Мейсон обхватил рукой талию Деллы, они прошли под аркой к шоссе, по которому мчался поток автомобилей с зажженными фарами. На противоположной стороне ярко горела красная электрическая вывеска «Гамбургеры».
— Трудный выдался денек? — посочувствовал Мейсон.
— Очень трудный. Нервы у Вирджинии совсем расшатались, она просто не могла совладать с собой.
— Я опасался, что так оно и будет.
— Вы верили, что вам удастся добиться оправдательного приговора?
— Да, у меня была изрядная доля уверенности. Испортить дело мог только сержант Голкомб, если бы он вдруг раскололся на допросе и выступил с чистосердечным признанием.
— А вы не опасались, что он вдруг возьмет да признается?
— Ничуть, а вообще, если разобраться, особой вины за ним нет. Почти каждый поступил бы так же в подобных обстоятельствах. Особенно те, кто заранее считает адвоката своим противником.
— А как вы думаете, они предпримут попытку арестовать Вирджинию?
— Вряд ли. Я им подсунул Пита Ченнери: он был на месте убийства в момент его свершения. Полиция заявит, что стрелял он, что, вероятно, Пит Ченнери, намеренно проникнув в контору Трента, прихватил револьвер, убил Галленса, украл бриллианты, а потом, положив револьвер на место, ударился в бега.
— Так что же будет, когда его схватят?
— Им не поймать Пита Ченнери. — Мейсон усмехнулся. — Ченнери читает газеты, он все ходы и выходы знает. Видишь ли, Делла, это тот самый случай, когда нельзя забывать: конечная цель честного адвоката — восстановление справедливости.
— Как говорится, большому черту — большая яма?
— Это не совсем так. Разумеется, сержант Голкомб искажал факты — не намеренно искажал, но ошибочно полагая, что излагает их правильно. С этим пришлось считаться.
Некоторое время они шли молча, потом Мейсон спросил:
— А как Вирджиния? Воспрянула духом?
— Кажется, да. Она звонила своему приятелю.
— И вела с ним рассудительные, ученые разговоры о баллистике пуль, выпущенных из револьвера…
Делла рассмеялась:
— О, вы удивились бы, услышав этот разговор.
— Чушь какую-нибудь несла?
— Пожалуй, Вирджиния все представила в розовом свете, а перед тем как повесила трубку, она…
— Ну-ну, что она?
— Я не могу вам сказать, это означало бы нарушить святость доверенной мне тайны.
— А показать можешь?
Делла огляделась и, убедившись, что рядом никого нет, рассмеялась грудным смехом:
— Могу. Наклонитесь, а то не достану.