Демон

Глава 11

В государстве Сан-Августин, граничащем с Гватемалой и Мексикой, население меньше четырехсот тысяч человек, государство это по культуре и языку преимущественно индейское. Самая маленькая из республик Центральной Америки, она имеет всего сто девяносто миль по наибольшей длине и около шестидесяти миль по наибольшей ширине. Земля почти вся ненаселенная, особенно на севере. Две трети территории гористые или поросли густым лесом. Самая плодородная зона: полоса вдоль Тихоокеанского побережья, где выращивают бананы, сахар, хлопок и маис.

Инфляция в Сан-Августине одна из самых высоких в мире. Цены выросли за год на двадцать тысяч процентов, песо практически ничего уже не стоил. Очень многие — гражданские служащие, журналисты, телевизионные техники, юридические секретари — не ходят на свою работу, а работают на улицах, пляжах, в кафе и туристских отелях как денежные менялы. Бизнесмены уклоняются от налогов, контрабандно вывозят свою продукцию за границу, подкупают правительственных чиновников — все ради долларов для спекуляции.

Обладание всего лишь несколькими долларами может превратить страдание в спокойное отчаяние, а это немало для страны, где страдание считается священным ритуалом, даром Божиим, от которого нельзя отказываться. В Сан-Августине все рано постигают, что когда кончается одно горе, начинается другое.

На черном рынке вращаются главным образом доллары, заработанные на торговле кокаином, это бизнес, дающий до восьмисот миллионов долларов в год, а законный экспорт приносит в два раза меньше. Эти деньги, наркотические, позволяют Сан-Августину сохранять видимость стабильности, которой в действительности нет. Мало кого волнуют моральные аспекты, связанные с торговлей кокаином, а выступать против нее открыто решаются лишь самые смелые. А большинство просто благодарит Бога за то, что существует дождевой лес на юге, где крестьяне выращивают коку, из листьев которой делается кокаин.

Ну а на улицах всегда работают менялы, они таскают хозяйственные сумки с песо и тщательно следят за ценой доллара. Ибо в Сан-Августине доллар называют правителем королей и религией мудрецов.

Мерсед, Сан-Августин

Декабрь 1984

Эдвард Пенни работал в самых разных местах. Но если за морем, то он желал получить ответы на некоторые вопросы. Причем до отхода судна, а не после. Вопросы: платить будут в американских долларах или местной валюте? Как насчет страховки? Жилья? Какого рода допуск потребуется? Какого типа оружие доступно, и какие проблемы могут возникнуть, если американский военный советник столкнется с местной полицией и армейскими?

С этими вопросами Пенни обратился к своим контактам в ЦРУ, Госдепартаменте и Пентагоне, тогда-то ему и сказали, что если он собирается работать в Сан-Августине, там следует остерегаться полковника Эфраина Асбуна, который возглавляет тайную полицию. Асбун не любил гринго. Особенно он не любил тех гринго, которым в его стране дают работу, по праву принадлежащую ему.

Фабио Очоа сказал Пенни: Асбун тебя не хочет видеть в этой стране. Фабио Очоа был сыном президента Сан-Августина, Нельсона Очоа, и он дал Пенни шестимесячный контракт на шестизначную цифру, чтобы тот обучал президентскую охрану и только что созданный антитеррористический отряд. — Асбун будет вежлив, добавил Фабио, но для него ты лишь еще один наемник, которого наняли, чтобы он убил как можно большей людей. Людей, которые тебе никогда ничего не сделали.

Пенни возразил, что он же будет обучать, при чем тут убийства? Фабио покачал головой: ты должен понять, что Асбун — человек большой гордости. Он относится к тебе ревниво, так как знает, что ты герой войны, прекрасно владеешь каратэ и ножом. Тебя он воспринимает как угрозу. Асбун считает себя лучшим бойцом без оружия, продолжал Фабио. Он летает на своем личном самолете — водит его сам — на Тайвань, участвует в чемпионатах, каждый год оказывается в первой пятерке. У нас он военный специалист. Даже генералы с ним советуются.

— А теперь ты стал человеком, о котором говорят генералы. — Фабио опять покачал головой. — Гринго с громкой репутацией. Человек, воевавший в сотне стран и набравший кучу медалей. Асбун? Что он сделал? Расстрелял нескольких крестьян и отрезал уши нескольким студентам, вот и все. — Пенни не согласился: Мне кажется, он сделал немного больше этого. Фабио усмехнулся: Я рад, что ты поставишь полковника на место. Он любит власть так же, как ты и я любим женщин. Рядом с таким человеком неуютно, верно ведь?

Пенни бы надо было сказать — давайте забудем об этом. Если тебе надо поставить на место Асбуна, тебе и твоему отцу, найдите другого мальчика, потому что мне политические интриги нужны, как лишняя дырка в голове. Но ему были нужны деньги на содержание умственно отсталой дочери, живущей в Орегоне с его бывшей второй женой. Деньги были нужны еще и потому, что он с Жоржем Канкалем задолжали по налогам — во Франции, где они производили сидр.

Пенни мог также упрекнуть Фабио: ты мне далеко не все сказал, когда я собирался ехать в твою поганую страну. Оказывается, твой отец очень не хочет, чтобы Асбун слишком сдружился с его телохранителями и антитеррористическим отрядом, потому-то сюда и пригласили гринго, чтобы он их учил. Фабио объяснял ситуацию иначе — у его отца осложнения с левыми повстанцами, да и некоторые из недовольных офицеров заставляют его нервничать. Повстанцы убивают землевладельцев, богатых землевладельцев, которые хотят, чтобы это прекратилось. А к тому же еще пограничные инциденты с Гватемалой и Гондурасом…

Католическая церковь повернулась против моего отца, продолжал Фабио, он теряет популярность у бизнесменов. Отец обещал провести свободные выборы в 1990 году, продолжал Фабио, но сейчас ему пришлось прижать прессу. Ты понимаешь. Пенни сказал — конечно. Твоего отца просто неправильно поняли. Вот именно, кивнул Фабио. Охраняй его получше, пусть останется жив. Тогда у него будет возможность многое исправить. Будущее не поддается контролю, заметил Пенни, но он постарается.

Пенни намеревался условия контракта выполнять, а проблемами, связанными с Асбуном, пусть занимается Фабио. Политикой Пенни никогда не интересовался. Его друг Ники Макс сказал ему: давай сделаем свое дело и прыгнем на ближайший самолет из этой проклятой дыры. Знаешь, поинтересовался Ники Макс, почему в Сан-Августине голуби летают задницей вверх? Потому что здесь и нагадить не на что.

Ники Максимилиан. Лет тридцати с чем-нибудь, толстоватый и с лысиной, отвислые усы в стиле Фу Манчу, короткий хвостик перевязан на затылке широкой резиновой лентой. У него о полковнике Асбуне было свое мнение.

— Он сильно ревнует. Ты заметил, мы здесь уже месяц, а он ни разу не взглянул, как ты учишь ребят каратэ. Но он же сам известный каратэка, правильно?

Ники Макс покрутил головой.

— Я тебе вот что скажу. Он боится поединка с тобой, поэтому не приходит, боится проиграть. Наверное, видел издалека, как ты работаешь, подглядел, и знает, что тебе не пара, ты его по всем окрестностям размажешь. Ну, этот тип твоим другом не будет.

Еще Ники Макс сказал Пенни, что Асбун был здесь верховным петухом, пока не появился ты со своими медалями, славой и голубыми глазами. Все смотрят, как ты учишь, расспрашивают тебя об оружии, говорят, что ты превратишь президентскую охрану в Зеленые Береты, не меньше… Ну и как же чувствует себя Асбун? Дерьмом он себя чувствует, вот как. Он уже не король на горе, и что-то мне подсказывает — без драки он это не отдаст. Приглядывай за ним, я тебе точно говорю. Понимаешь, что бы он ни делал, у тебя получается лучше, и его это бесит.

Ники Макс высказался в своем стиле. Прямо от сердца и сразу по сути. Чего и следовало ожидать от человека, которого не обременяют обычные социальные и моральные условности. Чего и следовало ожидать от хорошего друга. Они познакомились во Вьетнаме, где оба служили в специальных войсках и участвовали в операциях по уничтожению вьетконговских лидеров.

Да, правильно, работу надо любить, Ники Максу нравилось «работать» во Вьетнаме с «Тихарем», так он называл свой «Смит-и-Вессон Марк» 22 калибра с глушителем, которым пользовался для убийств, похищений, и в разведывательных операциях. Его прозвали Ники Бум-Бум, очень уж он большой кайф получал, взрывая намеченные объекты. И вот однажды его, уже раненого в обе ноги, обложили на вьетконговской фабрике оружия — Пенни один пошел за ним, убил троих вьетнамцев, однако Ники Макс захотел свою работу закончить, он заложил взрывчатку С-4 и только после этого позволил Пенни утащить себя: Ники Макс, с турникетами на обеих ногах, накачанный морфином, пел громким голосом, болтаясь у Пенни на плече… Ну как не любить этого Ники Макса.

Почему они были друзьями? Потому что оба доказали себя во время необходимости, а нет большей необходимости, чем в бою. Ибо несмотря на различия — Пенни постоянно читал, Ники Макс никогда не раскрывал книги — понимали они друг друга очень хорошо, а это или возникает во время первой встречи или не складывается никогда. Еще они были друзьями потому, что каждый осознанно игнорировал недостатки другого. Ты — моя неразвившаяся сторона, говорил Пенни Ники Максу. Ты из последних, чья душа свободна. Существующие правила на тебя не распространяются, и я люблю тебя за это. И завидую тоже. Ники Макс усмехался — ты книги читаешь, красиво одеваешься, говорить умеешь. Я хочу быть таким как ты, когда вырасту.

Они жили на маленькой, окруженной стенами вилле в Мерседе, столице Сан-Августина, вилла стояла в ряду старых саманных домов — каждый с внутренним двориком и фонтаном. Владельцем виллы был Фабио Очоа, он и его отец много чем владели в Сан-Августине, начиная с четвертой части лучшей недвижимости в Мерседе. К вилле, предоставленной на время Пенни и Ники Максу, прилагались слуги, две машины, цветной телевизор и набор порнографических кассет, на двух из них главную роль исполнял Фабио.

Среди служанок одну звали Алисия Колон. Худая, смуглая, лет двадцати, с мягким и нервным лицом, ее незаконнорожденный пятилетний Томас страдал неизлечимой болезнью кожи и был слеп на один глаз. Ники Макс, взглянув на него, сказал — вот уж действительно проклятье Божие. Пенни промолчал. Но он подумал о Деирдре, своей дочери, о том, что она до сих пор не может смириться со своей отсталостью. Обсуждать что-либо с Ники Максом он не стал, но мальчику начал помогать. Одежда, еда, игрушки. Может быть, он давал Томасу слишком много, но какого черта.

И английскому Томаса учил немного. Умел развеселить — Алисия смотрела на это и плакала. Через некоторое время Пенни начал уже стремиться к встречам с Томасом. Для него получалось что-то вроде передышек, когда можно не держаться настороже.

А вот Ники Макс, напротив, возражал.

— Ну, пусть я параноик, подумаешь, — сказал он Пенни, — но при нашей профессии нельзя привязываться к людям, с которыми мы общаемся. — Пенни ответил, что это же маленький мальчик, да и жить ему недолго осталось, у него легкие больные. Ники Макс настаивал: — Пойми, он тебя от дела отвлекает. Оглядись по сторонам, земляк. Я тебе серьезно говорю. Какой здесь народ. Они семью Очоа ненавидят, и кто знает, как мы отсюда выберемся, если что-нибудь прорвется.

Ники Макс никак не мог успокоиться.

— Ты профессионал. Самый лучший. Мой герой. Неужели надо тебе напоминать, что бдительность — превыше всего? Ладно, жалей мальчишку. Я его тоже жалею, но только не увлекайся, окей? В таком месте ни с кем нельзя сближаться, а то расслабишься — и сразу войдешь в историю.

Пенни, которому вспомнилась Деирдра, ответил:

— Ладно тебе. Я знаю, что делаю. Томас может умереть через месяц или даже несколько дней. С моей стороны это жест, не больше. Жест.

Ники Макс упрямо помотал головой.

— Откуда ты знаешь, что мальчишка не работает на Асбуна? Уж наверняка Алисия и еще кто-нибудь докладывают Асбуну, что мы едим на завтрак и сколько раз в день мочимся. Да ну их всех. Лично я бы обо всем забыл и трахнул сестру Фабио. Иисусе, я б за это много отдал…

Увидев, как нахмурился Пенни, он вскинул ладони в жесте извинения, улыбнулся, обнажая пожелтевшие от курения зубы и больные десны — давно уже проблема, пора лечить.

— Шутка, шутка, — быстро проговорил он. — Забавляюсь, чтоб меня.

Пенни сказал, что если Ники хочет продолжать свои упражнения в великом искусстве жизни, эта тема не должна выходить за рамки шуток, потому что в Сан-Августине нет ничего более неприкосновенного, чем Флер Очоа. Длинноногая Флер с ее зелеными глазами, золотисто-каштановыми волосами и чувственным ртом, полным обещания. Чуть флиртушка, чуть испорченная сучка — и зеница ока у своего папаши.

Пенни и Ники Макс вместе с двумя местными телохранителями сопровождали ее, когда Флер поехала в Мехико пройтись по магазинам: она истратила сто пятьдесят тысяч долларов за два дня, не считая отеля и путевых расходов. Президент удовлетворял каждую ее прихоть, предоставлял все что угодно, от обучения изящным манерам в Лозанне до годичного жалованья, равного валовому национальному продукту развивающейся страны. Можно представить, что сделает президент с мужчиной, который попытался бы залезть к Флер в трусики.

Пенни сказал Ники Максу: я тебе объясню последний раз, что вредно для здоровья желать дочь президента, так как этот президент избавился от своего главного соперника интересным образом, ему вырвали сердце через спину. Позволь также подчеркнуть, что соперником, о котором мы говорим, был родной брат Нельсона Очоа. Мало того, она же еще дочь человека, который надевает иногда сапоги, сделанные из кожи генерала: генерал этот пытался его свергнуть. Можно еще упомянуть, что папаша устроил мгновенный развод своей старшей дочери с мужем, который ее бил — мужа скормили пираньям, бросая кусок за куском в озерцо позади дворца президента. До тебя доходят мои мысли, Ники? Оч-чень доходят, ответил Ники. Оч-чень даже.

Пенни перечислил правила, по которым им следует жить в Сан-Августине. Не участвовать в торговле наркотиками. Не участвовать в торговле оружием. Избегать валютчиков на черном рынке, потому что если они не обманут, то скорее всего подставят. Никаких «левых работ» для плантаторов, которые попросят пострелять немного бандитов в свободное время.

Будь со всеми приветлив, наказал он Ники, но не мешайся со сбродом, который отирается в публичных домах и барах Мерседа — стареющие наемники, безработные военные советники, наркоманы, так называемые свободные журналисты, правые и левые активисты, всегда ищущие повод устроить какой-нибудь инцидент. Держись от них подальше, сказал Пенни, потому что они любят все относящееся к войне. Они ее обожают: купаются в ней, как свиньи в грязи. Им нужны интриги, обманы, удары в спину и плевать, кто победит, лишь бы шла игра. Не общайся с ними, Ники. Но главное — не подходи к Флер Ариэль Димитила Очоа, потому что если президент узнает, что ты хотя бы видел ее во сне, мы оба уже мертвые.

Да чего там, сказал Ники Макс, я всего лишь хотел показать ей свою татуировку. Он опустил брюки, потом трусы и, ухмыляясь, показал пальцем. Татуировка, его гордость и радость. Прямо на конце члена. Птичьи когти тянут за крайнюю плоть. Пенни сказал: Ну, это класс, Ники. И оба заржали.

Пенни любил Ники, но за этим маленьким круглым человечком требовалось приглядывать, он мог иногда придумать и прокрутить такую дикую аферу, что слов не хватало описать, какая она дикая.

Года два назад, когда они вдвоем охраняли рок-звезду, сразу по приезде в Огайо у звезды — это был мужчина — украли эстрадную одежду, и он отказался выступать. Менеджер целый час уговаривал его и угощал кокаином, наконец исполнитель согласился выйти на сцену.

Вот он уже на сцене, поет, все прекрасно — вдруг звезда видит в первом ряду парня, на котором его сценический костюм. Сразу взбесившись, он бросился вниз, прямо на этого парня, и чтобы оттащить накокаиненного певца, потребовались усилия Ники Макса, Пенни и двух полицейских по найму. Потом оказалось, что парень в аудитории одежду не крал. Украл ее Ники Макс и ему продал: парень был большим фэном звезды.

Или в Лас-Вегасе, когда они охраняли гонконгского банкира — однажды утром Ники проснулся в мотеле, рядом две проститутки, на одной он женат, другая была подружкой на свадьбе, а Ники Макс, еле живой с перепою, клянется, что ничего не помнит. Ну вот совершенно ничего. Пенни истратил чуть не семь тысяч долларов отступными, чтобы аннулировать этот брак, оказавшийся вполне законным.

— Не прячься за Фабио, — посоветовал он Пенни. — Дело между вами двумя, тобой и Асбуном. Или ты его, или он тебя. Так оно и будет, земляк.

Асбун. Познакомились они у полковника дома, когда Пенни пришел на интервью по допуску. Асбуну было лет под сорок — стройный мужчина с седеющими волосами, чрезвычайно красивый, но не женственный благодаря навощенным усам и легкому косоглазию. Форму он надевал редко. Полковник любил стиль на службе и в любое время. Предпочитал голубые блейзеры, сшитые на заказ, бежевые шелковые рубашки и голубые замшевые сапоги. Носил часы с брильянтами. Был умен, вежлив и прекрасно говорил на английском.

Дом Асбуна — коллекция доколумбова искусства, водопад в гостиной, обеденные приемы под два оркестра маримба — считался одним из самых красивых в Мерседе. Стоял этот дом, вернее, вилла, на прибрежной дороге в ряду колониальных особняков и дорогих многоквартирных домов. И, как будто этого не хватало, он обзавелся новой женой — эта восемнадцатилетняя красавица недавно чуть не стала очередной «Мисс Вселенная». На Пенни все это произвело впечатление.

Асбун играл в поло, теннис, имел черные пояса по дзюдо и каратэ. Эдвард Пенни пару раз побывал на его приемах и ушел в восхищении от его знаний военной истории, оружия и тактики. Асбун, сын почтового клерка, прошел, можно сказать, большой путь. Но, к сожалению, он еще и не позволял никому об этом забывать. Он требовал всяческих знаков почтения и уважения к себе.

Вообще-то он мог быть и человеком, если выпадало такое настроение. Например, некоторых больных детей лечили за его счет — но это уже так, детали.

Активно же он занимался другим: торговлей белым порошком, который его соотечественники называли Подарком Солнечного Бога. Примерно за месяц до появления Пенни в Сан-Августине Асбун расправился с конкурентом, связав его по рукам и ногам и сбросив с самолета, летевшего на тридцати тысячах футов, в потухший вулкан.

Этот самый Асбун был основателем отряда смерти Кучильос Бланкос — Белые Ножи. Некоторых из их жертв находили с перерезанным горлом и языком, вытащенным в разрез — на груди получался «галстук святого Августина». Все они психопаты, сказал Пенни его контакт в ЦРУ. Узколобые. Большинство из них местные. Полиция, армейские. Но иностранцы тоже есть: белые родезийцы и голландские наемники, которым в Африке гарантирован расстрел, итальянские и немецкие террористы, за поимку которых обещано вознаграждение, аргентинские специалисты по пыткам, которые вернуться домой уже никогда не смогут. Формально они люди, поморщился агент ЦРУ, но вообще-то к человеческой расе не относятся.

Сам Асбун любил пытать огнем. Что-то его привлекало в огне, пожирающем кожу. Он поджаривал заключенных в скрытом дворе за винным погребом своего дома…

В интервью Пенни с Асбуном по вопросам безопасности и допуска проявилось, что полковник много о нем знает. Например, он знал, что к семнадцати годам Пенни провел половину жизни за границей, так как следовал повсюду за своим отцом, старшим сержантом в армии, переезжал с базы на базу, легко научился двум языкам и с такой же легкостью у военной полиции бою без оружия. Асбун спросил, где он учился владеть ножом, и Пенни ответил, что на Филиппинах, где его отец служил на военно-морской базе. Пенни и Асбун согласились в том, что лучше филиппинцев никто с ножом обращаться не умеет, абсолютно никто, и что японский нож, танто, становится все более популярным среди подразделений коммандо.

Вдруг Асбун изменил тональность разговора.

— Ваш отец умер не очень хорошо. Это вас сколько-нибудь беспокоит?

Пенни ничего не сказал, сдерживая свой гнев. Он просто помотал головой. Молчание затянулось, но Пенни не волновало, что Асбун может счесть это дерзостью: если полковник желает трепать имя старшего сержанта Девона Роя Пенни, то пусть делает это без помощи Эдварда Пенни. Эдвард Пенни своего натурального отца никогда не знал. Сержант и его жена Рита усыновили его в шестимесячном возрасте, дали ему хороший дом и хорошо с ним обращались, за что он был им благодарен. Не хватало еще, чтобы он обсуждал их смерть с чужими.

Он любил обоих, сержанта, который смеялся всегда до странности высоким смехом и по-детски увлекался «магическими» фокусами, и Риту, единственную мать, которую он когда-либо знал, круглолицую женщину с печальной улыбкой, она хотела стать чечеточницей, но оказалась учительницей в начальной школе, а приемному сыну сумела передать свою любовь к литературе. Однажды зимой, когда денег было совсем мало, она сшила ему пальто из старой шинели мужа, от грубого материала кровоточили руки, а она потом улыбнулась своей печальной улыбкой, когда Пенни надел пальто и сказал, что ему очень нравится.

Но однажды все кончилось плохо, это произошло вечером в Форт Блисс, штат Техас, когда сержант вернулся домой и обнаружил, что выпить совершенно нечего. К выпивке сержант пристрастился давно, а когда наконец это осознал, то разработал свою систему и считал ее безотказной. Один месяц пьет, один месяц не пьет. Подумаешь.

И некоторое время система действовала, но однажды вечером он пришел домой в трезвый месяц, а выпить хотелось ужасно, тогда сержант спустился в подвал и выпил растворитель для краски, у него помутился рассудок и он, шатаясь, пошел к шкафу в коридоре, где держал свой «Кольт» сорок пятого калибра. Вот сейчас позабавится.

Ну да, лежа на полу, пьяный и веселый, он стал стрелять по комарам и случайно вышиб Рите мозги. Гражданский суд дал ему двадцать лет за непреднамеренное убийство, но сержант был наказан еще до того, как попал в суд. Он убил женщину, которую любил. А растворитель для краски навсегда лишил его зрения. В тюрьме сержант прожил всего десять дней и умер не от инфаркта, как говорилось в заключении коронера, а, по мнению Пенни, от горя.

Но все это не Асбуна собачье дело.

Что еще знал полковник? Он знал, что Пенни прекрасный спортсмен — баскетбол, гольф, бег на полмили, черный пояс по таэквондо в шестнадцать лет.

После того как умерли Рита и сержант, семьей Пенни мог считать только армию, и в свой восемнадцатый день рождения Пенни поступил в 82-ю воздушно-десантную дивизию. Ему всегда нравилась армейская жизнь с ее духом товарищества и частыми переездами, а самое большое впечатление произвели лучшие стороны армейского профессионализма. Он видел в американском профессиональном солдате традицию превосходства, которая спасла мир в двух войнах. Это образ жизни, говорил сержант, который ведут последние романтики, странствующие рыцари, борцы за идеалы, люди, склонные к насилию и экстравагантности.

Асбун был любопытный, докучливый мерзавец, его делом было повсюду шнырять, освещать фонарем темные углы. Но некоторые вещи он никогда не мог узнать, так как чтобы знать, нужно их прожить. Например, какое чувство было у Пенни, когда он совершил первый прыжок с парашютом: окунулся в холодную тишину, нарушаемую только пением ветра, потом долгие страшные секунды, пока не раскрылся главный парашют — и вот он медленно опускается на землю, счастье огромное, как никогда в жизни, он громко зовет сержанта и Риту, потому что хочет поделиться с ними радостью, а земля приблизилась слишком быстро, он едва успел поджать ноги и покатиться, коснувшись земли…

Один прыжок, и он стал навсегда уверенным в себе. Один прыжок, и он стал осознавать свои силы и возможности. Нет, он не загордился. Просто появилась уверенность — он сможет сделать все, что необходимо. Он знал, что у него есть внутренние резервы, которые позволят ему действовать решительно, когда появится необходимость. А это и есть особенность профессионального солдата.

Пенни целиком погрузился в армейскую жизнь. И когда ему посоветовали обратить внимание на специальные войска, он к совету прислушался. Сливки армии, сказали ему. Элита. Пользуются самыми необычными методами. Обучение строгое, требования высокие, у большинства ребят не получается.

На следующий день Пенни подал заявление. Черт возьми, он же был молод. Хотелось славы. Понимал ли он, во что ввязывается? Какое там. Впереди он видел только золотую зарю. Так он попал в специальные войска. И старался на полную катушку с первого дня.

Семнадцатичасовой день, который начинается шестимильным маршем с грузом в сорок пять фунтов на спине. Парашютная подготовка намного круче, чем в 82-й. Бой без оружия. Изучение тонкостей восьмидесяти с лишним видов мелкого стрелкового оружия. Потом его сбросили в совершенно дикие места с одним ножом, он должен был жить с земли и скрываться от хорошо обученных преследователей. Еще он изучал языки, средства связи, кое-что из механики, сбор информации. Осваивал взрывчатку, всяческие ловушки и необычные виды оружия вроде арбалета и гарроты.

Пенни очень старался. Он закончил курс. Семьдесят пять процентов парней, начавших вместе с ним, курс не закончили.

Элитные части. Идея, время которой как раз подошло. Новые бойцы с новой тактикой, только так можно было противостоять комбинации терроризма и новой технологии. Воины высочайшего класса, они предназначались для проведения операций, которые нельзя доверить обычным войскам, делающим старые вещи по-старому. В специальных войсках требовалось делать новое — то, с чем ты никогда не сталкивался раньше. И делать это идеально. Иначе ты погибнешь, а с тобой и еще многие.

Пенни смотрел, как Асбун поднимает лист в досье и рассматривает следующий.

— Награжден Серебряной Звездой, — говорит Асбун. — И Бронзовой также. В вашей стране это солидные награды. Похоже, вы созданы для военной жизни. О, но вот ваша карьера как мужа оказалась не очень удачной.

Пенни вытряхнул сигарету из пачки «Уинстона», зажег и выдохнул дым к потолку.

— Кое-что в жизни получается, кое-что нет. Армия не способствует счастливой, семейной жизни.

— Дважды женат, дважды разведен. Один ребенок. Дочь.

— Это верно, да. — Пенни большим и указательным пальцем сжал себе переносицу. Сейчас Асбун перейдет к самому больному. — Ваша дочь умственно отсталая и живет с матерью, которая повторно вышла замуж — местожительством указан Орегон.

— Да.

— Вы посылаете деньги на ребенка.

— Да.

Асбун улыбнулся.

— Это очень хорошо. Я тоже считаю, что неполноценным детям нужно помогать. Библия говорит, что они наследие Божие.

— Богатство бедняка.

Ухмыляясь, Асбун покачал головой.

— Тут с вами можно поспорить. — Он постучал пальцем по раскрытому досье. — Здесь все говорит о том, что солдатом вы были прекрасным. Однако же армию вы оставили.

— Ну, можно сказать, что так сложились обстоятельства.

— Такой человек как вы, квалифицированный профессиональный солдат, оставляет регулярную армию и становится наемником.

— Ничто не длится вечно. Скажем, пришла пора перемен.

— Сегодня здесь, завтра там. Так сказал Дэвид Ли Рот. Моя жена любит Дэвида Ли Рота.

— Вот как.

— Наверно, у нее есть все пластинки Ван Халена. Сам-то я предпочитаю черных музыкантов. Например, Джордж Бенсон, Оскар Петерсон, Роберта Флэк, Лайонел Ритчи. Люди, хорошо знающие свое дело, вы меня понимаете?

Пенни затянулся «Уинстоном», думая — переходите к делу, сеньор, которое заключается в: грязный я или нет? Запачкался я в дерьме, которое погубило мою часть, или был невинным свидетелем?

Асбун продолжал — вы уволились приблизительно в то время, когда произошел скандал в вашей части специальных войск. Что-то с деньгами, пропавшими из секретного фонда, кажется. Он поднял голову от досье, уставился на Пенни чуть косыми глазами, а тот смотрел на него вполне спокойно и молчал. Асбун его прямо ни о чем не спросил, значит, и отвечать не следует. А что вообще отвечать? Пенни тех денег не трогал. Ни цента. Но пострадать на этом деле пострадал.

Опустив глаза к досье, Асбун медленно переворачивал страницы.

— Похоже, кто-то в вашей части мошенничал с расходами. Это был ваш командир?

Пенни вздохнул, напоминая себе, что гневаться на Асбуна нельзя — если он хочет работать в Сан-Августине. Если хочет получать большие доллары, которые обещает эта работа. Поэтому он Асбуну сначала ничего не ответил. Долго и тщательно гасил свой «Уинстон», а когда закончил, был уже немного спокойнее.

— Я скажу вам то же, что сказал военному суду и гражданскому суду. Мне не известно, кто взял эти деньги.

— Ах да, именно так вы и заявили властям. По вашим словам, вы об этом деле вообще ничего не знали — однако вы были близки к своему командиру, которого обвинили в растрате денег.

Пенни ответил, что да, отношения у них были хорошие.

— Вы оба служили во Вьетнаме, — заметил Асбун.

— И в других местах. Полковник Нимэн — хороший солдат. И хороший человек.

— Поэтому вы и отказались дать против него показания?

Пенни, зажав в зубах незажженный «Уинстон», кивнул. Он тогда не сказал ни слова против полковника. И сейчас не скажет. Кроме того, мерзавцы, проводившие дознание, и не хотели, в общем, чтобы Пенни давал показания. Им было нужно, чтобы он солгал под присягой и помог утопить Нимэна. Пенни не знал, кто взял восемьсот десять тысяч долларов из денег части. Он знал только, что деньги пропали, а Нимэна уличили в том, что он пытается как-то эту растрату скрыть. Взял ли Нимэн деньги? Пенни этого не знал. И он никогда не спрашивал.

Но он знал, что это была самая настоящая охота на ведьм. Следователей не интересовало, исчезли ли восемьсот десять тысяч долларов в результате плохого счетоводства, растворились в воздухе или прилипли к чьим-то пальцам. Следователи эти, из простых армейских, увидели возможность распять Нимэна и расформировать его часть. Всех раздражали свободные нравы, присущие специальным частям. Вот и захотелось устроить кровавое жертвоприношение.

Пенни угрозам не поддался, лгать не стал. Все пытались его использовать — армия, ЦРУ, Пентагон, Министерство обороны, все те, кто хотел наказать этих ковбоев из спецвойск, не желающих играть по правилам. Пенни держался, молчал, а потом сделал единственно возможное при данных обстоятельствах. Он ушел из армии.

Время он для этого выбрал хорошее. Армия с каждым днем становилась все более политизированной, ее пронизывал имперский дух. Трое офицеров, среди них Нимэн и две секретарши сели в тюрьму по делу о пропавших деньгах, а Пенни оставалось стоять и смотреть. Он остался верен себе и людям, с которыми служил, и все прекрасно, но, увидев, во что превратилась армия, был вынужден уйти.

Попал он сразу в частный сектор. А там хорошие деньги. Он консультировал по вопросам безопасности корпорации, знаменитостей разного рода, иностранных бизнесменов. Ну а поскольку он все еще любил армию, то, когда просили, обучал подразделения командо, читал лекции в военных колледжах. После армии у него осталась репутация человека, который хорошо знает свою работу и не болтлив. Для такого место в этом мире всегда найдется.

Асбун продолжал:

— Среди многих других дел, вы помогали выплачивать выкуп за американских и немецких бизнесменов, которых похитили коммунисты в…, сейчас посмотрим, Аргентине и Гондурасе.

— Я был посредником. Осуществлял обмен денег на заложников.

Асбун кивнул.

— Впечатляет. Никто при этих обменах не погиб. Неосторожного поведения с вашей стороны не было. Вы оправдали свою репутацию профессионала, который умеет держать вещи под контролем. А, мы подходим к манильскому инциденту с вашим сенатором Фрэн Маклис — это было несколько месяцев назад. — Он поднял голову от досье. — Ситуация получилась острая, как я вижу.

— Я обеспечивал безопасность сенатора, — проговорил Пенни. — Моей обязанностью было сохранить ей жизнь. Что я и сделал.

Сенатор Фрэн Маклис расследовала попытку корпорации «Мудзин» тайно купить крупный вашингтонский банк, и след привел на Филиппины, к манильскому синдикату и банкиру китайцу, которые служили ширмой для «Мудзин». Синдикату помогал кое-кто в филиппинском правительстве, они за взятки использовали свое влияние в Вашингтоне. Сенатор сказала Пенни, что собирается публично раскрыть связи синдиката с «Мудзин», а дальше будет видно. Ее следователи отыскали несколько человек в Маниле, которые были согласны поговорить с ней об этих вещах наедине, а она очень хотела послушать. Эта поездка в Манилу была для сенатора важна, так как приближалась ее перевыборная кампания. Не отличаясь в этом от других политиков, она стремилась получить хорошую известность.

Второй вечер в Маниле. Пенни, сенатор и двое ее помощников присутствовали на приеме во дворце Малакананг, официальной резиденции филиппинских глав государства. Первая леди Имельда Маркос руководила приемом, устроенным в честь сингапурской торговой комиссии и включавшим осмотр дворца и других правительственных помещений. Госпожа Маркос также спела гостям. Ее вокальный талант не произвел большого впечатления на Пенни и сенатора Маклис.

Когда прием закончился, Пенни и вся группа сенатора вернулись в отель, и как только лифт остановился на их этаже и дверцы раскрылись, Пенни почувствовал — что-то не в порядке. Он приказал остальным не выходить из лифта. Дверь держать открытой. Соблюдать тишину. Никаких вопросов. Сам он вышел в коридор с «Браунингом» в руке.

Почти все лампы в коридоре не горели. Весьма необычно для пятизвездного отеля, в котором пентхаус идет по две тысячи долларов за сутки. А выходная дверь напротив лифта по диагонали была открыта. В темноте разглядеть лестничную площадку и лестницу не удавалось. Пенни обвел глазами весь затемненный коридор, тревога нарастала. Он прислушался. Сделал вдох. И прошептал:

— Закройте дверь лифта! Всем лечь на пол! Быстро, быстро, быстро!

Пенни бросился на пол, снимая «Браунинг» с предохранителя и целясь в проем выходной двери — там, слева, он увидел вспышки выстрелов, над головой пролетели три пули, они оторвали пару листьев у пальмы и попали в стоячую металлическую пепельницу, потом он сам сделал четыре выстрела по оранжевым вспышкам, перекатился направо и выпустил еще четыре пули. Теперь он полз на четвереньках к выходной двери, держась чуть справа, у стены замер, выжидая, «Браунинг» держал на высоте плеч, лифт заскрипел кабелем, опускаясь, а в воздухе по-прежнему веял запах марихуаны, которую курил стрелявший (стрелявшие?), удалялся голос сенатора, она выкрикивала его имя. Пенни ждал. Дышал неглубоко и медленно. Ждал. В нескольких футах от него, сразу за проемом выходной двери, кто-то кашлянул, испустил долгий вздох, потом стало тихо. Позади Пенни открылась дверь номера, в коридор хлынул свет. Он крикнул, чтобы дверь закрыли и вызвали охрану отеля. Сейчас же. Дверь захлопнулась. Он прождал в темноте еще пятнадцать минут и только тогда выполз на лестничную площадку.

Один стрелок, без поддержки, он уже истекал кровью. Не какая-нибудь заметная фигура. Некто Карлос Ригодон, как выяснилось позже — худой, лицо в оспинах, он получил две пули в грудь и одну в ногу, умер в машине «скорой помощи» на пути в больницу. Из мелкой шпаны, как сказали Пенни в полиции. Ранее судимый: устраивал в Маниле секс-шоу с семилетними детьми, грабил туристов, продавал наркотики, сбывал поддельные драгоценности. Ну и к тому же избивал жену и скупал краденое.

Во всем этом списке ни слова о Ригодоне как о стрелке, подумал Пенни, потому его и выбрали для покушения на сенатора. Наймешь любителя, который ничем серьезным никогда не занимался, и тогда хотя бы до самих событий никто об этом знать не будет. Только вот надо было предупредить стрелка, что на деле марихуану не курят, это выдает твою позицию.

Пенни спросил в полиции — были ли у Карлоса Ригодона какие-либо связи с сенатором Фрэн Маклис? Нет, не было. А с «Мудзин» или филиппино-китайским синдикатом, который расследует сенатор? Опять нет. Но когда Пенни спросил себя, кому сейчас выгодно устранить Фрэн Маклис, получилось — «Мудзин». Ригодон был просто наемником.

Сенатор Фрэн Маклис во все это не поверила. Она была потрясена случившимся и поэтому выслушала Пенни до конца. Но она не могла поверить, что ее готовы убить всего лишь из-за расследования. Ригодон? По ее мнению, обычный преступник, его целью было ограбление. Бизнесмены, заявила она, не убивают тех, кто их критикует.

Эдвард Пенни сказал — позвольте не согласиться. Он знает несколько корпораций, среди них есть и американские, которые весьма активно занимались истреблением человеческой расы — по разным причинам, но сводились они все к деньгам, разумеется. Да и ему такую работу предлагали, он отказался. Однако другие в его профессии оказались не столь разборчивыми.

Доказательства связи Ригодона с «Мудзин»? У Пенни их не было. А чувство такое было. Этого недостаточно, подчеркнула сенатор. Так что… Она вечно будет благодарна за то, что он спас ей жизнь, никогда не забудет, и это из тех обещаний, которые можно отнести в банк. Но она должна думать о политической карьере, а значит, продолжать расследование, и ее не отпугнет какой-то грошовый пистолетчик. Возьмемся за «Мудзин», сказала она. А эту тему оставим.

Последняя деталь: филиппинские власти тоже не было склонны усматривать связь между Ригодоном и «Мудзин», чего Пенни, в общем-то, и ожидал. «Мудзин» вложила в острова очень много денег. Лучше, чтобы сенатор Маклис не ворошила эти дела. Не впускать ее на Филиппины нельзя, страна слишком зависит от американской помощи. Но, так или иначе, люди отчего-то потеряли желание с ней говорить. Вероятно, объяснялось это случаем с Ригодоном.

Асбун удивился.

— Так вы хотите сказать, что филиппинское правительство прикрыло попытку японской компании уничтожить американского сенатора?

— В то время я думал так, да. И сейчас так думаю. Но сенатор Маклис придерживается иного мнения.

— Напоминая этим вас. Вы же не предали своего командира. Отказались говорить с армейскими следователями о краже денег. Вы могли бы сказать о себе, что вас не легко сломать, мистер Пенни?

— Почему вы спрашиваете?

— О, я просто подумал… Некоторые люди говорят, что никогда не сломались бы на допросе с применением пыток. А мой опыт показывает, что не выдерживает никто. Даже такой человек как вы рано или поздно поддастся. Хотя вы и герой. Да, даже вы.

— Или вы, — огрызнулся Пенни, немного разозленный бесцеремонностью Асбуна.

Асбун улыбнулся.

— И я тоже. Вы правы. — Продолжая улыбаться, он задумался и повторил затем — да, и я тоже. Опять помолчал. — Вы признаете, что вам нужны деньги. Ваше производство сидра во Франции, больная дочь в Орегоне. Удобно иметь такую дочь, вы согласны? Она дает вам предлог ехать куда угодно и заниматься чем угодно в чужой стране.

В Пенни вспыхнул такой гнев, что перед глазами появилась очень реальная картина: он перерезает Асбуну горло, обе сонные артерии, которые снабжают кровью голову. А потом смотрит, как эта свинья истекает кровью до смерти.

Пенни зажег еще одну сигарету, дал себе время успокоиться, выпустил в потолок длинную струю дыма.

— В Сан-Августине я потому, что мы дружны с Фабио — это и есть мой предлог. И — да, я ожидаю, что за мою работу мне заплатят. Так же как и вы ожидаете платы за свою работу. Я понимаю, что вы имеете право меня допрашивать. Это ваша страна, я здесь всего лишь гость. Но когда вы используете имя моей дочери, чтобы критиковать меня, я должен сказать, что мне это не нравится.

Асбун моргнул, потом наклонился вперед, опираясь рукой о стол.

— Я не совсем понял. Вы собираетесь меня учить, как мне вести разговор? Будете перечислять, что вам нравится и что не нравится.?

Пенни загасил сигарету в пепельнице из нержавеющей стали.

— Может быть, я лучше Фабио Очоа и его отцу скажу, что мне не нравится.

У Асбуна раздулись ноздри, по щекам пошли красные пятна — он взбесился, взбесился до предела; замерев в кресле, он смотрел на Пенни из-под приспущенных век, услышанное ему не понравилось, это ясно, но он и понимал в то же время: президента и его сына раздражать нельзя.

Пенни подумал — теперь я для него враг. Надо оглядываться через плечо, потому что при первом удобном случае полковник тебя прикончит. Конечно, пока Пенни под защитой Фабио, проблем особых быть не должно. Двадцативосьмилетний Фабио. Крупный, симпатичный парень, армейский майор, у которого папаша оказался по случайности президентом страны. Фабио был одним из тридцати иностранных офицеров, которых Пенни учил восточному боевому искусству и стрелковому делу в Форт-Брэгг. Фабио любил повеселиться, свободное время проводил в Северной Каролине, где гонял на своем новом «Феррари», играл в теннис и перетрахал всех светловолосых официанток.

Он и Пенни стали друзьями, когда Пенни спас Фабио в сельском клубе, конфликт возник из-за чужой жены. После этого Пенни взяли на жалованье как телохранителя Фабио, и он отрабатывал каждый цент в поездках в Атлантик-сити на уикэнд — Фабио носил с собой много денег и был поэтому соблазнительной мишенью. Однажды в казино у Пенни ушла вся ночь, чтобы отговорить Фабио, который хотел увезти австралийскую девочку из хора с собой в Форт-Брэгг. Она может работать моим шофером, доказывал Фабио, но Пенни сказал — нет, на военную базу ее брать нельзя. Когда у иностранных офицеров курс окончился, Фабио уговорил его поехать с ним в Сан-Августин.

Сейчас, в доме Асбуна, Пенни встал и сам оборвал интервью, сказав, что если вопросов больше нет, то… Асбун медленно покачал головой, молча, смотрел он не на Пенни, а на маленькую игрушку, украшавшую его стол — обезьянка в полосатых штанишках и красной шапочке, с музыкальными тарелками в лапах. Когда Пенни ушел, Асбун взял обезьянку, завел ключиком, торчавшим у нее из спины, поставил на стол и стал смотреть, как она прыгает и быстро-быстро бьет тарелками. Она делала именно то, чего хотел от нее Асбун.

Мерсед, Сан-Августин

Январь, 1985

В первом часу пополудни Эдвард Пенни и Ник Максимилиан стояли в небольшом спортзале, где они проводили занятия по бою без оружия, и смотрели, как шестеро мужчин входят во вращающиеся двери из стекла и алюминия. Шаги этих шестерых отдавались эхом, когда они шли через зал к трибуне, где и сели лицом к классу. Неприятности. Это знал весь класс, телохранители Очоа. Пенни и Ники Макс тоже знали, разумеется.

Пенни предупредили утром, предупредил один из телохранителей, он сказал, что Асбун придет сегодня смотреть занятия, но придет не просто так. Он приведет Индейца, а этот тип совершенно сумасшедший. Телохранитель добавил, что Индеец хорошо дерется на ножах и никогда не проигрывает.

— Он тебя вызовет при всех, и примешь ты или отступишь, не имеет значения. Он все равно нападет. Что будешь делать, Эдуардо?

Пенни сказал — спасибо за предупреждение. Вот и все, что он сказал. Не будет он напрягаться из-за того, что кто-то хочет его подставить, первый раз, что ли.

У Пенни было часа два до появления Индейца. За это время он что-нибудь придумает. А уж придумать что-нибудь надо. Одно ясно: он не побежит. Индейца этого, да и любого индейца, которого может спустить на него полковник, он сделает. Если же у Пенни нет такой уверенности, ему следует уже сидеть в самолете на север.

Телохранитель сказал, что Индеец по-настоящему сумасшедший. Иногда, убив человека, он слизывает кровь с ножа. Совсем дикий Индеец.

Ники Макс не мог промолчать, разумеется.

— Ты вот что должен сделать. Возьми ствол и всади ему пулю в член, так будет лучше всего. Он псих, и если хочешь знать, эта гадина еще накокаинится до бровей. Ты должен понимать. Так что не играй с ним. Пара предупредительных выстрелов в лоб, потом возьмись за него всерьез и прикончи.

— Не могу, — помотал головой Пенни. — Нажать на спусковой крючок — не фокус. Стволом тут ничего не докажешь.

Ники Макс вздохнул.

— Видишь, в чем твоя беда. Ты стал слишком много думать.

Пенни улыбнулся едва заметно.

— Асбун хочет унизить меня в каратэ. Это как раз то, чему я приехал сюда учить. Все другое не имеет значения — в теперешнем случае.

— Тут ты прав, — согласился Ники Макс. — Ну и зачем же играть в его игру? По-моему, у тебя мозги размягчаются под старость. Всегда успей убить, пока тебя не убили. Иначе нельзя. А то совсем уже рассопливился со своим Томасом…

Пенни ущипнул Ники Макса за щеку.

— Все нормально. И не такое переживал, можешь поверить. Проблем нет, только разные возможности.

Ники Макс махнул на него рукой.

Шестеро посетителей. Трое из них были офицерами армии Сан-Августина, очень внушительные в серо-зеленой форме, брюки заправлены в верховые сапоги, фуражки, пистолеты «Хеклера-и-Коха». Судя по знакам различия на воротниках и погонам, все трое были приписаны к генеральному штабу, что делало их важными лицами. На них-то Асбун и хотел произвести впечатление. Пенни этих офицеров раньше вроде бы не видел. Он взглянул на Ники Макса, тот помотал головой: тоже не знает. Пенни опять посмотрел на этих троих. Ничего утешительного в их холодных взглядах он не нашел.

А были и еще трое. Асбун, конечно, стильный: как всегда, в голубом блейзере, шелковой рубашке, в этот раз розовой, и обычных сапогах из голубой замши. Зеркальные очки. Фу-ты, ну-ты.

Что же до Индейца, то он, в общем-то был метисом. Наполовину испанская, наполовину индейская кровь, лет сорока, широкоплечий и каменнолицый, в красной рубашке, пузырящихся серых штанах и черных с белым ботинках. Пенни смотрел, как он поднимается на три ряда выше Асбуна и других, проходит немного направо и садится один. Вытащив из кармана рубашки большой красный платок, он повязал голову и отклонился назад, опираясь локтями на скамью позади — а смотрел прямо на Пенни глазами-щелочками. Взгляд у него был такой, что мог бы дробить алмазы.

Шестым посетителем был Херман Фрей, маленький человечек средних лет с маслянистой кожей, кривым носом, в одну дужку очков в роговой оправе был встроен слуховой аппарат — а над всем этим витал пушок черных волос, обрамлявших лысинку. Его, бизнесмена весьма преуспевающего, часто видели во всем белом: сегодня тоже. Костюм, галстук, подтяжки и кожаные туфли. Белое с головы до ног.

Но это еще не все. Три верхних зуба была золотые, а один из них украшен сапфиром в форме звезды. А из ста восьмидесяти частных самолетов в аэропорту Мерседа — число потрясающее для столь маленькой страны — три принадлежали ему. Остальные, как узнал Пенни, принадлежали торговцам наркотиками, чьи ряды включали некоторые из старейших и лучших семей Сан-Августина.

Херман Фрей был самым преуспевающим в стране денежным менялой, его сеть обменных пунктов в четырех городах давала годичный оборот побольше самого крупного банка в Сан-Августине. Не являлось секретом, что видные люди в правительстве и армии, занимающиеся кокаином, широко пользуются его услугами. Сегодня он сидел в спортзале и нервно поглаживал кольцо с брильянтом на мизинце, хмурился и жевал нижнюю губу — он вообще был человек нервный. Когда неподалеку хлопнула дверь, он подскочил, будто от выстрела. Сейчас Фрей казался еще более нервным, чем обычно. Пенни знал почему.

Пенни смотрел, как Херман Фрей спускается с трибуны и подходит к автомату кока-колы рядом с офисом. Возвращаясь, он нес по банке в каждой руке, держал их подальше от тела, чтобы не забрызгать чем-нибудь свой белый ансамбль. Он отдал одну банку Асбуну, тот поднял ее тостом в сторону Пенни, улыбнулся, не обнажая зубов, потом начал что-то шептать сидевшему рядом армейскому офицеру.

Херман Фрей поднялся к Индейцу. Но остановился он чуть не доходя, облизнул губы и протянул банку — подходить ближе ему явно не хотелось, и Пенни подумал: будто боится кобру погладить. Фрей поставил банку на соседнее с Индейцем сиденье, вытер свои маленькие ручки белым носовым платком и вернулся к Асбуну. Индеец проигнорировал кока-колу. Он сидел совершенно неподвижно, глаза не сводил с Пенни.

А Пенни посмотрел наверх, туда, где проходила беговая дорожка вдоль стены зала. Он тронул Ники Макса за плечо и показал пальцем.

— Это еще что такое? — На дорожке стояла примерно дюжина мужчин, главным образом американцы и европейцы — «любители войны». Дорожка была предназначена для джоггинга, но никто из них джоггингом и не думал заниматься. Опершись на перила, все смотрели вниз, на Пенни и трибуну с шестью фигурами. — Надо полагать, все уже знают, — сказал он Ники Максу.

Глядя на беговую дорожку, проходящую над головой, Пенни раздраженно потер затылок. Поганые «любители войны». Если им не удается найти действие в Африке или на Среднем Востоке, если не получают жалованье за истребление людей в Никарагуа, Гондурасе или Сальвадоре, они по крайней мере могут с беговой дорожки спортзала в Сан-Августине посмотреть хотя бы какое-то действие бесплатно. Пенни начал чувствовать напряжение. Не хватало только маленьких животных и птиц, спасающихся кто куда, когда инстинкт предупреждает их о землетрясении, лесном пожаре или другом природном бедствии.

На беговой дорожке мускулистый негр в темных очках, желтой безрукавке и серых тренировочных штанах поприветствовал Пенни поднятым на высоту плеча сжатым кулаком. Затем показал подбородком на Индейца. Пенни кивнул, стащил с шеи полотенце хаки и вытер им лицо. Негра звали Лайделл Колмс, Пенни был с ним поверхностно знаком во Вьетнаме, где тот служил морским пехотинцем, до сих пор Колмс еще не разобрался в своей жизни. После Вьетнама Колмс вернулся домой, в Калифорнию, попал в тюрьму за кражу автомобиля, там стал Черным Мусульманином, иранцы завербовали его воевать на Среднем Востоке. Последний раз Пенни видел его до Сан-Августина, в Бейруте два года назад, Колмс уже решил не воевать больше с шиитами и хотел убраться куда-нибудь. Пенни дал ему пятьсот долларов, хватило оплатить проезд на корсиканском грузовике до Кипра. Сейчас Колмс жил в Мерседе с проституткой подростком, существовал на ее доходы и то, что выручал сам продажей дешевых украшений и самодельных сигарет из табака и дрянной пасты кока.

Ники Макс, поглядывая на Индейца, сказал:

— Иисусе, ну зачем они такого урода взяли? Видишь, какой у него нос, губы. Мне жаль зеркало, в которое он смотрится.

Пенни повесил свое полотенце Ники Максу на шею.

— По-моему, тебя жажда мучит. Прогулялся бы ты к автомату с банками. Сразу воскреснешь.

Ники Макс пожевал нижнюю губу и ничего не сказал. Потом повернулся, сошел с мата и обул свои босые ноги в соломенные сандалии. По пути к машине с кока-колой он что-то насвистывал. Полотенце хаки все так же свисало у него с шеи.

Пенни хлопнул в ладоши, привлекая внимание телохранителей. Занятия продолжаются, сказал он. Выбрал противника, лысеющего плотного капитана, и продолжил с того места, на котором его прервали. Нужно, учил Пенни, сразу лишить врага его лучшего оружия. Если он бьет ногами, атакуйте ноги. Если бьет руками, на них и концентрируйтесь сразу же. Разрушьте его оружие и тогда сможете победить, даже если он сильнее.

Вернулся Ники Макс. Он ступил на мат уже опять босой, отхлебывал понемножку кока-колу и старался казаться спокойным. Подошел к Пенни, вернул ему полотенце, которое было теперь свернуто. Стоя спиной к трибуне, Ники Макс бросил ему:

— Индеец идет.

Пенни ответил:

— Вижу. — Индеец спустился с трибуны и шел к мату.

Окружавшие Пенни телохранители отступили на дальнюю сторону мата. Ники Макс тоже отошел. Только вот Ники, хитрый лис, держал одну руку внутри своей ги. Пенни догадывался, что он сжимает пистолет 32 калибра в кобуре. Если Пенни проиграет, Индеец уже мертвый. Можно не сомневаться. Ники и Асбуна попытается уничтожить. Затем трое офицеров убьют Ники… Пенни обязан победить, иначе и он и Ники окажутся в глубоком дерьме.

Индеец, судя по всему, был ударной силой местных наркотических организаций, они используют ножевых бойцов и берут только самых лучших. В этой части света такие бойцы предпочитают ножи с длинным лезвием, а целят прежде всего в лицо. Всегда в лицо, Пенни это хорошо знал. Нападение будет быстрым и беспощадным.

У Пенни пересохло во рту. Сердце колотилось. Индеец приближался. Сверху Лайделл Колмс прокричал:

— Делай его, брат! Испорть поганого Индейца! — Послышались и другие крики с беговой дорожки, все в поддержку Пенни.

Он пошел навстречу Индейцу, остановился в нескольких футах от края мата. А Индеец остановился у края, правую руку он держал за спиной. Несколько мгновений он смотрел на Пенни, потом сплюнул на мат и небрежно переместил правую руку вперед. В ней был длинный нож.

Индеец поставил одну ногу на мат, вытер ее о брезент, оставляя черные следы, глаз он не спускал с Пенни — а Пенни сунул руку в полотенце, вытащил банку кока-колы и профессиональным движением питчера бросил ее Индейцу в лоб: банка отскочила от черепа вверх, а Индеец упал на задницу, он сидел на полу и тряс головой, глаза у него остекленели. Наверху зрители завопили, начали топать ногами, хлопать в ладоши, они кричали Пенни, чтобы не останавливался, прикончил гада.

Пенни подошел ближе, концы полотенца держа в одной руке, потом замахнулся полотенцем, как бейсбольной битой, и, видя, что Индеец защитным движением поднял руку, ударил его в локоть своей «битой» — неясно было, сломан ли локоть, но что поврежден сильно, Пенни не сомневался. Индеец упал назад, хватаясь за локоть, но из правой руки нож не выронил.

Пенни швырнул полотенце с остававшимися двумя банками кока-колы в Индейца и бросился на него, схватил руку с ножом и сломал на ней мизинец. Индеец выронил нож. Лицо его исказилось от боли, но он не вскрикнул. Он плюнул Пенни в лицо. Пенни схватил его за правое запястье и перевернул на живот. Затем, поставив левое колено Индейцу в то место, где соединяются плечо и рука, он потянул руку вверх и налево и сломал ее. На этот раз Индеец закричал. Хорошо, проговорил неподалеку Ники Макс. Очень хорошо.

Ники Макс ткнул вверх сжатым кулаком, и зрители на беговой дорожке отозвались приветственными воплями. Двое-трое скандировали С-Ш-А, С-Ш-А. Пенни отступил от Индейца, вернулся на мат. На Асбуна он и не взглянул. Однако подмигнул Ники Максу — тот подбежал со слезами на глазах, схватил и одним движением поднял в воздух, а на беговой дорожке зрители совсем взбесились.

Пенни победил потому, что понимал законы войны. Цель не в том, чтобы умереть за свою страну — напротив, пусть противник умрет за свою.

Тактика. Индеец — агрессивный боец, вот и нужно у него это отнять. Принудить к оборонительному бою. А с двумя испорченными руками он в ближайшее время никаких боев вести не будет.

Мерсед, Сан-Августин

Февраль 1985

Пора карнавала. Четыре праздничных дня перед Великим постом. Городской народ одевается в диковинные костюмы и всячески веселится. Незнакомых людей целуют, обнимают, приглашают танцевать и обстреливают водяными бобами. Пьяные, хохочущие группы ряженых переходят от дома к дому в поисках пиршеств и ромового пунша. Богатые и бедные устраивают по отдельности свои костюмированные балы, приемы и даже отдельные парады.

Пора карнавала. Когда сдержанность становится забытым словом. И ничто не имеет значения, кроме собственных удовольствий.

Второй день карнавала. Эдвард Пенни вылез из «Кадиллака» с шофером — он сидел сзади — и ступил на мостовую. Жара ударила по нему молотом, напоминая, что в Сан-Августине февраль как раз начало лета.

Дальше расстилалась Пасео Метрополитано, выложенная булыжником дорожка, предназначенная только для пешеходов. Все семь ее кварталов были украшены фонтанами и цветочными садами, по сторонам располагались самые дорогие магазины. Пасео вела к гавани и маленькой барочной церкви, выстроенной иезуитами в семнадцатом веке, она очень нравилась Пенни потому, что купол ее был крошечной копией огромного купола на Базилике святого Петра в Риме. И улица нравилась, потому что на ней не было нищих, разносных торговцев, шлюх, карманников и уличных музыкантов. Президент Очоа приказал держать эту улочку свободной от людей-паразитов. Приказ выполнялся очень строго, потому что президент был владельцем почти всего, что здесь находилось.

В это утро Пенни охранял Флер Очоа. Или, можно сказать, занимался бэби-ситтингом. Его работа: ходить повсюду за бэби, пока она делает последние покупки для карнавального приема. Он пытался спихнуть это дело на кого-нибудь из президентских телохранителей, но Флер не пожелала. Ей хотелось, чтобы рядом был Эдуардо, и если бы пришлось обратиться к отцу за решением этого вопроса, она бы обратилась. Девушку никогда не учили отказывать себе в чем бы то ни было.

Пенни прислонился к дверце «Кадиллака», оглядывая пасео. Выглядела она вполне празднично. Флажки, плакаты, яркие огни. И музыка кругом. Чертовски шумно. И людно. Народу чересчур много, это осложняет телохранителю работу. Карнавал или не карнавал, а лапать президентскую дочку нельзя.

Пенни подумал — как же я ее протащу через эту толпу туда и обратно? Она должна держаться рядом с ним, это ясно. С ними есть еще двое президентских телохранителей. Третьему Пенни приказал остаться у «Кадиллака». Кто-то должен стеречь его от автомобильных воров. Да и поцарапать машину могут.

Проклятый Ники Макс. Ему следовало быть сейчас здесь, с Пенни, но он как раз пошел к врачу из-за сильнейшего поноса. Пенни предупреждал его, что нельзя пить неочищенную воду и сырое молоко, есть сырые овощи, и до сих пор Ники слушался. Но вот в первый день карнавала, первый день, будь он проклят, Ники купил ромовый пунш в выдолбленном кокосе у уличного продавца, сразу выпил и теперь не слезал с горшка.

Хуже того, Ники забыл принять ежедневную таблетку доксиклина — это лучшая профилактика желудочных расстройств в тропических зонах. И теперь Ники говорил, что у него, может быть, гепатит, жаловался на какую-то сыпь в паху, боялся, принесет что-нибудь своей жене в Таиланде. Пенни сказал — у тебя могут быть вошки или триппер от местной шлюхи, но уж не гепатит. Ники все равно отправился к врачу.

Пенни помог Флер Очоа выйти из «Кадиллака», протянутую ей руку она чуть сжала и держала дольше необходимого. Немного флиртушка, наша маленькая Флер. Она улыбнулась ему, помахивая длинными ресницами, и проговорила:

— Грасиас, ми Эдуардо. — Потом медленно подняла руки, развязала голубую ленту, скреплявшую волосы, и движением головы раскинула их по плечам — небольшое представление лично для него. Смотреть смотри, напомнил себе Пенни, но не трогай.

На ней была длинная шелковая рубашка, малиновая, с горными хрусталиками, перехваченная в талии золотой цепью. Белые джинсы узкие, совсем облегающие, с застежками на щиколотках, туфли с пурпурными каблуками-стилетами. Золотые украшения на ней висели слишком массивные, а пахло от Флер корицей. Бюст великоват, на его вкус, но определенно женщина очень привлекательная.

Флер взяла его под руку, сообщила, какой он сегодня красивый, особенно с таким загаром, и пригласила на вечеринку к ведущему в Сан-Августине актеру, дом его стоял на красивом утесе. Пенни может даже прихватить с собой высокую блондинку из британского посольства, ту, с которой его видят последнее время — как ее зовут? Соня, ответил Пенни, зная, что ей это имя известно, а приведет он ее на вечеринку или нет, Флер безразлично.

Флер проговорила на испанском:

— Можете пойти туда со мной. В качестве моего телохранителя, разумеется. И Соню возьмите, конечно. Прекрасный будет вечер. Танцы, шампанское. В полночь скачки на лошадях по краю утеса. Всадникам завяжут глаза. Прикольно получится.

Пенни ответил, что подумает, более вежливый отказ у него сразу не получился. Она провела пальчиком с голубым ногтем по его бицепсу, надувая губки.

— Мой отец, он бы хотел, чтоб вы за мной приглядывали, когда его нет, я точно знаю. — Пенни усмехнулся — точно этого знать нельзя, и подумал: многие ли мужчины отказались от того, что Флер как будто предлагает? «Как будто» потому, что в намерениях столь своенравной девушки никогда нельзя быть уверенным. Может, она просто дразнила и ничего больше. Если и трахается с кем-нибудь, слухи до Пенни такие еще не доходили.

А куда же делся президент на эти четыре веселые и дикие дня? Он в Испании, покупает племенных быков для одного из трех своих ранчо. Карнавал его уже не привлекает. Вернется через три дня, когда все здесь утихнет.

Пенни высвободил свою руку из руки Флер и сделал знак Хулио и Пако держаться поближе. Он пойдет первый, Флер сразу за ним, а они будут замыкать. У Пенни предполагался сегодня свободный день и он хотел провести его в горах с Соней. Скрыться от жары и шума, побыть вдвоем. Ну конечно.

Пенни взял Флер за руку, это показалось ему разумнее всего, и стал пробираться вперед, оглянувшись один раз, на месте ли Хулио и Пако. На месте. Пасео, тихая обычно улочка, напоминала сейчас сумасшедший дом. Тут слонялись люди в клоунских костюмах, кафтанах, узеньких набедренных повязках, одежде американских ковбоев, в чем угодно, и маски всевозможные. Музыка — гитары, бонго, стальные барабаны, конга. И кассетные магнитофоны, из которых изливались танцевальные ритмы или печальнейшие болеро, очень романтичные. Не говоря уже о Ван Халене, Мадонне… В целом грохот ужасающий.

Пенни заметил потенциальный источник осложнений. Он приближался слева. Пьяный парень, бородатый, тощий, косметика, зеленая губная помада и светлый парик до плеч. Желтая майка, пах едва прикрыт кожей со стекляшками. Откровенный педик. Разумеется, он узнал Флер Очоа. Выкрикнул ее имя и бросился к ней, протягивая руки. Готовый целоваться. Пенни отшвырнул его толчком — основание ладони в подбородок — и потащил хихикающую Флер Очоа дальше. Нет, забавного здесь он ничего не находил.

Как и следовало ожидать, Флер его задачу не облегчала. Она захотела прежде всего зайти в «Кариоку». Это был самый новый и шикарный в Мерседе ювелирный магазин. Она с гордостью сообщила Пенни, что хозяин сегодня не собирался открывать, но для нее «Кариока» с радостью откроется и хозяин сам обслужит дочь любимого президента. Пробираться на «Кадиллаке» по многолюдным улицам было чертовски трудно, но пробить себе путь сквозь толпу на пасео оказалось еще труднее. Пенни крепко держал без конца трещавшую Флер и не останавливался. Останавливаться нельзя было ни в коем случае, сколько бы раз девушку ни окликали по имени и ни предлагали сигарету с марихуаной или приглашали выпить агуардиенте — это крепкий прозрачный напиток из сахарного тростника и лакрицы.

Флер Очоа сказала Пенни, что «Кариока» находится у конца пасео, в двух кварталах от порта. Когда они приближались к магазину, он почуял запах гниющих водорослей, рыбы, дизельного топлива от судовых двигателей, в небе появились маленькие, белые морские чайки. В квартале от магазина толпа начала редеть. Меньше танцующих, меньше пьяных. Уже не на каждом шагу тебе тычут в лицо шкуру с вином и требуют, чтобы ты выпил по случаю карнавала. Тем не менее Пенни не позволял себе расслабиться. Вдруг какой-нибудь дурак попробует сорвать блузку с Флер Очоа — в стиле праздничных забав, сами понимаете.

Пенни оглянулся через плечо, увидел, что она улыбается, и улыбнулся в ответ, потому что это ничего не стоило. Под ярким фасадом Флер была, вероятно, всего лишь испуганным ребенком, едва начинающим понимать, что жизнь мрачна и жестока. Она сжимала руку Пенни обеими своими, казалась Флер такой молодой, такой уязвимой… Ее глаза говорили, что она ему доверяет, и Пенни подумал — может, даже хорошо, что сегодня здесь я. Она открыла рот, собираясь что-то сказать, и в это мгновение они услышали крик женщины.

Пенни повернул голову. Женщина была чрезвычайно взволнована. Молодая индейская женщина, круглолицая и полная, яркая как неон в кафтане с бусами и головном уборе из голубых и белых перьев. Она показывала на что-то у своих ног. По направлению своего движения Пенни как раз должен был пройти мимо нее. Пройти, не обращая особого внимания.

Но тут он увидел, что лежащая на земле вещь шевелится. Увидел, что это маленький мальчик. Рубашка спереди мокрая, темная. Кровь. Хлещет из ужасной раны живота. Мальчик судорожно извивался среди пустых банок от пива, старых газет и объедков пищи, на нем была баскетбольная майка «Феникс Сан», белая с ярко-оранжевым солнцем. Точно такую же Пенни подарил…

Пенни бросился к мальчику, их глаза встретились, мальчик протянул окровавленную руку и позвал его по имени. Это был Томас, сын Алисии, и он умирал. О Флер Очоа Пенни сразу же забыл.

Пенни опустился на колени рядом с Томасом. Гнев. Такого гнева Пенни давно не испытывал. Очень давно. Одной рукой он приподнял голову мальчика от мостовой, другой отвел его худенькие ручки от раны.

Рана страшная. Широкая. И глубокая — видны розовато-серые внутренности. Томас прошептал имя Пенни. Потом имя своей матери. Уцепился за руку Пенни маленькими ручонками, липкими от крови. Больно, сказал Томас, потом глаза его подернулись пленкой и он умер. Пенни закрыл глаза, готовый убить кого-нибудь за мальчика, тут же открыл, а когда вспомнил о Флер Очоа, было поздно.

Повернувшись к ней, он увидел, как плотный мужчина в костюме Дяди Сэма и маске Рональда Рейгана резанул Хулио по глазам коротким ножом, потом толкнул его на группку людей, окружавших Пенни и мертвого Томаса.

Хулио они взяли с собой за его огромные размеры. Так что столкновение такой туши с зеваками оказалось более чем эффективным. Закрывая руками окровавленные глаза, выкрикивая что-то нечленораздельное, Хулио сразу сбил на землю несколько человек. Молодая индеанка упала на Пенни, еще не поднявшегося, и опрокинула его спиной на мостовую — оттолкнув ее и отчаянно пытаясь переползти еще через кого-то, он увидел, как Дядя Сэм перерезал горло кричащей от страха Флер Очоа и скрылся в толпе.

Пенни ужасно не хотелось верить, что все это происходит в действительности. Однако верить приходилось. Его тошнило, вот-вот вырвет. И еще он чувствовал себя ужасно усталым. Ах как его подставили. Из-за Томаса оступился… подбегая к упавшей Флер Очоа, он вспомнил, что Ники предупреждал его: мальчик может стать проблемой. А Пенни ведь клялся себе не допускать ничего подобного. Так вот, допустил. Бывали у Пенни такие проколы раньше? Никогда, никогда, никогда.

Пако. Почти такой же крупный как Хулио. Его тоже вывели из дела. Он лежал лицом вниз рядом с Флер Очоа, кровь струилась из-под головы. Человек, сделавший это, казался каким-то нереальным. Нереальным до ужаса. У кого может быть такая убийственная сноровка?

Пенни переступил через тело Пако — толпа отшатнулась — и склонился к Флер Очоа. «Браунинг», который он сжимал в руке, был совершенно бесполезен, разве что себя убить. Кровь Флер была яркой, очень яркой, значит, вытекала из артерий. Убийца хорошо знал, где резать. Не любитель. Флер Очоа моргнула два раза, тело ее содрогнулось, будто от холода. Через несколько мгновений она была мертва.

Молчание. Если не считать звуков карнавала и музыки, доносящихся с другого конца пасео. И криков чаек, круживших над рыбачьей лодкой в гавани. Прижавшись спинами к витринам магазинов и фонтанам, люди смотрели, как он касается волос Флер Очоа. Смотрели, как он смаргивает слезы. Они услышали резкие крики и топот бегущих ног — кто-то приближался. Пенни не слышал ничего. Он не видел троих солдат в форме, которые протолкались сквозь толпу и направили на него автоматы. Они приказали ему бросить пистолет, иначе будут стрелять. Недалеко ослепленный Хулио полз к двери роскошного мужского магазина и кричал:

— Я слепой. Матерь Божия, верните мне мои глаза. Умоляю, верните мои глаза.

Напряженный, с чувством смутного беспокойства Ники Макс вышел на закате из исповедальни церкви Санто Доминго. На нем были темные очки, сутана священника с римским воротником, в одной руке он нес маленький чемоданчик. Он сбрил усы и отрезал хвостик на голове. Приостановившись, Ники оглядел пустую церковь. Рука под сутаной сжимала рукоятку «Марка» 22 калибра с глушителем.

Он постоял, пока глаза не привыкли к темноте. Пока не удостоверился, что за ним не следят. Затем пошел по боковому проходу, под старинной, столетней давности потолочной росписью — суд над Христом и распятие — мимо стеклянных окон, позолоченных закатным солнцем. Повернув налево, вошел в часовню, освещенную лишь несколькими высокими белыми свечами по обе стороны деревянного алтаря. Вдохнул запах ладана — Эдди П. говорил ему, что свечи жгут в честь Кортеса, чья бедренная кость якобы находится в миниатюрном стеклянном гробике под алтарем. В этой церкви пятнадцать алтарей, сказал Эдди П… Ники Макс ответил тогда — удивительно, что в таких странах как эта, где люди грязные и умирают с голоду, церкви всегда чистые, ни пятнышка, ни пылинки. Вот что получается, если скрестишь мексиканца с испанцем.

В церкви Санто Доминго Ники Макс вдруг услышал скрип старинных петель. Открывалась передняя дверь. Он сделал глубокий вдох и встал чуть за дверью часовни, оставаясь в темноте и наклонившись налево, чтобы хорошо видеть центральный проход. Наготове.

Он увидел маленького старичка с тростью, который медленно шаркающей походкой шел по проходу, потом остановился, ухватившись за спинку скамьи. Старику потребовалось много времени, чтобы опуститься на одно колено, но он справился. Опустив голову, он перекрестился и что-то пробормотал. Затем поднялся, держась за спинку, и сел на ближайшее сиденье, стал смотреть на главный алтарь. Лишь еще один истинно верующий.

Ники повернулся спиной к старику, выпустил рукоятку «Марка» и потер затылок. Староват я становлюсь для этих дел, подумал он. Когда был моложе, весь этот поганый мир казался ему гладкой дорогой. Тогда энергия переполняла его, лилась через край. Но те дни давно ушли, мальчики и девочки. Он по всем кругам прошел уже не раз. Набрал большой пробег и животик. Потерял некоторое количество волос, зубов, а также иллюзий, и теперь иногда не спит по ночам, беспокоится, вдруг морщинки на мозгах уже появились. Н-да, жизнь заставляет его доказать себя еще раз. Доказать, что он умеет остаться живым. И спасти Эдди.

Он оглядел темную часовню — где бы сесть. И почувствовал, что он не один. В кровь хлынул адреналин, и вновь напомнил о себе живот, который беспокоил его уже несколько часов. Сильнее покатился пот. Все системы заработали с перегрузкой. Он поставил чемоданчик на каменный пол и опять сунул руку под сутану. Кто-то стоит слева от него, рядом с исповедальней. Ники Макс медленно вытащил свой «Марк».

— Успокойся, земляк, — проговорил мужской голос. — Ты ведь не станешь убивать друзей, их у тебя и так совсем мало. — Ники Макс шумно выдохнул, руку вытащил из-под сутаны и вытер о бедро.

Лайделл Колмс и еще двое мужчин вышли из черноты рядом с исповедальней.

— Ну и видок у тебя, — заметил Колмс, оказавшись в мягком свете свечей. — Собираешься спасать человечьи души?

Ники Макс помотал годовой.

— Украл одежку в церкви у зеленого рынка. Надо было что-то делать. Меня разыскивают, как и всех наемников, включая вас, ребята.

— Мне можешь не рассказывать, — фыркнул Лайделл Колмс. — Все уже попрятались в щели. Сейчас немодно быть каким-нибудь военным из-за границы.

— Вы, ребята, уверены, что за вами никто не шел?

Лайделл Колмс опять фыркнул.

— Мы же не совсем девочки. Никто за нами не шел. Мы проверили. Наши задницы тоже в опасности, ты забыл?

Ники Макс окинул взглядом других двух. Одного звали Юрген Падерборн — немец лет сорока, мускулистый и краснолицый, седеющий блондин с большим чуть кривым носом. Второй — Эмил Осмонд, американец лет тридцати из Айдахо, крупный бородатый мужчина с низким лбом и одним стеклянным глазом.

Ники Макс подумал: как же я могу спасти Эдди, если нас всего четверо? О спасительной операции он говорил только с Лайделлом Колмсом, и даже у него идея не вызвала энтузиазма. Лайделл сказал, что подумает и, может быть, найдет еще кого-нибудь. Ники Макс попросил заранее этим людям ничего не говорить, просто пригласить на встречу с ним, а он все объяснит сам.

Эдди с его высокими требованиями. Он бы никак не отнес Лайделла, Падерборна и Эмила Осмонда к лучшему материалу. Наоборот, они как раз из проигравших, он не уставал это повторять. Ну что ж, Ники Максу выбирать не приходилось. Будет импровизировать с тем, что есть. А, черт, вероятно, все они тут и погибнут, включая Эдди. Ники Макс мог всего лишь очень постараться.

Но, по крайней мере, они профессионалы: Лайделл и Осмонд и Падерборн. У немца в прошлом Родезия и Южная Африка, к тому же он еще обучал террористов в Ливии. Эмил Осмонд воевал в Сальвадоре, Ливане, Гватемале, вместе с ИРА — в Северной Ирландии. Британцы выписали ордер на его арест за участие в расстреле из пулеметов протестантской церкви в Белфасте, где погибло восемнадцать человек, главным образом женщины и дети. Кроме того, Осмонд был объявлен в розыск в Соединенных Штатах, он имел отношение к двум смертям во флоридском учебном лагере для наемников, смерти произошли на занятиях с живыми гремучими змеями. Осмонд и Падерборн много времени проводили вместе. Ники Макс называл их шизо-близнецами.

Сейчас, в часовне, Ники Макс уже собирался заговорить, но Падерборн остановил его, подняв руку.

— Мы с Эмилем здесь по двум причинам. Первая: нам нужно где-то прятаться, так почему бы не здесь. Вторая: мы скрываемся в каком-то смысле из-за твоего друга Эдварда Пенни, мы подумали, что, может быть, ты поможешь нам выбраться из этой засраной страны.

Ники Макс покачал головой.

— Не все сразу. Надо сначала отнять Эдди у Асбуна.

— Это и все, что тебе нужно? — возбужденно заговорил Лайделл Колмс. — А я думал, ты хочешь от нас чего-то невозможного. Эй, у тебя что-нибудь с головой, да? И вообще, откуда ты знаешь, что он у Асбуна?

— Я звонил в президентский дворец, — ответил ему Ники. — Мы с Эдди должны были идти вместе, но я заболел и вместо того пошел к врачу. И я просто хотел сказать Эдди, что мы встретимся на вилле. Думал, он привезет Флер Очоа обратно во дворец после магазинов, и ему передадут мое сообщение. Тогда один из телохранителей и сказал мне, какая получилась гадость. Флер мертва. Обвиняют Эдди. Асбун держит его в своем доме у моря, — так сказал телохранитель. Он, по его словам, Пенни любит, все телохранители его любят, но сделать они ничего не могут. Все боятся Асбуна. Потом он пожелал мне удачи, посоветовал уехать как можно быстрее, и бросил трубку.

Лайделл Колмс нахмурился.

— Он прав. И я сам уже чувствую сквозняк.

— И еще, — продолжал Ники Макс, — телохранитель сказал, что Асбун утверждает: гибель Флер — это составная часть заговора ЦРУ с целью истребить всю семью Очоа. Президента, Фабио, сестер, семейную собаку. Очоа уже летит сюда из Испании, а до его появления Асбун обещает расколоть Эдди. Вы, ребята, понимаете, что это значит? Если нет, я объясню.

Объяснять не пришлось. Эмил Осмонд проговорил глубоким голосом:

— Ты уверен, что он в доме Асбуна?

Ники Макс кивнул.

— Асбун забирает туда особых заключенных. Я верю тому, что сказал мне телохранитель, но можно уточнить, я знаю как. Послушайте, Асбун Эдди ненавидит. Вот ему и возможность избавиться от Эдди и всех наемников в этой поганой стране. Асбун будет очень красиво смотреться. Человек, который раскрыл заговор ЦРУ.

— Поэтому нас и отлавливают, будто кроликов, — согласился Падерборн.

Лайделл Колмс удивился.

— Заговор? Я не знаю ни о каком заговоре.

— Нравится вам или нет, ребята, а вы в это дело замешаны, — заявил Ники Макс. — Флер Очоа была у старика любимым ребенком, а вам можно не объяснять, какой он псих. Когда приедет, он возьмется за каждого наемника, каждого чужого стрелка, кого только сможет найти. Асбун нас всегда не любил. А сейчас, когда у него есть предлог, он пойдет на нас со всеми Белыми Ножами. Я так понимаю, он нас перебьет или выгонит из страны. Если кто-нибудь из вас думает, что его ждет долгая и счастливая жизнь здесь, пусть подумает еще раз. Чем скорее мы все отсюда уберемся, тем лучше.

Он помолчал, наблюдая, как они думают. И тревожатся. Потом заговорил вновь:

— Я этим занимался и нашел путь — как вывезти нас всех отсюда, всех до единого. Путь легкий.

Лайделл Колмс усмехнулся.

— Наверно, мы взмахнем ручками и полетим.

— И нам не обязательно уезжать с пустыми руками, — добавил Ники.

Падерборн показал на чемодан.

— Только не говори, что здесь полно денег.

— У него тут кокаин, — проговорил Лайделл Колмс. — Он себе на черный день припас.

Ники было не до болтовни. Он нагнулся и положил чемодан плашмя на каменный пол. Расстегнул замочки и откинул крышку. Посмотрите. Они посмотрели. Эмил Осмонд присвистнул. Падерборн ухмыльнулся, а Лайделл Колмс расплылся в улыбке и проговорил:

— О-го-го!. — В чемоданчике лежали различные стволы, пластическая взрывчатка, пара натовских ножей и дымовые гранаты. Ники ничего не сказал о деньгах и фальшивых паспортах для него и Эдди, которые были спрятаны в двойном дне. Он закрыл крышку и поднялся.

— Это идея Эдди, — сообщил Ники. — Всегда надо планировать наперед, так он говорит. В первую же неделю, когда мы сюда приехали, он спрятал чемодан под полом второй исповедальни справа. Решил, что здесь безопасно.

Он покачал головой, голос его упал до шепота.

— Предупреждал я его об этом парнишке Томасе. Предупреждал.

Падерборн склонился к чемодану и стал его поглаживать.

— Кто-то еще знал о мальчишке. Кто-то очень умный. И очень, очень ловкий. Нельзя не восхищаться человеком, который так умен и в то же время классный боец.

Ники Макс, уставясь на немца, постарался сохранить ровный тон, потому что эти люди были ему нужны и он не хотел их раздражать. Но он высказал то, что чувствовал.

— Если ты не возражаешь, то есть если ты не возражаешь совсем, я не хотел бы восхищаться этим человеком, так как, понимаешь ли, именно он отдал Эдди в руки Асбуна.

— Извини, — спохватился Падерборн. — Пенни твой друг, я должен был выбирать слова. Еще раз извини.

Ники Макс сказал, что Асбун будет пытать его, потом убьет, и позаботится, чтобы Эдди умер тяжело. А мы с вами, ребята, должны отнять Эдди у Асбуна и вывезти из страны. Помогите мне, а я вам помогу разбогатеть. Как убраться из этой страны, я тоже знаю.

Он помолчал.

— Это шанс для нас сделать то, что мы делаем лучше всего. И не бесплатно.

— Ты не слишком-то много хочешь, да? — возбужденно проговорил Лайделл Колмс. — За тобой гоняется тайная полиция. За тобой гоняется армия. А ты говоришь, что мы должны войти в дом Асбуна, где он окружен своими людьми…

— Как раз то, чего от нас не ждут, — возразил Ники.

Падерборн кивнул. Улыбнулся. И посмотрел на Эмила Осмонда, который кивнул в ответ. И не улыбнулся.

Ники Макс повернулся к Лайделлу Колмсу.

— Не знаю, как эти ребята, а ты Эдди обязан.

Негр посмотрел на потолочную роспись — двенадцать апостолов — и почесал шею, думая, сможет ли он забыть о своем долге этому белому человеку, и если не сможет, то как же теперь разбираться со сложившейся ситуацией.

Остальным Ники Макс сказал так:

— Да, это правда, я прошу вашей помощи, потому что погибает мой друг. Он стал моим другом так, как становятся друзьями в нашем ремесле. — Его голос прервался, он умолк и пытался откашляться. И тут понял, что достал наконец этих людей, этих более чем хладнокровных убийц, которые плюют на все и на всех, но которые понимают дружбу так, как никогда не поймут ее гражданские.

Первым заговорил Лайделл Колмс.

— Земляк, ты нарисовал очень черную картину. Чернее, чем у меня в заднице. По Асбуну я с тобой согласен. Он говно. А если мы с ним схватимся, надо будет идти до конца. Меня интересует, как ты планируешь наше отбытие из этого тропического рая.

Падерборн кивнул.

— Я поддерживаю. Эмил?

Тот перестал чесать в паху.

— Решай ты, Юрген. Я с тобой.

— Ну что ж, мистер Максимилиан, — решительно проговорил Падерборн, — выкладывайте. Начните с денежного вопроса, уважаемый.

— Да, — поддержал его Лайделл Колмс. — Меня финансовые новости тоже интересуют. Я уже наслушался про этого поганца Асбуна. Давайте говорить о монете.

Ники Макс нахмурился.

— Все должны понимать: что мы начнем, то и закончим. Никто не отступает. Никто. Если сели в вагон, поедете до конца. Получается, что или мы отнимем Эдди у Белых Ножей, или сами погибнем.

Молчание.

— Это для ясности, — продолжал он. — Завтра в это время мы или же будем с деньгами в другом месте, или встретимся с Иисусом.

Потом Ники Макс рассказал свой план.

В 7:17 вечера Херман Фрей вышел следом за своим телохранителем Раулем из ресторана в Китай-городке Мерседа. Китай-городок — это небольшая зона, где сосредоточены чайные заведения, травяные лавки, рестораны и магазины, торгующие экспортом из Китая, Тайваня и Гонконга. Здесь и всегда-то полно народу. А уж сейчас, во время карнавала, Китай-городок показался Фрею сущим адом.

Самый большой обменный пункт Фрея, а он держал их в городе шесть, располагался в двух шагах, на Калле де лос Дескальзос, эта улочка соединяет Китай-городок и плаза Барранко, главную площадь. Пройти туда сейчас будет нелегко. Фрея окружало море дураков в костюмах, от их пьяных криков нервы его натянулись до предела.

Даже отключив слуховой аппарат, он не оказался в полной тишине, а уж что до запахов — ром, гнилые зубы, немытые тела, марихуана — то их заглушить не могло бы ничто на свете. Для Фрея самым неприятным в карнавале было, вероятно, то, что к нему прикасались чужие люди. Он это очень тяжело переносил, так как в детстве его изнасиловал сосед.

Он считал, что в такое время разумнее всего ходить пешком, так как машины едва ползли или вообще стояли. У Фрея была дюжина машин, он предпочитал американские и германские модели. Его машины распределялись между домами в Сан-Августине, Мехико, Лос-Анджелесе и Майами, пользовались ими его жена, мать, дети и люди, вместе с которыми он вел свой бизнес. Сам Фрей любил ходить пешком, это давало ему время и возможность подумать, поговорить с собой, спланировать ближайшие действия. Его медседский дом, викторианский особняк с сорока разновидностями мрамора и гранита в мозаичных полах и стенах, находился в трех кварталах от главного обменного пункта. Он мог также прогуляться восемь кварталов до президентского дворца, если возникала необходимость объяснить что-либо из бизнеса, например, почему доля президента от некоторых продаж кокаина отмывается через инвестиционных банкиров в Лондоне, а не в Нью-Йорке.

За перемещение наркотических прибылей президента и других в банки и брокерские фирмы в Америке, Европе, Японии и Гонконге Фрей забирал до трех процентов от общей суммы. Очень удобная система для менялы в белом костюме, но и не без отрицательных сторон. Президент Очоа и другие крупные клиенты были людьми весьма строгими и требовательными, так что ошибки Фрею не дозволялись.

Только что в Китай-городке Фрей пережил несколько неприятных минут. Обедал он с двумя китайскими джентльменами, сухощавыми, очень вежливыми людьми, которые недавно получили очень важный урок относительно торговли наркотиками в Сан-Августине, а именно что последнее слово всегда за президентом Очоа, и думать иначе весьма вредно для здоровья. Китайские джентльмены импортировали героин с Тайваня и продавали его по всей Центральной Америке с огромными прибылями. Естественно, с одобрения президента, получавшего треть доходов.

Недавно Очоа запросил 60% — и ни одним процентом меньше. Китайцы сочли это чрезмерным, это мнение разделили их тайваньские контакты, а кое-кто из них входил в правительство страны. С Тайваня сообщили, что будут неприятности. Затем Очоа прислал свой ответ. Около Рождества в воздухе взорвался частный самолет, погиб сын одного из местных китайцев, занимавшегося наркотиками, вместе с женой и маленькой дочерью. Очоа не любил, когда ему угрожают.

Фрей не удивился, когда китайцы быстро сдались и стали отчислять Очоа 60%. Сегодня за обедом оба китайца вели себя приветливо и дружелюбно, упомянули, что героина будет поступать больше. Все заинтересованные лица станут богаче; обещали они Фрею. Потом один из них сказал — печально, не правда ли, что дочь президента Очоа убили в это счастливое время года. Китайцы понимают, как это больно — потерять ребенка. Они сочувствуют президенту.

Доброты в Хермане Фрее было не так уж много. По натуре он был склонен не доверять людям, откуда же тут взяться доброте. Бизнес требовал, чтобы Фрей серьезно относился к каждому слуху, подозрению, любой поступающей информации, и сейчас он с чувством холодной пустоты в желудке понял: китайцы сообщают ему, что президента Очоа, убившего одного из их детей, настигло сегодня возмездие. Видимая уступка Очоа, кажущееся смирение — это была лишь часть их стратегии. А потом они нанесли удар.

Затем оба китайца ушли, извинившись и сказав, что им пора на частный прием. Если Фрей тоже хочет принять участие, то добро пожаловать — и как бы невзначай один из китайцев молвил: он надеется, что президент, в удобное для него время, захочет сесть и обсудить изменения в их теперешней договоренности. Во взаимных уступках есть свои преимущества…

Потрясенный Фрей отказался от приглашения в гости и вместе со своим телохранителем Раулем ушел, не закончив жаркое из голубей с лимонным соусом. Передаст ли Фрей свои очень сильные подозрения касательно смерти Флер Очоа ее отцу? Да ни в коем случае. Психованному президенту может прийти в голову, что Фрей сам участвовал в заговоре против его любимой дочери. К тому же какие у Фрея доказательства?

Он вышел из ресторана в Китай-городке испуганный и взволнованный, но ничего не сказал Раулю, который сидел один за соседним столиком и ничего не слышал. Пусть это дело с Флер Очоа закончится, когда убьют Эдварда Пенни, который сейчас находится в руках у Асбуна. Асбун понятия не имеет, кто ее убил, и не хочет знать. Он получил предлог избавиться от Пенни, которого ненавидит и которым восхищается с одинаковым пылом — Фрею трудно было понять столь противоречивые эмоции.

Чем больше он думал об этом, тем более вероятным ему казалось, что именно китайцы убили Флер Очоа. Но себя замешивать он никак не хотел. Лучше закрыть на все это глаза, иначе глаза ему закроет Асбун или сам президент.

Карнавал. Херман Фрей не видел в нем ничего кроме дикости — время, когда выплескивается все грубое и животное, что есть в человеческой природе. Плохо воспитанным мужчинам и женщинам позволяется делать публично вещи, за которые их арестовывали бы в другое время года. Фрей считал, что поведение людей следует регулировать, иначе выйдет наружу все примитивное варварство, скрывающееся в каждом из нас. Мораль должна определяться властями, а не низшими элементами общества.

Личной жизни у него почти не было, да он ее и не хотел. Он ведь работал в индустрии услуг, был нужен семь дней в неделю, включая фиесты, национальные праздники и революции. Перевод песо в доллары и перемещение денег через границы производились круглосуточно с помощью спутника, компьютера, телекса и телефона. С каждым годом рабочий день Фрея удлинялся. Но он не роптал, ибо успел по-настоящему разбогатеть. Секрет его успеха заключался в том, что Фрей умел игнорировать ненужное, а ненужным он считал все, кроме денег.

Карнавал, если и вызвал паралич в Мерседе, то на рабочем расписании Фрея он никак не отразился. Сегодня он провел встречу с любезнейшими китайцами, чья неискренняя серьезность показалась ему почти смехотворной. Китайцы просили его поговорить с президентом — пусть даст им больше времени выплатить деньги, которые они ему задолжали. Теперь Фрей подозревал, что они специально задержали выплату, чтобы у Очоа было время подумать о гибели дочери и о том, что подобная судьба может постичь и других его детей.

Фрей направлялся к своему главному обменному пункту, собираясь третью ночь подряд просидеть у компьютера: он следил за прогрессом новых евробон, выпущенных швейцаро-германским банковским синдикатом. Некоторые из его клиентов живо интересовались этими бонами.

Рауль прокладывал тропу в толпе, забившей узкую улочку, а Фрей держался одной рукой за бумажник, твердо решив, что ни одному карманнику он не достанется. Проклятые воры. Они собираются на карнавал каждый год, как стервятники, тащат бумажники, сумочки, украшения, даже пищу с тарелки могут украсть, когда обедаешь в кафе. Некоторые прилетают из Гватемалы и Мексики, бывают совсем дети, лет по семь. Ну, Рауль с кем угодно разделается. Огромного роста и медвежьих пропорций, он раньше служил в тюремной охране и любил в наказание схватить гениталии заключенного и сжимать, пока тот не потеряет сознание.

Осталось всего два квартала, подумал Фрей, когда Рауль вел его напролом через трио гитаристов, одетых в черно-белые костюмы скелетов, они играли что-то очень быстрое и очень народное. Фрей и Рауль протиснулись между витриной магазина и человеком на ходулях, одетым под Чарли Чаплина — по лицу Рауля Фрей понял, что тому хочется свалить ходули, просто так, для забавы. Фрей уже видел впереди две гигантские деревянные колонны, на каждой мраморная голова дракона. Эти колонны обозначали вход в Китай-городок. За ними начиналась улица, ведущая к обменному пункту Фрея.

Он посмотрел на небо, там после хлопка расцвел красно-оранжевый цветок фейерверка. Кто-то пролил ром Фрею на рукав. Он выругался, но останавливаться не стал. Через несколько минут Фрей и Рауль прошли между деревянными колоннами и, таким образом, покинули Китай-городок. Навстречу попалась группа подростков, костюмированных под морскую пехоту США, со всеми положенными нашивками. Только сейчас, во время карнавала, такая выходка могла остаться безнаказанной: власти запрещали местным и иностранцам носить любую одежду цвета хаки. Таможня зверствовала, отнимая у туристов все зеленые и хаки сапоги, рюкзаки, фляги, пончо и парки. Президент Очоа и его окружение жили в параноидном страхе, боялись военного переворота.

Обменный пункт Фрея располагался в четырехэтажном кирпичном здании фасадом к раковине оркестра и маленькому цветочному парку у северного конца площади Барранко. По соображениям безопасности первый и второй этаж были без окон. По предложению Эдварда Пенни Фрей недавно вставил металлическую дверь впереди и установил прекрасную систему сигнализации, связанную с полицейским участком в трех кварталах отсюда. Сигнализацию привезли из Америки, естественно, и Фрей очень ею гордился. Однако же лучшей системой безопасности являлись его клиенты, такие как президент и полковник Асбун. Они уж разделаются с глупым человеком, укравшим их деньги. Фрей поэтому держал здесь даже часть своих денег.

Когда он и Рауль подошли к дому, Фрей приостановился, глядя через улицу на раковину, где оркестрик сальса играл перед большой аудиторией. Фрей заметил, что некоторые из слушателей уснули, перепившись, и валялись где попало. Животные. Он посмотрел на Рауля, которому, несомненно, тоже хотелось бы заняться этой гадостью. Телохранитель любил выпить, особенно ему нравилась аньехос, выдержанная темная текила, которую импортировали из Мексики.

Фрей повернулся, собираясь войти в свой обменный пункт, и заметил, что двое охранников не те, что были первоначально сюда поставлены. Сейчас тут стояли негр и блондин, по виду немец или скандинав. Что происходит? Фрею это не понравилось. Совсем не понравилось. Он повернул голову к Раулю и успел увидеть, как полный человек в черной сутане священника подошел к его телохранителю и тот сразу начал обваливаться, будто с ним случился удар; он бы и упал, если б священник и высокий бородатый человек в солдатской форме армии Сан-Августина не подхватили его под руки.

Никто в толпе вокруг Фрея ничего неподобающего не заметил. А двое охранников у двери оставили свой пост, приняли затихшего Рауля у священника и бородатого и поддерживали, пока священник с бородатым брались за Фрея. Священник встал перед Фреем, прижимая газету к своему животу. Оглядевшись по сторонам, он приподнял угол газеты и показал Фрею пистолет и глушителем, который держал в руке. Священник коснулся своего уха. Перепуганный Фрей включил слуховой аппарат.

Священник прижал губы к уху Фрея и проговорил по-английски:

— Мы войдем внутрь. Я знаю систему сигнализации, сам помогал ее устанавливать, так что не делайте глупостей.

Фрей понял, что священник — это друг Эдварда Пенни, американец, которого здесь все называют Сумасшедшим. Он до безумия вспыльчивый. В прошлом месяце этого ненормального арестовали вместе с его американскими друзьями: они напились и ездили в машине, за рулем которой сидел слепой — американцы подобрали слепого нищего на улице, так как этот самый Максимилиан утверждал, что все они слишком пьяны и безопаснее будет, если поведет машину слепой. Про него Асбун сказал, что с ним невозможно договориться.

Фрея затошнило от страха, кожа стала вдруг холодной и липкой. Он ощутил нехватку воздуха, так как с ужасом понял, что именно собираются сделать Максимилиан и его люди. Как именно они намереваются это делать, он еще не имел представления, но не в том суть. Они решили освободить Эдварда Пенни, и при этом все погибнут — все, кто так или иначе замешан. Фрей тоже обязательно погибнет. Он уже чуть не плакал.

Максимилиан проговорил негромко: вы знаете, кто я? Фрей покашлял, понял, что говорить не сможет, и лишь кивнул. Английский язык он понимал и говорил на нем неплохо, по той простой причине, что английский был международным банковским языком.

— Мы войдем внутрь, — продолжал Максимилиан, — и вы будете делать в точности, что я скажу. Если вы подойдете к одному из сигнализаторов или попытаетесь кого-нибудь предупредить, я вас убью на месте. Понятно?

— Я понимаю.

— Надеюсь, что это так. Сколько у вас человек внутри?

— Два ночных клерка. Это все.

— Ну, для вас полезнее говорить правду, амиго. За передней дверью следят телевизионные мониторы, правильно?

Фрей кивнул.

— Да. Но в такое время суток на них не обращают особого внимания. Смотрят в основном на компьютеры и телекс. Считается, что если человека не задержала охрана, с ним все в порядке.

Максимилиан задумался на мгновение.

— Клерки — они должны быть на втором этаже. В компьютерном зале, так?

— Да, это верно.

Максимилиан чуть отодвинул Фрея — на них перла толстая негритянка, одетая в ацтекскую одежду, а с ней толпа полуголых негритят.

— Когда мы будем в доме, вам придется провести два телефонных разговора. Только два. Один с Асбуном. О втором я вам скажу после первого. Все мы здесь, мои друзья и я, понимаем испанский, так что будьте осторожны.

Фрей заколебался.

— Вы собираетесь на виллу Асбуна, хотите спасти своего друга, я прав?

Максимилиан покачал головой.

— Неправы. Мы собираемся. То есть вы тоже. Не забывайте об этом, когда будете говорить по телефону с полковником. Если вы каким-то образом сумеете его предупредить, вам же первому и достанется в перестрелке.

Фрей согласно кивнул.

— Я сделаю, как вы говорите. Буду сотрудничать в полном объеме. Это я обещаю. Но я должен сказать, что у Асбуна есть охрана в доме — и другие люди, — продолжил его мысль Максимилиан. — Ладно, хватит болтовни, идемте в дом. Да, есть еще кое-что, о чем вам следует подумать. Ваши двое охранников… Они через улицу, в парке. Лежат прямо перед оркестром, но ничего не слышат, потому что они мертвые. Люди рядом думают, они пьяные, но мы-то знаем, что это не так. И если вы создадите мне проблему, я убью вас на месте, а тащить вас в парк и не подумаю. Вы останетесь здесь, а мы отправимся к Асбуну без вас. Мы должны спасти Эдди, все остальное не имеет значения, и если вы думаете, что я сумасшедший, то вы совершенно правы. Вот и подумайте об этом, денежный человек. Подумайте о том, что сумасшедший рядом с вами держит ствол. Ну, пошли наконец внутрь.

Херман Фрей чувствовал так, будто его живого заколотили в гроб и везут хоронить.

В 9:15 вечера Фрей и четверо наемников, все в краденой полицейской машине, въехали в электрические ворота у начала подъездной дорожки и стали медленно подниматься на пологий холм — к вилле Эфраина Асбуна. В молчании Максимилиан вел машину мимо тополей и мимоз, на коленях у него лежала свернутая газета, сидевшего рядом Фрея он будто не замечал. А Фрей, которого мучила ужасная мигрень, растирал виски пальцами и смотрел в ветровое стекло на Тихий океан, белолицые утесы и полную луну, освещавшую прогулочные лодки, стоявшие на якоре за коралловым рифом. Он не хотел умирать и собирался сделать все, чтобы продлить свою жизнь. Все что угодно.

Он сильно потел, дышал часто и поверхностно. Во рту стоял металлический привкус, увеличивалась тошнота. Нервы, подумал он, но вспомнил, что это у него обычная реакция на запах серы, поднимающейся из вулканов за утесами. Однако же вулканы не имели никакого отношения к участившемуся сердцебиению — они приближались к вилле Асбуна. Транквилизаторы, которые могли бы ему помочь, остались в ящике стола в обменном пункте. При себе у Фрея были только мятные таблетки для свежести. От страха он забыл, что их нужно сосать. Быстро разжевал несколько подряд, отчего началась кишечная колика и отрыжка.

Сидевший позади Фрея немец начал хлопать его ладонью по спине. Чтобы спастись от этой ненужной услуги, Фрей поблагодарил и наклонился подальше вперед. Немец сказал — всегда пожалуйста, дружище — и переключил внимание на яхты в бухте, там подавали гудки, пускали ракеты. Фрей оглянулся через плечо и увидел, что огромный бородатый американец показывает пальцем на фейерверк, расцветающий над утесами. Чернокожий рядом с ним улыбался и кивал, потом хмыкнул в ответ на какие-то его слова. Как дети на экскурсии, подумал Фрей.

Что-то вроде бойскаутов из ада.

Если трое американцев и носатый немец и чувствовали какой-то страх, видно этого не было. Фрею они казались неестественно спокойными. Внимательные и настороженные, да, но спокойные. Несомненно, они в любую секунду могли перейти к действию. А Фрей тем временем был испуган настолько, что более сильного чувства в своей жизни он просто не помнил.

Полицейская машина миновала гребень и покатила вниз, затем остановилась после крутого поворота. Фары высветили красную черепичную крышу и стены, по которым сверху было разбросано битое стекло. Максимилиан затормозил у чугунных ворот. Фрей оказался ближайшим к входу. Его-то первого и увидит охрана. Меняла разжевал последнюю из своих мятных пастилок и вытер лоб влажным носовым платком, а Максимилиан выключил двигатель и пригасил фары.

В машине пятеро мужчин смотрели на залитую луной двухэтажную виллу, выстроенную вокруг мощеного булыжником дворика. Все огни на первом этаже горели, весь второй этаж был темным. Доносились звуки воды, льющейся в невидимую цистерну. Над каждым лицом роились москиты. Недалеко залаяла собака, ей ответила другая, внутри виллы. Кто-то в сапогах подбежал к воротам. Фрей почувствовал дуло пистолета на ребрах слева: напоминание Максимилиана.

В своем обменном пункте на площади Барранко Фрей наблюдал, как немец взглянул на Максимилиана, тот кивнул, и в следующие секунды немец убил двоих клерков Фрея, каждому по выстрелу в затылок, очень аккуратно и не колеблясь, остальные же смотрели на это с полным безразличием, ждали с двумя наволочками, разбухшими от американских долларов, которые они похватали со счетных столов и из сейфов, не защищенных замками с часовым механизмом. Максимилиан сказал Фрею, что убийства необходимы, не должен остаться никто, кто мог бы сообщить об акции Асбуну или в полицейский участок.

Фрея вырвало прямо там, в офисе, на дорогой серый ковер с высоким ворсом и на брюки его белого костюма. Чернокожий обнял Фрея за плечи, приговаривая, что не надо так волноваться, это же просто бизнес. Нечто такое, что сделать необходимо. Позже черный и высокий с бородой убили двоих охранников на воротах у дорожки, ведущей к вилле Асбуна. Это тоже необходимо было сделать.

Убийства произвели на Хермана Фрея впечатление настолько глубокое, что он решил обязательно выжить, а для этого сделаться необходимым, настолько необходимым, чтобы наемники в конечном счете оставили ему жизнь. Он ведь так и процветал в Сан-Августине, становясь необходимым для властей, и сейчас нужно было лишь продолжать эту политику. Да иного выбора и не оставалось. Что наемники ему говорили, то он и делал, насколько позволяли растрепанные нервы и дрожащие руки.

Он два раза позвонил по телефону, куда было сказано — на виллу Асбуна и одному из двух пилотов, которых он держал в круглосуточной готовности. Пилоту он велел немедленно отправиться в аэропорт и приготовить «Гольфстрим III», самый большой самолет Фрея, к вылету в полночь. Аэропорт назначения: Мехико. Какие-либо дополнительные объяснения не требовались, да пилот ни о чем и не спрашивал. Летный план, заявленный от лица самого главного менялы в стране, всегда одобрялся и никогда не вызывал сомнений. Конечно. Это не мешало Фрею каждый раз щедро одаривать служащих аэропорта.

Когда же Фрей звонил на виллу Асбуна, он чуть не потерял сознание от страха. По какой причине он звонит? Один из контактов Фрея в американском посольстве услышал, что Эдвард Пенни находится в руках Белых Ножей. Контакт хочет подчеркнуть, что Пенни с правительством Соединенных Штатов никак не связан. Полковник Асбун не должен воспринимать всерьез какой бы то ни было исходящий от посольства протест по поводу ареста американского гражданина. Эдвард Пенни — всего лишь еще один наемник, которому крупно не повезло в Центральной Америке. Не первый и не последний.

Асбун, разумеется, сам к телефону не подошел. Он был занят. Человек, говоривший с Фреем, сказал, что Асбун и Пенни сейчас внизу, в «Хоре», где все рано или поздно начинают петь ту песню, которую желает услышать полковник. К завтрашнему дню, сказал этот человек, Пенни будет мертв, американское же посольство может протестовать сколько угодно. Дело будет закрыто. Еще Фрею сказали, что почти весь отряд смерти не на вилле, а гоняется за иностранными наемниками. Полковник Асбун хочет избавиться от этих вшей как можно скорее. Всех, кого удастся поймать, отвезут в тюрьму «Соледад» на другом конце Мерседа. Так что на вилле Белых Ножей мало. Как раз хватит, чтобы разделаться с Эдвардом Пенни.

Фрей положил трубку к Максимилиану.

— Говорю вам очень искренне, а обычаи полковника Асбуна я знаю. Каждый раз, когда он уводит заключенных в «Хор», семью и слуг он отсылает с виллы. Они проводят какое-то время у друзей и родственников, потому что ему свидетели не нужны. Ни у кого не должно быть возможности дать против него показания в суде, если такой процесс когда-либо будет. Есть только одно исключение — отец Асбуна. Он очень старый, очень больной, и Асбун о нем заботится. Старик наверняка в доме.

Сейчас, в полицейской машине, Фрей прислушивался, как наемники обсуждают планы операции. Ничего сложного, никаких ухищрений. Вытащить Эдварда Пенни, если он еще жив. И убить всех на вилле. Это как мера безопасности, сказал Максимилиан. Необходимость. Потом, с Пенни или без, как можно быстрее в аэропорт.

Примерно в полумиле от виллы Асбуна Фрей спросил у Максимилиана, почему он и остальные не поехали в аэропорт. Нужно ли рисковать своей жизнью, спасая человека, который или мертв или близок к смерти: Асбун и Белые Ножи обращаются с пленными очень жестоко. У вас есть деньги, сказал Фрей, и самолет ждет на поле. Сам он всячески постарается, чтобы не было осложнений с таможней и другими властями. Скажет, что наемники — его охрана, сопровождают деньги, принадлежащие президенту. Здравый смысл подсказывал не связываться с виллой Асбуна, там ведь и Фрей может погибнуть.

Никакого ответа.

Он посмотрел на Максимилиана, надеясь, что тот, будучи лидером, что-то ответит, и увидел лицо человека, находящегося за пределами здравого смысла. Фрею вспомнились мужчины и женщины, которых он видел на Карибском море, когда дела приводили его на Гаити или Санто-Доминго — там он и наблюдал несколько раз, как ведут себя люди под воздействием вуду, они находятся в гипнотическом, суперсознательном состоянии и полностью отрешены от физического окружения. Максимилиан молчал, другие тоже. Фрей, подумав, что, может быть, он выразился недостаточно ясно, начал объяснять заново. Максимилиан прервал его, причем не очень вежливо. Не глядя на Фрея, он произнес несколько слов — резко, напряженно.

— Мистер, если вы сами не понимаете, то что бы я ни говорил, вам понятнее не станет.

Странный ответ. Впрочем, подумал Фрей, ответ скорее глупый, а этих невежественных людей и слушать не стоит. Глупые, глупые люди, которых бросает туда-сюда от чрезвычайной храбрости к совершенно иррациональному поведению. На их месте Фрей взял бы деньги и убежал за границу. А уж виллы Асбуна избегал бы так, будто там колония прокаженных. И он был бы прав, потому что он более умный, более респектабельный человек, чем эти, рядом в машине. Он богат, у него семья и видные могущественные друзья, он щедро одаривает церковь и благотворительные организации.

Но какая-то неловкость в душе у него возникла и никак не хотела исчезнуть.

Ники Макс последовал за Херманом Фреем из машины и под луч фонаря, который направил на них охранник. Он прикрыл глаза одной рукой, а другую под свернутой газетой держал близко к груди. Рыгнув, он с некоторым испугом подумал о своем кишечнике: прибытие на виллу Асбуна вновь пробудило неприятные позывы. О да, здесь можно нервничать по-крупному.

Фрей, опережавший его на пару шагов, подошел к охраннику у ворот, улыбаясь и помахивая двумя бутылками рома. Это тебе, Игнасио, друг мой, проговорил Фрей.

— Если ты не можешь прийти на карнавал, то я, Херман Фрей, доставил его к тебе. — Он дернул головой в сторону полицейской машины. — У меня в багажнике ящик рому, хватит каждому, кто на вилле — если, конечно, их не слишком много. Сколько здесь человек сегодня?

Игнасио не ответил, и от этого у Ники засвербило в душе, настолько засвербило, что он отступил влево от Фрея — пусть на всякий случай будет чистое поле для огня. Если придется убить охранника прямо здесь и сейчас, хорошо. Нет проблем. Игнасио осветил фонарем полицейскую машину, луч уже не бил Ники в глаза, и он смог взглянуть на этого Игги. Высокий, лет тридцати с чем-нибудь, в джинсах и безрукавке, на ногах соломенные сандалии. У него ружье, «Итака 37», магазин восьмизарядный. Крупная дробь кого угодно превратит в кровавое месиво.

От Игги пахло пивом, сильно пахло, значит, он праздновал на дежурстве, а люди с мозгами так не делают. Собака Игги, злобный доберман, царапала ворота и лаяла так, что, наверно, в Аргентине было слыхать — ей не терпелось добраться до Фрея и Ники Макса. Вот уж эту собачку приятно будет убить.

Фрей тем временем опять заговорил с Игнасио.

— Я должен взять у полковника Асбуна пакет и сегодня же лететь с ним в Мехико. Как и ты, я лишаюсь карнавала, очень жаль. Но… — Он пожал плечами. Улыбнулся.

Игнасио, видимо, расслабился.

— Я понимаю, — ответил он Фрею. — Я понимаю. — Смотреть он продолжал на машину.

— Мои телохранители, — пояснил Фрей. — А то вдруг с пакетом полковника что-нибудь случится.

Луч фонаря переместился на Ники Макса, ему это нисколько не понравилось и он поднял газету, защищая глаза Фрей быстро проговорил — он не священник. Он мой пилот и трахнет при случае твою сестру и твою собаку, а потом тебя самого, если ты наклонишься за долларовой бумажкой, поверь мне. А одет он так из-за карнавала. Игнасио рассмеялся и выключил фонарь. Ники поморгал и потряс головой, очищая глаза, после фонаря ему виделись красные круги и танцующие точки света, но все же он увидел, как Игнасио откладывает ружье, отпирает ворота и оттаскивает за поводок лающего добермана. Потом Игнасио спросил у Фрея, хохотнув:

— Эй, а у вас хватит рома на восьмерых?

Фрей громко рассмеялся.

— Да у нас на восемьдесят хватит! — Ники эта фраза понравилась, потому что охранник сразу оживился: — Тогда пусть занесут ром в кухню, — сказал он, — там есть двое, присмотрят. Фрея не пустят вниз, где Белые Ножи забавляются с американцем. Когда оставите ром у охранников, — продолжал Игнасио, — пусть не выпивают все сразу. Эй, а как насчет бутылочки для отца полковника? Он старый, очень больной, но иногда позволяет себе немного.

Ники с интересом наблюдал, как Фрей изображает на лице улыбку и подходит к воротам, протягивая бутылки. Меняла ждал, когда Игнасио откроет ворота одной рукой, другою стараясь удержать рвущегося вперед добермана. Когда ворота открылись, пес немного успокоился, но это ничего не значило. Ники знал, что доберманы собаки нервные, всегда готовы напасть, и всегда стараются разорвать горло.

Игнасио сказал, что полковник никого не разрешает впускать на виллу, но, продолжал Игнасио, это же не относится к сеньору Фрею — когда охранник потянулся к рому в руках Фрея, Ники Макс подошел к воротам, просунул пистолет с глушителем в отверстие литого узора и дважды выстрелил доберману в голову, потом два раза выстрелил в Игнасио, в лицо и грудь. Охранник упал на колени и остался в таком положении, приткнувшись головой и правым плечом к воротам. Фрей, стоявший чуть за воротами, уронил бутылки, они разбились о мощение дворика, мозаику из гальки, старых кирпичей и местного камня. У него участилось дыхание, резко заколотилось сердце.

Остальные трое наемников сразу же вышли из машины. Фрея бесцеремонно отпихнули в сторону, он чуть не упал. Чернокожий и тот, кого звали Осмондом, потащили тела Игнасио и добермана по осколкам бутылок за пределы дворика и спрятали их в кустах мимозы у дороги. Максимилиан спрятал пистолет в своей сутане и подошел к машине, там немец передал ему маленький чемоданчик. Затем, пока немец светил фонарем Игнасио, Максимилиан положил чемоданчик на капот машины, открыл и вытащил две иглы для подкожных инъекций. К каждой игле прикреплялась толстая нить. Максимилиан повесил обе на шею и закрыл чемоданчик. Потом он и немец сняли ботинки и носки и положили их вместе с чемоданчиком на переднее сиденье автомобиля. Черный и Осмонд тоже разулись, ботинки и носки сложили там же.

Фрей стоял у ворот, окруженный наемниками, все осматривали дворик и виллу. Слева стояли у стены несколько машин, из той же стены фонтан в форме львиной головы изливал воду в чашу 18 века. Справа возвышались три столетних дуба, окруженные коллекцией доколумбовых скульптур — большей частью лежали обломки. Прямо впереди красовался беломраморный фонтан посреди роскошной клумбы. Сама вилла располагалась в тридцати ярдах за фонтаном.

Позади Фрея Максимилиан и немец посовещались шепотом, затем оба вышли вперед и Максимилиан показал на большую каменную лестницу с правой стороны виллы. Она вела от земли на второй этаж, к террасе, куда выходит, как уже объяснил Фрей, главная спальня. За домом и все еще в пределах стен находились теннисный корт, плавательный бассейн и конюшня. У бассейна была кабина, ее иногда использовали как домик для гостей. Но когда Асбун и Белые Ножи приглашали кого-нибудь «попеть в хоре», кабина неизменно пустовала.

Фрей сознательным усилием удерживал себя от паники. Страх вызвал у него ощущение собственной наготы и стыда. Не будет ничего более страшного, он это точно знал, чем сделать первый шаг в сторону виллы, пересечь вместе с наемниками дворик и приблизиться к Асбуну и Белым Ножам. Странно, что наемники чувствовали себя в этой ситуации вроде вполне уютно.

Он увидел, как все четверо обменялись взглядами. Черный поднял сжатый кулак на высоту плеча, огромный Осмонд злобно ухмыльнулся. Максимилиан повернулся к ним лицом, фонарь Игнасио торчал у него подмышкой, и поднял вверх обе руки с растопыренными пальцами. Он три раза сжал и разжал пальцы. Остальные кивнули.

Максимилиан пошел через дворик, держась левой стороны и укрываясь за стоявшими машинами. Приблизившись к зданию, он стал подниматься по наружной каменной лестнице к террасе главной спальни. Фрей и наемники наблюдали за ним, замерев, а Максимилиан осторожно открыл стеклянную дверь, переложил фонарь в левую руку и вытащил из сутаны пистолет. Затем вошел в спальню и закрыл за собой дверь. Фрей, ожидая для себя самого худшего, закрыл глаза и стал молиться богу, которого он столь долго игнорировал. За его спиной немец начал тихонько считать по-английски, и когда счет дошел до тридцати, ткнул Фрея в спину ружьем Игнасио и шепнул — пошли.

Голый и дрожащий, Эдвард Пенни лежал на металлической кушетке в большой бетонированной комнате с низким потолком за винным погребом Эфраина Асбуна. Руки его были сцеплены наручниками на спине, глаза закрыты липкой лентой. Голову ему побрили, и кое-где сочилась кровь — там, где опасная бритва оставила глубокие борозды. За прозрачной лентой он видел только красную пелену. У него перед глазами долго держали электролампы. Казалось, он и сейчас чувствует исходящий от них жар.

Во рту стоял вкус крови, вокруг пахло его рвотой. Асбун ему накладывал электроды на зубы, и боль была невероятная. Как будто бомбы бесконечными сериями взрывались в голове у Пенни, и он думал: Иисусе, с этим я справлюсь. С этим. Но потом Асбун взял бусы, в действительности это была цепочка маленьких электродов, и он вместе с Клаудио, маленьким террористом из Красной Бригады, заставил его проглотить эти «бусы» — когда включили ток, Пенни будто разорвало изнутри тысячами стекляшек, все рвущих и режущих, такое было ощущение.

Боль охватила его такая всеобъемлющая, что Пенни даже кричать не мог, не мог пошевелиться. Сразу началась рвота и судороги, и если бы его не иммобилизировали на металлической кушетке, он бился бы головой о стену, пока не потерял сознание. Внутренности казались одной ужасной раной. После «бус» его мучила жестокая жажда, а страх, что судороги повторятся, был настолько силен, что он заплакал…

Допрашивать его тоже допрашивали, хотя Асбун, видимо, уже решил для себя, что случилось с Флер Очоа и почему. Он спросил Пенни — кто нанял тебя в помощь человеку, который убил дочь президента? — и Пенни ответил: никто. Асбун спросил, сколько еще наемников участвовали в заговоре, какова, конкретно, роль ЦРУ. Когда Пенни сказал, что никакого заговора не было, Асбун коснулся его пениса электробичом и не отпускал несмотря на дикие крики Пенни. Асбун заявил — мне нужны письменные показания о том, что Фабио Очоа и американские наемники виновны в смерти Флер Очоа, и что они же собираются свергнуть президента Очоа. — Тебя привез сюда Фабио, так ведь? Поэтому я и забрал тебя у солдат. Видишь ли, я не думаю, что Фабио сумеет смотреть на смерть своей сестры под должным углом, если замешан ты, друг мой. А я доберусь до сути дела и доложу президенту о результатах, когда он вернется. Я покажу, что его сын сделал ошибку, пригласив в нашу страну тебя и таких как ты.

Асбун снял свои голубоватые очки и стал протирать их платком из желтого шелка.

— Ты один, компадре. Совсем один. Твой друг, этот дикий человек Максимилиан, сидит в тюрьме вместе с остальными. Но ты герой, правильно? Вот ты и должен вести себя как герой. Надейся только на себя, компадре, ибо никого больше у тебя нет. Совершенно никого.

Асбун сказал несколько слов на испанском одному из Белых Ножей — это был высокий француз с ячменем на глазу и ушами как у Мики Мауса. Француз подошел к стереокомбайну и прибавил громкости. Пенни весь напрягся. Музыка — заглушать его крики. Опять будут пытки. Он спросил Асбуна, что же тот хочет знать. Асбун улыбнулся и не ответил. Он уже повернулся, собираясь уходить, но опять приблизился к Пенни и прошептал ему в ухо:

— Ну что ж, компадре, чего-то я хочу, конечно. Я хочу, чтобы ты задал мне один вопрос. Все, кто попадает в «Хор», мне этот вопрос задают, и я хочу услышать его от тебя. Ты должен сказать: Не могли бы вы меня убить, пожалуйста? Вот этого я от тебя и хочу…

Асбун отошел, и на край кушетки сел другой. Клаудио.

— Вы уже не супермен, мистер Эдвард Пенни, — проговорил итальянец. Из героя сразу в ноль. Слон превратился в мышь. Хелло, мистер Мышь. Кажется, вы обмочились, мистер Мышь.

Клаудио присоединил уже начавшему дрожать Пенни электроды к деснам, носу, зубам, затем к соскам и в области сердца, наконец к пенису. Иглу ввели ему в мочеиспускательный канал. Иисусе милостивый, нет.

Это не может происходить с ним. Только не с ним. Он был готов подписать заявление, любое заявление, и поспешил сказать об этом, потому что знал, что сейчас будет. Он видел, как делают такие вещи с пленными во Вьетнаме, с палестинцами в Ливане, с чернорыночниками в Нигерии. Проводки на его теле шли к телефону Такера, этот старый телефон на батарее, армии используют его в полевых условиях. Пенни прокричал:

— Напишите что угодно на листе бумаги, я подпишу.

Первый разряд электричества ударил в его тело, приподняв Пенни от кушетки. Судорожным напряжением ног натянуло веревки, и кожа на щиколотках ободралась, закапала кровь. Второй разряд, и он стал умолять их, чтобы перестали. Умолял. Асбун, стоявший спиной к Пенни, закурил черную кубинскую сигару, осмотрел наманикюренные ногти одной руки, наклонился к Клаудио.

— Еще! — бросил он.

Ники Макс задвинул за собой скользящую стеклянную дверь, убрал рукой цветастые занавеси и оказался в спальне, где темнота была почти полная. Он замер на месте. Прислушался. Сейчас он мог бы поклясться, что слышит, как из пор выступает пот, а сердце бьется, будто карнавальный барабан, но в действительности не слышал ничего. Сигнализации здесь нет, если верить Фрею. В жарком климате от сигнализаторов мало проку, потому что окна и двери почти все время открыты.

Ники Макс включил фонарь. Большая, большая комната. Красиво декорированная. Потолок с обнаженными брусьями, белые каменные стены с картинами птиц и морских видов, дорогой ковер, два больших телевизора. Огромная кровать с четырьмя стойками, сетка от москитов, на каждой стойке посеребренный лебедь. Тростниковые креслица у камина и чаши с лимонами там и сям: Асбуну нравился этот запах. Ники Макс уперся лучом фонаря в очень большой, в золоченой раме портрет госпожи Асбун, она была одета в белое платье и украшена изумрудами, сапфирами и другими дорогими камешками. Красавица. Глядя на нее, Ники подумал об Асбуне и решил, что если Эдди мертв, он обязательно убьет полковника, причем с большим удовольствием.

Он подошел к двери из спальни, выключил фонарь, подождал, когда глаза привыкнут к темноте. Потом вышел в коридор — босыми ногами было несравненно приятнее ступать по ковру, чем по камням дворика. Закрыв дверь, прислушался. Не услышал ничего, но это ничего и не значило, так что он проверит каждую комнату на этом этаже. Падерборн, Осмонд и Лайделл Колмс — все пришли к единому мнению. Живых в доме не оставлять. Ни в коем случае не нужны свидетели того, что они здесь побывали. Ники Макс вытер рукавом пот со лба. Во рту на удивление пересохло. В желудке образовался ком льда, и еще, вероятно, он наложил в штаны и сам не заметил. Старею, подумал он.

А почему он здесь оказался, кстати? Потому что он и Эдди кое-что вместе пережили во Вьетнаме, потому что там они стали как братья, потому что тогда было самое лучшее время в жизни Ники, с тех-то пор ничего подобного. Америка не очень позаботилась о людях, которых послала туда, это уж точно. У тебя были приятели, вот и все. Ты страхуешь мою спину, я твою, и если дело не сделаем мы, оно и останется несделанным. Вот почему я здесь, подумал Ники Макс. Я здесь потому, что Эдди сделал бы то же самое для меня.

Он осмотрел спальню для гостей, маленький кабинет, комнату служанки. Везде пусто. Он даже заглянул в шкаф для белья. Закрыв дверцу этого шкафа, он опять ее открыл и взял две сложенные розовые простыни. Осталось проверить одну комнату на этом этаже, потом вниз, встретиться там с остальными. К тому времени Падерборн успеет разобраться с другими помещениями, за исключением «Хора». Тогда придет мгновение Хермана Фрея. Он должен отвести их в винный погреб, откуда есть вход в «Хор». Войти, выйти, и побыстрее в аэропорт.

Он остановился у последней комнаты, располагалась она прямо перед лестницей. Снизу донеслись голоса, и он задержал дыхание, но тут услышал отчетливо Падерборна: «Проверь оба окна». Затем — тишина. Ники попытался сморгнуть пот с глаз, ничего не получилось, и он вытер лицо простыней. Нервы грозили совсем разгуляться, и его уже не волновало, наложит он в штаны или нет.

Он открыл дверь и чуть не выскочил из собственной кожи. В комнате кто-то есть. Дерьмо. Он чувствовал присутствие, не зная, кто этот мерзавец и даже где находится. Ники уже был готов убивать, все равно кого, но потом расслабился. С улыбкой сказал себе, что опять все контролирует. Лунный свет. Он проникал в комнату через открытые ротанговые двери, выходящие на железный балкон, и освещал кого-то в большой кровати под москитной сеткой.

Ники Макс увидел маленькую фигурку в белой ночной рубашке, покоившуюся на нескольких подушках — голова двигалась из стороны в сторону в такт мелодии, которую этот человек беззвучно напевал. Отец Асбуна. Похож на труп. Очень больной человек, сказал о нем Фрей. Слишком больной, чтобы помешать кому-либо. Без помощи не передвигается. Ники увидел два кресла на колесиках, ночной столик, уставленный лекарствами, и другой стол, на нем остатки пищи. Явственно почуял запах судна, оставшегося не опорожненным, и гнилостный запах, неотделимый от очень старых и очень больных — запах этот напомнил ему отца, который вот так же гнил много лет, пока не сделал наконец всем одолжение, умерев.

Ники не понадобился фонарь, хватало лунного света. Он закрыл дверь, положил фонарь и простыни на пол, потом, держа пистолет за спиной, подошел к старику. Отвел сетку, вгляделся в сморщенное, лысое, беззубое существо. И еще у него были блестящие глаза слабоумного. Значит, старик не просто болен, он сенильный или чертовски близок к сенильности. Он смотрел в открытую дверь балкона на фейерверк над городом и яхтами в гавани, улыбался ярким цветам и напевал что-то из мелодий давних карнавалов, когда он был намного моложе и мог танцевать всю ночь.

Отец Асбуна повернулся со своей беззубой ухмылкой к Ники, а тот подумал — музыка твоей жизни сейчас кончится, старик. Ники улыбнулся ему, потому что разум старика не совсем угас. Ну уж нет. Он узнал сутану священника и прошептал: падре. Протянул свои костлявые руки к Ники Максу, а тот выстрелил ему два раза в голову. Никаких свидетелей. Ни одного.

Ники Макс сошел с винтовой каменной лестницы в прохладную, просторную гостиную комнату, грубые цементные стены которой были увешаны произведениями доколумбова искусства. Он прошел по плитке песчаного цвета к внутреннему круглому фонтану, где его ждали Падерборн, Лайделл Колмс и Эмил Осмонд. Улыбнулся Херману Фрею, который сидел один на белой кожаной банкетке у стены, украшенной ацтекскими и олмекскими масками. У старины Хермана вид по-прежнему был нервозный. Даже слишком.

Первым заговорил Падерборн.

— Все нормально. Тех двух охранников мы ликвидировали. Они сидели в кухне, пили пиво и смотрели «Империя наносит ответный удар» по видео. Я вижу тут халатное отношение к вопросам безопасности.

Ники Макс кивнул.

— Зажирели они здесь.

— Наверху все окей? — спросил Падерборн.

Ники подал ему две простыни, и пока немец основательно вымачивал их в фонтане, начал перезаряжать свой пистолет.

— Все окей, — ответил он после паузы. Об отце Асбуна Ники не упомянул.

Херман Фрей подумал, что манипуляции с простынями — самое странное из того, что делали при нем наемники. Смысла тут никакого не получалось. Но то же самое он мог бы сказать и об иглах, которые свисали с шеи Максимилиана как непристойные медальоны. Эти типы все сумасшедшие, все до единого.

Он наблюдал, как немец вытаскивает мокрые простыни из фонтана и показывает Максимилиану. Максимилиан дернул головой в сторону Фрея, тот весь съежился — что будет? А немец подошел и бросил простыни ему на колени: понесите, пожалуйста, будьте так любезны. Потом он приказал Фрею ввести их вниз, в «Хор».

Эдвард Пенни лежал на металлической кушетке, изо рта, носа и ушей у него текла кровь, он весь дрожал, буквально еле живой после телефона Такера. На нем по-прежнему были наручники, глаза залеплены. Он почувствовал, что его голову осторожно приподнимают, и услышал голос Асбуна — вот, выпей, компадре. У его губ появился стакан, Пенни сделал большой глоток и закашлялся, судорожно, сипло, ловя ртом воздух. Он не видел, как покачал головой Асбун, но слышал смех остальных. Вода была мыльная.

Недалеко надрывался стереокомбайн. Пенни беззвучно заплакал, чувствуя ту же вину и унижение, которые он замечал у других жертв пыток. Тело подвело его. Инстинкты тоже. Он хотел, чтобы все это оказалось кошмаром. И кончилось сейчас, сейчас, тогда он, проснувшись, вновь станет цельным человеком.

Но это не было дурным сном. Он всегда полностью доверял своим способностям, своему умению, а теперь это доверие разрушено. Гордость держала его на расстоянии от большинства мужчин, из-за этого расстояния ему казалось, что они меньше него. Теперь получается, что меньше — он.

Асбун говорил неторопливо, задумчиво.

— Сентиментальность. Вот в чем твоя проблема, компадре. У тебя сердце размягчается в неудачное время. Пример с твоим командиром. Я о том, что ты отказался от прекрасной военной карьеры, не пожелав дать против него показания. И мальчик, Томас. Ну, об этом говорить не будем. Видишь ли, компадре, правда в том, что при всей твоей подготовке и искусстве у тебя сердце продавщицы из магазина. Твое сердце не устает обливаться кровью, как говорят. О да, с очевидным ты умеешь справляться, но с более тонкими вещами у тебя сплошные осложнения. Ну, мы все учимся на ошибках, так ведь?

Пенни почувствовал руку Асбуна у себя на плече.

— Я свое пари выиграл, — сообщил Асбун. — Я поспорил с одним из наших генералов на две лошади, что сломаю тебя. Пари мы заключили в тот день, когда ты разделался с Индейцем в спортзале. Да, кстати, твоя подпись на признании не понадобится. Признание оформим уже после твоей смерти. И знаешь, что, компадре? Я посадил твоего друга Фабио под домашний арест, теперь он ждет, когда отец вернется и выдаст ему за то, что притащил тебя сюда. Ну ладно, пора кончать. Прощай, компадре. Сейчас ты получишь ответ на самый важный вопрос: есть ли жизнь после смерти?

Запахло бензином.

Пенни почувствовал новый, совершенно раздавивший его страх.

— Видеть ты не можешь, — продолжал Асбун, — так что я тебе объясню. Они льют бензин на автомобильную покрышку, которую поместят тебе на шею. О, друг мой, ты плачешь? Великий Эдвард Пенни плачет. Жаль, тебя не видит сейчас Фабио. Но не беспокойся. Мы все сфотографировали, я позабочусь, чтобы Фабио увидел фотографии.

Он коснулся кровоточащего скальпа Пенни.

— Знаешь, что, компадре? Ты себя переоценил. Это и все, что я хотел доказать. Вообще же у меня к тебе ненависти нет. Я тебя уважаю и даже восхищаюсь тобой. Правда, это так. Но и у тебя есть свои пределы, и ты должен это понять, пока еще способен соображать что-то. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Ты думаешь, что все твои жизненные ценности исчезли. Ты хочешь, чтобы прекратилась боль. Ты даже хочешь жить.

Асбун щелкнул пальцами и Пенни почувствовал, как на щиколотках у него разрезают веревки, самого его поднимают с кушетки и несут в ту сторону, откуда пахло бензином. Слишком слабый, не имея возможности сопротивляться, он только умолял, чтобы его не сжигали. Потом Пенни положили на каменный пол, а стена поползла вверх. Асбун говорил тем временем:

— У нас тут всегда проблема с дымом, понимаешь ли. Он уходит через воздуховоды там, где стена. Но все равно мы вынуждены пользоваться вентиляторами. У нас есть хорошие большие вентиляторы от дыма. Жаль, ты их не видишь.

Асбун выдохнул сигарный дым Пенни в лицо.

— Ты не переживешь этот сеанс в «Хоре», но я расскажу, как бы ты изменился, если бы пережил. Я специалист в таких вещах. Твои эмоции умрут. Ты не будешь чувствовать любви, привязанности, ничего такого. Конечно, тебе станут вспоминаться часы, проведенные здесь, но лишь как страшная иллюзия среди других иллюзий в мозгу. Тебе это может показаться странным, компадре, но есть люди, которых пребывание здесь настолько захватывает и переворачивает, что, мне кажется, они втайне желают пережить это вновь. А прежде всего, друг мой, ты будешь ходячей статистикой. Ты навсегда останешься одной из своих жертв. Ты смог бы с этим жить? Не думаю. Такой гордый человек? Так что, сам видишь, лучше тебя прикончить. О, ты же мне еще не задал тот вопрос. Может, сейчас и задашь. Твоя жизнь продлится на несколько секунд, почему нет?

Пенни проговорил:

— Не могли бы вы меня убить, пожалуйста?

Он не видел, как улыбается Асбун, как улыбаются другие, но смех их слышал, они громко поздравляли Асбуна, потом Пенни почувствовал на шее облитую бензином покрышку, заработали вентиляторы, которым предстояло выгнать дым — не видел, как Асбун коснулся покрышки зажженной сигарой и отскочил назад. Бензин тут же вспыхнул, Пенни окутало огнем, пожиравшим плечи, спину, шею, грудь, свечение пламени проникало к нему сквозь липкую ленту, он закричал от нестерпимого жара, извиваясь на полу в круге огня.

Кто-то схватил его за ноги, сильно дернул, он продолжал кричать, не зная, что огня на нем уже нет, потому что адская боль осталась. Кто-то сорвал ленту с его глаз. Ники Макс. В сутане священника. Ники Макс схватил болтавшуюся у него на шее иглу -это была не игла, конечно, а прозрачный шприц-тюбик — и вонзил Пенни в бедро. Быстро выдавив весь морфин, второй шприц-тюбик вонзил Пенни в плечо, в почерневшую кровоточащую плоть.

В ответ на громкий вопль Ники подбежал Херман Фрей с мокрыми простынями, а дальше наморфиненный Пенни начал терять сознание и уже почти не почувствовал, как его обматывают влагой простыней, он погрузился во тьму.

Ники Макс, на корточках сидевший над отключившимся Пенни, оглядел «Хор». Вентиляторы выключили, а стерео продолжало орать, и покрышка еще горела у открытой стены, выходящей на теннисный корт. В большой бетонированной комнате оставался дым. Немного, но у Ники заслезились глаза. Все Белые Ножи, кроме Асбуна, лежали на полу в неестественных позах, которые принимают мертвые, которым не обязательно выглядеть изящными или хотя бы лежать удобно. Ники Макс и остальные бесшумно спустились вслед за Фреем по лестнице — толстая стальная дверь на эту лестницу оказалась неохраняемой и незапертой — как раз в то время, когда Асбун поджег покрышку сигарой, а Эдди закричал: этот крик Ники Макс будет помнить до конца жизни.

Люди Ники знали, что делать. Выбрать цель и уничтожить ее. Но Асбуна не убивать. Он принадлежит Ники Максу. Ники чуть не рассмеялся: вентиляторы, пара огромных вентиляторов на металлических подставках, и стерео вместе производили такой шум, что никто не мог услышать, как они вошли. Четверо из Белых Ножей успели умереть, когда Асбун и остальные двое только повернулись — что происходит.

Эмил Осмонд и Лайделл Колмс понесли обернутого простынями Эдди вверх по лестнице. Ники протянул руку. Падерборн вложил в нее ружье. Асбун, стараясь держать себя в руках, улыбнулся и потер затылок. Восхищенно тряхнул головой.

— Поздравляю вас, компадре. Я хочу сказать, это очень решительные действия — прийти сюда вот так. Смелость. — Злость, страх, смятение отражались на его лице, но улыбка не сползала. Он посмотрел на свою сигару, потом на Ники Макса. — А ведь я могу вам помочь.

— Подумать только, — отозвался Ники Макс.

Асбун отогнал дым от лица, взглянул на горящую покрышку и сделал шаг к Ники Максу. Между ними было едва шесть футов. На стерео пел Майкл Джексон.

— Я гарантирую, что не будет неприятностей с заграждениями на дорогах.

— Я могу ошибаться, — насмешливо проговорил Ники Макс, — но, насколько мне известно, никто не знает, что мы здесь. Поэтому не будет никаких заграждений на дорогах. Кроме того, с нами Херман Фрей, он вымостит путь. И полицейская машина есть. По-моему, все обеспечено.

Асбун поднял обе руки.

— Хорошо, хорошо. У вас все обеспечено. Теперь давайте поговорим о медицинской помощи вашему другу. Она ведь ему понадобится, вы знаете. Я могу обеспечить, что он получит самую лучшую помощь.

— В Медседе, подразумевается, — усмехнулся Ники Макс. Он искоса взглянул на Хермана Фрея. Ну и ну. Старина Херман жевал свой носовой платок. Нервы никуда. Падерборн стоял со сложенными на груди руками, в одной руке пистолет 45 калибра, и ухмылялся. Ему этот парад нравился — жуть. Обалдеть.

— Самые лучшие врачи в Мерседе, — проговорил Асбун. — Я могу…

Ники Макс, ружье лежало у него на плече, печально покачал головой.

— Боюсь, что нет. Понимаешь, мы собираемся в Мехико. Лететь всего пару часов, а Фрей одолжит нам один из своих самолетов, верно, Фрей?

Асбун перевел взгляд на Фрея, тот отвернулся. Чуть ли не спиной встал к своему старому другу и клиенту. Ники сказал Асбуну:

— Что-то Фрей становится застенчивым под старость. Но, во всяком случае, он собирается передать радиосообщение в Мехико, когда мы поднимемся на самолете. Гарантирует, что нас встретит там «скорая помощь» с врачом. Никто не будет приставать, задавать вопросы. Фрей говорит, он откупился от половины Мехико — таможня, полицейские, кто угодно. Нам беспокоиться не о чем.

Асбун нахмурился, обдумывая контрход. Посмотрел в потолок, нацелился сигарой в Ники Макса.

— Я вам вот что скажу, компадре. Я важный человек. Важный человек. Знаете, что вам следует сделать? Взять меня с собой. Заложником. Я вам нужен, компадре. Как страховка. Могу я просить у вас что-то? Вы уверены, что ваш друг доживет до Мехико?

Ники Макс глянул на все так же ухмылявшегося Падерборна, потом на Асбуна.

— Ну, мы все набрались какого-то опыта с ранами, ожогами, такого рода вещами, и мы знаем, что если человека сильно обожгло, он может протянуть пять, шесть часов. А то и сутки, двое. Я имею в виду — без лечения. А до Мехико не больше трех часов, так что шансы спасти его есть.

— Понятно, — кивнул Асбун. — Ну…

— Ключи от наручников Эдди, — потребовал Ники Макс.

— Вот здесь, у меня в кармане рубашки.

— Танто, нож Эдди.

Асбун оглядел задымленную комнату.

— Я думаю, я думаю. Да, Клаудио. — Он показал. — У стола лежит, на нем зеленый с белым «Адидас». Он сказал, что такого прекрасного ножа никогда еще не видел.

Ники Макс кивнул.

— Для Эдди его сделали в Японии. Японский мастер. Он ничего не делает, кроме ножей, и не спешит. Эдди выложил больше тысячи долларов. У мастера люди в очереди на пять лет.

Он подал знак Падерборну. Тот подошел к итальянцу, выдернул танто у него из-за пояса и передал Ники.

Ники взвесил нож на руке, стиснул рукоятку.

— Да, могу представить, как обрадуется Эдди.

Он поднял глаза на Асбуна.

— У тебя есть машина? Ну, такая, чтоб все знали, что она твоя. Например, если мы возьмем тебя с собой. В своей машине ты будешь лучше выглядеть, правильно? — Он посмотрел на покрышку. Она еще горела. И воняла. Но дым стал пореже.

Асбун просветлел. Он шумно выдохнул и потер затылок сильнее прежнего — он будет жить. Он это уже знал. Везучий он, а не Эдвард Пенни. Шаг за шагом, сказал он себе. Пусть возьмут меня с собой, а в аэропорту посмотрим.

— У дома стоит «Роллс-Ройс», — проговорил он. — Давайте на нем, в Мерседе все знают, что это моя машина.

Ники Макс перебросил ружье Падерборну, протянул пустую руку Асбуну.

— За руль сяду я, так будет лучше. Дай ключи. Да, и не забудь ключи от наручников.

Асбун направился к Ники Максу, приговаривая: «Вы не пожалеете, компадре, я уверен, мы что-нибудь придумаем для взаимного блага». — «Обязательно придумаем», — ответил Ники Макс, и когда Асбун подошел достаточно близко, схватил его за запястье, дернул к себе и резанул по животу лезвием танто. Сделал так, как учил его Эдди — вести удар на себя. Всегда в свою сторону. Асбун закричал, отшатнулся назад, Ники одним движением порезал ему оба предплечья, а когда Асбун повернулся спиной, окровавленный и вопящий, пытаясь бежать, Ники рванулся вперед, сунул танто ему между ног и рассек яички и пенис. Вопль полковника стал визгом, настолько высоким, что это напоминало свисток. Он упал лицом вниз и продолжал взвизгивать, плотно сжав ноги, а из дворика донесся автомобильный гудок.

— Ружье, — бросил Ники, Падерборн подбежал с оружием, тогда Ники Макс уронил залитый кровью танто на пол и два раза выстрелил в Асбуна — прострелил оба колена. Потом ногой перевернул Асбуна на спину и прострелил ему оба локтя. Автомобильный гудок продолжал звать его, тогда Ники засунул ствол ружья в рот Асбуну, сказал: — Попроси, чтобы я убил тебя, — и нажал на спусковой крючок.