны государства. Большей частью в них фигурировал ислам, однако в ряде случаев речь шла о христианах, сикхах, индуистах и представителях других конфессий. С таким солидным багажом вряд ли можно всерьез утверждать, что проблемы самоцензуры не существует, а приведенные примеры — всего лишь никак не связанные между собой эпизоды. Мы наверняка могли бы что-то сделать для того, чтобы широко распространившаяся самоцензура не прижилась в либерально-демократическом обществе, у членов которого есть право свободно самовыражаться. Трудно мириться с тем, что угрозы и насилие обрели своих сторонников в общественной дискуссии. Вдобавок меня удручало то, что не зная, как решить эту проблему, многие делали вид, что ничего не происходит.

В дискуссии о знаменитых "карикатурах" фактически потонула их разноплановость. Все споры велись вокруг рисунка Курта Вестергора, а остальные попросту игнорировались. При этом были упущены важные точки зрения. Кроме двух уже упомянутых рисунков — пророка с посохом, бредущего по пустыне, и семиклассника Мухаммеда — были две карикатуры на писателя Коре Блюитгена, который не мог найти художника-иллюстратора для своей книги о жизни мусульманского пророка. Один из этих рисунков изображает Блюитгена в тюрбане, на который упал апельсин с надписью "Пиар-ход". На другом рисунке Блюитген стоит рядом с шестью другими подозреваемыми, а свидетель, который должен опознать Мухаммеда, неуверенно говорит: "Хм… не могу его узнать". При этом мусульманского пророка среди подозреваемых нет вовсе, зато там есть лидер Датской народной партии Пиа Кьерсгор, известная своей твердой позицией против иммиграции и распространения ислама в Дании.

Пятый рисунок изображает иллюстратора, который рисует Мухаммеда, и от страха у него на лбу выступает пот. Он напрямую связан с текстом моей статьи, где говорилось, что художник, подготовивший иллюстрации к биографии пророка, из страха перед возможной негативной реакцией настоял на анонимности, в то время как другие, по словам Блюитгена, по той же причине не спешили соглашаться на предложенную работу.

Шестой рисунок представляет собой абстрактный портрет Мухаммеда: его лицо обрамлено и отчасти скрыто зеленым полумесяцем со звездой — символом, присутствующим на флагах многих мусульманских стран, в том числе Пакистана, Турции, Туниса, Малайзии, Алжира, Мавритании и Азербайджана. Полумесяц также символизирует международную гуманитарную организацию Красный Полумесяц — аналог Красного Креста в исламском мире.

На седьмом рисунке пророк стоит в традиционном наряде и сандалиях, лица почти не видно из-за бороды, а над головой — нимб, напоминающий рога. Имеет ли эта "карикатура" отношение к Моисею, которого часто изображают с рогами, в том числе в некоторых церквях Дании? Или это намек на дьявола или другие мифологические сюжеты, в которых рогатое божество символизирует все земное, плодородие, тело, сексуальность, веселье и печаль, жизнь и смерть? Или же рога каким-то образом указывают на страх нарушить некие запреты ислама, что и побудило меня обратиться к художникам с просьбой о рисунках? Были и другие толкования, но даже если воспринимать рога как нечто опасное, агрессивное, то этому явно противопоставлено нейтральное, даже доверительное выражение лица пророка, как и на рисунке Мухаммеда с бомбой в тюрбане.

Вот на восьмом рисунке пророк с обнаженной саблей выглядит куда агрессивнее. Рядом с ним — две женщины в черных никабах[7], так что видны только их глаза. Глаза Мухаммеда закрыты черным прямоугольником, что указывает на запрет изображения людей в исламе. Так художник воспринял отказ других иллюстраторов рисовать пророка из соображений, что мусульмане Дании могут ответить насилием на картинки в детской книжке. Он полагал, что пресловутое запугивание — миф, и своим рисунком хотел его развеять, показав, что страх не имеет под собой оснований. Женщины за Мухаммедом выглядят немного робкими, в чем видится намек на отсутствие гендерного равноправия в странах, где главенствует ислам.

Девятый рисунок изображает пять фигур, возле каждой — полумесяц и звезда, символы ислама. Надпись на рисунке говорит об угнетении женщин в мусульманских странах: "Пророк! Ты отличился там и тут, надев на женщину хомут!" В фигурах при желании можно увидеть женские профили в хиджабах[8], где звезда — это глаз, а полумесяц — рот, взывающий к пророку с обвинением в угнетении. Автор "карикатуры" Эрик Эбиль Серенсен умер весной 2008 года в возрасте восьмидесяти девяти лет. Этот рисунок стал его последней работой для "Юлландс-Постен", с которой он сотрудничал почти полвека до ухода на пенсию в 1985 году. Когда в адрес двенадцати художников посыпались угрозы, полиция предложила Серенсену защиту, однако он отказался со словами: "Мне больше восьмидесяти пяти лет. Я болен и потерял жену. Разве может быть что-то хуже этого? Не думаю". Когда я написал о его смерти в своем блоге, многие мусульмане с восторгом восприняли эту новость, посчитав, что справедливость наконец-то восторжествовала. В комментариях они говорили, что Эбиль Серенсен получил заслуженное наказание за свой богохульный рисунок. Один написал: "Аллах велик, Аллах велик. Да будет Он вечно жечь его в аду и превратит в кошмар жизнь его сторонников".

На десятом рисунке к Мухаммеду (или Аллаху) на небесах вереницей идут смертники, желающие попасть в рай, однако Аллах (или его пророк) разводит руками со словами: "Стоп! У нас закончились девственницы!"

Одиннадцатый рисунок также в шутливой форме изображает Мухаммеда, который останавливает двух вооруженных мужчин, которые, по-видимому, собираются начать охоту на художников, нарушивших исламский запрет, однако Мухаммед просит их остыть, выступая, таким образом, как миротворец: "Спокойно, друзья! Это же всего лишь рисунок, выполненный каким-то неверным из Южной Ютландии!" В данном случае пророк указывает боевикам, что их поведение противоречит каноническому пониманию ислама. Здесь Мухаммед предстает человеком умеренных взглядов, который призывает мусульман не совершать насилие во имя пророка или священных текстов.

Наконец, известный рисунок Курта Вестергора, изображающий пророка с бомбой в тюрбане. Исследователь в области культурологии и семиотики Фредерик Стьернфельт анализирует эту карикатуру в блестящей книге "Политика разделения" о мультикультурности и свободе слова, которую он и писатель Йенс Мартин Эриксен опубликовали в 2008 году. Приведенный далее текст основан на его исследовании.

Многие обвиняли этот рисунок в стереотипизации и "демонизации" мусульман, по аналогии с антисемитскими карикатурами в Германии 1920— 1930-х годов; также критики указывали, что он выставляет всех мусульман террористами. По мнению Стьернфельта, этот рисунок не имеет оснований для такого прочтения. Ведь он состоит из трех элементов: 1) натуралистичный портрет бородатого мужчины с типичным спокойнонейтральным выражением лица — ни гнева, ни радости, ни печали, ни счастья, 2) стилизованная бомба, и, наконец, 3) исламский символ веры, написанный по-арабски на тюрбане: "Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его". Рисунок ничего не сообщает об отношении Мухаммеда к бомбе и поднимает вопрос, являются ли мусульмане в действительности ее жертвами, или же она оказалась в тюрбане против воли Мухаммеда, как это случилось с Аладдином в одноименной сказке Адама Эленшлегера начала XIX века. Стилизованное изображение бомбы имеет достаточно общий характер и не позволяет говорить о ее прямом отношении к Мухаммеду. Скорее бомба относится к насилию в широком понимании этого слова, нежели к каким-то специфическим формам его проявления.

Мухаммед на рисунке символизирует ислам таким же образом, как изображения Иисуса Христа указывают на христианство, портреты Карла Маркса — на марксизм, Будды — на буддизм, Адама Смита — на капиталистов, папы римского — на католиков и американского президента — на США. При этом нельзя утверждать, что фигура Мухаммеда представляет собой не только ислам, но и всех мусульман, предполагая, что все им сказанное касается каждого из них. В рисунке нет никаких обобщающих признаков, которые имели бы отношение ко всем мусульманам без исключения, как в случае антисемитских карикатур. Если изобразить Карла Маркса с руками по локоть в крови, Иисуса на кресте, держащего кружку пива, или же христианского Бога с бомбой, то это вовсе не будет означать, что все марксисты — кровожадные убийцы, а христиане — или пьяницы, или террористы. Стилизованная бомба Вестергора относится к мусульманам, совершающим насилие во имя религии, точно так же, как изображения Господа Бога или Иисуса с бомбой — к христианам, которые оправдывали взрыв американского абортария.

В данном случае речь идет скорее о тех мусульманах или направлениях внутри ислама, которые защищают право применять насилие во имя религии. Весной 2007 года датский исследователь ислама Мехди Мозаффари во время судебного процесса в отношении публикации карикатур на пророка Мухаммеда французским сатирическим журналом "Шарли Эбдо" обратил внимание, что рисунок Курта Вестергора можно считать современной адаптацией сформированного мусульманскими историками образа пророка как воина и полководца. Музеи, экспозиции которых посвящены исламу, придают большое значение оружию пророка и сражениям, в которых он участвовал. "С этой точки зрения, — сказал Мозаффари, — рисунок является современной интерпретацией образа Мухаммеда, который имеет огромное значение для многих мусульман". Мусульманин и журналист алжирского происхождения Мохаммед Сифауи в рамках того же судебного процесса предположил, что меч и на флаге Саудовской Аравии, и на эмблеме движения "Братьев-мусульман" выражает понимание приверженцами ислама своей религии как воинственной доктрины и способа ее распространения. В связи с этим рисунок Курта Вестергора вписывается в исламскую традицию изображения пророка и его жизненного пути.

В рисунке нет никакой стереотипизации мусульман, ничего, что имело бы отношение ко всем приверженцам ислама. В этом заключается существенное отличие рисунка Вестергора от антисемитских карикатур, акцентирующих внимание на таких расистских стереотипах, как еврейский нос, жадность, звезда Давида, представление о Вечном Жиде, где прямо указывается, что они относятся к целой этнической группе, ставшей объектом стереотипизации и "демонизации". О евреях говорят, что они такие-сякие, однако этого не произошло с мусульманами после публикации рисунка Вестергора. Разумеется, ислам — это не раса, а религия, и среди ее приверженцев есть черные, белые, желтые и красные, проживающие на всех континентах от севера до юга и от запада до востока. Антисемитские карикатуры, публиковавшиеся в нацистской газете "Штюрмер" в 1920— 1930-х годах, были направлены против этнической группы, в то время как "карикатуры на пророка Мухаммеда", к которым относится и работа Курта Вестергора, выражают сатирическое отношение их авторов к религиозной доктрине.

Миккель Богх, специалист в области истории культуры и ректор школы изобразительных искусств при Академии художеств в Копенгагене, также высказал мысль, что объединение на одном рисунке Мухаммеда и бомбы можно толковать по-разному. Он выделил пять различных вариантов интерпретации, заметив, что их может быть и больше. "Следует ли нам полагать, — спрашивает он, — что пророк представляет ислам и что ислам — воинственная религия? Или же речь идет скорее о том, что террористы, творящие насилие во имя своей веры, искажают образ пророка и ислама? Или же рисунок говорит нам о том, что Мухаммед живет в своем собственном мире, совершенно не зная о борьбе, которая ведется от его имени? Такая точка зрения подтверждается способом расположения объектов на изображении, при котором пророк не может видеть бомбу, которая вот-вот взорвет его, пока он стоит с нейтральным, даже отсутствующим выражением лица, не подозревая о подожженном фитиле. Или же из рисунка следует, что ислам — саморазрушительная религия?"

Мне было обидно, что многие критики работы Курта Вестергора настаивали лишь на одном способе ее толкования. Большинство из них даже не видели этот рисунок, не говоря уже об остальных одиннадцати "карикатурах", и все же самоуверенно выразили убежденность в том, что этот рисунок выставляет террористами-смертниками всех последователей Мухаммеда.

Другие настаивали, что террористом изображен сам пророк. Такие безапелляционные заключения подтверждали, что участники дискуссии имели другие интересы, нежели стремление беспристрастно проанализировать "карикатуру".

Стойкое ощущение оскорбленности и гневная реакция на рисунки подняли вопрос о том, что же заставляет приписывать безвредным карикатурам разрушительные последствия наравне со смертоносным оружием. Почему картины имеют силу, которой, очевидно, не располагают слова? На этот вопрос пытается ответить американский ученый-теоретик в области культурологии В. Дж. Т. Митчелл в своей книге "Чего хотят картины?". По его словам, изображения оскорбляли людей еще на заре времен. Бог создал Адама и Еву по образу и подобию своему и выгнал из рая, когда они проявили непослушание. Их грехопадение — своего рода иконоборчество, поскольку они оскорбили образ Бога, отражением которого являлись сами. Когда впоследствии Господь решил дать избранному народу второй шанс, он потребовал в качестве необходимого условия соблюдения израильтянами своих законов, в первую очередь запретив изображать что-либо. Этот запрет исходит непосредственно из второй заповеди в Ветхом Завете, которая звучит так: "Да не будет у тебя других богов пред лицом моим. Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им; ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель". Бог уделяет объяснению этой заповеди гораздо больше внимания, чем всем остальным, вместе взятым. В то же время запрет убивать кого-либо не действует в отношении идолопоклонников. Иными словами, поклонение идолам — серьезное преступление.

Парадоксально, но чем упорнее люди, чувствующие себя оскорбленными при виде каких-либо изображений Бога, пытаются нанести им вред или просто уничтожить, тем более "живучими" эти изображения становятся. Материальный образ можно разрушить, однако он продолжает жить в мыслях, воспоминаниях и сказаниях народа. Митчелл считает, что во многих случаях изображениями нельзя управлять, как дикими животными.

Они не подчиняются попыткам людей установить над ними контроль или просто запретить их. Такое наблюдение в немалой степени относится и к "карикатурам на пророка Мухаммеда". Те, кто, сочтя изображения мусульманского пророка оскорблением для себя, требовали запретить или уничтожить рисунки, сделали больше, чем кто бы то ни было, для их распространения по всему миру.

"Я считаю, что любые (бесполезные) попытки разрушить оскорбительный образ всегда будут приводить к обратному результату. Ведь эта борьба с призраком только делает его сильнее", — утверждает Митчелл. По его словам, сами по себе изображения ничего не выражают. Это мы, люди, даем им жизнь, видим в них какой-то смысл и позволяем себе или злиться, или радоваться из-за него. "Toi, кто чувствует себя оскорбленным теми или иными образами, — говорит Митчелл, — подобен чревовещателю, реагирующему на то, что говорит его кукла. Образы — не слова, они не выражаются посредством утверждений, поэтому их нельзя оспорить. Но образы могут что-либо продемонстрировать и наполняются содержанием в зависимости от того, какой контекст создает их созерцатель".

Митчелл считает, что агрессивную реакцию публики вызывает не само изображение, а его вербализация. То есть общественность возмутил не сам рисунок пророка с бомбой в тюрбане, а слова тех, кто, глядя на него, приходил к умозаключению вроде "Мухаммед — террорист" или "Все мусульмане — террористы". Между тем у художника были совершенно другие намерения, и если рассмотреть "карикатуру" внимательнее, становится очевидным, что для подобных высказываний нет прямых оснований.

Иными словами, человек не может беспристрастно оценить картину на глаз. Ведь у каждого из нас есть какие-то предрассудки, мы обременены или ослеплены багажом своих знаний в области профессиональных, личных, религиозных, политических, культурных и других интересов, а потому относимся к изображениям предвзято. В картинах нет ничего изначально богохульного. На это указывает тот общеизвестный факт, что оскорбительность изображения — довольно непостоянная величина в нашем неоднородном мире в эпоху глобализации. Картины, которые сто лет назад называли порнографическими, отвратительными или богохульными, сегодня считаются прекрасными и гармоничными образцами произведений искусства. Следовательно, их способность оскорблять наши вкус и чувства зависит от контекста, устанавливающего рамки для восприятия картины. Современное искусство насчитывает бесконечное количество оскорбительных работ, которые в зависимости от угла зрения на то, что именно считать искусством, получают общественное признание или порицание.

Некоторые художники считают своей главной задачей бросить вызов как собственным запретам, так и запретам своего времени. Когда французский художник-импрессионист Эдуард Мане в 1863 году на выставке в Париже впервые продемонстрировал два главных своих произведения, "Завтрак на траве" и "Олимпию", их посчитали "вульгарными" и "аморальными". Один журналист даже написал, что единственной причиной, по которой "Олимпию" не уничтожила разгневанная публика, стал заранее принятый администрацией музея план действий в подобной ситуации. Общественность возмутила не нагота женщин, одна из которых сидела рядом с двумя одетыми мужчинами (что само по себе вызывающе), а то, что художник изобразил современных женщин, которые не выказывали никакого смущения и вели себя как независимые и свободные личности.

Британский знаток и критик искусства Энтони Джулиус характеризует Мане как первого художника в современном периоде истории, преступившего запреты общества. "Он — художник, нарушающий табу, который сделал священное основной темой своих работ. <…> Работы Мане нарушают правила и запреты. Они отклоняются от норм, которых придерживались в искусстве того времени, нападая на то, что пользуется общим уважением". По словам Джулиуса, элементы нарушения табу в случае Мане несут художественный смысл, однако в своей книге "Нарушения: оскорбительное искусство" он характеризует существующие представления о них как то, что определяет само искусство и по умолчанию несет в себе положительную цель. Джулиус считает, что защитники "оскорбительного искусства" приводят пять аргументов, призванных разрядить обстановку и обезопасить произведения от осуждения и требований их запретить.

Во-первых, это так называемое эстетическое алиби, основанное на том, что искусство является особой зоной, где каждый имеет право говорить то, чего обычно говорить нельзя. Этот аргумент приводится, чтобы провести границу между "Сатанинскими стихами" Салмана Рушди и "карикатурами на пророка Мухаммеда". Роман является произведением искусства, в то время как рисунки представляют собой наборы штрихов сомнительной художественной ценности.

Во-вторых, это свобода слова, которая дает произведениям искусства право нарушать запреты. При этом любая форма художественного самовыражения требует защиты точно так же, как политические или какие-либо другие высказывания. По словам Джулиуса, между первым и вторым аргументами существует внутреннее противоречие. Один из них преподносит искусство как особый вид самовыражения, в то время как другой подчеркивает, что оно приравнивается к другим видам. В соответствии с этим аргументом роман Рушди и карикатуры требуют одинаковой защиты.

В-третьих, в качестве аргумента Джулиус приводит такой прием в искусстве, как отчуждение. Этот термин происходит из русской словесности начала XX века и подразумевает способность литературного языка выражать мысли, преступать границы и табу таким образом, чтобы публика смогла иначе взглянуть, заново пережить хорошо известную действительность и тем самым проложить дорогу к ее новому пониманию.

В-четвертых, право искусства нарушать запреты оправдано так называемым каноническим алиби, предполагающим, что вызывающие недовольство общественности произведения искусства являются продолжением традиции и потому их следует рассматривать совместно с предыдущими работами.

В-пятых, по мнению Джулиуса, есть формалистическая защита, которая снижает вызывающее воздействие какого-либо произведения тем, что акцентирует внимание на его форме, красках, перспективе и линиях. Изучая предмет искусства, люди смотрят прежде всего на форму, а не на содержание, и все, что может спровоцировать недовольство зрителя, сводится к штрихам, краскам и линиям на холсте.

Анализ, проведенный Джулиусом, имеет большое значение для дискуссии о "карикатурах на пророка Мухаммеда", поскольку дает нам возможность увидеть в нарушении существующего запрета позитивное и прогрессивное явление, а не оскорбление религиозного меньшинства. В качестве наиболее ярких примеров оскорбительного искусства, нарушающих какие-либо табу, он приводит работы Роберта Мэпплторпа и Андреса Серрано, вызвавшие в 1989 году шумиху в США и реакцию мировой общественности, напоминающую случай с "Юлландс-Постен" и ее "карикатурами на пророка Мухаммеда". Разница в том, что критика Мэпплторпа и Серрано главным образом исходила от христиан-правых, в то время как на карикатуры нападали прежде всего прогрессивные левые.

Американский фотограф Роберт Мэпплторп умер от СПИДа весной 1989 года спустя некоторое время после открытия в Филадельфии нашумевшей выставки "Роберт Мэпплторп: момент истины", которая затем переехала в Чикаго. Летом того же года планировалось провести выставку в Вашингтоне и еще в нескольких американских городах. Экспозиция включала сто пятьдесят работ — натюрморты, обнаженная натура и портреты многих знаменитостей: Энди Уорхола, Синди Шерман, Люси Ферри, Патти Смит, Дэвида Хокни и Лори Андерсон. В Филадельфии и Чикаго критики приняли выставку восторженно, однако за три недели до того, как арт-галерея "Коркоран" в Вашингтоне должна была открыть двери для посетителей, мероприятие решили отменить. Руководство музея испугалось негативной реакции общественности города, где заседает конгресс США, и, как следствие, потери финансирования со стороны Национального фонда поддержки искусств. Причиной испуга стали работы с гомосексуальными мотивами и садомазохистскими сценами, в том числе автопортрет Мэпплторпа с хлыстом в анусе.

Такое решение администрации музея вызвало ожесточенную дискуссию. Следует ли тратить деньги налогоплательщиков на поддержку искусства? Кто определяет критерии дозволенного в эротическом искусстве, которое открыто демонстрируется публике? Если искусство понимать как форму самовыражения, то являются ли действия сотрудников фонда, отказавшихся финансировать проведение выставки "порнографических работ", нарушением гарантированных американской конституцией прав и свобод личности?

После того как руководство галереи "Коркоран" приняло свое решение, неправительственная организация "Вашингтонский проект по поддержке искусств" провела выставку неподалеку от здания конгресса. За две недели на ней побывало больше пятидесяти тысяч человек, но когда в апреле 1990 года выставка переехала в Цинциннати, общественность, гнев которой вызвали семь фотографий откровенного содержания, в том числе изображающие обнаженных детей, обратилась в полицию, и директора местного музея арестовали. Ему предъявили обвинение в распространении порнографии, хотя указанные работы ранее публиковались во многих книгах и публично демонстрировались в других местах. В итоге судья признал, что фотографии представляют собой порнографические изображения, однако затруднился определить, имеют ли они художественную ценность, поэтому директор и музей избежали обвинительного заключения.

Кроме того, на решение администрация галереи "Коркоран" повлиял другой скандал, случившийся весной 1989 года и связанный с именем другого фотографа. Андрес Серрано был воспитан в католической вере, его отец — белый выходец из Гондураса, мать — негритянка с Кубы. Еще ребенком Андрес вместе с семьей переехал в Бруклин (Нью-Йорк), где в 1987 году создал свое наиболее известное произведение "Писающий Христос" (фотография пластикового распятия, погруженного в мочу). В последующие годы эта работа демонстрировалась во многих музеях и художественных галереях, не привлекая особого внимания. Юго-восточный центр современного искусства в Северной Каролине получил государственное финансирование на проведение выставки, а Серрано — пятнадцать тысяч долларов за свое произведение. Этот факт заставил консервативных членов конгресса инициировать кампанию против оказания государством финансовой поддержки "оскорбительному искусству". Сенатор Альфонс Д’Амато во время дискуссии в конгрессе разорвал копию фотографии, назвав ее "отвратительным и вульгарным зрелищем", а Джесси Хельме, известный своими "геростратическими" выходками, заявил, что Серрано "не художник, а придурок!". Они оба выразили пожелание принять закон, который запрещал бы оказывать поддержку оскорбительному искусству, однако впоследствии выяснилось, что понятия о дозволенном в произведениях искусства совпадают далеко не у всех членов конгресса. Вместе с тем шумиха вокруг Серрано резко подняла его работы в цене. Одна католическая монахиня попыталась защитить "Писающего Христа" на основе теологии. Она высказала мнение, что фотография не оскорбляет христиан, а скорее демонстрирует, как современники понимают Иисуса и его учение.

В 1999 году мир услышал новую лекцию об оскорбительных изображениях. В Великобритании и США прошла выставка "Сенсация. Молодые британские художники из коллекции Саатчи" (сначала в Королевской академии в Лондоне, затем в Бруклинском музее в Нью-Йорке), вызвавшая ожесточенные споры. В Великобритании недовольство публики вызвала картина Маркуса Харви, на которой была изображена Майра Хиндли, пожизненно осужденная за убийство несовершеннолетних. Мать одной из ее жертв потребовала, чтобы работу убрали из экспозиции, поскольку она оскорбляет ее чувства, сама Хиндли написала из тюрьмы письмо к администрации выставки с аналогичной просьбой, не желая причинять боль семьям, чьих детей она убила, и жертвам детского насилия вообще. Несмотря на все протесты, картину не убрали. За время работы экспозиции неизвестные разбили стекла музея, а двое разгневанных демонстрантов забросали портрет Майры Хиндли яйцами и краской, однако в целом выставка прошла спокойно, собрав больше трехсот тысяч посетителей. Тут заставляет задуматься упорство, с которым музей противостоял оказываемому на него давлению, в то время как британские культурные учреждение одно за другим включали самоцензуру в отношении ислама.

В Нью-Йорке никто не обратил внимания на портрет Майры Хиндли, зато всеобщее негодование вызвала другая работа. Мэр Нью-Йорка Рудольф Джулиани заметил в каталоге картину британского художника Криса Офили "Святая Дева Мария", на которой была изображена чернокожая Богоматерь с куском слоновьего помета на груди, окруженная фотографиями женских половых органов, вырезанными из порножурналов. Католик по вероисповеданию, Джулиани пришел в бешенство. Он назвал произведение "чушью собачьей", угрожал свернуть ежегодное финансирование деятельности музея в размере семи миллионов долларов, пока картина не будет убрана, а также инициировал судебный процесс, чтобы выгнать музей на улицу. "Мы не имеем права оказывать поддержку тем, кто оскверняет религию других", — сказал Джулиани. Его поддержал архиепископ Нью-Йорка кардинал Джон О’Коннор, охарактеризовавший выставку как "оскорбление веры в Бога и, в частности, католичества". Хилари Клинтон, которая в тот момент претендовала на пост сенатора Нью-Йорка, предпочла дистанцироваться от Джулиани, однако в то же время заявила, что находит выставку "глубоко оскорбительной" и посещать ее не намерена.

Офили считал, что агрессивная реакция вызвана не его работой, а интересами сторон, участвовавших в политической игре. В интервью он рассказал, что слоновий помет был данью его африканскому происхождению. Родители Офили родом из Нигерии, а он во время учебы в Африке узнал, что слон и его помет являются символами могущества и плодородия. Испражнения животных традиционно использовались в африканском искусстве, и в этой связи помет никогда не считался чем-то оскорбительным, скорее наоборот. "В этом есть нечто отличительное и основополагающее. Оно открывает дверь многообразию значений и толкований, — заявил Офили газете "Нью-Йорк Таймс". — Не думаю, что смогу защитить свою работу. Люди, которые нападают на мою картину, направляют свой гнев на собственное восприятие, а не на мое. Никогда не знаешь, что может оскорбить других". Однако в одном из более ранних интервью Офили утверждал, что помет в другом контексте может интерпретироваться как нечто отталкивающее. Он говорил, что его намерением было соединить красивое и мерзкое, чтобы при виде его работы зритель всегда чувствовал себя не в своей тарелке.

Никто не мог предвидеть, что именно работы Харви и Офили станут предметом дискуссии об оскорбительных картинах. Полагали, что негодование вызовет инсталляция Дамиена Херста с мертвым поросенком ("Этот маленький поросеночек пошел на рынок") и что активисты защиты животных в Нью-Йорке устроят демонстрации против проведения выставки, однако этого не произошло. В то же время оба случая выявили тот факт, что восприятие оскорбительного в искусстве различается даже в странах с одинаковыми культурными корнями. Во-первых, выяснилось, что намерения художника не имели решающего значения в формировании общественного мнения. Во-вторых, на что обратил внимание Офили, оскорбительный характер носила не сама картина, а ее интерпретация критиками, как в случае с рисунком Курта Вестергора, изображавшим пророка с бомбой в тюрбане. В Лондоне портрет Майры Хиндли ("Самая злая женщина Великобритании"), в 1960-х годах убившей пятерых детей и подростков, вызвал возмущение пострадавших семей, которые все еще жили в стране и выступили против ее размещения на выставке. В Нью-Йорке оскорбительность работы Офили рассматривалась через призму истории страны, где в начале XIX века антикатолические настроения привели к массовым беспорядкам, нападениям на иммигрантов из Ирландии и требованию националистов не брать на работу католиков.

Нью-Йоркский союз гражданских свобод отреагировал на выпад Джулиани, подав на него в суд за нарушение права музея на свободу слова. В свою очередь, 3 октября 1999 года федеральный судья решил, что закон не предусматривает оснований для лишения музея финансовой поддержки в связи с работами, которые он выбирает для своей экспозиции, и Джулиани пришлось прекратить тяжбу.

По словам В. Дж. Т. Митчелла, будет работа воспринята как оскорбление или нет, зачастую зависит именно от надписи, размешенной художником на картине, то есть возмущает не сама картина, а перевод смысла картины в слова. В качестве примера он приводит работу Криса Офили. Те, кто не видел вызвавшее бурные споры изображение Девы Марии, а только слышал, что его называют "мадонной из слоновьего помета", наверняка сочтут картину оскорбительной. Между тем, по словам Митчелла, увидев картину воочию, большинство найдет ее совершенно безобидной и приличной. Негативное восприятие работы провоцирует приставший к ней ярлык "помет", заставляя зрителя прийти к заключению, что полотно выказывает неуважение верующим. То же самое происходит и в случае с "Писающим Христом" Андреса Серрано: в качестве оскорбления воспринимается название работы и ассоциации, которые оно вызывает, а не сам ее вид. Если бы Серрано назвал картину "Христос, купающийся в лучах света", скорее всего никто не стал бы поднимать шум.

Из эпизодов с Мане, Офили, Серрано, Мэпплторпом и многих других подобных ситуаций следует, что оскорбительный характер произведения — не высеченная раз и навсегда из гранита статуя, а всего лишь плод социальной игры между отдельными личностями, общественными учреждениями, а также событиями прошлого и настоящего. Иногда ассоциации, определяющие оскорбительность картины, формируются общественной дискуссией, иногда одни и те же работы по-разному воспринимаются от культуры к культуре, от места к месту и от эпохи к эпохе. Оценка картины может меняться от осуждения до нейтрального отношения и поклонения. Так же может произойти с "карикатурами на пророка Мухаммеда". Кто знает, вдруг через полвека кому-нибудь придет в голову создать музей свободы в Тегеране или Кабуле? Во всяком случае, восприятие карикатур изменится со временем и появлением нового контекста, в котором им придется фигурировать.

По словам Митчелла, картины могут оскорбить по-разному. Одни задевают зрителя, другие, например сатирические рисунки политиков, критикуют то, что изображают. Одни картины оскорбляют, принижая то, что все считают ценным, другие — потому что высмеивают что-то священное или, наоборот, прославляют то, что большинство презирает. В связи с этим восхваление Мухаммеда мусульманами могут воспринимать как оскорбление те, чьи близкие были убиты во имя пророка, как, например, в случае с Марией Гомес, муж которой погиб во время теракта в Мадриде в 2004 году. Одни картины нарушают моральные запреты, другие могут оскорбить по политическому или национальному признаку, например привлекая внимание к историческому прошлому, о котором люди стараются забыть.

Митчелл считает, что к тем, кто создает или выставляет оскорбительные произведения искусства, не следует применять закон в широком понимании. Это возможно, только если кто-то пытается заставить кого-то смотреть на картины против воли. "Граждане, — говорит он, — имеют право не засорять свою голову оскорбительными изображениями, но у них также есть и право смотреть на картины, которые уязвляют других людей. Поэтому, говоря о праве демонстрировать оскорбительные произведения искусства, мы в первую очередь имеем в виду контекст, а не содержание; ассоциации, которые она вызывает, а не то, что изображено на картине. То есть всегда имеет значение, где, когда и для кого работа выставляется напоказ".

Когда-то в датском мире искусства случился скандал, события которого многим вспомнились три десятилетия спустя в связи с карикатурным скандалом. В 1973 году режиссер и художник Йенс Йорген Торсен получил от государства денежные средства на съемки фильма "Любовная жизнь Иисуса Христа". Известный своими провокационными работами, Торсен хотел продемонстрировать, что Божий Сын также вел половую жизнь. Надо сказать, что Дания стала первой страной, где парламент снял запрет на порнографическую литературу и ее визуальное изображение в 1967-м и 1969 году соответственно. Ограничения свободы слова исчезли, и Торсен хотел на практике удостовериться, что это действительно так.

Проект вызвал гневную реакцию как в самой Дании, так и за рубежом. До того как режиссер успел отснять первую сцену, папа римский назвал фильм "преступлением против христианской религии". Четыре тысячи молодых христиан прошли по улицам Копенгагена в знак протеста, было собрано больше ста сорока трех тысяч подписей против государственного финансирования съемок. Прилетев в 1977 году в Лондон, Йенс Йорген Торсен был задержан британской полицией прямо в аэропорту Хитроу. Режиссеру сообщили, что ему запрещается находиться в стране, поскольку его пребывание на территории Великобритании представляет угрозу общественному порядку и может вызвать массовые демонстрации. То же произошло тридцать лет спустя с голландским парламентарием Геертом Вилдерсом, снявшим критический фильм об исламе "Фитна".

Торсена отправили обратно в Копенгаген следующим рейсом. В Риме в дом датского посла бросили бутылки с "коктейлем Молотова" и сожгли дотла машину одного из сотрудников диппредставительства. В Мадриде посольству Дании угрожали взрывом. Члены голландского парламента организовали демонстрацию перед зданием датского диппредставительства в Гааге. Такую акцию провел архиепископ Вены перед посольством Дании в австрийской столице. Руководство французской киноиндустрии высказалось против планов Торсена снимать фильм во Франции, заявив, что их государство не должно стать сценой для "пародии на Елеонскую гору и Голгофу и издевательства над Иисусом". Дело закончилось тем, что был принят закон, запрещавший снимать фильм на территории Дании. Выделенные деньги правительство изъяло и больше никогда не оказывало финансовую помощь этому проекту.

Осенью 1984 года Йенс Йорген Торсен организовал еще одно представление с Иисусом в главной роли. По инициативе объединения художников его наняли украшать железнодорожную станцию в городке Биркеред на севере от Копенгагена. За один октябрьский день Торсен нарисовал Иисуса на кресте с гигантским эрегированным членом. Ночью какой-то недовольный горожанин закрасил рисунок, и объединение художников обратилось в полицию с просьбой расследовать акт вандализма. Однако силы правопорядка не особенно старались раскрыть "преступление", поскольку многие считали, что в данном случае имеет место "один акт вандализма в отношении другого".

"Не понимаю, что рассердило хулиганов, христиане они или нет. Наверное, они просто никогда не видели мужских половых органов. Ведь я далеко не первый художник, снабдивший Иисуса таким пенисом. Вспомните, например, церковь в Равелло, где рисунок сделан еще несколько столетий назад", — сказал Торсен в интервью газете "Экстра Бладет".

Дело закончилось тем, что министр транспорта распорядился закрасить стену, вернув ей первоначальный вид, однако дискуссия продолжилась в СМИ, где представители левого крыла защищали право Торсена богохульствовать, в то время как правые общественные деятели (и среди них "Юлландс-Постен") осуждали настенную живопись и поддерживали решение правительства ее убрать. Двадцать лет спустя на повестке дня оказался аналогичный вопрос, когда акт "богохульства" обсуждался уже в связи с пророком другой религии. Границы дозволенного в отношении Иисуса сильно расширились, и "Юлландс-Постен" также публиковала рисунки, которые христиане могли бы воспринять как богохульство. Газета "Политикен", жестко критиковавшая "карикатуры на пророка Мухаммеда", в 2008 году поместила в передовице большое изображение Иисуса с эрегированным членом. В Великобритании этот факт публикации стал поводом для обращения в суд в связи с богохульством. "Бледная фигура в длинных одеждах, с бородой и длинными волосами. А в том месте, где туника Спасителя свободно спадает на пол, торчит колоссальный эрегированный пенис" — так описывалось изображение Иисуса в газете.

Несколько лет спустя один из священников лютеранской церкви публично признался, что не верит в Бога. Мир не привык к подобным заявлениям, поэтому история пошла гулять по всей планете, как и сорока годами раньше — новость о легализации порнографии в Дании. Видимо, датчане легко относятся к Богу и сексу в публичной сфере.

Проверяя почту утром 30 сентября 2005 года, я нашел там первые отзывы на рисунки. За единственным исключением они оказались положительными. "Спасибо за исключительную инициативу, проявленную при подготовке сегодняшней статьи "Лицо Мухаммеда"! Такие материалы заставляют нас ценить свою газету еще выше. Статья демонстрирует истинное лицо сатиры, поскольку многие рисунки такие смешные, что я громко смеялся! И при этом никакого негативного образа ислама", — делился один читатель. Другой писал: "Редко так чувствуешь руку мастера, какие все же блестящие рисунки! Живые, острые, невероятно смешные! Предвижу реакцию, которая обязательно вскоре последует! Блестяще!" Негативный отзыв пришел от мусульманина: "Хватит играть с религией! В Дании есть место для всех. Мы живем в Дании и должны принимать датские правила. Мы должны слышать и писать о позитивных сторонах нашей жизни".

В тот же день мне позвонил владелец киоска в городке Брендбю к западу от Копенгагена и раскритиковал рисунки, сообщив, что во время пятничной молитвы они с коллегами обсудили их и в итоге решили бойкотировать "Юлландс-Постен". Я объяснил ему, почему мы опубликовали рисунки, уверяя, что они никоим образом не нарушают принятые в Дании границы сатиры, даже наоборот. Я указал ему на то, что в сопроводительной статье подчеркивается равное отношение к мусульманам, христианам, буддистам, индуистам, иудеям и другим верующим, а также неверующим. И что "Юлландс-Постен", поместив ислам в один ряд с другими религиями, делает очень важный акцент: рисунки призваны интегрировать мусульман в датскую традицию сатиры, поскольку мы рассматриваем их как неотъемлемую часть датского общества. Они вовсе не чужие. Рисунки скорее присоединяют мусульман Дании, чем отталкивают их. "Карикатуры" не несут в себе ни однозначно плохого, ни однозначно хорошего отношения к мусульманам. В течение следующих месяцев я так часто повторял этот довод всем мировым СМИ и во время общественных дискуссий, что в конце концов выучил его наизусть, как припев какой-нибудь популярной песни.

Во второй половине дня 30 сентября 2005 года я вышел в город, чтобы встретиться со старым другом из Вашингтона, который в тот момент находился в Копенгагене. Мы сидели в уличном ресторане на площади Конгенс Нюторв и наслаждались вечерним солнцем. Мимоходом я рассказал ему, что опубликовал несколько рисунков, вызвавших живую реакцию читателей. Потом мы обсуждали датскую внешнюю политику, события в России и США, а также наши общие интересы. В тот момент меня больше волновало, что мы будем публиковать в следующих номерах, чем материал, с которым вышла "Юлландс-Постен" в ту пятницу. Я совершенно не подозревал, что ждет меня в последующие месяцы и годы.