Демоны вне расписания

1

– Теперь ты вспомнила?

– Да, теперь я вспомнила.

– Тогда это… рассказывай.

– Черта с два.

После Старых Пряников они перешли на «ты», но, похоже, это был последний шаг навстречу, который они могли сделать. Филипп Петрович тщательно поправил шарф, как будто ликвидация мелкого недостатка в одежде могла исправить всю ситуацию. Он исподлобья смотрел на Настю, ожидая каких-то разъяснений, но их не было, и Филипп Петрович был вынужден пуститься в расспросы:

– И почему же?

– А ты не понимаешь?

– Ты устала?

Вот тут-то Настя повернулась к нему и удостоила Филиппа Петровича таким взглядом, которого тот явно не ожидал и которому был не рад.

– Да, я устала, – сказала Настя и поняла, что ей сейчас до смерти хочется снять сапоги; не просто снять, а зашвырнуть куда подальше и не надевать день, два, неделю. Сидеть босиком и шевелить пальцами ног. Однако для этого нужно было сначала нагнуться и расстегнуть «молнию» – усилие, находящееся за пределами человеческих возможностей. Поэтому Настя сидела в сапогах, и это доводило градус кипения ее чувств до опасного максимума.

– Да, я устала, потому что меня сначала таскали по городу, а потом меня резали, а потом это подземелье… – Настю передернуло при воспоминании о бесконечной дороге в сыром коридоре, под конец которого ей казалось, что в сапоги ей налили цемента, а кислород в тамошнем воздухе заменили каким-то ядовитым газом, от которого легкие режет словно ножом… – Я устала, потому что весь день… Нет, всю неделю, нет, месяц! – Если бы она была в лучшей форме, то поняла бы, что месяц – это тоже неправильный вариант. – Весь месяц меня таскают с места на места, будто куклу, мне ничего не объясняют, меня не считают за человека, просто вытирают об меня ноги, словно… – Тут у Насти перехватило дыхание. Она сделала несколько яростных вдохов и продолжила: – Я хочу знать, что, как и почему! Зачем вам Денис Андерсон, что тут вокруг нас творится… Что было у меня в шее, что это был за ужас в Старых Пряниках, что там был за парад уродов… Я хочу все это знать! И пока я это все не узнаю, я тебе и слова не скажу про то, что я вспомнила! И я не шучу! У меня все ваши тайны и отговорки уже вот тут! – Настя схватилась за горло и стиснула его так, что сделала себе больно. – Я вам не кукла, со мной нельзя так…

– Да, я понял, – спокойно сказал Филипп Петрович. – Немного сумбурно, но основную мысль я уловил.

Он посмотрел на часы.

– Может, лучше завтра? То есть после того, как отоспишься?

Настя замотала головой. За окном не было даже намека на рассвет, там были лишь темные занавеси ночи, но Настя не думала о сне. Точнее, она думала о нем, но не как о желанном отдыхе, а как о двери, в которую могут вломиться кошмарные персонажи прошлой ночи; как о двери, которую стоит запереть на все замки да еще прислонить к ней изнутри что-нибудь тяжелое. Поэтому она хотела услышать все разъяснения сейчас, пока Филипп Петрович не придумал новых отговорок или пока не случилось чего похуже… Нет, завтра будет не лучшим временем для разговоров, потому что завтра может и не быть.

Они выбрались из подземного хода в каком-то заброшенном доме на окраине Старых Пряников. То есть это Насте он показался заброшенным, а Филипп Петрович, принюхавшись и присмотревшись – хотя куда там можно было присматриваться в кромешной тьме? – предложил побыстрее сваливать отсюда.

Потом они вышли на шоссе и поймали попутку, даже не спрашивая, куда машина направляется, – просто чтобы уехать из Старых Пряников. Примерно через час из ночи возникли огни небольшого поселка, который словно прилип к заправочной станции. Настя и Филипп Петрович оказались единственными посетителями в круглосуточном придорожном кафе, где заспанный кавказец поджарил им яичницу с помидорами и колбасой, налил чаю и тут же задремал прямо за стойкой, подложив ладонь под небритую щеку. Радио ностальгически хрипело песнями двадцатилетней давности, и кавказец улыбался во сне.

Настя подчищала хлебной корочкой тарелку, а Филипп Петрович достал мобильный телефон и завел длинный разговор неизвестно с кем и непонятно о чем – он предварительно отошел от Насти на солидное расстояние, и это стало еще одной каплей, продолбившей Настино терпение и смирение, в итоге чего терпение и смирение взорвались криком:

– У меня все ваши тайны и отговорки уже вот тут!

Кавказец, впрочем, от Настиного вопля даже не пошевелился.

– То есть ты хочешь, чтобы я сейчас все тебе объяснил?

– Да, прямо сейчас.

– Ну… И с чего мне начинать? – Филипп Петрович задумчиво поскреб щетину. Похоже, он и вправду не знал, с какого момента следует подключить Настю к этой странной и, вероятно, длинной истории.

Настя посмотрела на Филиппа Петровича и увидела завернутого в длинное пальто усталого мужчину, который когда-то подобрал ее на заснеженной дороге возле горящей штаб-квартиры Покровского. Который не раздумывая дал ей пистолет, когда она попросила гарантий безопасности. Который пока не сделал ей ничего плохого. Пока.

Интересно, что видел в тот же самый миг Филипп Петрович, глядя на Настю. Куклу, которую таскают за собой по соображениям, о которых кукла никогда не узнает? Марионетку, которая обречена до конца своих дней дергаться по команде хозяина? Невезучую дуру, которую угораздило так вляпаться в прошлом году, что до сих пор она не может понять, кто же она – кукла или человек?

– Ты сказал Давиду, что я арестована, – Настя начала с недавнего, а потому особенно болезненного и пугающего.

– Ну, я бы еще и не то сказал, чтобы выбраться оттуда.

– То есть я не арестована?

– Я не арестовываю людей, Настя. Я их иногда убиваю, но не арестовываю. Я же не полицейский и не судья.

– Ты говорил про Большой Совет, на который ты работаешь…

– Да, я комиссар Большого Совета.

– Что это такое?

– Это мои хозяева. Можно сказать, что это влиятельная международная организация.

– И они поручили тебе найти Дениса Андерсона?

– Да.

– Зачем?

– Потому что он – важная персона.

– А поконкретнее?

– Сын одного из членов Большого Совета. – Филипп Петрович на секунду задумался, а затем уточнил: – Сын короля Утера.

– Что?! Какого еще короля?

– Утера Лионейского, – сказал Филипп Петрович и выжидательно посмотрел на Настю.

– Лионейского? О, – Настя кивнула. – Понятно. Это я помню: Лионея, политический строй – монархия. Еще с XV века. То есть…

– Денис Андерсон – особа королевской крови. Наследник королевского престола Лионеи. Дела короны и дела Большого Совета требуют его немедленного возвращения домой. Поэтому я должен его найти и вернуть.

– А он что же, не оставил вам адреса, телефона?

– Настя, Денис Андерсон, по сути дела, сбежал из дома. Он поссорился с отцом и уехал, никому ничего не сказав.

– Ха, – сказала Настя.

– Что это значит?

– То есть я связалась с принцем. Ай да я.

– Получается, что так. Ну, тебя устраивают мои объяснения?

– Я ведь только начала спрашивать, – сказала Настя. – Я только начала…

2

– Так когда мы поедем? – спросила Настя.

– В субботу, – сказал он. – Утром в субботу

– Суббота… Хорошо, я смогу договориться на работе.

– Договориться о чем? – удивился Денис. – И на какой работе?

– Вообще-то, на стипендию особо не разгуляешься, поэтому приходится… – тут она поняла, что слово «стипендия» тоже относится к числу понятий, требующих разъяснения. Ох уж эти иностранцы… Покончив с кратким обзором политики правительства в сфере высшего образования, Настя вернулась к началу: – И поэтому мне нужно подрабатывать. Последние полгода я работала продавцом в отделе женской одежды, там можно договориться о персональном графике, да и шмотки по дешевке можно прикупить… Но денег там платят немного, поэтому на лето я думаю устроиться куда-нибудь в другое место.

– Ты продаешь одежду? Так ты зарабатываешь себе на жизнь? – задумчиво произнес Денис, как будто услышанное стало для него откровением.

– Да, а что?

– Ничего, – сказал он, словно продолжая осмысливать слова Насти и еще не добравшись до их глубинного смысла.

– А ты как зарабатываешь на жизнь? – спросила Настя. Это был глупый вопрос, то есть вопрос ради самого вопроса, ради продолжения разговора и лишь самую малость – чтобы побольше узнать о Денисе. Его этот вопрос не то чтобы напугал, но заставил напрячься. Настя не любила, когда Денис нервничал, и поэтому первая же и пожалела о заданном вопросе. Но было уже поздно, и ей пришлось выслушать ответ.

– Я… – протянул он, и Настя отвела глаза от его лица, потому что по лицу было видно, что Денис пытается соврать, но у него не получается, ему стыдно… – У меня богатая семья, – сказал он наконец.

– Это хорошо, – отозвалась Настя, радуясь не столько факту богатства семьи Дениса, сколько тому факту, что Денис нашел хоть какой-то ответ. Она не собиралась развивать эту тему дальше – смертельная ошибка в системе ценностей Монаховой – и свернула на безопасную тему субботнего отгула. – Я смогу договориться насчет субботы, потом отработаю, – сказала Настя.

– Ладно, – сказал Денис.

– Надо что-то подготовить к субботе?

Он почему-то опять напрягся.

– Подготовить?

– Ну, я не знаю, что это за поездка… Иногда люди ездят за город на шашлыки, на пикник. Тогда они берут с собой еду, всякие там термосы, шампуры… У нас будет пикник или…

– Нет, ничего не надо готовить, – сказал Денис. – Это будет поездка по делу.

– На весь день?

– Если все будет хорошо, к обеду мы вернемся, – сказал Денис.

Она не стала спрашивать, когда они вернутся, если все будет плохо. Не спросила, потому что ничего плохого не могло случиться во время загородной поездки Насти и ее замечательного Дениса в солнечную субботу в начале июля, когда все экзамены были кое-как, но сданы, стипендия за летние месяцы получена, и в сумме это означало, что все прекрасно в этом прекраснейшем из миров.

Эту идиллию не могли испортить даже злонамеренные звонки от Монаховой.

– Подруга, – загадочным голосом сказала она, – у тебя с этим Денисом все по-прежнему? Вы не разбежались?

– Не дождешься.

– Хм, – сказала Монахова. – Даже не знаю, стоит ли тебе говорить…

– Если ты позвонила, значит, уже решила, что стоит.

– Логично, – согласилась Монахова. – Тогда слушай. На днях я и мой мешок…

– Кто?

– Мой близкий друг.

– Это который продает пластиковые трубы?

– Ты безнадежно отстала от жизни – это тот, у которого сеть супермаркетов. Так вот, мы с ним пару дней назад были в одном ресторане на одной закрытой вечеринке по поводу дня рождения одного известного бизнесмена…

– Рада за тебя и за твой мешок.

– Там был твой Денис.

– Где?

– Я же говорю – в одном ресторане на одной закрытой…

– Ты ничего не путаешь?

– Нет, я не путаю. Это был он.

– Ну и что?

Судя по звукам в трубке, Монахову чуть не хватил удар. Когда она пришла в себя, то немедленно накинулась на Настю с разъяснениями:

– Как что?! Он ведь тебе про это не рассказал! Тебя с собой туда не взял! И ты говоришь – ну и что?! Что за наплевательское отношение?!

– А с кем он там был? – осторожно поинтересовалась Настя.

– Хм. Знаешь… Врать не буду, я не видела, чтобы там с ним была какая-то баба.

– Ну вот видишь…

– Зато он полвечера проболтал с каким-то седым стариком.

– Что?

– У тебя не было подозрений насчет его ориентации?

– Монахова, ты дура и не лечишься.

– То есть подозрения были.

– То есть ты дура! Не было никаких подозрений! Тем более ты сама говоришь – старик…

– Лет пятьдесят. Вполне подходящий возраст для…

– Наверное, это его родственник.

– Надеешься на лучшее? Как я тебя понимаю…

– Монахова, это все? Ты позвонила только ради этого?

– А этого мало? Ты там повнимательнее со своим Денисом… У меня сильное предчувствие, что он в конце концов выкинет такой фокус, что ты вспомнишь меня и пожалеешь, что вовремя…

Настя отключила Монахову. Да, да, конечно, фокус в конце концов случился, но когда это произошло, Настя не стала вспоминать разговор с подругой и жалеть, что вовремя не сделала то и не сказала это…

Было уже не до этого.

3

Снаружи зарядил дождь, поначалу едва заметный, вкрадчивый, втирающийся в доверие, а потом, словно осознав свою безнаказанность, превратившись в шумный торжествующий потоп, устремившийся с ночного неба на землю в полную свою силу. Неказистое придорожное кафе как-то сразу превратилось в островок тепла и спокойствия посреди непогоды и холода.

Филипп Петрович не на шутку озаботился дождем – он выглянул на крыльцо, оценил интенсивность ненастья и вздохнул.

– По такой погоде они не скоро до нас доберутся, – сказал он Насте.

– Что еще за они?

– Я позвонил своим ребятам. Они подъедут и вытащат нас отсюда. Через час-полтора.

– У тебя еще и ребята имеются? Я-то думала, что ты сам по себе…

– Настя, Большой Совет – это солидная организация, и народу там хватает. Просто поиски Дениса Андерсона… Ну, это не та работа, которую делают толпой в сто человек, бегая по всей Европе и тыча каждому встречному в нос его фотографии.

– Вы хотели все сделать по-тихому.

– Да, вот именно.

– Боялись огласки, – уверенно продолжала Настя. Наконец-то хоть что-то было ей ясно. – Боялись, что про скандал в королевской семье напишут в газетах, расскажут в новостях на телевидении… Хотя, честно говоря, я не помню, чтобы по телевизору хоть раз говорили про этого вашего Утера…

– Надо было все сделать тихо, – подтвердил Филипп Петрович. – Но не из-за прессы. Есть вещи посерьезнее, чем светская хроника. Тем более что ты права – семья Дениса никогда особенно не светилась, а стало быть, большого интереса к жизни этой династии нет.

– И что же это за серьезные вещи?

– Хм, – сказал Филипп Петрович. – Понимаешь, Настя, с одной стороны, я просто не имею права открыть тебе все. С другой стороны, если бы я открыл тебе все, ты бы мне не поверила.

– Не поверила? Это что же такое невероятное ты бы мне рассказал? Что-нибудь про Кощея Бессмертного, который перебирается из одного тела в другое и так существует уже сотни лет? Или какие-нибудь легенды про болотных уродцев, которые… – Настя вспомнила ресторан в Старых Пряниках, и ее передёрнуло. – Или что-нибудь про вампиров? Про волосатых карликов, которые прорывают подземные проходы, напившись перед этим кофе? Это вы называете невероятными вещами? Так вот, я напомню, что я все это уже видела. Не могу сказать, что мне это понравилось. Я хотела бы не верить в то, что я видела, но поскольку я это видела, мне придется в это верить!

Филипп Петрович пожал плечами.

– Что? – не поняла Настя.

– Да, ты это видела… Но то, что ты видела… это такие мелочи.

– Что?! Если это мелочи, то что тогда…

– Когда за нами подъедут мои ребята, они отвезут нас в безопасное место. Я посоветуюсь с начальством насчет положения вещей, и они, скорее всего, дадут тебе допуск первой степени.

– Это что еще такое?

– Это право получить кое-какую информацию. Чтобы поверить, понять и убрать многие вопросы, которые не дают тебе покоя, Настя.

– Если б ты только знал, как они меня достали, эти вопросы… Ведь когда-то, до встречи с Денисом, все в моей жизни было просто и понятно… Наверное, так оно и было. Но сейчас я уже не могу в такое поверить, потому что меня словно выбросило в другой мир, в мир, в котором я ничего не знаю и ничего не понимаю, и с каждым днем вопросов у меня все больше, и моя голова пухнет от этих вопросов… Я должна тебе сказать, что это очень неприятно – жить в мире, правил которого ты не понимаешь, смысла которого ты не знаешь…

– Выбросило в другой мир? – переспросил Филипп Петрович. – Ну да, примерно так оно и есть. Что-то в этом роде. Допуск первой степени позволит тебе понять основные правила, понять смысл…

– Первой степени – это ведь самый главный допуск, так?

– Нет. Это допуск низшей степени.

– Как? Почему?

– Потому что большего тебе и не потребуется, Настя. Я надеюсь, что не потребуется.

– Ты что, за дуру меня принимаешь? Думаешь, что мне и низший допуск сгодится?! Я имею право знать все, я это право вот этой своей шеей заработала, так что…

– Настя, есть такие старые слова: «Во многом знании много печали». Это настолько правильно, что… У меня допуск пятой степени, Настя, и надеюсь никогда не получить шестую степень. Я не хочу знать того, что положено знать с допуском шестой степени. Да я и с пятой-то степенью плохо сплю по ночам…

– Но ведь есть люди, у которых есть шестая степень.

– Есть. Мне их жалко.

– А есть у кого седьмая или восьмая?

– Говорят, что есть. Хотя лично я с такими не встречался.

– А всего этих степеней…

– Десять.

– То есть должны быть люди и с десятой степенью?

– Люди? – задумался Филипп Петрович. – Вряд ли.

Настя не поняла этого ответа, но не стала переспрашивать, потому что вспомнила про другое, более важное:

– Почему тогда, в ресторане, тот мужчина в камуфляже сказал про меня – не стопроцентный человек?

– Он так сказал? Разве?

– Когда незнакомый человек говорит тебе такое в лицо – это запоминается.

– Пожалуй. Это ведь было до того, как мы поехали к брату Максу?

Настя согласно кивнула.

– А значит, до того, как брат Макс вытащил из тебя вот эту штуку… – Филипп Петрович порылся во внутреннем кармане пальто и, словно кости, выбросил на стол полупрозрачную пластиковую коробочку.

Настя побледнела и непроизвольно откинулась на спинку стула.

– А эта штука, – продолжил Филипп Петрович, аккуратно сняв крышку с коробочки и обнажив ее содержимое: нечто похожее одновременно на мертвого червяка и на деталь какого-то сложного механизма, скажем, антикварных часов. – Эта штука, которая сидела в тебе, не является человеческим органом. Поэтому технически ты в тот момент не была стопроцентным человеком. Теперь тебе понятно?

– Ага. Почти.

– Так что не волнуйся, сейчас ты снова полноценный человек, хотя шея еще, наверное, побаливает, так? Да и какая-то часть памяти все-таки не восстановится. Эта сволочь ее сожрала.

– Сожрала? Так это… – Настя присмотрелась к странному предмету, который издали можно было принять за кусок изогнутой проволоки. – Он что, живой?

Она спросила и тут же вспомнила металлический звук, с которым извлеченный из ее тела червяк упал на подставленное блюдце. Филипп Петрович вытащил футляр с очками, протер стекла и, как через лупу, посмотрел через них на червяка.

– Так и есть. – Филипп Петрович убрал очки. – Сначала я тоже подумал, что это живая тварь. Я видел таких «беспамятников» раньше, видел, как их вытаскивали из людей. Есть такие места в Южной Америке, где они водятся. Но теперь-то понятно, что это сделанная вещь. Сделанная по образцу живой твари, из металла, пластика и еще бог знает чего. Сделанная так, чтобы ее сложнее было обнаружить. Был бы там обычный червяк, я бы разглядел его еще тогда, на лыжной базе. А это… Да, это очень хитрая штука… И это очень плохо.

– Плохо?

– А что хорошего в том, что какие-то люди употребили весь свой талант и всю свою изобретательность на создание этой маленькой гадкой твари? Она ведь предназначена не для того, чтобы сделать мир прекраснее, не для того, чтобы сделать людей счастливее… – Филипп Петрович говорил это так печально и так неподдельно искренне, что Настя ему посочувствовала. Не миру, не людям, а отдельно взятому Филиппу Петровичу, который сейчас выглядел еще более выжатым и постаревшим, чем минуту назад.

И поскольку именно он был Настиной единственной защитой и надеждой, он был спасительной нитью, которая позволит ей выбраться из лабиринта, то Настя не хотела видеть этого человека таким, не хотела видеть его усталость и уязвимость, потому что, видя это, она чувствовала и себя обреченной – на смерть или на кое-что похуже.

Так что она поспешила сменить тему разговора.

4

Настя отцепилась от Дениса, слезла с мотоцикла, подергала затекшими ногами и огляделась. Места были, прямо скажем, не слишком романтичные. Скорее их следовало назвать «заброшенные». Здесь отовсюду веяло запустением – и не только от кирпичных развалин какого-то сельскохозяйственного сооружения, не только от дорожного указателя, который безнадежно тонул в гигантских лопухах; казалось, что пыль забвения лежит и на деревьях, и на траве, и на линии горизонта.

Настя на всякий случай отряхнула джинсы и с надеждой посмотрела на Дениса: может быть, он все-таки ошибся поворотом?

– Туда, – сказал Денис.

– Ты уверен?

– Сто пудов, – ответил Денис и улыбнулся. Настя развела руками, что означало – ну раз уж ты так уверен…

На самом деле он, конечно же, не был ни в чем уверен. Он притащил меня туда именно потому, что не был ни в чем уверен. Он привез меня потому, что боялся идти туда один, боялся там пропасть и не оставить следа. Что бы там про него потом ни говорили и ни писали, Денис Андерсон всегда помнил про свое происхождение, и это происхождение, в частности, не позволяло ему безвестно сгинуть где-то в российской провинции. Получается, что я выступала тогда в роли то ли одушевленной записки «Вскрыть в случае моего невозвращения», то ли в роли страховочного троса, по которому Денис собирался выкарабкаться обратно. Это было так прагматично и настолько лишено лирики, что я даже рада, что тогда я ни о чем таком и не догадывалась. Я просто тащилась за Денисом вниз по склону, любовалась, как он уверенно вышагивает по направлению к старым армейским складам…

Короче говоря, овца овцой.

Все это выглядело настолько сомнительно, что Настя готова была каждую секунду спрашивать: «А ты уверен?» Ты уверен в этом богом забытом месте, ты уверен в этом выползшем из земли кирпичном червяке, ты уверен в этой двери? Ты уверен, что в нее надо стучать?

– Стой здесь, – сказал Денис. – Я вернусь примерно… через полчаса. Если меня не будет долго – садись на мотоцикл, возвращайся в город и звони в консульство.

– Хорошо. Только я не умею ездить на мотоцикле. И я не знаю телефона консульства.

Он удивился и задумался.

– Тогда поймай попутку. Что?

Настя ничего не сказала, но взглядом словно пыталась телепатически внушить Денису простую мысль, что попуток в этих краях не водится.

– Вызови такси, – наконец решил он. – А телефон консульства… Телефон узнаешь в справочной.

– Хорошо, – снова согласилась Настя. – Если только кто-то захочет сюда ехать… И еще.

– Что?

– Ты не мог бы мне объяснить, что происходит?

5

Так что Настя поспешила сменить тему разговора.

– Ты сказал про этого червяка – сделанный так, чтобы его сложнее было обнаружить.

– Да, – кивнул Филипп Петрович.

– Но тот человек в ресторане… Он ведь даже близко ко мне не подходил и все равно определил… Как он мог разглядеть то, что у меня под кожей?

Филипп Петрович удивленно уставился на Настю.

– Я совсем замотался, – с сожалением пробормотал он. – Да, я должен был сам сообразить, сам догадаться… Но была такая спешка…

– Так что? Как это ему удалось?

– Моим мозгам не помешало бы часов пять полноценного отдыха… Пока я могу придумать два варианта. Первый – ему скорректировали глаза.

Настя раскрыла рот, и Филипп Петрович быстро стал объяснять:

– У меня, как и у тебя, обычные человеческие глаза, и чтобы видеть всякие штуки типа вживленного паразита или болотной твари, замаскировавшейся под человека – хорошо замаскировавшейся, – мне нужно вот это, – он снова извлек футляр с очками. – Ясно? А вот если человек разглядел такую вещь без очков и на расстоянии, то он либо не человек, либо ему что-то сделали с глазами.

– Контактные линзы?

– Я думаю, другие глаза. Это удобнее.

– Другие глаза, – повторила Настя. – Ага, понятно. А вторая версия?

– Вторая версия заключается в том, что ему не надо было ничего разглядывать. Он знал, кто ты такая, и знал, что сидит у тебя в шее.

– Откуда?

– Теперь уже твоим мозгам нужно проветриться. Откуда можно получить такую информацию? От тех людей, которые запустили в тебя эту тварь.

– От Покровского и Лизы?

– От их компании. Их ведь там было не двое и не трое, так?

Настя кивнула. Воспоминания о добром докторе и пожилом мужчине с кустистыми бровями подействовали на нее, как струйка ледяной воды за шиворот.

– Но… – попыталась она опрокинуть возникший призрак прошлого. – Ведь тот мужчина и его болотная команда работали на Гарджели, разве не так? А Лиза и Покровский – они были сами по себе, они выкрали Иннокентия из подвала Гарджели…

– Все так, – согласился Филипп Петрович. – Да, эта болотная компания работала на Гарджели, но подрабатывала еще в пяти других местах. Такое бывает сплошь и рядом. Если бы им удалось тебя взять, они стали бы торговаться со всеми заинтересованными лицами и сдали бы тебя тому, кто заплатит больше.

– Насчет Гарджели мне все понятно – он думает, что я виновата в смерти его брата. Но вот эта компания Покровского – зачем я им? И зачем им нужен был Иннокентий?

– Настя, – Филипп Петрович устало махнул рукой, – давай не все сразу, ладно? Нельзя получить все ответы на все вопросы, так не бывает. Как только получаешь ответ, сразу возникает два новых вопроса, и так до бесконечности… Поэтому останови свой конвейер по производству вопросов, дай и конвейеру отдохнуть.

– Ладно. Последний вопрос.

Филипп Петрович обреченно вздохнул.

– Если они, эти люди: Покровский, добрый доктор и Лиза – хотели, чтобы червяк сожрал у меня часть памяти, почему было не пустить живого червяка? Зачем было запускать искусственного?

– Это надо у них спросить. Наверное, натурального не было под рукой, за натуральным надо в Южную Америку обращаться. А искусственный у них был…

– Может быть, и так. Или…

– Что?

– Я все не могу забыть, как они мне говорили – это мина, которая взорвется, как только я выйду из повиновения. Я все время думала об этом как о мине, и мне до сих пор кажется…

– Что это мина?

– Что через это устройство они до сих пор держат меня на крючке.

– То есть ты хочешь сказать, – задумчиво произнес Филипп Петрович, – что они могли сделать не просто копию червяка… Да, не просто скопировать, а добавить еще какие-то функции. Скажем, взрывное устройство… или… или радиосигнал.

– Что?

– В такой штуке был бы кстати радиосигнал, через который можно было бы засечь и определить местонахождение объекта.

– И… – Настя с ненавистью посмотрела на открытую пластиковую коробочку посреди стола. Рядом с солонкой, перечницей и керамической стойкой для салфеток коробка выглядела совершенно безобидно. – И эта штука испускает сигнал?!

– Черт его знает.

– Давайте возьмем молоток, раздолбим ее в порошок и выбросим.

– Во-первых, у меня нет молотка. Во-вторых, я хочу, чтобы ее посмотрели специалисты. Поэтому она останется в целости и сохранности.

– А как же сигнал? А вдруг за нами следят? А мы тут сидим уже час и просидим еще бог знает сколько времени!

– Дождь – он для всех дождь. Сюда сложно добраться всем – и нашим, и не нашим. А потом, если там действительно был сигнал, то он шел от тебя с самого твоего побега, он шел, но ведь они до тебя не добрались… – Филипп Петрович внезапно замолчал.

– Что?

– Нет, ничего. Не добрались – и хорошо, – сказал Филипп Петрович и поддернул пальто, словно бы ему вдруг стало холодно.

6

– Ты не мог бы мне объяснить, что происходит? – спросила Настя.

О, этот замечательный вопрос, который я потом задавала десятки и сотни раз, задавала разным людям, плохим и хорошим, разговорчивым и не очень. Я достигла больших высот в задавании этого вопроса, я могу задавать его с разными интонациями: умоляюще, требовательно, истерично, почти равнодушно. Мне кажется, что в моей жизни был такой момент, когда я только и делала, что задавала всем подряд этот вопрос.

Добавлю, что частота произнесения этого вопроса совершенно не гарантирует вам внятного и всеобъемлющего ответа. Проверено на собственном опыте. Скорее всего, вам наврут с три короба.

Так вот, на скользкую дорожку бессмысленных вопросов и лживых ответов меня подтолкнул именно Денис Андерсон.

– Ты не мог бы мне объяснить, что происходит? – вежливо спросила я. И он, как полагается, наврал мне по полной программе. Учитывая его происхождение и аристократическую щедрость, наврано там было короба на четыре с половиной, не меньше.

Он сказал, что за железной дверью обосновался пожилой торговец антиквариатом, тот самый, который продал Денису меч. Он сказал, что старик уже слегка не в себе, поэтому и забрался в это удаленное и подозрительное место. Денис сказал, что должен передать старику одну вещь… Вот, собственно, и все.

Он считал, что сказанного достаточно. А Настя… Настя никогда не любила шумных выяснений отношений, она всегда старалась найти компромисс в отношениях с людьми, даже если этот компромисс достигался за счет уступок с ее стороны. А обычно так он и достигался.

А уж с Денисом все было еще хуже. В том смысле, что Настя принимала его таким, каким он был, и ничего не требовала сверх того. Никаких претензий, никаких осуждающих взглядов и надутых губ. С точки зрения Монаховой, это было абсолютно неприемлемое поведение. «Ты что в него вцепилась, как будто он последний мужик на земле?» – как-то резанула Монахова. Настя пожала плечами. «Наверное, для меня он и есть последний, – сказала она. – Других для меня не существует». – «Меня сейчас от тебя стошнит», – скорбно сообщила в ответ Монахова.

И вот теперь он завез ее в запредельную глушь и в утешение рассказал сказку про какого-то безумного антиквара. И он считал, что этого достаточно. И он ждал, что Настя улыбнется своей обычной доверчивой улыбкой и скажет:

– Хорошо. Я сделаю все, как ты хочешь.

Вместо этого Настя вытащила мобильник и попыталась позвонить Монаховой. Черта с два у нее это получилось.

– Не достает, – растерянно сказала Настя. Попасть в зону, не покрываемую мобильной связью, было для нее сейчас все равно что попасть в Зазеркалье, таинственную страну, где обычные человеческие правила и законы природы не действуют. Потом она сообразила, что стоит в низине, а надо, наверное, снова вылезти на дорогу, и тогда, может быть…

– Настя? – Денис проявлял нетерпение.

– Что? – Настя опустила руку с мобильником, еще раз огляделась кругом и еще раз удостоверилась, что это место не внушает ей доверия. Здесь в воздухе витало какое-то напряжение, причем непонятно было, откуда оно берется, ведь ничего особо угрожающего в этом пейзаже не было, он был не пугающим, а скорее унылым. Но тем не менее… – Ты хочешь, чтобы я стояла здесь и ждала тебя?

– Да.

– И через полчаса ты выйдешь?

– Может быть, даже раньше.

– А ты все это время будешь у своего антиквара?

– Да.

На языке у нее вертелся вопрос: «И ты думаешь, что я в это поверю?» – но вслух она ничего подобного не сказала, она просто кивнула. Больше того, Настя уже и придумала устраивающее ее саму объяснение, почему она не сказала «И ты думаешь, что я в это поверю?». Объяснение было такое: сейчас было бы неправильно отвлекать Дениса от дел. Правильно будет выяснить все непонятное потом, когда они сядут на мотоцикл и уберутся отсюда ко всем чертям.

– Хорошо, – сказала Настя. – Хорошо, иди. Я подожду.

Он улыбнулся – слегка вымученно, как ей показалось, – быстро коснулся ее губ своими и тут же побежал в сторону металлической двери. Там он остановился, обернулся и махнул Насте рукой. В другой руке у него была небольшая спортивная сумка. Стало быть, там и помещалась та самая вещь, которую надо было отдать антиквару. «Наверное, это просто бизнес, – подумала Настя. – Просто бизнес. У Дениса не хватило денег на меч, и он отрабатывает недостающую сумму, выполняя поручения. Привез из города какую-нибудь книгу или статуэтку… А зачем ему все-таки меч? Он мне об этом говорил? А я его об этом спрашивала?»

Настя засомневалась. Она совершенно не разбиралась в оружии и антиквариате, но не надо было быть специалистом, чтобы после единственного прикосновения понять – это Вещь. И в поисках такой Вещи, наверное, можно было забраться в эти дебри, можно было заплатить какие-то бешеные деньги… Только как же Денис собирается вывозить эту штуку из страны? Если меч по-настоящему ценный, то Денису могут и не разрешить вывоз меча. Или запросят кучу денег за разрешение… Да, как бы он со своим мечом не нажил себе бед.

Позже, вспоминая эти свои рассуждения, я могла разве что горько усмехаться. Гипотетические таможенные проблемы были настолько ничтожны по сравнению с теми проблемами, которые Денис к тому времени нажил… Однако мои наивные девичьи мысли были вполне объяснимы – я ведь даже и приблизительно не представляла, в какую историю вляпался мой любимый Денис. Откуда мне было знать?! А вот то, что Денис, который прекрасно представлял масштаб сгущающихся над ним туч, вел себя совершенно спокойно, если не сказать расслабленно, – это было уже из разряда необъяснимых феноменов человеческой психологии. Вероятно, Денис страдал крайней формой юношеского легкомыслия, усиленного воспитанием в замкнутой среде королевской семьи. Вероятно, внутри его сидел передающийся по наследству монархический ген, под влиянием которого начинаешь думать, что с тобой ничего не может случиться, потому что ты стоишь на ступеньку выше остального мира…

Но иногда этот остальной мир протягивает руку, хватает тебя за ногу и стаскивает со ступени к себе, в смрад, боль, отчаяние и невероятную уязвимость всего живого.

Так и вышло.

Денис уже несколько раз постучал в металлическую дверь и теперь неуверенно переминался подле нее, подозревая, что все же не совсем правильно выбил по металлу кодовый стук, и думая, что надо бы ещё раз повторить на всякий случай…

Но тут дверь открылась, оттуда вышел Ключник и схватил Дениса за горло. Настя взвизгнула, Денис выронил свою сумку, и оттуда неторопливо выкатилась человеческая голова. Она сделала несколько оборотов по земле, потом замерла в вертикальном положении и посмотрела на Настю.

7

– Лионея – не совсем обычное государство. И королевская семья – не совсем обычная семья, – сказал Филипп Петрович. Пользуясь крепким сном буфетчика, он выгреб со стойки дюжину пакетиков растворимого кофе, высыпал три их них в свою чашку и залил кипятком. То же было предложено Насте. Напиток не доставлял приятных вкусовых ощущений, но бодрил.

– Я понимаю. – Настя усмехнулась, что должно было означать: вы уж совсем меня за дурочку держите; я понимаю, что королевская семья – это нечто особенное. – Называется герцогство Лионейское, а папа Дениса – король, а не герцог. Уже странно.

– Дело не в этом. Разных титулов у Утера – вагон и маленькая тележка. Он и герцог Лионейский, и граф Авалонский, и бог еще знает кто. Принято называть его просто – король. И все.

– Тогда что необычного?

– Необычного хватает. Королевская династия Андерсонов существует не для привлечения туристов, не для светской жизни и не для олицетворения славного прошлого. Да, совсем для другого. Я бы сравнил это с боевым дежурством.

– Это как?

– У короля есть миссия. И вся его жизнь – это исполнение этой миссии. Он готовится к ней, он ждет ее и надеется, что ему не представится случая ее исполнить.

– Я, наверное, слишком устала… Потому что я ничего не понимаю из твоих объяснений.

– Наверное, я плохо объясняю. Тем более я отвлекся – мы же говорили про Дениса Андерсона…

– Да, – подтвердила Настя и замолчала. Сутки назад она была уверена, что все эти разговоры про ее знакомство с Денисом Андерсоном – нелепая ошибка; теперь же оказалось, что с этой нелепой ошибкой она была связана такими узами, которые можно порвать только с помощью времени, и то – с помощью большой дозы времени. Через пару сотен лет Настя, наверное, забудет встречу в книжном магазине, забудет его руки, забудет легкое касание его губ, забудет длинную фигуру, торопящуюся к входу в подземный офис Ключника…

– Он единственный сын короля Утера, – говорил между тем Филипп Петрович. – А значит, его ожидало вполне определенное будущее. Я бы даже сказал, неизбежное будущее. После смерти отца он должен будет принять на себя бремя королевской власти со всеми вытекающими отсюда последствиями. Королю уже за семьдесят, к тому же он в последние годы болеет. Да, переход короны к Денису – это лишь вопрос времени.

– И тут он сбежал.

– Вот именно.

– Почему?

– Потому что ему девятнадцать лет. Потому что он вырос в современном мире, где есть спутниковое телевидение и Интернет, а это значит, что соблазны этого мира невозможно удержать государственными границами.

– Я опять ничего не понимаю. При чем здесь спутниковое телевидение?

– Настя, когда он станет королем, он должен будет до конца жизни находиться в своей стране. Еще точнее – в своем замке. Это часть его миссии.

– Тогда понятно. Я бы на его месте тоже… Наверное.

Филипп Петрович кивнул.

– Мир меняется, – сказал он. – Раньше такого не было. Да, раньше юноша из семьи Андерсонов относился к своему жребию как к… Как к священному долгу. Хотя это и есть священный долг, без всяких «как». За несколько сотен лет ни у одного из Андерсонов и в мыслях не было искать себе какую-то иную жизнь. А этот… – Филипп Петрович вздохнул. – Этот бегает, как заяц, по задворкам Европы…

– Он, наверное, хотел посмотреть мир, – предположила Настя. – Если потом ему нельзя будет никуда поехать, то вполне разумно немного попутешествовать…

– Разумно? – Филипп Петрович усмехнулся. – Ты даже представить не можешь, насколько это неразумно. Это невероятно неразумно. Причем тебе это еще можно простить, потому что ты не знаешь историю Андерсонов, ты почти ничего не знаешь… А он знал все. И все равно говорил эту чушь! И не только говорил. Он сбежал из страны, и в результате мы с тобой, Настя, сидим в этой забегаловке и ждем, что, может быть, нас заберут куда-нибудь в более приличное место. Мы сидим и ждем… Хотя, может быть, все это уже не имеет никакого смысла, потому что ты видела его последний раз шестого сентября прошлого года и за это время с ним могли случиться самые ужасные вещи! Он хотя бы был жив, когда вы с ним расстались? Настя? Он был жив?

– Я… – неуверенно произнесла она. – Я помню. Я, наверное, почти все помню. Я только пока не могу понять, что было сначала, а что было потом.

– Ты видела его мертвым? – бесстрастно спросил Филипп Петрович. – Я понимаю, что в голове у тебя сейчас путаница, много всяких образов и воспоминаний… Но… Есть среди них такое, где Денис Андерсон мертв?

– Н-нет, – сказала Настя.

– Ты так говоришь, чтобы меня успокоить? Или…

– Я не видела его мертвым, – твердо сказала Настя. – Я помню, что он крикнул мне: «Беги!» Но я не уверена, что это самое последнее воспоминание… И еще я помню, что мы несколько раз с ним ездили за город, в какое-то странное место… Запущенное место.

– И там с вами что-то случилось?

– Не знаю. Мы там были два или три раза… Я помню дорожный знак «69-й километр». Помню, что в том месте мне было не по себе. И… И все.

Настя виновато развела руками.

– Тебе просто надо отдохнуть, – сказал Филипп Петрович. – И тогда все встанет на свои места. Да, тогда все наладится. Я надеюсь.

У Филиппа Петровича зазвонил мобильник. Некоторое время он молча слушал, прижав трубку к щеке, потом коротко и пессимистично хмыкнул и убрал телефон.

– Дождем размыло какой-то там спуск, – сказал он раздраженно. – И поэтому нельзя проехать. А объезд займет чуть ли не сутки. Так что мы тут…

– Застряли.

– Вот именно. И что здесь смешного?

– Мы тут застряли… И поэтому тебе не отвертеться.

– Что это значит?

– У меня накопилось очень много вопросов, – напомнила Настя. – Пока я их все не задам…

– Тс-с.

– Что?

– Тс-с. Ничего не слышишь?

– Да ладно тебе, это просто еще одна уловка, чтобы ничего мне не рассказывать, да?

– Машина подъехала, – буднично сказал Филипп Петрович и стал рыться в недрах своего пальто, где, по наблюдениям Насти, могли находиться вещи совершенно невероятные. – Может быть, просто машина, а может быть, и не просто машина…

– Где? Какая машина? – За окнами по-прежнему ливень и ветер соревновались в буйстве, и за окнами Настя не смогла разглядеть ничего, кроме черной стены непогоды. То ли от напряжения последних дней, то ли под влиянием разошедшейся стихии ей показалось, что перед ней не просто окно придорожного кафе, а тонированное стекло, за которым снаружи находится некто, видящий и знающий все; она же, Настя, не будет видеть ничего, кроме этой бури, до тех пор, пока некто не решит вылезти из-за стекла и расставить все точки над «i».

Расставить в своей неподражаемо жестокой и непредсказуемой манере.

8

Самое забавное в этой ситуации заключалось в том, что хотя Настю изнутри разрывал самый настоящий ужас, в то же время одна весьма здравая мысль нашла время, чтобы достучаться до хозяйки и сообщить простую истину:

– А ведь орать-то бесполезно.

Вот уж что правда, то правда. Стопудовый верняк, как иногда выражается Тушкан. Тонкое жизненное наблюдение, как иронизирует Монахова. Настя проглотила свой крик, засунула дрожащие пальцы в задние карманы джинсов и стала ждать, что будет дальше.

А дальше Ключник посмотрел на Дениса, зевнул и сказал:

– А, это ты.

И потом разжал пальцы. Денис повалился на землю и зашелся болезненным кашлем, который без всяких слов сообщил Насте, насколько сейчас было страшно самому Денису.

Ключник тем временем прищурился и огляделся вокруг с таким выражением на бугристом малосимпатичном лице, как будто белый свет был ему не то что не мил, а глубоко противен, и дай ему волю – просидел бы под землей весь остаток своих дней. Потом Ключник перевел взгляд на кашляющего Дениса и демонстративно сплюнул в пыль. Он глядел на гостя, как тигр смотрит на тявкающую болонку, – с глубоким презрением и сомнениями, достоин ли вообще этот биологический вид права на существование.

– Это ты кого привел? – спросил Ключник, качнув тяжелым подбородком в сторону Насти.

– Это по… подруга, – донеслось сквозь кашель. Насте очень не понравилось это слово. Конечно же, она не надеялась в данных обстоятельствах услышать что-то типа «это любовь всей моей жизни», но «подругой» Денис явно убирал ее в какой-то пыльный угол наряду с прочими, не слишком важными персонажами своей жизни. Пожалуй, на это стоило обидеться. Но не сейчас, попозже.

– А в следующий раз ты бабушку свою притащишь? – отреагировал тем временем Ключник. – Или вообще всю родню на грузовике привезешь? Ты русский язык понимаешь?

– Но…

– Говно, – немедленно срифмовал Ключник, и его словно собранное из разных кусков лицо преисполнилось столь мрачной значимости, что было понятно – этим пятибуквенным словом он оценивает не только поведение Дениса в этот день и час, это – базовый термин его философской концепции насчет современного мира.

И Денису на это нечего было возразить. Он еще раз негромко кашлянул, поднялся на ноги и сказал, стараясь звучать твердо и стараясь своими словами перечеркнуть позор последних нескольких минут:

– Я кое-что привез.

– Я заметил, – сказал Ключник. – Твое «кое-что» валяется у меня под ногами. Что же, футбол – дело хорошее… – Он занес ногу, как будто собрался пнуть мертвую голову, но потом остановился, будто решив, что аудитория недостойна этой великолепной шутки. Он махнул рукой и пошел назад к металлической двери в подземелье, словно вмиг утратил интерес к гостям.

Денис растерянно посмотрел на Настю и пожал плечами, что, наверное, означало: «Вот такие они, антиквары-отшельники. Забавные, правда?» Настя развела руками, что с ее стороны совершенно точно значило: «Сам меня сюда притащил, сам и разбирайся». Неизвестно, как бы разобрался с делами Денис, если бы ему дали такую возможность, но тут Ключник бросил через плечо, небрежно и неоспоримо:

– Тогда она тоже спустится.

Денис, кажется, испугался этой фразы больше, чем Настя. Его губы зашевелились, и Насте показалось, что сейчас будет изречено очередное беспомощное «Но… ». Прежде чем это произошло, она шагнула в сторону Ключника и даже не сказала, а выкрикнула:

– Я спущусь!

Это была очень простая логика: Настя не хотела дальнейшего падения Дениса в ее глазах. Никто не идеален, и Денис тоже, но это ее парень, и разбираться с ним она будет сама, без помощи всяких там уродов в грязных спортивных штанах и лицом, которое словно обрабатывали столярными инструментами. Она сделает это сама, позже и по-своему.

– Ладно, – ответил совершенно невпечатленный Ключник. Денис был изумлен, но постарался скрыть это изумление, бросившись поднимать с земли голову. Настя не стала ему помогать, потому что не любила мертвые головы в принципе, а особенно мертвые головы с седыми волосами и пронзительно-голубыми глазами, которые смотрят на тебя так, словно они и не мертвые. Эта голова была именно такой. Поэтому когда Денис наконец запихнул ее к себе в сумку и застегнул «молнию», Насте стало поспокойнее на душе. На несколько мгновений. Потом Ключник убил это спокойствие одним коротким словом.

– Пошли, – сказал Ключник и приоткрыл дверь.

9

– Не люблю я это дело, – сказал Филипп Петрович и вытащил из глубин пальто большой черный пистолет. – Что я им, мальчик, что ли?

– Им – это кому?

Филипп Петрович сделал неопределенный жест, согласно которому под категорию «их» попадал довольно широкий круг людей, не исключая Настю.

– Не люблю, – продолжил Филипп Петрович, сделав недовольное лицо. – Но ведь по-другому теперь и не получится… Если нас тут прижмут, замечательная получится история. Прямо король Борис и янычары… Что? Не учила в школе историю?

Настя жалобно смотрела на Филиппа Петровича, чувствуя, что ее снова закружило на карусели, пары оборотов которой достаточно, чтобы полностью потерять ориентацию во времени и пространстве. Она посмотрела на свои руки, увидела, что пальцы дрожат, и сделала логичный вывод: ей стало страшно. От пистолета, от бесконечного дождя, от своей потерянности в этом мире, который с некоторых пор перестал быть обжитым и понятным.

– Ах да, – спохватился Филипп Петрович. – Конечно же, ты не учила. Это у меня уже ум за разум зашел. Мораль истории про короля Бориса…

Теперь и Настя услышала, как перед закусочной остановилась машина – большая, тяжелая.

– К черту мораль, – сказал Филипп Петрович. – Держи вот это.

Настя взяла пластиковый прямоугольник, на котором был выдавлен длинный ряд цифр.

– Если сейчас тут вдруг начнется какое-нибудь представление типа того, что было в Старых Пряниках, беги куда глаза глядят, я прикрою. Но потом позвони по этому номеру. Тебя встретят и о тебе позаботятся. Обязательно позвони, слышишь? Это касается не только тебя, это касается таких вещей, что… Господи, Настя, ты так смотришь на меня, как будто не веришь ни одному моему слову.

– Я стараюсь, но… У меня плохо получается.

Дверь закусочной распахнулась, и вошли двое мужчин в мокрых куртках. Настя невольно напряглась, а Филипп Петрович порылся в сумке, достал оттуда газету с объявлением о поиске Насти и накрыл ею пистолет.

– А может быть, все и обойдется, – успокаивающе сказал он. – Бывает ведь такое.

Двое мужчин огляделись, равнодушно скользнули взглядами по Насте и Филиппу Петровичу и затем обосновались в противоположной части закусочной. Они сбросили куртки, пригладили мокрые волосы и направились к стойке. Настя приготовилась наблюдать, как те будут будить буфетчика, однако из подсобного помещения внезапно появилась заспанная молодая женщина.

– Может, они просто водители? – сказала Настя, глядя, как двое подошли к буфетной стойке и о чем-то разговаривают с женщиной. Прошло уже минут пять с момента появления мужчин в мокрых куртках, а ничего ужасного не случилось.

– Если они просто водители, то я танцую в кордебалете Большого театра, – скептически заметил Филипп Петрович.

– Да, я вас там видела. В «Лебедином озере».

Филипп Петрович криво усмехнулся.

– Терпеть не могу балет, – шепнул он, словно делился интимным секретом. – Но я все же попробовал бы влезть в пачку, если бы ты наконец сказала мне, где в последний раз видела Дениса Андерсона.

Настя вздохнула. Двое мужчин вернулись за свой столик, женщина заторможенно-лунатическими движениями загружала микроволновку, радио придерживалось прежней хрипло-ностальгической волны, и, честно говоря, никакой опасности для себя Настя в этом не видела.

Но тогда тем более не было опасности в том, чтобы выпустить наружу часть путаных воспоминаний, которые несколько часов назад вернулись к Насте и теперь бились у нее в памяти, словно стая летучих мышей, запертых на тесном чердаке и неистово ищущих выход.

– Три сестры, – сказала Настя и внимательно посмотрела на Филиппа Петровича, чтобы уловить его реакцию. Реакцией Филиппа Петровича было удивление.

– Как? – переспросил он. – Три сестры?

– Да. Мне кажется, что так.

– И что это значит?

Настя пожала плечами:

– Я просто помню, что Денис сказал: «Три сестры».

Нет, вдруг поняла Настя, он не сказал «Три сестры». Он крикнул: «Три сестры!» Зачем он это крикнул? И что это означало? Настя недоуменно посмотрела на Филиппа Петровича и как в зеркале увидела на его лице столь же глубокое недоумение.

– Это что, пьеса? – предположил Филипп Петрович, глядя куда-то за спину Насти. – Вы ходили в театр?

– Не знаю. Я не знаю, что это значит, но только…

Пальцы Филиппа Петровича, барабанившие по столу в минимальной близости от пистолета, вдруг метнулись под газету, и Настя испуганно замолкла.

А хотела она сказать вот что. «Три сестры» – это были последние слова, которые Настя услышала от Дениса Андерсона. Произнеся их, Денис Андерсон стал безликой тенью и сгинул.

10

Потом ей пришлось еще раз идти по этому коридору в одиночку в сентябре, и тогда она уже знала, чего ей ожидать, поэтому если и дрожала Настя, то не от страха, а от брезгливого неприятия этого мерзкого места.

А вот в первый раз ее заставлял биться в беспрестанной дрожи самый натуральный ужас. Настя вцепилась в руку Дениса, но это не спасало – ей казалось, что ладонь Дениса холодеет, как будто из нее высасывают жизненные силы. И сама Настя чувствовала, как слабеет и телом, и разумом – все перевешивает страх, делая каждый следующий шаг все тяжелее и тяжелее, изгоняя все мысли, кроме одной – надо бежать, надо бежать отсюда, повернуться и бежать что есть духу…

Но духу оставалось все меньше и меньше.

– Оставь ее здесь, – сказал Ключник, и Денис послушно выпустил Настину руку. Она еще не успела осмыслить этот ужасный факт и инстинктивно потянулась за Денисом, но пальцы тыкались в холодную пустоту. Намеренно или нет, но Настю оставили в той части коридора, куда мутный свет болтающейся под потолком одинокой лампочки уже не доходил, а до большого зала со множеством свечей было ещё довольно далеко. Настя некоторое время стояла неподвижно, затерянная посреди темноты, а потом у неё закружилась голова, и, чтобы удержаться на ногах, Настя выбросила вперед руку. Наткнулась она на нечто влажное, холодное и скользкое, а потому немедленно отдёрнула руку и постаралась мелкими шажками отодвинуться подальше от невидимого, но отвратительного предмета. С третьим шажком она почувствовала столь же влажное, холоднде и скользкое своими лопатками и тут же дернулась вперед, замерев где-то посреди коридора и издав вздох облегчения. То есть это замышлялось как вздох облегчения, но на самом деле из горла Насти раздался жалобный писк, совершенно недостойный второкурсницы, имевшей как-то смелость поругаться с заместителем декана по учебной работе.

Хуже всего, что, словно в ответ на этот Настин писк, похожий звук раздался откуда-то снизу, с пола, и затем что-то коснулось ее ноги, что-то коснулось голой щиколотки и попыталось проползти выше. Настины брюки по моде того лета едва прикрывали колени, поэтому контакт с невидимой тварью получился прямым и впечатляющим. Настя судорожно задергала ногой и, повизгивая, отскочила в сторону. Ведя рукой по стене и уже не обращая внимания на то, что она влажная, скользкая и холодная, Настя быстро-быстро направилась в ту сторону, куда пару минут назад ушли Денис и Ключник. Несмотря на все полученные в коридоре травматические впечатления, Настя все же сообразила, что ей не стоит бегать по здешним коридорам с топотом и паническими воплями. Ключнику это не понравится, а значит, планы Дениса, в чем бы они ни состояли, можно будет выбрасывать на помойку. А поскольку Настя полезла в эту жуткую дыру не для того, чтобы их рушить, а чтобы Денису помочь, значит, и дальше надо было действовать в прежнем направлении.

Она остановилась и попыталась дышать глубоко и ровно. Она положила ладонь на грудь, чтобы успокоить колотящееся сердце. Она сосредоточилась на мысли, что вот еще немного, еще пять-шесть-семь минут, и они с Денисом выберутся из этой дыры, причем не просто так, а с чувством выполненного долга. У него свой долг, у нее – свой. И как только они выберутся на свет божий, вот уж тогда Настя устроит Денису такие разборки, что мало не покажется; вот уж тогда она припрет его к стенке и заставит выложить всю правду; вот уж тогда…

Тут до нее стали доноситься голоса. Поначалу Настя приняла их за симптомы собственной прогрессирующей шизофрении, но потом в одном из голосов явно услышался Денис, да и говорили там такое, что лучше было признать эти голоса за сторонние. Ибо если согласиться, что в черепушке у тебя три мужских голоса ведут совершенно дикие разговоры, то надо срочно покупать смирительную рубашку посимпатичнее и идти сдаваться в психиатрическую лечебницу.

Позже, по сути уже в другой жизни, пережив и шестое сентября, и Старые Пряники, Настя так и не смогла толком вспомнить, о чем разговаривали тогда Денис, Ключник и высокий худой мужчина в темных очках. Она помнила только свое впечатление от разговора – «дикость какая-то».

Еще позже, пережив уже и ночной кошмар в придорожном кафе в семидесяти километрах от Старых Пряников, пережив еще много чего, Настя вспомнила кое-какие обрывки той беседы. Они всплывали в ее памяти так неожиданно, как быстрая полноводная река вдруг выбрасывает на берег странные предметы, подхваченные ею где-то выше по течению, – без пояснительных записок, без комментариев, без объяснений. Части чего-то целого, перенесенные во времени и пространстве и ставшие загадкой, смутным намеком на целое, – как кусок мозаичного панно или уголок книжной страницы, найденные через тысячи лет уже другой расой, пришедшей на смену своим неудачливым предшественникам.

Звучало это примерно так:

– …считаешь, что это имеет какую-то ценность?

– …позже, может быть… но пока…

– …мусор, обычный мусор.

– …это стоит денег, но не…

– …стоит целиком, понимаешь?

– …еще бы ухо отрезал и приперся за гонораром.

– …как же тогда…

– …вот поэтому за это и платят деньги!

– …я надеялся, что…

– …так дела не делаются.

– …но может быть…

– …последний твой шанс.

– …я сделаю, я обязательно…

– …помогать… твоя нашивка… время…

На этом то ли закончился разговор, то ли перегруженная страхом Настя в этом месте перестала воспринимать доносившиеся до нее обрывки фраз.

Но когда эти обрывки все же воскресли из мертвых и выстроились перед мысленным взглядом Насти узкой колонкой диалога, было уже слишком поздно. Помочь Денису Андерсону они уже не могли. Филиппу Петровичу – тоже.

Что касается Насти, то ей, получившей новую порцию заплутавших воспоминаний о собственной забытой жизни, оставалось лишь невесело улыбнуться и добавить к длинному списку своих ошибок еще одну.

11

Насколько стремительно рука Филиппа Петровича бросилась под газету, чтобы накрепко ухватить рукоятку пистолета, настолько неохотно и медленно эти пальцы ослабляли свой зажим и выползали из-под газеты.

– Ложная тревога, – сказала Настя.

– Посмотрим, – ответил Филипп Петрович.

Все эти слова и действия были сказаны и предприняты по поводу третьего мужчины, который кое-как протиснулся в дверь кафе. Филипп Петрович среагировал на звук открывающейся двери, но когда он увидел это измученное дорогой и непогодой лицо, когда он увидел, как мужчина пытается втащить за собой большую дорожную сумку, а та развернулась и застряла в дверях… И вправду ложная тревога. Мужчина был не то что неопасен, он был в известной степени жалок – со своим совершенно невзрачным лицом и совершенно невзрачным обликом, к которым обычно приходит обычный человек после пятидесяти лет совершенно обычной жизни. Настя уже стала забывать, каково это – жить обычной жизнью; но если ее итог – вот он, тащит свой баул по полу, вытирает мокрое лицо и легким матом высказывает друзьям свое мнение о погоде… Тогда, может быть, встреча с Денисом Андерсоном и все последовавшие за этим кошмары – не худший способ прожить жизнь?

Филипп Петрович тем временем искоса наблюдал за тем, как трое мужчин обустраиваются за дальним столиком, как из дорожной сумки появляются целлофановые пакеты и газетные свертки, как завязывается бескомпромиссная дискуссия по поводу надо или не надо доедать копченую курицу, захваченную из дома…

– И вправду ложная тревога, – сказал Филипп Петрович, как-то рассеянно посмотрел на Настю, откинулся на спинку кресла, улыбнулся и заснул. От изумления Настя раскрыла рот и целую минуту пребывала в полном оцепенении. Сложно сказать, что изумило ее больше всего – что Филипп Петрович заснул, что он заснул именно в такой неподходящий момент или что в результате этого события Настя оказалась предоставленной сама себе. Из этого оцепенения ее вывела мысль, кристально ясная, как колокольный перезвон ясным воскресным утром. Или это даже была не мысль, а картинка, визуальный образ, но опять-таки предельно ясная и очень простая.

Настя увидела себя со стороны – как она встает из-за стола, застегивает куртку, медленно идет к выходу, бросает прощальный взгляд на Филиппа Петровича, толкает входную дверь и исчезает за ней. Увиденное было столь неожиданно простым способом выбраться из бесконечного и бессмысленного лабиринта, в котором она плутала под руководством Филиппа Петровича, что Настя едва не кинулась бежать в ту же самую секунду, как только представила себя выходящей за дверь кафе и исчезающей в ночи. Но Настя сдержалась.

Она посмотрела по сторонам – чуть оживившаяся буфетчица хихикала над шутками дальнобойщиков, а кавказец все так же не подавал признаков жизни. Никому не было до нее дела, так что Настя, еще не вставая, перенесла вес тела на ноги, чуть приподняла зад и вытащила из-под него кресло, не касаясь ножками пола. Потом она выпрямилась и сделала шаг назад. Один маленький шаг назад и начало большого пути, который теперь Настя будет прокладывать самостоятельно. И прежде чем пуститься в этот большой путь, Насте позарез нужно было в туалет.

Мелкие недостатки конструкции человеческого тела иногда превращают самые пафосные замыслы в довольно смехотворные истории – так сказал бы по этому поводу Иннокентий. И наверняка привел бы в пример историю с королем Джулианом:

– Он уже почти выиграл сражение при Килиманджаро, как вдруг ему нестерпимо захотелось отлить. Джулиан перестал рубить врагам головы отскакал немного в сторону, слез с лошади и стал справлять свою неотложную нужду. В этот момент ему и вломили топором между лопаток. Все, не стало короля Джулиана, и Килиманджарская битва закончилась сущим недоразумением: обе стороны стали считать, что одержали победу. И у них были для этого основания – ведь одна сторона потеряла почти всю армию, а другая осталась без короля.

– Враки, – сказала я, поскольку как раз недавно читала справочник по истории королевской династии Андерсонов. – Король Джулиан погиб совсем не так. Уже после победы при Килиманджаро, при переправе через реку он…

– Вот это и есть враки, – перебил меня Иннокентий. – Это враки, потому что про смерть Джулиана надо было написать что-то приличное. Нельзя же было написать, что его нашли с расстегнутыми штанами в луже собственной крови пополам с мочой…

– Фу, – сказала я. – Ну тебе-то откуда знать про штаны и про лужу?

– А кто, по-твоему, врезал ему топором между лопаток? – гордо спросил Иннокентий.

Тут я основательно задумалась, потому что разговор происходил в номере гостиницы «Оверлук», которая от фундамента до пентхауса принадлежала королевской семье Андерсонов.

– А они, то есть Андерсоны, знают, что ты убил их предка? – поинтересовалась я. Тут пришел черед Иннокентия погрузиться в раздумья.

– Знаешь, – сказал он пару минут спустя, – по-моему, я им говорил. Только не помню когда. И не помню кому…

Поймав мой скептический взгляд, он снова задумался и еще через пять минут сообщил:

– Да. Говорил. Я признался в этом Питеру Андерсону, племяннику Джулиана. Мы выпили, стали хвастаться…

– Ну и…

– Он вызвал меня на поединок… – вытягивал из себя воспоминания Иннокентий, причем, судя по его выражению лица, это был адский труд. – Вызвал меня на поединок, и… И я его убил.

– Два-ноль в твою пользу, – подытожила я. – И что дальше?

– А что может быть дальше?

– Ну а остальные Андерсоны знают?

– Знаешь, я им уже один раз рассказывал, зачем повторяться? Кому нужны исповеди трехсотлетней давности?

Тут он был прав. Исповеди трехсотлетней давности мало кого интересуют. Во-первых, потому, что они трехсотлетней давности, во-вторых, потому, что они исповеди. Исповедь подразумевает, что сейчас человек станет вытаскивать из себя наружу всю свою боль, все свои несбывшиеся мечты, все свои утраченные иллюзии. Ну и кому на это приятно смотреть? Люди, скорее всего, благоразумно разбегутся в стороны, как от взрывного устройства, чем станут сердобольно выслушивать историю чьих-то страданий.

Я, к примеру, точно не стану такое слушать. Зачем лишний раз смотреться в зеркало, если заранее знаешь, что тебя там ждет?

Или… Или не знаешь?

12

Ключник выставил их наружу, закрыл за ними дверь, запер ее на все замки и засовы и, наверное, давно занимался своими обычными делами – пил самогон или сортировал черепа, – а они все еще стояли перед входом в подземелье, растерянные и подавленные. Настя уже и забыла, что намеревалась устроить Денису свирепую выволочку сразу же, как только они выберутся на свет. Сам Денис завороженно лохматил пятерней свои волосы на затылке, а на лице его была написана глубокая растерянность. Они стояли рядом, но не смотрели друг на друга, словно только что вместе пережили что-то постыдное, а что еще хуже – возможно, изменившее их отношение друг к другу.

Прошло, может быть, пять минут, а может, и больше, когда Денис все же оставил свою макушку в покое и осторожно тронул Настю за локоть.

– Послушай, я…

– Потом, – сказала Настя. – Все потом…

Она поняла, что ей сейчас совершенно не хочется устраивать сцен Денису, не хочется слушать его оправдания, даже если те неожиданно окажутся убедительными. Настя хотела убраться отсюда прочь, чтобы дневное солнце наконец прогрело ее кости и вытравило оттуда подземный холод и подземный страх.

Так что Настя взяла Дениса за руку – и тот с готовностью подчинился – и повела его к дороге, приговаривая на ходу:

– Потом расскажешь, все потом…

И Денис кивал ей в ответ, кивал слишком покорно, чтобы Насте это понравилось; слишком покорно, чтобы правдивый рассказ обо всем случившемся входил в его намерения.

Когда они приехали в город, зашли в свое излюбленное кафе и поднялись на второй этаж, где было поменьше народу, Денис по-прежнему был готов ответить Насте на все ее вопросы, но растерянности и покорности в нем уже не чувствовалось. Настя скорее почувствовала в нем сосредоточенность, словно Денис пытался на ходу решить какую-то важную проблему, но ему не хватало ни времени, ни еще какой-то очень важной вещи.

Подземный холод еще не до конца отпустил Настю, поэтому она взяла горячий чай. Перед Денисом стоял высокий бокал с апельсиновым соком, но Настю грызли сомнения насчет того, этот ли напиток нужен ее парню сейчас.

– Может быть, тебе выпить? – предположила Настя.

– Выпить? – он недоуменно посмотрел на свой бокал. – Ну да, конечно. Вот мой сок.

– Выпить что-нибудь алкогольное, – пояснила Настя.

– Нет, не нужно, – как-то уж слишком резко ответил Денис. – Алкоголь… Он нехорошо на меня действует.

– Понятно, – сказала Настя. – Слушай, я правильно поняла… Ты что, вообще не пьешь? Я сейчас поняла, что за все время, пока мы с тобой знакомы, я ни разу не видела, чтобы ты…

– Он нехорошо на меня действует, – повторил Денис.

– Может, это у вас в стране традиции такие?

– И традиции тоже. У нас такая традиция, что до двадцати лет нельзя пить алкоголь.

– Понятно. У нас немного другая традиция, – попыталась улыбнуться она, но лицо Дениса оставалось сосредоточенным, словно он принадлежал к религиозной секте, где табу на алкоголь было краеугольным камнем веры.

– Я завела об этом речь, потому что после… – Настя запнулась, затруднившись определить случившееся, и потом произнесла слово, вроде бы подходящее, но в то же время никак не отражающее суть сегодняшнего нисхождения в подземелье. – После стресса иногда даже нужно чуть-чуть выпить…

– Он нехорошо на меня действует, – раздраженно сказал Денис. – Однажды… Однажды я выпил алкоголь. И после этого поступил плохо. Совершил ошибку. Потому что плохо соображал. Больше я не буду пить алкоголь.

– Понятно. А еще я хотела спросить…

Денис напрягся, и Настя быстро свернула в безопасную сторону:

– Как вышло, что ты так хорошо говоришь по-русски?

– Долго учился, – сказал Денис, которому этот вопрос явно понравился больше предыдущего. – С пяти лет я учился, учился и потом еще учился. Очень скучно, но это тоже традиция. Никуда не денешься.

– А почему тебя учили именно русскому?

– Меня учили всем основным языкам. Английский, французский, немецкий, испанский…

– Bay, – сказала Настя. – С ума сойти. Я английский тоже лет с пяти учу и никак толком не выучу, а уж чтобы еще четыре языка…

– Пятнадцать, – уточнил Денис.

– Что?

– Пятнадцать языков. Не все одинаково хорошо, но…

– Ни фига себе! – искренне восхитилась Настя. – Пятнадцать! Русский, английский, французский, немецкий, испанский… Это пять. Еще десять?! Это какие же – итальянский, да? А китайский?

– Не очень хорошо, но…

– Обалдеть! Монахова офигеет, если узнает! Хотя нет, не офигеет. Для нее это ничего не значит, она предпочитает банковские счета и драгоценные металлы. Если бы у тебя было пятнадцать банковских счетов в Швейцарии, это бы она оценила! Или нет, она бы просто свернула мне шею, если бы у тебя было пятнадцать банковских счетов. – Настя рассмеялась. Кажется, холод все-таки ушел из ее тела и мыслей. Кажется, она вернулась к тому, что было раньше. А Денис?

Денис тоже улыбался, пил свой сок, но кто знает, что там было у него внутри?

– Слушай, – Настя продолжала веселиться уже не столько для себя самой, сколько для Дениса, – вот ты выучил пятнадцать языков, а какой из них самый смешной?

– Самый смешной? После русского?

– А что, русский – смешной?

– Конечно, раз в нем есть такие слова, как… – Денис наморщил лоб и со стоном прохрипел: – Пре-смы-ка-ю-щи-е-ся-я-я… Я два часа хохотал, когда прочитал в словаре это слово.

– Это не смешное слово, – возразила Настя, посмеиваясь. – Потому что это крокодил. Крокодил – это не смешно, я боюсь крокодилов…

– Зачем ты их боишься? Они ведь у вас не живут. А знаешь почему? Они обижаются, что вы их так называете: п-и-ре-смы-кающии-и-ися-я… Бр-р!

Пресмыкающиеся или нервы были тому виной, но у Насти от смеха заболел живот. Вероятно, по причине тех же самых нервов Дениса теперь было не остановить.

– Но на самом деле «пресмыкающиеся» – это просто детский лепет по сравнению с «машиненбетрибсунтербрехунгс… – Он перевел дух и продолжил: – … ферзихерунгсбедингунген»…

– Что это? – всхлипнула Настя.

– Это по-немецки.

– Правда? Это одно слово?

– Да, – Денис наслаждался своим успехом в комическом амплуа. – Но ты спрашивала про самый смешной язык…

– Ага…

– Самый смешной язык – вот… – Денис наморщил брови, как бы собираясь с мыслями, и Настя приготовилась к новому приступу смеха, зажала себе рот ладонью, чтобы не вырвалось совсем уж неприличного ржания.

– Ркхаат скрадш прогроон, – тщательно выговорил Денис.

Настя молчала. Новый приступ смеха умер, не родившись. Она отняла ладонь ото рта.

– Что это за язык? – спросила она.

– Правда, смешно?

– Нет, – сказала Настя. – Не очень. Странный какой-то язык. Африканский какой-нибудь?

– Не совсем, – сказал Денис.

– Эти «гр» и «хр»… – Настя пожала плечами. – Это как будто не люди разговаривают, а… Драконы какие-нибудь.

– Точно, – согласился Денис. – Одни «гр» и «хр». Представляешь, как я замучился его учить?

– Ага, – автоматически согласилась Настя. Она не сказала Денису, что от фразы на странном грохочущем языке ей снова стало холодно, словно на миг Настя вернулась в подземелье, к крысам, Ключнику, темноте и невыразимому страху.

Она взяла еще одну чашку чая, уловила успокаивающий бергамотовый аромат, кивнула собственным мыслям и посмотрела на Дениса.

– Что? – спросил он, тоже спокойный и расслабленный.

– А теперь расскажи мне все, – сказала Настя.

– Хорошо, – невозмутимо сказал Денис.

…Примерно в этом месте почтенная публика, возмущенная тупостью главной героини, должна начинать кричать что-нибудь типа: «Эй ты, овца! Ты что же, вообще ни во что не врубаешься?! Все ведь ясно как божий день! Ты просто вспомни, что тебе говорила Монахова про ту закрытую вечеринку, сопоставь это со словами Дениса про алкоголь… Ну? Въехала? Нет?! Знаешь, если тебе пару страниц спустя перережут глотку – сама будешь виновата. Потому что дура».

Я бы согласилась с этими возмущенными воплями, если бы не одно «но».

«Но» заключается в следующем: это была моя жизнь, она продолжалась двадцать четыре часа в сутки, и происходило в этой жизни много всего разного, интересного и не очень. И когда я рассказываю про свою жизнь, то выбираю из этих дней и недель лишь то, что имеет прямое отношение к основному сюжету, то есть к истории о том, как я встретила Дениса Андерсона, потом потеряла его, потом снова нашла, но… Потом я оказалась на третьем этаже отеля «Оверлук». Отсюда мне видно, как королевские гвардейцы, переодевшись в штатское, поспешно отправляются к швейцарской границе. Скоро в столице останемся мы с Иннокентием, ну и король Утер с секретарем. В отличие от гвардейцев, мы знаем, что бежать в Швейцарию бесполезно, вот мы и не дергаемся…

Так, о чем это я? Ах да, я о том, что читающая публика получает доступ уже к отсортированной информации, поэтому ей легко сделать нужные выводы и обозвать недогадливую героиню овцой. Но мне-то никто ничего не отсортировывал, я не знала, на какие звонки Монаховой обращать внимание, а на какие нет, какие слова Дениса запоминать, а какие нет. Я просто пыталась хоть немножко разобраться в ситуации. У меня не слишком хорошо это получалось, но я бы еще посмотрела на всяких там грамотеев, если бы упомянула не один звонок Монаховой, а пересказывала бы каждый ее звонок. Представляете? Нет, не представляете. Если бы представили, у вас бы волосы встали дыбом. Монахова, она… В общем, мало бы вам не показалось.

А ведь еще бы я могла рассказать про летнюю сессию, про то, как я работала в магазине женской одежды, как однажды я чуть не попала на телевидение в рекламу плавленого сыра… Я могла бы все это вывалить на вас с кучей ненужных подробностей, имен и прочей фигни! И что тогда? Догадались бы вы, что, когда Денис говорил про неудачный опыт с алкоголем, он имел в виду ту самую закрытую вечеринку, на которой его застукала Монахова? А когда он говорил про ошибку, то имел в виду ни много ни мало как общение с неким пожилым господином, которое закончилось тем, что Денис, во-первых, этого господина убил, во-вторых, отрезал ему голову, в-третьих, попытался эту голову продать интересующимся людям, – догадались бы? И что когда он говорил про ошибку, то сожалел не о том, что отхватил голову тому господину, а о том, что голову-то у него не купили… Те самые интересующиеся люди покупали вампиров не по частям, а исключительно целиком. Я случайно не забыла сказать, что тот пожилой господин был вампиром? Забыла? Ну так могли сами догадаться, раз такие умные… На минуточку – моим парнем был наследный принц европейского государства. Кто еще из присутствующих может этим похвастаться? Тогда молчим в тряпочку и не перебиваем.

Что я периодически вела себя как полная дура – без вас знаю.

13

Настя открыла кран с холодной водой, намочила ладони, провела ими по лицу и застыла перед зеркалом с закрытыми глазами, словно медитируя.

– Я все делаю правильно, – сказала она себе. – Что бы там ни происходило в семье у Дениса, это их проблемы. Не мои. Мне и так досталось в последнее время, так что самое время по-тихому слинять, затаиться и прийти в себя. Встретиться с Монаховой. Позвонить в деканат. Может быть, даже позвонить родителям, хотя… Короче говоря, поговорить с нормальными людьми, а не с психами. Когда я поговорю с нормальными людьми, я тоже снова стану нормальной. Пока я общаюсь с психами типа Иннокентия или Макса, я сама становлюсь психованной. Филипп Петрович вроде бы неплохой мужик, но он работает на кого-то из этих психов, поэтому лучше оставить его спящим за столом этого богом забытого кафе. Если я вспомню что-то ценное про Дениса, я позвоню по тому телефону, который дал мне Филипп Петрович… Но вообще, с меня хватит, я иду домой, без всяких провожатых…

Теперь нужно было открыть глаза, выйти из туалета, повернуть направо, дойти до конца коридора и выскользнуть через заднюю дверь во двор кафе.

Действуя согласно этому плану, Настя сначала открыла глаза – и поняла, что ее план горит синим пламенем. Колени подогнулись, и Настя инстинктивно схватилась за раковину.

– Ты разве не рада меня видеть? – шепнули Насте на ухо. – Ну что ты, что ты, расслабься. А то у тебя такие глаза… Будто испуганные.

Настя смежила веки. Рыжее пламя в зеркале исчезло, но рука Лизы по-прежнему лежала на Настином плече.

– Я должна сказать тебе спасибо, – шептала Лиза. – Мы так позорно провалились тогда с Иннокентием… Он застал нас врасплох и перерезал, как баранов… Ну я, конечно же, не про себя говорю, я про тех, кого можно перерезать. Всякие там Покровские и прочие олухи. Главное, что Иннокентий тогда сбежал и мы никак не могли его найти… Но ты привела нас к нему. Спасибо.

Настя яростно двинула назад локтем, но Лиза без труда избежала удара и так же без особых усилий заломила руку Насти за спину.

– Если тебе нравится разговаривать в такой позе, пожалуйста…

Она смеялась. Настя не видела ее лица, но она слышала этот издевательский тон и дрожала от страха и бешенства одновременно. Лиза оценила эту дрожь и чуть надавила на выкрученную руку: страха стало больше, бешенства меньше.

– Что тебе нужно? – спросила Настя, стараясь говорить спокойно и уверенно.

– Мне нужна ты.

– Зачем?

– Затем, что ты хорошо знаешь Дениса Андерсона. Ты сильно выросла в моих глазах, когда я узнала, что у тебя с ним было большое светлое чувство…

– Да что вам всем дался этот…

– Если бы я знала это с самого начала, у нас с тобой все было бы совсем по-другому, – ласково сказала Лиза и, управляясь с вывернутой рукой как с рычагом, направила Настю к двери.

– Неужели? А разве ты умеешь по-другому обращаться с людьми?! – Настя попыталась перейти на крик – теперь нужно было во что бы то ни стало разбудить Филиппа Петровича. – Ты только и умеешь, что ломать руки!

– Это неправда, – сказала Лиза с деланой обидой. – Я могу быть очень ласковой. Я могу быть очень нежной. Просто люди, с которыми я бываю нежной, потом уже никому ничего не рассказывают… Но это не твой случай.

Она вытолкнула Настю в коридор.

– Если бы я знала, что ты подруга Дениса Андерсона, я бы не стала запускать тебе «беспамятника»… Я бы не стала нанимать этих идиотов, Сахновича и Покровского… Я бы стала пытать тебя сама, со всей своей фантазией, со всем своим умением… С фантазией у меня все в порядке, ты увидишь. И умение… С каждым годом все лучше и лучше, с каждым годом…

Повеяло холодом – Настя увидела, что дверь в конце коридора, та самая, через которую она недавно собиралась улизнуть в нормальную жизнь, открылась и за этой дверью стоит черный микроавтобус. Задние дверцы его были распахнуты, словно челюсти, ожидающие добычу. Добыча упиралась, но без особого успеха. К тому же в дверях, готовые прийти Лизе на помощь, стояли два крепких парня под два метра ростом. Причем самым пугающим в них были не рост и ширина плечей, а глаза – остановившиеся, холодные, невыразимо жестокие, глядящие на Настю не просто свысока, а словно с той стороны добра и зла.

Короче говоря, по всем признакам это была безвыходная ситуация, в которой остается лишь реветь от бессилия и от того же бессилия выкрикивать самые грязные слова, чтобы хоть этим ранить врага. Коридор был коротким, поэтому слов Настя успела употребить немного… как вдруг кто-то гораздо громче и яростнее продолжил ее дело. Лишь пару лихо закрученных матюгов спустя Настя поняла, что весь этот поток словесной ярости исходит от Филиппа Петровича.

При этом он отчаянно пытался стряхнуть с себя какого-то человека, да еще ухитрился вскинуть пистолет и нажать на курок. Насте показалось, что целится он прямо ей в лицо.

Наверное, было за что.

14

Позже Настя поняла, что ревущий благим матом и палящий из своего большого черного пистолета Филипп Петрович напоминал медведя Балу из старого мультика про Маугли – в той серии, где Балу дрался с бандерлогами, яростно стряхивая их с себя, чтобы через секунду быть облепленным врагами снова.

Но это позже. Тогда ей было не до ассоциаций. Она приготовилась умирать, причем всеми возможными способами. Для начала Настя решила, что Филипп Петрович решил вышибить ей мозги. Она зажмурилась, еще мгновение чувствуя, как Лиза упрямо тащит ее к микроавтобусу… Потом раздалось: бам! бам! бам! бам! – выстрелы перекрыли непрекращающийся мат Филиппа Петровича, и Настя полетела на пол, чувствуя, что половина лица у нее стала мокрой и горячей. Настя испуганно заорала, но кто-то орал еще громче ее, потом снова началось – бам! бам! бам! – и Настя вжалась в пол что было силы. Правый глаз был залит кровью, но левый Настя все же открыла…

– Теперь я рада тебя видеть, – дрожащим голосом прошептала она. – Вот в таком виде я тебя просто обожаю…

Спутавшиеся рыжие волосы закрывали лицо Лизы, но и сквозь них, и сквозь кровь было видно черное отверстие над левой бровью.

Бам!

Настя вздрогнула, но продолжения не последовало. Вместо этого Настю схватили за шиворот и установили в вертикальном положении.

– Н-нор…

– …мально, – закончила за Филиппа Петровича Настя, но тот не успокоился, вытащил из кармана пальто носовой платок и осторожно вытирал с Настиного лица кровь, пока не убедился, что кровь – чужая. Сам Филипп Петрович так легко не отделался – Настя заметила порезы на шее и рассеченный лоб, и это, вероятно, было еще не все. На Настины расспросы Филипп Петрович застегнул пальто и отмахнулся.

– Сваливать надо, – сказал Филипп Петрович, глядя почему-то в пол. Настя подумала, что нужно как-то объяснить свое поведение, и промямлила:

– Я пошла в туалет…

– Да, сваливать надо, – повторил Филипп Петрович и вставил в пистолет новую обойму. Настя осмотрелась: два трупа у раскрытых дверей микроавтобуса, Лиза, еще двое за спиной Филиппа Петровича. И бог знает что еще в самом кафе.

– Думаете, их было больше?

Вместо ответа Филипп Петрович передернул затворную раму.

– Зачем вы…

Настя осеклась на полуслове, потому что, следуя за сосредоточенным взглядом Филиппа Петровича, она посмотрела на труп Лизы. Труп вздрогнул. Потом вздохнул. Потом сел, открыл глаза и убрал волосы с простреленного лба. Настя почувствовала, как в голове у нее становится холодно и пусто, и как в желудке сворачивается вязкий клубок, и как руки и ноги становятся ватными…

Она потеряла сознание в тот момент, когда Филипп Петрович выстрелил Лизе в сердце. Тело качнулось назад, но не упало. Лиза медленно поднесла палец к ране в своей груди, тронула разодранную опаленную ткань, посмотрела на темную кровь на подушечке пальца и как будто задумалась.

– И кто тебя учил так обращаться с девушками? – укоризненно сказала она, по-прежнему сидя на полу и, видимо, не замечая, как судорожно подрагивает ее подбородок, а пальцы левой руки с невероятной быстротой скребут грязный линолеум.

Филипп Петрович на секунду задумался, а потом выстрелил в Лизу еще четыре раза и отступил назад, ожидая результата. Лиза закашлялась, постучала ладонью по груди, потом подставила руку, и в нее из раны выпали два сплющенных кусочка металла.

– Больно, – недовольным тоном сказала Лиза. – Тебе бы так, а?

По телевизору – всякая ерунда, к тому же на иностранных языках. Поэтому иногда ничего другого не остается, как включить ноутбук, вставить единственный имеющийся у меня диск и запустить фильм. Сначала у меня требуют пароль. Смешно, я смотрела этот фильм уже раз пять, а у меня все равно требуют пароль. Я стучу по клавишам, жму на ввод, и меня пускают в меню. «Уровень допуска – номер один», – любезно сообщает компьютер. На экране окошечки от одного до десяти, и моя галочка стоит в самом нижнем окошке. Надо сказать, меня это бесит. Хотя… Хотя я знаю больше, чем положено первому уровню. Я видела кое-что, выходящее за пределы своего ранга, причем видела не на экране монитора, а в реальной жизни. Я выбираю в настройках русский язык и кликаю на «Просмотр». Первые несколько секунд экран остается черным, потом звучит музыка. Это известная музыка; как я недавно узнала, ее написал Штраус, только не тот, который вальсы писал, а другой. Все знают эту музыку, и вот под её сопровождение из темноты в центре экрана появляется маленькая точка, которая затем увеличивается в размерах и становится шаром, а шар становится планетой Земля. Для тех, кто ее не узнал, голос за кадром говорит:

– Земля, наша планета. Есть и другие планеты во Вселенной, но Земля имеет одно важное отличие – здесь есть жизнь, жизнь во всем разнообразии…

Голос за кадром продолжает вещать – глубокий и всезнающий. Самое смешное, что этот тип за кадром был уверен, что участвует в съемках фантастического фильма. И режиссер тоже. Режиссером был какой-то модный молодой американец, который в основном снимал рекламные ролики. Ему и всей этой кинокомпании заплатили хорошие деньги и попросили сделать фильм, не отступая ни на букву от сценария. Они все сделали и даже никаких вопросов не задавали – что будет дальше с этим фильмом? почему все копии вместе с негативом забрали и увезли в Европу? Я думаю, что им было наплевать. Срубили хорошие бабки за простую работенку и забыли об этом. Принялись снимать боевики про то, как прилетают инопланетяне и разносят в щепки Белый дом. Как будто инопланетянам делать больше нечего, как гоняться за американским президентом! Если вам приспичит уничтожить муравейник, вы что, будете искать там главного муравья? Нет, вы просто обольете муравейник бензином и чиркнете спичкой – геноцид так геноцид, без половых, расовых и социальных различий. Между прочим, слово «геноцид» здесь употреблено не потому, что я демонстрирую незаконченное высшее образование. Сейчас это популярное слово. Буквально вертится на языке.

Что у нас на экране? Достижения человеческой цивилизации – пирамиды, храмы, подводные лодки, небоскребы, компьютеры, космические корабли. Многотысячные толпы людей на каких-то площадях, потом несколько крупных планов – мужчина, женщина, ребенок, белые, негры, азиаты…

– Человек по праву чувствует себя хозяином Земли, – пафосно говорит голос за кадром.

Я улыбаюсь. Это один из моих любимых моментов в фильме. Когда я смотрела его впервые, то в этом месте у меня просто челюсть отвисла – при том, что я-то примерно представляла, что мне покажут.

– Человек по праву чувствует себя хозяином Земли, – повторяет голос за кадром. Поскольку я смотрю фильм не впервые, то могу заметить, что сейчас этот голос звучит не так торжественно. Там появилась малозаметная ирония…

– Но…

В секунду планета снова сжимается до размеров точки в середине экрана. Мы приближаемся к ней, но уже не так быстро.

– Но так думают не только люди.

Бам. Весь экран занимает широкое волосатое лицо с серой пористой кожей. Когда я говорю «волосатое» – я имею в виду не только усы и бороду.

– Гномы, подземные стражи, как они себя именуют, тоже считают себя хозяевами Земли.

Бам. Бледно-зеленое, почти прозрачное лицо с глазами навыкате холодно смотрит с экрана.

– Водяные считают, что Земля принадлежит им.

Бам. Это уже даже не лицо, это мохнатая морда с впечатляющими клыками, которые не помещаются в пасти.

– Оборотни, или двуликие, верят, что они избраны богами владеть Землей.

Бам. Узкое бледное лицо с красными зрачками.

– Вампиры, или дети ночи, знают, что Земля должна принадлежать только им.

Камера отъезжает назад, теперь видно не только лицо вампира, но и всю его тонкую, чуть сутулую фигуру. Камера отъезжает дальше, и теперь видно, что справа от вампира стоит оборотень, слева – человек. Дальше – гном, потом – водяной, потом еще кто-то, кого не удается толком рассмотреть, потому что в студийном павильоне частично гаснет свет и видны лишь силуэты – невероятные, немыслимые, но выстроившиеся бок о бок на фоне белого задника с изображением земного шара.

– Двенадцать, – голос за кадром обретает прежний пафос. – Двенадцать Великих Старых рас живут на Земле, и все они – ее хозяева. Вампиры, водяные, гиганты, гномы, драконы, люди, оборотни…

Нарисованная Земля на студийном заднике становится компьютерной моделью планеты, а затем превращается просто в круг, белый круг на черном фоне. Внутри этого круга медленно проявляется схематичный рисунок – дерево с шестью ветвями с каждой стороны. Эмблема Большого Совета.

Ба-бам! Это музыка Рихарда Штрауса забивает последний гвоздь в крышку гроба. Внутри – ваши прежние знания об окружающем мире.

На минуточку, чтоб вы знали, – моя знакомая Лиза не относится ни к одной из двенадцати Великих Старых рас. Она сама по себе. Так что правильно говорят, что кино и реальная жизнь – это разные вещи. На самом деле Двенадцать Великих Старых рас – это еще не всё. Всё – гораздо сложнее.

Но это так, к слову.

15

Настя открыла глаза и поняла, что крыша у нее съехала окончательно и бесповоротно. Только что ей снился жуткий сон про то, как ее в туалете сцапала Лиза и поволокла к черному микроавтобусу. Самая жуть заключалась в абсолютной реалистичности происходившего, и Настя настолько перепугалась, что проснулась.

Проснулась и облегченно вздохнула. Хотя… Во сне у Насти заложило уши от стрельбы, которую устроил в коридоре Филипп Петрович, и вот пожалуйста – наяву тоже все слышно, как через подушку. Но в остальном все в порядке, все нормально – Филипп Петрович сидит рядом, никакой Лизы не видно, трое мужчин за дальним столиком все так же едят… Может быть, выглядят они слегка одеревеневшими, словно боятся пошевелиться, но, наверное, это просто кажется. Кавказца за стойкой нет, его, должно быть, разбудила та женщина, и он пошел по делам. Логично? Логично. Вот и славно. Дверь в коридор, который ведет мимо туалета во двор… Она приоткрыта. Ну и что, мало ли почему дверь может быть открыта, есть миллион вполне логичных объяснений, например…

Человеческая рука, лежащая на полу между дверью и косяком. И непохоже, чтобы это была рука кого-то, вздумавшего забавы ради полежать на полу в коридоре и просунувшего сюда руку, чтобы помахать посетителям кафе. Нет, эта рука выглядела совсем по-другому, она выглядела…

Именно так. Мертвой.

Настя вздрогнула, будто проснулась еще раз. Она огляделась и увидела все то же самое, но с некоторыми дополнительными деталями, и эти детали меняли смысл происходящего на противоположный. Со знака «плюс» на «минус».

Филипп Петрович и вправду сидел рядом с ней, но выглядел он… пугающе. Он был бледен, по щекам стекал пот, и он совсем не смотрел на Настю, он торопливо что-то наклеивал себе на шею, потом достал из сумки еще одну такую длинную белую наклейку и засунул ее куда-то в глубь своего пальто. Лицо его при этом исказилось, словно Филиппу Петровичу только что сообщили очень неприятное известие. Или же ему в этот миг было очень больно.

– Филипп Петрович, – осторожно спросила Настя, почти не слыша своего голоса, – с вами все в порядке?

– Не совсем, – сказал Филипп Петрович и тут же схватился за пистолет, направив ствол в сторону троицы за дальним столом. – Сидеть! Сидеть на месте, и чтобы руки были на столе…

Один из троих застыл в полусогнутом состоянии.

– Может, помочь надо?

– Не надо, – сказал Филипп Петрович. – Вы мне очень поможете, если не будете дергаться. Сидеть!

Не отводя пистолет от троих мужчин, Филипп Петрович обернулся к Насте:

– Все в порядке, сейчас я немного посижу, и мы пойдем… То есть поедем отсюда. Сейчас…

– Ага, – сказала Настя, и взгляд ее снова скользнул к мертвой руке, высунутой из коридора, а от руки Настин взгляд по цепочке темных пятен на полу проследовал к Филиппу Петровичу.

– Все будет хорошо, – сказал Филипп Петрович. – И не из таких переделок выбирались… Они думали, я им мальчик для битья… Они думали, устроят тут спектакль про короля Бориса и янычар…

Филипп Петрович все сильнее запинался, все длиннее становились паузы между словами, а Настя всё больше наклонялась вправо и вниз, пока не увидела что серия кровавых пятен, начинающаяся от двери, заканчивается темной лужей, в которой мокнут полы пальто Филиппа Петровича. Настя неожиданно для себя самой протянула руку и тронула Филиппа Петровича за запястье. Тот вздрогнул, но потом улыбнулся краем рта.

– Все будет хорошо…

Настя поняла, что сейчас у нее из глаз потекут слезы, но этим слезам было суждено остаться предчувствием, не более того, потому что в следующую секунду дверь из коридора распахнулась и в зал вошла Лиза.

Филипп Петрович посмотрел засыпающими глазами сначала на нее, потом на онемевшую Настю и сказал:

– Все будет хорошо.

Настя инстинктивно стала съеживаться и сползать под стол, но прежде она озвучила свой маленький женский каприз насчет Лизы:

– У-убейте ее, пожалуйста.

– Ладно, – сказал Филипп Петрович. – Я попробую еще раз.

Лиза между тем подошла к барной стойке, двигаясь так медленно и с таким явным трудом, как будто на ней был невидимый водолазный костюм.

– Девушка, вам помочь? – опять вскочил кто-то из троих за дальним столиком.

– Сиди, – сказал Филипп Петрович. – Она сейчас сама тебе так поможет… – Он говорил все тише, словно терял интерес к происходящему вокруг, сосредоточиваясь на происходящем внутри собственного тела; а с тем, вероятно, творилось что-то неладное. За дальним столиком воспользовались этим состоянием Филиппа Петровича и устроили нечто вроде краткого совещания; потом один из троих встал, одернул свитер и направился в сторону Лизы. Насте почему-то подумалось, что это не к добру.

– Пристрелите ее, – повторила Настя, глядя, как Лиза уцепилась за стойку бара и оглядывается по сторонам.

– Я ее сегодня уже пристрелил, – проговорил Филипп Петрович, с трудом поднимаясь со стула. – Я ее пристрелил, но она… она не заметила.

Он взял со стола свой пистолет и прицелился в Лизу, но поскольку делал он все теперь не так быстро и не так умело, то Лиза успела за это время переместиться на несколько метров, не переставая делать какие-то жесты в сторону мужчин за дальним столиком. Их делегат был уже совсем близко, и Настю удивило, что на его лице была написана искренняя обеспокоенность; он действительно переживал за рыжеволосую незнакомку.

– Извините… Девушка, вам плохо?

Филипп Петрович выстрелил, и декоративная бутылка на полке бара разлетелась вдребезги. Лиза не пошевелилась, а мужчина, который спешил ей на помощь, отпрыгнул назад и завопил, не испуганно, а скорее озадаченно:

– Мужик, ты чего?!

– Ничего, – сказал Филипп Петрович и снова выстрелил. Насте показалось, что он попал Лизе в плечо – во всяком случае, та слегка дернулась, как от удара, но в лице не изменилась и уж тем более не упала. Больше пистолет не издал ни звука, хотя Филипп Петрович еще некоторое время по инерции жал на спуск.

За дальним столиком к этому времени явно выработали план действий по усмирению чокнутого стрелка, и, как только стало ясно, что патроны у Филиппа Петровича кончились, двое мужчин кинулись к нему, а один поспешил на помощь Лизе. Филипп Петрович исподлобья смотрел на приближающихся к нему мужчин и рылся в кармане пальто, вероятно, в поисках новой обоймы. Потом он вынул из кармана пустую ладонь и показал ее Насте. И пожал плечами.

Тут один мужчина схватил его за грудки, а второй стал выдирать у Филиппа Петровича пистолет; Филипп Петрович отнесся к этому стоически, то есть стоял и никак не реагировал, и неизвестно, сколько бы эти двое с ним провозились, но тут Настя вылезла из-под стола, схватила табурет от барной стойки и что есть сил двинула по спине тому, который тряс Филиппа Петровича за грудки. Мужчина вскрикнул от неожиданности, разжал руки и повалился грудью на стол. Из этого положения он обернулся и удивленно уставился на Настю.

– Куда ты лезешь?! – сердито выкрикнула та. – Ты знаешь, куда ты лезешь?! Ведь не знаешь, а…

Тут Настя поняла, что изумленный взгляд мужчины направлен уже не на нее, а в другом направлении. Настя обернулась и увидела, что у стойки бара Лиза и мужчина, который так искренне хотел ей помочь, вцепились друг в друга, словно каждый хотел втиснуться в тело другого.

– Ничего себе, – пробормотал оглушенный Настей мужчина. Двое у стойки слегка покачивались из стороны в сторону, и если это было борьбой, то Лиза явно побеждала, заставляя мужчину прогибаться в позвоночнике.

– Валера времени даром не теряет, – сказал третий мужчина, которого парочка у стойки теперь интересовала больше, чем пистолет Филиппа Петровича. Настя сначала не поняла, о чем это он, но потом сообразила – приятелям Валеры казалось, что их друг и девушка у стойки бара сплелись в порыве страсти, что это долгий поцелуй не позволяет двоим оторваться друг от друга. Такая глупость могла прийти в голову только мужчинам. Настя достаточно знала Лизу, чтобы понять – никакой это не поцелуй, и вообще, что бы это ни было, ничем хорошим для Валеры это не кончится.

Пользуясь тем, что внимание мужчин переключилось на пару у стойки бара, Филипп Петрович окончательно высвободился, нетвердой походкой вышел из-за стола, взял еще один табурет и швырнул в Лизу.

– Эй! – возмущенно крикнул тот приятель Валеры, что все еще полулежал на столе. – Кончай буянить, урод! Не ме…

Тут он замолчал, потому что табурет угодил Лизе точно в голову, но она совершенно не отреагировала на послание Филиппа Петровича, она продолжала свое дело, и Валера прогибался все больше и больше, а потом Лиза резко отпустила его, и он рухнул на пол. Несколько секунд тело Валеры билось в конвульсиях, а потом перестало.

– Ни хера себе, – сказал кто-то из мужчин. – Ты, гадина, что сделала?

Лиза обернулась. Ей явно стало лучше. Она довольно улыбнулась, вытерла рот и подмигнула Насте. От этого подмигивания Насте захотелось снова залезть под стол, но тут Филипп Петрович схватил ее за руку и потащил к двери в коридор. Лиза в ответ кивнула, как бы говоря: «Ну-ну, попробуй». Не сводя глаз с Насти, она немного расстегнула «молнию» на куртке и запустила внутрь руку. Потом она вытащила руку, и там был предмет, похожий на мобильник, но, как уже знала Настя, мобильником не являвшийся.

– Мама, – жалобно сказала Настя.

– У нас нет на это времени, – ответил ей Филипп Петрович и подтолкнул Настю к двери. Между тем двое друзей Валеры все громче задавали безответные вопросы насчет того, что сотворила Лиза с их другом, а Лиза не отвечала, и Валера тоже молчал, и, видимо, до этих двоих стало доходить, что случилось нечто ужасное и непоправимое, потому что голоса их стали звучать совсем уже истерично. Но они все же так до конца и не поняли, куда влезли, потому что с перекошенными от праведной злости лицами кинулись к Лизе, а та сделала несколько ленивых движений, и Настя съежилась от раздавшихся воплей невыносимой боли, и запах паленого мяса настиг её уже в коридоре, уже на выходе во двор…

– Сейчас, – сказал Филипп Петрович и сбросил с себя пальто. Его шатало, но он все же сумел завести двигатель микроавтобуса, потом вытащил из машины канистру с бензином, поставил ее посередине коридора и вернулся во двор.

– Садись в кабину, – сказал он Насте, но та не могла пошевелиться, завороженно глядя на то, как из зала кафетерия в коридор выходит Лиза – быстро и уверенно. Их разделяло метров десять, не больше, и Настя видела, как изменилось лицо Лизы, когда она заметила канистру с бензином у себя в ногах. На миг все замерло, а потом Филипп Петрович нажал на курок небольшого автомата, и в коридоре все стало белым и жарким, и там уже не было ни Лизы, ни мертвых тел, только жадное пламя, лижущее стены.

– Садись в кабину, – повторил Филипп Петрович, и Настя поспешно прыгнула в микроавтобус.

Машина так резко стартовала, как будто выпрыгнула со двора, снеся по пути деревянный забор, продравшись через кустарник, попрыгав на рытвинах, но все же выбравшись затем на асфальт.

– Не забудь про карточку, – сказал Филипп Петрович, который так низко склонился над рулевым колесом, словно на нем было написано что-то важное.

– Карточку?

– Позвони…

– Но… Ведь вы же сейчас привезете меня куда нужно… Зачем звонить?

– Мы, наверное, не доедем, – с сожалением сказал Филипп Петрович.

– Почему?

– Сдохну я, – сказал Филипп Петрович и закрыл глаза.

16

Филипп Петрович закрыл глаза и лег на рулевое колесо, отчего машина через пару секунд съехала с шоссе, вздрогнула на преодолении канавы и устремилась куда-то в темноту. Настя одновременно орала и пыталась повернуть руль влево, отчего микроавтобус мотало из стороны в сторону, но поскольку Филипп Петрович своим весом держал руль, то развернуть машину в нужном направлении Насте так и не удалось.

Минуты через полторы Филипп Петрович открыл глаза, выпрямился и автоматически схватился за руль.

– Слава богу! – сквозь слезы пробормотала Настя. – Я уже думала, что вы…

– Попозже. Еще минут десять я протяну.

Филипп Петрович переоценил свои возможности – как только машина вернулась на шоссе, Филипп Петрович стал клевать носом и смотреть на дорогу одним полуприщуренным глазом. Настя не стала ждать, пока он опять потеряет сознание, схватила сумку Филиппа Петровича, поставила себе на колени и лихорадочно перерыла ее – не зная наверняка, что именно она ищет, но надеясь, что Филипп Петрович припас что-нибудь и на этот случай. Она нашла коробку с таблетками, упаковку одноразовых шприцев и какие-то ампулы, но что со всем этим было делать…

– Это, – Филипп Петрович ткнул пальцем в набор ампул с нежно-голубой жидкостью.

– Точно?

– Ага.

И она выдрала шприц из упаковки, сломала головку ампулы, набрала полный шприц голубого лекарства…

– Куда колоть?

– В бок, – Филипп Петрович поднял локоть, чтобы Насте было удобнее. – Да, прямо сквозь рубашку.

Но через рубашку у Насти не получилось, потому что кровь засохла и превратила рубашку в непробиваемый панцирь. Настя осторожно приподняла рубашку, Филипп Петрович морщился, словно собирался чихать, и Настя только потом поняла, что она отдирала прилипшую одежду от кожи.

Дожав поршень шприца до предела, она с надеждой посмотрела на Филиппа Петровича, словно укол мог в секунду исцелить раненого. Тот почувствовал ее взгляд и криво усмехнулся:

– Потом как-нибудь еще… поиграем в больницу.

– Обязательно, – сказала Настя, чувствуя, как слезы, которые она уже не в силах удержать, ползут по щекам, как дрожащие губы ощущают их соленый вкус. Она принялась вытирать лицо ладонями, и вскоре не только лицо, но и руки были мокрыми, а из глаз все лился этот поток влажных сожалений обо всем сразу.

– Ну и чего ты ревешь?

– Потому что… Все ведь из-за меня, да?

– Нет, не из-за тебя.

– Все равно мне жалко… что так вышло.

– А мне не жалко.

Насте нечего было на это сказать. Что бы там ни говорил Филипп Петрович, она знала свою вину и хотела смыть ее слезами, сколько бы их для этого ни понадобилось…

– Как ты их… – вдруг хрипло рассмеялся Филипп Петрович.

– Кого?

– Этих троих… «Куда вы лезете? Вы знаете, куда вы лезете?» Правильно, Настя. Это и вправду важно – знать, куда ты влез. И какие могут быть последствия.

– Они не знали… И они погибли…

– Мы пытались их остановить, ведь так? Но они не знали, что происходит, вот и…

– Еще трое погибло… Из-за меня! – тут Настю буквально затрясло от рыданий. Филипп Петрович молча пихнул ее локтем в бок. От неожиданности Настя замолчала, и тогда Филипп Петрович пояснил:

– При чем тут ты? Их убила Лиза. Она и виновата.

– Но…

– Знаешь что? Ты мучаешься, потому что тоже не знаешь, куда влезла.

– Я? Я знаю – мы ищем Дениса…

– Денис – это только часть проблемы, так что… Когда ты по-настоящему узнаешь, куда ты влезла, ты не будешь так себя мучить. Посмотри на меня – никаких мучений. Я знаю, куда я влез, и я не жалею, я совершенно спокоен. Я знаю, что оно того стоит.

– Оно – это что?

– Дело, которым я занимаюсь.

– И я… Я тоже не пожалею, когда узнаю?

– Во-первых, не пожалеешь. А во-вторых…

– Что?

– Во-вторых, у тебя нет другого выхода. Ты столько знаешь и столько видела, что не сможешь смотреть на мир так, как раньше.

– Наверное…

– Поэтому тебе проще пойти дальше, влезть в это еще глубже и понять истинный смысл… Это проще, чем пытаться забыть то, что ты видела.

– Что уж такого я видела? Болотных тварей?

– Хотя бы.

– Еще вампиров. Лизу. Иннокентия. Карликов, которые падают с потолка…

– Иногда с ними такое случается. Вот видишь…

– Голову горгоны.

– Что?

– Я видела голову горгоны. Я ее сама привезла на шестьдесят девятый километр. В рюкзаке.

– Горгона? – Филипп Петрович нахмурился. – Это правда? Где ты ее взяла?

– Мне ее дал… Денис, – сказала Настя и сама удивилась только что открывшемуся воспоминанию.

– Интересно… – сказал Филипп Петрович и снова нахмурился, но уже не от тяжелых мыслей, а от боли. – Интересно, какая из…

– Что?

– Какая из горгон… Их же несколько сестер… А-ах…

– Что? Что случилось?

– Все… Больше не действует та штука, которую ты мне вколола.

– Давайте еще раз! – Настя снова схватилась за сумку.

– Сердце не выдержит. Можно только один раз за сутки, так что… – Он стал заваливаться вперед, словно засыпая.

– Подождите! Давайте остановим машину, пока вы не…

Филипп Петрович уже закрыл глаза, но руки его еще какое-то время двигались, выполняя необходимую последовательность действий. Микроавтобус замедлил ход, съехал на обочину и замер. Настя приоткрыла дверцу и осторожно осмотрелась – темная степь и ни одного огонька вокруг. Настя захлопнула дверцу и вздохнула. Где-то на краю темного пространства, сомкнувшегося вокруг микроавтобуса, красной полосой занимался рассвет, и это, по крайней мере, походило на символ надежды. Настя потрогала пульс Филиппа Петровича – медленный, неровный, но есть. Стало быть, еще не все потеряно. Оставалось дождаться, когда их найдут коллеги Филиппа Петровича.

С этой мыслью Настя и уснула. Проснулась она оттого, что кто-то посветил ей фонариком в лицо, а потом взял за подбородок и повращал голову вправо-влево для лучшего обзора. Еще сквозь дрему Настя слышала, как мужской голос спросил:

– Она?

– Она, – ответил другой мужской голос.

После этого Настю вытащили из кабины, она проснулась окончательно и попыталась высвободиться, но ее держали очень надежно. Тогда Настя закричала; она продолжала кричать, когда ее запихнули внутрь какой-то машины, когда машина тронулась с места, набрала скорость…

– Ну, может, хватит уже? – тихо спросил кто-то, сидящий рядом. – Если ты хотела этим криком сообщить о своем душевном состоянии, то мы поняли, достаточно, спасибо.

Настя замолчала.

– Включите свет, – сказал тот же голос. В салоне зажглась лампочка, и Настя увидела, что справа от нее сидит молодой светловолосый парень в кожаной куртке. Слева от Насти сидел хмурый брат Макс.

– Здрасте, – от неожиданности сказала Настя.

– У меня очень болит нога, – холодно ответил Макс и отвернулся. Настя стала смотреть в другое окно. Минут через пятнадцать машина замедлила ход, и Настя увидела, как по ходу движения промелькнул подсвеченный указатель «Добро пожаловать в Старые Пряники!».