Дело о Ведлозерском феномене

15 июня 2005 года

Холодно. Повсюду роса. Каким-то немыслимым образом она попала даже в спальный мешок. Лицо зудит от комариных укусов. Жизнь неудобна и отвратительна. Половина седьмого утра.

Ни дуновения. Душно, как в запертой комнате.

Игорь спит.

С трудом шевеля затекшими конечностями, я выбрался из неуютной постели. Ярко светило солнце, пели птицы — несмотря ни на что, жизнь продолжалась. Ну что ж, раз сама природа избрала мажорный тон, попробуем соответствовать. Вокруг нас, словно сметенные взрывом, валялись вперемешку вещи и оборудование. Я решил, что неплохо было бы привести это в какое-то подобие порядка, и даже взялся за дело с энтузиазмом. Энтузиазма хватило минут на десять. Работа ни клеилась, мешало осознание полной бесполезности этого мероприятия. В конце концов я плюнул, сходил к реке умыться и занялся приготовлением завтрака.

Треск костра и запах кофе разбудили сладко спавшего Игоря. Верный себе, даже в нечеловеческих условиях нашего бивуака, он держал марку: почти не кряхтел, не жаловался и, выслушав мои рекомендации, послушно отправился умываться.

Завтрак привел нас обоих в чувство и прочистил мозги.

— Нам следует связаться с Виктором Анатольевичем и Леной, — сказал Игорь, аккуратно размазывая паштет по ломтю хлеба.

— Обязательно свяжемся, но чуть погодя. Сейчас слишком рано, пусть поспят.

Игорь кивнул.

— Какой у нас план?

Я посмотрел на темное жерло шурфа и передернул плечами.

— Придется снова туда лезть. Меня не покидает ощущение, что Гришка там.

— Только ощущение?

— Не только. Уверенность. Это более чем вероятно. Раз его нигде нет, значит, он там.

— Не соглашусь. В подобных местах всегда отыщется какой-нибудь угол. Этот Гришка может быть где угодно. По-хорошему, им в милицию заявить надо. Вот единственное разумное решение.

— Не уверен. Что они им скажут? Что про нас наговорят? Выставят нас похитителями, с них станется. И никто ничего не добьется.

Игорь укоризненно покачал головой, но возражать не стал — стал размеренно приготовлять второй бутерброд. Удивительный он все-таки человек. У меня от всего этого кусок в горло не лезет, а он ничего — спокойно кушает. Мне бы так научиться.

Покончив с завтраком, я со всей обстоятельностью занялся подготовкой к спуску. Пора, наконец, разобраться, с чем мы имеем дело. Я намеревался составить что-то вроде объемного плана пещеры, последовательно фотографируя ее с разных ракурсов. Пространственный феномен, так поразивший меня в прошлый раз, мог оказаться иллюзией, связанной исключительно с моим сознанием, с моим восприятием места. В таком случае, снимки как объективный фактор дадут представление о реальном положении вещей. Помимо фотоаппарата в список необходимого было внесено: геологический молоток, рулетка, дозиметр и кислородный баллон. Увешенный всем этим, с каской на голове и выражением мрачной решительности на лице я напоминал психа, вообразившего себя гномом-старателем, о чем мне тут же с радостью поведал Игорь. Он сделал пару снимков для истории, пожелал удачи, и я приступил к нисхождению во тьму.

Пещера встретила меня холодом и молчанием. Я сложил вещи у основания монумента и предпринял очередной обход периметра, стараясь все время держаться возле стены.

Гришки не было, и это начинало серьезно беспокоить. Сам я отсутствовал несколько часов, прежде чем Виктор Анатольевич на меня наткнулся. Парень пропал почти сутки назад. Может быть, он появлялся ночью, пока мы спали? И исчез опять?

Предположим, что пространственный феномен в пещере имеет циклическую природу. Человек спускается сюда без кислородной маски, без каких-либо средств защиты, исчезает и появляется вновь спустя какое-то время. Скажем, часа через четыре. Если его не вытащить, он снова пропадет, а потом опять возникнет. И так далее. Бред. Дело тут, скорее всего, не в том, кто пропал, а в том, кто ищет. Наверняка, во время своего якобы отсутствия, физически я находился в пещере, просто Виктор Анатольевич под влиянием вышеупомянутого феномена меня в упор не видел. Но сейчас я в другом положении. Сейчас я дышу воздухом из баллона. Так почему же я не вижу Гришку? Он пропал около семи вечера. Значит, если вернуться к гипотезе о четырехчасовых циклах, он должен появиться в районе семи утра. Я посмотрел на часы. То есть ровно через две минуты. Будем ждать.

Я вернулся к монументу и посветил на него фонариком. Эллипсы отбрасывали жутковатую тень, и, когда я двигал рукой, она двигалась следом, выгибаясь на неровностях стены, оставляя неприятное ощущение чего-то живого. Мне показалось, будто возле этого сооружения немного теплее. Я стал ощупывать его, двигаясь от пола вверх. Постамент ничем не выделялся на фоне холодных камней — та же температура, та же текстура материала, разве что немного более гладкая, но вот его верхняя часть…

Мне пришлось отдернуть руку, чтобы не обжечь пальцы. Правый эллипс был не просто горячим, он почти раскалился. Для простого камня — вещь совершенно немыслимая. Левый, наоборот, оказался холодным, словно искусственный лед. От обоих исходила явно уловимая вибрация, будто внутри работал механизм.

Я немного поколебался, не решаясь на дальнейшие исследования. Посмотрел на часы. Семь минут восьмого. Повторный осмотр пещеры, предпринятый больше для успокоения совести, чем с реальной надеждой, ничего не дал. Гришка так и не появился. Ноги сами принесли меня обратно к монументу. Я смотрел на него, а он — на меня. Ладно, можно сколько угодно таращиться на эту штуку и не приблизиться ни на шаг к пониманию. Пожалуй, самое время кое-что сделать. В конце концов, кто не рискует, тот не пьет шампанского.

Звучит хорошо, но, все равно, страшно. Я сам не понимал, чего боюсь, учитывая, как я упакован, но в одном только виде этого монумента было что-то нехорошее, какое-то предупреждение. В этой его тихой вибрации, в искаженной тени.

Я решительно поднял молоток, собираясь отбить небольшой кусочек. Просто, чтобы увидеть реакцию. Один удар и все.

Я не помнил, как ударил по камню. Мир вокруг дрогнул и перестал существовать.

Придя в себя, я обнаружил, что сижу на полу без каски. Кислородная маска тоже отсутствовала. Вокруг клубилась густая чернильно-черная тьма, настолько концентрированная, что касалась осязаемой. И тишина. В первый момент меня обуяла паника. Полностью лишенные информации извне, органы чувств взбунтовались; навалилась тошнота. Я ощущал себя в абсолютной пустоте, где не было ничего, даже меня самого. Только сознание, напуганное, растерянное и слабое. Может быть, именно так и выглядит жизнь после смерти? И никакого тебе света в конце тоннеля. И тоннеля тоже.

Понемногу мне удалось справиться с собой. Я стал осторожно ощупывать пространство вокруг себя. Шероховатая поверхность пола и легкий шорох, производимый ладонью, были хорошим признаком. Значит, я еще жив. Теперь можно сосредоточиться и подумать о том, как выпутываться из сложившейся ситуации.

Последнее воспоминание было довольно ясным: я собирался ударить молотком по монументу, а потом просто выключился, как перегоревшая лампочка. Правда, самого удара я не помню, но, допустим, ударил. И что?

С трудом удалось подняться на четвереньки, ноги затекли и почти не слушались. Заболела спина. Ощущения в обычной ситуации неприятные, но это ощущения живого человека. Серьезных повреждений у меня, вроде, не было — и на том спасибо. Дождавшись, пока в дрожащих конечностях восстановится нормальное кровообращение, я принялся осторожно ползать по полу в надежде разыскать что-нибудь из своего имущества. Найти бы фонарик, тогда все станет проще.

Первым предметом, на который я наткнулся, оказалась строительная каска. Она с шумом покатилась по полу и замерла, стукнувшись о невидимое препятствие. Нужно расширить круг поисков. Если нашлась каска, то и остальное должно быть где-то рядом. Скоро обнаружился баллон, молоток и множество мелких острых камней, о которые я изрядно ободрал руки. Ощущения живого организма постепенно переставали меня радовать. Господи, да где этот чертов фонарь?

Страдания были вознаграждены. Пальцы наткнулись на гладкую цилиндрическую ручку, хищно сжались, и вспыхнул свет.

У каждого человека есть свой собственный набор личных страхов, наиболее точно отвечающих его натуре. Кто-то боится темноты, кто-то боится заболеть; пугают людей авиакатастрофы, грабители, шорохи под кроватью. Каждому из нас знакомо это холодное, возникающее где-то внизу живота вяжущее чувство. Раньше я думал, что знаю его.

Я ошибался.

То, что возникло в тусклом свете фонаря, лишило меня способности двигаться и думать. Я замер, направив слабый луч перед собой, и сидел, глядя в одну точку круглыми глазами. Не знаю, как долго я так просидел. Потом оцепенение внезапно прошло, сменившись крупной дрожью.

Я был в маленькой, почти круглой пещере, в несколько раз меньше той, в которую спустился этим утром. Здесь не было ни загадочного монумента, ни бледно-желтых минеральных отложений на стенах — здесь не было ничего. Только голый камень и два отверстия на уровне пола, справа и слева.

Этот монумент — он перенес меня сюда. Неизвестно как, и непонятно куда, но это он! Теперь его нет, а значит нет дороги назад. Я совершенно ясно помнил, что в первой пещере не было никаких отверстий, никаких выходов, кроме единственной дыры на потолке. Придти в нее из другой пещеры нельзя. К горлу подкатил болезненный ком, и я шумно глотнул. Так, не хватает еще раз грохнуться в обморок. Ну уж нет! Страшно подумать, где я очнусь в следующий раз. Пообещав себе, что обязательно лишусь чувств, как только выберусь отсюда, я немного успокоился.

Итак, в первую пещеру мне не попасть, но это еще не значит, что нет другого выхода. Он должен быть! И я найду его, если не буду сидеть на заднице и оплакивать свою преждевременную кончину. Надеюсь только, что поиски не займут слишком много времени.

А если займут?

Я решительно нахлобучил каску. Не раскисать! Выход есть — это раз. Подземелье находится под островом, а это значит, что оно, скорее всего, небольшое — это два. У меня есть фонарь, и я умею ориентироваться в лабиринтах — это три. Вот об этих трех вещах и надо думать. Все остальное — хлам!

Как ни странно, этот простенький прием помог мне справиться с собой. Меня перестало трясти, и я получил возможность думать последовательно и планировать действия. Первым делом необходимо определиться с коридором — правый или левый?

Я подошел к правому, послюнявил палец и выставил его напротив входа, как голосующий на дороге. Дуновение едва ощущалось, но воздух явно поступал и уходил в коридор напротив. Отлично, вот отсюда я и начну. Собрав манатки, я забрался в низкий, в половину человеческого роста лаз.

Для того, чтобы не заблудиться в лабиринте, достаточно соблюдать одно простое правило — держаться выбранной стороны. Нет смысла беспорядочно поворачивать, полагаясь на чувство направления — оно подведет. Бессистемное блуждание отнимет время и силы — этот ценнейший ресурс, который нужно экономить. Соблюдение правила имеет только один недостаток — оно требует времени, зато предохраняет от бессмысленных метаний по одному и тому же месту.

Я коснулся правой стены. Буду все время поворачивать направо. Если не поддамся панике, и, если выход существует, я его найду.

Вокруг царила кромешная тьма. Коридор не расширялся и не становился уже. Стены были слишком гладкими для естественного образования. Это меня приободрило. Настоящие пещеры часто склонны к неприятным сюрпризам, но искусственное сооружение обязано иметь выход. Коридор часто поворачивал, у меня складывалось впечатление, что я кружу на одном месте. Ползти с вещами было очень трудно. Я не знал, сколько это уже продолжалось, там не было времени.

Неожиданно коридор расширился, и я оказался на довольно ровном участке метров двадцать длиной. Я остановился перевести дух и увидел это.

Стены покрывали толстые выпуклые борозды, похожие на вены. Каменные веревки, наполовину погруженные в породу и видимые лишь тогда, когда свет фонарика падал по касательной. Рисунок, сложенный ими, напоминал минеральные «змейки» в первой пещере, только на этот раз не было никакого желтого налета. Возможно, на какой-то стадии он и присутствовал или только появится… Бросалось в глаза и другое отличие: здешние «змейки» больше напоминали рукотворный орнамент, чем естественные отложения. По большей части они тянулись параллельно полу, чуть изгибаясь вверх и вниз, как синусоиды. Вертикальные линии отсутствовали вовсе. Иногда они образовывали окружности или сильно вытянутые эллипсы. Причем последние никогда не появлялись по одному — всегда в паре, касаясь друг друга. Схожесть орнамента с монументом прослеживалась со всей очевидностью. Мелькнула жуткая мысль, что я каким-то непостижимым образом оказался внутри той скульптуры, или прибора, или что он там такое. Я поспешно отмел ее. Глупости! Так не бывает!

В отличие от пещеры, здесь ток воздуха чувствовался гораздо отчетливее, и с ним тоже творилась какая-то чертовщина. Одно время я ощущал дуновение на лице, оно несло запах сырости и плесени, потом направление ветра неожиданно сменилось на противоположное. Пока я в изумлении крутил головой, пытаясь понять, что происходит, поток снова сменил направление. Процесс подчинялся строгой периодичности. Изменения происходили примерно раз в пять минут.

Пещера дышит. Именно такие слова сразу пришли на ум. Я почувствовал себя микробом в теле гиганта. Пришлось остановиться и дышать глубоко и размеренно, чтобы справиться с новым приступом страха. Я заблудился. Просто заблудился, и сейчас важно найти выход. Это единственное, что важно.

Настало время немного отойти в сторону от моих собственных злоключений и привести здесь отчет Федора Петровича и Игоря о том, что творилось в поселке и на острове после моего спуска в пещеру.

Первым, кто заметил неладное, был Гена. Он сидел перед телевизора, завтракал и смотрел новости, когда трансляция неожиданно оборвалась и сменилась помехами. Манипуляции с антенной и смена каналов не помогли — везде был лишь снег статики и странные, ритмические звуки, напоминающие вибрацию толстой струны.

В Щукнаволоке не раз происходило нечто подобное, обычно проблемы с телевизором и другими электрическими приборами выступали предвестниками появления «солнышек» и длились недолго — час или два. Люди привыкли к подобному явлению и знали, что от него можно ожидать. Единственным новшеством оказался звук. Его раньше не было. Он исходил не только от телевизора, но и от радиоприемников и сотовых телефонов.

Гена отправился к соседу. Убедившись, что у того происходит то же самое, он собрался к Федору Петровичу, который слыл в поселке главным специалистом по загадочным явлениям. Но не успел он выйти за порог, как с улицы донесся низкий, протяжный вой. Выла собака хозяина — Филька, обычно спокойная старая дворняга.

Через несколько минут к Фильке присоединились другие. Жуткий, заунывный вой растекался по Щукнаволоку, пугая жителей. Дворняга забеспокоилась, опустила голову и забегала кругами по двору, ударяясь о забор и стены дома. Хозяин бросился ловить несчастную собаку, а Гена поспешил к Федору Петровичу.

«Насмотрелся я жути, — рассказывал он потом. — Никогда такого не видал».

Помешательство охватило не только собак, но и всю домашнюю живность: по дворам носились куры, сталкиваясь друг с другом и сбивая с ног цыплят, орали петухи. Коровы волновались в хлеву, били головами, до крови ссаживая их о деревянные стенки. Некоторым удалось проломить хлипкие конструкции — одна из коров пробежала мимо Гены, тот едва успел отпрыгнуть в сторону.

Дикие животные тоже присоединились к общей кутерьме. Птицы совершали в воздухе немыслимые пируэты, метясь из стороны в сторону. Они врезались в крыши, столбы и деревья, падали и с земли продолжали кричать и рваться неизвестно куда.

Люди жались к заборам и растерянно смотрели по сторонам, не зная, что делать. Слышались крики. Что именно кричали, Гена не помнил. За пару домов от жилища Федора Петровича он встретил Захара, пятидесятилетнего столяра, известного в поселке мастера. Обычно рассудительный и неторопливый, даже немного заторможенный, тот находился в состоянии крайнего возбуждения. Обхватив руками голову, он трусил по кругу возле своей калитки, глядя в землю и что-то бормоча. За плечи его цеплялась напуганная жена. Она пыталась увести его в дом и громко причитала, но Захар не обращал на нее никакого внимания и все бежал и бежал по кругу, как заводная игрушка. Гена рассказывал, что именно это больше всего напугало его в тот момент — механические, неосознанные движения, словно перед ним был заводной робот, в котором что-то разладилось. Гена так и сказал — Захар был сломанной игрушкой.

С огромным трудом удалось затащить его домой. Он не сопротивлялся, не кричал — просто не воспринимал никого вокруг. Пришлось сбить его с ног и тащить волоком, но даже при этом ноги продолжали свое движение, а он все бормотал и бормотал.

Возле дома Федора Петровича собралось человек десять. Разговаривали об острове и о приезжих. Громче всех раздавался голос худого Лаврентия, отца пропавшего Гришки. Гена так и не припомнил, что тот говорил.

А между тем людям становилось все хуже. Кто-то садился на землю и сидел неподвижно, как истукан, кто-то ходил взад-вперед, как ходил Захар. Голоса постепенно умолкали. Это было странное зрелище, словно живая картинка медленно превращалась в фотографию; не было никакой паники, никакого волнения. У Гены зашумело в ушах, стало покалывать сердце. Почувствовав, что слабеет, он прислонился к поленнице. Последнее, что он помнит, это Лаврентий, беззвучно падающий на колени. Он оперся о землю и стал мотать головой, как собака. Потом одна рука подогнулась, и он завалился на бок.

Когда Гена снова открыл глаза, все было уже кончено. Поселок погрузился в гробовое молчание. Молчала скотина, птицы, собаки. Вокруг сидели люди, некоторые, пошатываясь, ходили по двору. Он почувствовал жажду, с трудом поднялся и побрел к колодцу.

Потом снова защебетали птицы. Кто-то закурил и закашлялся. Кряхтя и ругаясь, люди поднимались с земли. Все молчали, словно позабыли, зачем собрались. Стали поднимать тех, кто еще не встал. Их перенесли в дом к Федору Петровичу. Сам старик, опираясь на черенок лопаты, показывал, куда положить людей. Из десяти человек, собравшихся во дворе, на ногах осталось семеро.

— Это все приезжие, — сказал Лаврентий. — Исследователи хреновы! Это они устроили.

Народ заворчал, соглашаясь. Стали подходить ближе.

— Надо на остров плыть и гнать их оттуда к черту! — продолжал Лаврентий, все больше распаляясь. — Лезут, куда не просят, так всех нас угробят. Я им, сукиным детям, руки оторву!

— Верно! — поддакнули ему. — Гнать их надо!

— Сколько людей пострадало! Им-то что, а мы тут подохнем по их милости!

Народ загудел, посыпались угрозы одна другой страшнее. Неизвестно, чем бы все кончилось, скорее всего весьма плачевно, не вмешайся Федор Петрович.

— Угомонитесь вы, — проговорил он. — Что лаете? Они тут при чем? Сами не знали, куда лезут.

— Не знали! — закричал Лаврентий. — Не знают, так пусть не лезут!

— Правильно!

— Они же нам помочь хотели. Ну вышла неудача, так кто виноват? Руки рвать хотите. Сами-то на кого похожи будете?

— Да иди ты!

В разговор вмешался один из мужиков.

— Погоди, Лаврентий. Петрович правильно говорит. Ты что, погромщиком решил заделаться? Срок хочешь получить?

Лаврентий не ответил. Заговорил Гена.

— Давайте все-таки на остров сходим, — сказал он. — Хватит с нас экспериментов. Выставим гостей, и делу конец. Скатертью дорога.

Его поддержали.

Игоря нашли возле входа в штольню. Он был без сознания, лицо в крови. В первый момент решили, что он умер, и это охладило горячие головы. Видимо такова русская душа — жалкий, лежащий в мокрой траве Игорь из виновника и злодея как-то вдруг превратился в своего. По крайней мере, на время.

Когда его подняли, он застонал и открыл глаза. Тут поняли, что кровь на лице появилась из-за лопнувших сосудов в носу и давно уже остановилась. Его усадили, прислонив к холмику, и дали воды. Игорь был настолько слаб, что едва мог говорить. На все вопросы он лишь качал головой, и единственное, что от него добились, это подтверждение того, что я спустился в пещеру, и с этого все началось.

Стали держать совет, что делать дальше. Желающих спускаться за мной нашлось немного: все боялись, что страшный феномен может повториться. Перед ними сидел живой пример того, как опасно находиться рядом с пещерой в такой момент. Но уйти, бросив все, тоже не решались. Там, под землей, был Гришка. Человек из поселка, свой парень — один из них.

Федор Петрович предложил дождаться моего возвращения.

— Нутром чую, что лезть туда нельзя, — говорил он. — Надо ждать.

Большинство с ним соглашалось, сойдясь во мнении, что спуститься в пещеру, значит повторить недавнее мракобесие. Раздавались и крики о том, что надо запечатать вход и никого к нему не подпускать. Те, что находились внутри — я и Гришка — уже сгинули и помочь ничем нельзя. Нужно позаботиться об остальных.

Была еще одна небольшая группка во главе с Лаврентием. Эти даже слушать не хотели об ожидании и, тем более, о капитуляции. Лаврентий кричал, что сына не бросит и, если у всех кишка тонка, так он один пойдет, и не нужны ему помощники.

Они препирались до тех пор, пока на остров не прибыли женщины. Поднялся ужасный шум, все начали кричать и ругаться. Разделение на две стороны наметилось более четко. Одни загородили вход и заявили, что никого вниз не пустят. Другие предлагали взорвать штольню динамитом. Лаврентий и единомышленники ругались, обзывали их трусами и ублюдками, призывали вспомнить о Гришке. Их не слушали.

Постепенно они сходились. Слово за слово, крики перешли в тычки, кто-то кого-то оттолкнул — завязалась драка.

Игорь попытался вызвать меня по рации и по сотовому, но я не отвечал. Лагерь быстро превращался в руины: дерущиеся топтали наши пожитки и оборудование, хватали все, что попадалось под руку, и били — по головам, по спинам, яростно рыча и выкрикивая оскорбления. Визжали женщины. Две или три тоже приняли участие в потасовке. Орущие, с растрепанными волосами и сумасшедшими глазами, они вцеплялись друг в друга и клочьями рвали волосы и одежду. Игорь попытался спасти приборы, но его пнули в живот, потом по голове, и он едва смог отползти, чтобы в ажиотаже драки не забили насмерть.

Позже Гена уверял, что на них что-то нашло. Колдовство какое-то. Не могло такого случится с жителями поселка, в котором все друг друга знали с детства и были относительно дружны. Просто не могло. Он рассказывал о собственных ощущениях в тот момент — это было похоже на буйное помешательство.

— Ничего я не соображал, — говорил он. — Даже толком не помню, что творилось. Помню, что бил, а кого, почему — не знаю. Там уж и не разбирались, кто свой, а кто нет — били всех. Выбирали тех, кто ближе. Боли не было, только азарт, как в карты играешь и вдруг поперло. Выбить зубы, сломать нос, подбить глаз — ни о чем другом не думал. Удивляюсь, как до убийства не дошло.

Но, как оказалось, не все потеряли голову. Пока шла всеобщая свалка, Лаврентий реквизировал фонарь и веревку и, прихватив с собой еще двоих, прошмыгнул в пещеру. В горячке никто не заметил их исчезновения.

Что было дальше, не ясно. Трогали они монумент, или он продолжал работать самостоятельно, без постороннего вмешательства — не известно. Известно только, что спустя четверть часа после их спуска феномен повторился. Рассказывали, что это было, как удар с неба. Будто чей-то кулак саданул по головам дерущихся, да так, что многие попадали там, где стояли. Началась неразбериха. Те, кто еще стоял на ногах, бросились к лодкам. Остальные поползли, как могли. Куча дерущихся мгновенно распалась, и через несколько минут на поляне вновь стало тихо и пусто, раздавались только приглушенные голоса, но и они скоро стихли. На смятой и вытоптанной траве остались темные лужицы крови.

Сколько прошло времени прежде, чем люди пришли в себя, никто не знал. По-видимому, не так много. Очнувшись, те, кто еще оставался на поляне закрыли вход в шурф ветками, забрали Игоря и уплыли с острова. Второй приступ вновь лишил нашего медика сознания, и об эвакуации он ничего не помнил.

Я признаю, что, решившись на эксперименты в пещере, я поступил необдуманно и безответственно. Я действовал, как действуют любопытные подростки, которым не терпится утолить исследовательский зуд и которые лезут в пекло, не задумываясь о последствиях. Предпринимать какие-то действия в отношении подобных вещей можно только тогда, когда есть хотя бы малейшее представление об их природе, хотя бы минимальные статистические данные. Мы же не имели ничего. Я думаю, нам здорово повезло, что все обошлось без жертв, но могло быть иначе. Мы привыкли мыслить стереотипами, привыкли измерять все своими собственными представлениями о мире, своим собственным опытом. Казалось бы, что может быть опасного в каменном монументе? Это ведь камень, просто камень. А окажись на его месте бомба, и отношение сразу бы изменилось. Самая большая трудность в нашем деле — необходимость рассматривать привычные предметы и явления под другим углом. Необходимость отказывать им в обычных свойствах и ожидать от них любой, даже самой странной реакции. Исследуя феномены подобного рода, нужно быть готовым к изменению всей системы восприятия. Смотреть на знакомые вещи, но видеть их иначе. Грубо говоря, если ты видишь камень — не верь глазам своим. Трудно избавиться от семантики, заключенной в самом имени предмета. Но это необходимо, если хочешь остаться в живых.

Примерно так я размышлял, пробираясь в темном узком коридоре. Отныне я буду очень осторожен. Если, конечно, выберусь отсюда.

Коридор вывел меня в довольно большую полость, я словно бы оказался внутри сфероида, плавно расширяющегося к центру и узкого на концах. От длительного передвижения на четвереньках болели колени и ладони. Я осторожно выпрямился и посветил вокруг.

Подобно коридору, стены новой пещеры покрывал все тот же знакомый орнамент из каменных «веревок». Здесь, на более обширном пространстве, они загибались еще больше, образуя спирали — ближе к краям небольшие, а к центру более плотные. Максимального эффекта это достигало примерно в середине пещеры — там линии образовали что-то вроде конуса, выступающего из стены сантиметров на тридцать. Я осторожно коснулся ближайшей «веревки». Она ощутимо, хотя и слабо, вибрировала. Ведя по ней рукой, я почувствовал, что ближе к центру, ближе к конусу вибрация заметно усиливалась.

В голову пришла аналогия с нервными волокнами, проводниками каких-то сигналов, с живым организмом, а не прибором. Припомнились слова из отчета, который прислала Саша, о полубиологической природе шунгита. А что, если мы имеем дело с биологической машиной? Биоробот?

Я прижал ладонь к вершине конуса и почувствовал сильную вибрацию, пол покачнулся у меня под ногами, пещера словно сжалась и начала крутиться. Не удержавшись на ногах, я упал на колени. На голову надавила жуткая тяжесть, зашумело и защелкало в ушах. Я попытался подняться, но не смог. В последний миг мне показалось, что большая плотная спираль передо мной стала вращаться, быстро набирая скорость, а потом стало темно.

Очнулся я, как и в первый раз, в абсолютном мраке. Я так же сидел, прижавшись спиной к каменной стене. Фонарик оказался возле правой ноги, слава Богу, целый. Я включил его, направил на противоположную стену и похолодел от страха. Пещера была другая! Она стала значительно больше. Орнамент сохранился, но выход теперь был всего один и довольно высоко — метрах в полутора над полом. До того, как я потерял сознание, их было два — один напротив другого. Видимо кто-то снова привел в движения тот странный механизм-монумент. Кто-то спустился в пещеру вслед за мной.

Дело принимало серьезный оборот. Передо мной возникала пугающая перспектива блуждания по темным коридорам, пока голод и усталость не положат конец бесконечному путешествию. О каком правиле лабиринта может идти речь, когда в любой момент можешь оказаться в новом месте?

Вибрация, которую я почувствовал в предыдущей пещере, здесь ощущалась намного сильнее. Даже воздух, казалось, дрожал вокруг меня. Линии на стенах стали толще, а узлы и конусы, образованные ими, больше. К одному из них, самому большому, я подошел ближе. Он напомнил мне бухту веревки, широкую снизу, и сужающуюся в верхней части. Я протянул руку и осторожно коснулся его.

Никогда раньше я не испытывал ничего подобного! Зрение, в обычном понимании этого слова, отказало мне, но я продолжал видеть! Каким-то образом, я мог видеть сквозь темноту, сквозь стены, словно находился в центре видеонаблюдения и переключался с камеры на камеру. Передо мной появлялись пустые коридоры, пещеры и узкие гроты. Большая часть этого непостижимого сооружения, а, может быть, даже все оно целиком предстало передо мной набором сменяющихся картинок. Я мог видеть, но не управлять ими. Переходы с одной на другую происходили сами собой.

С замиранием сердца я всматривался в эти похожие одно на другое изображения в надежде увидеть выход. Он должен быть где-то там. Должен!

Картины сменялись и вдруг, на одной из них, в большой почти круглой пещере, я уловил движение. Сердце бешено заколотилось, меня прошиб холодный пот. Невольно я подался назад и отдернул руку. Картинка пропала. Я снова был один в пещере, а на полу валялся, испуская слабый свет, фонарик.

Я так и не успел рассмотреть, что это было. Судя по характеру движения, что-то живое. Но кто может двигаться здесь, под землей? Человек? Гришка? Вполне вероятно, что он тоже блуждает в темноте, как и я.

А если не Гришка? На ум пришли рассказы про «водяных». Вроде бы их видели только на берегу, но кто знает, не здесь ли их гнездо? Это звучало вполне логично. Получается, я видел инопланетян. Интересно, как они отреагируют на мое появление у них в доме? Судя по рассказам старика, они не особенно агрессивные, но уверенности у меня не было. А что, если мои внезапные перемещения по пещерам организовали именно они? А что, если они сейчас наблюдают за мной так же, как и я минуту назад?

Я подошел к конусу и снова приложил руку. Перед глазами опять возникли картины пустых пространств подземелья, хаотично сменяющие одна другую. Никакого движения не было — только темнота и каменные стены.

Ну где же вы? Где? Мне нужно вас увидеть!

Не успел я мысленно произнести эту фразу, как увидел их. Это были люди.

Одного я узнал сразу — высокий тощий крикун, с которым мы спорили перед тем, как окончательно перебраться на остров. Все-таки, он спустился. С ним было еще двое. Они стояли возле входа в темный рукав коридора и шарили по стенам лучом фонарика. Место, в котором они оказались, выглядело незнакомым. Видимо их, как и меня, зашвырнуло в отдаленную часть каменного лабиринта и теперь они не имели никакого представления, где находятся. Нужно скорее найти их. Понять бы только как.

Троица в пещере, видимо, пришла к какому-то единому решению, и, один за другим, они скрылись в темноте коридора. Отдаленный свет фонарика затрепетал у входа, становясь все слабее и слабее, а потом стало темно. Я потерял их, и не имел ни малейшего представления, куда они направляются.

Картинка в голове снова сменилась. Передо мной оказалась узкая кишка коридора, в которой, согнувшись, гуськом пробирались мои преследователи. Хотя, вряд ли такое слово уместно в сложившихся обстоятельствах. Не важно. Важно то, что мне удалось мысленно следовать за ними! Не знаю, как, но я контролировал процесс слежения.

Нужно сосредоточиться и понять, каким образом это получилось. Вроде бы я ничего особенного не сделал, просто очень хотел увидеть, куда они пошли. Очень хотел — не это ли ключевое слово? Желание. Мысленный импульс. Почему нет? Нужно попробовать.

И я попробовал.

Это произошло легко и, как говаривал мой преподаватель математики, непринужденно. Я увидел самого себя со стороны, скорченного возле голой каменной стены, упирающегося в нее вытянутой рукой. Я покрутил головой, и маленький человечек на картинке сделал то же самое; вытянул свободную руку в сторону, и моя крошечная версия повторила жест. Подчиняясь моему желанию, «камера» поворачивалась в разные стороны, показывая меня самого с разных ракурсов; показала панораму пещеры; нырнула в соседний коридор и пробежала по нему до тех пор, пока он не разделился на два рукава. Я направил ее в левый.

Выяснилось, что скорость этих мнимых перемещений может быть сколь угодно велика. Вне зависимости от расстояния между мной и интересующим меня местом, я мог увидеть его сразу же. Я мог нестись в пространстве так шустро, как захочу. Ограничение накладывалось лишь на мою способность переварить быстро растущий объем информации. Я постарался максимально сосредоточиться и запомнить хотя бы общую конфигурацию пещер и коридоров, по которым метался. Это оказалось непросто. Очень скоро навалилась жуткая усталость, разболелась голова, и меня стало подташнивать. Я поспешно отдернул руку.

Здесь я снова прерву свое повествование, чтобы рассказать о том, что происходило в это время с Виктором Анатольевичем и Леной, которых мы отправили в Петрозаводск для разговора с детьми Федора Петровича.

Несколько раз они пытались связаться с нами по телефону, но все попытки оказались неудачными. И мой номер, и номер Игоря отзывались лишь стандартным «Абонент находится вне зоны действия сети». На фоне последних событий это, вполне безобидное сообщение, звучало более чем угрожающе. Как рассказала Лена, они всерьез обсуждали идею вернуться с половины дороги и выяснить, что с нами случилось. Не знаю, как развивались бы события в таком случае, возможно, на этом наша группа и прекратила бы свое существование, но они приняли решение продолжать путь.

В Петрозаводск они прибыли в шестом часу вечера и, купив в ближайшем киоске карту, сразу же отправились по указанному Федором Петровичем адресу.

Красивый и уютный город с небольшими домами и зелеными парками очаровал их. Место назначение находилось недалеко от набережной, возле Геологического института, и путь туда пролегал по живописным улицам, мимо театра, площадей с фонтанами и сплошных стен зелени. Как рассказывал потом Виктор Анатольевич, Петрозаводск напомнил ему район Октябрьского поля в Москве, где он жил с детства. Немного попетляв и едва не заехав на набережную, с которой открывался, по словам Лены, «невозможно красивый вид» на Онежское озеро, они остановились возле нужного дома.

Дверь открыл младший сын старика, мужчина лет шестидесяти с крупным лицом, вьющейся седой шевелюрой и козлиной бородкой. Он приветливо пожал гостям руки и пригласил зайти. Поминутно щелкая широкими лямками подтяжек, он принялся показывать свое жилище, ругать духоту в городе и кашлять.

— Аллергия, проклятая, — сообщил он. — Как только лето, так просто жизни нет. Супруга моя в отсутствии, так что вы уж не сердитесь. Хотела вас поприветствовать, да вот к внукам пришлось, оболтусам. Семейные дела.

Лена и Виктор Анатольевич уверили хозяина в том, что ничуть не сердятся. В конце концов общество расположилось на кухне, поставили на плиту видавший виды алюминиевый чайник и приступили к беседе.

Алексей Федорович согласился на то, что разговор будет записан на диктофон.

— Вы простите меня, дурака, если я вам херни наговорю — вырежьте потом. Меня, бывает, несет ни к селу, ни к городу. Сразу вас предупреждаю.

Лена и Виктор Анатольевич вежливо возразили, что такой замечательный человек никакой херни нести не может, и включили машинку. Далее разговор приводится в сокращенном виде, на основе сделанной записи.

Лена: Алексей Федорович, вы родились и провели детство в Щукнаволоке?

Алексей Федорович: Так точно. Я — младший в семье. Родился в сорок девятом. Брат Гришка — он на два года старше.

Л: Когда вы решили уехать из поселка?

АФ: Это было… Это было в шестьдесят девятом. Да. Я школу закончил, отслужил и наладился в институт поступать. Он здесь вон, рядом — из окна видать.

Л: Ваш брат остался в поселке?

АФ: Да. Он после школы в совхоз пошел. В Ведлозере. А уехал после меня, в семидесятом, по-моему.

Л: Расскажите, пожалуйста, о переезде.

АФ: Да что там рассказывать — сел в автобус и поехал. Правда, меня чуть не повязали в дороге. Ленька, водила, на остановке говорит: «давай огурцов соберем». Там поле было. Ну я, мудак, и пошел. А там товарищи меня приняли, как полагается. Хотели в милицию, но на бутылке разошлись. Вобщем, следующим автобусом я добрался. Поступил сразу, башка у меня тогда варила хорошо, это сейчас дураком стал. Комнату мне дали. Начал обживаться.

Л: У вас были проблемы со здоровьем?

АФ: О как! Со здоровьем… Отец вам рассказал?

Л: Нет. Дело в том, что предварительные результаты наших расследований позволяют сделать такое предположение.

АФ: Ага… Позволяют. А вы врачи что ли? Там, чего, эпидемия? Что-то с отцом?

Л: Не волнуйтесь, в поселке все в порядке. Мы расследуем события довольно далекого прошлого. Ищем следы.

АФ: Вы о тарелке что ли?

Л: Тарелке?

АФ: Ну той, что за островом упала. Вы ее ищете?

Л: Можно и так сказать. А почему вы думаете, что это тарелка?

АФ: А что ж еще? Тарелка и есть. Эти херовы инопланетяне. Да в поселке вам каждый скажет, что это они. Вы не думайте.

Л: Мы не исключаем такую возможность. Но давайте вернемся к вашему приезду в Петрозаводск.

АФ: Ладно. Давайте. Значит так — поплохело мне почти сразу по приезду. День-два еще ничего было, а потом хана настала. Все вдруг начало болеть — руки, ноги, голова. Я уж думал — все, плакал мой институт. Ничего не соображал. А дальше стало еще хуже: спать перестал, чего не съем — обратно просится. Запах у меня в комнате стоял, как в чумном бараке.

Л: Вы обращались к врачам?

АФ: Ходил в поликлинику, но там ничего путного не сказали. Смотрели, щупали — все нормально, говорят. Я им про самочувствие, мол — «помираю, товарищи!», а они головами мотают. Медицинская наука, говорят, не в курсе. Про санаторий заговорили, а какой мне санаторий? Хоть ложись да помирай. Ну, я решил — поеду-ка домой. Под родной крышей и помереть не страшно.

Л: И поехали?

АФ: Поехал. Вот тогда было по-настоящему погано. Еле дополз до автобуса, так мне плохо стало. Я все думал, что родителям скажу? Как рассказать, что помирать приехал? А потом меня совсем скрутило, дороги не помню. Очухался уже возле Ведлозера. Хорошо, шофер до поселка подбросил, сам бы не дошел. Выгрузил он меня у родительского дома. Там, конечно, суета, крик — дитятя родной погибает. Мать со мной всю ночь просидела. И вот интересная штука — проснулся я утром, руками ногами подвигал, бока пощупал, а боли-то нет. Как и не было.

Л: Вы провели в Щукнаволоке одну ночь и выздоровели. Так?

АФ: Точно так!

Л: Как вы поступили дальше?

АФ: Пробыл дома несколько дней, а потом обратно уехал. Жаль было бросать институт, столько сил потрачено. Первое время все было нормально, а потом — мать перемать — все по новой! Ну нет, думаю, буду терпеть. Переможется! Я тогда был парнем здоровым, как говорится, гвозди перекусывал. Перетерплю, думаю, а там само пройдет. Неделю промучился, толком даже не помню, что со мной творилось. Кошмаров навидался. Раз, помню, иду по улице, ясный день, и вижу бабку свою — ползет мне навстречу, смотрит на меня и улыбается. А бабка-то — лет пятнадцать, как померла! И не такое еще было, но я терпел. А потом отпускать стало. Полегоньку, понемножку, каждый день лучше. К концу месяца я окончательно очухался. Отпустила родная земля.

Л: Что значит отпустила?

АФ: Так старики говорили. Не любит Щукнаволок людей отпускать, все держится за них до последнего. И тебя, говорили, держит. На прочность проверяет. Но у нас с прочностью полный порядок, нас проверяй не проверяй, хер вам. Вот так и закончилась это дело. После уже не повторялось. Я домой несколько раз приезжал, проведать мать, отца и спокойно возвращался. Ничего мне не было.

Л: А ваш брат?

АФ: С Гришкой такая же катавасия приключилась. Только тут уж я рядом был и помог брату. Уговорил перетерпеть, иначе всю жизнь под родным забором жить. Старикам-то — им что, а мы молодые были. Молодым уходить нужно. Брат покрепче меня был, переболел быстрее. Ему еще в Ведлозере худо бывало, может там перетерпел, а в городе чуть-чуть осталось.

После завершения разговора мужчины ушли курить на балкон, а Лена добавила к записи собственные комментарии. Гипотеза о воздействие Щукнаволока на человеческий организм полностью подтверждается. В поселке явно есть что-то способное воздействовать на нервную систему, не оставляя видимых следов. Предположительно, это некое вещество, не обнаруженное при первичном осмотре местности. По прибытии в Щукнаволок необходимо направить все усилия на его поиск и идентификацию.

Возвращаться решили на следующий день, чтобы оказаться в поселке утром. Отказавшись от предложения хозяина, заночевали в трейлере.

Я бродил по пещерам, словно призрак Оперы. Подсоединение к «нервным узлам» на стенах отбирало много сил, и большую часть времени я двигался наугад. Навалилась усталость, очень хотелось есть. Если бы не вода, в изобилии присутствующая здесь, положение мое было бы незавидным. Интересно, что вода очень чистая. Слой шунгита, через который она проходит, очевидно, действует не хуже больших промышленных фильтров.

Я не знал, сколько времени нахожусь в пещерах — часы остановились; видимо, на них сказалось воздействие монумента. По собственным ощущениям, дело двигалось к ночи, хотя там, наверху, все могло быть иначе.

Я снова коснулся каменного конуса. Следовало действовать максимально быстро, эти штуки высасывали из меня силы с эффективностью викторианских вампиров. Я целенаправленно разыскивал группу людей, которые спустились вслед за мной. Это удалось неожиданно быстро — они обнаружились всего в паре коридоров от меня. Я оторвал руку от стены и прислушался. Тишина.

— Эй! — заорал я изо всех сил. — Меня кто-нибудь слышит?

Молчание. Медленно ползли секунды, и вдруг до меня докатилось слабым эхом:

— Мы тут…

Да! Я их нашел! Значит, все еще может кончиться благополучно. Меня охватило такое облегчение, что ноги подогнулись, и пришлось прижаться к стене, чтобы не упасть. Только не сейчас. Сейчас надо действовать.

— Оставайтесь на месте и кричите! Я иду к вам!

— Аууу! — услышал я в ответ и не смог сдержать улыбки.

Маленькие детки заблудились в чаще.

Я вошел в коридор и оказался в пещере с двумя выходами. Прислушавшись, я выбрал нужный. Голоса постепенно становились громче. Я уже мог расслышать не только крик, но и их разговор.

— Может, Гришка? — донеслось из темноты.

— Нет, не он. Это, наверное, из тех.

— Да. Тот, молодой, кучерявый. Он первым спускался.

— Аууу!

— Искать нужно, а мы на месте толчемся, как бараны! На кой ляд он нам сдался?

— Надо вместе держаться.

— А толку?

— Стойте на месте! — крикнул я. — Я уже рядом!

В конце узкой горловины тоннеля забрезжил свет. Очень символичное зрелище! Еще несколько неуклюжих шагов, и я оказался в небольшой почти круглой пещере, в центре которой стояли люди. Их было трое — Гена, худой высокий баламут и третий, имени которого я не знал.

Увидев меня, они наперебой заговорили.

— Ну?

— Как?

— Ну что?

Я развел руками.

— Пока ничего, но есть надежда.

— Надежда! — насмешливо повторил худой. — Далась нам эта надежда.

— Я кое-что узнал, пока бродил тут. Обещаю, если только Гриша здесь, мы его найдем. У вас еда есть?

Они переглянулись и покачали головами. Да, вопрос был глупый, но жрать хотелось так, что хоть кричи.

— Сядем, — сказал я. — А то ноги гудят. Я вам все расскажу.

Мы уселись в кружок, поставив в центр зажженный фонарик. Со стороны мы, наверное, напоминали шайку разбойников, обдумывающих в своем подземелье план очередного рейда. Меня слушали с настороженным недоверием, но не перебивали. В тот момент было очень важно, чтобы они приняли мои слова на веру. У нас не было времени на пустые споры о том, что возможно, а что нет. В рассказе я особенно подчеркнул тот факт, что найти их мне удалось при помощи «нервных узлов» в пещерах. Не будь их, и я блуждал бы наугад до тех пор, пока не свалился бы от голода и усталости. Я объяснил принцип, по которому работали каменные конусы, предупредил о необходимости действовать быстро и эффективно.

— Вы знаете, как выглядит Гриша, вы можете представить его, вызвать в памяти образ. Этого должно быть достаточно, чтобы его найти. Кто хочет попробовать?

— Я попробую, — сказал худой. — Кому как не мне сына искать?

— Хорошо. Идемте, я вам покажу.

Мы подошли к стене. Прямо перед нами с ее черной поверхности выпирал большой узел сплетенных каменных веревок.

— Вот эта штука, — сказал я. — Нужно приложить к ней руку, и вы увидите все, что происходит в пещерах. Не важно, что нет света, можно обойтись без него. Просто приложите руку и думайте о сыне. Вы его увидите.

Мужик кивнул и шагнул вперед. Несколько секунд он смотрел на конус, потом повернулся ко мне.

— Меня Лаврентий зовут, — сказал он и неожиданно протянул руку.

— Андрей, — оторопело представился я и пожал ее.

Лаврентий отвернулся, глубоко вздохнул и вцепился в каменный выступ. Со стороны процесс подключения выглядел страшновато. Лаврентий, казалось, сам превратился в камень. Он застыл и, кажется, даже перестал дышать. Ни одна жилка не дрогнула на его лице, ни малейшего движения. Мы молча наблюдали за ним, боясь говорить вслух. Он простоял так довольно долго, потом внезапно обмяк, глубоко вдохнул и отступил назад.

— Я видел его! — возбужденно заявил Лаврентий. — Гришка там!

— Где? — спросил Гена.

Лаврентий посмотрел на него, потом на меня и сказал:

— Не знаю. Можно как-то определить место?

Я неуверенно кивнул.

— Можно попробовать. Только для этого надо хорошо запомнить дорогу.

— За это не волнуйся. Я с молодости откуда хочешь выведу.

Он внимательно выслушал мой рассказ о способе ментального перемещения по подземелью. На этот раз недоверия в его взгляде не было. Когда я закончил, он снова подошел к стене и, не говоря ни слова, решительно прижал руку к выступу.

— Страшно, мужики, — прошептал тот, чьего имени я не знал. — Аж жуть берет! Это ведь нездешнее все. Верно?

Он посмотрел на меня.

— Не знаю. Думаю, такое вполне возможно.

— Вот-вот. И я думаю. А ну как эта штука взлетит и нас с собой прихватит. В космос. И погибнем мы в совершенно безвоздушном пространстве. Задохнемся.

Я задумался. До сих пор я воспринимал пещеры, как нечто земное. До крайности странное, необычное, но земное — свое. Этот человек заставил меня взглянуть на все под другим углом. И он прав. Я уверен, что прав!

Нездешнее. Чужое. Бесконечно чуждое. Я, дурак, полагал, что смог открыть тайны этого места, но все мои открытия не более чем игра обезьяны с компьютером. Бог знает, к чему это приведет.

— Сваливать отсюда надо, — заключил Гена. — И чем быстрее, тем лучше.

Лаврентий отнял руку от конуса и обернулся.

— Пошли, — сказал он и решительно направился к одному из выходов.

Не задавая вопросов, мы похватали вещи и поспешили за ним.

Это было бесконечное блуждание. Пещеры сменяли одна другую, сливаясь в нашем восприятии в сплошную цепь коридоров, полостей, ниш. Почти в каждой из них Лаврентий останавливался и, прикоснувшись к каменному конусу, застывал на несколько минут. Казалось, он совсем не чувствовал усталости. Возможно, желание найти сына было настолько сильно, что это странное место подчинилось его воле и, вместо того, чтобы отнимать силы, послушно следовало его приказам. Не знаю. И никто не знает. Мы все шли и шли, и все новые коридоры открывались один за другим.

Я едва держался на ногах. Мы не разговаривали, покорно следуя за Лаврентием, раздавленные, переваренные каменными кишками тоннелей. Очень хотелось спать, и я едва не засыпал на ходу. Меня подталкивали вперед, и некоторое время я шел дальше, пока усталость вновь не наваливалась неподъемной ношей. Постепенно я утратил ощущение движения, мне начало казаться, что мы топчемся на месте, совершая какой-то странный изматывающий ритуал.

Я пришел в себя от громких криков. Кричал Лаврентий. Гена, кажется, тоже кричал. Они столпились в углу очередной пещеры, пригибаясь, чтобы не стукнуться о низкий потолок. Я встал с пола и, покачиваясь, подошел к ним. У самой стены лежал парень и равнодушно смотрел на нас, щурясь, когда свет фонаря попадал ему в глаза.

— Гриша! Гриша, сынок! — кричал Лаврентий, теребя его худое плечо. — Это папа! Мы тебя нашли!

Парень не отвечал и не шевелился. Только щурился и по-собачьи скалил зубы.

— Гриш, вставай, — сказал Гена. — Давай, парень. Давай, поднимайся!

— Нужно водой на него полить, — предложил незнакомый мне мужик. — Холодной. Помогает.

Лаврентий все продолжал звать сына заунывно и монотонно. Если бы у меня хватило сил, я бы его ударил. Нервы натянулись до предела. Гена открыл фляжку и осторожно полил Гришке на щеку. Тот зажмурился, судорожно вздохнул и посмотрел на него сонными, совершенно пустыми глазами.

— Встать можешь? — спросил Гена.

Парень неуклюже завозился. Поддерживаемый под руки, он с трудом поднялся, немного постоял, покачиваясь, словно пьяный, а потом колени у него подогнулись, и он повис у них на руках.

— Гриш, что с тобой? — запричитал Лаврентий. — Тебе плохо? Может, ты пить хочешь? Давай, сынок, пойдем. Тебя к врачу надо!

Гришка, казалось, не слышал. Он закрыл глаза и совсем обмяк. Этот парень напомнил мне моего племянника, месячного карапуза, напившегося молока. Такой же блуждающий, бессмысленный взгляд. Тот так же повисал на руках, и ему было все равно, что творится вокруг и что с ним будет. Казалось, что Гришка снова превратился в маленького ребенка, будто что-то стерли у него внутри, оставив только оболочку.

Станет ли он когда-нибудь прежним, или процесс необратим?

— Лаврентий, переждать нужно, — сказал Гена, осторожно положив ему руку на плечо. — В таком виде он не ходок, а тебе еще дорогу искать. Отдохнем, поспим. А потом пойдем.

— Отличная мысль, — поддержал я.

Лаврентий посмотрел на меня с таким презрением, будто я предложил ему бросить сына. Я невольно отступил, испугавшись, что он меня ударит. Гришка висел на руках и пускал пузыри. Он был в сознании, но сознания в нем оставалось не больше, чем в кабачке.

Лаврентий перевел взгляд на Гену. Тот молчал.

— Ладно, — сказал он, наконец. — Передохнем.

Он уселся на полу, устроив голову сына на коленях. Я опустился на четвереньки, потом лег на бок, подтянув ноги к животу. Пол был холодным, но лежать на нем, лежать, не двигаясь и никуда не торопясь, было настолько хорошо, что о мелких неудобствах я даже не думал. Сонно моргая, я видел, как садятся остальные. Потом глаза закрылись, и я провалился в глубокий, без единого сновидения, сон.

Меня разбудил Гена.

— Вставай, — сказал он. — Пора.

Я неуклюже поднялся. Не знаю, сколько длился наш отдых, но мне передышка явно пошла на пользу. Голова больше не болела, меня не шатало из стороны в сторону, мысли прояснились. Остальные уже были на ногах. Лаврентий стоял у стены, прижав руку к каменному конусу, рядом с ним — Гришка. Парень повернулся ко мне спиной, и я не мог видеть его лица, но опущенные плечи и склоненная набок голова говорили о том, что он еще далек от полного исцеления. Но хотя бы держался на ногах, а это уже хорошо.

Лаврентий простоял несколько минут, потом тряхнул головой и повернулся к нам. Под глазами у него темнели круги. Они и худоба, теперь ставшая еще более явной, придавали ему изможденный вид мученика.

— Пошли, — сказал он.

И мы пошли.

Лаврентий шел первым, держа сына за руку. Гена замыкал цепочку. Только теперь я понял, что оставил в пещере кислородное оборудование и каску, но о возвращении не было речи. Мне было все равно. Хотелось только одного — выбраться. Возможно когда-нибудь, кто-то или что-то, спустившись в подземелье, обнаружит странные артефакты, оставленные неизвестными, но разумными существами. Заинтересуются ли они? Или сами окажутся пленниками каменного лабиринта? А сколько их уже побывало тут до нас? Может быть, где-то рядом есть следы другого разума? Чужого, бесконечно чуждого, который нам не дано представить.

Инопланетянская ересь. Я впадаю в инопленетянскую ересь.

Лаврентий сдавал. Он теперь говорил гораздо тише и шел совсем не так решительно, как раньше. Все дольше он задерживался возле «нервных узлов» и все менее уверенно совершал очередной выбор. Наверное, все дело в силе желания. Когда он искал сына, оно было настолько мощным, всеобъемлющим, что спасало его от иссушающего действия каменных проводников. Но желание выбраться отсюда теперь, когда Гришка уже был рядом, оказалось значительно слабее. Если бы я был философом, то обязательно бы порассуждал на эту тему.

В очередной пещере я остановил его.

— Теперь я. А ты отдохни.

Лаврентий не возразил, и в его глазах я прочитал благодарность. Он отошел в сторону — пришел мой черед подключиться к этой непостижимой нервной системе. И вновь это забытое ощущение полета через темноту; замелькали комнаты и коридоры, повороты, развилки, и вдруг я увидел пещеру. Ту, первую пещеру, с которой все началось. Ту самую, из которой был только один путь — наверх. Но теперь там появился и другой. Я знал это наверняка. Знал я и то, что, каким-то образом, этот путь делаю я сам. Прокладываю его через свернутое в клубок пространство, через пустоту, возможно даже через другую Вселенную. И мой проводник — желание выбраться, затмевающая все потребность найти выход.

Если бы я научился управлять этим местом, если бы понял его — все сразу, целиком, возможно, мне потребовался бы всего лишь один шаг до цели. До любой цели. Но времени не было.

Я шел впереди и поэтому первым увидел монумент. Он возвышался посреди пещеры, такой же, как и в тот раз, когда я впервые спустился под землю. Сверху спускалась веревочная лестница.

— Пришли, — сказал я.

Мы стояли и смотрели вверх. Несколько минут никто ничего не говорил, потом Гена сорвался с места и побежал к ней. За ним последовал второй мужик. Неуклюже они стали взбираться наверх, пыхтя и тяжело дыша.

— Лестницу не сорвите! — закричал я.

Это было бы шикарным завершением наших приключений: после всего, после того, как нашли выход и добрались до него — взять и сорвать лестницу.

Но нам повезло.

Я повернулся к Лаврентию.

— Давай. Вы с Гришкой первые. Она вас выдержит. Он сам сможет?

— Не знаю.

Мы подвели парня к лестнице и положили руки на нижнюю ступеньку.

— Гриша, ты сможешь подняться? — спросил Лаврентий.

Тот поводил по деревяшке руками и задрал голову.

— Да.

Я почувствовал, как заколотилось сердце. Гришка ответил. Впервые с того момента, как мы его нашли, он ответил! Лаврентий, казалось, никак не отреагировал на это событие. Видимо, был слишком взволнован предстоящим подъемом.

— Я полезу первым, — сказал он, наклонившись к самому уху сына. — Ты — за мной.

Я смотрел, как они карабкаются наверх. Лаврентий лез неуклюже, постоянно останавливался и смотрел вниз, раскачивая лестницу. Мне пришлось изо всех сил натягивать ее, чтобы они не ударились о стену. Гришка поднимался спокойно, как робот, плавными размеренными движениями передвигая руки и ноги. Кажется, парень приходит в норму. Дай то Бог!

Как только они скрылись из виду, и лестница перестала дергаться, я полез следом. Я торопился и, выбираясь в штольню, ободрал руки — очень хотелось снова увидеть солнечный свет. Показался выход. Возле него я увидел четкие человеческие фигуры. Они не двигались. Быстро, как мог, я на карачках поспешил к ним. Вылез и встал в полный рост.

То, что я увидел, показалось мне сбывшимся ночным кошмаром. Это было настолько противоестественно и настолько страшно, что слова застыли на языке, и я смог лишь тихо простонать:

— О Боже!