Демоны вне расписания

1

Её трясло словно в лихорадке всю дорогу до шестьдесят девятого километра, а потом она по-дурацки просто упала с мотоцикла. Тот поехал себе дальше, словно вдруг обрел собственный разум, и у этого разума были собственные далеко идущие планы. На Настю, лежащую в грязи, он плевать хотел.

От удара о землю Настя на пару секунд задохнулась и перестала реветь. Потом она нашла свои руки – одну, вторую. Потом – ноги. Собрала все это вместе и оторвалась от жесткой и грязной обочины.

Тем временем мотоцикл въехал в придорожные кусты и возмущенно затрещал.

Настя села на землю, сняла шлем и заревела в голос. В этот момент пошел дождь, и вскоре Настя обнаружила, что сидит в грязной луже, размазывая грязными руками по лицу слезы. Для полного комплекта не хватало только точечного разряда молнии в ее глупую и невезучую голову. Все остальное с ней уже случилось.

Настя рукавом вытерла лицо, шмыгнула носом. Мотоцикл где-то в кустах хрюкнул и замолк окончательно.

– Ну ты и скотина! – сказала ему дрожащим голосом Настя. Костерить себя она уже устала. – Что я теперь буду делать, а?!

Все еще хлюпая носом, она кое-как поднялась с земли и огляделась по сторонам.

– Черт.

Исцарапанный и погнутый дорожный указатель торчал из земли в паре десятков метров по правой стороне дороги, и теперь ей было понятно, что надо делать. Настя стерла влажную грязь с мотоциклетного шлема, другой рукой подтянула лямки рюкзака и стала спускаться. Через пару шагов нога скользнула по глине, Настя потеряла равновесие, грохнулась на спину и проехала по мокрой земле метров шесть-семь. Потом она сумела ухватиться за торчащий из земли корень.

Корень при тесном контакте оказался гнутой металлической проволокой. Настя посмотрела на расцарапанную до крови ладонь и снова всхлипнула – что ж, все идет по плану. Все так и должно быть.

В полукилометре от дороги, рядом с кирпичными развалинами какого-то сельскохозяйственного сооружения, виднелось это. Имея больное воображение, можно было подумать, что это огромный червь метров ста в длину высунулся на поверхность и там сдох – и оброс со временем травой и мелким кустарником. Люди более практичные знали, что это старые армейские подземные склады и что уже лет двадцать как из этих складов вынесли последнюю банку тушенки и последний комплект общевойскового защитного костюма, в резиновых штанах от которого так славно ходить на рыбалку.

Однажды Настя уже была здесь. Однажды ей уже было не по себе от запаха сырости в темном коридоре и от звуков, стелившихся вдоль холодных стен.

Настя посмотрела на склады и поежилась. Возвращаться туда было страшно, но возвращаться было необходимо.

Настя стала мелкими шажками спускаться дальше, и когда ее ноги ступили наконец на ровную почву, рюкзак за плечами вдруг пошевелился. Настя остановилась и стиснула лямки рюкзака. Плечи и шея как будто онемели.

За всеми прочими своими немаленькими неприятностями она как-то подзабыла, что тащит за спиной вовсе не мешок с подарками.

Я ничего этого не хотела. Ничего. Но моя беда в том, что, когда нужно делать выбор, я всегда ошибаюсь. Всегда. Попробуйте ошибиться тысячу раз подряд, и вы окажетесь ровно в том же месте, что и я. В неправильном месте, с неправильными людьми с неправильным представлением о себе и обо всем, что вокруг. Неслабо, правда?

Только я на этом не остановилась. Я пошла дальше. И как вы думаете, сделала ли я хоть раз правильный выбор? Хотите, поспорим? Ну? Не бойтесь, со мной очень выгодно спорить.

Три, два, один. Один, два три. Кажется, так. А если нет? А если у нее отшибло память со всеми этими падениями? Если это ошибка?

Ну и что? Где уже есть куча ошибок, там и еще одна не пропадет. Что она теряет? Что, черт возьми, она теряет?! Ни-че-го. Потому что все уже и так потеряно.

Настя сжала пальцы в кулак и стукнула в железную дверь. Три раза. Потом два. Потом еще один. И теперь в обратном порядке.

Она стучала так старательно, что руке стало больно. Настя подставила ладонь под дождь, и капли застучали по коже, обволакивая руку коконом холодной влаги.

Настя ждала этого, но все равно вздрогнула, когда с грохотом стали отходить засовы, когда стали поворачиваться механизмы больших надежных замков.

Потом большая тяжелая дверь чуть подалась назад и из образовавшейся щели кто-то хрипло проговорил:

– А-а… Знакомая физиономия.

Это, наверное, была шутка. Потому что на голове у Насти сидел непроницаемый темный шар мотоциклетного шлема (чтобы не видны были темные дорожки слез), и Ключник мог видеть лишь собственное смазанное отражение в шлеме, а точнее, свое небритое, обрюзглое лицо с приплюснутым носом как самым заметным элементом.

– Проходи, – сказал Ключник, приоткрыв дверь пошире.

– Вы меня узнали?

– Ни хрена не понимаю, что ты там бубнишь. – Ключник бесцеремонно втащил Настю внутрь. – Сними эту дуру с башки!

Она послушно сняла шлем. Ключник посмотрел на нее мельком и, как ей показалось, пренебрежительно.

– Вы меня узнали? – повторила Настя.

– Еще бы, – хмыкнул Ключник, толкая дверь плечом. – Я же не слепой… И у нас тут народ толпами не гуляет… Все люди наперечет…

Дверь захлопнулась, и наступила темнота, которая не помешала Ключнику быстро справиться со всеми замками и засовами.

Потом он схватил Настю за локоть.

– Пошли.

Она уже второй раз шла по длинному холодному коридору, и этот второй раз был таким же страшным, как и первый. Настя старалась не думать о том, кто же издает эти звуки – прокрадывающиеся в уши, не смолкающие ни на секунду шуршание и скрежет.

– Крысы, – любезно пояснил Ключник, уверенно вышагивая вперед. – Совсем распоясались, гады.

Что-то хрустнуло под ногами, и Ключник на ходу пробурчал:

– Потому что надо уступать дорогу старшим…

Настя глубоко вздохнула.

2

Однажды вечером я решила навести порядок в своей жизни. То есть написать завещание. Не то чтобы я собиралась после этого сигануть с балкона… По крайней мере, не в тот день. Может быть, как-нибудь попозже, на неделе. Я взяла чистый лист бумаги, ручку, задумалась… Короче говоря, из этой затеи ничего не вышло. Моя жизнь не могла быть организована даже на бумаге.

Тем более я представила, что когда люди прочитают завещание, то начнут говорить в мой адрес что-нибудь типа: «Ну и дура!» А я-то им уже ничего ответить не смогу. И это всегда неприятно. Я представляла, что стою где-то там, в раю, вся такая в белых одеждах, как за звуконепроницаемым стеклом, стучусь в него и ору сверху, с неба… Но никто из живых меня не слышит.

А потом мне объяснили, что и неба-то никакого нет, и белые одежды мне не светят. Так что затея потеряла всякий смысл. Насчет неба меня просветил Иннокентий – кто же еще? Помню, он сидел в кресле в своем номере на двадцатом этаже, запрокинув голову и прикрыв глаза так, что было непонятно – спит он или же просто выражает презрение к окружающим. В роли окружающих была я.

– Кеша, – спросила я, – а рай есть?

Он вздохнул, и около рта возникло облачко пара. С отоплением, напомню, мы простились в феврале. Я сижу в трех свитерах, а этот мерзавец – словно на пляже в бархатный сезон.

– Рай, – сказал Иннокентий скрипучим голосом привередливого учителя, – это художественная литература. Как и ад.

– Ты уверен?

– Понимаешь, было бы смешно, если бы я вдруг заинтересовался вопросами жизни после смерти. Мне-то ведь это совсем ни к чему. Но я встречался с парой специалистов, и они мне объяснили, что и как.

– То есть? – спросила я.

– Даже не надейся.

– Никаких райских садов? Никаких белых одежд? Никакой райской музыки?

– Жаль тебя расстраивать, но…

– Вот дерьмо-то, – наверное, слишком эмоционально сказала я. Иннокентий повернулся ко мне и сочувственно улыбнулся. Однако утешили меня не его ровные белые зубы, а то, что я мимоходом поймала Иннокентия на вранье. Точнее, на приукрашивании действительности. Он сказал, что встречался с парой специалистов по вопросам рая и ада, а это ведь брехня, потому что встречался он только с одним специалистом. Других просто нет.

Вранье это было таким бессмысленным, почти детским, что я не выдержала и спросила:

– Кеша, зачем это тебе было нужно?

– Привычка, – коротко сказал тот.

Его привычкой было пускать пыль в глаза юным девам (я подхожу под это определение весьма относительно, но Кеша не формалист); моей привычкой было стучаться в неправильные двери.

Что характерно, мне всегда открывали.

Белая точка покачивалась в темноте, как свихнувшаяся звезда. Ключник поймал лампочку, которую раскачивал сквозняк, и придержал ее, пока Настя проходила дальше по коридору.

– Уже скоро, – сказал он.

Ключник не обманул. Через десяток шагов тьма, запертая в стенах узкого коридора, стала расползаться и заполнила собой большой подземный зал. Настя вспомнила это место.

Ключник зажег свечи. Их было много, и, пока Ключник все щелкал и щелкал зажигалкой, Настя взяла одну из свечей в старомодном металлическом подсвечнике и подошла к стене.

Это была такая же холодная кирпичная стена, как и все остальные, с одним лишь отличием. Почти сплошным слоем ее покрывали листки бумаги разных размеров, разных цветов, с надписями на разных языках. На большей части этих листков были изображены лица, большие и маленькие, цветные и монохромные, фотографии, рисунки и даже выдранные из книг листы.

Иногда это были вполне обычные человеческие лица. Иногда не вполне человеческие. А кое-где попадалось то, что вряд ли можно было назвать лицом.

Настя подняла свечу повыше и медленно пошла вдоль стены. Она прошла почти вдоль всей стены. Потом остановилась и двинулась обратно. Снова остановилась, протянула руку и сдернула листок со стены.

– Вот это, – повернулась она к Ключнику. Тот пожал плечами. Это уже было не его дело.

Настя дала ему листок, но Ключник не отреагировал, и Настя растерялась. Выходит, она что-то забыла. Она опять что-то сделала не так.

От досады она едва не смяла листок и не бросила его под ноги, но тут кто-то мягко разжал ее пальцы, вынул листок и положил его на стол в перекрестье световых кругов свечей.

– Ты уверена? – проговорил шелковый голос, от которого Насте вдруг захотелось спать. Она подняла отяжелевшие веки и все же посмотрела перед собой.

Высокий худой человек стоял возле стола и разглаживал ту бумажку, которую Настя сняла со стены. Он кутался в нечто длиннополое и темное, то ли в рясу, то ли в плащ, походя оттого на темно-серый столб, увенчанный неожиданно бледным овалом лица. Глаз его не было видно, вместо них на лице высокого мужчины чернели круглые стекла очков.

Настя сняла с плеч рюкзак и протянула высокому мужчине.

– Ну что же, посмотрим, – сказал тот.

Лицо его не изменило выражения, зато руки будто удлинились, стали проворными и умелыми. Они приняли рюкзак, чуть подбросили его, взвешивая, а потом пальцы стали мять ткань рюкзака все быстрее и быстрее, перемещаясь по бокам рюкзака, словно по клавишам аккордеона.

Ключник смотрел на эту процедуру исподлобья, ожидая вердикта. Настя смотрела, закусив губу. Ей показалось, что на какой-то миг ладони высокого человека полностью ушли в рюкзак, пройдя сквозь ткань. Но это невозможно, одернула она себя.

Именно в этот неподходящий момент Настя вспомнила, что ей надо сказать кое-что важное. Это стоило сказать в самом начале, только переступив порог и увидев уродливое лицо Ключника. Но она этого не сделала – само собой. Она была напугана до такой степени, что все до единой мысли сжались в микроскопический комочек и забились в дальний угол ее мозга. И, наверное, стоило сказать это сейчас, наверное, она еще не совсем опоздала с этими своими словами…

– Все правильно, – сказал высокий и бросил рюкзак Ключнику.

Настя облегченно вздохнула.

– Слушайте, я…

– Ты получишь все, что положено.

– Я хотела сказать, что…

Ключник громко кашлянул, что, наверное, означало предложение заткнуться. Но поскольку сначала Настя не вовремя промолчала, теперь она не вовремя говорила. И с этим ничего нельзя было поделать.

– Мне нужна помощь, потому что тот парень, вы помните… С которым я приходила… Кое-что случилось, и теперь…

Ее оборвал ласковый голос высокого человека – и Насте вдруг расхотелось говорить. Словно обрубили кабель, по которому слова поступали на язык.

– И теперь, конечно же, ты получишь и его долю тоже.

Настя стояла с открытым ртом, а высокий человек медленно удалялся, будто плыл по холодному бетонному полу.

Внезапно сонливость снова отпустила ее. Слова, которые секунду назад исчезли из ее головы, вернулись, но говорить их было уже некому. Рядом стоял Ключник и неодобрительно качал головой.

– Понимаете, – повернулась к нему Настя, – я ведь не про деньги…

Ключник протянул к ее лицу широкую темную ладонь, и Настя поспешно отшатнулась – этим жестом Ключник напомнил ей о простой вещи: она одна среди чужих людей в темном подвале. Никто об этом не знает. Никто ее здесь не найдет. Никто не услышит ее крика.

– Не суетись ты, – сказал Ключник. – Они этого не любят.

3

Если бы я взялась составлять топ-лист собственных глупостей, то визит на заброшенный армейский склад заслуженно находился бы в первой тройке. Я совершенно не понимала, что это за место, что там за люди и чего мне от них следует ждать. То есть у меня были кое-какие предположения. Но они оказались настолько далеки от истины, что сейчас даже смешно вспоминать.

А самое смешное – я ожидала найти там помощь. Это было настолько же верное рассуждение, как если думать, что канистра бензина погасит разгорающийся пожар.

Я могла бы сказать в свое оправдание, что была слегка не в себе после падения с мотоцикла и особенно после того, что случилось ранее… Но какой смысл в оправданиях? И перед кем мне оправдываться? Разве что перед Ключником. Он не сделал мне ничего плохого.

Он не успел.

– Они этого не любят, – сказал Ключник.

Настя и не догадывалась, что местоимения множественного числа могут быть такими пугающими. Комната с тремя дюжинами высоких толстых свечей казалась теперь знакомой и едва ли не уютной – потому что за пределами этой комнаты могло быть все, что угодно. Километры тоннелей, уходящие вниз лестницы, бездонные шахты… Самое место, чтобы там завелись какие-нибудь жуткие они.

Для собственного спокойствия Настя решила, что Ключник имел в виду крыс.

В этот момент неподалеку громко хлопнула дверь. Настя вздрогнула, а Ключник недовольно пробурчал:

– Идет… Идет и не торопится, придурок…

Шаги раздались с той же стороны, где скрылся высокий мужчина с бледным лицом, и Настя решила, что вот сейчас она снова попытается сказать свои необходимые слова. Даже несмотря на широкую ладонь Ключника.

– А что это вы в темноте сидите? – спросил кто-то. – Свет разве нельзя включить? Каменный век какой-то… О-о…

Последнее замечание относилось персонально к Насте. А произнес его молодой парень, который смотрелся посреди этого мрачного балагана со свечками неестественно нормально.

– Давайте включим свет, а то девушка уже посинела от страха, – великодушно предложил парень, который в обычной жизни мог быть менеджером по продажам в компании средней руки. Может быть, он и здесь был менеджером по продажам, только что он тогда продавал – Настя терялась в догадках.

Ключник что-то недовольно проворчал про гнилую проводку, но все же клацнул выключателем. Раздался треск, а потом нехотя стали загораться люминесцентные светильники, закрепленные на стенах. Мрак от этого не исчез окончательно, он просто отполз в углы и в коридоры, но Настя все же почувствовала себя поспокойнее. Теперь она видела стены, видела начала коридоров, видела стоящие на полу большие старые весы с чашками.

Ключник болезненно прищурился, хотя свет не был таким уж ярким, и показал молодому человеку рюкзак.

– Понятно, – отреагировал тот. – Значит, оформляем девушку. Только давайте по-быстрому, у меня времени по нулям…

На поясе у молодого человека был мобильник, и это чрезвычайно взбодрило Настю. С этим человеком наверняка можно было объясниться. Ключник и тот длинный были явно не в себе, к тому же Настя их боялась. Менеджеров по продажам Настя, в принципе, тоже побаивалась, очень уж это были самоуверенные и настойчивые ребята, но по крайней мере это был знакомый страх. Страх со стажем.

«Менеджер» присел на корточки перед весами, удовлетворенно хмыкнул, поднялся и сделал какой-то знак Ключнику.

– Молодой человек, – сказала Настя. – Послушайте меня, пожалуйста…

– Девушка, я вас послушаю, только попозже. Вы разве не видите, я занят?

Настю эти слова порадовали. «Менеджер» говорил нормальным человеческим языком. С ним можно было иметь дело.

– Мой парень, с которым я…

– С чем вас и поздравляю, – перебил ее «менеджер». – Девушка, разве я непонятно говорю? Мы тут дела делаем, а не рассказываем друг другу истории про парней.

Настя растерянно замолчала. Наверное, не надо было говорить «мой парень». Она задумалась, как ей по-другому сформулировать свою проблему…

– Так, – деловито сказал «менеджер». – Девушка!

– А? – запоздало среагировала Настя.

– Алё, я к вам обращаюсь. Послушайте, пожалуйста.

– Что?

– Я не могу вам по десять раз одно и то же объяснять. Будьте внимательнее, сначала бизнес – потом парни, – тут он Насте подмигнул и на секунду снова стал для нее нормальным живым человеком, с которым можно договориться. Но в следующую секунду Настя решила, что такое подмигивание, вероятно, входит в его обязанности по работе с клиентами – слишком уж мимолетным и механическим оно выглядело. – Итак, сегодня у нас следующие расценки… – говорил между тем «менеджер».

Ключник вытолкнул из коридора в комнату тележку с широкой основой, вроде тех, с которыми управляются носильщики на вокзалах. На тележке стоял металлический ящик.

– Вот. – «Менеджер» не без усилия приподнял крышку ящика. – Натуральные испанские дублоны. Семнадцатый век. Подлинность гарантирована сертификатом.

Настя в растерянности смотрела" на темные от времени монеты. Вот этого она не ожидала. Значит, все дело было в деньгах? Значит…

– Девушка, давайте в темпе. – «Менеджер» посмотрел на часы. – Что вас смущает?

Настю смущало слишком многое. И дублоны тут были ни при чем. Но кое-кто считал по-другому.

– Девушка имеет право на каприз, – тоном любящего дядюшки у постели больной племянницы прошелестел тот высокий и бледный, в темном балахоне. Или это было пальто? Настя не могла толком это понять, потому что высокий лишь чуть выдвинулся из полутемного коридора.

Но этого «чуть» и этого голоса хватило, чтобы зубы у Насти начали постукивать друг о друга. Она опустила глаза и стала с преувеличенным тщанием изучать свой мотоциклетный шлем.

– Долларов у нас, конечно, не водится, – ласково шептал высокий. – Но разве у нас не осталось тех замечательных алмазов? Девушки любят алмазы…

– Нет, не осталось, – сухо сказал «менеджер». – Есть дублоны, больше ничего предложить не могу…

Телефонный звонок прервал его. Не синтетические позывные мобильника, а похожий на трель музыкальной шкатулки звук старомодного аппарата с дисковым набором.

– Извините, – сказал высокий и исчез. Насте показалось, что «менеджер» облегченно вздохнул.

– Давайте в темпе, – предложил «менеджер» и запустил ладонь в ящик с монетами. Ключник небрежно бросил рюкзак на чашу весов.

«Ладно, – подумала Настя. – Сначала пусть они закончат с деньгами – для них это, наверное, очень важно, – а потом я им скажу. Так будет лучше».

Это называлось самообман. Но Насте было не привыкать к самообману.

В это время «менеджер» высыпал на чашу весов третью горсть монет, а рюкзак продолжал перевешивать. Ключник зевнул.

– Так, – сказал «менеджер», недовольно взглянув на Настю. – Кажется, у нас тут маленькая проблема. Мы ведь платим за товар, но не за упаковку, так?

Ключник перестал зевать и с интересом посмотрел на «менеджера».

– Вытащи ее из рюкзака, – сказал «менеджер» Ключнику. Тот задумался, и «менеджеру» пришлось пояснить свою идею: – Чтобы был чистый вес, понятно? Без рюкзака и прочей фигни.

Ключник пожал плечами и снял рюкзак с весов.

– Подождите…

– Девушка, не мешайте нам делать нашу работу.

– Не надо этого делать! – от волнения Настю бросило в дрожь.

– Девушка, мы уж как-нибудь сами разберемся, без ваших дурацких советов, – выдал ей механическую отповедь «менеджер». – Слава богу, не первый день работаем. Ну?

В ответ на требовательное «Ну?» Ключник развязал веревки и вытряхнул из рюкзака нечто, завернутое в целлофан.

Настя почувствовала, как к горлу подступает комок. Она подняла шлем на уровень груди, как будто хотела им отгородиться от рюкзака и его содержимого.

– Целлофан тоже сними, – распорядился «менеджер».

– Нет! – Настя даже взвизгнула.

– Да что же за день такой сегодня, – вздохнул «менеджер».

– Нельзя этого делать!

Ключник посмотрел на «менеджера», потом на Настю и презрительно скривился. А потом он вытряхнул содержимое свертка на весы.

Настя зажмурила глаза, выставила перед собой шлем и присела. Она ждала чего угодно, но… Но жизнь оказалась изобретательнее.

Через несколько секунд тягостное гудение светильников было нарушено голосом Ключника:

– Мерзопакость-то какая… Тьфу!

Настя осторожно отвела шлем от лица и выпрямилась. Мир остался прежним, ничего ужасного не произошло. Пустой целлофан лежал на полу. «Менеджер» добрасывал по одному дублону на чашу с монетами. Ключник брезгливо смотрел на противоположную чашу.

Там, освобожденный от целлофана, лежал предмет, поразительно напоминавший человеческую голову. Впрочем, это и была человеческая голова. Судя по прическе, голова женщины.

– Видишь? – удовлетворенно сказал «менеджер», когда чаши весов сравнялись. – Вот и все. А ты боялась… Никто никого не покусал. Все остались живы и здоровы. И теперь ты можешь взять свои деньги… Убирай.

Эта реплика адресовалась Ключнику. Тот, не переставая морщиться, снял с чаши весов мертвую голову и подвинул к себе ногой целлофан, чтобы бросить на него неприятный предмет.

– Ха! – сказал Ключник, и это были его последние слова, потому что секунду спустя голова Ключника разлетелась, как спелый арбуз, в который угодила разрывная пуля.

Если бы кто-то наблюдал за этой сценой через увеличительное стекло, то он бы заметил:

– в момент соприкосновения пальцев Ключника и мертвой головы на щеках убитой женщины появляются маленькие розовые точки, которые затем с невероятной скоростью увеличиваются в размерах;

– все признаки трупного окоченения исчезают, ноздри едва заметно раздуваются, на виске бьется жилка;

– на месте отсекновения туловища выступает кровь, она капает на сапоги Ключника, но он не успевает этого заметить;

– полные губы женщины приобретают темно-розовый цвет, они чуть приоткрываются, и между ними показывается кончик языка, который подрагивает и поворачивается то вправо, то влево;

– наконец веки поднимаются, и большие красивые глаза с темными зрачками смотрят на Ключника;

– Ключникне может оторваться от взгляда, от этих зрачков, ему кажется, что они все увеличиваются и увеличиваются, потом вдруг выскакивают из глазниц, впиваются в зрачки Ключника, вдавливают их ему в мозг…

– и он умирает.

Так мне объяснил Иннокентий, и у меня нет причин ему не верить. Хотя иногда он ведет себя как полный придурок.

Среди прочих полезных вещей я узнала от Иннокентия, что в обычном состоянии горгоны убивают не взглядом, а волосами. То есть тем, что растет у них на черепе вместо волос; а растут у них там юркие тонкие змейки. Можете представить, как горгоны мучаются с прической. Так вот, своим взглядом горгоны гипнотизируют жертву, а уже потом змейки впиваются оцепеневшему человеку в лицо, ну, и не только в лицо… Короче говоря, дальше горгоны пользуются человеком как хотят. Подробности этого процесса могут быть описаны одним словом: «Бр-р-р!» Так вот, если считать все это нормальной ситуацией, то в нормальной ситуации горгоны могут контролировать силу своего взгляда. В необычном состоянии – например, с отсеченной головой – все совсем по-другому. Горгона умирает, и она уже не экономит свои силы, она выплескивает их до конца, инстинктивно стараясь отомстить всему миру за свою гибель.

– А что, – спросил Иннокентий, закончив необходимые объяснения насчет семейства горгон. – Разве ты об этом не знала? Странно. Мне казалось, все об этом знают.

Так и треснула бы ему по башке. Вот если бы еще от этого был толк. «Насилие – это не выход» – любимая шутка Иннокентия.

Насилие – это вход.

4

Голова – уже не совсем мертвая – выпала из рук Ключника. Повинуясь силе земного притяжения, она полетела вниз и в этом полете внезапно закружилась, как юла, обводя пристальным взглядом расширившихся зрачков весь подземный зал. Волосы сначала выпрямились, словно наэлектризованные, и устремились вверх, а потом прянули в стороны, будто лепестки распустившегося на мгновение жуткого цветка.

«Менеджера» силой взгляда отбросило к стене, а потом с ним случилось что-то нехорошее, отчего он заорал невероятно высоким голосом, закрыл лицо руками, но меж пальцев уже текла темная вязкая жидкость, и чем больше ее вытекало, тем чаще конвульсировал «менеджер» у стены. Потом он просто сполз вниз и замер.

Голова тем временем падает, но не на пол, а на стол. Ирония состоит в том, что падает она как раз рядом с листком объявления, которое Настя сняла со стены. На листке – портрет женщины с экзотической прической, текст на нескольких языках. Теперь слова забрызганы кровью.

Настя лежит на полу под столом. Она часто дышит, пальцы рук сцеплены. На голове у нее мотоциклетный шлем, но Настя не доверяет шлему, и она плотно зажмуривает глаза. Под ней холодный пол, от которого позвоночник превращается в ледяной столб, но то, что сверху, – еще хуже.

В этот момент она слышит шаги и теплый обволакивающий голос произносит:

– Что у вас тут происходит?

Затем наступает тишина. Настя поворачивает голову в сторону, чуть-чуть приоткрывает один глаз и через шлем видит в нескольких шагах от себя полы темного балахона. И ноги высокого человека в темном балахоне. Настю передергивает – ноги босые. Высокий бледный человек стоит босиком на жутко холодном полу. Но это не самое худшее из того, что сейчас происходит с этим человеком.

Настя слышит в наступившей тишине короткий, отчетливый звук – похоже на звук сломавшейся лыжи. Много-много лет назад школьные зимние уроки физкультуры были для Насти кошмаром номер один, потому что она до смерти боялась сломать лыжи и рассердить физрука. И, конечно же, она регулярно их ломала, приводя учителя в бешенство. Как же это было чудесно…

В двух шагах от нее на пол падает высокий человек. Из-под очков вытекает что-то темное. А бритый бледный череп от переносицы до затылка пересекает тонкая трещина. И потом он начинает менять цвет, становится серым, словно кто-то сыпет сверху пыль на мертвеца.

Настя закрывает глаза. Она вспоминает сегодняшнее утро. Она вспоминает вчерашний вечер. Она вспоминает достаточно, чтобы вернуться к одной главной мысли, которая и привела ее сюда.

И ради этого одного главного побуждения она стискивает зубы, сгибает ноги в коленях и упирается подошвами в стол. Руками берется за ножки стола, а потом с яростным воплем заставляет свои хилые девчачьи мышцы оторвать край стола от пола. Удар что есть силы ногами в деревянное пузо стола – тот переворачивается и с грохотом рушится ножками вверх.

Накрыв собой то ли мертвую, то ли живую голову с красивыми черными глазами.

Настя встает, оглядывается по сторонам и видит три тела. Настя пока не снимает мотоциклетный шлем, хотя в нем невыносимо жарко. Одна из люминесцентных ламп начинает нервно подмигивать.

Настя и без нее знает, что нужно убираться отсюда, но есть одна важная вещь… Настя не может заставить себя подойти к мертвому «менеджеру», чтобы взять мобильник, и потому она растерянно крутится посреди зала, между перевернутым столом и раскрытым ящиком с дублонами, между весами и трупами, меж догорающих свечей и темных коридоров…

И тут она вспоминает про звук музыкальной шкатулки, который отвлек высокого бледного человека. Настя смотрит в темную дыру коридора, потом хватает свечу и решительно шагает вперед.

Метров через тридцать ее ждет приоткрытая дверь. Настя сначала толкает ее ногой, осматривает комнату из коридора, а уже потом входит внутрь.

Она снимает мотоциклетный шлем и садится на стул. Комната действует на Настю, как укол успокоительного. Это абсолютно обычная комната без всяких мрачных сюрпризов. Какие-то пыльные стеллажи в дальнем конце. Несколько стульев. Диван с деревянными подлокотниками. Масляный обогреватель. Пыльный компьютерный монитор. Системный блок стоит отдельно в полуразобранном состоянии. Электрический чайник. Несколько чашек и пустая сахарница. И телефон. О да, он самый.

Старомодный черный телефон с дисковым набором. Высокий и бледный забыл повесить трубку, и вот она, лежит на столе рядом с аппаратом.

Настя берет трубку, нажимает на рычаг, чтобы прервать старое соединение. Потом подносит трубку к щеке и засовывает палец в круглое отверстие на диске. На секунду она задумывается, и в этот момент в ухе раздается:

– Ааргхакашлан.

Ну или что-то в этом роде. Насте это кажется похожим на шипение змеи, она поспешно бьет по рычагам еще несколько раз и снова подносит трубку к уху – но уже более осторожно.

Больше никаких «ааргхакашлан». Длинные гудки. Настя набирает номер.

5

Ирка Монахова была моей лучшей подругой на первом курсе, а на втором мы разругались с ней вдрызг и больше не разговаривали. Где-то между двумя этими крайностями она нашла время, чтобы сказать мне: «Знаешь, твоя наивность просто убивает». Сама Ирка не допускала и мысли, что люди могут что-то сделать просто так, без задней мысли. Ей повсюду мерещились коварные замыслы, корыстные интересы, заговоры и тому подобные интересные штуки. И знаете что? Кое в чем она не ошиблась.

Монахова, где бы ты сейчас ни была, привет тебе. Знаешь, ты была права – моя наивность и вправду убивает.

И не только меня.

Настя повесила трубку. Вот и все, что она могла сделать. Все, что пришло ей в голову. Ничего особо гениального, но…

Она вышла из комнаты и осторожно двинулась назад, в зал с трупами и перевернутым столом. Мотоциклетный шлем Настя держала в полусогнутой руке, как приготовленный для метания снаряд. В комнате с телефоном наверняка можно было найти что-то более пригодное для самозащиты, но мысль об этом пришла к Насте слишком поздно. Она уже вернулась в зал.

Все осталось на своих местах. Три тела. Весы. Открытый ящик с монетами. Тележка. Перевернутый стол, который не лег плашмя на пол – потому что под ним была некоторая неровность. Иначе говоря – голова, которая убила этих троих.

Настя остановилась. Инстинкт подсказывал ей, что сейчас нужно принять какое-то важное решение. Надо сделать что-то, от чего будет зависеть ее будущее. И это надо сделать именно сейчас, потому что потом будет поздно. Оставалось понять – что.

А ноги подсказывали, что нужно бежать отсюда как можно быстрее. Руки хотели взять что-нибудь тяжелое, типа молотка, и разнести в пыль, в костяную крошку эту мерзость, затихшую под столом. Но глаза боялись заглядывать под стол. Зубы стучали испуганную морзянку, адресованную неизвестно кому. Гудение светильников стало угрожающим, а их аритмичное мигание навело Настю на мысль о киношном торпедированном корабле, где все системы постепенно дают дуба и где только безумный храбрец может вот так стоять посреди этого хаоса, презрительно выпятив нижнюю губу. Настя не была храбрецом, а вот безумия сегодня было выше крыши.

В такие сложные моменты всегда полезно сосредоточиться на чем-то простом. Например, на деньгах. Настя посмотрела на чашу весов, придавленную грузом испанских дублонов семнадцатого века. Это был ее гонорар. Так почему бы его не взять? Тем более что деньги ей теперь понадобятся. Настя плохо представляла, как можно практически распорядиться старинными монетами, но все же переложила с десяток монет во внутренние карманы куртки. К рюкзаку она не решилась притронуться, хотя десятка монет было явно недостаточно, и Настя задумалась, во что можно сложить еще дюжину-другую. Но тут зазвонил телефон.

Этот звук заикающейся музыкальной шкатулки раздался из дальней комнаты. Настя подняла голову и едва ли не физически ощутила, как звук вылетает из той двери, мчится по темному коридору и накрывает Настю своими черными крыльями.

Она побежала так, словно звук телефонного звонка был отравленной стрелой, наведенной ей между лопаток. Она пробежала по длинному темному коридору, не обращая внимания на писк и копошение внизу. Где-то по дороге Настя уронила мотоциклетный шлем и даже не остановилась.

Она ударилась плечом в запертую дверь и стала на ощупь отодвигать засовы и отпирать замки. Кажется, именно тогда она и содрала ноготь.

Когда дверь все же открылась и на Настю пахнуло свежим послегрозовым воздухом, она едва не зарыдала от счастья. Но то ли лимит слез на сегодня уже был исчерпан, то ли страх по-прежнему неутомимо пихал ее в спину – Настя не дала себе передышки и стала карабкаться наверх, к дороге, впиваясь в почву пальцами. Наверху, не удостоив взглядом заглохший в кустах мотоцикл, Настя торопливо зашагала в сторону города.

Такси приехало к условленному месту минут через пятнадцать. Настя спрятала за спину черные от земли руки, но таксиста насторожило что-то другое, не руки. Может быть, с Настиным лицом было что-то не так, но в конце концов таксист все же решился посадить девушку в машину.

Настя повторила адрес, который называла диспетчеру трансагентства.

– Я помню, – сказал водитель. Машина тронулась с места, Настя упала на спинку сиденья и подумала: «Ну вот и все. Боже… Какая… Какая же я была дура, что полезла в эту дыру… Какая же я полчаса назад была дура!»

– Сколько ехать? – спросила Настя.

– Минут десять.

– Хорошо, – автоматически ответила Настя.

Их поездка закончилась через четыре минуты и сорок секунд.

6

Первые четыре минуты все и вправду было хорошо. Настя тряслась на переднем сиденье грязной «Волги» и улыбалась, как будто ее вез на «Ягуаре» личный шофер. Жуткая музыка из кассетника ласкала уши, словно ангельский хор. Настя посмотрела на свои грязные ладони и улыбнулась. Какой же она была дурой полчаса назад… Такой она больше никогда не будет. Теперь все будет иначе. Новых ошибок не будет, а старые будут исправлены. Примерно через восемь минут. Если водитель ей не соврал.

А водитель все мычал в такт магнитофону, прервавшись лишь на миг – чтобы окинуть взглядом возникшую на обочине рыжеволосую девушку.

Настя подумала, что девушка ловит попутку, но та даже не пошевелилась, когда «Волга» проехала мимо. Она лишь проводила машину взглядом, не вынув рук из карманов потертых джинсов. Ветер трепал длинные ярко-рыжие волосы, и не обратить внимание на девушку было невозможно.

Они проехали мимо рыжей метров двадцать, и тогда водитель вдруг упал лицом на руль. Настя взвизгнула от неожиданности и принялась толкать таксиста в плечо, но тот не реагировал.

Что странно – машина стала постепенно замедлять ход и съезжать вправо, на обочину. Когда такси остановилось, все стрелки приборов безжизненно замерли в крайней левой позиции. Машина умерла вместе со своим водителем.

Настя схватилась за переговорное устройство, из которого только что раздавался голос диспетчера, но оно молчало. Все вдруг стало очень тихим, и были лишь слышны мягкие шаги рыжей по гравию. Она шла к машине, и шла настолько уверенно, что Настя вдруг сообразила – машина остановилась, потому что так захотела рыжая. В этом не было логики, но… Это было именно так.

Настя выбралась из машины и повернулась к рыжей. Та едва заметно улыбнулась. Если бы эту улыбку классифицировал специалист, он бы назвал ее «враждебно-брезгливая». И Настя никак не могла понять, чем она заслужила такую гримасу на лице девушки, которую видит первый раз в жизни.

Рыжей было лет семнадцать-восемнадцать, то есть примерно столько же, сколько и Насте. Может быть, Настя была старше ее на год-полтора, но не больше. Рыжая была одета в потертые голубые джинсы, темную майку навыпуск и легкую куртку с бело-розовым рисунком. На ногах у нее были кеды, на шее – мобильник.

То есть таких, как эта рыжая, можно было встретить во множестве на лужайке перед университетом – особенно в сентябре, когда встречаешься с друзьями после каникул и ходишь посмотреть на новых преподов, а также в июне, когда жестокий мир напоминает о себе посредством сессии. Такие, как рыжая, обычно сидели на травке, болтали по телефонам, пили «колу» или пиво, курили, читали SMS-сообщения, целовались, жаловались на родителей, обсуждали парней, строили планы на выходные. Как правило, они не выходили на проселочную дорогу, чтобы каким-то непонятным способом вызывать у таксистов сердечный приступ.

Короче говоря, это было похоже на крупное недоразумение. И Настя хотела поскорее с ним разобраться. Пока от этого недоразумения у нее не остановилось сердце.

Настя не знала, с чего ей начать. Она просто шагнула вперед и подняла свою грязную ладонь как символ миролюбия. Подняла и помахала.

До рыжей оставалось метров шесть, и Настя напряженно ждала результата. Результат не заставил себя долго ждать – видимо, у рыжих была своя особая система знаков и помахивание грязной ладонью в этой системе означало нечто совсем немиролюбивое.

Рыжая сжала пальцы в кулаки и запрыгала на месте, словно разминаясь. Волосы воинственно парили в воздухе, а кулаки были явно нацелены на Настю. Энергичные движения согнутыми руками выдавали серьезную подготовку.

Подготовку к тому, чтобы вышибить из Насти дух.

Все это было очень странно, особенно когда рыжая после очередного прыжка выкрикнула:

– Ну что?! Думаешь, тебе это сойдет с рук?! Так ты думала, да?!

Расстояние между ними сократилось метров до двух, и Настя поняла, что с рук ей ничего не сойдет. Больше того – ей не сойдет с рук и то, что она сделала, и то, чего она не делала. Но это была слишком сложная и длинная мысль, чтобы пытаться объяснить ее рыжей в оставшиеся мгновения.

Тем более что рыжая, судя по всему, не была настроена на длинные объяснения. Она была настроена на хороший удар пяткой в челюсть.

А Настя просто ждала, когда на нее обрушится этот удар. Да, вот так. Внезапно много маленьких усталостей перерастают в одну большую смертельную усталость, и ты уже равнодушно наблюдаешь, как некто с рыжими волосами исполняет воинственный танец в паре шагов от тебя, как этот некто… Господи, это еще что такое?

Рыжая состроила абсолютно зверскую физиономию, после чего вдруг резким движением сдернула с шеи мобильник, зажала его в кулаке…

И тут цирк кончился.

Маска «порву-тебя-на-куски-дрянь» сползла с ее лица. Руки опустились вдоль бедер.

– Дьявол! – тихо сказала рыжая. – Быть того не может.

Вот на это у Насти был ответ. Вот тут она могла дать рыжей сто очков вперед. Детка, все может быть. Только доживи до моих лет, доживи до моих невыносимых девятнадцати, доживи до такого вот дня, когда вокруг тебя все рушится, будто ты бомба, и ты поймешь – все может быть. Абсолютно.

– Ну и ну, – продолжала изумляться рыжая, а потом вдруг с силой толкнула Настю в живот. Настя даже не поняла, когда случился толчок, она сразу ощутила полет спиной вперед и удар этой спины о «Волгу».

Настя сползла на землю, а из карманов куртки как из рога изобилия посыпались монеты. Ее испанские дублоны.

Рыжая заметила деньги, и лицо ее снова изменилось. Она присела на корточки рядом с Настей, подняла две монеты и стряхнула с них грязь.

– И все равно я не понимаю, – сказала она Насте, и та увидела, что у рыжей замечательно яркие голубые глаза. – Я не понимаю – как…

И, не дожидаясь от Насти ответа, она положила ей дублон на глаз. Потом на второй. Потом она слегка коснулась ее губ своими.

Это уже был перебор. Настя дернулась, монеты попадали с ее глаз, она оттолкнула рыжую и вскочила на ноги, чтобы бежать куда глаза глядят, прочь от этого безумия…

Но безумие цепко держало ее за ногу, и Настя, потеряв равновесие, неуклюже грохнулась наземь.

– Сядь, – тихо сказала рыжая и прижала Настю к борту машины. – Разве не видишь…

Настя обернулась. Большой черный лимузин ехал к ним со стороны города. Машина замедлила ход и остановилась точно напротив «Волги».

– Что это? – спросила Настя, и голос ее задрожал, за что Настя возненавидела себя еще больше. – Что это еще такое? Что такого я еще сделала и почему это никак не кончается?! Кто вы такие и почему…

Она снова попыталась встать на ноги, но рыжая дернула ее за ногу, и Настя осталась сидеть.

– Сиди тихо, – сказала рыжая. – Может, обойдется. Хотя вряд ли.

Она обхватила согнутые коленки руками и стала насвистывать что-то до боли знакомое, но в то же время неузнаваемое. Хлопнула дверца лимузина. Настя не знала, хорошо это или плохо, дрожать ей от страха или светиться от счастья. Хотелось чего-то простого и конкретного.

– Тебя как зовут? – спросила она рыжую.

– Соня, – спокойно ответила та.

– А там кто? – Настя показала в сторону лимузина.

– Там? О, там…

Шаги стали совсем близкими, а потом Настя увидела на земле длинную тень. Потом появился и обладатель этой тени – он выглянул из-за «Волги», увидел двух сидящих возле машины девушек и улыбнулся.

– Вот вы где, – сказал он весело. – Привет, девчонки.

Лицо, улыбка, голос – как три удара острейшим в мире ножом по страховочному тросу альпиниста.

Достаточно было бы и одного.

Тьма и хаос с торжествующими воплями врываются в сознание Насти. Она сползает на бок, ложится щекой на холодную землю, и последние дублоны выпадают из ее куртки.

Пока-пока, жестокий мир.