Демон

Глава 6

Англия

Август 1985

Лорд Оливер Ковидак стоял рядом со своим котом в кухне — жил он в переделанной конюшне пятнадцатого века, и кухня была не очень большая. Кот и он подходили друг другу: оба круглолицые и седые, с коротким плотным телом, из ушей волосы торчат. В свои шестьдесят восемь лет, все еще неугомонный, Ковидак, на лице которого выделялись большой нос и мешки под глазами, был младшим из них двоих. Коту, звавшемуся Эдвин Друд, было двенадцать, для кошек это преклонный возраст.

Старость нисколько не смягчила вредный характер м-ра Друда. В начале их совместной жизни Ковидак пытался научить кота послушанию. Да и хорошо бы и подлизывался немного. Какое там… Зря время потратил. Кошки, будь они прокляты, существа независимые и неблагодарные. Ковидак не смог подчинить зверушку, не смог потому, что они с м-ром Друдом были слишком похожи. Оба с сильным духом, непокорным. Оба по натуре одиночки. Оба охотники, из той породы, что подбирается к жертве украдкой.

Сегодня Ковидак готовил м-ру Э. Друду особый обед по случаю пятницы: полусваренная куриная печень, нарезанная на мелкие кусочки, затем смешанная с сырыми яичными желтками, столовая ложка пива и немного ячменя. Отвратительно, если не сказать больше. А м-ру Друду этот ужас нравился больше мышей.

Приготовляя по пятницам жуткую смесь, Ковидак всегда надевал резиновые перчатки и жалел лишь о том, что противогаза у него нет. Запах, возносившийся над обедом кота, придавал новое значение слову «зловонный». Но, в конце концов, почему бы не побаловать зверюгу, у которой давно наступила зима жизни.

Ковидак соскреб обед Эдвина Друда из деревянной чаши на старинную, девятнадцатого века посудинку для масла с широкими плоскими ручками, потом снял перчатки и поставил блюдо на поднос. Затем помыл руки и приготовил обед себе: нарезанные персики, норвежский хлеб, мармелад, сыр чеддар и маленький чайничек «Эрл Грей». Свою пищу поместил на тот же поднос и направился в южный конец конюшни, где на возвышенной платформе находилась его библиотека и где он писал книгу. М-р Друд шел впереди.

На платформе стоял большой стол красного дерева, туда Ковидак и поместил поднос. Блюдо Эдвина Друда поставил на толстый словарь. Сунул себе в рот кусочек сыра, поднял кота с пола и устроил перед отвратительным месивом на блюде. Приятного аппетита, любезный Друди.

Ковидак сел в тронное кресло периода Ренессанса, ножки у него были в виде лап с когтями, и потянулся к большому линованному блокноту, записи в котором прервал двадцать минут назад. Перестав жевать, прочитал последние строчки, чувствуя то же холодное удовлетворение, что и всегда, когда работал над книгой, которая разоблачит Уоррена Ганиса как убийцу жены Ковидака сорок лет назад. Книгу, называться она будет «Великая победа», он почти закончил. К осени, возможно, отдаст издателю, и тогда его бедная Касс спокойнее сможет лежать в могиле.

Она была похоронена в семидесяти пяти ярдах от окна его спальни, у ствола большого бука, на могиле росли болотные ноготки. Похоронили в подвенечном платье, с молитвенником, который она прижимала к груди в тот день, когда они поженились. И с томиком стихотворений Браунинга, она их очень любила.

Дом Ковидака стоял одинокий у основания холма, покрытого буками, среди которых было множество тропинок — ему никогда не надоедало их исследовать. Отсюда было с полмили до Амершэма, старого городка деревянных гостиниц с коньками на крышах, георгианских домов, коттеджей с соломенными крышами и двориками, мощенными булыжником. Жил он один, если не считать Эдвина Друда, а конюшню декорировал в соответствии со своими эклектическими вкусами, смешав несколько несовместимых стилей. Внешняя оболочка осталась такой же, какой она была несколько столетий: ржавого цвета черепичная крыша, стены из необработанного камня, покрытые вьющимися растениями.

Ковидак за столом откусил кусок хлеба с мармеладом, взял камковую салфетку. Эдвин Друд перестал есть, уставился в открытое окно. Ухнула сова. На кипарисе неподалеку пел соловей. Ковидак смахнул салфеткой крошки печени с усов Друда.

— Доедай скорее, любезный Друди, а то у меня навсегда испортится обоняние.

Кот опустил голову к посудинке для масла, которая обошлась Ковидаку в семьсот фунтов, он купил ее в лондонской антикварной лавке на Портобелло-роуд. Вероятно, репутация эксцентрика предшествовала Ковидаку, ибо когда он упомянул, что из этой штуки будет есть кот, продавец сказал лишь: «Как мило, ваша светлость», — и завернул блюдо без дальнейших слов. Что еще можно сказать человеку, который однажды купил частную коллекцию вещей, принадлежавших Гитлеру, за сто тысяч фунтов, и публично все сжег, которого арестовали однажды за нападение на исследовательский центр с луком и стрелами — он был яростным антививисекционистом, а исследования проводились на животных — который ездил на старом бельгийском мотоцикле, весь растрепанный, и которого боялись в парламенте из-за его резкого языка и пронзительного смеха.

Оливер Рональд Ковидак был энергичный интеллектуал, судьбою отнюдь не обделенный. Сын миллионера, он учился в Харроу, был президентом Оксфордского союза, окончил с отличием — философия и история Азии — затем прекрасно сдал экзамены на службу в аппарате правительства. Но даже работа в Уайтхолле нисколько его не изменила, он так и остался чудаком и оригиналом с непробиваемой кожей носорога. На приемах он прыгал в пруд полностью одетый, в свой офис мог явиться в ярко-желтой двубортной жилетке, однажды взял отпуск и нанялся рабочим на ферму — просто ради впечатлений.

При всем при том он был специалистом по Дальнему Востоку, говорил на японском, написал серию прекрасных статей, в которых анализировалось, как Япония строила свою империю в тридцатые годы. Он откровенно описывал ее территориальные притязания в Тихом океане — эту правду кое-кто в Уайтхолле слышать не желал, ибо Англия уже вступила в союз с Японией, чтобы уберечь свои азиатские колонии от русских. Ковидак во весь голос заявлял, что это близоруко и глупо, что японский дракон не менее жаден, чем русский медведь. Сожрав соседние земли, Япония и зубы не остановится почистить, прежде чем сожрет и английские колонии.

В 1941 году Ковидаку предложили работу в токийском посольстве, то есть возможность вникнуть в территориальные планы Японии на месте. Но он был влюблен и не хотел покидать Англию. Звали ее Кассандра Сара Лоэлия Битти. Красивая. Умная. Влекло его к ней неудержимо. А какое чувство юмора было у этой Касс… Она любила кошек, ей нравился фильм «Унесенные ветром», нравилось, когда Ковидак читает ей из Роберта Браунинга — за Ковидака она вышла, разорвав помолвку с сыном герцога. Интересно, что Касс вовсе не видела в Ковидаке эксцентрика, она видела в нем просто человека с вольной душой. «Поэтому я тебя и люблю», — сказала она однажды.

А поскольку он любил ее безумно, то так к не простил себя за то, что не вытащил Касс из Японии. Если бы только они были осторожнее и она не забеременела и не было выкидыша, из-за которого пришлось оставить ее в больнице. Если бы только…

Чувство вины мучило его постоянно, и он не оборвал свою жизнь, вероятно, лишь потому, что весь ушел в работу в Военном министерстве. Когда Япония сдалась, он воспользовался связями, чтобы его назначили следователем в Трибунал по военным преступлениям в Токио. Процессы шли на Борнео, Филиппинах, в Сингапуре, Гонконге, но именно токийский суд интересовал Ковидака и его нового друга Алена Кутэна, французского следователя по военным преступлениям. Бывший японский военнопленный в Индокитае, Кутэн потерял кисть руки — его пытала военная полиция — и заразился гепатитом, от которого впоследствии и умер.

Работая вместе, они повсюду искали свидетелей и ключевые документы. Собирали показания, выслеживали подозреваемых. Им даже удалось получить компромат на конгломераты вроде группы «Мудзин». Имелись доказательства, что «Мудзин» и другие поддерживали военное правительство и обогащались на этом, умащивали себе гнезда от оборонной промышленности и новых колоний. Любой школьник мог видеть, что без этих конгломератов военная машина очень быстро остановилась бы.

Поэтому, когда Союзники приказали расчленить конгломераты и продать их акции, Ковидак и Ален Кутэн пришли в восторг, уверенные, что это означает конец «Мудзин» и других дзайбацу. О, нет. «Мудзин» и бумажной скрепки не потерял, и благодарить за это можно было американцев.

К 1946 году Америка и Россия уже стали врагами. А в Азии коммунисты пытались захватить контроль над Китаем, Филиппинами и Малайей. В Америке разросся страх перед Красной Угрозой, и ей был нужен сильный тихоокеанский союзник в священной войне против безбожного марксизма. Так что дзайбацу нельзя трогать, сказали Соединенные Штаты. И репарации они платить не должны. Все прощено. Почему? Потому что дзайбацу необходимы в «холодной войне». Теперь Япония будет получать торговые кредиты и всю помощь, нужную для того, чтобы найти рынки сбыта взамен утерянных в Азии и на Тихом океане. Ковидака столь резкая перемена политики возмутила. Он ничего не мог понять.

Результаты токийских процессов взбесили его еще больше. Суды получились преступно мягкими: после трех лет заседаний лишь семеро обвиняемых были приговорены к смертной казни через повешение. Семеро. И догадайтесь, кто решил сохранить жизнь императору Хирохито — решение настолько идиотское, что Ковидак чуть не плакал, узнав о нем, и вслух извинился перед своей мертвой женой. Генерал Дуглас Макартур. Он настоял, чтобы императора даже не судили.

Почему? Потому что уничтожить Хирохито, заявил Макартур, означает уничтожить японскую нацию. Ковидак сказал Кутэну: «Глупый я. Все это время мне казалось, что суть как раз в том, чтобы уничтожить японскую нацию. И я говорю — повесим этого проклятого императора, уж он-то знал, что где происходит и участие принимал. Поверь мне, девственниц в публичном доме не бывает.»

Как бы то ни было, именно император косвенным образом указал на убийцу Касс Ковидак.

Однажды зимой, серый день уже клонился к вечеру, в токийском офисе Ковидака и Кутэна появился худой нервный японец в потрепанном темном костюме, он сказал, что совесть не дает ему покоя, он должен очистить свою душу. Он нарушил приказ императора сложить оружие — значит, совершил преступление. Солдат убивает на войне, продолжал этот человек, но уничтожать беспомощных пленных уже после того, как император приказал всем солдатам прекратить боевые действия, означает нарушить божественный закон, ибо император является наместником Бога на земле.

Японец хотел стереть это пятно со своей чести, потом вместе с женой и двумя детьми покинуть Японию, начать новую жизнь в другой стране. Его зовут, сказал он, капитан Осима, он был комендантом тюремного лагеря, в котором убили миссис Ковидак и других. Сейчас он расскажет правду о том, как «чудом уцелел» Уоррен Ганис.

Но прежде Осима рассказал Ковидаку вещи, которые мог знать лишь человек, видевший Касс в тюремном лагере. А именно — что Уоррен Ганис сжег письма Ковидака жене, но сперва перевел их для семьи Гэннаи, которая управляла лагерем, и всего персонала. В одном письме Ковидак упоминал чудесный вечер, который они провели во французском посольстве, где среди гостей был Уинстон Черчилль. Писал он и о смотренной вместе пьесе «Как важно быть серьезным» в театре «Глоуб».

Потрясенный Ковидак несколько минут не мог прийти в себя. Он плакал, а Осима тем временем продолжал рассказывать, назвал в числе убийц людей из «Мудзин», Ясуду и Рэйко Гэннаи. Затем Осима обрисовал заговор, целью которого было обогатить «Мудзин» в будущем, и предупредил, что свои обвинения в открытом суде не повторит, так как боится за свою жизнь. Ему нужны деньги и помощь союзников, чтобы эмигрировать в другую азиатскую страну, где он изменит имя и станет молиться, чтобы семья Гэннаи никогда его не нашла.

Ковидак умолял Исполнительный комитет Союзных войск разрешить слушание капитана Осимы на закрытом заседании, дать ему статус охраняемого свидетеля. Комитет не смог прийти к единому мнению. Некоторые члены отнеслись к просьбе Ковидака положительно, другие считали, что Осима должен открыто выступить на суде, это позволит связать «Мудзин» с массовым побоищем. Что же до Уоррена Ганиса, то комитет отказывался верить, что он участвовал в убийствах. Нелепая идея, сказали они. Американские парни таких чудовищных преступлений не совершают. Это противоречит законам Божьим и человеческим.

Ковидак эти ослиные рассуждения проигнорировал и принял версию Осимы об Уоррене Ганисе. Американскому парню как будто само небо помогло остаться живым. Мало кому во время войны так везло. Судьба сдала ему лучшие карты, а Касс проиграла. Нет, Ковидак был уверен, что Уоррен Ганис уцелел не по воле случая, сыграл роль другой фактор.

Комитет, однако же, его подозрений не разделял. Он объявил дело закрытым: Уоррен Ганис сейчас в Америке, он стал известен и все ему сочувствуют — ничего странного, если учесть, сколько пришлось пережить молодому человеку. И ничем нельзя подтвердить дикую версию Осимы о том, что Ганис покинул Японию, убил своих родителей в Америке, затем вернулся в Японию и ждал, когда его обнаружат союзники. Все это как часть плана обогащения «Мудзин» в будущем? Чепуха.

Обвинить американского юношу в военных преступлениях — это нечто совершенно немыслимое, заявил Исполнительный комитет. Американское правительство не закатит себе публичную оплеуху, как бы ни просил об этом Ковидак. Американцы любят героев, и, как перед Богом, нет сейчас в стране большего героя, чем Уоррен Ганис. Никто, ни Ковидак и ни Осима, не отнимет этот прекрасный момент у американского народа.

Единственное, что мог сделать комитет, это встретиться частным образом с Осимой и определить, заслуживают ли его показания дальнейшего изучения. Но Ковидак еще не успел сообщить ему об этом, когда бывший комендант лагеря, вместе с женой и детьми, погиб в своей машине — она столкнулась с бензовозом и сгорела. И Ковидак, и Кутэн назвали это убийством, отметив, что у Осимы не было своей машины и не было денег, чтобы ее купить. Осима, сообщил Ковидак комитету, едва наскребал горстку риса для своей семьи каждый день. Все Осима спали на железнодорожной станции, вместе с тысячами других бездомных японцев, и передвигались пешком. Где же такой человек взял деньги на машину, а если он ее одолжил, то почему не появился хозяин? Ну, а если машина украдена, то опять же, почему хозяин об этом не заявил?

Теперь Ковидака уже нельзя было остановить. По его настоянию Исполнительный комитет Союзных войск вызвал Ясуду и Рэйко Гэннаи для допроса. Он уверял, неустанно уверял комитет, что именно они стоят за массовыми убийствами в лагере, но хотя он это чувствовал, даже знал, доказать не мог.

Без Осимы уже и не докажет. А комитет отпустил супругов Гэннаи за отсутствием подтверждающих улик, Ковидаку в то же время приказал этим делом больше не заниматься. Но когда Гэннаи покидали зал слушаний, он преградил им дорогу и сказал: «Предупреждаю вас обоих. Я не отступлюсь, пока не смогу доказательно обвинить вас в убийстве Касс. И передайте своему молодому мистеру Ганису, чтобы оглядывался через плечо, потому что я много лет буду наступать на его тень. А теперь убирайтесь оба к черту».

Он плюнул Ясуде Гэннаи в лицо и хотел ударить, но его удержали Кутэн и военный полицейский, американец в белом шлеме. Потом Ковидак неделю пил и плакал, Кутэн помог ему пережить это время, помог тем, что просто его слушал. Ковидак говорил, что потеря человека, которого любишь, хуже любой смерти, и он бы умер тысячу раз, чтобы хоть еще один раз обнять Касс. Ее потеря что-то навсегда в нем убила. Он уже не может любить, но может ненавидеть. Глядя на досье «Мудзин» и семьи Гэннаи, разбросанные по офису, он повторял: я могу ненавидеть.

Ковидак оставил военную службу в 1949 году, понимая, что к рутине гражданской службы вернуться уже не сможет, зная, что Англия изменилась так же сильно, как и он. Высшие классы, будь они прокляты, вели себя так, будто войны никогда не было. Но для большинства людей первые послевоенные годы были самыми суровыми в истории страны, не хватало буквально всего, рационирование было жестче, чем в годы войны.

Конечно, устраивались прекрасные балы в Виндзоре, Саттон-плэйс и в богатых частных домах, но все сильнее веяли ветры перемен. Правительство готовило новые законы, направленные против аристократии. Всяческие привилегии планировалось отменить, начиналась эра простого человека. Могла родиться новая Англия.

Стремясь ускорить этот процесс, Ковидак решил баллотироваться в парламент. И, к собственному удивлению, победил на выборах. Но после нескольких лет борьбы с консерваторами, лейбористами, маразматическими лордами, идиотами социалистами и разнообразными фанатиками он из парламента ушел. Тошно было смотреть на межпартийную грызню, от которой страдала вся страна.

К тому времени он был достаточно богат и мог жить в соответствии со своими вкусами. Родители умерли, он им унаследовал. Продал собственность в Сюррее, дом в Лондоне и переехал в Амершэм, где была похоронена Касс. И в шестидесятилетнем возрасте занятий ему хватало, уходить на покой он не собирался. Читал лекции в Оксфорде по азиатским вопросам, писал о Японии и Китае для «Нью Стэйтсмэн» и «Таймс Литэрэри Саплимент», работал в БиБиСи радиокомментатором.

Но главное, он наблюдал за «Мудзин», заполняя картотечные ящики информацией о компании, ее персонале, ее политике, успехах и неудачах. Часть собранной информации вошла в книгу об «экономическом чуде» Японии, связывая с этим явлением Уоррена Ганиса, однако об уничтожении пленных в лагере и убийстве родителей Ганиса Ковидак не упоминал. Не упоминал потому, что не было доказательств.

И вдруг буквально потоком пошла порочащая информация о «Мудзин», семье Гэннаи и Ганисе, так или иначе имеющая отношение к болезни Ясуды Гэннаи и борьбе за его президентское кресло. Кто-то настолько стремился к высшей власти в «Мудзин», что не побоялся перетряхнуть грязное белье компании на публике и связать известнейшего издателя Америки с давно забытым массовым убийством. Этот кто-то для выхода на Ковидака использовал Сержа Кутэна, сына Алена, и японку по имени Ханако Ватанабэ.

И Серж Кутэн, и Ханако сказали Ковидаку, что получают информацию от г-на Никкэи, счетовода в «Мудзин», но тот не истинный источник, а лишь посредник. Истинный источник им не известен. Сомневаться в их словах не было оснований; Ковидак знал Сержа с детства и считал хорошим парнем — может, немного бабник, но парень хороший. А красавица Ханако вряд ли стала бы интриговать, ей больше нравилось зажигать свечу с обоих концов. Да, они говорили правду. Ковидаку казалось вполне логичным, что его неизвестный благодетель в «Мудзин», имеющий доступ к секретам компании, хочет иметь какой-то буфер между собою и Ковидаком. И не без причин. Ковидак уже достаточно знал о «Мудзин», чтобы уверенно предсказывать: рано или поздно он высчитает, кто именно скрывается под именем Аикути, Скрытый Меч. А тем временем пусть накапливается грязь, пусть досье толстеют и позволят Ковидаку отомстить наконец через сорок лет.

Он должен сделать это ради Касс и Алена, которые не увидят, как рухнет «Мудзин». Аикути, надо полагать, знал о совместных делах Алена с Ковидаком, иначе зачем бы он использовал Сержа как посыльного?

Озабоченность Ковидака в отношении «Мудзин» разделяла одна американка, сенатор Фрэн Маклис из Нью-Йорка, женщина порой резковатая, но не лишенная шарма и довольно умная. Работая в комитете Конгресса по азиатским делам, она постепенно стала усматривать нечто зловещее в мировом успехе японского бизнеса. Сенатор Маклис оказалась одной из первых в стране противников японской торговой политики.

Несколько лет назад Ковидак написал ей, поздравил с прекрасной речью в Конгрессе: она добивалась наказания электронного подразделения «Мудзин» за демпинг телевизоров в Америке, продажу за бесценок — таким подлым путем компания пыталась захватить рынок. «Мудзин», заявила она, хочет погубить американских производителей телевизоров, продавая свои по таким ценам, что устоять невозможно. А когда конкурентов не станет, цены поднимутся.

Ковидак в том же письме упомянул и о своем интересе к «Мудзин», согласился с ее трактовкой намерений конгломерата, но предсказал, что американский Конгресс мер не примет. Законодательному органу трудно, а то и невозможно, сказал он, достигнуть консенсуса по какому бы то ни было вопросу…

Англия

Август 1985

Ковидак скармливал кусочки чеддара мурлыкающему Эдвину Друду, который печенку съел и устроился на коленях у хозяина. Черт возьми. Ковидак забыл о сегодняшней почте, она лежала на столе и смотрела ему в лицо. Увлеченно работал над книгой, потом позвонил его редактор из Лондона, сказал, что адвокаты издателя хотят взглянуть на рукопись. Не может ли Ковидак сразу отправить ее по почте? Не может.

Проклятые адвокаты. Все равно они ничего не понимают. Ковидак заявил, что ни один редактор, ни один издатель, ни один адвокат и запятой у него не увидят, пока не будет закончена вся книга.

Он взял со стола пачку конвертов, увидел письмо от издателя, вспомнил разговор с дураком редактором и отбросил конверт через плечо нераспечатанным. Другие письма: из книжного клуба, от его бухгалтера, из лондонского киноклуба, который он давно бросил. И простой белый конверт из Цюриха, адресован ему, обратного адреса нет. Может быть, швейцарские гномы сообщают, что умер его дальний родственник и оставил ему несчетные миллионы? Он взял нож для бумаг и с любопытством вскрыл конверт.

Вытащил единственный лист бумаги, развернул и сразу посмотрел на подпись внизу. Аикути. Только одно слово, тоже отпечатанное, как и все остальные на листке. Аикути. Тот самый пока безупречный источник информации о кознях «Мудзин» и преступном прошлом Уоррена Ганиса. Чувствуя, как сильнее забилось сердце, Ковидак надел бифокальные очки, усадил Эдвина Друда на стол и начал читать.

Ковидак подумал: ошибаешься, приятель, кое-что я о тебе знаю. Ты японец, ты приехал в Цюрих с распорядителями из «Мудзин», вы там завершаете сделку, приобретение старейшего универсального магазина. Я знаю, что в тебе много ненависти, ты хочешь свалить своих. О, кое-что я о тебе знаю…

С письмом в руке, Ковидак покусывал дужку очков и думал — вот уж это неожиданность, есть о чем подумать, а что же с этим делать-то, а? Он был взволнован, встревожен. Очень хотелось знать, что же это за физические доказательства, обещанные Аикути — ну и страх, конечно, появился из-за возможного визита Полтавы.

Верил ли он содержанию письма? Инстинкт подсказывал верить каждому слову. Более того, внутренний голос криком приказывал каждому слову верить… Рэйко Гэннаи уже доводилось убивать. Нет причин, почему бы она не стала убивать, а ведь речь идет о целом царстве. Да, Аикути говорил правду. Достаточным доказательством было уже его упоминание об убийстве Осимы, а существование Виктора Полтавы — акт неоспоримый. Oни. Самый разыскиваемый международный головорез после Карлоса Шакала и еще более психически неуравновешенный, так можно ли спать спокойно, зная, что он направляется в твою сторону?

Oни. Зверь в человечьей коже. Воистину демон. До Ковидака доходили слухи, связывавшие его с «Мудзин», но письмо оказалось первым подтверждением этих слухов. Что же до Рэйко Гэннаи, Императрицы, то она слухом не была. В традициях теневых правителей Японии, она являлась настоящим хозяином царства под названием «Мудзин», она уничтожала соперников, тратила и делала состояния, губила души людей во имя власти. Такая женщина без колебаний заключит союз с Они.

Ковидак отбросил свои очки на стол. Ужасно, что так получилось с Сержем. Ковидак знал его с самого раннего детства. Гостил в его домах в Париже и Довиле, молодой человек ему нравился, хотя вообще-то Ковидак французов не любил.

Ханако… Просто отвратительно, как поступила с ней Императрица. Ковидак позаботится, чтобы британское посольство в Бангкоке занялось делом о похищении Ханако. И неплохо будет еще позвонить утром в МИ-15 и лондонскую полицию, они скорее разберутся с Они, чем местные амершэмские констебли.

С самого утра. МИ-15 и лондонская полиция. Пусть скажут Ковидаку, что делать в ожидании демона.

Эдвин Друд вдруг поднял голову — он ел персики со сливками на столе — уставился в открытое окно, потом выгнул спину, хвост выставив как ручку метлы. Он зашипел в направлении окна. Ну и ну. Что случилось с животным? У Друди уши прижались к черепу… Ковидак никогда не видел своего кота таким встревоженным, в столь напряженной позе обороны.

Что-то влетело в окно, темный предмет, упавший в нескольких футах от стола. Маленький, покрытый пылью, размером с книгу. Книга. Ковидак поднялся со своего тронного кресла, взял книгу в руки. Матерь Божья. Это молитвенник, который был похоронен вместе с Касс. Какой-то подонок осквернил ее могилу. Выкопал гроб и…

Ковидак весь кипел. Его душила ярость. Такая подлость не останется безнаказанной. Сам он и накажет преступника, вот как перед Богом. К черту нормы цивилизованного поведения, он другую щеку не подставит. От перевозбуждения Ковидаку не хватало воздуха. Он был вынужден сделать несколько глубоких вдохов и только тогда к нему вернулся голос.

— Мерзавец! Грязная сволочь, кто бы ты ни был! — прокричал старик в открытое окно.

За окном кто-то рассмеялся.

Ковидак сморгнул слезы. Огляделся по сторонам в поисках своей трости из кости кита — тяжелая трость, можно проломить череп человеку, что он и собирался сейчас сделать.

Звуки бьющегося стекла. Где-то сзади Ковидак увидел, как еще один маленький темный предмет влетает в разбитое окно и падает на кровать. Он поспешил туда, прижимая молитвенник к груди.

На кровати лежал полурассыпавшийся томик стихов Браунинга, который он положил в гроб Касс.

Он сел на кровать и заплакал, даже не пытаясь сдержать печаль и тоску. Кошмар. Вот что это такое, жуткий кошмар, и он желал всем сердцем поскорее проснуться. Но, черт возьми, зол он был беспредельно, поэтому решительно встал, готовый выйти наружу и расправиться с гадиной, которая делает такие невыразимые вещи.

Разбилось стекло в кухне. Он побежал туда, с книгами в руках, и увидел нечто очень странное. Даже невероятное. Исчадье ада, а как же еще назвать человека, делающего такие вещи, выбило все стекло из одной рамы и сейчас проталкивало вовнутрь грязную обесцвеченную простыню. Какой ужас…

Простыня сшибла герань в горшке с подоконника, та в свою очередь перебила грязные тарелки и чашки, и вот уже простыня преодолела окно целиком и накрыла кухонную раковину, скрывая герань, посуду и краны. Ковидак не мог понять, что он такое видит, но через несколько мгновений понял, и когда он понял, что смотрит не на простыню, а на полуистлевшее свадебное платье Касс, то в отчаянии рухнул на колени.

Ковидак потянулся к платью, и тут погас свет, а переднюю дверь вышибли ударом ноги — стукнувшись о стену, дверь заодно разбила зеркало, а Ковидак, до безумия испуганный этими звуками, отшатнулся спиною на раковину, прокричав дрожащим голосом:

— Кто там? Я говорю — кто там?

Никакого ответа. И никто не вошел в дверь. Он опять сморгнул слезы, гнев еще бушевал в нем, но рос и ужас перед происходящим.

— Кто там?

Молчание.

Дверной проем оставался пустым. Ковидак выглянул наружу и увидел только освещенную луной дорогу и группу кипарисов, которые сам же когда-то посадил.

Потом он услышал голос. Мужской голос неподалеку от двери. Слова на английском, но с иностранным акцентом. Хриплый голос. Исходящий из глубин груди. Леденящий.

— Ты сбежал и оставил ее, старик. Покинул жену, когда она больше всего в тебе нуждалась. Получается, что вся твоя жизнь — ложь, правильно? Хочешь, я расскажу, как обращалась с ней охрана лагеря? Такого удовольствия, как они, ты от нее не получал.

Ковидак поднялся на ноги и сделал шаг в сторону голоса. Он держал свадебное платье в руках, а гнев пылал в нем как никогда раньше. Ему было необходимо оружие. Что угодно. Нож. Кочерга.

Голос:

— Она уже не лежит в своем гробу, старик. Можно сказать, я дал тебе возможность еще раз увидеть свою драгоценную жену. Она здесь, ждет тебя. Лежит на земле и смотрит в небо, но я тебе вот что скажу, старик: поспеши сюда, а то за нее возьмутся собаки и крысы. Черви свою работу уже сделали, могу тебя заверить. Ты узнал книги, которые я только что послал тебе воздушной почтой. Ха-ха-ха. Воздушная почта. Правда, забавно? Может, ты продашь эти книги и купишь себе персиков. Я знаю, что ты любишь персики, старик.

Ковидак весь дрожал от ярости. Пора встретиться с этим чудовищем как мужчина с мужчиной, даже если Ковидаку придется действовать голыми руками. Такие люди не должны жить. Он разрыл могилу Касс…

Ковидак увидел это в дверной проем. Две точки света на извилистой дороге, ведущей к дому. Машина. А когда она приблизилась, он увидел голубую мигалку на крыше и чуть не закричал от радости. Полиция. Слава Богу. Слава, слава Богу. Он закричал:

— Полиция уже здесь и мы тебя сейчас возьмем, поганый мерзавец! Мы тебя поймаем и я лично выбью из тебя дух, сволочь! Можешь мне поверить!

Глаза Ковидака уже привыкли к темноте, а в окна и дверь вливалось немного лунного света, так что он, оглядевшись, различил очертания камина и, по-прежнему сжимая в руках свадебное платье Касс, направился туда — за кочергой. Уничтожить это чудовище. Сейчас он его и уничтожит, и никто, ни полиция, ни Иисус, сын Бога, Ковидака не остановит.

Когда Виктор Полтава изучал английский язык, ему встретилось слово «сюрприз», он почему-то решил, что оно означает большой успех в соревновании. Но учитель японец, услышав от него такое толкование — в словарь Полтава не заглянул — ударил его по уху бамбуковой палкой и посоветовал впредь пользоваться словарем. Потом, естественно, он хорошо усвоил, что такое сюрприз.

Сейчас, у дома Ковидака, сюрпризом явилось появление полицейской машины, а из этого родилась злость. Но злость может стать проблемой — если он ей позволит. Она захватит контроль над его умом, мышление затуманится, ослабит способность отличать овец от козлиц, как сказал бы его русский отец. Нет, он себе не позволит злиться на этот неожиданный поворот событий, он приспособится и приспособится быстро.

В план Полтавы входило вывести Ковидака из равновесия, осквернив могилу его жены, а если это не доведет старика до самоубийства, тогда Полтава собирался его убить так, чтобы казалось, будто Ковидак сам отнял у себя жизнь. Полтава хотел также унести книгу о «Мудзин» и все документы, имеющие к ней отношение. Эти материалы он отдаст Ганису для оценки, а тот передаст их затем госпоже Гэннаи. Просто. Вопрос нескольких часов. Два дня, не больше, искусства у Полтавы достанет.

Наблюдая, как маленькая полицейская машина огибает повороты грунтовой дороги, он сказал себе — это не совпадение. Ковидак позвонить им не мог, потому что Полтава перерезал электрические и телефонные провода. Случайный визит полиции, что ли? Или же он сделал где-то ошибку и не заметил. Судьба капризна. Все может случиться.

Чтобы выжить, необходима постоянная внимательность. Чувство опасности. Конечно, появление полиции могло быть и случайным, это не исключается, и тогда ему опасаться нечего. Но было бы глупо игнорировать этот сюрприз. Он должен изменить тактику, не мучить Ковидака и заняться неожиданным.

Воин должен избегать сильной стороны и наносить удар в слабое место, говорил Сунь Цзы.

Фары приближались.

Нанести удар в слабое место.

Одетый в черное Полтава на четвереньках вполз в затемненный дом, остановился справа от входа и так, чтобы не оказаться силуэтом на фоне дверного проема, острое ночное зрение позволяло ему избегать осколков разбитого зеркала и отчетливо видеть старика, тот, с заплаканным лицом, одной рукой сжимал кочергу, другую сделал козырьком у глаз, чтобы лучше рассмотреть свое спасение, полицейскую машину.

Полтава захлопнул дверь, создавая полнейшую темноту, и Ковидак окаменел от изумления. Сюрприз.

— Кто там? Здесь кто-то со мной есть. Я знаю. Покажите себя, почему вы не показываетесь?

Полтава подумал — старик, когда ты меня увидишь, будет слишком поздно. Дурак старый, держит кочергу на плече, будто винтовку. Готов сражаться за честь своей жены, будто это святое дело. Думаешь, она тебе спасибо скажет? Дурак.

Голос Ковидака зазвучал резче.

— Это ты, ты, проклятый мерзавец, тот кто осквернил могилу Касс, я чувствую запах… Ну, теперь ты в наших руках. Полиция снаружи, я внутри, и бежать тебе некуда. Ты в ловушке.

Полтава распрямился, медленно, осторожно, потому что не хотел наступать на стекло. Пока не нужно, дышал он бесшумно. Ничем себя не выдавал. Уголком глаза он увидел свет. Тонкий лучик от полицейской машины уже близко к дому, лучик мазнул по окну и ушел дальше. Через несколько секунд свет проник в дом из-под двери. Полтава понимал, что и этого пустяка хватит, чтобы старик осмелел.

Для Полтавы понятие храбрости не существовало. Он всегда владел собой, был спокоен, ум — как океан без волн. Только необычайно яркие глаза выдавали душу убийцы.

Расстояние между ним и стариком: чуть меньше шести футов. Ночное зрение у старика: отсутствует. Слишком темно для старых нетренированных глаз. Но старик может закричать и закричит, если не принять мер.

Полтава потянул за пряжку ремня, и когда маленький нож скользнул в руку, бросил его чуть правее Ковидака — зазвучала мягкая неверная нота, когда нож упал внутрь арфы, на струны. Старик повернулся на звук, поднимая кочергу, и Полтава бросился вперед. Два шага — и он оказался прямо позади Ковидака.

Полтава нанес ему правый апперкот в почку. Пошатнувшись и выронив кочергу, Ковидак замахал руками, пытаясь сохранить равновесие. Тогда Полтава пнул его в коленный сгиб сзади — старик рухнул на оба колена. А когда он открыл рот, чтобы закричать, рука Полтавы обвила ему шею, перекрывая воздух. Затем, сжимая гортань Ковидака сгибом левого локтя, Полтава правой кистью уперся ему в основание черепа и отступил на шаг правой ногой: шея старика сломалась. Он сжимал еще несколько секунд, чтобы наверняка наступила смерть. Услышав, как у дома остановилась полицейская машина, он отпустил мертвого, дал ему упасть на пол. Потом подбежал к арфе, отыскал свой нож, вернул на место.

Стук в переднюю дверь. Он замер, слушая, как голос, назвавшийся инспектором Барбоном, объяснил, что он приехал поговорить с его светлостью по очень срочному делу. Полтава подумал, не убежать ли прямо сейчас, но решил, что нужно сделать то, зачем он сюда пришел, за что платит ему Императрица. Он должен забрать рукопись Ковидака и некоторые из его бумаг.

На цыпочках он подошел к входу, где справа от двери было окно, избегая обломков стекла и не обращая внимания на толстую серую кошку, которая сидела и смотрела на мертвого Ковидака. Пригнувшись у окна, Полтава осторожно выглянул наружу. Двое полицейских. Один в гражданском, твидовой шляпе, зажигает сигарету. Другой в форме, оглядывается по сторонам. Ему скучно до слез. Всего двое. И обоих придется убить, поскольку ему необходимо обыскать дом.

Он наблюдал, как полицейский в гражданском, инспектор, опять стучит в дверь, уже раздраженно, ему не нравится работать в такую поздноту.

Инспектор шепотом жаловался констеблю в форме, жаловался, что его вытащили с постели в такой безбожный час из-за телефонного звонка этой высочайшей лондонской полиции. Инспектор сказал, что, вероятно, тревога ложная, что его светлость, скорее всего, спит в своей розовой пижамке, обнявшись с плюшевым медведем. Проклятые американцы, озлился инспектор, они там свихнулись со своим Они, а все население Амершэма вынуждено теперь блуждать в темноте.

Сюрприз.

У Полтавы подпрыгнуло сердце. Неужели он был обречен на неудачу еще до начала? На мгновение в нем вспыхнул страх перед будущим. Что-то случилось. Они знают, что он здесь, а это хуже некуда. Кто сообщил полиции? По чьей вине он может сейчас попасться? Раньше он в таких положениях не оказывался. Его мир может перевернуться — если он не сохранит спокойствие. Он должен оставаться спокойным, иначе до утра не доживет.

Вдруг он улыбнулся. Сразу стало легко. Потому что если бы полиция знала, где он находится, за ним бы не двое приехали. Их было бы намного больше. Тут никаких сомнений. Он ведь Они, самый опасный человек на земле, стихийная сила.

Богатый опыт Полтавы включал и знакомство с полицией, тайной полицией и элитными частями всего мира. Британцы, конечно же, спустили бы на него свою элитную стрелковую часть — Голубые Береты.

Тем не менее придется убить этих двоих перед домом, ибо когда они обнаружат тело Ковидака, то поднимут тревогу, подтверждая присутствие Они в Англии.

Он побежал к задней части дома, окну над большой кроватью. Это его путь отхода.

У двери инспектор Барбон проговорил:

— Раз уж приехали, надо довести до конца.

— Войти, вы имеете в виду, — отозвался констебль в форме.

— Очень проницательно, сержант. Я вижу, у тебя большое будущее. Ну просто потрясает, как быстро ты схватываешь самоочевидное.

— Спасибо, сэр.

— Я рад, что ты понял общую картину, сержант. Видишь ли, если мы не войдем, то не сможем взять его светлость и отвезти в город, как требует уважаемая лондонская полиция. Ты, будучи разумным человеком, можешь усомниться в необходимости ночной работы, но не нам рассуждать.

Он еще раз постучал и медленно отрыл дверь, она скрипнула.

— Почему столько битого стекла? — удивился инспектор Барбон. — И где выключатель, чтоб его. Лорд Ковидак? Ваша светлость? Извините, что разбудили.

Полтава улыбнулся. Вскочив на кровать, он как можно тише поднял окно. Через несколько секунд он уже исчез в ночи.

Инспектор Херберт Барбон, маленький сорокашестилетний уэльсец с постоянно хмурым лицом, вышел из дома лорда Ковидака с фонарем в руке и проследовал за лучом к полицейской машине, качая головой и очень недовольный тем, как обстоят дела. Для начала, его светлость влез на золотистую лестницу. Покойный лорд Ковидак лежал сейчас на полу со сломанной шеей. Случайно это получилось или нет, пусть криминалисты разбираются.

Бегло осмотрев помещение, инспектор увидел разбитое окно, упитанного серого кота, который ничего ему не сообщил, а недалеко от покойного — объясняйте это как хотите — грязное подвенечное платье и кочергу. Неувязочка какая-то, если спросите Херберта Барбона. Телефона и электричества нет, кстати. В эту минуту констебль Джонатан Спенсер выяснял, нет ли обрыва проводов. И, может, посторонний кто ошивается — окна-то разбитые. Но его светлость и сам их мог разбить, он же немного чокнутый.

А пока надо заняться трупом. И это не просто труп, имейте в виду, а один из самых известных деятелей Англии, бывший член парламента и очень богатый человек. Власти и пресса понаедут в Амершэм толпами, тем самым усложняя жизнь Херберту Барбону. Ни шанса нет у него с женой поехать завтра вечером в Лондон, они давно планировали сходить там на шоу и пообедать по случаю годовщины. Куплены билеты на Томми Стила в «Песне под дождем»…

Но завтра на него накатят посетители и бумажная работа, а все из-за усопшего лорда Ковидака. Самого Барбона обязательно допросят, без чего он вполне мог бы обойтись, так как никогда не любил разговаривать с чужими. Прощай, Томми Стил.

Барбон открыл дверцу машины, сел за руль и включил освещение. Фонарь положил на приборную доску, взял микрофон радио. Можно и приступить к необходимым действиям. Прежде всего — главный констебль. Разбудить и ввести в курс дел, хотя он будет недоволен, конечно, — ну и черт с ним. Он же разозлится еще больше, если полиция в Лондоне узнает новости раньше него.

А где же костэбль Спенсер, будь он проклят? Минут пять уже его нет, может, больше, и никаких от него сигналов. Всего-то и нужно было Спенсеру сделать — осмотреть дом сзади, не такая уж трудная задача. Неужели засранец сбежал и смотрит сейчас дома «Династию» или еще какую-нибудь американскую дрянь по ящику?

Барбон вытащил из кармана блокнот, раскрыл и повернул к свету. Если уж вытаскивать начальника из постели, то неплохо будет назвать ему несколько имен — с кем Барбон говорил в лондонской полиции, а также имя человека из американского посольства, который позвонил в полицейское управление и закрутил все это дело. Начальнику эти имена понадобятся завтра.

Барбон уже поднес микрофон ко рту, когда увидел Спенсера — тот, освещая фонарем путь, шел к нему из темноты. Пуговицы на форме поблескивали с каждым шагом, вот он уже оказался совсем рядом с машиной, Барбон хотел спросить недовольным тоном, почему он так долго, но луч фонаря вдруг ударил ему прямо в лицо, заставляя пригнуться и отвернуть голову, он приказал Спенсеру убрать свет и не суетиться — в это мгновение Полтава в форме Спенсера, наклонился в машину и ножом перерезал Барбону горло.

Полтава вытер нож о грудь мертвого инспектора, прикрепил его на место, взял блокнот Барбона и просмотрел раскрытую страницу. Увидев имена сенатора Фрэн Маклис и Эдварда Пенни, он улыбнулся. Он несколько раз прошептал имя Эдварда Пенни, потом сунул блокнот себе в карман и пошел обратно к дому. Глаза у него светились.