Демоны вне расписания

1

Наконец это случилось, и невыносимо длинный день 6 сентября для меня закончился. Впрочем, под конец было уже совсем неважно, какой сегодня день и какой сейчас месяц. Под конец я забыла не только это, я забыла, сколько минут ехать от кафе «Три сестры» до отметки «шестьдесят девятый километр». Я забыла, как звали Ключника, – а ведь у него было имя…

Но когда я проснулась, то помнила еще меньше. Никто не спешил мне сообщить, где я, почему я здесь, сколько времени я здесь провела… И самое главное – что будет дальше.

Однако вокруг меня сновали бессловесные тени, которые всегда тщательно запирали за собой дверь, выходя из моей палаты. Они игнорировали мои вопросы и избегали даже случайной встречи взглядами. Я попыталась найти ответы сама. Решетки на окне намекали, что я опасна для общества. Следы от уколов на коже говорили, что меня пытались лечить. Если я до сих пор лежу здесь – значит, с лечением не задалось.

Я только не помнила момента превращения из здорового и нормального человека в больного, которого стоит надежно изолировать. Я довольно четко помнила свою жизнь – не поминутно, но с той обычной степенью подробности, с какой помнят прожитое все люди. Я помнила, что в мае мне исполнилось девятнадцать, что я кое-как окончила второй курс университета (две тройки и две четверки в весеннюю сессию). Я помнила своих родителей, помнила парня, в которого влюбилась в шестом классе и по которому безответно страдала до начала восьмого. Я вспомнила ссору с Иркой Монаховой, я вспомнила несколько текстов Земфиры, да и мой английский тоже никуда не исчез. Я поднапряглась и даже вспомнила порядок песен на компакте, который мне подарил однокурсник Тушкан. Тушкан сам его составил и «нарезал», обозвав свое творение «Песни для плохого настроения». Тушкан, безусловно, был ботаником и занудой, но в музыке и в плохом настроении он разбирался замечательно. Его компакт состоял из пятнадцати песен, настолько тоскливых, что я никогда не дослушивала диск до конца. Подозреваю, что если все же поднапрячься и прослушать все пятнадцать песен подряд, то останется только пойти и повеситься. Я попросила Тушкана сделать противоядие – «Песни для хорошего настроения», и тот делал его уже полгода, ссылаясь на нехватку достойного материала. В хорошем настроении Тушкан разбирался не так хорошо.

Так вот, все это я помнила. Я не помнила, когда вдруг понадобилось меня закрыть в комнате с зарешеченным окном и с кроватью, привинченной к полу. Хотя, может быть, в этом и заключалась моя болезнь – не помнить главное?

Тут были и свои прелести. Безо всяких усилий я похудела килограммов на пять, еще немного – и можно начинать карьеру в модельном бизнесе. Но пока вместо дизайнерской одежды мне приходилось носить длинную белую ночнушку с синим прямоугольным штампом внизу. Я пыталась разобрать стершиеся буквы – без толку. Но явно не Донна Каран.

Время ползло какой-то бесконечной конвейерной лентой, и оно ползло мимо меня. Я стояла у окна, переминаясь босыми пятками на холодном кафельном полу, и пыталась что-то разглядеть в окно, но скудный пейзаж оставался неподвижным и безлюдным. Он был похож на пустыню, выжженную ядерной войной. Но я не помнила этой войны.

Хотя это не означало, что такой войны не могло быть.

Настя сидела на кровати и ждала, что к ней придет врач, но врач не пришел. Пришли совсем другие люди. И у них было свое мнение насчет ее диагноза.

– Настя, мы рады, что вам стало получше.

Однако радости не было на лице этого затянутого в серый костюм человека.

– Это значит, – продолжал он, бесцеремонно усевшись в ногах Насти, – что теперь мы сможем наконец заняться делами.

Настя подтянула ноги к животу, чтобы быть подальше от серого человека. Тот смотрел в упор тусклыми серыми глазами и был похож на тень, которую подобрали с пола, одели в пиджак, брюки и рубашку, но так и не придали человеческой индивидуальности.

– А может быть, мне наконец скажут, где я? Может быть, мне вернут мою одежду? Может…

– Вы не понимаете, – резко оборвал ее человек в сером. – Вы не понимаете серьезности своего положения.

– А что, я – в положении? – Серый человек действовал Насте на нервы, и ей хотелось дерзить. – И это – серьезное положение? Да неужели?

Серый человек протянул руку, и в эту руку вложили большой конверт. Настю вдруг заинтересовал не конверт, а тот, кто его подал, – молодая рыжеволосая девушка в строгом сером костюме. Настя несколько секунд смотрела на девушку, не очень понимая, что же в ней так притягивает взгляд. Рыжая стойко игнорировала интерес Насти, глядя голубыми глазами куда-то в пространство.

– Настя!

Она перестала пялиться на рыжую.

– Настя, посмотрите сюда, – серый человек вынимал из конверта фотографии и раскладывал их на постели. – Вам это должно быть знакомо. Узнаете? – он вцепился взглядом в ее меняющееся лицо. – Узнаете.

Она узнавала. То есть она уже это видела. Более того, она там была. Ну и что дальше? Почему на лице серого человека проступило такое злорадство? Что он хочет этим сказать? Стоп-стоп-стоп…

– Настя, я должен вам сообщить, что наказанием за такое серьезное преступление…

– Наказанием?

– …является…

– За преступление?!

– …смертная казнь.

В этот момент лицо человека в сером выражало не больше эмоций, чем лицо билетного кассира, сообщающего, что билетов на вечерний сеанс нет. Рыжая, прислонившись к стене, продолжала бесстрастно изучать пространство.

– Извините, – сказала Настя, отодвигая от себя фотографии. – Я, может быть, еще не совсем поправилась… Повторите, пожалуйста, еще раз. Повторите, как будто для тупых. Для меня.

– Наказанием за такое серьезное преступление…

– Я не понимаю. Еще проще. Для тупых.

– Настя, – вздохнул серый человек. – Шестого сентября этого года вы совершили тяжкое преступление. Вы убили трех человек. Их, – он поочередно ткнул пальцем в снимки. – Вы действовали в составе преступной группы, куда также входил он, – снова фотография. – Это ваш водитель, ваш сообщник. Он погиб при задержании.

– Я убила трех человек?! – Настя хотела засмеяться, но звуки застряли в пересохшей гортани.

– Да. Доказательств более чем достаточно. Отпечатки пальцев, следы крови на вашей одежде… И так далее.

– А зачем я это сделала?

– Вы исполняли задание.

– Чье?

– Враждебных сил.

– Каких-каких сил?

– Настя, вы прекрасно знаете, кто вас туда отправил, кто дал вам это задание, кто дал вам оружие… Не надо прикидываться.

– Оружие? – Она посмотрела на свои ладони, пошевелила пальцами, чтобы вспомнить ощущения хоть от какого-то оружия. – Самое смешное, что я ничего этого не помню.

– Не вижу здесь ничего смешного. То есть вы не собираетесь облегчить свою участь и выдать организаторов убийства? Вы не хотите сотрудничать со следственными органами?

– Как?! Как я могу кого-то выдать, если я ничего не помню?!

– Тогда я закончу. – Он убрал снимки в конверт, вернул его рыжей и испытующе посмотрел на Настю. – Итак… Итак, наказанием за столь тяжкое преступление является смертная казнь.

– Минутку. – Настя вцепилась ногтями в виски, зажмурилась, стараясь сообразить, где же в аккуратных словах аккуратного серого мужчины лажа. А что она там есть – не было никаких сомнений. – Минутку… Я, может быть, и дура, может быть, у меня и провалы в памяти, но… У нас в стране нет смертной казни.

Она торжествующе посмотрела на серого и повторила более уверенно:

– У нас смертная казнь отменена. Это абсолютно точно! Это я помню…

Но Серый как-то не торопился признать поражение. Он даже позволил себе нечто вроде усмешки – краем тонких змеиных губ.

– Видите ли, Настя… Люди, которых вы убили, находились на государственной службе. На важной государственной службе. Поэтому в отношении вас будет применена смертная казнь. Это будет адекватным ответом на вражеский удар.

– Это что же, ради меня снова введут смертную казнь?

– Нет, ничего такого не будет. Ваше дело не будет рассматриваться судом, вы просто исчезнете. Вон там, – Серый показал в сторону окна, – есть такое специальное место для захоронения вам подобных…

– Мне подобных?

– Врагов страны.

Насте вдруг показалось, что Серый говорит с ней на каком-то другом, незнакомом языке, в котором Настя половину слов не знает, и от этого возникает непонимание. Надо было вернуться к простым словам, в значении которых Настя была уверена на сто процентов.

– То есть вы хотите меня казнить? В смысле убить?

– Не я. Государство. Страна. Порядок.

– Вы меня ни с кем не путаете?

– Нет.

– То есть у меня не будет адвоката?

– Нет.

– А родители? Им вы сообщили?

– Нет.

– Могу я им позвонить?

– Нет.

– Но это… Это нечестно! Вы не имеете права!

– А вы имели право убивать троих людей, которые сделали для страны так много, что…

Серый сделал вид, что сначала дал волю чувствам, а потом сжал их в кулак. Удержал невидимые слезы внутри. Но это было так плохо сыграно, что Настя едва не скривилась.

– Впрочем, это бессмысленный разговор. – Серый перешел на свою обычную ровную манеру. – Я вас проинформировал. Вы могли бы облегчить свою участь, если бы выдали нам организаторов этой акции. Но вы отказываетесь…

– Я не помню! Мне нечего вам сказать!

– Тогда и мне нечего вам сказать. – Серый поднялся с постели.

– Стойте! – Настя спрыгнула на пол. – Это ошибка, вы не можете вот так…

– До свидания, Настя.

Серый юркнул в коридор, а рыжая девушка преградила Насте путь.

– Назад, – тихо и властно сказала она, а Настя все кричала в затылок серому человеку про ошибку и про права… Тут рыжая сделала короткое движение Рукой, и Настя задохнулась от боли, а все ее слова сдулись, будто проколотые воздушные шарики. Рыжая вытерла ладонь об Настин халат и вышла вслед за Серым.

Дверь захлопнулась, словно крышка мышеловки. Настя сидела на полу, прижав ладони к месту удара и глубоко дыша под собственный отсчет: один, два, три, четыре, пять… Вроде бы и слегка ударила эта рыжая стерва, но так больно… Не иначе, какой-то хитрый прием из восточных единоборств. Теперь вот синяк будет – смешная мысль, учитывая обещанную высшую меру.

«Меня собрались убивать? Даже не смешно. Не смешно, но…» Настя поняла, что сейчас заорет от бессильного отчаяния. Серая тень на государственной службе и его рыжая ассистентка наверняка порадуются этому воплю. Нет, надо переключиться, надо вспомнить что-нибудь нейтральное, что-нибудь…

Так. Диск Тушкана. Песни в обратном порядке. Ну, ну, давай. Трек номер пятнадцать… Трек номер пятнадцать… Готово: пятнадцатый трек на сборнике «Песни для плохого настроения», группа с длинным названием, чего-то там про Dream и Film, а песня называется If I Die, I Die. Если уж умру, так умру.

Тушкан, милый, ты как в воду глядел.

2

Помимо того, что моя фигура за это время стала чуть более стройной, имелся и другой плюс: мне не приходилось выбирать. Такого права за мной не было оставлено. А раз так – я не могла ошибиться, не могла сделать неправильный выбор. То есть не могла заняться своим излюбленным делом.

Ошибиться могли только они – те, кто держал меня под замком. Мне нужно было просто дождаться их ошибки, хотя я запросто могла этой ошибки не заметить.

Дело было то ли в лекарствах, которые мне кололи, то ли в пищевых добавках, но я пребывала в несколько заторможенном состоянии. И поэтому после первого визита мужчины в сером у меня не случилось истерики, я не рыдала и не билась головой о стенку. Я приняла это известие в себя, глубоко вздохнула и стала жить дальше. Наверное, до меня просто не дошло.

В моем сознании продолжались ленивые сумерки, и раз уж я не осознала до конца перспективу близкой казни, то я тем более не поняла, что Серому моя казнь совершенно не нужна.

Ему было нужно нечто другое.

На этот раз Серый привел с собой не только рыжую стерву с маленькими крепкими кулаками, но и троих широкоплечих парней в белых халатах. Теперь все еще больше походило на сумасшедший дом.

– Настя, нам пора, – сказал Серый и многозначительно посмотрел на часы.

Настя вдруг поняла, что ей очень не хочется выходить из опостылевшей комнаты с решетками на окне и с унитазом за полупрозрачной занавеской. За пределами комнаты все могло быть гораздо хуже.

Она решила, что будет сопротивляться, и даже почти придумала как, но к этому моменту ее уже выволокли в коридор, где трое «санитаров» просто схватили Настю за руки, за ноги и вот таким извивающимся бревном доставили в маленькую темную комнату. Пахло сыростью и чем-то еще… Чем-то таким, от чего в желудке Насти закрутился тугой узел.

– Вниз, – сказал Серый.

– Что?

– Спускайтесь вниз, – сказал Серый. Руки «санитаров» отпустили Настю, она инстинктивно отпрянула в сторону и едва не соскользнула с невидимой в темноте ступени. Настя нашарила рукой стену и стала осторожно переставлять ноги, спускаясь все ниже и ниже.

На четвертой ступени она обернулась и задала неожиданно возникший у нее вопрос:

– А зачем это?

Серый элегантно вынул из внутреннего кармана небольшой пистолет.

– Спускайтесь.

– Ну уж нет…

Серый картинно выпрямил руку и нажал на спуск. Настю испугал не столько вид пистолета, сколько ударивший по ушам грохот. Она упала на колени и взвизгнула – ноги оказались в ледяной воде.

– Спускайтесь.

– Там вода!

– Я знаю.

– Я никого не убивала!

– Спускайтесь.

– Нет, я… – Настя встала и шагнула было вверх, но Серый направил ей пистолет в грудь. – Послушайте, я никого не…

– Настя, вы ведь можете спускаться вниз и одновременно говорить? Так и делайте.

Настя посмотрела снизу вверх на серую тварь, и ненависть привела ее в чувство, словно нашатырь.

– Говорить? Я кое-что скажу… У вас в руке пистолет, но вы почему-то не стреляете в меня. Боитесь? Боитесь, да?

Серый засмеялся.

– Нет, Настя, не боюсь. Меня не взяли бы на эту работу, если бы я боялся. Просто я хочу, чтобы ваша смерть была неприятной, унизительной… Ну, и так далее. Умереть от выстрела в голову – это легко. Это привилегия, которую вы, Настя, не заслужили.

– Пошел ты знаешь куда…

Серый выстрелил, целясь чуть выше ее головы. Настя инстинктивно пригнулась, потеряла равновесие и, ободрав колени, соскользнула на несколько ступеней вниз. Теперь она оказалась по пояс в темной холодной воде. Холод убил родившийся в ее легких крик, превратив его в еле слышный всхлип.

Смерть приобретала все более конкретные черты.

– Прекрасно, – отреагировал Серый. – Продолжай в том же духе.

Зря он так сказал.

Настя выпрыгнула из воды и вцепилась обломками ногтей в стену, чтобы удержаться на ногах. Намокшая рубашка облепила ей бедра и ноги, зубы выстукивали лихорадочную дробь холода, ужаса и ненависти. Настя вдруг поняла, что больше всего в жизни хочет совершить последний отчаянный прыжок, ухватить Серого за ноги и свалиться вместе с ним в воду. Пусть и он испытает этот холод, этот страх…

Возможно, ее серый враг прочитал эти мысли на Настином искаженном ненавистью Лице, а возможно, ему просто надоело тратить время на такое ничтожество, как Настя. Он направил ствол пистолета прямо ей в лицо.

Настя не отвела взгляда.

И все-таки это были не только сумерки сознания, подточенного психотропной диетой. Я думаю, что к тому времени воспоминания уже постепенно пробивались ко мне через заботливо выстроенные частоколы. И я начала вспоминать про свои истинные преступления, но не про те, которые вешал на меня человек в сером.

Снисходительный Иннокентий говорил мне потом, что это, в общем-то, не преступления, а так, ошибки, трагические недоразумения, которые можно списать на мой возраст или еще на какие-то непреодолимые обстоятельства… Иннокентий вообще не любит слово «преступление». Я бы даже сказала так – он не верит в преступление.

Но это он, а для меня все было иначе – и тогда, и теперь. И как бы я тогда мысленно ни называла свои деяния, итог был один.

В этом итоге я не видела большого смысла цепляться за жизнь. Пусть будет что будет.

Хотя вода в том подвале была жуть какая холодная. И было несколько мгновений, когда я была готова порвать Серого на куски вместе с его застегнутым на все пуговицы костюмом.

И Серый испугался, потому что он-то меня убить не мог. А я – запросто. Я всегда была послушным ребенком. И если во мне хотят видеть убийцу, что ж, отлично, я стану убийцей.

И, чур, потом не жаловаться.

3

Толстый махровый халат, шерстяные носки и огромная кружка чая с лимоном. Волосы слегка влажные, но уже почти высохли. Покрасневшая кожа гудит и пахнет спиртом – Настю растирали. Кто, когда – покрыто мраком. Добрый доктор складывает свои инструменты. Все слегка в тумане.

Стук двери – доктор ушел.

– Настя, вам получше?

Настя смеется так, что ее собеседник хочет позвать доктора назад.

– Нет, все в порядке. Не надо доктора.

– Тогда что смешного я сказал?

– Этот ваш серый урод…

– Вы хотите сказать – капитан Сахнович?

– Он тоже сначала спросил меня – Настя, вам лучше? А потом… Сами знаете, чем это кончилось.

– Настя, вы должны его понять…

– Еще чего!

– Один из погибших был его близким другом. Капитан Сахнович тяжело переживает его гибель, отсюда и нервный срыв.

– Он меня чуть не убил. Он псих и…

– Настя, вы его больше не увидите.

– Неужели я его утопила? Мы очень эффектно свалились, но…

– Нет, он не утонул.

– Тогда что – его расстреляют?

– Нет, он отправится подлечить нервы.

– Лучше бы его расстреляли. И еще эту рыжую… Она меня ударила.

– Именно Лиза и сообщила мне, что Сахнович решил вас убить. Если бы не она…

– Ее зовут Лиза?

– Да, а что?

– Мне казалось… Нет, ничего. Слушайте, ну вот вы вроде нормальный человек…

– Спасибо за комплимент.

– Объясните мне, пожалуйста, что со мной произошло. Где я, сколько времени я уже здесь нахожусь, и вообще…

– А вы сами-то что помните?

– Я? Да почти ничего. Я помню, как я еду на мотоцикле… И потом просыпаюсь здесь, в палате. Я что, упала с мотоцикла? Хотя откуда у меня вообще мотоцикл?

– Настя, нам тоже не все известно. Я расскажу то, что знаю.

– Извините, а вот вы говорите «нам», «мы»… Кто это «мы»?

– А вы как думаете?

– Я думаю, что вы из какой-то спецслужбы. Например, ФСБ…

– Прекрасно. Так и думайте дальше.

– Что, не угадала?

– Ну как вам сказать? Мы – это спецслужба… Немножко более секретная, чем ФСБ.

– А вот эти трое убитых – они из ваших, да?

– Из наших.

– И вы тоже думаете, что я их убила?

– Здесь мы с капитаном Сахновичем одного мнения.

– То есть…

– Настя, вы убили этих людей.

– Но…

– Вы сами об этом рассказали.

– Что?!

– Вы сами об этом рассказали. Во время сеанса гипноза. Есть видеозапись.

– Гипноз? Господи…

Теперь Настя понимает, почему у нее голова – как книжный шкаф, куда залез кто-то посторонний и без спроса переставил книжки на другие места.

– Настя, вам плохо?

– Мне плохо? Мне плохо…

– Позвать врача?

– Нет… Артем, расскажите мне про меня еще что-нибудь такое же интересное.

Шестой трек на диске «Песни для плохого настроения» – песня малоизвестной американской группы Dead Seagulls « For Ages ». Вокалист, поющий как будто сквозь зубы, раз за разом выплевывает рефрен « It was known for ages …». To есть это уже было, это было известно столетья назад. Свежая мысль. Все уже когда-то было, в том числе трюки, уловки, ухищрения, с помощью которых можно запудрить мозги молодой наивной девушке.

Но поскольку ты знаешь, что все уже было, что все трюки известны, ты никогда не подумаешь, что кто-то нагло применит эти уловки к тебе. Ведь ты такая умная, ты окончила второй курс и однажды даже сдала экзамен без «шпор». Ты почти не попадаешься на первоапрельские розыгрыши, ты отвечаешь на вопросы интеллектуальных ТВ-шоу быстрее игроков…

А потом тебя берут голыми руками, как тупую куклу. И используют как тупую куклу. Поделом.

Вот Монахова никогда не попалась бы на такую удочку. И тогда ее бы просто убили.

Как хорошо иногда быть дурой. Вот оно, мое простое счастье.

4

Спасителя Насти звали Артем Покровский, и он был майором в той же самой неназываемой секретной спецслужбе, где психопат Сахнович был капитаном. Оставалось только выяснить, кто главнее – капитан или майор.

– Майор, – усмехнулся Покровский. – Я главнее Сахновича, успокойтесь.

– А Лиза?

– Лиза – старший лейтенант. Еще вопросы?

– Масса. Как я сюда попала?

– После нашей спецоперации. Вы сделали свою работу и возвращались в город на машине, мы перехватили вас по дороге. Водитель оказал сопротивление и погиб. Вы получили сотрясение мозга.

– Мне кто-то из ваших заехал сапогом по голове?

– Не исключено.

Артем Покровский был до смешного не похож на серого капитана Сахновича. Тот – тусклый, тонкий и холодный. Покровский – круглолицый здоровяк, которому, наверное, просто некуда было девать задние мысли – все его эмоции немедленно отражались на физиономии. В основном он доброжелательно усмехался, иногда в его карих глазах проскальзывало сочувствие, иногда – грустное понимание того, что не все ошибки в этой жизни можно исправить. От Покровского пахло табаком и потом, он то и дело скреб ногтями темную щетину на подбородке – то есть по нему сразу было видно, что это не продукт генной инженерии спецслужб, а обычный мужик, которого угораздило попасть на такую работу.

– Я бы хотел как-то вам помочь, Настя, – разводил он руками. – Но для этого вы должны дать мне какую-то информацию…

– Я бы хотела дать вам информацию, – виновато отвечала она. – Но я ничего не помню. Я не помню, чтобы я кого-то убивала, по приказу или без приказа…

– Но ведь…

– Да, я понимаю – отпечатки пальцев, следы крови, видеозапись моих признаний под гипнозом… И все равно я не помню.

Покровский смотрел на нее грустными глазами и поглаживал густые черные усы, как бы говоря: «Настя, лично я к вам очень хорошо отношусь, но тем не менее вас придется расстрелять». Это было так трогательно, что Настя едва не пожалела Покровского, которого долг и сочувствие просто рвали на части.

– Может быть, вы подумаете еще несколько дней? – предложил Покровский. – Придете в себя, отоспитесь…

– А у меня и раньше не было бессонницы. Я только и делаю, что сплю.

– Может быть, вы видите какие-нибудь сны, которые помогут вам вспомнить…

– Я не вижу снов.

Покровский сочувственно завздыхал.

– А вот этот ваш гипноз… Разве вы не можете залезть ко мне в голову и выяснить, кто же меня заставил пойти на убийство?

– Не получилось, – Покровский снова был печален.

– Тогда… – Настя посмотрела на ломтик лимона, оставшийся на дне чашки. Тот был почти столь же одинок и несчастен, как и майор Покровский. – Тогда это тупик. Вам придется меня казнить.

– Настя, Настя, ну что вы! Не говорите так. Я дам вам еще время подумать… Вы будете жить не в палате, а в нормальной квартире, под присмотром соседки. Я все-таки хочу надеяться…

– Соседка? Это случайно не рыжая? Не Лиза?

– Настя, это может стать началом прекрасной женской дружбы, – улыбнулся в усы Покровский.

В принципе, это было неплохо – перебраться из больничной клетки в двухкомнатную квартиру с кухней, ванной и туалетом. Квартира находилась в том же здании, несколькими этажами выше больничного крыла. Покровский был настолько любезен, что проводил Настю до дверей и напутственно потрепал по плечу. Настя подумала, что, вероятно, так же доброжелательно он отведет ее на казнь.

Рыжая Лиза сидела на полу в коридоре и читала журнал. Без своей серой униформы, с распущенными волосами, в ярких спортивных штанах и коротком топе она уже не была той молчаливой стервой с жесткими кулаками. Она была кем-то другим. Но пока Настя не могла понять – кем.

– Я надеюсь, что вы подружитесь, – сказал Покровский.

– Не надейся, – ответила ему Лиза.

– Она шутит, – сказал Покровский с надеждой.

– Черта с два.

Но Покровский не уходил, стоял над Лизой живым укором, и та была вынуждена, раздраженно скрипнув зубами, закрыть журнал, встать и пробубнить в сторону Насти что-то вроде «Проходи… ».

– Вот видишь, – радостно сказал Покровский. – Можешь ведь, когда захочешь. В глубине души ты добрая и отзывчивая.

– Ты перепутал меня со своей бабушкой.

– И все равно ты поможешь Насте освоиться…

– Да, я помню свою основную задачу. При попытке побега я должна стрелять на поражение. Понятно? – это было спрошено у Насти жестким и высокомерным тоном, который Настю, впрочем, не удивил.

– Мне с тобой все давно понятно, – сказал Настя. – Дай-ка пройти. Я сначала схожу в душ, а потом уже будешь стрелять на поражение и играть в другие свои любимые игры…

Лиза нехотя посторонилась.

Но когда Настя проходила мимо, рыжая зачем-то дунула ей в ухо. И улыбнулась патентованной улыбкой пай-девочки, которая может делать какие угодно гадости, потому что никто все равно не поверит в ее виновность.

Первые два дня они не общались друг с другом. На третий день Лиза без стука вошла в комнату Насти.

– Делать все равно нечего, так что…

– Пошла вон, – сказала Настя, лежа на кровати и не сводя глаз с потолка.

– Что?!

– Тебе приказали меня убить, если я попытаюсь сбежать. Но вряд ли тебе приказали действовать мне на нервы. Так что выйди из комнаты и в следующий раз, будь добра, спрашивай разрешения.

– Хм, – задумчиво проговорила Лиза. – Крыша отправляется с пятого пути. Ладно, зайду попозже.

На следующий вечер она вошла в ванную, когда Настя стирала там белье.

– Когда закончишь, может, сыграем в карты?

– Я недостойна этой чести.

– Я знаю, что ты недостойна. Ну а что остается делать? Мне скучно.

– Скучно? Постирай мне носки.

– То есть крыша еще не вернулась из отпуска. Или у тебя ко мне какие-то личные претензии?

– Претензии? Минутку, дай подумать. – Настя выпрямилась. – А это не ты была той рыжей стервой, которая ударила меня в живот?

– А неужели ты такая злопамятная? Это был всего лишь легкий толчок. Я ничего тебе не сломала, хотя могла.

– Ты так добра!

– Мне все это говорят. Может быть, ты не в курсе, но это я сбегала и настучала Артему на Сахновича. Иначе ты бы сейчас занималась подводным плаванием с пулей в башке!

– Хочешь, чтобы я сказала тебе «спасибо»?

– Нет, я хочу, чтобы ты перекинулась со мной в «дурака»… Разве это трудно?

– Это нетрудно, но это странно. С чего вдруг такой интерес к моей жалкой персоне?

– Мне велели наладить с тобой отношения… – пробубнила Лиза, глядя в потолок.

– То есть тебе настучали по башке, – обрадованно перевела это на обычный язык Настя.

– Мне велели наладить с тобой отношения, чтобы ты чувствовала себя комфортно. Так что поиграй со мной в карты, пожалуйста. Или я сломаю тебе руку. И скажу, что это был несчастный случай. А если поиграешь, а потом, как бы между прочим, скажешь Покровскому, что у нас мир и дружба… я тогда куплю тебе шоколадку.

– Две. С орехами и изюмом. И еще шариковый дезодорант, и еще крем для рук, и еще…

– Угомонись, подруга. Потом составишь список. Через пять минут я постучусь к тебе в комнату. Не разочаруй меня…

С этого дня десять партий в «дурака» – их ежевечерняя норма. Настя без особого азарта бросает карты на стол, Лиза вяло отбивается, но в выигрыше остаются обе.

На пятый день этого взаимовыгодного сотрудничества Лиза выкладывает на стол очередную порцию шоколада. Настя настаивает на разнообразии, и сегодня из пакета появляются два батончика «Пикник» и несколько шоколадных медалек в фольге.

– Получите, распишитесь, – говорит Лиза и подвигает шоколад к Насте. Та разворачивает батончик, но откладывает его в сторону, даже не надкусив. Ее внимание почему-то привлекают медальки в золотой и серебряной фольге. Она берет их в руки, взвешивает на ладони и растерянно смотрит на Лизу.

Та энергично перемешивает колоду.

Настя выкладывает медальки на столе перед собой.

– Мы играем или нет? – возмущается Лиза.

– Играем.

Эту партию Настя проигрывает. Следующую тоже.

Но четырьмя часами позже, ночью, она встает с постели и выходит из комнаты. Дверь во внешний коридор заперта, но она Насте и не нужна. Настя входит в комнату Лизы, на цыпочках крадется к ее постели, садится на край. Лунный свет из окна делает спящее лицо Лизы серебристо-холодным.

Настя вглядывается в Лизино лицо, а потом шепчет:

– Зачем ты это сделала? Зачем ты меня тогда поцеловала… Соня?

Из-под одеяла появляется ствол пистолета и упирается Насте под левую грудь. Лиза открывает глаза, и в них нет ни грамма сна.

Некоторое время они молча смотрят друг на друга. Потом Лиза говорит:

– Тебе просто приснился сон. Плохой сон. Иди к себе.

Настя не шевелится, будто в лунатическом оцепенении. Лиза вдавливает ствол ей в ребра. Настя вздрагивает, медленно встает и выходит.

Лиза остается одна. Она кладет руку с пистолетом поверх одеяла. Ее губы слегка подрагивают, словно она тихо разговаривает сама с собой.

На следующее утро Настю вызывают к доброму доктору на осмотр.

5

Воротник белой рубашки явно натирал Покровскому шею, майор недовольно морщился, но положение обязывало. Справа от него сидел какой-то пожилой хмырь с кустистыми бровями, слева – добрый доктор, который улыбался в тридцать два зуба и подмигивал Насте, как хорошей подружке.

– Здравствуй, Настя, – сказал Покровский. – Сегодня мы должны принять решение. Для нас это непросто, но… – он вздохнул. – Доктор, начнем с вас.

– С удовольствием.

Он начал бубнить что-то заумное насчет последней попытки выудить что-то из Насти, введя ее в состояние гипноза. Последняя попытка была вчера, и Настю до сих пор подташнивало.

– …предыдущие попытки. Таким образом, я не исключаю, что на девушку было оказано целенаправленное психическое воздействие по двум направлениям. Первое – принудить ее к совершению преступных действий. Второе – скрыть следы воздействия на ее психику, поставить своего рода ментальный код, который препятствует нам получению более полной информации.

– Но это только ваши так называемые предположения, да? – неожиданно громким басом поинтересовался пожилой хмырь. – Никаких стопроцентно точных выводов у вас нет?

– Сто процентов – это вообще нереальная цифра для психологии! – оскорбился доктор. – Это все-таки мозг, это вам не двигатель внутреннего сгорания!

– Лучше бы это был двигатель, – мрачно заметил хмырь. – Майор Покровский?

– У нас действительно нет доказательств, что Настя совершила эти убийства по принуждению – физическому или психическому – со стороны третьих лиц. Но у нас нет и доказательств, что она совершила эти убийства по собственной воле. Мотивов не обнаружено.

– Плохо искали, – буркнул пожилой хмырь и посмотрел сквозь Настю, как будто бы ее уже не существовало в этом мире. – Так какие выводы, майор?

– Я бы рекомендовал… – Покровский слегка замялся и даже покраснел от важности момента. – Это мое личное мнение…

– Естественно.

– Я бы порекомендовал план Б.

Пожилой хмырь сделал такое лицо, как будто Покровский пытался ему всучить мешок гнилой картошки.

– Под мою личную ответственность, – поспешно добавил Покровский.

– Само собой, – сказал хмырь, так и не стерев недовольно-брезгливое выражение с лица. – И кто же возглавит реализацию проекта?

– Я хотел бы лично…

– А как насчет капитана Сахновича? Кажется, он уже работал по этому делу? Может быть, его стоит поставить во главе операции?

Настя почувствовала, что сильно-сильно ненавидит пожилого хмыря вместе с его кустистыми бровями, желтыми кривыми зубами и кислым выражением лица.

– Капитан Сахнович сейчас проходит курс лечения, – напомнил Покровский.

– Он закончил его сегодня утром, – уточнил добрый доктор, и Настя решила, что болтливых врачей широкого профиля она ненавидит столь же сильно.

– То есть он вполне может приступить к этой операции, – сделал вывод хмырь.

– Я хотел бы лично возглавить операцию, – сказал Покровский и снова покраснел. – Мне кажется, у меня это получится лучше.

Хмырь уставился на Покровского, как будто это была внезапно заговорившая статуя. Потом он перевел взгляд на Настю, и на этот раз взгляд его не прошел насквозь, а обследовал Настю с ног до головы, задержавшись на каждой складке одежды, на каждом изгибе ее тела.

Хмырь резко встал из-за стола и бросил Покровскому, словно собаке кость:

– Я очень надеюсь, что в основе вашей просьбы, майор, нет личных мотивов. Честь имею кланяться.

Покровский неуверенно улыбнулся Насте – уже после того, как хмырь вышел из комнаты. Настя не знала, что выражает эта улыбка – то ли это застенчивое соболезнование, то ли осторожную радость.

Все зависело от того, что такое план Б.

6

– Вот, собственно, и все, – сказал добрый доктор. – Когда действие наркоза закончится, то будет немножко побаливать, но это ненадолго. Теперь медленно вставайте с кушетки. Так, посидите, подышите ровно и глубоко. Не тошнит? Хорошо. Постарайтесь сегодня не делать резких движений. А лучше всего, если вы до конца дня полежите на диванчике, поспите… Все, вставайте и одевайтесь.

Настя застегивала бюстгальтер и знала, что в этот момент доктор разглядывает ее со спины.

– Настя, – вкрадчиво сказал добрый доктор. – Знаете, у вас замечательное тело.

– Спасибо. – Она быстро надела майку и спортивные штаны. – Спасибо… И до свидания.

– Настя, послушайте меня. – Доктор встал со своего кресла и подошел к Насте, разглядывая ее, как ребенок рождественскую елку. – Когда закончится эта ваша операция, заходите ко мне…

– Зачем?

– Ну-у… – уклончиво протянул доктор. – Мы с вами сможем сделать много замечательных вещей.

– По-моему, мы с вами уже сделали все вещи, которые только могли, – ответила Настя, вежливо отстраняясь. Добрый доктор был универсальным специалистом, он сам провел полное медицинское обследование Насти и мог бы заявить, что знает ее как облупленную. Но углублять это знакомство у Насти не было ни малейшего желания.

– Старый больной извращенец, – сказала по этому поводу Лиза.

– Он тебе тоже такое говорил?

– Он всем это говорит. Не парься, он безобидный старикан, которому за счастье лишний раз потрогать твою попу, пока он делает укол.

– А Покровский?

– Что – Покровский?

– Ну, этот, с бровями, сказал ему – надеюсь, майор, что у вас нет личных мотивов.

– Это переводится так: надеюсь, Артем, что вы отменили казнь Насти не для того, чтобы просто ее трахнуть.

– Я поняла. А что, от Покровского можно ожидать…

– Если он попробует тебя трахнуть, то у него будут проблемы не только с начальством. В первую очередь у него будут проблемы со мной. Ясно?

– Что, у вас…

– Не твое собачье дело. Просто держись подальше от него. И от меня.

– Я не могу держаться подальше. Я тут как бы под арестом…

– Вот и молчи себе в тряпочку. И не воображай тут из себя невесть что! Тоже мне, принцесса с большой дороги! Кто ты такая? На фига ты сдалась Покровскому? Посмотри на себя! Ты знаешь, почему ты до сих пор жива? Знаешь?

– Потому что вам нужна была информация.

– Какая информация может быть в твоей тупой башке! Ты жива только потому…

– Почему?

Лиза странно дернула головой и на миг побледнела. Голос ее зазвучал, как зажеванная магнитофонная пленка:

– П-по-о-отому…

– Что? Тебе плохо?

Лиза скорчила зверскую рожу и отмахнулась:

– Все нормально, отвали.

– Так ты хотела мне сказать…

– Ничего я тебе не хотела сказать. Закрыли тему. Не доставай меня больше. Иначе я за себя не ручаюсь…

Лиза захлопнула дверь в свою комнату и дважды повернула ключ в замке. Это было даже излишне: Настя и не собиралась бежать за ней и успокаивать.

Еще чего.

7

– Ты выглядишь усталой, – сказал Покровский. – Лиза достает?

– Нет, это вы меня достаете.

– Я?

– «Вы» в широком смысле слова. Все вы. Я черт знает сколько времени здесь сижу, ни родителям позвонить, ни на улицу выйти…

– Я понимаю, но… Как раз сегодня я решил немного сменить обстановку, – радостно сообщил Покровский. – Ты ведь раньше здесь не была?

– Это все то же самое здание, – напомнила Настя. – Это все те же четыре стены, только цветочки на обоях другие.

– Да ладно тебе, не привередничай. Это, скажем так, офицерская столовая.

Настя уныло оглядела комнату, в которой поместилось шесть одинаковых квадратных столов с одинаковыми клетчатыми скатертями.

– Спасибо, сильно поднимает настроение. Никогда не видела ничего подобного. Лучше расскажите мне про план Б, я хотя бы пойму – пора мне вешаться на колготках или еще нет.

– Какие-то шутки у тебя мрачные, Настя, – озабоченно произнес Покровский.

– А есть причины для веселья?

– Есть.

– А я не верю.

– Напрасно. Разве я тебя когда-нибудь обманывал?

– У вас еще все впереди.

– Хорошо, послушай меня и постарайся найти повод к веселью. Значит, насчет плана Б… План Б – это план по возмещению ущерба. Понятно?

– Пока нет.

– Ты убила трех человек. Ты нанесла большой ущерб нашей стране, нашей организации. Но мы согласны простить тебя, если ты возместишь ущерб.

– Как я могу возместить ущерб? Воскрешать людей я не умею…

– Ты должна выполнить задание, эффект от которого компенсирует ущерб от твоих преступлений. Понятно?

– Понятно. Хотя никаких преступлений я не совершала…

– Настя, не начинай эту сказку про белого бычка. Ты будешь говорить «нет», я буду говорить «да», и это будет длиться бесконечно, но при этом в клетке сидишь ты, а ключ от клетки у меня. Хочешь, чтобы он оказался у тебя, – выполни мое поручение.

– Допустим, я выполняю это поручение. Что потом – я могу идти на все четыре стороны?

– Не совсем так.

– Я так и знала, что тут есть какая-то подстава…

– Дослушай до конца. Мы тебя отпустим. Но останутся те люди, которые уже однажды заставили тебя совершить преступление. Они могут снова тебя найти, и ты снова попадешь в неприятности. Поэтому мы тебя отпустим, но у тебя будет новое имя и тебе придется переехать в другой город, чтобы тебя никто не нашел. Документами мы обеспечим. Это называется программа защиты свидетелей.

– Ну, это не самое худшее из того, что могло случиться. Ведь вы бы могли меня просто использовать, а потом выкинуть, как отработанный материал. Растворить мое прекрасное тело в серной кислоте… Или как вы там это делаете?

– Настя, ты говоришь ерунду.

– Почему же? У меня был один знакомый, капитан Сахнович… Ладно, замолчала, замолчала. И в чем же мое суперзадание, которое искупит жизни троих человек? Которых я не убивала…

– Это очень просто. В определенный день и час ты входишь в ресторан, садишься за столик, заказываешь чашку кофе.

– И что дальше?

– Садишься за столик, заказываешь чашку кофе.

– Это я уже слышала. Что дальше?

– А дальше ты увидишь. Кое-что произойдет. И когда это произойдет, ты должна будешь забыть о плане Б, об убийствах, обо мне, о капитане Сахновиче… Забыть об этом и вести себя совершенно свободно, раскованно. Ты должна подчиниться событиям, дать им нести тебя…

– Это какой-то бред.

– Наверное, я плохо объясняю, но, когда это случится, ты поймешь, что я имею в виду.

– То есть я захожу в ресторан, пью кофе, потом что-то случается, и я свободна. Так?

– Примерно.

– Это ваше «событие», оно надолго? Сколько часов это будет длиться?

– Этого не знает никто.

– Как так? Что вы за спецслужба, если ничего не знаете?

– В этом-то и сложность задания. И еще одно… С того момента, как ты войдешь в ресторан, ты будешь действовать одна. Никто из наших не будет тебя пасти. Но нам нужны гарантии, что ты никуда не сбежишь.

– Я могу дать честное слово.

– У нас есть идея получше.

По мере того как Покровский объяснял ей «идею», рот Насти все шире открывался от изумления.

– Извини, но другого выхода не было, – сказал Покровский.

– Да как вы?!. Да кто вам?!. Сволочи, – тихо сказала Настя, и слеза скатилась по ее щеке. – Какие же вы сволочи.

– Извини, – повторил Покровский и отвернулся, чтобы не видеть ее слез. Настя взяла салфетку и вытерла щеку, потом промокнула уголки глаз.

Она держала в руке мокрую салфетку и думала о том, что плачет впервые за долгое время. Когда же это было в последний раз? Когда же она… Когда же она размазывала по щекам слезы, терла лицо грязными ладонями и никак не могла остановить это извержение соленой влаги… Там еще был мотоцикл. Что за мотоцикл, чей мотоцикл? Куда он ехала и откуда?!

В любом случае и тогда и сейчас она плакала и рядом не было никого, кто бы мог ее утешить.