Деревенская прелестница

VIII

За окномъ, между тѣмъ, раздавались возгласы:

— Эй! Что-жъ никто не встрѣчаетъ? Есть-ли бо дворѣ живъ человѣкъ!

Это кричалъ Кондратій Захаровичъ Швырковъ, вытаскивая изъ телѣги, въ которой онъ пріѣхалъ съ пароходной пристани, плетеную карзинку съ виномъ и закусками, два ружья въ чехлахъ, подушку въ темной ситцевой наволочкѣ. Ему помогалъ мужикъ-возница. Швырковъ былъ въ сѣромъ охотничьемъ костюмѣ съ зеленой оторочкой и съ громадными мѣдными пуговицами, въ высокихъ сапогахъ, перетянутыхъ выше колѣнъ ремнями и на головѣ имѣлъ сѣрый картузъ. Это былъ довольно толстый человѣкъ лѣтъ за пятьдесятъ, невысокаго роста, съ рыжей бородой клиномъ, начинающей уже сѣдѣть, съ одутловатымъ лицомъ и мѣшками подъ глазами. Онъ пріѣхалъ не одинъ. Была и вторая подвода. Изъ вся вылѣзалъ рослый брюнетъ среднихъ лѣтъ въ усахъ, закрученныхъ въ стрѣлку и облеченный въ кожаную куртку на овчинѣ, тоже въ охотничьихъ сапогахъ и въ тирольской шляпѣ темнозеленаго фетра съ стоячимъ тетеревинымъ перомъ. Съ нимъ былъ жиденькій маленькій человѣчекъ въ обыкновенномъ городскомъ пальто, въ обыкновенныхъ русскихъ сапогахъ и кожаной фуражкѣ. На красномъ лицѣ его съ рѣдкой бородкой торчали два глаза, выпяченные, какъ у рака, и сизый носъ. Первый былъ ходатай по дѣламъ Романъ Карловичъ Шнель, обрусѣвшій нѣмецъ, а второй — Григорій Кузьмичъ Перешеевъ, человѣкъ безъ опредѣленныхъ занятій, когда-то торговавшій, а нынѣ состоящій прихлебателемъ у Швыркова. Швырковъ возилъ его съ собой на охоту для компаніи.

— Эй! Кто-нибудь! — опять закричалъ Швырковъ передъ окнами избы. — Откликнитесь! Феклистъ Герасимовъ дома?

Отвѣта опять не послѣдовало. Изъ сосѣдней избы выглянула голова бабы въ платкѣ и сказала:

— Вамъ Феклиста Герасимыча? Кажется, въ кабакъ или въ лавочку ушелъ.

— Отставной козы барабанщикъ! Да постучись ты въ окно-то. Видишь, я съ извозчикомъ разсчитываюсь, — обратился Швырковъ къ Перешееву. — А то стоишь, какъ ступа.

Перешеевъ бросился къ окну и забарабанилъ въ стекло. Изъ калитки выскочила Соня въ байковомъ платкѣ на головѣ.

— Здравствуйте, Кондратій Захарычъ, — сказала Сопя Швыркову. — Милости просимъ… Пожалуйте… Но тятеньки дома нѣтъ! Онъ на деревнѣ. Сейчасъ я его приведу. Здравствуйте, Романъ Карлычъ, здравствуйте, господинъ Перешеевъ, — кивнула она другимъ охотникамъ и побѣжала по улицѣ, насколько позволяла ей хромая нога.

Возницы забирали вещи и тащили въ избу. У Шнеля, кромѣ охотничьихъ вещей, были также плэдъ и подушка и, кромѣ того, широкій длинный плащъ съ башлыкомъ сѣраго солдатскаго сукна. Помогалъ вносить въ избу вещи и Перешеевъ.

Охотники вошли въ избу и стали располагаться по лавкамъ.

— Скажите на милость, никого пѣтъ. Пустая изба. Даже и чертенятъ-мальчишекъ нѣтъ, — проговорилъ Швырковъ, снимая съ себя яхташъ и фляжку, перекинутыя на ремняхъ черезъ плечи.

— Я дома, я… — откликнулась Клавдія изъ своей комнаты. — Только не могу выдти къ вамъ сейчасъ, потому что не одѣта. Здравствуйте, Кондратій Захарычъ.

— Ахъ, ты дома, моя прелесть? Ну, вотъ и отлично! — закричалъ Швырковъ. — Здравствуй, душечка! Можно войти къ тебѣ?

— Нѣтъ, нѣтъ! Я еще не одѣта. Погодите. Я сейчасъ выду, — послышалось изъ комнаты.

— Да мнѣ, ангелочекъ, и не нужно вашей одежи. Вы безъ одежи, я думаю, лучше. А пока тятеньки нѣтъ, я и поцѣлую тебя въ обѣ аленькія щечки!

Швырковъ сталъ напирать на запертую дверь изъ дюймовыхъ досокъ и оклеенную обоями.

— Да не входите-же, — упрашивала Клавдія. — Ну, что-жъ это! Даже крючекъ оторвали! Какое свинство.

И она стала задвигать дверь стульями, а на одинъ изъ нихъ даже сѣла, но Швырковъ оттолкнулъ стулья и все-таки вошелъ въ комнату. Клавдія была въ черной шерстяной юбкѣ, но еще безъ лифа.

— Ну, что-же это такое! Ну, какъ вамъ не стыдно! — кричала она. — Вѣдь это-же свинство.

Но Швырковъ, обхвативъ ее, цѣловалъ въ щеки и шею и говорилъ:

— Совсѣмъ купеческая штучка! И какъ такая сдобненькая и миндальная въ деревнѣ уродилась! Пупочка, совсѣмъ пупочка. Вотъ ужъ папенька-то твой тебѣ не подъ кадрель. Папенька чумазый, а дочка такая крупитчатая.

— Уймитесь. Послушайте, уймитесь-же пожалуста. Будетъ съ васъ, — упрашивала Клавдія. — Слышите, вонъ тятенька идетъ. Соня привела его.

На крыльцѣ дѣйствительно кто-то громыхалъ сапогами. Швырковъ чмокнулъ Клавдію въ губы и вышелъ изъ комнаты.

Въ дверяхъ стоялъ Феклистъ, держалъ въ рукѣ картузъ съ разорваннымъ козырькомъ и, кланяясь, говорилъ:

— Пожаловали, батюшка Кондратій Захарычъ. Вотъ и отлично. А у насъ тетеревиныхъ выводковъ сила. Я за грибами ходилъ, такъ-такъ и порхаютъ. И смѣлые какіе! Я ужъ писать вамъ хотѣлъ, а вотъ вы и сами пожаловали. Роману Карлычу добраго здоровья. Григорій Кузьмичъ, батюшка, здравствуйте.

И Феклистъ, раскланиваясь съ Швырковымъ и Шнелемъ, протянулъ Перешееву руку.

Перешеевъ сниходительно взялъ его руку и съ усмѣшкой задалъ вопросъ:

— Къ Семену Банкину въ стеклянную библіотеку благословитися бѣгалъ, что-ли?

— Только на пятачокъ, господимъ Перешеевъ, только на пятачекъ, — отвѣчалъ Феклистъ, бросился къ корзинкѣ Швыркова съ выпивкой и закуской и спросилъ:- Прикажете вынимать, Кондратій Захарычъ?

— Оставь. И безъ тебя вынутъ. Для этого Перешеева вожу. Ну, что собаки мои?

— Въ лучшемъ видѣ.

— Ты ихъ, поди, съ голоду заморилъ?

— Чего-съ? Овсянки не проѣдаютъ. Дайте ситника — носы воротятъ. Конечно, не сейчасъ, потому сейчасъ мы еще и сами не обѣдали и собакъ не кормили. А послѣ дачи корма — на ситникъ не глядятъ.

— Приведи ихъ сюда.

Феклистъ удалился и черезъ минуту въ избу вбѣжали два сетера и съ радостнымъ визгомъ бросились къ Швыркову.

— Собаки эти мнѣ все равно, что дѣти — вотъ какъ я ихъ предполагаю, — хвастался Феклистъ, а самъ не спускалъ глазъ съ корзинки съ провизіей и выпивкой. — Такъ какъ-же, батюшка, Кондратій Захарычъ, вы думаете: сейчасъ вамъ на охоту идти или прежде подзакусить желаете? — спросилъ онъ Швыркова, ласкавшаго собакъ.

— Милліонеръ! Какъ ты думаешь? — въ свою очередь задалъ Швырковъ Перешееву вопросъ и улыбнулся.

Перешеевъ какъ-то весь скорчился, съежился отъ такого вопроса и, потирая руки, произнесъ:

— Даже и съ медицинской точки зрѣнія на голодный желудокъ охотиться не подобаетъ.

— Будто? — опять улыбнулся Швырковъ и сказалъ:- Ну, будь хлѣбодаромъ и виночерпіемъ и вытаскивай все изъ корзины.

Феклистъ оживился, бросился къ столу, сталъ его выставлять на середину, и кричалъ дочери:

— Клавдія! Клавдюша! Столъ-то надо скатереткой закрыть. Тащи сюда скатерть! Да что ты тамъ копаешься! Иди скорѣй.

— Свою скатерть привезъ. Не надо вашей, — отвѣчалъ Швырковъ.